Воспоминания Т.2

Воспоминания Т.2

Горький, Москва, далее везде

ПРЕДИСЛОВИЕ

241

ПРЕДИСЛОВИЕ

В конце декабря 1986 года я и моя жена получили возможность вернуться из Горького в Москву. Окончился семилетний период ссылки и изоляции. Одно из дел, которые мне предстояли, было участие в завершении работы над рукописью автобиографической книги “Воспоминания”.

В начале 1984 года моя жена успела передать на Запад последнюю часть рукописи. “Воспоминания” охватывают мою жизнь начиная с детства и доведены до момента окончания работы над ними в Горьком в ноябре 1983 года.

Драматические события, произошедшие после этой даты, описаны Люсей в ее книге, опубликованной в 1986 году на многих языках (английское название “Alone Together”) и на русском языке в конце 1988 года под авторским названием “Постскриптум”. Люся имела в виду, что ее книга как бы является добавлением к моим “Воспоминаниям”.

В 1987 году (в Москве) и в 1989 году (в Ньютоне и Вествуде) я описал последний период пребывания в Горьком и события, произошедшие после нашего возвращения в Москву, доведя изложение до июня 1989 года, когда я в качестве депутата принял участие в Первом съезде народных депутатов СССР. Первоначально я предполагал включить написанные главы в “Воспоминания”. Затем решил издать их отдельной книгой[i].

Я благодарен Ефрему Янкелевичу, Эду Клайну и всем, принимавшим участие в подготовке книги к печати.

Люся была первым редактором книги.


[i] Главы 1, 2 этой книги, за исключением конца гл. 2 и обозначенных добавлений 1988 года, написаны в 1987 г.; остальные главы – в 1989 г. (в Ньютоне, городке из “большого Бостона”, жила тогда Татьяна Янкелевич, в Вествуде – Алексей Семенов).

ГЛАВА 1 Горький

242

ГЛАВА 1

Горький

В книге Люси описано ее задержание в Горьковском аэропорту 2 мая 1984 года; с этого дня и до конца октября 1985 года полностью прервалась та связь с внешним миром, которая осуществлялась ее поездками в Москву. В мае–июле 1984 года Люся находилась под следствием, 10 августа осуждена по статье 1901 УК РСФСР. В мае 1984 года и начиная с 16 апреля 1985 года я проводил голодовки с требованием разрешить ей поездку за рубеж для встречи с матерью, детьми и внуками и для лечения. В мае–сентябре 1984 года меня насильственно удерживали в Горьковской областной больнице им. Семашко, подвергали мучительному принудительному кормлению[i]. 21 апреля 1985 года я вновь с применением насилия был привезен в ту же больницу и подвергнут принудительному кормлению.

После этой краткой хроники продолжу менее конспективно.

11 июля 1985 года я, не выдержав пытки полной изоляцией от Люси, мыслей о ее одиночестве и физическом состоянии, написал главному врачу больницы им. Семашко О. А. Обухову письмо с заявлением о прекращении голодовки. Через несколько часов меня выписали из больницы и привезли к Люсе. Несомненно, мое решение было “подарком” для ГБ, и, как описано у Люси, они хорошо воспользовались им. Но почти сразу же я решил возобновить голодовку с тем, чтобы встретить Хельсинкскую годовщину уже в больнице и дальше продолжать борьбу, насколько хватит


[i] В 1984 г. голодовка Андрея Дмитриевича происходила со 2 мая до 27 мая, насильственно госпитализировали его 7 мая, принудительно кормили с 11 мая по 27 мая, из больницы выпустили 8 сентября.

243

сил и воли. Две недели мы с Люсей вели обычную нашу жизнь: ездили по разрешенному нам маршруту, собирали грибы, ходили в кино и на рынок, смотрели по вечерам телевизор – вспоминая памятную по 50-м годам книгу Ремарка “Время жить и время умирать” – у нас было “время жить”. Люся сначала возражала против моего плана, но не так решительно и энергично, как в апреле. 25 июля я начал второй (или третий – с учетом 1984 года) этап голодовки. Выпив слабительное, я вышел к Люсе на балкон, где она сидела в уголочке за разросшимися цветами и пыталась “поймать” сквозь глушилку какое-то западное радио. Она сказала: “Я думаю, что ты прав”. Я поцеловал ее и сказал: “Спасибо тебе. Я уже начал, выпил карлсбадскую”.

Через два дня я был опять насильственно госпитализирован в больницу им. Семашко. Люся дала мне в больницу приемник, и через 2–3 дня я услышал о гебистском фильме, доказывающем, что у меня не было никакой голодовки и что с середины июля по крайней мере я нахожусь в своей квартире вместе с женой.

В последние дни июля я отослал из больницы два письма – на имя М. С. Горбачева и А. А. Громыко (я начал их писать за месяц до этого). В обоих письмах я просил дать возможность Люсе увидеть детей и мать после многих лет разлуки. Я писал о клевете в ее адрес, о несправедливом суде, о ее участии в Великой Отечественной войне, инвалидности и болезни. Целью поездки, как я писал в этих письмах, являются только встреча с близкими и лечение, никаких других целей она не имеет. Так как Люся осуждена к ссылке, поездка возможна только при отмене приговора, или при помиловании в соответствии с ее ходатайством от февраля 1985 года, или при приостановке действия приговора на время ее поездки. О себе в письме Горбачеву я писал, что считаю примененные ко мне меры несправедливыми и беззаконными, но готов нести ответственность за свои действия; эта ответственность не должна распространяться на мою жену или на кого-либо еще.

Я в обоих письмах написал: “Я хочу прекратить свои открытые общественные выступления, кроме исключительных случаев”.

Я считал необходимым сделать это последнее заявление, за которое многие меня упрекали, по следующим причинам:

244

1) Оно полностью соответствовало моему желанию не выступать больше по относительно второстепенным общественным вопросам, сосредоточившись на науке и личной жизни. Я считал, что имею право на такое самоограничение после многих лет интенсивных открытых общественных выступлений.

2) В условиях ссылки и изоляции, возможности открытых выступлений у меня вообще были крайне ограничены, так что мое заявление в какой-то мере было бессодержательным.

3) Я считал своим долгом сделать все возможное для осуществления поездки Люси.

В обоих письмах я также написал, что признаю за властями компетенцию решать по их усмотрению вопрос о моем выезде и поездках за рубеж в связи с тем, что ранее я имел допуск к военным секретам и, возможно, какая-то часть имеющейся у меня информации сохранила свое значение.

Если мне не изменяет память, письма были отправлены 29 июля 1985 года.

В отличие от 1984 года, я нашел некую форму сосуществования с кормящей бригадой, дававшую мне возможность неограниченно продолжать голодовку. Я обычно сопротивлялся в начале кормления, а последние несколько ложек ел добровольно (эти моменты использованы в гебистских киномонтажах). Если кормящая бригада приходила не в полном составе, я говорил: “Сегодня у вас ничего не получится”. Они молча ставили еду на столик и уходили. Я, конечно, к ней не притрагивался, а чтобы вид еды не беспокоил меня, накрывал ее салфеткой. Иногда, чтобы подчеркнуть, что я хозяин положения, я сопротивлялся в полную силу, выплевывал пищу и “сдувал” ее из поднесенной ко рту ложки. В этом случае “кормящие” применяли болевые приемы (особенно в апреле и июне), кожа щек оказывалась содранной, а на внутренних сторонах щек возникали кровоподтеки, которые потом “заботливые” врачи мазали зеленкой.

В августе мой вес начал быстро падать и к 13 августа достиг минимального значения – 62 кг 800 г (при предголодовочном весе 78–81 кг). С этого дня мне стали делать подкожные (в бедра на обеих ногах) и внутривенные вливания в дополнение к принудительному питанию. Всего мне было

245

сделано в августе и сентябре 25 вливаний. Каждое вливание длилось несколько часов, ноги болезненно раздувались; весь этот, а иногда и следующий день я не мог ходить – ноги не сгибались.

5 сентября утром неожиданно приехал представитель КГБ СССР С. И. Соколов. По-видимому, это один из начальников какого-то отдела КГБ, “курирующего” меня и Люсю. В ноябре 1973 г. перед первым допросом Люси у Сыщикова Соколов “беседовал” с ней в увещевательном тоне. В мае 1985 года он приезжал для бесед со мной и Люсей (по отдельности). Тогда Соколов говорил со мной очень жестко, по-видимому его цель была заставить меня прекратить голодовку, создав впечатление ее полной безнадежности. Я чуть было не поддался этому. На самом деле как раз в это время на Запад проникли сведения о начавшейся 16 апреля голодовке и, несмотря на интенсивную кампанию дезинформации, проводившуюся КГБ с помощью поддельных писем, открыток, телеграмм и фототелеграмм, выступления в нашу защиту приобрели большой размах. Кажется, Соколов был одним из двух “посетителей”, которых привел ко мне Обухов в ночь с 10 на 11 мая 1984 года. Якобы они интересовались моим здоровьем (я отказался с ними говорить). После этого визита утром 11 мая ко мне впервые применили принудительное кормление, у меня произошел тогда микроинсульт.

На этот раз (5 сентября 1985 года) Соколов с Люсей не захотел встретиться, а со мной был очень любезен, почти мягок. Разговор шел в присутствии Обухова. Соколов сказал: “Михаил Сергеевич (Горбачев) прочел ваше письмо (о Громыко упоминания не было. – А. С.). М. С. поручил группе товарищей (Соколов, кажется, сказал “комиссии”. – А. С.) рассмотреть вопрос о возможности удовлетворения вашей просьбы”. На самом деле, я думаю, что в это время вопрос о поездке Люси уже был решен на высоком уровне, но КГБ, преследуя свои цели, оттягивал исполнение решения. Мы неоднократно сталкивались с такой тактикой, например в июле 1975 года[i]; возможно, гибель Толи Марченко – тоже результат подобной “игры”. “У товарищей, – продолжал Соколов, – возник ряд вопросов. Один из них связан с тем, что существует опасение, что ваша жена останется за рубежом и будет требовать вашего приезда в порядке “объединения семей”. Вы должны подтвердить в письменной


[i] См. стр. 611 первого тома.

246

форме, что вы согласны с решением властей, запрещающих вам выезд по причине вашей секретности”. Я ответил: “Эти опасения совершенно безосновательны. Моя жена никогда не станет “невозвращенкой”. Она и я принципиально против таких действий! При этом моя жена абсолютно ясно понимает, что, если она останется там, мне никогда не будет дано разрешение на выезд, какие бы кампании на Западе ни развертывались. Я уже писал то, что вы просите, в письме Горбачеву, но, конечно, могу написать и отдельный документ”. Соколов: “Второй вопрос относится к вашей жене. Она должна дать письменное обязательство не встречаться за рубежом с иностранными корреспондентами и не давать пресс-конференций”. Я: “Вы должны это обсудить с нею. Вообще-то она уже писала в этом духе в своем прошении о помиловании, на которое нет ответа”. Соколов: “Я не смогу встретиться с вашей женой. Но вы сможете сами переговорить с нею”. Обращаясь к Обухову: “У вас нет медицинских возражений против того, чтобы Андрей Дмитриевич смог встретиться с Еленой Георгиевной?” Обухов поспешно: “Нет, нет! Я выделю для сопровождения медсестру и дам машину”. Соколов: “Ну и прекрасно. У товарищей возник также такой вопрос. Вы пишете, что готовы отказаться от открытых выступлений, кроме исключительных случаев. Но ведь ваше представление о том, что такое “исключительный случай”, может сильно отличаться от нашего! (он как-то сыронизировал при этом, но очень неопределенно. – А. С.). Или ваша оговорка сделана просто для “спасения лица”?” Я: “Моя оговорка носит принципиальный характер, я придаю ей большое значение. “Спасать лицо” мне нет необходимости. Но я не могу сказать вам конкретно, какие исключительные случаи могут возникнуть в жизни, в мире, когда я, по выражению Толстого, “не могу молчать””. Соколов усмехнулся, но не стал продолжать эту тему и еще раз повторил, что ждет документ от меня о секретности и документ от Люси. Около часу или двух дня на черной “Волге” Обухова я подъехал к дому и без звонка (ключ был в двери – Люся оставляла его, чтобы ГБ не надо было портить замок, открывая дверь без нас, и чтобы самой не потерять ключ) вошел в квартиру. Люся, сжавшись в комочек, сидела в кресле напротив телевизора и смотрела какую-то передачу (потом я разглядел, как она похудела). Люся обернулась в

247

мою сторону и тихо сказала: “Андрей! Я ждала тебя!” Через минуту мы сидели обнявшись на диване, и я поспешно рассказывал ей, что не прекращал голодовки и отпущен на три часа, так как приехал Соколов, о его требованиях. Люся сразу сказала: “Ну, такие письма я быстро тебе напечатаю, это не проблема, но что все это значит?” Я ответил: “Я боюсь в это верить, не даю себе верить – но, может, вопрос решен”. Люся: “Я тоже не даю себе верить”. Она рассказала мне, что около недели перед этим Алеша начал голодовку в поддержку моих требований о Люсиной поездке на площади перед советским посольством в Вашингтоне. Насколько я помню, шел уже девятый день голодовки – мы с Люсей хорошо знали, как это тяжело (молодому человеку, вероятно, еще тяжелей, чем пожилым). Люся сказала: “Я все время думаю – если бы я послала Леше телеграмму с просьбой о прекращении голодовки, эта телеграмма, без сомнения, дошла бы, но на этом я потеряла бы сына”. Я согласился с нею. Голодовка Алеши была очень важна в общей цепи усилий в нашу поддержку. Она прервала полосу общественной успокоенности на Западе по поводу нашего положения, возникшую после лживых гебистских фильмов. Алеша прекратил голодовку в середине сентября по просьбе представителей американского правительства после того, как Конгресс США принял очень серьезную резолюцию в нашу поддержку. Может, голодовка Алеши имела критическое значение. Никто этого не узнает...

Я вернулся в больницу и переслал через Обухова Соколову конверт с нашими заявлениями. Опять начался длительный, мучительный период ожидания – может, самый трудный для нас обоих за этот год. 6 октября Люся отправила мне открытку, в которой была условная фраза (стихотворная строчка из Пушкина), означавшая просьбу о прекращении голодовки и выходе из больницы. Как потом сказала Люся, она интуитивно считала, что мы сделали все от нас зависящее. Эта открытка была доставлена лишь через 12 дней, напротив условной фразы был сделан аккуратный надрыв. Почему ГБ задержало открытку, а потом все же доставило ее? Я могу только гадать. Возможно, они хотели, чтобы я вышел из больницы одновременно с получением разрешения на поездку (или даже после), рассчитывая, что Люся уедет, не побыв со мной. Если это так, то они еще раз ошиблись в

248

Люсе. Получив с таким запозданием открытку, я запросил телеграммой подтверждение (оно было опять в виде цитаты из Пушкина). Наконец, 23 октября я вышел из больницы. Люся встретила меня фразой: “Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой” – из “Фауста” Гёте, памятный для нас эпиграф к “Размышлениям”.

За два дня до этого Люсю вызвали в ОВИР для заполнения документов, а 25-го нам сообщили, что Люсе разрешена поездка!

Оставалось еще одно “сражение”. Начальник Горьковского ОВИРа Гусева и присутствовавший в кабинете представитель МВД заявили, что Люся должна уехать через 2 дня. Люся отказалась – она не могла уехать, не побыв со мной хотя бы месяц после 6 месяцев разлуки, не убедившись, что я оправился после голодовки. Никто из нас не мог знать, “какая нам разлука предстоит”; Люсе предстояла, быть может, опасная операция. Возникла резкая перепалка. Представитель МВД – не помню его фамилии – угрожал, что Люся вообще не уедет. Люся написала заявление. А на следующий день Гусева сообщила, что разрешена отсрочка выезда на 1 месяц. Она явно была потрясена – видимо, ей никогда не приходилось иметь дело ни с такой уверенной твердостью, ни с такой “уступчивостью” начальства.

Итак, трехлетняя наша борьба за Люсину поездку завершилась победой (сейчас я думаю, что эта победа предопределила в какой-то мере и многое дальнейшее – в том числе наше возвращение в Москву через год). Впервые за долгое время у меня возникло ощущение психологического комфорта – я считал, что сделал все, что от меня зависело.

Правда, полного удовлетворения собой не было и тогда – меня мучила мысль, что в последние дни перед выходом из больницы я передал одному из больных записку на волю с просьбой отнести ее в Москве по указанному мною адресу и тем безответственно и без всякой пользы подвел его. Больной как раз выписывался и должен был на несколько дней поехать в Москву; он согласился взять мою записку и беспрепятственно вынес ее из больницы, но я почти уверен, что наши контакты были “засечены” бдительно наблюдавшими за мной гебистами (фактически передача записки осуществлялась следующим образом: мы, разговаривая, на секунду вышли из поля наблюдения гебиста, и я незаметно сунул

249

больному записку, но наше поведение вызвало, как мне кажется, подозрение гебиста, так как он – в отличие от некоторых других аналогичных моих попыток, иногда успешных, с другими расположенными ко мне больными – понял, что мы сознательно ускользнули от его взгляда).

Я не знаю, какие неприятности были потом у этого пытавшегося помочь мне человека – может, большие и длительные, вплоть до увольнения с работы. Я глубоко благодарен ему и чувствую себя перед ним очень виноватым. На всякий случай не называю его фамилии. Единственное мое оправдание: “На войне как на войне”.

Что же касается ощущения, что я сделал все от меня зависящее, то его хватило ненадолго. Жизнь продолжалась!

Люся уехала в Москву 25 ноября. 2 декабря в Италии она увидела Алешу и Рему – они ее там встречали, а еще через 5 дней, 7 декабря, встретилась с остальными в США. 13 января 1986 года Люсе была произведена операция на открытом сердце с установкой 6 шунтов (байпассов). 2 июня Люся вернулась в СССР, 4 июня – в Горький. В этих нескольких строчках – потрясающие события нашей жизни.

В декабре 1985 года, вскоре после приезда, Люсе сделали в бостонском госпитале Масс-Дженерал трудное и относительно опасное исследование – зондирование сердечных сосудов, и, хотя результаты были далеко не хорошими, ее лечащий врач доктор Хаттер еще несколько недель пробовал, как это принято сейчас в США, применить консервативные методы лечения и лишь в январе, совместно с руководителем кардиологического отделения доктором Остином и кардиохирургом доктором Эйкинсом, назначил ей операцию шунтирования. За эти недели, однако, в прессе были напечатаны поспешные сообщения, что Елене Боннэр не требуется операция и даже что, “видимо, она умышленно завышала тяжесть своих заболеваний, чтобы добиться поездки за рубеж”! Как тут не вспомнить о “руке Москвы” (я пишу это вполне серьезно).

Операция была произведена в Масс-Дженерал доктором Эйкинсом. По данным зондирования врачи предполагали, что Люсе потребуется три-четыре байпасса, фактически потребовалось шесть, что означало большое усложнение и без того крайне тяжелой операции (в США немного людей

250

с таким числом байпассов; есть ли они в СССР, где вообще очень редко делают шунтирование, я не знаю).

О том, что Люсе проведено шунтирование, мне сообщила по телефону Таня 14 января. Лишь постепенно, задним числом – из Люсиных писем, из ее рассказов по приезде – я понял, какая это безумно тяжелая, хочется сказать нечеловеческая, и опасная операция – и тем не менее необходимая, спасительная.

Операция производится с глубокой гипотермией, с отключением сердца (у Люси длительность этой фазы была близка к предельной). Более полутора суток Люся находилась в бессознательном состоянии. Очень труден также – и физически, и психологически – послеоперационный период; у Люси он был осложнен перикардитом и плевритом.

Люсины тяжелые проблемы с болезнью ног (сужение бедренных артерий, возможно инициированное ее контузией) остались неразрешенными, хотя ей делали операцию ангиопластики. Более кардинальная операция пересадки вен не могла быть осуществлена, так как одна вена бедра была использована для шунтирования, а другая может еще понадобиться для повторного шунтирования (страшно об этом даже подумать). До глаз дело вообще не дошло.

Почти каждого такая медицинская “программа”, как у Люси в эти 6 месяцев, могла бы поглотить полностью. Люся же сделала многое другое.

Она написала целую книгу (на русском языке “Пост-скриптум”, английские редакторы придумали название “Alone Together”, русский перевод, по-видимому, “Одни вдвоем”; мы с Люсей сначала очень огорчались, но говорят, для английского уха оно звучит хорошо). Я уже писал, что Люся – не новичок в литературной работе. Она пишет быстро, по наитию, в “импровизаторском” стиле. Характерно, что обычно у нее лучшим является именно первый вариант фразы или даже целого рассказа (у меня так никогда не получается). По-видимому, то эмоциональное состояние, в котором находилась Люся, способствовало ее работе. По большинству известных мне отзывов – и зарубежных, и здешних – книга удалась.

Люся объехала почти все главные американские университеты, много выступала, встречалась со многими политическими деятелями. В особенности оказались важны ее

251

выступления в Национальной Академии наук США и в Конгрессе США (последнее выступление кажется мне не только удачным по форме, но и концептуально существенным). Вся эта ее деятельность, возможно, была одним из факторов, способствовавших нашему освобождению в декабре 1986 года. В числе мыслей, которые она пыталась распространить, – следует сосредоточить усилия в мою защиту на прекращении депортации, а не на борьбе за выезд.

Годы, проведенные мной в Горьком, ознаменовались важными событиями в физике высоких энергий: возникла надежда, что теория так называемых “струн”, разрабатывавшаяся ряд лет небольшой группой энтузиастов, может стать адекватным описанием всех известных взаимодействий и полей, а может даже вообще описанием “всего на свете” – всех основных физических закономерностей (по-английски TOE – Theory of Everything).

Следует отметить, что теория струн (так же как входящая в нее в качестве составной части концепция суперсимметрии) не имеет (пока?) экспериментального подтверждения, поэтому отношение к этой теории не вполне однозначно: некоторые вообще считают ее заблуждением, некоторые разрабатывают “на всякий случай” параллельные идейно близкие варианты (“мембраны”, теории типа Калуцы–Клейна, теории с высшими спинами и др. – не буду пояснять, что это такое). Я считаю, что теория струн является прообразом более хитроумной теории, а в самом лучшем (вполне вероятном) случае – правильной, адекватной теорией для большого (очень большого!) круга фактов. Что же касается ТОЕ, то я думаю (вероятно, тут лучше говорить о вере), что путь познания основных физических законов природы никогда не будет иметь конца, всегда каждая физическая теория будет иметь ограниченную область применимости, и выход за пределы этой области потребует обобщения основных понятий и основных идей. Так было до сих пор – впрочем, это само по себе еще ничего не доказывает.

Не буду рассказывать историю теории струн (хотя она удивительно интересна и драматична) и называть имена ее создателей, постараюсь лишь дать приблизительное представление об основной идее. В отличие от известной уже более 50 лет квантовой теории поля, в которой частицы считаются

252

точечными, струна – протяженный, а именно линейный объект, хотя и очень малых размеров. Струны могут быть “открытыми” (нечто вроде маленького червячка) или замкнутыми (в виде колечка), эти формы превращаются друг в друга, струны также отпочковываются или сливаются друг с другом. Струны обладают свойством натяжения. Пространство же считается лишенным первичных динамических свойств и приобретает их лишь в результате взаимодействия со струнами. Т. е. теория струн является, на новом уровне, реализацией моей старой идеи об индуцированной гравитации! Не могу этим не гордиться. Непротиворечивая квантовая теория струн может быть сформулирована лишь в пространстве с большим числом измерений, чем известно из повседневной жизни и существующих экспериментов. Дополнительные измерения считаются замкнутыми сами на себя (“компактифицированными”), образуя в каждой точке известного нам трехмерного пространства нечто вроде многомерной сферы или другой замкнутой поверхности. Чтобы представить себе это наглядно, используем “игрушечную”, как говорят в США, модель – пространство с одним основным и одним компактифицированным в виде колечка измерением. Такое пространство будет представлять собой длинную тонкую трубочку. Масштаб компактифицированного пространства в теории струн считается очень маленьким (порядка 10-33 см – 10-32 см). Для всех процессов с большим характерным масштабом компактифицированные измерения никак не будут проявляться (размеры атома порядка 10-8 см, атомного ядра 10-12 см, протона 10-13 см; в опытах на самых больших современных ускорителях “прощупываются” масштабы порядка 10-15 – 10-18 см).

Я поставил своей задачей изучить теорию струн и примыкающие теории, а также изучить теоретические работы на стыке космологии и физики высоких энергий. Я не очень надеюсь на личный творческий успех, но понимать сущность того, что, возможно, является очередной революцией в физике – должен стремиться!!!

В декабре 1985-го – мае 1986 года я усиленно занимался этим; к сожалению, наличие серьезных пробелов в моих знаниях помешало мне достичь желаемой цели. Я старался в этот период не отвлекаться ни на что постороннее, в частности

253

совсем не слушал западного радио. Это привело меня к крупным промахам, о чем я пишу ниже.

Продолжу хронику моей жизни. Приезды физиков из Теоротдела ФИАНа, прервавшиеся в 1984–1985 гг., в декабре 1985-го – мае 1986 года вновь возобновились. В середине декабря приехали Е. Л. Фейнберг и Е. С. Фрадкин – я узнал некоторые подробности о том, что происходило в Москве во время голодовки, и понял (но не принял) причину исчезновения одного из моих документов. Фрадкин оставил мне важные препринты работ по струне, его и Цейтлина. Второй приезд состоялся неожиданно для меня в конце января 1986 года. Были интересные научные беседы с Д. А. Киржницем и А. Д. Линде. В 21 час они собрались уезжать, я вышел проводить их к автобусу. На улице Линде отвел меня в сторону и сказал: “Во время инструктажа перед этой поездкой к вам меня спросили о ваших планах в случае, если вам будет разрешено вернуться в Москву. При этом они подчеркнули, что не решают подобных вопросов – это делается где-то наверху. Их интересовали два вопроса. Собираетесь ли вы заниматься в Москве МТР? И второе: вы писали, что предполагаете отказаться от открытых общественных выступлений. (Я: “Кроме исключительных случаев!”.) Они спрашивают, останется ли это обязательство в силе при вашем возвращении в Москву”. Мне было ясно, что с Линде говорили представители КГБ, поэтому я считал, что чем меньше я буду обещать, тем будет лучше. Я сказал: “Я не собираюсь заниматься МТР, хочу целиком сосредоточиться на теории поля и ранней космологии. Я не могу разбрасываться. МТР я не занимаюсь более 30 лет, там имеются прекрасные специалисты, создавшие целую новую область науки. Об открытых общественных выступлениях. Мои обязательства были даны применительно к жизни в Горьком, в связи с проблемой поездки жены. При возвращении в Москву возникнет совершенно новая ситуация, на меня ляжет совсем другая общественная ответственность. Поэтому необходимо заново обсудить весь этот комплекс вопросов.” Линде: “Могу я все это сказать, если меня спросят?” Я: “Да, но я подчеркиваю, что такие вопросы следует обсуждать без посредников, непосредственно. Обязательно передайте это”.

254

Я не знаю, как повлияла эта откровенность с Линде (фактически с ГБ) на сроки нашего возвращения в Москву. Люся по приезде рассказала мне, что многие западные ученые, работающие в области термоядерного синтеза, отказываются сотрудничать с СССР, пока я нахожусь в Горьком и не могу принять участие в обсуждениях (в своих контактах на Западе она пропагандировала такую позицию). В какой-то мере моя беседа с Линде противоречила и мешала этой линии. В дальнейшем я счел необходимым уточнить свою позицию, выражая желание принять участие в обсуждениях по проблеме управляемого синтеза (но при этом не имелось в виду участие в конкретной работе, на что у меня нет ни времени, ни сил, ни знания всей совокупности проведенных за 30 лет исследований). В долгосрочном плане я не считаю свою позицию в разговоре с Линде ошибкой.

В феврале 1986 г. я написал один из самых важных своих документов – письмо на имя М. С. Горбачева с призывом об освобождении узников совести (приложение 24). Толчком явилось интервью Горбачева французской коммунистической газете “Юманите”, опубликованное 8 февраля. В этом интервью Горбачев говорил о положении евреев в Советском Союзе, о деле Сахарова и – что в особенности привлекло мое внимание – о политзаключенных (то, что касалось меня и моей жены, конечно, тоже привлекло внимание, но тут я не считал необходимым отвечать). Горбачев заявлял, что в СССР нет политических заключенных и нет преследований за убеждения. В своем письме я, отправляясь от этого тезиса, детально показал, что арест и осуждение людей по статьям 70 и 1901 Уголовного кодекса РСФСР фактически всегда являются преследованиями за убеждения, так же как, нередко, осуждение по “религиозным” статьям 142 и 227, заключение в психбольницу по политическим мотивам и использование с теми же целями фальсифицированных обвинений в уголовных преступлениях. Я кратко рассказал в качестве примера о деле и судьбе некоторых лично известных мне узников совести – всего я перечислил 14 человек (или 13 – имя одного из узников было в некоторых экземплярах по ошибке пропущено) – и призвал к безусловному освобождению всех узников совести. Первым среди названных мною был Толя Марченко. 19 февраля я отправил письмо адресату. 3 сентября по моей просьбе оно было

255

опубликовано за рубежом (через 6 месяцев после даты извещения о доставке). Я предполагаю, что, возможно, начавшееся в первые месяцы 1987 года освобождение узников совести в какой-то мере было инициировано этим письмом – в условиях провозглашенной гласности и моего и Люсиного возвращения в Москву. Мне хотелось бы так думать.

26 апреля произошла ужасная катастрофа в Чернобыле. Я узнал об этом с большим запозданием из клочка газеты двухдневной давности с кратким (и не точным) сообщением ТАСС (вероятно, это было 6 мая).

В те дни я не только не слушал западного радио (таков был мой “режим” все 6 месяцев Люсиного отсутствия – я уже об этом писал), но и не читал регулярно газет. Я также не видел по телевидению первой пресс-конференции, на которой выступал Велихов и из которой можно было составить себе впечатление, отличное от того, какое складывалось из первых газетных сообщений.

