ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ВЫСТРЕЛ

 

Но, как говорится, это были цветочки - ягодки впереди.

Где-то в начале марта 1946 года наши органы задержали одного немца, направленного на работу по демонтажу завода, сроком на 10 дней. За это время он должен был быть завербован. На мое несчастье старший лейтенант Андриянов стал одним из следователей (жестоким), а я его переводчиком. Этот немец среднего возраста был нацистом со стажем и работал в пропагандистском аппарате Геббельса. Следствие, как следствие, времени много нет, делается все, чтобы его сломать, до смерти запугать, и как только предложат сотрудничать, чтобы схватился обеими руками.

Он истинно верил, что я немец, удивлялся, что меня взяли в армию, ведь мог дезертировать, а я ему, что никогда не был ближе, чем 150-200 км. от фронта. Принял меня за немца из Поволжья. Умолял, просил, чтобы его строго не наказывали. Я ему говорю:

- Я ведь только переводчик, но, из моего опыта, за такие преступления, в чем тебя обвиняют - пощады нет.

Как-то раз в перерыве, когда следователь оставил нас вдвоем, я завел разговор на еврейскую тему.

- Слушай, - ему говорю, - я может, могу понять, что из ненависти к евреям так жестоко относились к ним. Но почему вы уничтожали младенцев, грудных детей? Ведь эти маленькие только что родились, в чем они виноваты?

Тут он меня прервал и выступая в роли препо-

 

давателя, стал объяснять:

- Вы ничего не поняли, эти младенцы самая большая опасность для нашей арийской расы. Есть такие, что внешне не отличаются от наших детей, девочки особенно. А если мальчикам не успели еще сделать этот обряд обрезания и если каким-нибудь образом такой ребенок попадет в нашу арийскую семью, так что мы сделали - загрязнили нашу расу!!!

Во время его объяснения я перестал владеть собой. Перед моими глазами встал мой младший брат Ури, рука сама вошла в ящик письменного стола, холодный металл пистолета... и выстрел. Он упал. В кабинет вскочил Андриянов:

- Ой, что ты наделал, все испортил!

Я немой, ни слова. Быстро взял он тяжелое пресс-папье со стола и выбросил через окно во двор.

- Скажи, что бросил в тебя, - и выбежал.

Через несколько минут вбежал подполковник Оболенский, начальник отдела и говорит:

- Ты что, с ума сошел?

- Так я, товарищ подполковник, вынужден был. Наверное, он узнал, что я еврей и бросил в меня пресс-папье, чуть не попал в голову.

Стиснув зубы:

- Убирайся отсюда!

Настроение ужасное. Сам не могу объяснить себе, как это допустил, но его слова все время звучали в моих ушах. "Так что мы сделали - загрязнили нашу арийскую расу". Нервы опять натянуты до предела: "Что со мной сделают?"

Но успокоили:

- Продолжай работать, одним гадом будет меньше...

Официально он не был задержан, тайком похоронен, а если его будут искать, кто его знает, наверно, сбежал. Но спокойствие не вернулось, чувствовал, что это так не пройдет. Прошел месяц, все по-старому. Успокоился.

12 апреля 1946 года ко мне звонит следователь из тюрьмы, просит, если есть время, прийти на несколько минут. Он не может понять одного арестованного. Это

 

была пятница, я был чем-то занят. Ответил, что сейчас некогда, потом заскочу.

- Не спеши, - говорит он, - когда найдешь время, зайдешь. Не горит. Может, после выходного.

И так прошел весь день. Забыл. Поздно вечером вернулся домой, вспомнил. Позвонил.

- Извини, замотался, может, сейчас приду.

- Да нет, не хочу тебя беспокоить. Давай завтра.

- Нет, сейчас приду. Пока завтра проснусь...

- Ну, как хочешь, - сказал он

Расстояние пять минут ходьбы. Звоню. Открывают ворота. Вошел в кабинет следователя. А тут сзади двое набросились, вынули пистолет, набросили мешок на голову, ботинки долой, пояс с брюк тоже. И вбросили в уже подготовленную камеру, захлопнули за мной металлическую дверь.

Я в этой сырой камере нойруппинской тюрьмы, освещенной слабой лампочкой, начал метаться и кричать:

- Требую встречи с товарищем командиром.

Все время повторяю эти слова. Не отвечают. Наверно, надоели мои крики, дверь открылась, в проеме тот "друг" следователь.

- Твои товарищи в Брянском лесу, здесь у тебя их нет, - цедит он сквозь зубы, - А если не перестанешь орать, сделаем тебя на голову короче.

Понял, бесполезно, надо успокоиться. Измученный, обессиленный уснул. Утром открыли окошко, суют какую-то баланду на завтрак. Отказался.

- Пока не встречусь с командиром, есть не буду.

- Ну и хуй с тобой!

К вечеру, не открывая окошко, спросили:

- Есть будешь?

- Нет.

Даже не ответили.

Ночью начал обдумывать свое положение. Ведь ничего не поможет, что задумали - то и сделают. Из опыта знаю, что бесконечного времени у них нет, есть какой-то срок, в который они должны решить мою судьбу.

 

Начал проклинать себя. "Какой дурак, ведь было столько возможностей удрать, переехать, ведь друзья предлагали, а я "болван" не хотел стать дезертиром. Так вот сейчас и жри баланду, сам виноват",

На второй день успокоился, стал принимать пищу. Начал говорить с мамой. "Помоги, дай силы выдержать".

Семь долгих дней сидел в ной-руппинской тюрьме. Не вызывали, не допрашивали, ничего, один в камере. На восьмой день дверь открывается.

- Выходи, руки назад!

Вышел. Набросили мешок на голову, связали веревкой руки сзади и втолкнули в машину. Тронулись. Думал, все, сейчас свернут с дороги в лес, там уже подготовлена могила, без следа, никто не услышит, не увидит. Стараюсь освободить руки, хоть последними силами...

Но машина не останавливается, продолжает движение. Чувствую, что съехали с асфальта и по булыжнику. Значит, въехали в город.

Привезли в бранденбургскую следственную тюрьму. Конвоиры с удивлением:

- Смотри, руки освободил.

Сняли мешок и ввели в большой светлый кабинет. На стене Ленин, Сталин и Дзержинский.

- Садись, - приказано.

Сел. Дверь открылась. Без команды встал. Вошедший представился:

- Я начальник следственной тюрьмы. Садись, - и милым, тихим голосом, держа формуляр, спрашивает: - Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, звание и национальность?

Ничего не записывая, заорал:

- Встать! - Приблизился вплотную, смотрит прямо в глаза, и сильно ударил кулаком в лицо.

- Ты, жидовская морда! - Последовал еще удар, и продолжает: - Мы тебя спасли, а ты...

Это было так внезапно, не успел опомниться или отойти от удара, приказывает надзирателю:

- Отвести!

 

И тут до меня дошло, я не только жид, но еще и жидовская морда. Никто этого не слышит, кроме тех, кто на стене.

Бросили меня в небольшую переполненную камеру, где находились немцы. Одно небольшое окошко, дышать нечем. Понял, хотят меня совсем унизить, меня, советского солдата вместе с немцами. Начал орать:

- Требую перевода в русскую камеру! - И понял, что все это бесполезно. "Береги силы, еще пригодятся"...