- 231 -

НА НЕЛЕГАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ

 

Из Новороссийска я отправила маме телеграмму о своем предстоящем приезде, не рассчитывая, впрочем, на то, что она дойдет. Но телеграмма дошла, и мама с несколькими родственниками ежедневно приходила в порт встречать меня. Когда я сходила с парохода, у меня от волнения кружилась голова, я упала в объятия мамы и зарыдала. Родные смотрели на меня и моих больных детей с состраданием, но было видно, что наш приезд их обеспокоил. Мы молча сели на линейку и двинулись к дому. Так встретил меня мой любимый город, который мне часто снился, о котором я столько лет мечтала. Что-то у меня в груди оборвалось.

В первый день меня никто ни о чем не спрашивал. Детей помыли, накормили и вызвали детского врача — доктора Шляева, нашего соседа. Он сказал, что у детей осложнение на уши после перенесенной кори, положение очень серьезное и их надо класть в больницу. А как положить в больницу в мае 1947 года детей беглой ссыльной?

Когда врач ушел, мама сказала:

 

- 232 -

— Мы не преступники, будем бороться, пока есть силы.

Бедная моя мама... После того как нас с отцом арестовали, она в возрасте тридцати шести лет осталась одна. Из всего дома ей оставили только угловую комнату. Ценные вещи были конфискованы. На работу не брали. Каким-то образом она сумела сохранить несколько золотых монет — царских червонцев и продавала их через хорошо знакомого человека. Однажды он взял последние золотые и больше не появился. Мама осталась без гроша. Большинство близких и знакомых ее сторонились, а жить-то надо было. Она немного умела шить и занялась этой работой, начав с простых вещей. В первое время ей удавались только халаты, постепенно она научилась шить простые ситцевые платья. Известная в городе портниха Раиса Исааковна Леви, у которой мама когда-то шила наряды для себя, оказалась очень порядочной женщиной, она не побоялась поддержать маму и очень помогала ей. Мама работала по ночам, опасаясь инспекторов городского финнадзора, которые могли обложить таким налогом, что она не в состоянии была бы расплатиться. Вот этими случайными заработками она и жила. Бывали случаи, когда заказчики ей не платили, грозясь выдать финансовым инспекторам за нелегальную работу. Бог знает, сколько унижений ей пришлось вытерпеть.

Вся мамина большая семья тяжело пережила эти страшные времена. У маминой сестры тоже были арестованы муж и сын. Братья по возможности поддерживали обеих сестер. У самих братьев на войне погибли сыновья, погибли двое сыновей и у старшей сестры, третий вернулся без руки. В каждый дом пришло горе. Мама и вся наша родня были облачены в глубокий траур. В довершение всего в 1943 году на наш дом упала бомба. Половина дома была разрушена, остальное сильно повреждено. Жильцы, которые занимали отобранные у нас комнатах, разъехались. Местные власти предложили маме отказаться от права собственности на дом и передать его горсовету, однако у нее хватило мужества взять на себя обязательство самой восстановить разрушенный дом. На нее смотрели, как на безумную.

 

- 233 -

Ее отец, мой дед Кадыр, услышав об этом, вызвал ее к себе в деревню и сказал:

— Асия, дочь моя, послушай меня, старика, не отчаивайся, не падай духом, ты должна проявить мужество и найти выход из этого положения. Узнай, какое учреждение нуждается в помещении, и сдай ему часть дома в аренду на определенный срок, с условием, чтобы они восстановили весь дом.

Мама была сильным человеком и последовала совету своего мудрого отца. Она сдала дом в аренду Управлению шоссейных дорог при НКВД. Кое-как сделали ремонт, и в доме сначала разместилась военная часть, а потом поселилась семья полковника Александра Ивановича Колкунова. Мама по-прежнему жила в своей комнате. Еле-еле сводила концы с концами, а тут как раз приехала я с двумя больными детьми и без всяких прав, беглая.

Болезнь детей прогрессировала. Дочери срочно нужна была операция, а у сына воспалились железы, оба были в тяжелом состоянии. К счастью, в Сухуме еще работали в то время врачи, которые хорошо знали отца и всю нашу семью. Я набралась смелости, взяла Лейлу на руки и пошла во 2-ю городскую больницу Сухума, надеясь на «авось», как говорят по-русски. Анисим Соломонович Гриц, Илья Абрамович Карга, Анна Васильевна Хасая, Елена Георгиевна Антелава и другие врачи сердечно отнеслись ко мне и тут же устроили консилиум. После этого дочку срочно госпитализировали, ей была сделана трепанация черепа и прооперирована рука. Я все ночи дежурила возле нее.