К моему стыду, я усиленно поддерживал в себе ощущение, что ничего особенно ужасного не произошло. Я принял в качестве основной, определяющей количественной информации приводившиеся в начале мая в советской печати цифры радиационной зараженности (якобы 10–15 миллирентген в час) вблизи реактора в первые дни после аварии (!?). Других количественных данных не сообщалось. На основании этих цифр действительно складывалась относительно благоприятная картина. Правда, оставалось непонятным, отчего же погибли пожарные – об этом к середине месяца уже было известно. Я считал совершенно исключенной по приведенным цифрам возможность распространения существенных радиоактивных осадков на большой территории, подобно тому, как это имеет место при ядерных испытаниях, исключал сколько-нибудь серьезные экологические последствия и последствия для людей, вызванные непороговыми биологическими эффектами (дополнительные случаи рака и генетические повреждения). Все это было позорной ошибкой! Одной из причин ее явилось то, что опубликованные в советской прессе данные были (умышленно?) занижены в сто или более раз! Другой причиной было отсутствие у меня правильной информации. К сожалению, была и третья причина – известная предубежденность, инертность мышления, нежелание посмотреть в глаза ужасным фактам.

256

21 мая на мой день рождения приехали физики из Москвы (В. Я. Файнберг и А. А. Цейтлин) и рассказали кое-что об аварии. Но в двухнедельный период до этого ГБ сумело полностью использовать мое заблуждение. Ко мне с 7 по 19 мая подходили на улице люди, якобы случайные прохожие, и расспрашивали о Чернобыле, и я (хотя и с оговорками о недостатке информации) говорил им успокоительные вещи. Все это тайно записывалось, снималось на пленку и передавалось на Запад (уже без оговорок). ГБ записало и опубликовало на Западе сказанные мной 15 мая в телефонном разговоре с Люсей неумные слова: “Это – не катастрофа, это – авария!..”. 20 мая, за день до приезда физиков, ко мне подошел человек, назвавшийся корреспондентом газеты “Горьковский рабочий”. Разговор, первоначально не выглядевший как интервью, происходил около балкона – я поливал цветы на клумбе. Поводом для прихода корреспондента явилась моя (не подписанная) открытка, посланная в газету за несколько месяцев до этого, в которой я обращал внимание на какие-то неточности. Я опять говорил слишком успокоительно о Чернобыле и не очень удачно о проблемах разоружения – хотя в чем-то правильно и хорошо. Через несколько дней, схватившись за голову, я послал в редакцию “Горьковского рабочего” (т.е. в КГБ) письмо, в котором требовал либо опубликовать мое интервью с исправлениями, либо не публиковать вообще; в противном случае я угрожал непосредственным обращением к Западу; конечно, это было гласом в пустыне. Через неделю Виктор Луи (через немецкую газету “Бильд”) передал на Запад препарированную и перемонтированную видеопленку с моим “интервью” и сообщил прессе свои (?) комментарии. Смысл их примерно такой: Сахаров находится на нашей стороне баррикады (!?); он не может быть, однако, возвращен в Москву, так как у него плохая жена (плохо вела себя на Западе) – сразу по приезде в Москву она соберет пресс-конференцию!

2 июня Люся вернулась в СССР. Последнюю неделю своего пребывания на Западе она побывала в Англии и Франции, встречалась с премьер-министром Маргарет Тэтчер, с президентом Миттераном и премьером Жаком Шираком, продолжая ту же линию за мое возвращение в Москву, как в США (т. е. что следует добиваться моего возвращения в Москву, а не эмиграции).

257

В Москве прибытие Люсиного багажа задерживалось, и она решила поехать на 10 дней в Горький, повидать меня после полугодовой разлуки. Однако, как только она ступила на горьковскую землю, мышеловка захлопнулась, и больше она уже не смогла поехать в Москву до самого нашего освобождения в декабре. Уже на вокзале КГБ продемонстрировал свои неограниченные возможности, запретив носильщикам вынести Люсины вещи из вагона. Через несколько дней ее вызвали в ОВИР и потребовали сдать заграничный паспорт (который остался в Москве) и встать на учет ссыльной.

Люся многое рассказала мне в первые же часы нашей встречи: о детях, внуках и Руфи Григорьевне, об операции и других медицинских делах, о написанной ею книге, о выступлении в Конгрессе США, о многочисленных действиях с целью способствовать изменению моего положения. Она рассказала также о появившихся на Западе гебистских фильмах (снимавшихся скрытой камерой на протяжении многих лет до голодовки, во время и после голодовки, в том числе на улице и в кабинетах д-ра О. А. Обухова и его жены, кардиолога д-ра А. А. Обуховой, на вокзале в Горьком, на почте и в других местах – приложение 26). Во время наших телефонных разговоров в декабре–мае Люся неоднократно пыталась рассказать о фильмах, но каждый раз, как она затрагивала эту тему, связь прерывалась.

В высшей степени потрясли меня те новые для меня факты, которые Люся сообщила о Чернобыльской катастрофе. Она рассказала, что узнала о катастрофе, когда была на ежегодном собрании Национальной Академии наук США, т. е. гораздо раньше, чем появились первые сообщения в советской прессе. В США по телевизору показывались сделанные со спутника снимки, на которых был виден горящий реактор. Подъем уровня радиации был зарегистрирован во всех европейских странах. В первые дни после аварии Чехословакия, Швеция, Польша и Венгрия требовали от советских властей объяснения, что произошло в СССР, но долго не получали никакого ответа. В Польше населению выдавали содержащие йод таблетки, чтобы ускорить вывод радиоактивного изотопа йода (вставал вопрос: а что делали в СССР, где, конечно, радиоактивность была больше?). На Украине и в Белоруссии беременным женщинам советовали

258

делать аборты! Все это было ужасно, в корне меняло ту относительно благополучную картину, которую я составил себе и которая частично сохранялась в моем воображении даже после визита физиков.

Мне хотелось бы верить, что я сумел извлечь уроки из своей ошибки. Во всяком случае, последующие месяцы я много думал о том, как же я мог так ошибаться. Но еще важней было решить, сначала для себя, что же вообще надо делать с ядерной энергетикой...

В июне доктор А. А. Обухова назначила мне прийти к ней на медосмотр. До этого я был у нее три раза, и, как я узнал от Люси и писал выше, все эти осмотры снимались скрытой камерой. Я послал такую телеграмму: “Я отказываюсь осмотров у вас мне отвратительны беззаконные съемки скрытой камерой вашем кабинете кабинете вашего мужа передачей фильмов всему миру такая кавычки медицина кавычки мне не нужна. Сахаров” и получил бесподобный ответ: “Мне искренне жаль Вас, академик. На Вашу благодарность, конечно, не рассчитываю. Профессор Обухова”. Ни я, ни Люся не собирались больше обращаться к услугам горьковской медицины ни при каких обстоятельствах.

Жизнь наша после Люсиного приезда потекла своим чередом.

Люсин багаж привезли в Горький с полным нарушением всех формальных правил. Из пришедших вещей Люся собрала 15–20 посылок с подарками для родных и друзей, и мы разослали их по адресам. Никакого общения с кем-либо у нас не было, почти как во время голодовки. Нашего друга Эмиля Шинберга, направлявшегося к нам (мы договорились встретиться в ресторане в определенный день и час), сняли с поезда на полпути. Ресторан же был полон гебистов. Единственным радостным исключением явилась встреча 15 августа с моим однокурсником Мишей Левиным и его женой Наташей. Они были в Горьком проездом и прошлись перед нашими окнами. Я случайно вышел на балкон и, увидев их, выбежал на улицу. Потом мы провели с ними полдня, и ГБ нам не препятствовало. Но пытаться провести их в квартиру я не решился – их могли бы сразу схватить. Я глубоко благодарен Мише за эту и предыдущие встречи[i].

Мы с Люсей часто ездили на машине в разрешенных узких пределах (как мы говорили – по “малому” или по “большому”


[i]М. Левин четыре раза встречался с Андреем Дмитриевичем в Горьком (в марте и августе 1980 г., летом 1981 г. и летом 1986 г.); об этих встречах он рассказывает в мемуарном очерке “Прогулки с Пушкиным” (дополнение 17).

259

кольцу; последнее включало небольшой участок Казанского шоссе и выезд к Волге), читали книги, смотрели по вечерам телевизор, а по утрам подолгу сидели за утренним чаем-кофе и болтали, выясняя спорные вопросы истории и литературы с помощью энциклопедического словаря. В общем оказалось, что мы хорошо выдерживаем испытание на психологическую совместимость в условиях изоляции от внешнего мира. Можно сказать, что мы были счастливы. Конечно, если бы еще у Люси было лучше с ногами, с сердцем, вообще со здоровьем!..

В отличие от прошлых лет мы могли регулярно разговаривать с детьми и Р. Г. по телефону. Еще для характеристики нашего парадоксального быта следует упомянуть, что раз в месяц Люся должна была являться в районное управление внутренних дел для отметки ссыльной. Мы отдали в МВД предписание доктора Хаттера, которое Люся привезла с собой из США, запрещающее ей выходить из дома – и тем самым являться на отметку – в холодную и ветреную погоду, но не успели узнать, принято ли по этому поводу какое-либо решение.

В начале октября я получил повестку с просьбой явиться в областную прокуратуру к зам. Генерального прокурора СССР Андрееву, как там было написано, “в связи с Вашим заявлением”. Мы поняли, что речь идет о моем февральском письме Горбачеву об освобождении узников совести. Обсуждая предстоящую встречу, мы решили, что я должен попытаться передать с Андреевым (т. е. помимо Горьковского УКГБ) письмо Горбачеву с целью добиться моего освобождения из Горького. Я долго колебался, следует ли мне писать такое письмо или ждать, пока решение об освобождении “созреет” без моего участия. Меня также останавливало, что за год до этого я писал Горбачеву, что не имею других личных просьб, кроме поездки Люси (правда, за это время ситуация во многом изменилась). Я надеялся в ближайшие месяцы наконец спокойно заняться физикой и понимал, что в Москве я долго не буду иметь такой возможности, что на нас лягут новые заботы, новая ответственность. Но я также чувствовал, что мое пребывание в Горьком или, наоборот, возвращение в Москву – это не только мое личное дело или наше с Люсей, а нечто, определяющее “стандарт” во всей проблеме прав человека в СССР. Одним из факторов, влиявших

260

на меня, было чувство ответственности за неосторожный, как мне казалось, разговор с Линде, и я хотел кое-что уточнить. В конце концов я решил, что должен сделать все возможное для своего освобождения, прибавив свои усилия к усилиям столь многих людей, в расчете, что мое обращение, быть может, как-то повлияет на неизвестный нам баланс сил “там, наверху”. Когда наше освобождение стало фактом, взаимосвязь моего освобождения с судьбами других людей, с правами человека и гласностью и трудности для меня и ответственность московской жизни проявились даже с большей силой, чем я мог то предполагать.

3 октября Люся отвезла меня на встречу с Андреевым. Она осталась ждать у кафе “Дружба” (в 1984 году, когда Люся ездила на допросы, она тоже оставляла там машину), а я пошел в прокуратуру.

Андреев действительно приехал по моему письму Горбачеву об узниках совести. “Ответом на письмо”, однако, его сообщение назвать было трудно. Он сказал, что прокуратуре было поручено разобраться и что все упомянутые мною лица осуждены совершенно законно (он упомянул также о проверке медицинских экспертиз, видимо в связи с психиатрическими делами). На все мои вопросы, которые я задавал с целью что-то конкретизировать или уточнить, он отвечал крайне расплывчато и неоднозначно. В частности, он так и не сказал, видел ли мое письмо Горбачев. Лишь в телефонном разговоре с М. С. Горбачевым я узнал, что на самом деле видел. Я упоминал в своих вопросах Марченко, но Андреев ушел от обсуждения. В конце часовой беседы я выразил неудовлетворенность его ответом, сказал, что по моему письму было необходимо общее политическое решение об освобождении всех узников совести, исправляющее несправедливость (я повторил заключительную формулировку письма). Андреев категорически отказался взять мое новое письмо, сказав, что он – не курьер.

В последующие недели я несколько переработал письмо и 23 октября отправил на имя Генерального секретаря[i]. Люся считала, что не следует торопиться отправлять письмо, что-то ей в нем не нравилось. Однако я, приняв решение, не видел необходимости откладывать его исполнение. Возможно, это мое письмо Горбачеву и не сыграло какой-либо роли в нашем освобождении[ii]. Существуют слухи, что вопрос


[i] См. дополнение 9.

[ii] Обсуждение вопроса о возвращении Андрея Дмитриевича в Москву на заседании политбюро ЦК КПСС 1 декабря 1986 г. (дополнение 10) началось с того, что М. С. Горбачев зачитал это письмо.

261

дебатировался уже с лета 1986 года, а может и раньше. Но нельзя исключить и обратное – что письмо явилось тем маленьким толчком, который вызывает лавину. Впрочем, я больше склоняюсь к первому предположению.

В своем письме я писал, что семь лет назад был без решения суда, т. е. беззаконно, депортирован. Я не допускал нарушений закона и государственной тайны. Нахожусь в условиях беспрецедентной изоляции, так же как моя жена. Приговор и клеветническая пресса переносят на нее ответственность за мои действия. Далее я писал о состоянии нашего здоровья. Я счел также необходимым написать: “Я повторяю свое обязательство прекратить открытые общественные выступления, кроме исключительных случаев, когда я, по выражению Л. Толстого, не могу молчать”.

Я повторил тем самым устную формулировку, содержавшуюся в разговоре с Соколовым 5 сентября 1985 года. (Сейчас, оказавшись в Москве, я могу только мечтать о меньшем объеме общественной деятельности.) В конце письма я упомянул свои заслуги в прошлом, в том числе в заключении Московского договора о запрещении испытаний в трех средах. Я напомнил о своем письме об освобождении узников совести (что представлялось мне особенно важным!) и о работах вместе с И. Е. Таммом по МТР, выразив готовность принять участие в обсуждениях программ международного сотрудничества в этой области (исправляя тем свою оплошность с Линде). Письмо я окончил словами: “Я надеюсь, что Вы сочтете возможным прекратить мою изоляцию и ссылку жены”. Отправив письмо, я больше о нем не вспоминал в течение ближайших полутора месяцев.

Меня не переставали волновать вопросы ядерной энергетики, ее безопасности. Несомненно, человечество не может отказаться от использования ядерной энергии. Поэтому необходимо найти такие технические решения, которые обеспечивали бы полную ее безопасность, полностью исключали бы возможность катастрофы, подобной Чернобыльской. Таким решением, по моему убеждению, является размещение ядерных реакторов глубоко под землей. (Глубина должна быть выбрана так, чтобы при максимально возможной аварии не могло произойти выброса радиоактивных продуктов.) Конечно, размещение реакторов под землей

262

увеличит стоимость строительства, но при современной землеройной технике это увеличение будет, как я думаю, приемлемым (как мне сейчас известно, конкретные проекты с подземным размещением реакторов существуют и дебатируются как вполне экономически конкурентоспособные в США, во Франции, кажется в Швейцарии, возможно и в других странах). Я считаю (эту мысль мне подсказала Люся в период подготовки к Форуму в феврале 1987 г.) , что необходимо в законодательном порядке разрешить строительство новых реакторов только под землей – причем не только в рамках одной страны, но и в международном масштабе – ведь радиоактивные осадки не знают границ! Что касается старых реакторов, то их следует покрыть надежными защитными колпаками. Особенно важно в первую очередь обеспечить безопасность реакторов теплофикационных атомных станций, располагаемых обычно вблизи от больших городов (одна из таких станций строится на окраине Горького), реакторов с графитовым замедлителем, подобных по этому признаку Чернобыльскому, реакторов-бридеров на быстрых нейтронах.

Другая проблема, которая меня в эти месяцы заинтересовала, – предполагаемая возможность существенно уменьшить катастрофические последствия землетрясений с помощью специально осуществляемых в сейсмически опасных районах подземных термоядерных взрывов. В настоящее время не существует способов точно предсказать момент землетрясения, что является одной из причин гибели людей. Можно, однако, предполагать, что достаточно мощный подземный термоядерный взрыв, произведенный вблизи предполагаемого эпицентра землетрясения в момент, когда напряжения в земной коре приближаются к критическому значению, может спровоцировать мгновенный или скорый (через несколько дней или недель) разлом блоков земной коры. Если это так (и если необходимые заряды не слишком велики), то человечество получит возможность управлять моментом землетрясения. Людей можно будет заранее эвакуировать, спасая их тем от гибели. Можно также вывезти некоторые материальные и культурные ценности. Конечно, взрыв должен быть произведен так, чтобы исключить выход радиоактивных продуктов (глубина порядка нескольких километров).

263

Возможно, что эта идея уже обсуждалась сейсмологами, но я не знаю, известны ли им технические и экономические возможности создания сверхмощных термоядерных зарядов (в 1961 году в СССР, как было опубликовано тогда, было произведено испытание 100-мегатонного заряда, и это, конечно, не предел). Кроме того, с течением времени прогресс в области сейсмологии может изменить оценки реальности предлагаемого метода управления моментом землетрясения и требуемой мощности взрыва.

В начале декабря я послал на имя президента АН СССР академика Г. И. Марчука письмо с изложением обеих идей и просьбой способствовать их обсуждению.

Вечером 9 декабря Люся, как всегда, крутила ручку приемника. Помехи (глушение) в этот день были очень сильными, и поймать что-либо было трудно. Как всегда в доме, мы пользовались наушниками, чтобы не привлекать внимания наших индивидуальных “глушителей”. Один из сдвоенных наушников она протянула мне. Через треск в какой-то момент Люся и одновременно я услышали фамилию “Марченко”. На мгновение нам показалось, что речь идет о том, что Толя Марченко освобожден. Дней за 10 до этого мы слышали, что Ларисе Богораз предложили заполнить анкеты на выезд в Израиль. Она ответила, что должна сначала поговорить с мужем (и стала добиваться свидания). Мы рассматривали предложение властей как признак того, что дело Марченко “сдвинулось”, – Люся послала Ларе радостную открытку. С 4 августа Марченко держал голодовку в Чистопольской тюрьме, требуя облегчения участи политзаключенных и внимания к их судьбе, прекращения репрессий. Сам Толя был лишен свиданий 2 года 8 месяцев, много раз подолгу находился в карцерах и ПКТ. Я хочу напомнить, что в перерыве между его предпоследним и последним заключениями ГБ неоднократно предлагало Марченко эмигрировать “в Израиль в порядке воссоединения семьи”. Но он отказывался, не желая уезжать из страны, где он жил и сумел стать человеком (в высоком смысле этого слова), и не желая принимать участия в гебистских “играх” и обмане. После его отказа последовал арест[i]. Теперь, на грани гибели Толи, Ларисе предлагали то же самое.

Через несколько минут, однако, мы поняли, что речь идет не об освобождении. Ларисе Богораз сообщили, что ее


[i] В феврале 1975 г. Анатолия Марченко арестовали в пятый раз (Власти предложили Анатолию Марченко именно таким образом – по “израильскому каналу” – уехать из СССР. Осенью 1974 г. он, ради своего ребенка, согласился уехать, но открыто – в политическую эмиграцию, а не по фальшивой мотивировке “воссоединение семей”. Власти некоторое время делали вид, что готовы пойти на это, но в феврале 1975 г. в очередной (в пятый – предпоследний) раз арестовали его). Когда он отбыл очередное наказание (на этот раз это была ссылка), ему снова предложили уехать, пригрозив, в случае отказа, новым арестом, – он отказался. В 1981 г. А. Марченко был арестован в шестой раз; его приговорили к 10 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. 4 августа 1986 г., находясь в Чистопольской тюрьме, А. Марченко объявил голодовку, потребовав освобождения политзаключенных; 8 декабря он умер.

264

муж умер. Она с сыновьями и невесткой в тот же вечер выехала в Чистополь. Ей не разрешили увезти тело мужа для похорон дома. Толю похоронили в Чистополе. Почти никаких подробностей обстоятельств Толиной смерти и его последних дней ей не сообщили. Известно лишь, что он до вечера 8-го находился в камере. Подошел к двери и попросил врача. Его перевезли в больницу в безнадежном состоянии. На теле Толи во время похорон были видны следы побоев, возможно полученных при принудительном кормлении. Продолжал ли он голодовку до момента смерти или прекратил ее за несколько дней до этого, неизвестно. Непосредственная причина смерти – якобы инсульт. Толе было 48 лет.

Смерть Толи потрясла нас, так же как очень многих во всем мире. Это был героический финал удивительной жизни, трагической и счастливой. Сейчас мы понимаем, что это также финал целой эпохи правозащитного движения – у истоков которого стоял Марченко с его “Показаниями”!

В воскресенье мы с Люсей случайно включили телевизор днем – чего мы обычно не делаем. Показывали пьесу Радзинского “Лунин, или смерть Жака” – о декабристе Лунине. Нас поразило совпадение основных линий в пьесе и в судьбе и трагедии Марченко. Лунин в камере перед смертью – он знает, что скоро придут убийцы, – вспоминает всю свою жизнь, сопоставляя ее с жизнью другого бунтаря из прочитанной им когда-то книжки. Он вспоминает, как Константин (брат царя) предлагал ему бежать, чтобы избежать ареста, а он не воспользовался предложением, и думает словами из книги: “Хозяин думает, что раб всегда убегает” (если у него есть такая возможность). И далее: “Но всегда в Империи находится человек, который говорит: Нет!” Это Лунин! И это – Марченко!

Из моего дневника тех дней: “Все время мысли возвращаются к этой трагедии, ко всей его (Толи) жизни, к судьбе Лары и Павлика. Все время чувство вины (и у меня, и у Люси)”.

По случаю Дня прав человека 10 декабря Люся (по призыву Эмнести) установила на окнах свечи – символ призыва к освобождению узников совести. На одном из окон свечей было три – в знак скорби по Толе (три свечи ставят на похоронах).

15 декабря исполнилось 25 лет со дня смерти папы. Вечером

265

мы с Люсей, как обычно, смотрели телевизор, сидя рядом в креслах, Люся что-то штопала. В 10 или в 10.30 неожиданный звонок в дверь. Для почты слишком поздно, а больше никто к нам не ходит. Может, обыск? Это были два монтера-электрика, с ними гебист. “Приказано поставить вам телефон”. (У нас возникла мысль, что это какая-то провокация; может, надо отказаться? Но мы промолчали.) Монтеры сделали “перекидку”. Перед уходом гебист сказал: “Завтра около 10 вам позвонят”.

Мы с Люсей строили всякие предположения, что бы это могло быть. Может, попытка взять интервью для газеты? До этого было две попытки: в сентябре письмо из “Нового времени” и в начале ноября из “Литературной газеты” – предложение, переданное Гинзбургом в его письме. Я отказался, так как не хотел давать интервью в условиях, когда я никак не могу проконтролировать точность передачи моих слов, вообще не могу давать “интервью с петлей на шее” – это перефраз названия книги Фучика. В этот раз я также собирался отказаться.

До 3 часов дня 16 декабря мы сидели, ждали звонка. Я уже собирался уйти из дома за хлебом. Далее – на основе записи из моего дневника, с некоторыми комментариями.

В три часа позвонили. Я взял трубку. Женский голос: “С вами будет говорить Михаил Сергеевич”. – “Я слушаю”. (Люсе: “Это Горбачев”. Она открыла дверь в коридор, где происходил обычный “клуб” около милиционера, и крикнула: “Тише, звонит Горбачев”. В коридоре замолчали.) “Здравствуйте, это говорит Горбачев”. – “Здравствуйте, я вас слушаю”. – “Я получил ваше письмо, мы его рассмотрели, посоветовались”. Я не помню точных слов Горбачева, с кем посоветовались, но не поименно, и без указаний, в какой инстанции. “Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. (Или он сказал – действие Указа будет прекращено. – А. С.). Принято также решение относительно Елены Боннэр”. Я – резко: “Это моя жена!” Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), сколько, главным образом, на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой! Горбачев: “Вы сможете вместе вернуться в Москву. Квартира

266

в Москве у вас есть. В ближайшее время к вам приедет Марчук. Возвращайтесь к патриотическим делам!”. Я сказал: “Я благодарен вам! Но несколько дней назад в тюрьме убит мой друг Марченко. Он был первым в списке в письме, которое я вам послал. Это было письмо с просьбой об освобождении узников совести – людей, репрессированных за убеждения”. Горбачев: “Да, я получил ваше письмо в начале года. Многих мы освободили, положение других облегчено. Но там очень разные люди”. Я: “Все осужденные по этим статьям осуждены незаконно, несправедливо, они должны быть освобождены!” Горбачев: “Я не могу с вами согласиться”. Я: “Я умоляю вас еще раз вернуться к рассмотрению вопроса об освобождении людей, осужденных за убеждения. Это – осуществление справедливости. Это – необычайно важно для всей нашей страны, для международного доверия к ней, для мира, для вас, для успеха всех ваших начинаний”. Горбачев сказал что-то неопределенное, что именно – не помню. Я: “Я еще раз вас благодарю! До свидания!” (Получилось, что я, а не он, как следовало по этикету, прервал разговор. Видимо, я не выдержал напряжения разговора и боялся внутренне, что будет сказано что-то лишнее. Горбачеву не оставалось ничего другого, как тоже окончить разговор.) Горбачев: “До свидания”[i].

Через три дня состоялась встреча с президентом АН Марчуком, о которой говорил Горбачев (не в квартире, а в Институте физики, куда меня привезли на директорской машине). Разговор происходил с глазу на глаз. Я впервые видел недавно избранного президента. Это был плотный мужчина среднего возраста, деловой, хваткий, типичный организатор науки новейшей формации. Марчук сказал: “Ваше письмо Михаилу Сергеевичу произвело на него большое впечатление. Я получил из Президиума Верховного Совета тексты указов по вашему делу”. С этими словами он достал из нагрудного кармана пиджака помятую бумажку с рваными краями и прочитал (я на слух записал буквально, не исправляя синтаксиса: “1. Прекратить действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 января 1980 года о выселении Сахарова в административном порядке из Москвы. 2. Указ Президиума Верховного Совета СССР о помиловании Боннэр Е. Г., освободив ее от дальнейшего отбывания наказания”). Марчук добавил, что тексты указов ему сообщили


[i] 8 января 1980 г. Президиум Верховного Совета СССР, кроме открытого – опубликованного в “Ведомостях” – указа “О лишении Сахарова А. Д. государственных наград СССР” (см. стр. 767 – 768 первого тома), принял также секретный указ “О выселении Сахарова А. Д. в административном порядке из города Москвы” (дополнение 11).

17 декабря 1986 г., на следующий день после звонка М. С. Горбачева, Президиум принял 2 указа (также дополнение 11): “О прекращении действия Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 января 1980 года о выселении Сахарова А. Д. ” (с грифом “Секретно”) и “О помиловании Боннэр Е. Г. ” (с грифом “Не подлежит опубликованию”).

267

по телефону – он просит не ссылаться на него. Я заметил, что за неимением другой информации я буду вынужден ссылаться. Отвечая на мои вопросы, Марчук сказал, что он не знает даты указов и что ему ничего не известно о возвращении мне наград (возвращение наград означало бы косвенное признание неправильности действий властей в отношении меня в 1980 году, но, видимо, до такого дело пока не дошло). В целом, у меня осталось много неясностей, и среди них главная – да был ли вообще указ о моем выселении или решение было принято на уровне КГБ. Единственный указ, о существовании которого известно точно, – это о лишении меня наград.

Марчук сказал, что он хочет обсудить мое возвращение к активной научной работе, мою общественную позицию. “Я хотел бы понять ваше кредо в общественных делах. Вы обладаете большим авторитетом, к вашему мнению многие прислушиваются.” Я ответил ему довольно развернуто – Марчук внимательно слушал. В некоторых пунктах он подчеркнул свое несогласие, в частности это касалось линии действий СССР в так называемых горячих точках (я сказал, что политика СССР иногда объективно является провоцирующей), проблемы Афганистана и принципа “пакета”, связывающего соглашения по вопросам межконтинентальных и евроракет с соглашением по СОИ. Я особо выразил свою заинтересованность в судьбе узников совести. Марчук сказал: “Учитывая, что вы поднимали этот вопрос, мне сообщили из Президиума Верховного Совета следующее. Многие из интересовавших вас осужденных освобождены, или условно освобождены, или переведены на ссылку, некоторые получили разрешение на выезд за границу. Сейчас продолжается рассмотрение дел некоторых других лиц. Необходимым условием освобождения является, как мне сообщили, заявление об отказе от продолжения антиобщественной деятельности”. Я резко возразил: “Это посягательство на свободу убеждений, ломка человека, это неправомерно и несправедливо”. Марчук сказал: “Излишняя концентрация на негативных явлениях, которые сейчас изживаются, может привести к вашей изоляции в академической среде – это мнение многих академиков, с которыми я говорил”. Он упомянул о предстоящем в Москве Форуме по проблемам разоружения – я обещал подумать о своем участии. Я также высказал мысль

268

о целесообразности моей встречи с Эдвардом Теллером. Это была бы встреча двух независимых и авторитетных людей для выяснения разных принципиальных подходов к проблемам разоружения, СОИ и т. п. Заключительная часть беседы касалась моего участия в МТР, проблем безопасности ядерной энергетики и предупреждения землетрясений. Я сказал о желательности привлечения к работе в ФИАНе Б. Л. Альтшулера.

Вечером того же дня (19 декабря) на телевизионной пресс-конференции в МИДе, посвященной мораторию на ядерные испытания, замминистра Петровский, отвечая на (инспирированный, конечно) вопрос, сказал: “Некоторое время тому назад академик Сахаров обратился с просьбой разрешить ему перебраться (!?) в Москву. Эта просьба рассмотрена, в частности в АН СССР, с учетом того, что Сахаров длительное время находился вне Москвы. Одновременно принято решение о помиловании гражданки Боннэр Е. Г. Таким образом, Сахаров получает возможность вернуться к научной работе – теперь на Московском направлении” (почти точная, на слух, запись телепередачи). Стиль бесподобен, так же как “фигуры умолчания”! Обращают на себя внимание ссылка на Академию и на длительность “нахождения вне Москвы” как на причину возвращения. Об указе в отношении меня – ни слова.

У нас с Люсей в те дни вовсе не было ощущения счастья или победы. Нас глубоко мучила гибель Толи. Кроме того, у меня было смутное, но неприятное чувство, вызванное моим письмом М. С. Горбачеву от 23 октября, – хотя умом я и понимал, что ни в коей мере себя не унизил и не взял на себя никаких юридических обязательств, ограничивающих свободу моих выступлений в важных вопросах, когда я “не могу молчать”. Более того, я и по существу не обманывал Горбачева в отношении своих действий – я действительно хотел ограничиться только важными общественными делами. Тем не менее я очень хорошо понимаю узников совести, для которых нелегко написать в качестве условия освобождения, что они не будут заниматься “антиобщественной деятельностью” (многие не написали требуемого и остались в заключении[i]). Но вскоре все мои “рефлексии” отошли на задний план – неумолимый поток “свободной” жизни захлестнул нас, требуя ежедневных усилий и готовности принять


[i] Освободив сначала политзаключенных, написавших требуемое заявление, власти затем, в течение 1987 – 1988 гг., освободили и тех, кто отказался его писать.

