ГЛАВА ВОСЬМАЯ
«ТЫ ТАМ НЕ БЫЛ...»
Невозможно это выразить словами. Живые люди идут молясь, плача, проклинают. Есть такие, что молчат. Но самое страшное - это дети. Они не поняли, в чем дело, почему все плачут, орут. Держатся за ноги матерей, отцов, самые маленькие на руках. И все вместе, прощаясь с жизнью, медленно идут вперед, подгоняемые конвоем. Справа и слева штык за штыком. В этой общей симфонии плача и стона ясно слышны крики:
- Быстрей, быстрей, не останавливаться, не разговаривать! - Подталкивают отстающих прикладом. Кто падает - выстрел. Стоны, истерия, плач - столбом до самого неба. И я в этой толпе иду и проклинаю немца-часового, который дал мне консервы. Из-за него я здесь и нахожусь. Проклинаю себя, почему не пошел за забытыми вещами, ведь мог и не возвратиться, они не пересчитывали уходящих и приходящих, проклинал и "подполье", как они не могли предупредить, ведь должны были знать о планах немцев. И вдруг подумал, может, моя семья уже вся... или, может, в пути, как и я?
Решил бежать. Все равно смерть. Не хочу дойти до этого места. Вижу вдали деревья, кусты. Вот дойду, прыжок в сторону, и будь что будет. Доходим. Какой лес, какие кусты, почти открытое место - один шаг и стрелять не надо, штыком заколят. Может, дальше?.. И так, пока нас всех не остановили.
Исчезли голод и жажда. Приказ всем сесть около дороги. Сели, притронулся руками к траве, ужас меня
охватил, ведь вся трава помятая, проутюженая. Значит, здесь сидели до нас.
Зубы-кастаньеты, не знаю от чего стучат - от холода или страха. Когда все подтянулись, подняли и повели через просеку, специально вырубленную. Конвой вплотную со всех сторон. Прошли метров триста, остановили на большой поляне.
Все уплотнились ближе друг к другу. Одна человеческая масса, один непрерывный стон - нельзя понять отдельных слов. Вдруг громко, несколько раз повторяя:
- Мужчины - направо, женщины и дети - налево.
Но люди не хотят разделяться. А у немцев порядок: приказ есть приказ. Выволокли семью одну, другую и беспощадно стали бить. Бьют всех, и детей, что, мол, не понимаете человеческий язык?
И тут, видя эту картину, люди начали разделяться. Ничто не поможет, прощаются, целуются, ободряют друг друга. Я один, без семьи, направо, со всеми мужчинами. Женщины с детьми - налево, минутка-две, и они исчезли из виду. Только слышен плач, рыдания детей, матерей и бабушек. И у нас тоже не тихо. Я, наверное, уже полумертвый - ничего не чувствую, ничего не помню. Все это увиденное и услышанное привело меня в ничто. И тут громко:
- Одежду снять, раздеваться, быстро, быстро!
Каратели вошли в толпу мужчин. Кто еще не начал раздеваться, бьют, бьют жестоко. Мол, не понятно? Людям уже стало безразлично.
Сколько можно терпеть.
Снимают одежду и бросают как попало, но тут снова удары. Складывать по порядку - обувь в одну кучу, верхнюю одежду в другую, нижнее белье - в третью. Порядок должен быть.
Я был в грязном, замасленном рабочем комбинезоне, руки тряслись, обувь уже снял. Полкомбинезона и рубашка с плеч долой, не могу расстегнуть пуговицы, руки трясутся. Немец заметил и:
- Оставь это говно, и в шеренгу!
Все это время я смотрел вокруг и ничего не видел, кричат, орут, а я и не слышу.
Но некоторые картины потом в сознание вернулись. Как этот мужчина, почти голый, держит в руках ребенка лет десяти, всего трясущегося и просит немца:
- Господин офицер, оставьте ребенку одежду, он очень болен, у него температура, жар, у него воспаление легких...
В ответ удар по ребенку. Отец быстро стал раздевать:
- Не надо бить!
Нас одного за другим гонят по утоптанной тропинке. Выстрелы близки. Инстинктивно руками обнимаю голову. Бежим гуськом вверх и вдруг перед нами два рва, мне казалось, нет им конца. Один уже заполнен телами. Второй, наш, почти полный. Слева - наша могила, справа горка выброшенного песка. Разрывы выстрелов глушили все, не могу дышать, не могу крикнуть, онемел. До ушей доходит: "Шма, Исраэль!" Наткнулся на бегущего впереди. Еще шаг и - все...
