ВОЗВРАЩЕНИЕ К НОРМАЛЬНОЙ ЖИЗНИ

Буквально через несколько часов после моего возвращения за мной пришли: меня вызывал Нури Аршба.

— Так чья ты там любовница? — поинтересовался он, не успела я переступить порог его кабинета.

— Какая любовница? — я просто задохнулась от возмущения.

— А как же иначе! Кто ты такая, чтобы по твоему поводу звонили из Москвы?

Подошли еще двое сотрудников, которых я не знала. Вначале говорили со мной категорично, сурово:

— Как вы смели самовольно, без нашего разрешения выехать в Москву?

Как мне было рекомендовано на Лубянке, я молчала. Опять пошли в ход угрозы, но я на них не реагировала. Похоже, Нури был озадачен.

— К кому ты ездила, кто тебе помог? — продолжал допытываться он.

Ничего от меня не добившись, Аршба сказал:

— Звонили из Москвы и разрешили выдать тебе паспорт с временной пропиской в Сухуме. Иди к начальнику милиции.

И начались мучения с получением паспорта и с пропиской. Я уже говорила, что вся проблема была в том, что в свое время Эмды взял для меня паспорт на свою фамилию, а в Иностранный отдел не сообщил об этом. Потом, в ссылке мне

объявили, что я иноподданная (как и отец), поскольку процедура перехода в советское гражданство не была соблюдена. Когда мне оформляли временное удостоверение, на это никто не обратил внимания, а теперь все обнаружилось. Потребовались свидетельские показания, справки, которых я, естественно, не могла представить. К счастью, начальником паспортного стола в то время был троюродный брат моей матери — Николай Кецба. Он, рискуя своим положением, взял меня на поруки, и мне выдали советский паспорт, но с временной пропиской.

Друзья стали уговаривать меня вновь поступить в институт, я долго отнекивалась, но наконец решилась. Однако преподавание в Сухумском государственном педагогическом институте тогда велось уже на грузинском языке, на русском — только на историческом факультете. Так, по иронии судьбы, я, которая так любила точные науки, должна была поступать на исторический.

Стала собирать документы для поступления. В институтском архиве моих документов не оказалось, они бесследно исчезли, пришлось судебным порядком восстанавливать аттестат зрелости. Однако в первый раз я поступала в институт после рабфака в 1937 году под фамилией Джих-оглы, а в 1953 году у меня был временный паспорт на фамилию Аббас-оглы. Пришлось приглашать в суд в качестве свидетелей моих бывших учителей: супругов Емельяновых, Спиридона Таевича Хубутия, заместителя директора рабфака, и других. Они подтвердили, что я хорошо закончила рабфак и что Джих-оглы и Аббас-оглы — одно и то же лицо.

Я так перенервничала, пока не получила определение суда, что в институт мне уже поступать не хотелось, тем более на исторический. Да и на подготовку к экзаменам оставалось совсем мало времени. Но тут вмешался И.Г. Антелава, убеждал, помогал готовиться...

В приемной комиссии на экзамене по русскому языку и литературе был Иван Иванович Запорожский, мой прежний преподаватель, да и билет мне достался хороший, с интересными для меня вопросами. Члены комиссии выслушали от-

вет на первый вопрос и стал расспрашивать про мою жизнь, очень сочувствовали. Я получила «отлично». Письменную работу сдала чудом. К сочинению я толком не готовилась — времени не было, а школьный курс, конечно, порядком подзабыла. Я уже хотела уйти, как вдруг сидящий рядом парень положил мне на колени шпаргалку. Я растерялась. Во-первых, я никогда не пользовалась шпаргалкой, во-вторых, я не читала «Молодую гвардию» Фадеева. Но я взяла себя в руки и потихоньку стала писать. В общем, обошлось. Правда, у меня получилась скорее статья, а не сочинение, но комиссия не стала ко мне придираться, да и особых ошибок не было. Иностранный язык — немецкий — мне еще в школе хорошо давался, и я успела немного подготовиться перед экзаменом. Получила «хорошо». Географию сдавала незнакомому преподавателю. Он долго меня выспрашивал, но в конце концов тоже поставил «хорошо». Последний экзамен — история. За то короткое время, что у меня было, основательно подготовиться к экзамену по истории было, конечно, невозможно, и спасло меня только то, что председателем экзаменационной комиссии был муж моей подруги. Я пошла отвечать последней. Уставшие члены комиссии почти меня не слушали. Первый вопрос был о Петре I. Эту тему я знала и отвечала бойко. Больше меня не стали спрашивать, поставили «отлично». Судя по оценкам, я должна была пройти.

Однако при зачислении я и еще три человека не попали в число студентов. Все места были заняты участниками войны. Через два с половиной месяца дали еще пять мест, на одно из которых я попала. Таким образом, лишь в конце ноября 1953 года меня допустили к занятиям, зачислив на 1-й курс исторического факультета Сухумского государственного педагогического института. Предварительно со мной провел беседу ректор Н.К. Хурпидзе. Он предупредил меня о том, что я должна учиться только на «отлично», учитывая свое «особое положение».

И я старалась, хотя порой это было нелегко. Во-первых, в отличие от многих моих сокурсников, школу я закончила семнадцать лет назад, а во-вторых, были преподаватели, которые

относились ко мне предвзято. Например, преподаватель по истории Грузии все время ко мне придирался, не желая ставить заслуженную «пятерку». Я пожаловалась ректору. Он вызвал историка, спросил у него, в чем дело, и в ответ услышал такое объяснение:

— Фамилия у нее Аббас-оглы, отчество Шахабасовна, иранка. Шах Абас выпил всю кровь грузинского народа, и я ни за что не поставлю ей «отлично».