269

на себя новую ответственность. Сил же у нас обоих сейчас гораздо меньше, чем 7 лет назад.

22 декабря мы, наскоро собрав несколько сумок и оставив в квартире большую часть вещей, выехали из Горького. Впервые за семь лет мы с Люсей вдвоем сели в поезд – до этого я только провожал ее, пока и она не “застряла” вместе со мной.

ГЛАВА 2 Вновь Москва. Форум и принцип “пакета”

270

ГЛАВА 2

Вновь Москва. Форум и принцип “пакета”

23-го утром мы вышли на перрон Ярославского вокзала, запруженного толпой корреспондентов всех стран мира (как потом оказалось, там были и советские). Около 40 минут я медленно продвигался к машине в этой толпе (Люся оказалась отрезанной от меня) – ослепляемый сотнями фотовспышек, отвечая на непрерывные беглые вопросы в подставляемые к моему рту микрофоны. Это неформальное интервью было прообразом многих последующих, а вся обстановка – как бы “моделью” или предвестником ожидающей нас беспокойной жизни. Я говорил об узниках совести, призывая к их освобождению и называя много имен, о необходимости вывода советских войск из Афганистана, о своем отношении к СОИ и к принципу “пакета” (ниже, в связи с Форумом, я объясню все это подробней), о перестройке и гласности и о противоречивости и сложности этих процессов.

В конце декабря и в январе (с меньшей интенсивностью и в последующие месяцы) я давал интервью газетам, журналам и телекомпаниям Англии, Бельгии, Греции, Индии, Италии, Испании, Канады, Нидерландов, Норвегии, Швеции, Финляндии, ФРГ, Югославии, Японии и других стран – по нескольку раз в день. Особенно запомнилось телеинтервью с прямой трансляцией через спутник из студии “Останкино” – вся эта космическая супертехника, множество экранов с твоим странно-чужим лицом на фоне голубого неба и самое страшное – “черная дыра” телекамеры. В первой такой передаче переводчиком был Алик Гольдфарб – когда-то

271

переводивший пресс-конференции на Чкалова. Сама возможность таких передач поражала – как примета нового времени “гласности”.

На меня и на Люсю легла в эти первые месяцы почти непереносимая нагрузка – но делать нечего, приходилось тянуть... Наша жизнь в Москве. Подготовка в письменной форме ответов почти к каждому большому интервью, иначе я не умею, печатанье их Люсей. В доме непрерывно люди – а мы так хотим остаться вдвоем, у Люси заботы по кухне – и не на двоих, как в Горьком, а на целую ораву. В 2 часа ночи Люся с ее инфарктами и байпассами моет полы на лестничной клетке – в доме самообслуживание! – а я опять что-то спешно пишу на завтра. Кроме интервью, еще масса всяких дел: письмо Горбачеву, о котором я пишу ниже, предисловие к книге Марченко, напряженная работа подготовки к Форуму и люди, люди, люди – друзья, знакомые, просто желающие познакомиться, желающие уехать из страны, иностранцы, приехавшие в Москву и считающие своим долгом посетить Сахарова, послы всех европейских стран, посещающие Сахарова по поручению своих правительств, каждый день сумасшедшие, во время и после Форума – очень многие западные участники. Когда началось массовое освобождение политзаключенных, о чем я пишу ниже, Люся стала вести списки освобожденных, сообщая о новых освобожденных в агентства (естественно, сразу в два-три), а также сообщая о запинках на этом пути. Инкоры же – или радиокомментаторы – многое перевирают, и вот уже вместо сообщения Люси о голодовке Миколы Руденко с требованием ответить о судьбе забранного у него на обыске писательского архива мы слышим по западному радио, что академик Сахаров сообщил о голодовке Руденко с требованием эмиграции, а супруга лауреата заявила, что это дело якобы показывает обратную сторону политики кремлевских руководителей – слова, которых она не говорила и не могла сказать, это не ее стиль, мягко говоря. Подобная путаница почти каждый день, очень искажались мои высказывания по СОИ.

Таковы будни нашей жизни. Может, у меня мания величия, но мне хочется надеяться, что все же это не вовсе бесполезная суета и не игра в свои ворота, а оказывает – пусть с очень малым КПД – реальное воздействие на два ключевых

272

дела: освобождение узников совести и сохранение мира и разоружение.

Итак, интервью первых месяцев... Во всех бесчисленных интервью декабря и января я постоянно повторял, что критерием глубины, подлинности и необратимости демократических преобразований в стране является полное освобождение узников совести, что противоречивость существующей ситуации разительно отражается в том, что люди, выступавшие за гласность, продолжают оставаться в заключении в эпоху гласности. Обычно я называл в своих интервью несколько (5–12) фамилий людей, дела которых были мне хорошо известны.

В середине января появились первые признаки того, что многие узники совести будут освобождены (интервью советского представителя в Вене и др.). Одновременно возникло опасение, что этот процесс будет далеко не таким, как мы все мечтали, – не полным и не безусловным освобождением. Я помнил также о своих беседах с прокурором Андреевым и Марчуком, они говорили о необходимости “отказа от антиобщественной деятельности”.

Я решил написать М. С. Горбачеву еще одно письмо, в котором высказал свои мысли и опасения. В этом письме я, в частности, писал: “Без амнистии невозможен решающий нравственный поворот в нашей стране, который преодолеет “инерцию страха” (я использовал название известной книги В. Турчина), инерцию равнодушия и двоемыслия. Конечно, только амнистии для этого недостаточно. ... Я буду с Вами откровенен. Нельзя полностью передоверять это дело тем ведомствам, которые до сих пор осуществляли или санкционировали беззакония и несправедливость (КГБ, прокуратура, суд, органы МВД). ...Будет очень плохо, если все сведется к вымоганию покаяний и отказов от так называемой “антиобщественной деятельности”, защите чести мундира упомянутых мною ведомств. ...Мне кажется целесообразным созыв специального совещания при ЦК КПСС по вопросам амнистии, возможно с приглашением на него представителей движения за права человека в СССР, представителей творческой и научной интеллигенции” (я назвал несколько имен: Каллистратова С. В., Богораз Л. И., Гефтер М. Я., Ковалев С. А.).

Ответа на это письмо я не получил.

273

Между тем долгожданный процесс массового освобождения узников совести начался. Сейчас, когда я пишу эти строки (апрель 1987), освобождено около 160 человек. Много это или мало? По сравнению с тем, что происходило до сих пор (освобожденных и обмененных можно пересчитать по пальцам), по сравнению с самыми пылкими нашими мечтами – очень много, невероятно много. Но это только 20–35% общего числа узников. (Дополнение, ноябрь 1988 г. Сейчас освобождено большинство известных узников совести. Лиц, известных мне по фамилиям, в заключении осталось лишь несколько человек. Но все еще многие не известные мне узники совести находятся в психиатрических больницах и в заключении по неправомерным обвинениям – таким, как отказ верующих от службы в армии, незаконный переход границы, фальсифицированные уголовные обвинения и др.) Принципиально важно: это – НЕ безусловное освобождение узников совести, не амнистия. Тем более это – не реабилитация, которая подразумевает признание несправедливости осуждения[i]. Мои опасения оправдались. Судьба каждого из заключенных рассматривается индивидуально, причем от каждого власти требуют письменного заявления с отказом от якобы противозаконной деятельности. Т. е. люди должны “покупать” себе свободу, как бы (косвенно) признавая себя виновными (а ведь многие могли это сделать много раньше – на следствии и на суде – но отказались). То, что фактически часто можно было написать ничего не содержащую бумажку, существенно для данного лица, но не меняет дела в принципе. А совершившие несправедливое, противоправное действие власти полностью сохраняют “честь мундира”. Официально все это называется помилованием. Никаких гарантий от повторения беззакония при таком освобождении не возникает, моральное и политическое значение смелого, на самом деле, шага властей в значительной степени теряется как внутри страны, так и в международном плане. Возможно, такая процедура есть результат компромисса в высших сферах (скажем, Горбачева и КГБ, от поддержки которого многое зависит; а может, Горбачева просто обманули? или он сам не понимает чего-то?). Компромисс проявляется и на местах: как я писал, заключенные часто имеют некоторую свободу в выборе “условных” формулировок. Много лучше и легче от этого не становится.


[i] 18 октября 1991 г. Верховный совет РСФСР принял “Закон о реабилитации жертв политических репрессий”, согласно которому “все жертвы политических репрессий, подвергнутые таковым на территории РСФСР с 25 октября (7 ноября) 1917 г.”, были реабилитированы.

274

Но на большее в ближайшее время, видимо, рассчитывать не приходится.

В эти недели я, Люся, Софья Васильевна Каллистратова, разделяющая нашу оценку реальной ситуации, предприняли ряд усилий, чтобы разъяснить ее стоящим перед выбором заключенным, облегчить им этот выбор. Мы всей душой хотим свободы и счастья всем узникам совести. Широкое освобождение даже в таком урезанном виде имеет огромное значение. Наши инициативы, однако, далеко не всеми одобрялись. Однажды, в первых числах февраля, к нам приехали Лариса Богораз и Боря Альтшулер. Произошел трудный, мучительный разговор. Нам пришлось выслушать обвинения в соглашательстве, толкании людей на капитуляцию, которая будет трагедией всей их дальнейшей жизни. В еще более острой форме те же обвинения были предъявлены Софье Васильевне. Очень тяжело слышать такое от глубоко уважаемых нами с Люсей людей, близких нам по взглядам и нравственной позиции. Но в той объективно непростой ситуации, в которой мы все оказались, возникновение подобных расхождений неизбежно. Все же, мне кажется, эти расхождения носят временный характер, уже сейчас они несколько смягчились.

О некоторых событиях и встречах первых месяцев в Москве.

В первых числах января я дал интервью советской прессе, а именно “Литературной газете”. Интервью, однако, не было напечатано. Произошло все это так. 30 декабря после семинара в ФИАНе ко мне подошли два корреспондента “Литературной газеты” – Олег Мороз (тот самый, которого мне “сватал” Виталий Лазаревич Гинзбург за два месяца до этого) и Юрий Рост, известный фотокорреспондент. Они попросили разрешения прийти домой и взять интервью. Подумав несколько минут, я согласился с условием, что мне будет предоставлен на подпись окончательный, согласованный со всеми инстанциями текст, возможно с некоторыми сокращениями и исправлениями. Если я найду их приемлемыми, я подпишу интервью и после этого оно уже без всяких изменений пойдет в печать, в противном же случае вообще ничего не должно публиковаться. Только такая форма ограждала меня от возможных искажений моей позиции. Мороз и Рост согласились и тут же дали мне бумажку с

275

предварительными вопросами. В первый день нового года, когда все нормальные люди отдыхают после новогодней попойки, я усиленно работал над этими не простыми для меня вопросами, а Люся печатала и редактировала (как мы это обычно делаем). Вопросы были в основном те же, что и у инкоров, и мои ответы тоже были такие же (Афганистан, узники совести, принцип “пакета”, ядерные испытания), но хотелось для дебюта в советской прессе быть особенно ясным и логичным.

Вечером 30 декабря мне предстоял телемост, я спешил и согласился с предложением Роста и Мороза, что они подвезут меня в своей машине. Разговаривая между собой, они упомянули с уважением какого-то Яковлева и, обращаясь ко мне, заметили: “Не беспокойтесь, это не тот, которого вы, кажется, побили”. Я подтвердил, что действительно побил. Эти молодые люди были в неслужебном общении, по-видимому, похожи на многих других известных мне московских интеллигентов – западное радио, во всяком случае, они регулярно слушали. Первый вариант интервью Мороз и Рост записали 3 января (задав несколько дополнительных вопросов), затем в течение января приходили еще два или три раза. Они сделали кое-какие приемлемые для меня изменения и сокращения и добавили еще три-четыре вопроса, в тексте которых содержалась полемика с моими наиболее острыми ответами. Мороз и Рост рассказали, что интервью одобрили редакторы отделов, но не одобрил главный редактор Чаковский, и теперь оно проходит все более и более высокие инстанции, дойдя до “предпоследней” ступени (намекалось, что это – Лигачев, последняя – верхняя – ступень была бы Горбачев). При последней встрече они сказали, что публикация интервью откладывается на неопределенное время, во всяком случае до январского пленума, “на котором многое должно решиться”. На самом деле интервью просто не было напечатано. До такого уровня гласность не распространилась. А жаль. Появление моего интервью в советской прессе было бы крупным событием “перестройки” – с учетом того, что я в своих ответах не пошел ради “проходимости” по пути самоцензуры.

Хотя интервью и не пошло, но некоторый профит мы от него все же имели. Люся написала от моего имени, а я подписал, письмо корреспонденту “Литературной газеты” Аркадию

276

Ваксбергу (пишущему на моральные и юридические темы) о деле арестованного незадолго до того в Киеве человека и попросила Роста и Мороза передать письмо адресату. Библиотекарь Проценко был арестован по обвинению в составлении и хранении рукописи религиозно-исторического содержания, суд вернул дело на дорасследование, но оставил Проценко в следственной тюрьме. Ваксберг (не ссылаясь на меня) обратил внимание прокурора на это нарушение[i], Проценко был освобожден, а затем дело в отношении него было прекращено.

Одним из главных вопросов всех интервью с иностранными корреспондентами и с “Литгазетой” было мое отношение к Горбачеву и к политике “перестройки”. На самом деле, очень важно было выяснить все это прежде всего для самого себя, для нас с Люсей.

Еще в Горьком мы видели поразительные изменения в прессе, кино и телевидении. В той же “Литературной газете” в репортаже А. Ваксберга о пленуме Верховного суда можно было прочитать такие вещи, за “распространение” которых совсем недавно давались статьи 1901 или 70, – в том числе документальная справка, согласно которой на семидесяти процентах поступивших в Прокуратуру ходатайств о пересмотре судебного дела, получивших стандартную резолюцию “Оснований для пересмотра нет”, отсутствует пометка о том, что дело затребовано – т. е. ответы Прокуратуры просто штамповались, или дело о 14 людях, сознавшихся в убийстве, осужденных и казненных, которые потом оказались полностью непричастными к преступлению, – т. е. их показания явно были даны в результате избиений или других пыток. Гласность действительно захватывает все новые области, и это производит сильнейшее впечатление, обнадеживает! Наибольшее развитие гласность получила в журналистике. Но опубликование какого-либо материала, информации или идеи не означает, что последуют реальные действия (сейчас еще в большей степени, чем в прежний период). Следует также сказать, что наиболее продвинутая область перестройки – гласность – тоже все еще имеет некоторые темы, остающиеся под запретом, такие как изложение неофициозных точек зрения в международной политике, критика крупных партийных руководителей – а министров уже можно! – большая часть статистических данных,


[i] Здесь неточность: закон не требует освобождения обвиняемого из-под стражи при направлении дела на доследование.

277

судьба узников совести и др. (Добавление, декабрь 1988 г. Сейчас в ряде отношений гласность еще больше расширилась. Но одновременно появились новые принципиально важные ее ограничения. Большое беспокойство вызывает неполное и одностороннее освещение драматических событий в Азербайджане и Армении и некоторых других особо острых вопросов. Тут гласность, к сожалению, “буксует” – как раз в тех случаях, когда ее общественное значение могло бы быть особенно велико. В 1988 году повсеместно имели место ограничения в подписке на “перестроечные” издания, по-видимому в результате какого-то компромисса с антиперестроечными силами; сейчас острота этой проблемы несколько снизилась.) Наряду с гласностью чрезвычайно важны другие аспекты новой политики: в социальной области, в экономике – повышение самостоятельности предприятий, в децентрализации управления, в укреплении роли местных советских органов (которые сейчас оттеснены на задний план партийными органами). (Добавление, июль 1988 г. В июне состоялся пленум ЦК КПСС, специально посвященный реформе экономики – переходу на полный хозрасчет с отменой центрального планирования и лимитного – т. е. по определенным из центра лимитам – снабжения.)

Решения по этим вопросам, исполнение которых должно, конечно, проводиться постепенно, имеют огромное, принципиальное значение. Особенную роль играют намечающиеся изменения системы выдвижения кадров и выборов на партийные, советские и хозяйственные руководящие должности (доклад Горбачева на январском пленуме, его идеи пока не отражены в каких-либо решениях). На январском пленуме говорилось о планах реформы Уголовного кодекса и другого законодательства. Новое также есть в международной политике – я потом буду говорить об этом подробней. В целом следует сказать, что реальных, а не словесных проявлений новой политики все еще мало. В них еще сильней, чем в области гласности, проявилась известная незавершенность, половинчатость, даже определенная противоречивость политики. Например, важный закон об индивидуальной трудовой деятельности (ИТД) сформулирован очень робко, неопределенно, в нем совершенно не предусмотрены меры активного стимулирования, очень ограничен круг лиц, которые могут заниматься ИТД, много других

278

ограничений. Почти одновременно с законом о ИТД принят другой закон – о так называемых нетрудовых доходах, фактически, вопреки названию, дающий возможность преследовать именно за ИТД. В первые месяцы после принятия закона о нетрудовых доходах было множество случаев абсолютно нелепого его применения. О противоречивости и неполноте процесса освобождения узников совести я уже писал – это меня особенно беспокоит. Одновременно с принятием закона о кооперации Министерство финансов установило столь высокий уровень налогов (до 90% дохода), что фактически это сделало развитие кооперации невозможным. Важнейший закон о государственном предприятии не содержит четких гарантий самостоятельности предприятий в планировании и в финансовой области (в особенности, в использовании дохода). Что я безоговорочно поддерживаю – это борьбу с пьянством, этим жестоким бедствием нашего народа. Жизнь, однако, выявила, что и здесь было много непродуманного.

Какова же моя общая оценка? В 1985 году, слушая в больнице им. Семашко одно из первых выступлений Горбачева по телевизору, я сказал моим соседям по палате (гебистам – больше я ни с кем не мог тогда общаться): “Похоже, что нашей стране повезло – у нее появился умный руководитель”. Я рассказал об этой своей оценке в декабрьском интервью-телемосте из студии в Останкино – она отражает мою первую реакцию, в основном сохранившуюся с тех пор. Мне кажется, что Горбачев (как и Хрущев) – действительно незаурядный человек в том смысле, что он смог перейти невидимую грань “запретов”, существующих в той среде, в которой протекала большая часть его карьеры. Чем же объяснить непоследовательность, половинчатость “новой политики”? Главная причина, как я думаю, в общей инерционности гигантской системы, в пассивном и активном сопротивлении бесчисленной армии бюрократических и идеологических болтунов – ведь при реальной “перестройке” большинство из них окажется не у дел. Горбачев в некоторых своих выступлениях говорил об этом бюрократическом сопротивлении – это звучало почти как крик о помощи. Но дело даже глубже. Старая система, при всех своих недостатках, работала. При переходе к новой системе неизбежны “переходные трудности” (из-за недостатка опыта работы

279

по-новому, отсутствия кадров руководителей нового типа). И вообще: старая система создавала психологический комфорт, гарантированный, хотя и низкий, уровень жизни, а новая – кто знает! И последнее – не могу исключить, что и Горбачев, и его ближайшие сторонники сами еще не полностью свободны от предрассудков и догм той системы, которую они хотят перестроить.

Добавление 1988 г. Перестройка сложившейся в нашей стране административно-командной структуры экономики крайне сложна. Без развития рыночных отношений и элементов конкуренции неизбежно возникновение опасных диспропорций, инфляция и другие негативные явления. Фактически наша страна уже испытывает экономические трудности. Повсеместно ухудшилось снабжение населения продовольствием и промышленными товарами первой необходимости. У меня особое беспокойство вызывают “зигзаги” на пути демократизации. Создается впечатление, что Горбачев пытается овладеть контролем над политической ситуацией путем компромиссов с антиперестроечными силами, а также укрепляя свою личную власть недемократическими реформами политической системы. И то, и другое чрезвычайно опасно! Демократизация невозможна без широкой общенародной инициативы. Но “верха” оказались к этому не готовы. Отражением этого явились, в частности, антиконституционные законы, направленные против свободы митингов и демонстраций. Все это вызывает у меня большую настороженность!

Таким образом, ситуация необычайно запутана и противоречива. Главная надежда – на постепенную смену всех кадров, на объективную необходимость “перестройки” для страны – ради преодоления застоя, на то, что “новое всегда побеждает старое” – знаменитые слова Сталина, их хорошо нам вдолбили в годы молодости.

В руках Горбачева четыре основных рычага: гласность (тут дело запущено и начинает уже раскручиваться самоходом), новая кадровая политика, новая международная политика с целью ослабления пресса гонки вооружений, общая демократизация. Во всех своих интервью на Запад в 1987 году и для “Литературки” я говорил, с разной степенью подробности и детализации, в духе этих мыслей. Кроме уже упомянутых телемостов (два с США, с Канадой и с ФРГ)

280

мне особенно памятны хорошо получившееся интервью по телефону корреспонденту “Голоса Америки” Зоре Сафир, подробное интервью для итальянского телевидения по поводу выступления Горбачева на январском пленуме ЦК КПСС и интервью журналу “Шпигель”. К последнему я также написал небольшое добавление в связи с неточностями в интервью Роя Медведева тому же журналу. В этом добавлении я сам, однако, допустил неточность. Дискутируя с Медведевым, я написал, что академик П. Л. Капица никогда не выступал в мою защиту во время ссылки в Горький. Мне передали со слов жены Петра Леонидовича, что им были написаны большое письмо на имя Андропова и телеграмма на имя Брежнева. Я ничего не знал до последнего времени об этих попытках П. Л. Капицы. Подробней я пишу об этом в “Воспоминаниях”, глава 3-я второй части.

Моя позиция в отношении “перестройки” не всеми принимается, в том числе в диссидентских кругах здесь и в эмигрантских на Западе. В одной из издающихся в США на русском языке газет появилась статья под примечательным заголовком: “Прощеный раб помогает своему хозяину” (этот образ, видимо, возник в результате моего рассказа о пьесе Радзинского, о которой я писал выше, правда автор статьи ухитрился перепутать Лунина с Лениным). Больше огорчила меня переданная на Запад статья Мальвы Ланда – об этом мужественном и честном человеке я не раз писал в книге “Воспоминания”. Грустно, но что поделаешь! Надеюсь, что и это недоразумение разрешится, как и описанное выше с Ларой и Борей.

Как я уже писал, в первые месяцы после возвращения из Горького нас посетили послы большинства западных стран. Принимали мы их, так же как других гостей, в комнате Руфи Григорьевны (самой просторной в квартире, но сильно нуждавшейся в ремонте после семи лет безнадзорности). Люся устраивала вполне приличный, на мой взгляд, чай-кофе с печеньем.

Очень интересной и содержательной была встреча с группой государственных деятелей США – с Киссинджером, Киркпатрик, Вэнсом, Брауном и другими. Мои собеседники произвели на меня сильное впечатление – это несомненно острые, умные, четкие во взглядах и позициях люди, далеко не “беззубые”. Сам факт их визита ко мне был нетривиальным

281

проявлением уважения ко мне и к моему международному авторитету. Они, в основном, спрашивали и слушали меня – а я пытался наиболее четко выразить свою позицию в вопросах о горбачевской “перестройке” и о том, как к этому следует подходить Западу, о разоружении, о СОИ, о правах человека и гласности (большая часть всего этого потом вошла в мои выступления на Форуме). Одна из основных мыслей, которую я защищал в беседе, следующая: Запад жизненно заинтересован в том, чтобы СССР стал открытым и демократическим обществом, с нормально развивающейся экономикой, социальной и культурной жизнью. Именно с этим были связаны многие вопросы гостей. Киссинджер, в частности, очень четко и откровенно сформулировал свой вопрос: “Не существует ли такой опасности, что СССР осуществит демократические преобразования, возникнут условия для ускорения его научно-технического развития, экономика окрепнет, а затем он вновь усилит экспансионистскую направленность своей внешней политики и на новом уровне развития будет представлять еще большую опасность для мира во всем мире?” Я использовал кавычки, но на самом деле это вольный пересказ по памяти. Аналогичные, близкие по смыслу вопросы поставили Вэнс, Браун и другие гости. Я ответил, что вопрос, конечно, очень серьезный, но, по моему убеждению, следует опасаться не нормального развития в СССР открытого и стабильного общества с мощной, в основном мирной, экономикой, а потери мировой стабильности и одностороннего военно-промышленного развития закрытого, экспансионистского общества.

Дополнение 1988 г. Отвечая на аналогичные вопросы сейчас, я считаю необходимым подчеркивать, что Запад должен активно поддерживать процессы перестройки, широко сотрудничая с СССР в вопросах разоружения, экономики, науки и культуры. Но эта поддержка должна осуществляться “с открытыми глазами”, не безусловно. Антиперестроечные силы должны понимать, что любой их успех, любое отступление перестройки одновременно будет означать срыв поддержки Запада. Это уточнение позиции отражает мою озабоченность “зигзагами” перестройки.

Браун и Вэнс также сформулировали вопросы, относящиеся к проблеме СОИ. На мой контрвопрос, санкционирует ли Конгресс боевое развертывание системы СОИ, если

282

СССР откажется от принципа “пакета” (подробней я разъясню суть проблемы ниже), мои гости с некоторой долей уверенности высказали мнение, что в изменившейся после отказа СССР от принципа “пакета” политической ситуации Конгресс не утвердит развертывания СОИ в космосе. Я говорил также об освобождении узников совести и свободе эмиграции. Особенно внимательно слушала и записывала эту часть беседы г-жа Джин Киркпатрик – она произвела на меня впечатление очень умной и твердой женщины.

Мы не пустили фототелекорреспондентов в дом, но разрешили им снимать на улице. Это было уменьшенное подобие встречи на вокзале, ламп-вспышек было почти столько же.

Люся к приезду американцев, кроме традиционного кофе, сделала свое “фирменное” блюдо – творожную ватрушку, она получилась удачно, гости, в том числе Джин Киркпатрик, вполне ее оценили. Генри Киссинджер сказал, что такую вкусную ватрушку делала когда-то в детстве его еврейская мама.

Другая встреча в конце января – начале февраля была с президентами американских университетов. Их приезд в Москву намечался давно, когда мы были еще в Горьком, и теперь состоялся в более нормальных обстоятельствах. Все они приехали в Москву по туристской визе на три дня и от нас направились в Вену на конференцию по правам человека. Вместе с ними в Москву приехал, тоже по туристской визе, Алеша – в качестве переводчика и, конечно, чтобы повидать нас. Это было большое событие для всех нас. Алеша уехал 9 лет назад, и все это время казалось, что он никогда уже не сможет приехать в СССР.

Его разрешение на поездку было получено в самый последний момент, после моих телеграмм в советское посольство в Вашингтоне и послу СССР в США Добрынину. На Восточном побережье США в эти дни был сильный снегопад, самолеты не летали по погодным условиям, и Алеше пришлось срочно добираться из Бостона в Нью-Йорк на арендованной машине. 8 часов он пробивался по шоссе, покрытому тридцатисантиметровым слоем снега!

Состоялись две большие беседы с президентами и, кроме того, еще очень содержательный разговор с Германом Фешбахом, в основном посвященный проблеме СОИ. Герман

283

давно был другом наших детей, много помогал им. Люся встречалась с ним в США в 1979 г. и в 1985–1986 гг., а я был знаком с ним лишь заочно. Я давно хорошо знал его книгу “Математические методы теоретической физики” и совместную книгу с Вейскопфом по ядерной физике.

После отъезда президентов Алеша задержался еще на шесть дней. Он много и интересно рассказывал об американской жизни – она представала перед нами уже не в перспективе постороннего наблюдателя, а изнутри. Один из его рассказов – о том, как он, будучи аспирантом, во время каникул подрабатывал через бюро найма (не знаю точно, как это у них там называется). Он приходил каждый день к 6 утра, и уже через три – три с половиной часа кто-нибудь брал его на временную (однодневную) работу – подборщиком мусора, продавцом в магазине вместо заболевшего, грузчиком, маляром, штукатуром и т. п. Скоро его заметили (Алеша всегда любую работу делает быстро и на совесть, “выкладываясь”, как работнику ему цены нет) и брали одним из первых, почти сразу, как он приходил. Средний дневной заработок при этом составлял вначале 29 долларов, а потом возрос до 35 долларов. Неплохо по советским нормам. Рассказывал также Алеша и о других сторонах американской жизни – о референдумах по разным спорным вопросам городского и штатного характера, об организации здравоохранения и образования и т. п.

Очень огорчил нас Алеша в последние дни симптомами нервного переутомления: сказались систематические перегрузки и почти беспрерывный стресс той жизни, которой он – и вообще наши дети – жил последние годы начиная с момента нашей ссылки в Горький, голодовки за выезд Лизы, Люсиного инфаркта, моих голодовок с известием о смерти в 1984 году, с фальшивками КГБ и беспрерывной борьбой за нас, с поездками по всему миру и кончая страшным волнением за Люсю во время операции на открытом сердце (на расстоянии мне было легче – я обо всем узнавал задним числом, а кое-что – вообще по ее приезде), и при этом Алеша всегда напряженно работал – над диссертацией, в офисе и по дому...

Приближался Люсин день рождения и Форум. По случаю первого приехал Эд Клайн с женой Джилл и дочкой Кэрол (также приехали приятельница Кэрол и ее друг). Я уже писал в “Воспоминаниях” об Эде, о его участии в издании

284

“Хроники” и других правозащитных делах, о той неоценимой и постоянной помощи, которую он оказывал нашим детям. Люся много раз говорила мне, что наши дети просто погибли бы без этой помощи. С Эдом у наших детей и Люси давно крепкая дружба. Я тоже всегда считал его своим другом, заочным, так как не надеялся, что он и я когда-либо окажемся в Москве. Теперь это произошло. Мне кажется, что мы оба не разочаровались друг в друге. Что я еще дополнительно понял (или утвердился в мнении) – что Эд очень умный, тонкий и предельно деликатный человек. В первый же день его приезда я дал ему прочитать подготовленные к Форуму тексты моих выступлений. Одобрение Эда было очень важным для меня.

Так называемый “Форум за безъядерный мир, за международную безопасность” проходил в Москве 14–16 февраля 1987 г. Это было широко организованное, пропагандистское, в основном, мероприятие. Одним из “дирижеров” Форума был вице-президент АН СССР Евгений Павлович Велихов, он же пригласил участвовать меня.