У сына тем временем началась острая лихорадка — за ним смотрела мама. Муж по-прежнему оставался в Комсомольце, но положение его там осложнилось — местное Управление МВД угрожало ему арестом за мой побег. Спасло его только то, что он был очень нужным специалистом и весь преподавательский состав техникума взял его на поруки. Вскоре прошла денежная реформа, и мы остались без гроша. А затем началось самое страшное: меня начали преследовать как беглую по статье 39 — «политическая неблагонадежность», а в особом отделе всеми делами заправляли мои давние недруги Нури

 

- 234 -

и Платон Аршба. Мне объявили, что я совершила преступление, сбежав из ссылки, и потому должна убираться обратно в Казахстан. Припомнили, что я являюсь членом семьи «врага народа» Лакоба, и запретили бывать в Сухуме.

Дети нуждались в моей помощи, мама не в состоянии была нас содержать, я не знала, куда мне деваться. Уезжала на время в Очамчирский район к родственникам, а потом тайком возвращалась домой. Но стоило мне переступить порог, как тут же появлялся милиционер — Михаил Кинцуришвили. Приходилось прятаться в шкафу, в туалете, где придется, а перепуганные дети, еще не совсем здоровые, начинали плакать. От каждого стука в дверь мы все вздрагивали, вопрос был только в том, кто стучит — фининспектор или милиционер.

В феврале 1949 года из Казахстана приехал мой муж, которого в Сухуме, как грека, не прописывали, и он вынужден был уехать в город Квизань Ткварчельского района, где устроился мастером по ремонту машин. Начальник Управления государственной безопасности Ткварчельского района часто чинил у Ивана свою машину и обещал помочь ему с сухумской пропиской. Жить стало полегче.

Наконец и мои дела как-то устроились. Я уже упоминала о том, что моя самая близкая подруга Анна Джаяни была замужем за профессором Ираклием Георгиевичем Антелава52. Об этом замечательном человеке хочется рассказать подробнее. Он родился в Зугдиди в дворянской семье, окончил исторический факультет Тбилисского государственного университета, причем за свободные взгляды его четыре раза исключали, но всегда восстанавливали благодаря его способностям. Затем он решил поменять специальность и поступил в Московский финансово-экономический институт. В партию не стал вступать по принципиальным соображениям.

Окончив обучение, в 1936 году Антелава приехал в Сухум, где и встретил Аню. В следующем году они стали мужем и женой. Ираклий вернулся на первоначальную стезю и начал преподавать историю в Сухумском государственном инсти-

 


52 Антелава Ираклий Георгиевич (1912—1978) — доктор исторических наук, профессор. В 1931 г. окончил Тбилисский государственный университет. В 1932 г. поступил в Московский финансово-экономический институт, который был слит в 1934 г. с Ленинградским финансово-экономическим институтом. Окончил его в 1936 г. В 1938—1954 гг. преподавал в Сухумском государственном педагогическом институте. В 1938—1956 гг. параллельно работал в Абхазском институте языка, литературы и истории. В 1941 г. защитил кандидатскую диссертацию «Очерки по истории народов Абхазии XVI—XVII веков». В 1954 г. защитил докторскую диссертацию «Государственные крестьяне Грузии 1-й половины XIX века». С 1956 г. работал в Тбилиси заведующим отделом новой истории Института истории АН Грузинской ССР.

- 235 -

туте. Однако второе образование также пригодилось: впоследствии он самостоятельно выполнял все расчеты для своей докторской диссертации. Аня и Ираклий всегда принимали во мне и моей семье самое большое участие. В 1940 году, в страшное и тяжелое время, когда люди боялись своей тени, я получила от них, будучи в ссылке, теплое письмо, которое, перечитывая, не раз обливала слезами. Не могу передать, как это было важно для меня, которая чувствовала себя всеми забытой.

Не отказались они от меня и впоследствии, когда я вернулась в Сухум. Сколько раз я скрывалась у них от моих преследователей — работников особого отдела МВД. Сколько раз сидела за их праздничным столом рядом с известными людьми, и при этом мне никогда не давали понять, что я отверженная, не такая, как все.

— Это самая дорогая подруга моей жены, — говорил Ираклий, — причем без вины виноватая.

Ираклий Георгиевич не раз пытался меня устроить на работу, он же мне советовал поступить в институт и получить специальность, говорил, что так долго продолжаться не может, что правда в конце концов восторжествует. Наконец, ему удалось прописать меня в Гульрипшском районе, а позже он помог мне с институтом.