А шах Абас I, как известно, правил в Иране с 1571 по 1587 год. Но и за него мне пришлось отвечать...

В 1956 году меня и Ивана реабилитировали. Он приехал к нам. У мужа была блестящая характеристика, в которой он рекомендовался как очень хороший специалист. Однако долгое время его не хотели прописывать, а без прописки нельзя было устроиться на работу. Я была в отчаянии. В М ВД начальником особого отдела работал все тот же Платон Аршба, с которым наши пути неоднократно пересекались. Я ворвалась к нему в кабинет и потребовала дать разрешение на прописку. Когда он наотрез отказался это сделать, я подошла к его столу вплотную и прямо в лицо сказала, что он мне мстит за то, что я когда-то отказалась ответить ему взаимностью. И добавила, что лучше бы ему не доводить меня до крайности, иначе я брошусь под его машину и оставлю записку, что моя смерть на его совести. Аршба вытаращил на меня глаза и буквально потерял дар речи. Я не стала дожидаться, пока он придет в себя, выскочила из кабинета и наткнулась на его заместителя. Тот, оказывается, слышал мой монолог. Улыбаясь, он произнес только одно слово:

— Молодец!

Домой я пришла полуживая, никому не стала ничего говорить. Рано утром явился милиционер, велел мне прийти в паспортный стол. Так моего мужа прописали. Друзья помогли ему устроиться в Индустриальный техникум преподавателем. Он читал лекции по машиноведению, сопротивлению материалов и другим предметам, скоро заслужив репутацию хорошего специалиста. Несколько раз его работу проверяла комиссия из обкома партии и оценила ее высо-

ко. О нем даже писали в газете «Заря Востока» как о прекрасном работнике.

В 1957 году я с отличием окончила СГПИ и осталась работать в институте. Мне было поручено наладить работу отдела кадров и разобраться с архивом.

Надо сказать, что после войны в институте с документами царила полная неразбериха. Никто не хотел с этим возиться. Постепенно возвращались бывшие сотрудники института, много было и новых, у большинства были утеряны трудовые книжки... Словом, надо было срочно что-то делать, а я не знала, с чего начать. По совету нашего главного бухгалтера, человека очень пожилого и опытного, я стала собирать по деканатам всю имеющуюся документацию (кстати, свои документы и приказ об отчислении мне обнаружить так и не удалось). Кроме того, завела карточки на студентов. Собрав все эти бумаги — две комнаты оказались забиты всевозможными документами, приказами и так далее, я, с согласия главного бухгалтера, пригласила в помощь себе работников из Центрального архива.

Два года вместе с ними я обрабатывала документы, накопившиеся в прошлые, в том числе военные, годы. Многим восстановила трудовые книжки, упорядочила документы военнослужащих — словом, отдел кадров заработал. Комиссия института признала мою работу отличной, однако заведующей отделом меня так и не назначили. Тогдашний проректор по научной и учебной части института Ш.И. Басилая представил меня к званию заслуженного работника, но в Тбилиси это предложение отклонили — из-за моего прошлого. Я хорошо понимала, что мне нечего ждать, а надо работать, что я и делала.

Однажды совершенно неожиданно, без ведома ректора, явились два человека из органов и перевернули в отделе все вверх дном. Что они искали, я не знаю — ушли, ничего не объяснив.

За те восемь лет, что я проработала в созданном мною же отделе кадров, много чего случалось в жизни института. Хочу рассказать об одном случае, о котором всегда вспоминаю с

удовольствием, поскольку, возможно, мне тогда удалось изменить судьбу человека. В мои обязанности входило составлять списки военнообязанных, и я часто ходила в горвоенкомат с карточками призывников. И вот пришло время идти туда в очередной раз. Я собрала карточки военнообязанных, а одну отложила в сторону...

На физико-математическом факультете, на вечернем отделении у нас учился один очень талантливый студент (не хочу называть его фамилию, впоследствии он стал крупным ученым). Перед тем как идти в военкомат, я разыскала его и посоветовала немедленно перевестись на дневное отделение, а Басилая издал приказ задним числом. Когда в военкомате обнаружили, что не хватает одной карточки, я сказала, что молодой человек перевелся на дневное отделение, а я об этом забыла своевременно сообщить. Военком на меня набросился, кричал, что я своевольничаю, однако моя задача была выполнена: парень не попал в армию и смог дальше учиться, а потом стал гордостью нашей науки.

Тут вторично нагрянули люди из органов, опять стали проверять всю документацию. Я поняла: мне не доверяют, и стала ждать, что будет дальше. Откровенно говоря, я чувствовала себя уже довольно уверенно, поскольку в институте ко мне относились с уважением, помогали, в том числе и новый ректор.

Ждать долго не пришлось. В один прекрасный день меня вызвал секретарь СГПИ и вежливо сообщил, что я не знаю грузинского языка, не состою в партии, и по этой причине меня переводят на кафедру философии лаборантом. Но причина, как выяснилось, была даже не в этом — просто на мое место срочно потребовалось определить бывшего профсоюзного функционера — грузина и члена партии.

Я проработала некоторое время на кафедре философии, а затем перешла на кафедру истории партии старшим лаборантом. Новый ректор Акибей Фуатович Хонелия собирался дать мне часы на факультете начального образования, но секретарь парторганизации был против, постоянно подчеркивая, что я беспартийная и из семьи «врагов народа». Тем не менее,

когда кто-то из преподавателей отсутствовал, мне не раз приходилось их замещать и проводить семинарские занятия. Может быть, мне и удалось бы себя отстоять, но в это время тяжело заболел мой сын.