Первый контакт с Велиховым был у меня в начале января. В Москву приехал итальянский физик Зикики с идеей организации “Мировой лаборатории” – некоего международного многопрофильного научно-исследовательского центра, занимающегося десятью – тридцатью особо важными научными проблемами из разных областей науки, имеющими большое практическое или теоретическое значение. Не мне судить, хорош ли этот проект с точки зрения организации науки, нет ли во всем этом элемента рекламы или политиканства. Аналогия, которая мне приходит на ум, – это Сибирское отделение АН, организованное М. А. Лаврентьевым. Элемент рекламы там несомненно был, но в целом затея, кажется, себя оправдала (впрочем, тоже не мне судить). Среди проектов Зикики была работа по МТР – именно поэтому меня пригласили. В кабинете Велихова сидели Зикики, академик Кадомцев (один из руководителей работ по МТР, физик-теоретик) и переводчик. Кадомцев кратко, но содержательно рассказал о достижениях последних лет по управляемой термоядерной реакции и о существующих проектах; это было мне крайне интересно – ведь я с конца 60-х годов совершенно не следил за этими делами. Оказывается, имеется возможность создавать в “бублике” постоянный циркулярный

285

ток с помощью соответствующим образом организованного высокочастотного поля, правда пока только при относительно низкой плотности плазмы (удачные эксперименты проведены в Японии). Существуют также способы непрерывной смены термоядерного горючего. Таким образом, “Токамак”, по-видимому, избавляется от основного своего принципиального недостатка – импульсного режима работы.

Потом Зикики рассказал о своих проектах и обсуждал их с Велиховым. Я задавал вопросы, в основном воздерживаясь от высказывания своего мнения. В конце разговора я предложил Зикики посетить нас дома.

Велихов после встречи (которая происходила в Президиуме АН) подвез меня на своей машине, при этом впервые с ним возник разговор о предстоящем Форуме. Я в двух словах сказал о своем отрицательном отношении к принципу “пакета”. Велихов заметил, что у него другая точка зрения, и предложил мне присутствовать на обсуждениях по вопросам разоружения, которые проводятся в узком составе с участием Сагдеева, Гольданского и Раушенбаха.

Вечером к нам домой приехал Зикики с женой, неожиданно для нас с ним в качестве сопровождающего был Велихов (очевидно, он не мог пустить Зикики к нам одного). Все прошли на кухню, за столом возник оживленный общий разговор. Велихов как “настоящий мужчина” откупорил бутылку вина, вообще вел себя непринужденно и почти по-свойски и в то же время тактично и даже, как мне показалось, с некоторым пиететом. Все это было довольно занятно, особенно если вспомнить, что еще не так давно Велихов, так же как другие академические начальники, не лез за словом в карман, рассказывая всякие небылицы о моем полном благополучии, в том числе во время голодовок. В разговоре с одним из наших иностранных друзей (очевидно, Велихов не знал о наших отношениях) он установил некий рекорд в этом жанре, сославшись на сведения, якобы полученные им от моей первой жены, живущей с ним в одном доме. (Клава умерла в 1969 году. Велихов живет в коттедже на одну семью.)

Через неделю секретарша оргкомитета Форума пригласила меня на совещание. Оно происходило в Институте космических исследований под руководством Велихова и Сагдеева (директора ИКИ). В небольшой комнате собралось человек 20–25. Велихов рассказал о программе Форума, большую

286

часть остального времени я задавал вопросы, на которые отвечали присутствующие. У меня создалось впечатление, что все совещание было созвано ради меня. Информация, которую я получил, была очень полезной для подготовки выступлений на Форуме, для большей уверенности.

По окончании Сагдеев пригласил меня посмотреть научно-документальный фильм о комете Галлея и эксперименте Вега, очень эффектный.

Через 10–12 дней состоялось второе совещание, на этот раз в Президиуме Академии, носившее, в основном, организационный характер. После совещания Велихов попросил меня остаться, так как со мной “хочет поговорить Гурий Иванович” (Марчук). Минут сорок мы ждали его приезда в кабинете Велихова. На стенах висели шутливые рисунки, видимо подаренные хозяину к какому-то юбилею, а на полках шкафов стояли всевозможные справочники и сувениры. Велихов рассказывал о своей работе в энергетической комиссии, о трудностях и бессмыслице, которые возникают из-за отсутствия разумных экономических регуляторов хозяйственной жизни. Наконец, секретарша позвонила о приезде президента, и мы поднялись к нему. Велихов кратко рассказал о предстоящем Форуме. Марчук спросил, собираюсь ли я выступить на Форуме, и если да, то он просит меня очертить контуры моей позиции. Гурий Иванович, так же как во время нашего декабрьского разговора, добавил, что я имею большой авторитет во всем мире и поэтому моя поддержка мирных усилий СССР очень важна. В какой-то форме Марчук дал понять, что речь идет о внешней и внутренней политике “Михаила Сергеевича, которому очень трудно”. Я сказал, что собираюсь выступить, и очень кратко описал свою позицию, особенно подчеркнув необходимость не обуславливать соглашение о сокращении стратегических ядерных ракет соглашением по СОИ (отказ от принципа “пакета”). Этот тезис вызвал резкие возражения Велихова, с которым солидаризировался Марчук. Я сказал, что убежден в своей правоте и мое участие в Форуме имеет смысл только потому, что мое представление о том, что надо делать ради мира и разоружения, отличается от официозного. Это обсуждение также было полезно для меня, помогло ясней понять аргументы сторонников “пакета” и четче сформулировать свои.

287

За неделю до Форума у нас возникла идея (к сожалению, с опозданием), что полезным был бы приезд Ремы в качестве помощника и переводчика в беседах с иностранными учеными – подобно тому, как Алеша помогал в общении с президентами университетов. Но осуществить это мы не смогли, не успели – Рему не пустили.

Перед Форумом я встретился с делегацией Федерации американских ученых, возглавлявшейся докторами Джереми Стоуном и фон Хиппелем (они приехали к нам домой сразу же по приезде). Хиппель и Стоун рассказали о позиции ФАС, Хиппель показал тезисы своего доклада.

Первые заседания Форума происходили по секциям (ученые, бизнесмены, религиозные деятели, деятели культуры, политологи и политики, может еще кто-то), затем было общее заседание в Кремле с участием и речью Горбачева и заключительный банкет. Секцию ученых возглавлял председатель ФАС фон Хиппель, а фактически – тот же Велихов. Заседания “ученой” секции происходили в гостинице “Космос”.

Я оказался “главной приманкой” для многих западных участников – меня непрерывно “атаковали” и в кулуарах, и дома, во время и после Форума. После Форума я сочинил стишок, начинавшийся так: “Хоть и кончился Форум, в дверь все так же бум-бум-бум”.

Но и для меня самого участие в Форуме было важным, так как оно представляло собой первое публичное появление после многих лет изоляции, давало возможность изложить позицию перед широкой аудиторией.

В секции ученых было четыре заседания по темам: сокращение стратегических ядерных арсеналов, европейская безопасность, проблемы ПРО, запрещение подземных ядерных испытаний.

Я выступал на первом, третьем и четвертом заседаниях.

Первое выступление я начал с общих вопросов. Приведу большую цитату:

“Как гражданин СССР я в особенности обращаюсь со своими призывами к руководству нашей страны, наряду с другими великими державами несущей особую ответственность за положение в мире.

Международная безопасность и реальное разоружение

288

невозможны без большего доверия между странами Запада и СССР, другими социалистическими странами.

Необходимы разрешение региональных конфликтов на основе компромисса, восстановление стабильности всюду в мире, где она нарушена, прекращение поддержки дестабилизирующих и экстремистских сил, всех террористических группировок; не должно быть попыток расширения зоны влияния одной стороны за счет другой; необходима совместная работа всех стран для решения экономических, социальных и экологических проблем. Необходимы бЧльшая открытость и демократизация нашего общества – свобода распространения и получения информации, безусловное и полное освобождение узников совести, реальная свобода выбора страны проживания и поездок, свобода выбора места проживания внутри страны, реальный контроль граждан над формированием внутренней и внешней политики.

Несмотря на происходящие в стране прогрессивные процессы демократизации и расширения гласности, положение остается противоречивым и неопределенным, а в чем-то наблюдается попятное движение (например, в законодательстве о свободе эмиграции и поездок).

Без решения политических и гуманитарных проблем прогресс в области разоружения и международной безопасности будет крайне затруднен или вовсе невозможен.

Но есть и обратная зависимость – демократизация и либерализация в СССР и тесно связанный с ними экономический и социальный прогресс будут затруднены без ослабления пресса гонки вооружений. Горбачев и его сторонники, ведущие трудную борьбу против косных, догматических и своекорыстных сил, заинтересованы в разоружении, в том, чтобы гигантские материальные и интеллектуальные ресурсы не отвлекались на вооружение и перевооружение на новом технологическом уровне. Но в успехе преобразований в СССР заинтересован и Запад, весь мир. Экономически сильный, демократизированный и открытый Советский Союз явится важнейшим гарантом международной стабильности, хорошим и надежным партнером для других стран в совместном решении глобальных проблем. И наоборот. Если на Западе возобладает политика изматывания СССР при помощи гонки вооружений – ход мировых событий будет крайне мрачным. Загнанный в угол противник

289

всегда опасен. Нет никаких шансов, что гонка вооружений может истощить советские материальные и интеллектуальные ресурсы и СССР политически и экономически развалится, – весь исторический опыт свидетельствует об обратном. Но процесс демократизации и либерализации прекратится, научно-техническая революция будет иметь одностороннюю военно-промышленную направленность, во внешней политике, как можно опасаться, получат преобладание экспансионистские тенденции, блокирование с деструктивными силами.”

Я, таким образом, не только повторил обычные свои общие тезисы, но и выступил с активной поддержкой начинаний Горбачева и его сторонников, за дальнейшее углубление его реформ, обращаясь не только к СССР, но и к Западу. Вторая часть выступления касалась конкретных вопросов сокращения стратегических вооружений. Поддерживая в принципе схему одновременного пятидесятипроцентного сокращения всех видов стратегического оружия СССР и США, я далее сказал:

““Пропорциональная” схема наиболее проста, и вполне оправдано, что продвижение началось именно с нее. Но она не оптимальна, так как не решает проблемы стратегической стабильности.

БЧльшая часть ракетно-термоядерного потенциала СССР – мощные шахтные ракеты с разделяющимися боеголовками. Такие ракеты уязвимы по отношению к предупредительному удару современных высокоточных ракет потенциального противника. Принципиально важно, что одна ракета противника с разделяющимися боеголовками уничтожает несколько шахтных ракет. То есть уничтожение всех шахтных ракет при примерном равенстве сторон (СССР и США) возможно с использованием противником лишь части его ракет. Стратегическое значение “первого удара” колоссально возрастает. Страна, опирающаяся в основном на шахтные ракеты, может оказаться вынужденной в критической ситуации к нанесению “первого удара”. Это объективная военно-стратегическая реальность, которую не может не учитывать противоположная сторона. Я хочу подчеркнуть, что такое положение никем не планировалось при развертывании шахтных ракет в 60-х и 70-х годах. Оно возникло в результате разработки и принятия на вооружение разделяющихся

290

боеголовок и повышения точности стрельбы. Но сегодня шахтные ракеты, вообще любые ракеты с уязвимыми стартовыми позициями, являются важнейшим фактором военно-стратегической нестабильности. Поэтому я считаю чрезвычайно важным при сокращении ракетно-стратегических вооружений принять принцип преимущественного сокращения ракет с уязвимыми стартовыми позициями, то есть тех ракет, которые принципиально являются оружием первого удара. Особенно важно преимущественное сокращение советских шахтных ракет, так как они составляют основу советских ракетно-термоядерных сил, а также американских ракет МХ. Возможно, целесообразно часть советских шахтных ракет одновременно с общим сокращением заменить на менее уязвимые ракеты эквивалентной ударной силы (ракеты с подвижным замаскированным стартом, крылатые ракеты различного базирования, ракеты на подводных лодках и т. д.). Для американских ракет МХ проблема замены, как я думаю, не стоит, так как они составляют менее существенную часть в общем балансе и их можно безболезненно уничтожить в процессе двустороннего сокращения.”

Последний конкретный вопрос в этом первом выступлении – об определении порога сокращения стратегических сил из условия сохранения стратегической стабильности. Я указал на трудности получения ответа. В частности, я подчеркнул, что этот вопрос (о предельно допустимом ущербе) нельзя решать исходя из психологии мирного времени. Ситуация, о которой идет речь, вообще не имеет прецедента. Уровень может быть близок или равен уровню гарантированного взаимного уничтожения!

“Вернуться к этому вопросу целесообразно после осуществления пятидесятипроцентного сокращения.

Безъядерный мир – желанная цель. Он возможен только в будущем, в результате многих радикальных изменений в мире. Условиями мирного развития сейчас и в будущем являются разрешение региональных конфликтов, равновесие обычных вооружений, либерализация и демократизация, бЧльшая открытость советского общества, соблюдение гражданских и политических прав человека, компромиссное решение проблемы противоракетной обороны без объединения ее в “пакете” с другими вопросами стратегического оружия”.

291

Я кончил формулой: “Кардинальным, окончательным решением проблемы международной безопасности является конвергенция, сближение мировых систем социализма и капитализма”.

Зал долго аплодировал мне, как и некоторым другим выступавшим. Говорят, в этот (или следующий) день в зале находился Добрынин (бывший посол СССР в США, замминистра иностранных дел), он ушел сразу после моего выступления.

На другой день я говорил о СОИ. Я сказал, что в вопросе разоружения возникла тупиковая ситуация.

“Соглашения о разоружении, в частности о значительном сокращении баллистических межконтинентальных ракет, и о ракетах средней дальности и поля боя должны быть заключены как можно скорей независимо от СОИ в соответствии с линиями договоренности, наметившимися в Рейкьявике.

Компромиссное соглашение по СОИ может быть, по моему мнению, заключено во вторую очередь. Таким образом опасный тупик в переговорах был бы преодолен.

Я постараюсь проанализировать соображения, приведшие к принципу “пакета”, и показать их несостоятельность. Я также попытаюсь показать несостоятельность доводов сторонников СОИ. Начну с последнего.

Я убежден, что система СОИ не эффективна для той цели, для которой она, по утверждению ее сторонников, предназначена.

Объекты ПРО, размещенные в космосе, могут быть выведены из строя еще на неядерной стадии войны и особенно в момент перехода к ядерной стадии с помощью противоспутникового оружия, космических мин и других средств. Так же будут разрушены многие ключевые объекты ПРО наземного базирования. Использование ракет, имеющих уменьшенное время прохождения активного участка, потребует непомерного увеличения числа космических станций СОИ. Системы ПРО обладают особенно малой эффективностью в отношении крылатых ракет и ракет, запускаемых с близкого расстояния. Результативным способом преодоления любой системы ПРО, в том числе СОИ, является простое увеличение числа ложных и боевых головок, использование помех и различных способов маскировки. Все это и

292

многое другое заставляет считать СОИ своего рода “космической линией Мажино” – дорогой и неэффективной. Противники СОИ утверждают, что СОИ, будучи неэффективной в качестве оборонительного оружия, является щитом, под прикрытием которого наносится “первый удар”, т. к. может быть эффективной для отражения ослабленного удара возмездия. Мне это кажется неправильным. Во-первых, удар возмездия не обязательно будет сильно ослаблен. Во-вторых, почти все приведенные выше соображения о неэффективности СОИ относятся и к удару возмездия.

Тем не менее в настоящее время ни одна из сторон, по-видимому, не может отказаться от поисковых работ в области СОИ, поскольку нельзя исключить возможности неожиданных успехов и – что существенней и реальней – поскольку концентрация сил на новейшей технологии может принести важные побочные результаты в мирной и военной областях, например в области компьютерной науки. Я все же считаю все эти соображения и возможности второстепенными в масштабе огромной, непомерной стоимости работ по СОИ и при сопоставлении с негативным влиянием СОИ на военно-стратегическую стабильность и на переговоры о разоружении. Сторонники СОИ в США, возможно, рассчитывают с помощью усиления гонки вооружений, связанной с СОИ, экономически измотать и развалить СССР. Я уже говорил вчера, что подобная политика неэффективна и крайне опасна для международной стабильности. В случае СОИ “асимметричный” ответ (т. е. преимущественное развитие сил нападения и средств уничтожения СОИ) делает такие расчеты особенно беспочвенными. Неправильно также утверждение, что наличие программы СОИ побудило СССР к переговорам о разоружении. Программа СОИ, наоборот, затрудняет эти переговоры”.

В дополнение к сказанному на Форуме особо следует подчеркнуть, что взаимное уничтожение системы ПРО с элементами космического базирования на неядерной стадии “большой” войны может спровоцировать переход войны в “глобальную термоядерную войну”, уничтожение человечества.

Все то, что я говорил против СОИ как на Форуме, так и до него, усиленно цитировалось. В частности, в советской прессе, в прессе некоторых социалистических стран и в западной

293

коммунистической и левой печати отмечалась только эта сторона моей позиции (конечно, само по себе необычно, что я вообще был упомянут в советской прессе, причем уважительно). Но гораздо более важной с политической точки зрения, и не тривиальной, является другая сторона моей позиции – о принципе “пакета”! Тут освещение в прессе было гораздо более бледным, неточным. Мне даже пришлось несколько раз выступать со специальными “уточнениями-опровержениями”. Выступая против “пакета”, я опираюсь на предполагаемую мною малую эффективность СОИ, причем не только против “первого удара”, но и против “удара возмездия”, на огромные возможности так называемого “асимметричного ответа”. Я исхожу также из того, что ни одна из сторон не может полностью отказаться от поисковых работ в области, которая, возможно (не наверное, конечно), сулит определенные достижения. Я предполагаю, что отказ СССР от принципа “пакета” создаст новую политическую и стратегическую обстановку, в которой США не будут осуществлять развертывание систем противоракетной обороны в космосе (насколько мне известно, в Рейкьявике Рейган уже соглашался на мораторий развертывания СОИ). В противном же случае, если после отказа СССР от принципа “пакета” в США возобладают противоположные тенденции и начнется развертывание СОИ, мир просто возвращается к существующему сейчас положению, но с политическим выигрышем СССР. Демонтаж стратегических ракет прекращается, в СССР развертываются большие силы ракет с неуязвимым стартом и создаются системы уничтожения и преодоления СОИ. Вряд ли США заинтересованы в таком ходе событий.

Таковы те аргументы в пользу разрыва “пакета”, с которыми я выступил на Форуме, до и после него.

Через две недели после Форума СССР отказался от принципа “пакета” в отношении ракет средней дальности, затем выступил с предложением относительно ракет малой дальности и оперативно-тактических ракет. Я считаю эти шаги чрезвычайно важными и продолжаю надеяться на разрыв “пакета” также в отношении стратегического межконтинентального оружия. Такое действие СССР вместе с положительной реакцией США изменили бы лицо мира.

Сразу после моего выступления утром 15-го выступил

294

Стоун от имени ФАС. Он поддержал идею отказа от принципа “пакета”. Затем выступил Кокошин (заместитель директора Института Америки и Канады Арбатова). Он возражал против моего тезиса об особой опасности шахтных ракет, говорил, что и с ракетами на подлодках далеко не все в порядке – они тоже не вполне неуязвимы (что, вероятно, само по себе правильно, но не меняет оценки шахтных ракет как оружия первого удара). Затем, уже по поводу принципа “пакета”, с возражениями мне выступил Велихов. Он говорил, что ученые должны опасаться вторгаться в область политики. А зачем же тогда Форум? – мог бы я сказать. Я давно слышал “советы” не входить в политику – от Неделина, от Хрущева, от Славского – как раз тогда, когда я делал важный и правильный шаг. Я думаю, что и мои выступления на Форуме были правильным вторжением в политику.

Вечером 15-го я выступал еще раз – по вопросу о подземных ядерных испытаниях. Прекращение подземных ядерных испытаний я считаю относительно второстепенным делом, не имеющим решающего значения для прекращения гонки вооружений.

В этом же выступлении я сказал:

“Ядерное оружие разделяет человечество, угрожает ему. Но есть мирное использование ядерной энергии, которое должно способствовать объединению человечества. Разрешите мне сказать несколько слов по этой теме, связанной с основной целью Форума.

В эти дни в выступлениях участников много раз упоминалась катастрофа в Чернобыле, явившаяся примером трагического взаимодействия несовершенства техники и человеческих ошибок.

Нельзя тем не менее переносить на мирное использование ядерной энергии то неприятие, которое люди вправе иметь к ее военным применениям. Человечество не может обойтись без ядерной энергетики. Мы обязаны поэтому найти такое решение проблемы безопасности, которое полностью исключило бы возможность повторения чего-либо подобного Чернобыльской катастрофе в результате ошибок, нарушения инструкций, конструктивных дефектов и технических неполадок.”

Далее я изложил идею подземного размещения ядерных реакторов, закончив словами: “Я считаю, что мировая общественность,

295

обеспокоенная возможными последствиями мирного использования ядерной энергии, должна сосредоточить свои усилия не на попытках вовсе запретить ядерную энергетику, а на требовании обеспечить ее полную безопасность”.

Готовясь к Форуму, я сомневался в целесообразности включения этой темы. Меня убедила в этом Люся и, конечно, она была права! Она также настаивала на включении тезиса о необходимости мирового закона, обязывающего все государства строить новые ядерные реакторы с обеспечением их полной безопасности, т. е. под землей, и предусматривающего поэтапное закрытие всех размещенных на поверхности земли ядерных реакторов. Я тогда не решился – зря! – и, конечно, теперь (не только в этой книге) всегда пишу и говорю о международном законе.

Сразу после окончания Форума состоялась специально для меня организованная пресс-конференция. Первоначально речь шла о пресс-конференции в МИДе, в пресс-центре. Я поставил условием, чтобы могли присутствовать моя жена и мой гость из США (Эд Клайн). Референт сказал, что это не составит проблемы. Но потом он подошел с несколько смущенным видом и сообщил, что присутствие кого-либо в МИДе, кроме делегатов Форума, исключается. На этот раз референт подошел за полчаса до пресс-конференции. Я несколько секунд подумал и согласился (в противном случае надо было устраивать пресс-конференцию в доме, что очень обременительно). Меня провели в большую комнату, где уже сидели другие участники – Хиппель, Визнер и Кокошин, ведущий – советский комментатор Познер и несколько десятков – до ста – западных корреспондентов, многие с фотоаппаратами и видеотелекамерами, со множеством микрофонов. Все сидячие места были заняты, многие стояли и сидели на полу. Хиппель и Визнер кратко рассказали о совещаниях секции ученых, я пересказал содержание своих выступлений, Кокошин выступил с теми же возражениями, что утром. Было несколько вопросов.

Через час все было кончено, и я поспешил домой, где уже собрались за праздничным столом гости: 15 февраля – день Люсиного рождения, впервые за 8 лет мы с Люсей встречали его в Москве.

296

16 февраля в Большом Кремлевском дворце состоялось заключительное заседание Форума. Выступали председатели всех секций, затем Горбачев. Хиппель в своем выступлении упомянул о моем участии. В опубликованном в “Известиях” тексте это место не было опущено, за исключением того, что я являюсь лауреатом Нобелевской премии Мира.

Я аплодировал некоторым местам из речи Горбачева, каждый раз в мою сторону устремлялось множество телекамер, в том числе советских. Люся, сидя дома, видела меня по телевизору.

После речи Горбачева состоялся большой банкет. У меня, как и у всех гостей, были билеты на определенный стол; у меня – в самом конце зала вместе с врачами. На столе стояли закуски и напитки (в том числе, несмотря на антиалкогольную политику, грузинское вино), участники Форума протискивались к столам и брали все, что им хочется. Меня сразу обступила большая толпа иностранных и советских участников, не отпуская ни на минуту. Я разговаривал то с одним, то с другим. Я не понял (не имел времени сообразить), что в зале, в другом его конце (возможно, чем-то отделенном) были Горбачев и другие члены правительства. Я потом узнал это от Стоуна и его жены и Хиппеля – они сидели рядом с Горбачевым, жена Стоуна – с женой Горбачева. Если бы я знал все это вовремя, я бы попытался туда пробиться, быть может смог бы что-то сказать по волнующим меня вопросам (об узниках совести, о принципе “пакета”). Еще более существенно – мой личный контакт с Горбачевым имел бы политическое значение, а его отсутствие явилось некой победой “антигорбачевских сил”. К сожалению, я тут оказался не на высоте, не сумел сориентироваться. Два эпизода могли бы открыть мне глаза, но я понял их смысл только задним числом. Еще до заседания я говорил со многими людьми, в их числе с писателем Даниилом Граниным и другими. Некто – по-видимому, представитель Интуриста (или МИДа, или КГБ) – подвел ко мне пожилого иностранца, представил меня и сказал: “Андрей Дмитриевич, с вами хочет поговорить мистер Хаммер”. Я знал, конечно, имя этого американского промышленника, одного из самых богатых и удачливых бизнесменов, более 60 лет имеющего большие и выгодные экономические связи с нашей страной в сочетании с разнообразными гуманитарными, филантропическими

297

и культурными делами. Хаммер за эти годы встречался со всеми руководителями СССР – от Ленина до Горбачева. Это был человек среднего роста, подтянутый. В начале разговора лицо его показалось мне устало-безразличным. Хаммер говорил со мной по-русски, четко и правильно произнося короткие фразы. Он сказал: “Я считаю, что очень важно, чтобы еще в этом году состоялась встреча Горбачева с Рейганом. Я буду говорить об этом с Горбачевым. У меня есть некоторые идеи, в частности относящиеся к прекращению войны в Афганистане. Я буду также говорить об этом с моим другом Зией (президентом Пакистана)”. Я сказал: “У меня также есть идея по вопросу о встрече Горбачева и Рейгана. Хорошей основой для встречи мог бы явиться отказ СССР от так называемого принципа “пакета”” (я далее коротко пересказал свое выступление на Форуме). Хаммер явно заинтересовался, лицо его оживилось, в глазах появился острый, сосредоточенный блеск. Наш разговор, однако, быстро прервался, так как подошла известная балерина Майя Плисецкая и увлекла д-ра Хаммера с собой. У меня возникла мысль, что, так как Хаммер будет видеть Горбачева, он мог бы передать ему список 19 заключенных, судьба которых в особенности нас волновала. Перед самым банкетом я увидел того человека, который знакомил меня с Хаммером (на этот раз он привел кинорежиссера и актера Питера Устинова), и попросил еще раз свести меня с Хаммером. “Хорошо, я попрошу его к вам подойти”. – “Это неудобно, я сам к нему подойду. Вы только найдите мне его”. Он ответил что-то неопределенное, а потом Хаммер действительно подошел ко мне, и я передал ему список узников для Горбачева (тут Хаммер, как мне показалось, не проявил особой заинтересованности). Я мог бы догадаться, что Хаммер сидит рядом с Горбачевым, а мне туда путь заказан (но не догадался). Перед уходом я хотел пройти в уборную, которая, как я знал, была за дверью в конце зала. Но, когда я туда направился, мне преградили путь двое плотно сложенных людей в хорошо сшитых костюмах: “Туда нельзя. Пройдите в уборную в другом конце”. Это были, несомненно, сотрудники охраны Горбачева и членов правительства, но я опять этого не понял, во всяком случае я не понял, что Горбачев рядом. Конечно, неизвестно, мог ли я

298

добиться, чтобы меня к нему пропустили (охранники – люди серьезные).

После Форума продолжалась та же напряженная жизнь. Среди многочисленных встреч я запомнил одного из участников Форума – американского “левого” Дэниела Элсберга, в прошлом эксперта Пентагона по планированию операций, получившего известность тем, что он в свое время передал прессе документы о подготовке американскими службами так называемого тонкинского инцидента (якобы имевшего место нападения вьетнамских катеров на американский флот). Разговор с Элсбергом был вполне содержательным – он рассказал много конкретно важного. Сам Элсберг произвел на меня впечатление человека искреннего, умного и эрудированного, страстного и эмоционального, быть может даже не всегда уравновешенного. Конечно, наши позиции сильно отличаются, но все же не настолько, как это можно было предполагать. Другая встреча с западными “левыми” – с “зелеными” из ФРГ Петрой Келли и Бастианом, генералом в отставке.

В марте и мае состоялись встречи с премьерами Великобритании и Франции, Тэтчер и Шираком, посетившими СССР с официальными визитами.

Люся уже встречалась с г-жой Тэтчер и с г-ми Миттераном и Шираком в мае 1986 года. Возможно, эти встречи сыграли, наряду с другими факторами, какую-то роль в нашем освобождении.

К Маргарет Тэтчер Люся и я были приглашены на ленч в посольство Великобритании. За столом, кроме нее и нас, были посол с женой – формально именно они устраивали ленч, министр иностранных дел Д. Хау и переводчица. Я говорил на свои обычные темы – об узниках совести (тут особую заинтересованность и осведомленность проявил сэр Джеффри Хау) и о разоружении, подчеркнув необходимость использовать возможности, возникшие в связи с отказом СССР от “пакета” в отношении ракет средней дальности. Я, так же как до этого на Форуме, говорил о важности для всего мира, в том числе для Запада, поддержки политики перестройки в СССР, с сохранением позиции по вопросу прав человека. В ходе беседы за столом Джеффри Хау вспомнил, как он несколько лет назад (может, два года назад) говорил с Громыко о “проблеме Сахарова”, и тот

299

“пошутил”: “Вы знаете, я не люблю сахар, никогда его не употребляю”. Видно было, что эта шутка потрясла Хау настолько, что он даже через несколько лет вспоминал о ней с недоумением.

С господином Шираком я виделся на приеме в Академии наук. Ширак беседовал минут двадцать с президентом АН Марчуком с глазу на глаз в его кабинете. Затем Ширак произнес речь перед собравшимися в зале приглашенными академиками. Это была хорошая речь, но я боюсь, что многие присутствующие ничего не поняли, т. к. не было перевода (мне дали русский текст). До своего выступления, выйдя от Марчука, Ширак около десяти минут разговаривал со мной. Вокруг толпились корреспонденты с микрофонами и кинокамерами, так что каждое слово попало в прессу. Ширак вспомнил, присовокупив комплименты, о встрече с Люсей в Париже, я передал наилучшие пожелания от нее, говорил об узниках лагеря особого режима и 190-й статьи[i], особо о деле Евсюковых. В последующем интервью французским корреспондентам я много говорил об Афганистане, впервые говорил о бомбардировках советской авиацией госпиталей, развернутых французскими и немецкими врачами-добровольцами.

