ДОМ НА СТАНКЕВИЧА

В доме на Станкевича Зускины жили на первом этаже. Впервые я попала к ним только в тридцать третьем году, до этого мое общение с актерами ограничивалось стенами нашей квартиры. В перерывах между репетицией и спектаклем они приходили домой, и на кухне затевались «производственные совещания». Помню, актер Миша Штейман, в молодости изучавший сапожное ремесло у своего отца, горячо доказывал Авреймеле Шидло, что тот не имеет право браться за такую-то роль, ибо у автора сказано, что герой говорит высоким голосом, тогда как у него, Шиддо, голос чрезвычайно низкий. Я-то думаю, что идея пойти в актеры возникла у Шидло именно из-за его удивительно глубокого, мефистофельского баса. Правда, он обладал еще и высоким ростом, что, по его мнению, тоже способствовало сценической карьере.

Недоразумения между актерами вызывали немедленную реакцию их жен, готовых отстаивать интересы мужей сковородочными дуэлями.

Шестнадцать примусов, споры женщин, плач детей — все это сейчас, когда я вспоминаю, кажется мне

 

адом из плохонькой комедии. Но если кухня была адом, то квартирка за кухней, где жили мои родители, наверное, чистилищем. После бурной сцены на кухне к моей маме по очереди забегали спорящие стороны, и каждая, поливая слезами и проклятиями противницу, доказывала свою правоту.

Мама с тихой, спокойной улыбкой выслушивала их и с удивительным тактом, не принимая ничьей стороны, пыталась примирить разбушевавшихся дам. А поздно ночью, когда папа возвращался после спектакля, она со смехом рассказывала ему о дневных сражениях.

И папа, в свою очередь, имел чем поделиться.

Однажды к нему в кабинет явилась Ида Абрагам, жена того самого актера, который сообщил когда-то папе об открытии еврейской студии. Мы в детстве звали ее «мегера». В кухню она не входила, а врывалась. Огромная, с копной мелко вьющихся седых волос, она вечно совала свой нос в соседские кастрюли.

Так вот, она влетела в кабинет Михоэлса и с порога потребовала, чтобы ей дали роль молоденькой девушки. Отец встал из-за стола и спокойно предложил ей сесть.

— Нет! Этим вы меня не купите! Отвечайте, дадите вы мне роль Миреле или нет?!

— Но вы и так получили ведущую роль мачехи, — вежливо возразил Михоэлс.

— Вы издеваетесь надо мной! — взревела «мегера» и, схватив со стола мраморную чернильницу, запустила ее в голову моего отца.

— Итак, можно считать, что я сегодня заново родился, — закончил папа.

«Мегера» со своим мужем Ноем Львовичем занимала комнату на нашем этаже. Детей у них не было, зато жила с ними противная крохотная собачка по имени Гера. Мы звали ее Гера Ноевна, за что нам изрядно влетало от родителей.

В период, к которому относятся самые ранние воспоминания, почти у всех актеров уже были дети, и длиннющий темный коридор нашей квартиры постоянно сотрясал детский рев. Ванная комната была одна на всех, и каждый день на ее облупившихся дверях вывешивалось объявление: «Сегодня с шести до семи купа-

 

ется Адик Штейман. С семи до восьми Толик Шидло» и так далее.

Но случалось, что купание совпадало с периодом распределения ролей, а оно (распределение) не всегда оправдывало надежды исполнителей. Тогда в отведенное для Алика время, едва его, толстенького и ревущего, погружали в обшарпанную ванну, туда врывалась жена Шидло и, швырнув своего Толика в мыльную воду, принималась вытаскивать из нее мокрого скользкого Адика. Дамы, перепутав детей, хватали их как придется. Адик и Толик орали что есть мочи. Но все-таки, как правило, причины для споров были творческие. И, несмотря на усложнявшиеся временами бытовые отношения, жители нашего дома на самом деле были сплочены в одну большую семью, как писал отец.

Если мама заболевала, а это случалось все чаще, нас с сестрой забирала к себе актриса Леля Ром, одна из лучших актрис первого поколения. Мягкая, с теплым юмором, она, как мне кажется, быстрее, чем другие, улавливала требования режиссера и доносила их до зрителя. Думаю, не ошибусь, если скажу, что из всех актрис именно с Лелей у папы был настоящий сценический контакт. Мне запомнились еврейские народные песенки, которые она напевала нам своим чудным голосом.

По утрам она выползала на кухню, лохматая, в черном сатиновом халате, таща за руку маленькую сонную дочку. Поставив чайник на керосинку и захватив нас, она возвращалась в свою крохотную комнатку, где над диваном висел портрет красивой молодой женщины с букетиком цветов в пышных волосах. Пока мы слонялись по комнате, придумывая, чем бы заняться, Леля присаживалась к полукруглому столику красного дерева (доставшемуся по наследству от бывшего хозяина дома) перед висевшим на стене зеркалом и через несколько минут на наших глазах превращалась в красавицу с портрета.

Затем она уходила на репетицию. Слово репетиция, как я уже говорила, для детей нашего дома было магическим, несмотря на то, что оно означало уход родителей из дома.