Когда пришел в себя, не понял, где нахожусь. Что-то давит, стараюсь пошевелиться, как-то освободил правый локоть, а следом и всю руку. Пальцы в какой-то теплой жидкости. Понял, вспомнил. Не хватает воздуха. Всем телом помогаю - ногами, руками.
Я потом был партизаном, фронтовиком, заключенным, но такого страха не переживал никогда.
Быстрее, как змея, извиваюсь, выкручиваюсь, и вдруг мысль: "Может, не в том направлении?"
Прошло несколько секунд. Почувствовал прилив холодного воздуха. Я в том направлении! Еще усилие, поднял голову. Звезды... Холодный воздух объял мою голову, остальное тело в тепле. Разбросил вытянутые руки и подтянулся наверх. Слева зарево, доходят голоса, громкий смех. Наверное, около костра конвоиры-каратели, после тяжелого "труда" гуляют, забавляются.
Ползком взобрался на песочную горку, скатился с другой стороны и бегом прочь. Босиком. Я не человек, я птица. Ногами не касаюсь земли. Взгляд назад, еще зарево видно, голоса уже не слышны, продолжаю лететь...
Упал. Лежу на сырой холодной земле.
Жажда, в кулаке сырая болотная земля, в рот, высасываю влагу, выплевываю землю, еще несколько раз. Вдруг мысли: "К чему? Ведь убили всех, никого не осталось. Куда идти, кто поможет? Ведь кругом море ненависти, даже тот, кто хочет помочь - не может. Донесут. Выдадут немцам. Почему все народы могут помогать друг другу в несчастье, могут сопротивляться. Только наш народ разбросан по всему миру, не может себе помочь, не в состоянии обороняться. Правы были те, кто боролся за собственный угол, за свое государство".
Но мысли мыслями, а время бежит. Осталось немного до рассвета. Решил идти обратно в гетто. Во-первых, узнать судьбу родных, во-вторых, - некуда больше.
Бегом. Босый. Полуголый. Домой.
Мокрый, грязный, добрался. Боже, зачем жив остался! Зашел в коридор, обперся о стену. Громко, истерически всхлипываю...
Все окна и двери открыты. Домашние вещи беспорядочно разбросаны. Дом пустой. Ни живой души.
Не владея собой, опустился на пол. Вдруг слышу голос мамы, думаю, что я в бреду, потом голоса отца и брата присоединились. Не могу поверить, не может быть!
Протянутые руки подняли меня, открыл глаза. Нет, это не сон! Вижу, вижу всех - Маму, Отца, Брата. Отец ругает, почему ушел с работы, рисковал. А я в ответ:
- Папа, что за беспорядок дома?
- Мы это специально сделали. Когда немцы пришли выгонять - подумали, что здесь уже были.
Он продолжал меня ругать, а я не могу остановить рыдания. Хотел объяснить, но слова комом в горле - не в состоянии.
Наверно, потерял сознание. Когда очнулся Герц около меня, держит крепко за руки:
- Яша, успокойся, я все понял. Слушай! Ты там не был, - сжимает руки сильней и еще раз: - Ты там не был! Рабочих трофейного лагеря отпустили на один
день домой узнать о судьбе родных. Завтра возвращаются на работу. Ты тоже. Никому, никому ни слова. Забудь, забудь! Ты там не был!
Оказывается, в этой акции было уничтожено восемь тысяч евреев, только десятерым удалось вернуться, выбраться из могил. Раненых сразу нашли и вернули обратно. Моему двоюродному брату Ейрушу удалось придти домой. Но когда дома никого не застал, начал бегать, бродить по улицам, его немцы тоже увезли.
Вмиг распространились слухи о молодой девушке, раненой, вышедшей из могильника, которая чудом вернулась. Уже утром сразу ее взяли и на месте расстреляли. Свидетели этого злодеяния не должны оставаться в живых.
На следующее утро я, как все рабочие, у ворот. Пришел конвой и на работу. Если бы не брат, не знаю, смог ли бы я все это преодолеть. До сих пор слышу его слова и чувствую его сильные руки. На работе полный траур. Половины девочек нет, молчание, слезы.
Боялся, что Вова Абрамсон начнет задавать вопросы, но нет - молчит. Думаю, наверное, не заметили моего отсутствия.
Появился подвыпивший Муц, хмурое лицо, не смотрит нам в глаза.
- Продолжайте работу, еще эту неделю ночевать здесь.
Все это время я в постоянном страхе - вдруг узнают.
К концу ноября работа пошла в нормальном ритме. Время делает свое.
От старого гетто отделили несколько улиц - народу стало меньше. Всем уже было хорошо известно о происшедшем. Комендант объяснил председателю юденрата, что какая-то проходящая часть совершила это, но больше не повторится, только ведите себя послушно.