В начале апреля я послал письмо на имя Э. Шевардна-дзе с просьбой способствовать освобождению Мераба Коставы. Через несколько недель Мераб был освобожден. В мае мне позвонил секретарь канцелярии МИДа Иванов. Он сказал: “Вы посылали письмо на имя министра иностранных дел по вопросу об осужденном Коставе. Я могу информировать вас, что Костава помилован и в настоящее время находится на свободе”. Я спросил: “Сыграло ли в этом роль мое письмо?” Иванов: “Я ничего об этом не могу вам сказать”. На самом деле я уверен, что сам факт этого звонка является косвенным подтверждением того, что освобождение Мераба в какой-то степени связано с моим письмом.

В мае важным событием для меня был международный семинар в Москве по проблемам квантовой гравитации. Я вновь (впервые после памятной встречи в Тбилиси в 1968 году) увидел Джона Уилера, познакомился с Дезером. Оба они были у нас дома. Люся в прошлом году встречалась с Дезером в Бостоне, с Уилером же она до сих пор не была знакома. Мне кажется, что наша встреча была не пустой,


[i] То есть об осужденных по ст. 1901 Уголовного кодекса РСФСР (и соответствующим статьям УК других республик).

300

запоминающейся и теплой – благодаря Люсе и, конечно, благодаря нашим замечательным гостям. Мы говорили и об общественных, и о научных проблемах. Среди первых, как обычно, о СОИ. Уилера глубоко волнуют принципиальные проблемы интерпретации квантовой механики и вообще философские, эпистемологические проблемы, приобретшие такую остроту благодаря революционному развитию физики и космологии в двадцатом веке. Я, вероятно, не всегда его понимал и не во всем был с ним согласен. Но общее вдохновляющее впечатление от его необыкновенно яркой научной индивидуальности, от его личности вообще – очень сильное. Уилер сказал, что собирает книги и статьи об интерпретации квантовой механики. Оказалось, что он не знает лекций Л. И. Мандельштама о косвенных измерениях. По моей просьбе Е. Л. Фейнберг выслал ему их.

Я также встретился со Стивеном Хоукингом. Я знал его работы, в том числе о квантовом излучении черных дыр (знаменитое хоукингское излучение), о его болезни, о действиях в мою защиту. Сейчас, мне кажется, между нами возникла какая-то внутренняя связь, что-то более глубокое, чем просто беглое знакомство и обмен научными сентенциями...

Я не знаю медицинской квалификации болезни Хоукинга, но вижу ее ужасные проявления – сильнейшую миопатию, приковавшую его к креслу-каталке, лишившую речи. Общение Стивена с другими людьми осуществляется с помощью компьютерного устройства. Перед его глазами на дисплее бегут строчки словарика, и он еле заметным нажатием бессильных пальцев переводит нужные ему слова на экран, набирая фразу. Затем механический голос произносит эту фразу вслух (как “говорит” Стивен, с “американским акцентом”, т. к. машину делали в США). Только несколько слов, в том числе “Да” (“Йес”), Стивен может сказать сразу, без набора. Так он участвует в научных дискуссиях, общается с друзьями и близкими, пишет одну за другой свои статьи, содержащие глубокие и оригинальные идеи. Стивен женат, у него есть дети. Сила духа этого человека поразительна, он сохранил дружелюбие к людям, чувство юмора и неистощимую любознательность, огромную научную активность. Хоукинг ездит по всему миру, участвуя в многочисленных научных семинарах. Я несколько раз разговаривал с Хоукингом, когда он с помощью своего механического кресла выезжал

301

из зала заседаний, и один раз присутствовал при общей беседе его с 10–15 участниками семинара – это было нечто вроде пресс-конференции по основным вопросам интерпретации квантовой механики и в особенности – введенной Хоукингом (вместе с Хартли) “волновой функции Вселенной”. Во время первого разговора Хоукинг дал мне оттиски своих последних работ – о потере когерентности в сложных топологических структурах, о направлении стрелы времени и др. Первую работу он докладывал на семинаре и сказал, перефразируя Эйнштейна: “Бог не только играет в кости, но и забрасывает их так далеко, что они становятся недоступными”. На другой день я сказал Стивену, что прочитал его лекцию о стреле времени и очень рад, что он теперь признал справедливость критики Пейджа (его сотрудника) по поводу ошибочного предположения о повороте стрелы времени в момент максимального расширения Вселенной и максимальной энтропии. Поворот стрелы времени возможен лишь в состоянии минимальной энтропии. Я не привел по робости самого простого и ясного примера – замкнутой Вселенной в состоянии ложного вакуума с положительной энергией и равной нулю энтропией. В этот момент Хоукинг сделал движение пальцами, и компьютер произнес бесстрастно: “Йес!”. Я, к сожалению, не сказал, что впервые высказал идею о повороте стрелы времени (в состоянии минимальной энтропии) еще в 1966 году и несколько раз возвращался к этой теме.

Во время разговора рядом стоял неизвестный мне человек. Потом он подошел ко мне и сказал: “Я – Пейдж”. Он открыл на заложенном месте Библию на английском языке. Это было Евангелие от Матфея. Пейдж, видимо, предлагал мне Библию в подарок. Я постеснялся, не решился взять – тем более, что я все же плохо читаю по-английски, а на русском Библия у нас есть, и мы знаем ее... Я все время вспоминаю лицо Хоукинга, его глаза.

В конце июня во французском посольстве состоялась церемония вручения мне дипломов Академии наук Франции и Академии моральных и политических наук и медали Института Франции. Французские ученые много лет добивались проведения этой церемонии, но она могла состояться лишь после нашего возвращения в Москву. Однако и на этот раз их несколько обвели вокруг пальца. Ширак, беседуя с

302

Марчуком во время своего визита в СССР, просил его содействовать проведению церемонии либо во Франции, либо, если это затруднительно, в Москве. Марчук, естественно, “выбрал” второе. Управление внешних сношений Академии (УВС) санкционировало проведение во французском посольстве церемонии вручения медали и дипломов мне и замечательному математику В. И. Арнольду, тоже избранному в Академию наук Франции (Владимир Арнольд – сын моего университетского профессора математики Игоря Владимировича Арнольда).

На церемонию были приглашены Марчук и советские ученые, ранее избранные в Академию наук Франции. Одно-временно представители УВС устно санкционировали проведение в ФИАНе научного семинара в честь Арнольда и меня, в соответствии с договоренностью Марчука и Ширака, с приглашением советских и иностранных докладчиков. Но в последний момент Марчук известил французское посольство, что проведение научного семинара невозможно, так как это создаст “нежелательный прецедент” (?!). Два члена французской делегации, физики доктор Мишель и доктор Мартэн в знак протеста против этого некорректного действия советской Академии и тех, кто стоял за ее спиной, решили отказаться от приезда в СССР и участия в церемонии. Остальные французские ученые решили все же провести долго откладывавшуюся церемонию без семинара. Среди приехавших членов делегации были известные математики А. Картан (с женой) и Л. Шварц.

Церемония состоялась 29 июня. После вручения дипломов и медалей Арнольд и я выступили с ответными словами.

Я, в частности, повторил тезис об ответственности ученых в современном мире – в проблемах мира, обеспечения необходимого человечеству прогресса и безопасности использования его достижений, в создании атмосферы доверия и открытости общества, в защите людей, ставших жертвой несправедливости.

Говоря о безопасности прогресса, я упомянул идеи подземного размещения ядерных реакторов и необходимость соответствующего международного закона.

Я поблагодарил всех тех, кто принимал участие в нашей судьбе во время горьковской депортации и изоляции и способствовал освобождению. Подчеркнул большое значение

303

приезда в Москву докторов Мишеля и Пекера во время нашей голодовки 1981 года.

В моем выступлении содержались серьезные упреки в адрес Академии наук СССР и ее членов. В отличие от большинства зарубежных академий АН СССР не выступила против моей депортации в 1980 году. Четыре ее члена, в том числе ученый секретарь (т. е. Скрябин), опубликовали направленную против меня провокационную и клеветническую статью. Я высказал надежду, что когда-нибудь они дезавуируют ее. Я также осудил отказ Академии способствовать проведению научного семинара.

Я думаю, что отказ в проведении семинара произошел по требованию КГБ (слишком было бы много чести для меня!). Перед церемонией мы видели около машины гебиста – через несколько минут одна из щеток оказалась украденной. Вечером, после церемонии и моего выступления, затронувшего, в числе прочего, Академию, “неизвестные лица” (безусловно КГБ) разбили на машине заднее стекло. ГБ явно давало мне понять, что я должен держаться в определенных рамках, и “защищало” Академию, персонально Скрябина.

Более неприятное, зловещее напоминание о неоднозначности нашего положения имело место за несколько дней до этого. Позвонил некто Мухамедьяров (неизвестный нам лично человек, сидевший, кажется, в 70-е годы в тюрьме и психушке и по слухам ведший какие-то малопонятные игры с КГБ[i]). Я взял трубку. Мухамедьяров сказал: “Я говорил вчера с вашей женой. Она сказала, что обо всем можно говорить по телефону. Я бы предпочел встретиться лично, но раз вы не хотите, скажу по телефону, не называя фамилий. Мне пришлось в последнее время иметь контакты со многими работниками КГБ, в том числе с весьма ответственными. Они рассказали, что в конце 1981 – начале 1982 года было принято решение о ликвидации Елены Георгиевны (т. е. об убийстве), это решение не было утверждено на самом высоком уровне (видимо, в Политбюро. – А.С.)”. Даты Мухамедьяров назвал после моего вопроса, несколько неуверенно. Я сказал, что в случае убийства Елены Георгиевны я также убью себя. Я спросил: “Кто сказал вам все это?” – “Один работник КГБ, генерал, занимается вопросами...” (я забыл, какими именно, но не имеющими отношения к нам, кажется Мухамедьяров сказал, вопросами культуры).


[i] Роальд Мухамедьяров был арестован в сентябре 1972 г. по ст. 70 УК РСФСР и направлен Московским городским судом на принудительное лечение в психиатрическую больницу общего типа; из больницы был выпущен в мае 1975 г. В самиздатском очерке Виктора Некипелова “Кому отворяем дверь (к одной не совсем обычной информации)” опубликован протокол допроса Р. Мухамедьярова от 30 ноября 1972 г., на котором он дал много ложных показаний о других (“Хроника текущих событий”, вып. 61, 16 марта 1981 г.).

304

Звонок Мухамедьярова несомненно был инспирирован КГБ как напоминание и угроза. Что за этим последует – не знаю, скорей всего – ничего. По существу сообщения Мухамедьярова я думаю, что, возможно, на каком-то уровне КГБ на каких-то этапах действительно рассматривал план физического устранения (убийства) Люси. Как это часто бывает, те, кто распространяет клевету, начинают сами в нее верить. Поэтому в КГБ мог внедриться “яковлевский” стереотип Люсиного образа и наших отношений – властной, честолюбивой и корыстной женщины, манипулирующей безвольным, далеким от жизни “тихим старичком”, в прошлом гениальным ученым, ныне склеротиком. Мы имели множество доказательств ненависти КГБ к Люсе. Вот один из эпизодов, постоянно стоящий у меня перед глазами. Однажды, когда я находился в больнице, Люся поехала за хлебом и еще чем-то в магазин (известный под названием “Стекляшка”). Выходя из машины, она поскользнулась на глинистых буграх и, упав, больно ушиблась (потом оказалось, что она сломала себе копчик). Люся несколько минут не могла подняться и лежала на земле. Ее обступили гебисты из двух сопровождающих машин, они злорадствовали и деланно хохотали. Никто из них не сделал даже малейшей попытки помочь упавшей женщине.

Убийство Люси кому-то могло показаться способом решения “проблемы Сахарова”. Очевидно, этот план, если он существовал, не был принят в простейшем варианте. Но многое из того, что я рассказывал в “Воспоминаниях”, слишком сильно к нему приближается. После инфаркта могли возникнуть надежды, что все разрешится само собой, конечно при этом надо было не допускать к Люсе врачей и, тем более, не разрешать поездки за рубеж. Именно такова была принятая по отношению к ней тактика. Вероятно, не случайно милицейский пост у дверей московской квартиры, отпугивавший врачей, был установлен сразу после того, как в поликлинике Академии у нее диагностировали инфаркт. Более мелкая, но характерная деталь. В 1983 году, когда Люся ехала в Москву и ей было особенно плохо, я заказал для нее через медпункт кресло-каталку. Ее должны были встретить с ней в Москве на вокзале. Но “кто-то” отменил этот заказ.

Попыткой морального убийства Люси были “желтые пакеты”, писания Яковлева, опубликованные в 1983 году в

305

11 млн. экземпляров, другие клеветнические публикации. Они, к сожалению, часто попадали на благоприятную психологическую почву. Людям свойственно искать слабые стороны у тех, кто находится слишком на виду (“тысячи биноклей на оси!”). Многие считали Люсю инициатором голодовок, многие не верили, что из зарубежной поездки она вернется к мужу и в ссылку. И сейчас те, кто не одобряет ту или иную сторону моих выступлений (позицию по отношению к узникам совести, участие в Форуме, отношение к “перестройке” и Горбачеву, осуждение СОИ или, наоборот, принципа “пакета”), – склонны видеть в этом пагубное влияние Люси. Только вчера (написано в июле 1987 г.) один из рефьюзников говорил Люсе, что она обладает неограниченным влиянием на меня, советуя при этом мне более “политично” высказываться по проблеме СОИ, чтобы не растерять поддержку (как он сказал, бывшие мои друзья говорят: Сахаров – уже не Сахаров). На самом деле Люсино влияние огромно, но не безгранично, и лежит оно совсем в другой плоскости, чем СОИ, разоружение и т. п. – касается человеческих отношений в первую очередь. И основано оно не на ее давлении на меня, а на взаимной любви в нашей счастливой, несмотря на все испытания, жизни.

Еще одна линия событий последнего времени. В конце мая 1987 г. ко мне пришли крымские татары. Около месяца держал голодовку их соотечественник Умеров. Требование – прием Горбачевым делегации крымских татар для решения их национального вопроса. Я послал телеграмму Горбачеву, в которой обращал его внимание на сложившееся трагическое положение, и другую телеграмму – Умерову – с просьбой о прекращении голодовки. Получив мою телеграмму, Умеров снял голодовку. 7 июля ко мне пришел инструктор Ждановского (по месту жительства) райкома партии Резников и сообщил, что ему поручено передать мне следующее: “Несколько дней назад делегация крымских татар была принята товарищем Демичевым, который заверил их, что Советское правительство рассмотрит вопрос о восстановлении автономии крымских татар”. Хотел бы надеяться, что это сообщение действительно знаменует поворот в судьбе крымских татар.

В феврале – мае 1987 г. Люся и, в меньшей степени, я были вынуждены уделять много сил и внимания переезду из

306

Горького: разбору тысяч – без преувеличения – препринтов, книг, журналов, писем, упаковке вещей, ремонту двух квартир. Мне через Академию, явно по указанию высоких инстанций, дали квартиру! Вместе с квартирой Руфи Григорьевны, в которой также прописана Люся (а я до сих пор – с 1971 года – был “захребетником”), у нас две двухкомнатные квартиры на одной лестнице. Если бы у нас была такая благодать 10 – 12 лет назад! Как писал Межиров, “все приходит слишком поздно”...

6 июня из США приехала Руфь Григорьевна, ее сопровождала Таня с Мотей и Аней. У Тани с детьми была виза на месяц, фактически они уехали 2 июля. Это были дни, полные волнующих, сильных впечатлений для нее и детей. А для нас – дни большой радости общения с ними, детских голосов в нашей “двойной” квартире.

Полгода мы жили втроем. У нас за эти месяцы успел установиться некий уклад жизни, одним из центров которого была Руфь Григорьевна. Мы с Люсей надеялись, что она проживет с нами еще какое-то время, по крайней мере несколько лет. Судьба распорядилась иначе.

Вечером 24 декабря Руфь Григорьевна ужинала вместе со всеми на кухне, принимала живое участие в общем разговоре о перипетиях академических выборов. Казалось, что она спокойно провела ночь. Но утром Люсе не удалось ее разбудить... Поздно вечером Руфь Григорьевна умерла на руках Люси и Зори (ее племянницы). В течение дня на ее лице несколько раз мелькнуло что-то вроде улыбки, в последний момент она приоткрыла глаза и вновь их закрыла...

Мне кажется, что жизнь Руфи Григорьевны, несмотря на всю ее трагичность, можно назвать счастливой. Она прожила ее с огромным достоинством, неизменно находя способы быть полезной близким и дальним, умея видеть хорошее в окружающих и красоту в мире. Ей повезло с дочерью и другими близкими ей людьми. Суждения ее были ясными и меткими. Ее уважали все, кто с ней встречался, и очень многие любили. Что касается меня, то я чувствовал в Руфи Григорьевне очень близкого человека еще с момента наших первых встреч осенью 1971 года.

Люся всегда была очень близка со своими детьми, вынужденная разлука с ними – огромная беда ее и их жизни. Та непереносимая нагрузка, которая легла на детей во время

307

“горьковского семилетия”, не прошла для них даром. Об Алеше я уже писал. У Ремы возник большой перерыв в профессиональной работе, это, конечно, создает большие трудности.

Еще трудней, трагичней с моими детьми от первого брака, особенно – с младшим сыном Дмитрием. Из-за противодействия сестер я не мог жить с ним в годы его отрочества и юности. Сестры тоже не уделяли ему достаточно внимания. Получилось так, что он не “удержался” ни на физфаке, где он дошел до середины второго курса, ни в медвузе – там он числился только один семестр. Он не удерживался долго также ни на одной работе. Как сложится его жизнь, жизнь его сына (Дима в эти годы женился, потом развелся)? Эти вопросы – самые трудные, самые мучительные для меня, для нас с Люсей.

Что еще я думаю, на что надеюсь в нашей жизни в будущем?

Конечно, есть мечта о науке. Может, она не осуществится – слишком многое упущено за годы работы над оружием, потом – общественных дел, горьковской изоляции. Ведь наука требует безраздельности, а это все было отвлечением от нее. И все же присутствие при великих свершениях в физике высоких энергий и космологии – это уже само по себе глубочайшее переживание, ради которого стоило родиться на свет (тем более, что в жизни есть и многое другое, общее для всех людей).

Возможно, я буду также принимать участие (пусть даже, в каком-то смысле, формальное) в тех делах, где играет роль мое имя, – в проблемах управляемого термоядерного синтеза, подземного размещения ядерных реакторов, управления моментом землетрясений.

Похоже, что мы – я и Люся – не сможем полностью отойти от общественных дел, даже если получат разрешение проблемы узников совести и свободы выбора страны проживания – а пока им не видно скорого конца. Жизнь всегда что-то преподносит и требует внутренней гибкости (и одновременно – принципиальности).

Мои главные мысли по вопросам разоружения и мира отражены в выступлениях на Форуме и в других выступлениях первой половины 1987 г. Я продолжал их развивать и в дальнейшем. В 1987–1988 гг. я дополнил свою позицию

308

принципиально важным тезисом. В настоящее время численность армии СССР значительно превосходит численность армий всех других государств. Исключительно важным было бы одностороннее сокращение срока службы в армии (ориентировочно – в два раза) с одновременным сокращением всех вооружений (но с сохранением в основном офицерского корпуса). Сокращение срока службы является эффективным и реальным сейчас способом уменьшения численности армии. Я убежден, что такой шаг будет иметь очень большое значение для улучшения всей политической обстановки в мире, для создания атмосферы доверия. Он создаст предпосылки для полной ликвидации ядерного оружия. Очень велико также будет социальное и экономическое значение этого шага.

В предисловии к выступлениям на Форуме, опубликованным в “Тайм”, я писал:

“Мои взгляды сформировались в годы участия в работе над ядерным оружием, в активных действиях против испытаний этого оружия в атмосфере, воде и космосе, в общественной и публицистической деятельности, в участии в правозащитном движении и в горьковской изоляции. Основы позиции отражены в статье 1968 года “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”, но изменяющаяся жизнь требовала ответных изменений, конкретного ее воплощения. В особенности это относится к последним переменам во внутренней жизни и внешней политике СССР. Главными и постоянными составляющими моей позиции являются – мысль о неразрывной связи сохранения мира с открытостью общества, с соблюдением прав человека так, как они сформулированы во Всеобщей декларации прав человека ООН, и убеждение, что только конвергенция социалистической и капиталистической систем – кардинальное, окончательное решение проблемы мира и сохранения человечества”.[i]


[i] В 1990 г., уже после смерти Андрея Дмитриевича, его выступления на Форуме вместе с этим предисловием были напечатаны и у нас – [2], стр. 228.

ГЛАВА 3 Новые обстоятельства,новые люди, новые обязательства

309

ГЛАВА 3

Новые обстоятельства,
новые люди, новые обязательства

Продолжаю после двухлетнего перерыва. Постараюсь описать некоторые недавние события, не вошедшие в предыдущие главы, в том числе мое участие в значительнейшем событии последних лет – Съезде народных депутатов СССР.

Это было время больших изменений в общественном сознании во всей стране, во всех ее слоях. Я тоже на многое смотрю несколько иначе, чем два года назад, даже чем полгода назад.

В июле – августе 1987 года мы (Люся, Руфь Григорьевна и я) провели месяц в Эстонии, в местечке Отепя. Галя Евтушенко имеет там дом и живет каждое лето, часть весны и осень. Она подыскала нам очень удобное жилье – две небольшие комнаты с кухней (в которой был баллонный газ). Вторая половина дома сдавалась другой семье, и еще одна дачница жила в сарайчике. Сами хозяева имели другой дом в нескольких кварталах от нас и еще ферму за городом, где жили родственники хозяйки. Я пишу обо всех этих подробностях, так как уже в них – образ жизни, который сильно отличается от того, с чем обычно встречаешься, скажем, в Подмосковье.

Я впервые был в Прибалтике, если не считать двух кратковременных приездов в Таллин на конференцию и в Вильнюс на суд Ковалева.

Южная часть Эстонии с ее многочисленными озерами и

310

покрытыми лесом холмами очень красива. Мы собирали грибы и ягоды, Люся купалась в озерах и каждый день возила Руфь Григорьевну по окрестным местам. Это лето оказалось последним в жизни Руфи Григорьевны.

Но есть какое-то удовлетворение в том, что нам удалось провести его именно так – на природе, свободно и счастливо. И главное – вместе. Еще год назад это было бы невозможно.

В Эстонии нас поразил высокий – в особенности в сравнении с Европейской Россией – уровень жизни, организованности и хозяйственной активности. Мы приехали из Москвы на нашей новой машине. Уже само состояние дорог после разбитых, годами не ремонтированных дорог в соседней Псковщине производило потрясающее впечатление. Мы видели аккуратные домики-фермы, разбросанные на больших расстояниях друг от друга, крестьян, заготавливающих с помощью своей косилки корм для своих коров (их несколько на каждой ферме) и обрабатывающих поле с помощью своего трактора. На обочине дорог под небольшим навесом выставлены фляги со свежим молоком, специальные машины забирают их и доставляют на молокозавод.

В Эстонии нам часто приходилось слышать: мы больше и лучше работаем – поэтому лучше живем. Это, конечно, только малая часть правды, лежащая на поверхности. Более глубокая и истинная причина – та, что социализм прошелся по этой земле своим катком поздней и с гораздо меньшей силой и последовательностью, имея для своей разрушительной работы меньше времени. В республиках, входивших в состав СССР с самого начала, гораздо глубже осуществился трагический процесс уничтожения, в том числе чисто физического, активных слоев крестьянства. Одновременно сильней произошло размежевание общества с выделением партийно-государственных бюрократических, паразитических по их сути, структур. Не случайно в этих “старых” республиках так медленно развиваются арендные, кооперативные и тем более частные формы хозяйства при почти не скрываемом противодействии местных партийных и государственных органов.

Сейчас именно Прибалтика дает всей стране пример общенародного движения за истинную, а не показную перестройку,

311

за радикальное решение национальных проблем (идеи республиканского хозрасчета и Союзного договора).

Летом 87-го года в советской прессе впервые после 60-х годов в журнале “Театр” было опубликовано интервью со мной о постановке пьесы по повести Булгакова “Собачье сердце”. Эта более или менее случайная для меня публикация привлекла большое внимание. К сожалению, я, хотя и видел корректуру, не настоял на устранении некоторых неудачных мест. Получилось, что я выражаю опасения, что в космос полетят люди с собачьими (погаными) сердцами. Такой банальной красивости я не говорил. На самом деле, можно было опасаться, что у власти встанут люди с нечеловеческими сердцами; реально же я сказал, что в театральной постановке чувствуется приближение 37-го года – чего Булгаков не мог предвидеть. Из произведений Булгакова я особенно люблю “Белую гвардию” (“Дни Турбиных”), не мыслю советской литературы без “Мастера и Маргариты”. Многие другие произведения, в том числе “Собачье сердце”, нравятся мне гораздо меньше.

Осенью 87-го года в “Московских новостях” было опубликовано второе мое интервью – о телевизионном фильме “Риск”. Кажется, мне удалось там сказать что-то важное. Затем последовало интервью для тех же “Московских новостей”, но уже общественно-политического характера. В нем я впервые упомянул о необходимости и возможности сокращения в 2 раза срока службы в армии. Эта идея была поддержана в многочисленных письмах в редакцию МН. Но в декабре 1987 г. моя статья для газеты “Аргументы и факты” (тоже в форме интервью), где я более развернуто пишу о проблемах разоружения, не была напечатана[i].

В октябре 1987 года мы с Люсей опять оказались в Прибалтике, а именно в Вильнюсе, на узкой встрече ученых США (во главе с Пановским) и ученых из советской группы по проблемам разоружения во главе с Сагдеевым, которая была организована при Институте космических исследований. На этой встрече Пановский отстаивал идею о необходимости открытого проведения всех работ в области новейшей техники, которые по своим параметрам могут быть использованы для создания новых типов оружия (например, разработка лазеров с высокими характеристиками). При


[i] После смерти Андрея Дмитриевича (декабрь 1989 г.) “Аргументы и факты” ее напечатали (№ 51).

312

этом Пановский подчеркивал необходимость научного анализа для определения этих параметров.

В конце 1987 года я сделал два шага, противоречащих моему обычному принципу действовать индивидуально и не принимать на себя каких-либо административных обязанностей. Я потом сожалел об этих шагах.

Речь идет, во-первых, о моем согласии принять на себя обязанности председателя комиссии при Президиуме АН СССР по космомикрофизике. Реальные организаторы этой комиссии М. Ю. Хлопов и А. Д. Линде уверяли меня, что мои обязанности будут почетными, чисто формальными и не потребуют каких-либо усилий. Все, конечно, оказалось совсем не так. Все же что-то интересное, возможно, в этой деятельности будет – в частности, поддержка важных проектов, таких, например, как создание международной космической обсерватории и создание радиоинтерферометра с космической базой. Какое-то приближение к научной работе (что давно стало для меня недосягаемой мечтой) при этом, быть может, произойдет. Космомикрофизика – новая наука, возникшая на стыке ранней космологии и физики элементарных частиц; я писал в предыдущей книге об этом направлении, в возникновении которого я сыграл некоторую роль своей работой о барионной асимметрии Вселенной.

Более печальная история произошла с так называемым Международным фондом за выживание и развитие человечества. Организация Фонда – изобретение Велихова и, возможно, его сотрудника Рустема Хаирова. Велихов еще в дни Московского Форума (о котором я писал в главе 2) привлек к этому проекту Джерома Визнера, еще кого-то из иностранцев; состоялось несколько организационных совещаний в США и в Москве. Я узнал о проекте лишь в конце 1987 года от Визнера, приехавшего к нам домой уговаривать меня вступить в Фонд, затем эти уговоры продолжил Хаиров. Не вполне понимая, в основном чисто административно-финансовые, функции Фонда (так же как многих других фондов), я предполагал, что, войдя в Совет директоров, я наконец смогу реально способствовать проведению исследований и мероприятий в целях выживания человечества и устранения глобальных опасностей в духе развивавшихся мной на протяжении многих лет идей. Я рассматривал поэтому вступление в Фонд как логическое продолжение своей

313

предыдущей деятельности. Это была большая ошибка. Частично она произошла из-за того, что Визнер и особенно Хаиров нарисовали передо мной вполне утопическую картину будущей работы Фонда и тех возможностей, которые возникнут при моем в нем участии.

13 и 14 января 1988 года прошли первые организационные заседания Совета директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым (заранее назначенная, что заставляло нас торопиться и скомкало весь организационный этап). На первом заседании Фонда выяснилось, что Визнер и Велихов набрали в состав Совета директоров 30 членов из разных стран – гораздо больше, чем первоначально предполагалось (вероятно, 4–5 членов было бы более чем достаточно). Такой Совет директоров с самого начала оказался крайне громоздким и неэффективным.

Хуже же всего, что у Фонда, по существу, не было задач, не дублирующих уже ведущиеся во всем мире работы по проблемам разоружения и экологии и другим глобальным проблемам. Сейчас, когда уже прошло более полутора лет с момента объявления Фонда, он все еще не нашел себе областей деятельности, которые оправдывали бы его громкое название и широковещательные заявления организаторов, сложную и дорогостоящую структуру. Провозглашенный международный характер деятельности Фонда и его организационной структуры не только не увеличил возможностей работы, но, наоборот, – крайне затруднил выбор и формулировку проектов, сделал работу более сложной, очень громоздкой и дорогостоящей.

Заседания Совета директоров должны происходить поочередно в СССР, США и в других странах, с привлечением экспертов, сотрудников аппарата Фонда и других лиц. Каждое такое заседание оказывается непомерно дорогим. В СССР, в США, в Швеции были организованы штаб-квартиры Фонда, с раздутым аппаратом, с огромными затратами на ремонт и оборудование штаб-квартир и на жилые квартиры сотрудников (я пишу о том, что мне известно по Москве). Исполнительный директор Фонда и часть сотрудников московской штаб-квартиры – иностранцы, им выплачивается большая зарплата в рублях и в конвертируемой валюте. Большая по советским масштабам зарплата выплачивается также советским сотрудникам. При выполнении проектов

314

Фонда потребуются зарубежные командировки исполнителей. В целом, если попытаться дать оценку Фонда, отвлекаясь от частностей и некоторых немногих полезных, но недостаточно масштабных начинаний, он выглядит как типичная бюрократическая организация, работающая сама на себя (и на своих сотрудников).

Накануне первого заседания Фонда я написал шесть заявок на проекты и передал их исполнительному директору.

Вот темы этих проектов:

1. Исследование возможностей и последствий сокращения срока службы в армии СССР.

2. Подземное расположение ядерных реакторов атомных электро- и теплостанций.