(Когда в 1954 году Антелава защитил докторскую диссертацию на тему «Государственные крестьяне Грузии в первой половине XIX века», по «Голосу Америки» передали, что в СССР появилась диссертация, в которой впервые дан объективный анализ положения грузинских крестьян в предреформенный период. «Интересно, — говорилось в сообщении, — найдется ли ученый, который сумеет так же объективно оценить положение современного советского крестьянства?» Ираклия Георгиевича немедленно вызвали в КГБ, но ничего не смогли ему инкриминировать: время наступило уже более спокойное.)

Вскоре началось массовое насильственное переселение жителей Абхазии, в основном греков и турок. Греков выселя-

 

- 236 -

ли в северные и южные степи Казахстана, а турок отправляли на Крайний Север. Исключений не делалось ни для стариков, ни для детей. Я сама была свидетелем того, как 13 июня 1949 года ночью к домам в первый раз подъехали грузовые машины, в каждой из которых находилось несколько человек из органов и один или два партийных представителя. Времени на сборы не давалось, за полчаса выселяемые должны были успеть увязать самые необходимые вещи. Несчастные метались по комнатам, не зная, что взять, да и сколько они могли взять с собой? Загруженные до предела машины с переселенцами проезжали по главной улице мимо нашего дома и двигались по направлению к Келасурскому железнодорожному вокзалу, где их ждали все те же «столыпинские» вагоны. Многие из выселяемых были нам хорошо знакомы, в их число попали и наши соседи греки. Страшно было смотреть, как они плакали, кричали, махали руками, прощаясь с нами и с родными местами...

Беда пришла и в нашу семью. Ивана выслали вместе с другими греками и турками из Ткварчельского района, об этом мне сообщил посланный из Квизани шофер начальника районного управления госбезопасности. Теперь я была уверена, что меня ждет вторая ссылка: я стала не только беглой, но и женой неблагонадежного. Мы с мамой и детьми не раздевались даже ночью, когда ложились спать. Если какая-нибудь машина останавливалась возле нашего дома, напряженно ждали стука в дверь, если машина проезжала мимо, облегченно вздыхали, думая про себя: на этот раз, кажется, пронесло. И так день за днем, ночь за ночью. Переселение продолжалось и в 1950 году, продолжались и наши тревоги. Правда, тогда переселялись уже единичные семьи, среди которых были и армяне. Всего из Абхазии за эти два года было выслано 12 тысяч семей. Большая часть греческой интеллигенции погибла в казахстанских степях.

Переселение в сельской местности проходило еще страшнее. Крестьян выбрасывали на улицу, даже не дав им возможности собрать вещи. Рев брошенной скотины и вой собак сводили с ума оставшихся. Бывали случаи, когда при переселе-

 

- 237 -

нии разъединяли семьи: высылали мужа, оставляя жену, или, наоборот, увозили жену с детьми, оставляя мужа. Свидетелем такой сцены был мой муж. Выселяли молодого турка, его жена-абхазка рвалась к нему, а братья ее не пускали. Наконец машина тронулась, и несчастная женщина долго еще кричала и бежала за машиной, а муж смотрел на нее из удалявшегося грузовика и плакал.

Еще напишут о том страшном 1949 годе.

В дома высланных вселяли других людей, из внутренних районов Грузии. Они также не хотели бросать места, где родились, росли и жили, но их принудили. Так и сновали машины из стороны в сторону, увозя одних в казахстанские степи, а других — в дома, лишенные хозяев.

Однажды постучали и в наши двери. Явился наш участковый Кинцуришвили с двумя представителями органов. Сомнений не было, что они пришли за мной.

— Вы Адиле Аббас-оглы? — спросил один из чекистов.

Я умоляюще посмотрела на участкового и рискнула соврать.

— Здесь такой нет, — ответила я со всей твердостью, на какую только была способна. — Ей не разрешили проживать в Сухуме, и она находится у родственников в Очамчирском районе.

Кинцуришвили вытаращил глаза от удивления, но промолчал, а чекисты меня не знали. На сей раз пронесло, а дальше? Я уехала в Мокву. За мной еще раз приходили, искали меня в Сухуме и угрожали арестом маме. В это время народным судьей работал мамин двоюродный брат — фронтовик Нури Авидзба, родной брат Фараха, о котором я уже рассказывала. Думаю, что только благодаря дяде Нури я еще не была арестована.

В том же 1949 году сыну исполнилось семь лет, и мама подала заявление во 2-ю русскую среднюю школу, однако в начале учебного года ей объявили, что турецких и греческих детей не принимают. Эдик страшно переживал. И опять мне на помощь пришел И.Г. Антелава. Он хорошо знал директора школы, взял мальчика на поруки и под моей фамилией, которая тоже была неподходящей для Абхазии сталинских времен, определил его в первый класс. Ребенку внушали, что он должен хорошо учиться и хорошо себя вести, иначе маму арестуют.