3. Разработка условий договора об открытом проведении научных и конструкторских исследований, которые потенциально могут способствовать созданию особо опасных систем оружия (в соответствии с предложением Пановского).

4. Законодательное обеспечение свободы убеждений.

5. Законодательное обеспечение свободы выбора страны проживания.

6. Гуманизация пенитенциарной системы.

К сожалению, только три последние темы были приняты Советом директоров (далеко не сразу, причем и они до сих пор еще не оформлены в качестве проектов). В январе 1988 года я надеялся, что Фонд сможет повлиять на разработку новых законов о свободе убеждений, о свободе передвижения и о гуманизации пенитенциарной системы – как я думал, в результате сотрудничества исполнителей проектов с Институтом государства и права и другими учреждениями, занимающимися разработкой проектов законов. Эти надежды оказались несбыточными. Институт государства и права оказался на практике не имеющим прямого отношения к разработке окончательных вариантов законов, проникнуть в более высокие сферы, конечно, было нереально. Но колесо по пользующейся на Западе популярностью теме “прав человека” начало крутиться, вовлекая все новых и новых людей. Из-за догмы международного характера Фонда все три темы стали международными, и вместо участия в разработке законодательства работа по этим темам была переориентирована на сравнительное изучение законодательства и практики. Меня сделали председателем Комитета Фонда

315

по правам человека, была организована Группа проекта (подразумевается проект Фонда по правам человека). Группа проекта содержит три подгруппы:

1. СССР и США по теме “свобода убеждений”;

2. СССР и США по теме “свобода выбора страны проживания”;

3. СССР, США, Швеция по пенитенциарной системе.

С советской стороны в Группу проекта вошли некоторые диссиденты, в том числе Сергей Ковалев и Борис Чернобыльский. То, что именно эти темы получили наибольшее развитие (хотя, в основном, пока формальное), связано с огромной заинтересованностью на Западе темой прав человека и желанием Велихова и Визнера сыграть на этом, используя мою личную популярность, и подправить таким образом дела Фонда, в особенности финансовые. Все это поставило меня в очень ложное положение, тем более что сейчас темы прав человека в их “классическом” варианте кажутся мне далеко не столь определяющими, как несколько лет назад. Появились новые возможности изменений в стране во многих областях, большинство узников совести освобождены, проблема эмиграции, оставаясь актуальной, стала менее острой и в какой-то степени двигается, в то же время многие проблемы, о которых мы ранее не смели и думать, вышли на первый план: национально-конституционное переустройство страны (в том числе многопартийная система) и весь комплекс национальных проблем, кардинальная экономическая реформа, реальное решение экологических проблем, социальные проблемы, судьба малообеспеченных людей, здравоохранение, образование. В качестве члена Совета директоров я не обязан следить за конкретной работой по проектам, в том числе за работой Группы проекта по правам человека. Но так как меня сделали также председателем Комитета по правам человека (я не уследил, как это произошло), определенные обязанности на мне лежат. Выполняю я их очень поверхностно, формально, на большее нет ни сил, ни желания. Я, быть может, виноват перед теми, кого вовлек в это дело, но что поделаешь.

15 января состоялась встреча Фонда с М. С. Горбачевым. Со стороны Фонда присутствовали директора, некоторые приглашенные Велиховым, Визнером и исполнительным директором Рольфом Бьернерстедом лица, в их числе

316

Арманд Хаммер и Стоун, и некоторые работники аппарата Бьернерстеда.

Нас попросили подождать в комнате, соседней с той, где должно было проходить заседание. За пять минут до начала вышли Горбачев и сопровождающие его лица; он за руку поздоровался с собравшимися, обменявшись с некоторыми несколькими словами. Я сказал, что благодарен ему за вмешательство в судьбу мою и моей жены: “Я получил свободу, одновременно я чувствую возросшую ответственность. Свобода и ответственность – неразделимы”. Горбачев ответил: “Я очень рад, что вы связали эти два слова”. Мы прошли в зал. После выступления Горбачева с краткими речами выступили Велихов, Визнер, некоторые “рядовые” директора (в их числе Лихачев и я) и некоторые приглашенные лица. Я в своем выступлении сказал, что значение Фонда связано с его независимостью от государственного аппарата какой-либо страны, от организаций и структур, преследующих частные цели. Я рассказал о предложенных мною темах (кроме подземного расположения ядерных реакторов – я не успел об этом упомянуть в выступлении, но после собрания подошел к Горбачеву и сказал отдельно). Центральным в моем выступлении был вопрос о сокращении срока службы в армии. Я передал Горбачеву составленный в декабре – январе по моей просьбе список еще оставшихся к тому времени в заключении, ссылке и психбольницах узников совести. К сожалению, этот список был составлен несколько небрежно и неудачно – отчасти по причине очень больших трудностей в получении достоверной информации, отчасти же в силу недостаточной серьезности тех бывших узников совести, кто этим занимался. По моему мнению, эта небольшая печальная история тоже является одним из проявлений внутренней дезориентированности их в новых условиях. В списке не было конкретных данных по делам указанных там лиц. Я в своем выступлении сказал, что у меня есть список, и послал его Горбачеву по кругу (нас рассадили вокруг большого мраморного стола в форме овала, в центре которого на уровне пола находилась великолепная цветочная ваза или клумба). Список оставил у себя сидевший недалеко от меня человек. Заметив мой изумленный взгляд, Горбачев сказал, что это его советник (я потом узнал, что его фамилия Фролов). Этот список был передан в Прокуратуру

317

СССР. Нам несколько раз звонил по поводу списка заместитель Генерального прокурора Васильев. Возможно, список сыграл какую-то роль в судьбе некоторых освобожденных в 1988 году узников совести.

В конце собрания с речью выступил М. С. Горбачев. Кратко сказав о том значении, которое он придает Фонду как международной организации, созданной в духе принципов нового политического мышления, большую часть своего выступления он посвятил скрытой, иногда явной, дискуссии со мной (и с другими сторонниками более радикальной политики). Горбачев подчеркивал опасность спешки и перескакивания через необходимые промежуточные этапы. В связи с проектом сокращения срока службы в армии он сказал об опасности и бесполезности односторонних актов СССР в области разоружения, сославшись на недавний опыт моратория на проведение испытаний (по-моему, пример не убедителен; для анализа последствий такого гигантского, беспрецедентного шага, как двукратное сокращение срока службы в армии с последующим переходом к профессиональной армии, – аналогии вообще мало пригодны).

Это была моя первая личная встреча с М. С. Горбачевым. До этого я только говорил с ним по телефону в декабре 1986 года. Потом, в 1989 году, было еще несколько встреч, о которых я буду писать. Мое первое личное впечатление о Горбачеве было, в основном, благоприятным. Он показался мне умным и сдержанным человеком, находчивым в дискуссии. Линия Горбачева представлялась мне тогда последовательно либеральной, с постепенным качественным наращиванием реформ и демократии.

Конечно, я был не удовлетворен половинчатостью, иногда противоречивостью некоторых действий руководства и порочностью некоторых законов, например закона о нетрудовых доходах. Но я, в основном, относил это за счет ограничений, которые неизбежны для любого руководителя, в особенности реформатора, за счет “правил игры”, присущих той среде, в которой делал свою карьеру и находился Горбачев. В целом я видел в Горбачеве инициатора и достойного лидера перестройки. Отношение Горбачева ко мне показалось мне уважительным и даже со скрытым оттенком личной симпатии. Ниже я буду писать о дальнейшей эволюции моих оценок политики и личности М. С. Горбачева.

318

Начало деятельности Фонда ознаменовалось неприятной историей – конфликтом между Хаировым и Бьернерстедом, начавшимся с необоснованного увольнения Бьернерстедом одной сотрудницы. Велихов принял сторону исполнительного директора, и Хаиров вынужден был уволиться.

Я был не удовлетворен Уставом Фонда и написал набросок альтернативного проекта, вероятно нереальный. Одним из пунктов там было предложение обязать директоров принять на себя пятьдесят процентов стоимости зарубежных поездок. Хотя все директора – люди с положением, имеющие определенный доход, на меня посмотрели как на сумасшедшего. (Я ранее всегда ездил в командировки, разумеется в пределах СССР, только за свой счет.) Я до сих пор думаю, что принятие моего предложения многое поставило бы на свои места. Кажется, у Фонда до сих пор нет Устава, принятого Советом директоров.

В феврале – марте 1988 года вспыхнули события, связанные с проблемой Нагорного Карабаха. Они показали всю лживость утверждений официальной пропаганды о якобы “нерушимой дружбе народов нашей страны”, выявили трагическую глубину национальных противоречий, загнанных вглубь террором и отсутствием гласности. Эти противоречия носят, как мы теперь знаем, всеобщий характер, охватывают всю страну. Более 60 лет армянское большинство населения Нагорного Карабаха подвергалось национальному угнетению со стороны азербайджанских властей. В новых условиях перестройки у армян возникла надежда на изменение нетерпимого положения. В феврале состоялось решение Областного Совета народных депутатов с призывом к Верховным Советам Азербайджана и Армении о переходе Нагорного Карабаха из Азербайджанской ССР в Армянскую ССР. Азербайджан ответил отказом, затем (очень скоро) произошел Сумгаит. Позиция центрального руководства страны представляется мне недопустимо нерешительной, постоянно запаздывающей, не принципиальной. Больше скажу. Она кажется мне несправедливой, односторонней и провоцирующей. Столь же односторонними и тенденциозными оказались, за малыми исключениями, центральная пресса и телевидение. Гласность в этих критических условиях забуксовала (потом это много раз повторялось).

319

В связи с Нагорно-Карабахской проблемой, преступлениями в Сумгаите я впервые задумался о негативных сторонах политики нового руководства страны, об их возможных явных и скрытых причинах.

Примерно 20 марта я написал открытое письмо Горбачеву, в котором сформулировал свою позицию по проблеме Нагорного Карабаха (поддержать требования армянского населения Нагорного Карабаха о переходе Нагорно-Карабахской автономной области в Армянскую ССР и, в качестве первого шага, – о выводе области из административного подчинения Азербайджанской ССР), подчеркнул необходимость полной, свободной гласности, а также изложил позицию по проблеме свободного возвращения крымских татар в Крым[i]. Я отвез один экземпляр в редакцию “Московских новостей”, где после публикации интервью о фильме “Риск” у нас появился хороший знакомый Геннадий Николаевич Жаворонков. Тот сейчас же отнес письмо главному редактору Егору Яковлеву, которого мы тоже к этому времени лично знали. Другой экземпляр я отдал в отдел писем ЦК КПСС, что имело скорее формальное значение, т. к. Егор Яковлев, со своей стороны, сообщил в ЦК о моем письме и послал туда копию. На другой день утром мне позвонил начальник АПН[ii] Фалин и пригласил для беседы в связи с моим письмом к 12 часам. Он назвал номер высылаемой за мной машины. Вскоре после того, как я выехал, позвонил секретарь члена Политбюро А. Н. Яковлева. Подошла Люся. Яковлев пригласил меня приехать к нему к 5 часам. Так как Люся рассчитывала, что я успею хотя бы частично на семинар в ФИАН, она попросила заехать за мной туда. Фалин встретил меня еще в комнате секретаря. Это был человек довольно высокий, с удлиненным лицом, хорошо известным телезрителям “Девятой студии” и других программ и пресс-конференций. Он повел разговор в тоне большого дружелюбия и даже некоторой “доверительности”. Он сказал, что по воле судьбы был советником многих генсеков начиная с Хрущева. То ли в последние годы Брежнева, то ли при Черненко у него возникли принципиальные разногласия с “хозяином”, и ему пришлось уйти. Он получил при этом возможность целиком посвятить себя научной работе, что отвечало его склонностям. Именно в этот период он чувствовал себя, по его словам, наиболее свободным и был вполне


[i] См. дополнение 12.

[ii] Правильно: председатель правления АПН.

320

счастлив, в остальные же годы его работа была для него трудной, нередко неприятной. В апреле 1985 года Горбачев, только что избранный на пост генсека, предложил Фалину вернуться к роли советника. Фалин сказал, что он, прежде чем согласиться, изучил программные заявления Горбачева и другие сведения о его намерениях и решил, что от него не потребуется действий и публичных высказываний, противоречащих убеждениям. Фалин сказал далее, что он начиная с 1968 года очень внимательно следит за моей деятельностью и выступлениями, читает все написанное мною. Он относится ко мне с глубоким уважением и неоднократно защищал меня от несправедливых обвинений, в том числе перед Хрущевым и Брежневым (он привел какие-то примеры). Пожалуй, наиболее интересными (хотя не обязательно точными) были его характеристики роли Горбачева и ситуации в высших эшелонах партии. Он сказал, что только Горбачев является инициатором всех без исключения принципиальных изменений во внутренней и внешней политике и фактическим автором всех программных документов начиная с апреля 1985 года. Фалин добавил к сожалению, давая этим понять, что исключительная роль одного лица делает ситуацию неустойчивой и не исключает возможности ошибок (моя интерпретация). Сейчас я знаю, что очень велика роль Лукьянова, с которым Горбачева многое связывает. Но Фалин не назвал этой фамилии. Фалин сказал, что партия по существу расколота на две противостоящие друг другу фракции, имеющие противоположные взгляды по основным, принципиальным вопросам. Но, к несчастью, Михаил Сергеевич, по словам Фалина, не хочет этого признать. Он не пояснил – то ли по наивности и доверчивости (чего от человека на таком посту ожидать трудно), то ли, наоборот, по тактическим соображениям скрытного и расчетливого политика.

По основной теме встречи – о моем письме – Фалин пытался удержать меня от публикации, ссылаясь на крайнюю остроту ситуации. Он сказал, что письмо было немедленно, в первые же часы, доставлено М. С. Горбачеву и он его прочитал.

Фалин просил меня воздержаться от публикации хотя бы до 26 марта. Якобы на этот день в Ереване намечены забастовки, демонстрации и митинги, и крайне опасно разжигать страсти. В связи с событиями в Сумгаите Фалин сказал, что

321

“мы приняли принципиальное решение иногда задерживать опасную информацию, давать ее в неполном виде, но никогда не публиковать ложной информации” (это было, по-видимому, косвенным признанием, что ранее публиковалась и заведомо ложная информация – я вспомнил в этой связи о цифрах радиоактивного заражения после Чернобыльской аварии). Фалин (как и несколькими часами поздней Яковлев) защищал точность официальных сообщений о событиях в Сумгаите. В дальнейшем, однако, выяснилось, что эти сообщения не были точными. Я пишу эту главу не на основании дневника – на него у меня не было времени и сил. Я, в частности, не помню, что именно я обсуждал с Фалиным, что – с Яковлевым, так что возможны некоторые ошибки.

Я, конечно, не успел в ФИАН на семинар. Люся, в одном халате, на машине срочно подвезла меня к проходной ФИАНа, где я пересел на присланную туда черную “Волгу” ЦК. С сиреной, иногда по полосе встречного движения, мы очень быстро добрались до здания ЦК на Старой площади.

Яковлев оказался невысоким, слегка полноватым человеком с округлым лицом, живой мимикой и неожиданно быстрыми движениями. Потом я узнал, что некоторые коллеги по Политбюро называли его по-дружески “Полундра”, очевидно в связи с тем, что во время войны он служил на флоте[i]. Лигачева называли “Полкан”, что тоже довольно метко и забавно. Разговор сразу пошел об армяно-азербайджанских проблемах. Я спросил: “Почему нельзя было “с хода” объявить о том, что требование Совета народных депутатов НКАО (Нагорно-Карабахской автономной области) является обоснованным и будет удовлетворено? Ведь это внесло бы ясность в ситуацию. Не произошло бы Сумгаита. Такие вещи происходят, только когда можно повлиять на решение, но и сейчас не поздно вывести Нагорный Карабах из подчинения Азербайджану”. Яковлев ответил: “Ничего нельзя менять в административно-национальной структуре. Это вообще необычайно опасно как прецедент – ведь у нас множество “горячих точек”, где в любой момент может произойти взрыв национальных страстей. А в данном случае все еще несравненно сложней. 400 тысяч армян в Азербайджане оказываются в положении заложников. Закавказье наводнено оружием – оно в огромных количествах поступает через границу. Спички достаточно, чтобы вызвать


[i] А. Н. Яковлев служил в морской пехоте.

322

пожар”. Я сказал, что армяне в Азербайджане, как мне сообщили, готовы пойти на риск при условии ясной и твердой позиции центрального руководства. Конституционные трудности не очень принципиальны – на очередном заседании Верховного Совета их можно разрешить.

Яковлев, как показало время, был не прав во многих пунктах. Вскоре – в июле и, еще раз, в январе – пришлось пойти на серьезные шаги. Но они были сделаны слишком поздно и ничего поэтому не решили. Взрыва насилия эти шаги не вызвали. Зато начисто придуманная провокация о поругании священной рощи в населенной азербайджанцами части НКАО действительно вызвала бурю, массовые акты насилия, 500-тысячную демонстрацию в Баку под националистическими и исламско-экстремистскими лозунгами, вынужденное бегство из Азербайджана более 130 тысяч армян. Как известно, в ответ в Армении начались акции по изгнанию азербайджанцев, сопровождавшиеся избиениями и убийствами. До этого армяне вели себя сдержанно (более 8 месяцев), однако в эти дни было убито более 20 азербайджанцев. Это огромная трагедия. Число азербайджанских беженцев, согласно выступлению Везирова на Съезде, составляет 160 тысяч. Вероятно, полная цифра армянских беженцев в целом по всем “потокам” не меньше этой цифры. То есть очевидно, что предлог всегда может быть найден или сфабрикован, если есть достаточно мощные силы, заинтересованные в кровавой анархии, при условии бездействия центральных властей и косвенной поддержке местных (будем исходить из такой модели событий в Сумгаите, Фергане и других местах, хотя существуют некоторые непроверенные факты, заставляющие предполагать несколько другую расстановку причин). Часть разговора была посвящена проблеме крымских татар. Яковлев сказал: “Почти все, что вы требуете, уже решено в результате работы правительственной комиссии”. Я сказал, что это не так. Решения комиссии несовершенны и плохо выполняются. На местах в Крыму власти продолжают проводить откровенно дискриминационную политику. Я требую свободного и организованного возвращения крымских татар на родину, т. е. возвращения всех желающих с государственной помощью. Только так может быть восстановлена историческая справедливость. Организованное возвращение не должно означать, например,

323

составления властями списков “хороших” татар. Я действительно не поставил в своем письме вопрос о восстановлении национальной Крымско-Татарской АССР, что вызвало возмущение наших друзей крымских татар и даже разрыв некоторыми из них отношений со мной. Но я убежден, что сейчас восстановление АССР невозможно хотя бы по чисто демографическим причинам, даже если все крымские татары вернутся в Крым. Может, более реально создание гораздо меньшей национально-территориальной единицы с компактным поселением там крымских татар, конечно на полностью добровольной основе.

В разговоре с Яковлевым я поднял тему судьбы Рауля Валленберга. К сожалению, я располагал в это время ошибочной информацией – это свело на нет мои усилия и, возможно, ухудшило на какое-то время психологический климат поисков.

Вернусь на год назад. В марте или феврале 1987 года мне позвонил из Женевы брат Рауля по матери Ги Дарделл и сообщил, что у него есть крайне важная информация о том, что Рауль, по-видимому, жив, несмотря на неоднократные заверения советских властей о его смерти, и находится где-то в лагере в 300 км от Москвы. Я просил срочно прислать мне более полные сведения. В конце мая мне действительно принесли из ФИАНа распечатанное письмо Дарделла, присланное туда из шведского посольства (неизвестно, почему не принесенное мне прямо домой). В письме Дарделла содержались какие-то рассуждения об опытах с мю-мезонами (я понимал, что это только фон, маскировка) и была приписка от руки – всего несколько строк. В приписке говорилось,что Рауль Валленберг находится в лагере в поселке Мирный в 18 километрах к югу от Торжка. Он содержится там вместе с пленными поляками времен второй мировой войны. В конце 1986 – январе 1987 года в лагере вспыхнула тяжелая эпидемия гриппа, многие поляки умерли, Валленберг тоже болел, но остался жив. Неизвестно, находится ли он там под своим именем или под каким-то вымышленным. Текст письма Дарделла на машинке на немецком языке, приписка – от руки, на ломаном русском. Мне передали, что человек (до сих пор мне неизвестно его имя) написал приписку уже будучи в СССР, так как опасался перевозить ее через рубеж. В июне в СССР была Таня. Она

324

приехала вместе с Руфью Григорьевной и детьми, как я писал в главе 2, и, оставив с нами бабушку, уехала с Мотей и Аней обратно в США в начале июля. Я передал через нее устное сообщение Дарделлу, в котором просил о дальнейших подробностях. Я также настаивал на максимально быстрой проверке правильности сообщения с тем, чтобы в случае, если первичные источники информации надежны, обязать шведское правительство предпринять решительные шаги по спасению Рауля Валленберга. Мне казалась совершенно недопустимой любая проволочка. Если Валленберг жив, то страшно даже подумать, что после стольких лет страданий по вине советских властей он останется еще какое-то время в заключении по причине нерасторопности своих друзей! Даже если это только месяц. Если же он умер, то надо в конце концов узнать все подробности его судьбы – потребовав от советских властей его дело. Только получив исчерпывающие документы и достоверные свидетельские показания, можно поставить на этом деле точку.

Мы, однако, весь остаток 1987 года и начало 1988 года не имели от Дарделла никакой информации – он вообще исчез из нашего поля зрения. Приезжал, правда, один из юристов Комитета Валленберга, но от него тоже ничего нового мы не узнали. Я тогда впервые столкнулся с тем, как неорганизованно и плохо ведутся поиски Валленберга. Потом у меня создалось очень печальное впечатление, что вся эта сложная и дорогостоящая система комитетов и комиссий крутится, в основном, вхолостую. Конечно, они получают много свидетельств, что кто-то видел Валленберга даже много после его официальной смерти. Но среди этих свидетельств несомненно очень много ложных, данных ради вознаграждения или саморекламы, и в их массе просто теряются истинные сообщения, если такие есть.

Возвращаясь осенью 1987 года из Эстонии, мы с Люсей сделали крюк и разыскали Мирный. Это само по себе было некоторой эпопеей. Но, хотя в Мирном и были какие-то подозрительные здания, они были мало похожи на лагерь. Потом Люся еще 2 раза ездила в Мирный: один раз – с Юрой Шихановичем и Бэлой Коваль, другой раз – со мной.

В разговоре с Яковлевым я просил проверить нахождение Валленберга в Мирном. Произошел также более общий разговор о деле Валленберга. Яковлев убежден, что все слухи

325

о том, что Валленберг жив, – ложные; он при этом сказал, что они подогреваются спецслужбами Запада для обострения советско-шведских отношений – это, конечно, вызывает у меня настороженное отношение к его мнению в целом. Яковлев также утверждал, что Валленберг был арестован потому, что осуществлял обмен евреев на шведские военные грузовики. Это, по существу, было действием на стороне врага. Яковлев заметил: “Сколько лишних советских солдат погибло в результате этого обмена, никто не считал”. Он также утверждал, что шведы помогли немцам восстановить разбомбленные англичанами и американцами шарикоподшипниковые заводы, без которых Германия не могла продолжать войну (за деньги, не за жизни евреев). Я далеко не уверен, был ли реально произведен обмен евреев на грузовики, и если был, то участвовал ли в этом Валленберг. Скорей уверен в обратном. История слишком смахивает на рассказ Мешика, что Тимофеев-Ресовский якобы был замешан в нацистских опытах над людьми. Во всей литературе о Валленберге нет никаких упоминаний об обменах шведских грузовиков на евреев. Хорошо известно также, что немцы еще до приезда Валленберга в Будапешт отказались осуществить обмен евреев на грузовики. Я хочу также сказать, что, в отличие от Яковлева, я не согласен, что спасение от смерти многих реальных живых людей в обмен на предоставление немцам транспортной техники (не снарядов!) было несомненным преступлением или даже ошибкой. Тем более что война уже шла к концу. Тут надо смотреть на цифры, как ни кощунственно это звучит (впрочем, военные все время это делают). Хуже другое. Англичане и, кажется, американцы в эти же месяцы отказались бомбить подъездные пути Освенцима, сберегая бомбы для военно-промышленных объектов.

В конце беседы Яковлев спросил меня, кем была Люся на войне, и, прощаясь, сказал: “Передавайте, пожалуйста, мой привет санинструктору и старшей медсестре”. Так закончилась моя вторая беседа с членом Политбюро (первая беседа была с Сусловым за 30 лет до этого!). Я вынес из этой и следующих бесед с Яковлевым впечатление о нем как об умном, очень хорошо осведомленном во внутри- и внешнеполитических вопросах человеке, несомненно ориентированном на перестройку “чуть левее Горбачева”. Я думаю, что это человек, который не будет претендовать на первое

326

место, но на второе – может и должен. Вместе с тем, именно на фоне общей левой позиции, я почувствовал, что у Яковлева (а значит, вероятно, и у всех остальных перестроечных деятелей) остался некоторый “неприкосновенный запас” догматических истин. Мне несколько трудно сформулировать, в чем он заключается, но он есть.

Через неделю Фалин вновь позвал меня в АПН и вручил ответ по Мирному. Это была прекрасно снятая панорама поселка и документ, в котором сообщалось число жителей поселка, а также число голов рогатого и не рогатого скота. В заключение сообщалось, что старожилам района неизвестна фамилия Валленберг – человек с такой фамилией никогда в районе не проживал. Через несколько месяцев летом к нам наконец приехал Ги Дарделл. И тут выяснилась потрясающая вещь. Поселок Мирный никакого отношения к Валленбергу безусловно никогда не имел. Ги сообщили адрес лагеря по телефону, при этом он перепутал север и юг и, отмерив от Торжка на карте 18 км в сторону Калинина, увидел там кружок с названием Мирный. Эта его ошибка привела к тому, что полтора года все поиски шли по ложному следу. Совершенно нелепая ситуация и, если Валленберг жив, невероятно трагическая. Но нелепость на этом не кончается. Оказывается, Ги и членам Валленберговского комитета был известен номер лагеря, о котором шла речь в сообщении: ОН-55. Они не сообщили этого номера нам – не сочли нужным.

Вскоре мы с Люсей на нашей машине поехали (уже в четвертый раз) в район Торжка. Люся, как всегда, за рулем. Адрес и в этот раз оказался неправильным, но мы все-таки нашли лагерь, зная его номер. Мы ехали по указанному нам направлению, но уже понимали, что едем куда-то не туда. Кончился асфальт, проселок перешел в колею от телеги. Вдруг Люся увидела четырех молодых людей, у которых, как ей показалось, мы сможем что-то узнать. Действительно, среди этих людей была женщина, работник суда, которая знала, где лагерь ОН-55. Им надо было добраться в Торжок – мы их подвезли и вместе с ними доехали до лагеря, находящегося на окраине Торжка (точней, в нескольких километрах от города по направлению к Старице, но на машине это несущественно). Я подошел к проходной и увидел на ней табличку с номером ОН-55. Группа офицеров, очевидно

327

сменившись, садилась в машину. Я сказал, что ищу одного поляка, старого человека. Я слышал, что здесь в лагере содержатся поляки. Капитан вступил в разговор и резко сказал: “Здесь нет никаких поляков. Вы ошиблись. Вам надо куда-то еще”. Дальше разговаривать было бесполезно. Я вернулся в машину, где сидела Люся и наши спутники. Мы вскоре простились с ними и поехали в Москву. Спросить у работника суда о поляках не удалось – это надо было делать наедине. Итак, мы нашли лагерь по номеру, и, хотя бы в этом отношении, информация не была чистым враньем. Внутрь лагеря мы проникнуть, конечно, не могли. Очевидно, надо вернуться к тому, что я просил Таню передать Ги два года назад – проверить надежность источника информации и требовать от шведского правительства обратиться к Горбачеву. Потеряно два года – это горько[i].

В марте-апреле ко мне обратились от издательства “Прогресс” с просьбой написать статью для сборника под названием “Иного не дано” – о проблемах перестройки. В сборнике участвовали многие известные авторы, главным редактором был Юрий Николаевич Афанасьев – ректор Историко-архивного института. Вскоре мы узнали его как человека четких прогрессивных убеждений, политически инициативного и смелого. Я написал статью под заглавием “Неизбежность перестройки”[ii]. Люся, читая ее, говорила, что она ни в коем случае не будет напечатана как слишком острая (я, как всегда, поставил условие, что либо статья печатается целиком, либо я ее снимаю – такое обещание было дано не только мне, но и всем авторам). Люся ошиблась; книга вышла в июне, накануне партконференции, причем моя статья была далеко не самой интересной и острой. Я ясно чувствую, что, если бы я писал статью даже несколькими месяцами поздней и тем более сегодня, она выглядела бы совсем иначе. Мы все сейчас проходим путь “политпросвещения” с поистине невероятной быстротой. При этом мы как раз за эти месяцы марта – июня 1988 года почувствовали с большой остротой не только поступательный ход перестройки, в первую очередь гласности, но и противоречивый, внутренне опасный характер происходящих в стране процессов. Появилась знаменитая сталинистская статья Нины Андреевой, в конце февраля произошла Сумгаитская трагедия. Выборы на XIX партконференцию проходили не демократическим


[i] Напоминаем, что все это писалось в 1989 г.: “передать два года назад” и “потеряно два года” – это о 1987 годе.

[ii] Кроме сборника “Иного не дано” (М.: Прогресс, 1988), ее можно прочесть в [2] (стр. 239).

328

способом, дав подавляющее преимущество антиперестроечным кандидатам. Ю. Н. Афанасьев явился инициатором коллективного письма по этому поводу. В письме, в частности, высказывалась мысль о возможном переносе партконференции на полгода с целью обеспечить более демократические выборы (на самом деле авторы письма понимали нереальность этого предложения). Я тоже подписал это письмо.

В конце апреля – мае мы с Люсей по впервые полученным (купленным, конечно, но так у нас говорят) в хозотделе Академии путевкам провели три недели в Пицунде. Это были замечательные дни, свободные, плодотворные и счастливые. Нам почти никто не мешал – мы были вдвоем. Комнатка у нас была очень маленькая, но с великолепным видом на море с высоты 12-го этажа дома-башни. Я работал за обеденным столиком, Люся выставляла на балкон ноги и тумбочку с пишущей машинкой. Так мы размещались. Люся начала там писать свою вторую книгу – о детстве, до рубежа 1937-го (несколько страниц были написаны еще в Москве)[i]. Я работал над выступлением, которое мне предстояло через месяц (чуть более) на конференции, посвященной столетию со дня рождения Фридмана. Я согласился еще давно сделать обзорный доклад о барионной асимметрии Вселенной, но, так как я сильно отстал от текущей, довольно объемной литературы, мне пришлось как следует поработать в Москве и Пицунде над статьями, которыми меня щедро снабдили друзья. В ходе этой работы я многое понял. Выступление, как мне кажется, получилось интересным и даже, в каких-то деталях, содержало новые идеи. Но в основном вопросе – за счет какого именно конкретного процесса образовалась барионная асимметрия Вселенной – все еще нет ясности.

Большую часть дня мы работали, по вечерам обычно гуляли вдоль моря. Купаться было еще холодно не только мне. На завтрак, обед и ужин надо было ходить в столовую в двух-трех сотнях метров от нашей башни. Часто я, хотя бы раз в день, ходил туда один и приносил Люсе еду в номер. Возвращаясь из столовой с тарелками, я обычно видел Люсю на балконе – она приветствовала меня с этой высоты.

В Пицунде нам пришлось вмешаться в судьбу одной молодой пары. В столовой Люся обратила внимание на расстроенный вид обслуживающей нас официантки-абхазки. Оказывается, она познакомилась с молодым человеком, отбывавшим


[i] Имеется в виду книга “Дочки-матери”. Впервые она была напечатана за рубежом (Нью-Йорк: издательство имени Чехова, 1991), в России – в 1994 г. (М.: Прогресс-Литера).

329

ранее срок заключения, они собираются вступить в брак, но председатель райисполкома под разными предлогами откладывает регистрацию брака. Сейчас он вызвал к себе молодого человека на беседу. Причина, по-видимому, заключается в том, что он не является постоянным жителем Пицунды, работает в геологической партии и имеет только временную прописку, но, став мужем местной жительницы, он получит уже постоянную прописку. В Пицунде, как во всяком курортном районе, прописочные ограничения особенно сильны. Вероятно, в соответствующих инструкциях не рекомендуется прописывать бывших заключенных. Я послал председателю райисполкома очень вежливую телеграмму, в которой напомнил, что право вступления в брак не может иметь внезаконных ограничений. Телеграмма возымела свое действие. Вскоре счастливые новобрачные пришли к нам в номер с цветами и поблагодарили нас за вмешательство.

Из Пицунды мы поездом по очень красивой дороге поехали в Тбилиси. Там проходила интересная конференция по физике элементарных частиц. В Тбилиси мы были не впервые, но в этот раз он показался нам особенно спокойным, нарядным, каким-то западным по духу. Мы смотрели на нависший над Курой балкон старинного дома и обсуждали между собой, кто же там живет. Мы, конечно, не могли представить себе, что менее чем через год окажемся в Тбилиси при совсем других, трагических обстоятельствах и жить будем именно в этом доме.

Часть июня мы провели в Ленинграде, жили и работали в огромной квартире Ленинградского дома приезжающих ученых. Там не было столовой, и мы пытались купить полуфабрикаты в кулинарии при одном из самых фешенебельных ресторанов Ленинграда. К Люсиному потрясению, ей удалось купить только полусъедобную кашу – “шрапнель”: мы оба ни разу не видели ее со времен войны. В целом в Ленинграде, как и во всей стране, уже тогда было плохо с продуктами, за год положение не стало лучше. Конференция проходила одновременно с заседаниями Фонда – мне пришлось метаться из одного конца города в другой. Я все больше разочаровывался в Фонде. После конференции я принял участие в “круглом столе” по проблемам космологии для научно-популярной телевизионной передачи и в ленинградской

330

телевизионной программе “Пятое колесо”. Участие в “Пятом колесе” было моим первым выступлением по советскому телевидению. Его смотрели не только в Ленинграде, но и в Москве и прилегающих к Ленинграду областях. К сожалению, из передачи выбросили все, что относилось к проблеме Нагорного Карабаха.

18 июля состоялось долгожданное заседание Президиума Верховного Совета по проблеме НКАО. Оно транслировалось по телевидению, что само по себе было событием. Накануне мы, с некоторым запозданием, организовали массовую отсылку телеграмм в поддержку вывода НКАО из административного подчинения Азербайджану и введения там подчиненной лишь Москве администрации. Идея отсылки телеграмм принадлежала Люсе (как и множество других организационных идей за годы нашей совместной жизни). Мы позвонили нескольким известным нам предполагаемым единомышленникам в Москве и Ленинграде и попросили их отсылать телеграммы и, в свою очередь, позвонить другим известным им людям, с тем чтобы те тоже продолжили распространение потока телеграмм. Мы предполагаем, что в целом было несколько десятков телеграмм.

Мы с Люсей также посетили накануне Президиума только что приехавшего в Москву Расула Гамзатова, в его по-восточному богатом доме, с просьбой поддержать эту идею. Разговор был трудный, несколько уклончивый, и Люся считала, что бесплодный. Однако на заседании Президиума Гамзатов выступил прекрасно. Кстати, нам показалось, что в доме Гамзатова большую позитивную роль играет следующее поколение – дочь и зять.

Наше предложение не было принято – оно вошло в состав принципов так называемой особой формы правления, принятой через полгода. Но тогда, в январе 1989 года, уже и это предложение было недостаточным. В июле же 1988 года было принято постановление, ограничивающееся только поддержкой экономического и культурного развития НКАО и экономическими и культурными связями НКАО с Арменией. Это было бы очень важно в феврале и, быть может, помогло бы снять напряжение, но сейчас постановление Президиума отстало от произошедших в сознании людей изменений и поэтому было почти бесполезно. Все же, я думаю, наши телеграммы-обращения не были излишними.

331

Трансляция заседания Президиума по телевидению (ее смотрела вся страна, как в следующем году трансляцию со съезда) произвела на нас и, я думаю, на многих удручающее впечатление. Позиция Горбачева была откровенно предвзятой – было ясно, что решение им (именно им) уже принято – и откровенно проазербайджанской. Он вел заседание диктаторски, антидемократично, с пренебрежением к мнению других членов Президиума, особенно армян, зачастую просто невежливо. Он то и дело перебивал выступавших, комментировал их выступления. Одного из членов Президиума, ректора Ереванского университета С. Амбарцумяна (однофамильца президента Академии) он перебил и спросил: “Кто дал вам право говорить от имени народа?” Амбарцумян побледнел, но сумел ответить с достоинством: “Мои избиратели” – и продолжил выступление.

Мы не знаем, чем объясняется такая антиармянская и проазербайджанская позиция Горбачева, проявившаяся даже после трагедии землетрясения. Горбачев мог бы иметь в Армении передовой отряд перестройки, самых верных и работящих друзей. Лозунги первых месяцев национального движения в Армении доказывают это со всей ясностью. Армяне быстро отработали бы все, что было упущено за время забастовок. Но он избрал другой путь. Почему? Некоторые говорят: это – большая политика, отражение огромной роли в мире (и в стране) ислама, с которым нельзя ссориться. Другие приводят тот же аргумент, что и Яковлев, – боязнь новых Сумгаитов. Наконец, говорят, что нельзя создавать прецедент территориальных изменений в стране, где столько горячих точек. Мне все эти аргументы кажутся недостаточными. Они не должны были перевесить принципиальных соображений национальной справедливости. Есть и такие, которые связывают позицию Горбачева с его предполагаемыми связями с азербайджанской (или иной) мафией или с какими-то родственными связями. В условиях, когда о подлинных биографиях высших руководителей страны ничего не известно и все, относящееся к высшему кругу нашего общества, недоступно гласности, подобные предположения возникают с равной легкостью на пустом или не на пустом месте, и их невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Перед заседанием 18 июля и сразу после него я пытался позвонить М. С. Горбачеву, чтобы изложить ему от своего

332

имени и имени моих единомышленников идею “особой формы правления” (тогда еще не было этого слова, но говорили – президентское правление). Я не мог дозвониться. Секретарь просил меня ожидать звонка у телефона. В состоянии непрерывного нервного напряжения мы провели в этом ожидании неделю. В это время в Москве была совершенно непереносимая жара и духота. Наконец, я решил, что Горбачев просто не хочет со мной разговаривать, заранее зная, о чем будет речь. Я прекратил попытки, и мы уехали из города, что было намечено неделю назад.

В июле в нашем доме начался капитальный ремонт без выселения жильцов – замена отопительных батарей и труб, штукатурные работы, окраска и побелка и т. д. Обои мы меняли год назад. Это только усугубило дело трудностями их защиты. Люся воспользовалась ремонтом для смены сантехники, ванны, отваливающихся после горьковского периода кафельных плиток. В наших условиях это была очень тяжелая эпопея – количество грязи, которое пришлось, главным образом Люсе, выгребать ежедневно, и всяческих перестановок и защитных устройств для мебели и обоев было неописуемым. В июле и августе, после попытки позвонить Горбачеву, нам удалось все же вырваться дней на двадцать из Москвы в Протвино, находящийся недалеко от Серпухова небольшой городок, где расположены самые большие в СССР ускорители элементарных частиц – уже существующий, строящиеся и проектируемые. Меня давно уже приглашали туда посетить центр экспериментальных исследований физики высоких энергий и, когда я наконец согласился, организовали показ грандиозных залов, центров обработки информации, рассказали о проекте и возможностях будущего ускорителя и планах и перспективах работ на нем. В 1988 году предполагалось, что это будет установка для накопления двух протонных пучков с энергией 3 ТэВ (3 х 1012 эВ) в двух ускорительно-накопительных кольцах, расположенных в подземном кольцевом туннеле общей протяженностью 21 километр. Его строят метростроевцы и уже выполнили в 1988 году больше половины работы. Протоны двигаются в противоположных направлениях и отклоняются к центру колец магнитным полем специальных магнитов с обмотками из сверхпроводящего сплава. Обмотки охлаждаются жидким гелием (температура жидкого водорода недостаточно низка для существующих

333

промышленных сверхпроводников). Накопительные кольца имеют общие прямолинейные участки, на которых происходит столкновение встречных пучков с общей энергией сталкивающихся частиц 6 ТэВ. Во время нашего визита в ЦЕРН в июне 1989 года его директор Карло Руббиа рассказал, что существует проект, согласно которому ЦЕРН поставит в Протвино разработанный в ЦЕРНе источник антипротонов и установка будет работать на столкновении пучков протонов и антипротонов; при этом исчезнет необходимость в двух ускорительно-накопительных кольцах, весь проект будет дешевле, и главное – его можно будет осуществить значительно раньше. Большую часть времени мы были свободны и работали – Люся продолжала работу над своей книгой, я тоже что-то делал. По вечерам мы выезжали в окрестности Протвино, очень живописные, и собирали грибы, потом Люся их жарила. На два дня нам пришлось прервать нашу спокойную жизнь и съездить в душную Москву в связи с ремонтом. Однажды к нам в Протвино неожиданно приехали Ю. Н. Афанасьев, Л. М. Баткин, Л. В. Карпинский, Ю. Ф. Карякин, еще два или три человека – я сейчас не помню, кто именно. Они приехали в связи с проектом организации дискуссионного клуба с задачей обсуждения основных проблем перестройки – экономических, социальных, юридически-правовых, экологических, международных. Мы придумали название клуба – “Московская трибуна”. Главным аргументом необходимости организации такого клуба как одного из зачатков легальной оппозиции была оценка существовавшего в то время политического положения в стране как очень противоречивого, с опасными симптомами сдвига “вправо”, в том числе назывались прекращение свободной подписки на газеты и журналы, издание постановлений, ограничивающих свободу кооперативов и узаконивающих налоговый пресс на них, практическое замораживание экономической реформы, ограничения гласности, недемократический характер XIX партконференции, отсутствие решения проблемы НКАО, в дальнейшем (уже после первой встречи) принятие антидемократических указов о митингах и демонстрациях и полномочиях специальных войск МВД. Был принят первый вариант обращения инициативной группы “Московской трибуны”, на основании которого через несколько месяцев она была организована. Я согласился войти

334

в инициативную группу. Но фактически Баткин и другие играют в деятельности “Трибуны” гораздо большую роль, я же в значительной степени пассивен. В начальный период организации “Трибуны” не все шло гладко, но в целом она представляется интересным и важным начинанием.

В те же месяцы я оказался вовлеченным в другую общественную организацию, гораздо более массовую, с драматической историей становления и с неясными, но, возможно, большими перспективами влияния на общественную жизнь и сознание. Речь идет о “Мемориале”. Еще задолго до XIX партконференции группа молодых людей, в их числе Пономарев, Самодуров, Игрунов, Леонов и Рогинский, выступила с инициативой создания мемориального комплекса жертвам незаконных репрессий – сначала, кажется, речь шла только о памятнике, потом о целом комплексе, включающем также музей, архив, библиотеку и т. п. С большой быстротой идея распространилась по всей стране. В Москве и во многих других местах сформировалось общественное движение, ставящее своей целью поддержку создания мемориального комплекса, причем не только в Москве, а и в других местах, в том числе и там, где были расположены основные сталинские лагеря рабского труда и уничтожения. Движение стало ставить перед собой не только историко-просветительские цели, но и помощь оставшимся в живых жертвам репрессий – юридическую и моральную. На XIX партконференции Афанасьевым было передано обращение движения с несколькими тысячами подписей. Конференция приняла постановление о создании памятника жертвам репрессий (только памятника, т. е. фактически это было просто подтверждение не выполненного за 27 лет решения XXII партийного съезда). Движение стало принимать организационные формы, к нему примкнули так называемые творческие союзы – Союз кинематографистов, Союз архитекторов, Союз дизайнеров и другие, а также “Литературная газета”. Они стали именоваться “члены-учредители”, что, конечно, не совсем правильно, лучше бы – коллективные члены. Был открыт счет “Мемориала”, на него стали поступать взносы от граждан и перечисления от концертов, лекций, демонстраций фильмов. Наконец, с помощью письменного опроса на площадях Москвы был создан Общественный совет “Мемориала”. Прохожих просили назвать тех, кого они хотят

335

видеть в Общественном совете – любое число кандидатур. Набравшим наибольшее число голосов было предложено войти в Общественный совет. В их числе оказался я и согласился, так же как большинство тех, кто получил доверие людей. Отказался от вхождения в Общественный совет А. И. Солженицын. В декабре, уже будучи в Штатах, я позвонил ему, чтобы поздравить с 70-летием. В этом разговоре Солженицын объяснил свой отказ двумя причинами. Во-первых, тем, что советские власти ответили на создание им “Архипелага ГУЛАГ” высылкой его с родины. Этот аргумент представляется мне неправильным. Общество “Мемориал” не несет ответственности за действия властей. Второй аргумент – опасение, что идеологическая линия “Мемориала” не соответствует его представлениям об исторической науке. Поясняя свою мысль, он сказал, что принципиально недопустимо ограничиваться осуждением только сталинских репрессий и, тем более, осуждением репрессий только против тех, кто на самом деле были соучастниками преступлений. Преступления режима начались в 1917 году и продолжаются до сих пор, это одна цепь физического уничтожения народа и его лучших представителей, развращения народа, обмана, жестокости, лицемерия и демагогии ради власти и ложных целей коммунизма. Эту цепь преступлений начал Ленин, поэтому его личная вина перед народом и историей огромна, но тема преступлений Ленина – все еще табу в СССР, и, пока это так, Солженицыну нечего делать в “Мемориале”. Кончил Солженицын пожеланиями успеха мне в борьбе, которую я веду в СССР в соответствии с обстановкой и возможностями. Конечно, я воспроизвел тут слова Солженицына по памяти, дополняя фрагментами других его выступлений, а также используя собственную их интерпретацию. Что можно сказать по существу? В многочисленных дискуссиях на собраниях “Мемориала”, в различных проектах Устава, в личных беседах все время звучит тема необходимости расширения временных рамок зоны интересов “Мемориала” за пределы эпохи сталинской власти, необходимости более четкой и исторически верной идеологической платформы. Вместе с тем, необходимо учитывать, что “Мемориал” – массовая организация, формирующаяся на основании некоторого массива основных идей, целей и представлений, общих для всех ее членов, при условии взаимной

336

терпимости в других вопросах. При этом “Мемориал” действует в условиях советской действительности, при крайне настороженном, а быть может – просто враждебном к нему отношении. Поэтому мне представляется правильной осторожная формулировка устава, в которой речь идет о жертвах сталинских репрессий и других жертвах террористических и незаконных методов управления государством. Что авторы устава и “Мемориал” в целом не впали в конформизм – ясно из реакции властей, ЦК, из всех трудностей легализации “Мемориала”.

Чтобы больше не возвращаться к моему разговору с Солженицыным, расскажу еще о некоторых его моментах. Я позвонил из Ньютона в начале дня. Подошла Аля, жена Александра Исаевича. Мы поговорили несколько минут, потом она позвала Александра Исаевича, заметив, что он сам никогда не подходит к телефону. Произошел тот разговор, о котором я уже написал. В конце я сказал, в ответ на его пожелания успехов, о важности его писательской работы и добавил: “Александр Исаевич, между нами не должно быть недоговоренностей. Вы в своем “Теленке” глубоко меня обидели, оскорбили. Речь идет о ваших высказываниях о моей жене, сделанных как в явной форме, так и в ряде мест без указания имени, но совершенно ясно, о ком идет речь. Моя жена – совершенно не тот человек, как вы ее изображаете, и ее роль в моей жизни совсем иная. Она бесконечно верный, самоотверженный и героический человек, никогда никого не предававший, далекий от всяких салонов, диссидентских и не диссидентских, никогда не навязывавший мне никаких “наклонов””. Александр Исаевич несколько секунд молчал – очевидно, он не привык, чтобы кто-то обращался к нему с такими прямыми обвинениями. Затем он сказал: “Хотел бы верить, что это так”. Эта фраза по обычным меркам не была, конечно, извинением, но для А. И., видимо, и это было большой уступкой.

Осенью 1988 года я впервые выступал на митинге. Он был созван “Мемориалом” около Дворца спорта Автодорожного института[i]. Люся отвезла меня туда на машине, но сама не могла присутствовать, так как машину пришлось поставить на довольно большом расстоянии от места митинга и ей с ее ногами было бы трудно дойти. Собравшиеся – несколько сот человек, может больше тысячи – узнали меня,


[i] Указанный митинг проходил в мае 1988 г. около Дворца спорта “Динамо”.

337

и мне пришлось, после нескольких других ораторов, выступить. Я, конечно, заранее не готовился, но, кажется, получилось удачно, в отличие от моего следующего выступления, на конференции “Мемориала” в октябре, где я должен был говорить первым и читал по бумажке заранее подготовленный текст, вышло позорно скучно.

Эта конференция готовилась как учредительная; она должна была принять устав и объявить о создании всесоюзного историко-просветительского общества “Мемориал”. Но примерно за неделю в ЦК под разными малопонятными предлогами начали возражать против проведения учредительной конференции; в частности, это произошло при встрече Юдина (какого-то начальника из ЦК) с секретарями творческих союзов-учредителей. Те испугались и потребовали от исполнительного комитета (рабочего органа “Мемориала”) отложить проведение учредительной конференции. На самом деле в ЦК, конечно, просто боялись создания массовой независимой (трудно управляемой) общественной организации, в которой к тому же участвуют многие пользующиеся известностью люди. Исполнительный комитет, опасаясь разрыва с членами-учредителями, от которых мы зависели материально, и с санкции Общественного совета изменил характер конференции – вовсе отменить ее или перенести на более поздний срок было невозможно: люди с мест уже съезжались. Учредительную конференцию назначили на 17 декабря, но ее проведение опять было сорвано, и она состоялась лишь в конце января. Одновременно возникла атака на “Мемориал” по еще одному направлению – представители “Мемориала” в середине декабря были лишены доступа к банковскому счету “Мемориала” (кажется, по устному указанию того же Юдина директору банка). Формальный предлог – что “Мемориал” официально не зарегистрирован. За неделю перед назначенной в январе учредительной конференцией члены Общественного совета “Мемориала”, в их числе Афанасьев, Бакланов, Евтушенко, были вызваны в ЦК. Меня первоначально не позвали, но вызванные заявили, что без меня они не поедут, и в последний момент за мной заехал на машине Пономарев. По дороге он рассказал мне ситуацию со счетом, а также предупредил, что будет оказываться большое давление с целью добиться отсрочки учредительной конференции.

338

Но дальше откладывать мы не можем, не имеем права. На местах члены “Мемориала” подвергаются большому давлению, ситуация становится опасной. Мы должны заявить, что, если нам не будет предоставлено помещение, мы проведем конференцию на квартирах. Я сказал, что полностью с ним согласен. У подъезда ЦК я распрощался с Пономаревым и прошел наверх. Заседание проходило под председательством Дегтярева – заместителя нового заведующего идеологическим отделом ЦК Вадима Медведева, который недавно сменил на этом посту А. Н. Яковлева. Дегтярева Медведев пригласил из Ленинграда, где он, как мне сказали, активно поддерживал “Память”[i]. Дегтярев начал свое выступление очень агрессивно. По поводу счета он заявил, что “Мемориал” не имеет права распоряжаться этим счетом, поскольку Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, принятое вскоре после XIX партконференции, поручает создание памятника жертвам сталинских репрессий Министерству культуры СССР, значит ему принадлежат все собранные средства. Члены Общественного совета энергично возражали, ссылаясь на то, что средства собирались целевым образом для “Мемориала” и все, кто давал деньги, знали это, что подтверждается объявлениями в прессе; передача денег Министерству культуры явилась бы совершенно незаконной и вызовет бурю протестов. Тогда Дегтярев слегка сменил тон и сказал, что “Мемориал” не может владеть счетом, поскольку он не зарегистрирован. Затем Дегтярев пустился в рассуждения о том, что вскоре будет принято постановление о создании при райисполкомах (?!) комиссий по расследованию сталинских преступлений, местные группы “Мемориала” вольются в эти комиссии, таким образом исчезнет необходимость в создании общества “Мемориал” и не надо проводить учредительную конференцию. Помощник Дегтярева добавил, что проект устава совершенно не доработан юридически и его как коммуниста поразило, что там нет слова “социализм”. Мы отвечали резко, почувствовав опасность. Я, в частности, сказал, что официальная комиссия и общественная организация – это разные вещи. Значение общественной организации – именно в ее независимости, и потерять эту независимость мы не согласимся ни за что. Если нам будет отказано в поддержке и помещении, мы проведем учредительную


[i] С 1987 г. “Память” – самоназвание нескольких организаций русской националистической ориентации.

339

конференцию на квартирах (я выполнил совет Пономарева). Что касается слова “социализм”, то устав – не программа партии, там нет места таким теоретическим рассуждениям. Выходя с совещания, я спросил Афанасьева: “Ну как?” (Я имел в виду общую ситуацию и, в особенности, позицию ЦК; Афанасьев, конечно, именно так и понял мой вопрос.) Он ответил: “Очень плохо”. Но, по-видимому, это была психологическая атака перед принятием решения, и мы ее выдержали. Такие арьергардные атаки в практике властей – обычная вещь, мы много раз с ними встречались. Накануне конференции меня вызвал в ЦК В. А. Медведев. Обсуждались те же темы, но в гораздо более дружеском тоне. Вернувшись домой, я узнал, что по указанию ЦК остановлено печатание “Вестника “Мемориала”” – издания, предназначенного для раздачи участникам конференции. Причина – наличие там двух “крамольных” материалов: сообщения с требованием вернуть советское гражданство А. И. Солженицыну и опубликовать “Архипелаг ГУЛАГ”, а также моей предвыборной программы. Я позвонил по телефону сначала Дегтяреву, затем Медведеву, говорил необычайно для меня резко (Люся утверждает, что она впервые такое от меня слышала). Я спрашивал: “Это запрет или рекомендация? Если запрет, то вы принимаете на себя большую ответственность. Если рекомендация – то мы вправе с нею не считаться”. Медведев отвечал, что “мы не запрещаем вам печатать, что вы хотите, это не наша функция, но от того, как вы поступите, будет зависеть наше отношение к “Мемориалу””. Я говорю: “Мы все это уже учли, решили печатать все, как подготовлено, дайте указание отменить запрет на печатание!” Медведев: “Мы не давали такого запрета”. Я: “Вы прекрасно знаете, что это не так! Отмените запрет!” Медведев ничего не ответил. Но через 20 минут печатание было возобновлено. Однако оказалось, что Афанасьев еще накануне согласился снять материал о Солженицыне, и на этом месте в газете появилось белое пятно. Учредительная конференция подтвердила ранее принятое решение.

Еще один телефонный разговор с Медведевым у меня произошел в апреле. Четыре женщины в Иванове объявили голодовку, требуя возвращения верующим храма, отнятого в 30-е годы и занятого под склад. Я позвонил Медведеву

340

и просил его вмешаться. Он ответил, что ему ничего не известно об этом деле. Однако какой-то работник ЦК (я не знаю, до моего разговора или после) позвонил в горисполком Иванова и потребовал ни в коем случае не уступать “экстремистам” (этот термин фигурировал в местной прессе). При помощи обмана и угроз удалось заставить женщин прекратить голодовку. Председатель Комитета по делам церкви[i], склонный уступить верующим, был вскоре вынужден уйти в отставку (возможно, что тут были и другие причины).

Положение “Мемориала” продолжает оставаться крайне сложным и неопределенным и после учредительной конференции. “Мемориалу” до сих пор отказывают в регистрации на том основании, что единственный закон о правилах регистрации общественных организаций, принятый в 1932 году, относится не к общесоюзным организациям, а не более чем к республиканским. Все существующие общесоюзные организации созданы по постановлениям правительства и в регистрации якобы не нуждаются. “Мемориал” по-прежнему не имеет доступа к своему счету в банке. Местные организации и их члены подвергаются преследованиям. Некоторые мемориальцы хотели пикетировать Президиум Верховного Совета – с трудом удалось их отговорить. Я говорил во время Съезда с Медведевым и Лукьяновым, они ссылаются на то, что вскоре новый Верховный Совет примет закон о регистрации[ii]. Но когда это будет и не возникнет ли какого-либо противоречия с уставом “Мемориала”? Такое противоречие могут устроить нарочно...[iii]

В октябре я впервые присутствовал на Пагуошской конференции по приглашению Виталия Гольданского (руководителя советской секции). В качестве гостя была также приглашена Люся. Конференция проходила в местечке Дагомыс, недалеко от Сочи. Участники и многочисленные гости были размещены в фешенебельной интуристской гостинице. Там же проходили заседания. Все это, включая питание, конечно, за счет хозяев конференции. Так же был оплачен проезд участников (но Люся свой билет оплатила). Шел конец курортного сезона – море и бассейн были к услугам приехавших. По вечерам – виски-водка парти с обильной бесплатной выпивкой, некоторые не вполне соблюдали меру.

Для меня и Люси главное было понять, что происходит


[i] Правильное название: Совет по делам религий.

[ii] Андрей Дмитриевич имеет здесь в виду I съезд народных депутатов СССР, проходивший с 25 мая до 9 июня 1989 г.

[iii] Во время прощания руководителей страны с А. Д. Сахаровым во дворе Президиума АН СССР М. С. Горбачев сказал Елене Георгиевне: “После похорон мы подумаем, как увековечить память Андрея Дмитриевича”. Елена Георгиевна ответила: “Не надо думать! Зарегистрируйте “Мемориал” – вот и будет увековечение”. Через месяц, 16 января 1990 г., был зарегистрирован Московский “Мемориал”. Всесоюзный “Мемориал” был зарегистрирован фактически только 12 апреля 1991 г. в форме “межреспубликанской организации”.

341

на секциях (по вопросам экологии, сокращений стратегических вооружений, равновесия обычных вооружений в Европе, запрещения химического оружия, контроля над сокращением вооружений, проблем развития Третьего мира, контроля над ядерными испытаниями) и на пленарных заседаниях. Моя позиция тут такова – если коэффициент полезного действия работы пагуошцев очень мал, но отличен от нуля, то в силу огромного значения глобальных проблем существование Пагуошского движения в конечном итоге оправданно. Мы были свидетелями довольно низкого уровня обсуждения проблем (в особенности, это относилось к экологии); по-моему, это следствие того, что многие стали профессионалами борьбы за... (мир, среду обитания, разоружение, все равно за что) – это не способствует объективности и научному подходу. Еще более меня огорчило, что Движение как бы работает само на себя, не имея прямых выходов в правительственные круги и в масс-медиа. Все же я думаю, что есть косвенный положительный эффект – через личные контакты участников Движения в научных и правительственных кругах. Так что – пусть работают. Но без меня! На конференции я выступил по докладу секретаря Движения, особенно уделив внимание экологическим проблемам, в том числе опасности для генофонда, вызванной накоплением вредных мутаций в результате химизации жизни на Земле. С очень интересным предложением, касающимся сохранения тропических лесов, выступила Люся. Она предложила, чтобы все страны отчисляли определенный процент своего национального дохода в пользу стран – хозяев тропических лесов, которые прекратят вырубку лесов (и начнут их восстановление). Это была бы справедливая плата за кислород, в конечном счете за жизнь. Сумма отчислений должна быть такова, чтобы сделать вырубку лесов экономически невыгодной не только для государства – хозяина лесов, но и для всех его граждан. Пока идея Люси не получила должной поддержки и распространения.

Еще в июле я был приглашен принять участие в “круглом столе” в редакции журнала “Век XX и мир” на тему “Мировая революция, конвергенция и другие глобальные концепции” (название темы было сформулировано как-то иначе – я не помню). Я заранее подготовился к своему выступлению – мне кажется, что получилось удачно. Я говорил

342

о взаимосвязи основных глобальных проблем и о том, что единственным кардинальным решением, обеспечивающим выживание человечества, является конвергенция – совокупность встречных плюралистических изменений в капиталистической и социалистической системах. Я утверждал, что сейчас беспредметно спорить, возможна ли конвергенция, – она уже идет, в социалистическом мире это – перестройка. В январе или феврале материалы “круглого стола” были опубликованы в журнале “Век ХХ и мир”[i].

Другой “круглый стол”, в котором я принял участие, состоялся в ноябре по инициативе “Огонька”[ii]. Тема – “Политические, культурные и экономические аспекты перестройки”. Были американские и советские участники – последние явно выступали на более высоком уровне.

Осенью 1988 года ко мне дважды обращалась редакция “Нового мира” (редактор С. П. Залыгин) с просьбой о поддержке.

В первый раз это был вопрос о публикации “Чернобыльской тетради” Григория Медведева. Я написал предисловие к этой волнующей документальной повести, написанной специалистом-атомщиком, ранее работавшим в Чернобыле и находившимся там сразу после аварии. Публикация встречала очень большое сопротивление со стороны ведомств, причастных к аварии. Я подписал составленное С. П. Залыгиным письмо к М. С. Горбачеву с просьбой о разрешении публиковать повесть. Я обычно редко подписываю документы, составленные не мной, но тут отступил от этого правила, хотя стиль письма был мне совершенно чужд.

Другой раз это было еще более громкое дело – о публикации в “Новом мире” “Архипелага ГУЛАГ” А. И. Солженицына. Залыгин добился разрешения публиковать это главное произведение Солженицына в журнале начиная с январского номера 1989 года. На обложке одного из осенних номеров при этом предполагалось напечатать соответствующее объявление. Но политическая конъюнктура “в верхах” в который раз изменилась, и от ЦК поступила команда отменить публикацию. Залыгин отказался. Тогда команда была передана непосредственно в типографию, где уже печатали обложки. Большая часть тиража обложек была уничтожена. Таковы нравы “телефонного права”. Я тогда


[i] В январе, в № 1 (в частности, А. Сахаров “Плюрализм – это конвергенция”).

[ii] Материалы этого “круглого стола” – см. в № 50 журнала “Огонек” за 1988 г.

343

подписал совместное письмо от имени Залыгина и моего, адресованное, конечно, опять Горбачеву.

В обоих случаях был, правда далеко не сразу, положительный результат. Произошло ли новое изменение конъюнктуры или сработало наше письмо, вряд ли мы когда-нибудь узнаем[i].

В середине октября 1988-го ко мне подошел Е. Л. Фейнберг и сказал, что по просьбе Сагдеева он хочет обсудить со мной, согласен ли я стать членом Президиума Академии. Он добавил, что Сагдеев почему-то стесняется говорить на эту тему сам. По мнению Е. Л., было бы очень важно, чтобы в Президиум вошел человек, способный удерживать теперешних членов от всяческих их безобразий. Я сказал, что подумаю, но в душе склонялся к тому, что это во всяком случае гораздо важней, чем Фонд, и менее обременительно. Я, конечно, обсудил этот вопрос с Люсей. Она как-то пассивно (но скорей отрицательно) отнеслась к этому и не дала мне определенного совета. На другой день я сказал Е. Л., что был бы согласен. Вскоре после этого позвонил сам Сагдеев, я повторил ему то же самое, он поблагодарил меня за это решение и добавил, что он сам выдвинут в члены Президиума, но в силу ряда причин не может войти в Президиум и хочет предложить мою кандидатуру. Сагдеев не упомянул о Е. Л. Фейнберге, не сослался на него. Через несколько дней, 20 октября, состоялись довыборы членов Президиума, взамен ушедших по возрасту, по списку, составленному Президиумом. Сагдеев отказался от баллотировки и предложил мою кандидатуру, вызвав аплодисменты зала. При этом он поставил в трудное положение другого кандидата в члены Президиума, академика Гапонова-Грехова, который за несколько дней до этого уступил свое место Сагдееву, но совсем не был готов уступить его мне. В результате он до перерыва не отказался (не решился), а после перерыва, когда уже было поздно отказываться, так как были составлены списки и отпечатаны бюллетени, призвал всех вычеркивать его фамилию и голосовать за меня. Свыше 80 человек его не послушались и голосовали против меня. Но все же я получил большинство голосов – числа не помню.

На первом же заседании Президиума, на котором я присутствовал, я “уцепился” за выборы нового директора Института


[i] “Архипелаг ГУЛАГ” был впервые напечатан в нашей стране в журнальном варианте (“главы из книги”) в номерах 8 – 11 за 1989 г. журнала “Новый мир”.

344

водных проблем АН СССР. Этот институт и его бывший директор ответственны за многие экологические преступления, и было неясно, какова будет позиция нового директора. По моему предложению Президиум рассмотрел на одном из своих заседаний (к сожалению, без меня) этот вопрос. В дальнейшем я несколько раз пытался добиваться более правильной позиции Президиума в ряде ключевых вопросов – как эколого-экономических, так и организационных. Это были, в частности, два обсуждения вопроса о целесообразности строительства канала Волга – Чограй, о строительстве Крымской АЭС и других особо опасных станций, ряд вопросов выборов директоров институтов АН и, наконец, – выборы от Академии наук народных депутатов. К сожалению, мне не хватает умения организовать поддержку и, в еще большей степени, – информации. Я все же надеюсь, что что-то полезное сумею сделать.

ГЛАВА 4 За рубеж

345

ГЛАВА 4

За рубеж

20 октября также, по совпадению, получил разрешение еще один относящийся ко мне вопрос – Политбюро ЦК КПСС отменило запрет на мои поездки за рубеж. В таком решении были крайне заинтересованы Велихов и другие руководители Фонда. Велихов дважды обращался к Горбачеву с письмами по этому поводу и наконец решился напомнить ему об этом лично во время приема президента Бразилии. Горбачев сказал, что вопрос будет поставлен на Политбюро. Но, вероятно, самое главное, что к этому времени по просьбе Велихова Юлий Борисович Харитон дал письменное поручительство за меня (кажется, он потом повторил его устно на заседании Политбюро 20 октября). Я не знаю, что именно написал Ю. Б. в своем поручительстве – то ли что я не могу знать ничего, что представляет интерес после 20 лет моего отстранения от секретных работ, то ли что я человек, которому безусловно можно доверять и который никогда ни при каких условиях не разгласит известных ему тайн. Во всяком случае, поручительство возымело свое действие. Это необычное действие Харитона безусловно было актом гражданской смелости и большого личного доверия ко мне.

6 ноября я впервые в своей жизни выехал за рубеж для участия в заседании Совета директоров Фонда. Меня также использовали для многочисленных выступлений на собраниях потенциальных или реальных донаторов[i] Фонда. Визнер придавал особое значение такого рода деятельности. Фонд крайне нуждался в материальной поддержке (ведь он


[i] От латинского donator (“даритель”).

346

со своими дорогостоящими поездками через океан постоянно находится на грани банкротства) и не менее – в моральной поддержке. Мне многие говорили, что весь авторитет Фонда основывается на моем личном участии в нем. Было также много встреч по ранее полученным мною приглашениям, по моей инициативе и встреч с государственными деятелями. В эту первую поездку я поехал без Люси. Мы многократно ранее заявляли, что не претендуем на совместную поездку – чтобы не затруднять принятия решения обо мне. Сейчас мы не могли отступать от своих слов. Кроме того, Люсе было необходимо поработать над ее второй книгой. После моего отъезда несколько дней ей пришлось пробивать поездку правозащитной группы (Ковалева, Чернобыльского и др.). Сотрудники Московской конторы Фонда оказались совершенно неспособными к подобного рода несложной организационной деятельности.

Сразу по прибытии в Нью-Йорк, а затем в Бостон меня встретили толпы корреспондентов с лампами-вспышками и микрофонами. На пресс-конференции в Бостоне я говорил о противоречивом характере происходящих в нашей стране процессов, об августовских указах[i], о дефектах реформы Конституции и выборной системы. Я также говорил о крымских татарах, о Нагорном Карабахе, об оставшихся в заключении узниках совести – Мейланове, Кукобаке (теперь они на свободе). Все эти темы потом вошли в большинство моих публичных выступлений в эту и следующую зарубежные поездки. На фондовых встречах я говорил о своих сомнениях относительно Фонда (выступая в Метрополитен-Музеум, я сравнил Фонд с многоножкой из известной притчи, у которой так много ног – я имел в виду директоров и аппарат – что она не знает, с какой ноги начать, и поэтому не может сдвинуться с места; к слову сказать, в Метрополитен в это время как раз проходила замечательная выставка Дега, и нам с Таней показали ее). Визнер был очень разочарован тем, что я недостаточно рекламирую Фонд. Но я не мог говорить не то, что думаю. Велихов и Визнер рассчитывали собрать несколько миллионов долларов, до 10. Собрали очень мало, менее миллиона, и я был, видимо, плохой приманкой для донаторов. Заседание Совета директоров тоже разочаровало меня. Там не было никаких ярких тем или обсуждений. Единственная новая тема – о создании устройства


[i] Имеются в виду указы Президиума Верховного Совета СССР “О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций в СССР” и “Об обязанностях и правах внутренних войск Министерства внутренних дел СССР при охране общественного порядка” (эти указы датированы 28 июля 1988 г.).

347

для уничтожения ракет с ядерными зарядами, если обнаружится, что они запущены по ошибке. Но это тема не для финансируемых Фондом исследовательских групп, а для дипломатов и научно-конструкторских бюро, занимающихся ракетами, их управлением и средствами связи с ними. На заседании был решен вопрос о создании Группы проекта для рассмотрения проблем свободы передвижения и свободы убеждений в СССР и США и пенитенциарной системы в СССР, США и Швеции. Как я уже писал, меня удручает сугубо академический характер этих работ в сочетании с торжественным преувеличением их значения. Может быть, я чего-то не понимаю? В моих встречах с государственными деятелями – Рейганом, Бушем (тогда вновь избранным президентом), Шульцем, Маргарет Тэтчер – тоже было много вопросов о правах человека. Похоже, что я пожинаю плоды собственной активности в семидесятые – восьмидесятые годы. Вполне законным был вопрос об условиях проведения в СССР международной конференции по правам человека. Этому, в основном, были посвящены встречи с Шульцем и Маргарет Тэтчер. Но эти встречи проходили до новых событий в СССР, в особенности до ареста членов комитета “Карабах”. Правда, еще через полгода их освободили (до суда) из-под стражи. Эти изменения наглядно показывают противоречивость и малую предсказуемость происходящих в нашей стране процессов, необходимость осмотрительности, в особенности при принятии долгосрочных решений.

Рейган произвел на меня впечатление обаятельного человека. Я пытался говорить с ним о проблеме СОИ в широком аспекте проблем международной стратегической стабильности и общих перспектив разоружения. Мне кажется, что Рейган как-то отключался от моих аргументов и повторял то же самое, что он всегда говорит, – что СОИ сделает мир более безопасным. К сожалению, то же самое я услышал от Теллера. Я встречался с ним в день его юбилея. Минут тридцать мы поговорили с ним до начала торжественного заседания в огромном зале, где множество людей в парадных туалетах уже собрались за столиками, готовые слушать ораторов. Теллер сидел в глубоком мягком кресле в полумраке. Я сказал несколько слов о параллелях в нашей судьбе, о том уважении, которое я чувствую к нему за занимаемую им принципиальную позицию, вне зависимости от того,

348

согласен я с ним или нет. Потом я это повторил в публичном выступлении другими словами. Теллер заговорил о ядерной энергетике – тут у нас не было разногласий, и мы быстро нашли общий язык. Я навел разговор на СОИ, поскольку именно ради выяснения глубинных основ его позиции в этом вопросе я приехал. Как я понял, основное, что им движет, – принципиальное, бескомпромиссное недоверие к СССР. Технические задачи всегда могут быть решены, если возникает настоятельная необходимость. Сейчас стала в повестку дня задача создания системы защиты от советских ракет, и она может и будет решена. Щит лучше, чем меч. За всем этим стоит подтекст: мы должны сделать такую защиту первыми – вы пытаетесь нас запутать, отвлечь в сторону, сбить с правильного пути и сами втихомолку делаете то же самое уже много лет. У меня уже не было времени отвечать – нас позвали в зал. Теллеру было трудно идти, кто-то его поддерживал. В зале меня ждала Таня, она сказала: “У вас на выступление только 15 минут, иначе мы опоздаем на последний шаттл[i]”. Я действительно уложился в 15 минут: 5 минут о судьбе и принципиальности, вспомнил, что Теллер поддерживал Сцилларда в вопросе о Хиросиме; 5 минут о роли идеи гарантированного взаимного уничтожения; 5 минут о военно-экономической и технической бесполезности СОИ, о том, что она только поднимает порог стратегической стабильности в сторону бЧльших масс оружия.

Я также сказал, что СОИ провоцирует переход неядерной войны в ядерную, что она увеличивает неопределенность стратегической и научно-технической ситуации и тем способствует возможности трагически опасных действий – от авантюризма или от отчаяния, что она затрудняет переговоры о разоружении. По окончании выступления Таня и Рема схватили меня под руки и буквально выволокли из зала. Я только успел попрощаться с Теллером и помахать рукой залу. Потом какая-то газета писала, что Сахарова уволокли приставленные к нему агенты КГБ. При выходе из зала меня приветствовал военный в парадной форме, весь в орденах и аксельбантах, пожелал успеха. Я чуть было не ответил ему тем же. Это был генерал Абрахамсон, руководитель программы СОИ.

При встрече с Бушем я говорил о том, как важно, если США примут доктрину отказа от применения ядерного оружия


[i] В данном случае имеется в виду самолет, совершающий регулярные челночные рейсы между Нью-Йорком и Бостоном (по-английски shuttle “челнок”).

349

первыми. СССР при этом тоже должен будет подтвердить в законодательном, конституционном порядке свой прежний отказ. При этом возникнет гораздо большее доверие и создадутся предпосылки для достижения стратегического равновесия в области обычных вооружений. Сейчас наличие ядерного оружия, которое якобы может быть в случае необходимости применено первым, создает только иллюзию безопасности. Ядерная война – самоубийство человечества, и никто не решится ее начать, ведь ясно, что при вступлении на этот путь неизбежна эскалация, остановить ее будет невозможно. Нельзя угрожать тем, что никогда не будет применено. Но иллюзия ядерной безопасности от гарантированного уничтожения имеет и другую сторону. У Запада нет достаточного внимания к обычным вооружениям. Буш достал из кармана групповую семейную фотографию – люди разных поколений на каких-то скалах на берегу моря. Он сказал: “Вот гарантия того, что мы никогда не применим ядерное оружие первыми. Это – моя семья: жена, дети, внуки. Я не хочу, чтобы они погибли. Такого не хочет ни один человек на Земле”. Я: “Но, если вы исходите из того, что не будете первыми применять ядерное оружие, об этом необходимо официально заявить, закрепить в законе”. Буш промолчал.

Я не перечисляю всех других встреч и бесед в Вашингтоне и Нью-Йорке – их было много. Упомяну лишь беседу в Институте Кеннана, которую вел П. Реддавей.

Вторую часть своего срока пребывания в США я пытался избегать официальных встреч, поочередно жил в домах Тани-Ремы и Лизы-Алеши в Ньютоне и Вествуде (около Бостона), общался с детьми и внуками. Я впервые увидел дочь Лизы и Алеши Сашу. Она мне очень понравилась – живая, умная, смелая и в то же время ласковая. Появление Саши, напомню читателю, стало возможным в результате борьбы за приезд к мужу ее будущей мамы (можно ли так сказать? будущей ведь была Саша).

Я за эту вторую (“тихую”) часть своего пребывания в США много работал над книгой – я надеюсь, что в какой-то мере приблизил ее затянувшийся выход в свет[i]. Встречался с людьми из Эмнести, дал им телеинтервью о смертной казни.

В это время вновь обострились азербайджанско-армянские проблемы. Начались погромы и насилия в Кировабаде[ii]. Ситуация там была ужасающей – сотни женщин и детей скрывались


[i] Имеется в виду работа над “Воспоминаниями”.

[ii] Ныне – Гянджа.

350

в церкви, которую с трудом обороняли солдаты, вооруженные лишь (так писалось в сообщениях) саперными лопатками. Солдатам действительно было трудно, и вели они себя героически. Среди них были погибшие. Вскоре поступили сообщения о большом числе убитых армян. Как потом выяснилось, сообщения поступали от одного человека, не вполне точного и ответственного, скажем так. Но в Москву они поступали уже по разным каналам и выглядели как независимые и достоверные. Люся, поверив этим сообщениям (да и трудно было не поверить), передала по телефону их мне в США, и я использовал сообщенные цифры в телефонограмме Миттерану (он как раз приехал в Москву с официальным визитом, и я звонил ночью во французское посольство) и в публичном заявлении. Это была одна из нескольких допущенных мною в последние годы досадных ошибок. Конечно, не надо было, по крайней мере, использовать конкретные цифры.

В первые дни декабря в США приехал М. С. Горбачев. Он выступил на Генеральной Ассамблее с большой речью, в которой сообщил о решении советского правительства сократить свои вооруженные силы на 10% и вывести часть войск из Восточной Европы. Это, конечно, было необычайно важное заявление, акт большой государственной смелости. Вместе с тем я продолжаю думать и настаивать, что вполне возможно гораздо большее сокращение армии (с несравненно большими внешне- и внутриполитическими последствиями) – на 50%, причем реальное сокращение такого масштаба возможно лишь в результате уменьшения срока службы в армии.

Сегодня, когда я пишу эти строчки, поступило сообщение о том, что Верховный Совет принял решение отозвать из армии студентов, призванных со второго курса в прошлом году (в этом году уже не призывали)[i]. Это очень радостное известие. Среди демобилизованных будет мой племянник Ваня Рекубратский, сын Маши.

7 декабря, в дни пребывания Горбачева в США, произошло ужасное несчастье – катастрофическое землетрясение в Армении, сопровождавшееся огромными человеческими жертвами и разрушениями. Горбачев прервал свою поездку и вскоре из Москвы вылетел в район бедствия.

В те же дни, а именно 8 декабря, я должен был по приглашению Миттерана лететь в Париж, на торжественную


[i] Упомянутое Постановление Верховного Совета СССР датировано 11 июля 1989 г.

351

встречу, посвященную 40-летию Всеобщей Декларации прав человека. Я заранее, еще 7-го числа, узнав от Люси по телефону о землетрясении, написал обращение с призывом о международной помощи Армении, раздавал его корреспондентам в аэропортах и зачитывал на пресс-конференциях. Я прилетел в Париж утром 9 декабря (вместе с Эдом Клайном и его женой Джилл). Вечером туда же прилетела Люся из Москвы по приглашению жены президента Даниэль Миттеран. До ее приезда я успел дать краткое интервью в аэропорту, потом состоялась пресс-конференция в советском посольстве (я согласился на ее проведение еще в США, по телефону) и вечером телеинтервью по популярной французской телепрограмме Антенн-2. Еще в аэропорту меня встретила Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти, редактор “Русской мысли”. Люся ее знала еще с 1975 года и была с ней в очень хороших отношениях. Я познакомился с Ириной Алексеевной в США, куда она специально приезжала. Впоследствии, когда я узнал ее ближе, я тоже вполне оценил ее. Я пригласил Ирину Алексеевну присутствовать на пресс-конференции – она пошла туда, заметив, что впервые идет в советское посольство. На пресс-конференции я был в центре внимания, но кроме меня там был Бурлацкий и кто-то из его группы[i] – они тоже приехали на 40-летие Всеобщей Декларации. Я говорил то же самое, что всегда, быть может даже чуть-чуть резче, чем обычно. Я говорил, что сотрудничество Запада с СССР должно вестись с открытыми глазами, с тем чтобы оно способствовало перестройке и поддерживало новые силы. Тут произошел такой эпизод. Бурлацкий, как бы резюмируя мое выступление, сказал, что Запад должен поддерживать перестройку всеми средствами безусловно. Мне пришлось перебить его и сказать, что смысл моего выступления прямо противоположный – никакой (долгосрочной) безусловной поддержки, только такая политика, при которой ясно, что поворот от перестройки будет означать конец сотрудничества Запада и нашей страны. Из группы Бурлацкого выступал какой-то медик и говорил страшные вещи про нашу педиатрию – большая детская смертность, отсутствие лекарств, хороших больниц, одноразовых шприцев и т. п. На пресс-конференции мне был задан вопрос об использовании в СССР психиатрии в политических целях. Отвечая на этот вопрос, я, в частности, обращаясь к редактору “Русской


[i] Имеется в виду “Общественная комиссия международного сотрудничества по гуманитарным вопросам и правам человека”, созданная при Советском комитете за европейскую безопасность и сотрудничество в ноябре 1987 г.

352

мысли” (в этой газете были по этому поводу напечатаны два письма Подрабинека), сказал, что в моей статье в сборнике “Иного не дано” есть неудачная формулировка: не имея точной и представительной статистики, я не должен был утверждать (основываясь лишь на личном впечатлении и личном опыте), что большинство людей, преследуемых по политическим причинам, не являются здоровыми. Эта моя фраза – ошибка.

На следующий день была большая официальная программа. Мы с Люсей имели содержательные, неформальные беседы с премьером Франции и президентом. Нас принимали как гостей Республики – так нам объяснили – с исполнением “Марсельезы” и великолепием церемониала. Трудно было сохранить достаточно важный вид, когда нас вели между двумя рядами гвардейцев в парадной форме, с обнаженными палашами, опущенными к нашим ногам. Основными темами бесед были – трагедия Армении и важность международной помощи, проблема Нагорного Карабаха, вопрос о судьбе иракских курдов. Последний вопрос мы считали необходимым обсуждать, так как знали, что Ирак направил часть своих военных сил, освободившихся после прекращения военных действий ирано-иракской войны, против курдов. В особенности нас волновали сообщения о применении против курдских деревень отравляющих веществ. Мы говорили о курдской проблеме во Франции, учитывая ее тесные связи с Ираком. Премьер-министр Рокар и президент Миттеран подтвердили, что правительство Франции озабочено событиями в иракском Курдистане. Правда, Рокар выражал сомнения в точности сообщений о применении отравляющих веществ (Миттеран – нет). Рокар сказал, что проблема является очень деликатной, затрагивает сложные международные отношения и интересы. Лидер иракских курдов Барзани-младший (сын известного в прошлом лидера) во время войны якобы сотрудничал с Ираном. Рокар и Миттеран заверили нас, что вопрос находится в центре внимания, уже принято (или готовится – не помню) решение о приостановке военной помощи Ираку. Что касается других санкций, то это дело очень сложное, неоднозначное по своим последствиям. Разговоры продолжались во время обеда у Миттерана и во время ужина после торжественной церемонии во дворце Шайо. На ужине я сидел с госпожой

353

Даниэль Миттеран – она говорила о своих планах помощи жертвам землетрясения и беженцам армяно-азербайджанского конфликта. Люся сидела между Миттераном и Генеральным секретарем ООН Пересом де Куэльяром. Она пыталась использовать предоставившуюся ей возможность контакта с Генеральным секретарем ООН для разъяснения ему армяно-азербайджанских проблем. Переводчица находилась около меня, так что Люсе пришлось изъясняться по-английски самой, и она после мне сказала, что безумно устала за эти полтора часа. В конце ужина Перес де Куэльяр и Люся подошли к нашему столу, и Куэльяр сказал, что, если бы он знал об армянских проблемах то, что рассказала ему моя жена, он мог бы поставить эти вопросы перед Горбачевым во время их встреч в Нью-Йорке. Но он ничего не знал. Позже Алеша высказал некоторые сомнения относительно его незнания, так как незадолго до этого Генеральному секретарю были посланы армянскими организациями в США материалы о Нагорном Карабахе.

Еще до приезда Люси я вместе с Эдом и Джилл и приставленными ко мне сотрудниками французских сил безопасности совершил небольшую поездку по Парижу. Мы видели Собор Парижской богоматери, зашли внутрь. Это действительно удивительное создание человеческого труда и духа. Можно представить себе, что чувствовал человек XII или XIII века, входящий под эти великолепные, вознесенные ввысь своды, так отличающиеся от того, что окружает его в повседневной жизни. Конечно, мы все в детстве читали Гюго, и образы его книги тоже присутствуют в нашем воображении.

11 декабря мы с Люсей продолжили осмотр Парижа. Люся в 1968 году провела в Париже около месяца, она была одна и свободно ходила, где хотела. Сейчас у нас не было и малой доли тех возможностей, больше же всего сковывало наличие “секьюрити”. Все же мы поднялись на Монмартр, посмотрели церковь Сакре-Кэр и видели знаменитых уличных художников. Хотели спуститься на Пляс Пигаль и купить там чулки с люрексом (я говорю в шутку – с люэсом) для наших московских девиц-модниц, но “секьюрити” не разрешили, опасаясь большой толпы и уголовников. Действительно, когда мы проходили по соседней улице, в подворотне мы видели весьма специфическую группу молодых людей со злыми, наглыми лицами, с руками в карманах, где

354

вполне можно было предполагать все что угодно – кастет, свинчатку, складной нож с пружиной. Чулки мы купили в безумно дорогом магазине и не совсем такие, как хотели. Проезжая по улице, где расположены секс-магазины и кинотеатры, демонстрирующие картины соответствующего содержания, мы вдруг увидели в окно машины мирно идущую по тротуару знакомую пару. Это были Булат Окуджава с женой. Потребовалось приехать в Париж, чтобы их увидеть... Мы пообедали в итальянском ресторанчике с Ирой Альберти и Корнелией Герстенмайер, которая специально приехала из ФРГ, чтобы нас повидать (я видел ее впервые). К слову сказать, мы выяснили, что цены во Франции, вообще говоря, выше, чем в США, и это не компенсируется уровнем зарплаты. В дни нашего пребывания в Париже на всех улицах города были страшные пробки. Причина – забастовка работников метро; все, кто обычно им пользовался, ехали на собственных машинах. Нас выручала полиция сопровождения – бравые мотоциклисты с жезлами, которые на большой скорости лавировали между машинами, наклоняясь иногда больше чем на 45 градусов.

Вечером мы встретились с нашими друзьями – французскими учеными (в основном, математиками и физиками) в доме одного из них, не помню кого именно. Приехал также Юра Орлов. Вероятно, французы больше других помогали нам в наши трудные годы – я глубоко им благодарен. Квартира, в которую нас привезли, находилась на пятом или шестом этаже старого парижского дома. Было приятно оказаться там среди друзей. Мы очень интересно поговорили “за жизнь”, т. е. о положении в Советском Союзе и “куда мы идем”. Когда расходились уже поздно ночью, Юра сказал: “Мне приятно, что мои представления оказались не совсем оторванными от действительности”. В этот же (или следующий) вечер мы встречались с Володей Максимовым. Он, как всегда, в пылу борьбы с “носорогами” и их пособниками и пособниками пособников. Зашла речь о Горбачеве. Володя сказал: “Его “вычислило” КГБ, учитывая его положительные и отрицательные качества. Сейчас Горбачеву нет альтернативы, и мы обязаны с этим считаться”. Состоялись у нас также встречи с Лехом Валенсой, с министром Франции по правам человека и с Гарри Каспаровым.

ГЛАВА 5 Азербайджан, Армения, Карабах

355

ГЛАВА 5

Азербайджан, Армения, Карабах

13 декабря мы вылетели в СССР. В Москве к нам пришла группа ученых, имея на руках проект разрешения армяно-азербайджанского конфликта. Это, конечно, сильно сказано, но, действительно, у них были интересные, хотя и далеко не бесспорные идеи. Они – это три сотрудника Института востоковедения (Андрей Зубов и еще двое, фамилии которых я не помню). Вместе с ними пришла уже знакомая нам Галина Васильевна Старовойтова, сотрудница Института этнографии, давно интересующаяся межнациональными проблемами. Зубов, развернув карту, изложил суть плана. Первый этап: проведение референдума в районах Азербайджана с высоким процентом армянского населения и в районах Армении с высоким процентом азербайджанского населения. Предмет референдума: должен ли ваш район (в отдельных случаях сельсовет) перейти к другой республике или остаться в пределах данной республики. Авторы проекта предполагали, что примерно равные территории с примерно равным населением должны будут перейти в подчинение Армении из Азербайджана и в подчинение Азербайджану из Армении. Они предполагали также, что уже само объявление этого проекта и обсуждение его деталей повернет умы людей от конфронтации к диалогу и что в дальнейшем создадутся условия для более спокойных межнациональных отношений. При этом они считали необходимым на промежуточных этапах присутствие в неспокойных районах специальных войск для предупреждения вспышек насилия. От Азербайджана к

356

Армении, по их прикидкам, должны бы, в частности, отойти область Нагорного Карабаха, за исключением Шушинского района, населенного азербайджанцами, и населенный преимущественно армянами Шаумяновский район. Мне проект показался интересным, заслуживающим обсуждения. На другой день я позвонил А. Н. Яковлеву, сказал о том, что мне принесли проект, и попросил о встрече для его обсуждения. Встреча состоялась через несколько часов в тот же день в кабинете Яковлева. Я за вечер накануне подготовил краткое резюме достаточно пухлого и наукообразного текста проекта трех авторов. Именно мое резюме я первым делом дал прочитать Яковлеву. Он сказал, что как материал для обсуждения документ интересен, но безусловно при нынешних крайне напряженных национальных отношениях совершенно неосуществим. “Вам было бы полезно съездить в Баку и Ереван, посмотреть на обстановку на месте...” В это время зазвонил телефон. Яковлев взял трубку и попросил меня выйти к секретарю. Через 10–15 минут он попросил меня вернуться в кабинет и сказал, что говорил с Михаилом Сергеевичем – тот так же, как и он, считает, что сейчас невозможны какие-либо территориальные изменения. Михаил Сергеевич независимо от него высказал мысль, что будет полезно, если я съезжу в Баку и Ереван. “Практически вы могли бы взять кого-либо из вашей “Народной трибуны” (Яковлев нарочно перепутал название) и кого-то из авторов проекта”. Я сказал, что я хотел бы в качестве члена делегации иметь мою жену, остальные фамилии я согласую. Если нам будут оформлены командировки, мы могли бы выехать очень быстро. “Конечно, конечно. Резюме, я понял по приписке о комитете “Карабах”, писали вы?” – “Да”. Речь в приписке шла о членах комитета “Карабах”, арестованных в Армении. Как известно, этот Комитет был создан в Ереване для организации поддержки требований армян Нагорного Карабаха и приобрел огромное влияние в республике; фактически именно он проводил грандиозные митинги и, когда выявилась односторонняя, проазербайджанская позиция центрального руководства, участвовал в организации забастовок. В ноябре, когда в ответ на действия Азербайджана началось изгнание азербайджанцев из Армении, члены комитета “Карабах” удерживали людей от эксцессов; там, где они на местах были вовремя, не было ни избиений, ни убийств. В

357

первые часы и дни после землетрясения, в обстановке всеобщей растерянности Комитет сделал очень много для организации спасательных работ, для помощи пострадавшим. Только Комитет не забыл о деревнях и стал посылать туда помощь. Характерен рассказ одного из моих сослуживцев. Его сын, студент, вместе со многими товарищами с первых часов трагедии добивался возможности выехать в Армению для участия в спасательных работах, но им отвечали, что там и так слишком много народу (то же самое происходило в Харькове, Киеве и других городах). Они связались с членами Комитета в Москве и все же выехали с их помощью. Получилось так, что сын моего сослуживца лично участвовал в спасении трех засыпанных в Спитаке; участники спасательных работ все с горечью говорили, что, если бы помощь была организована раньше и правильно, тысячи людей были бы спасены. Поездка Горбачева в район бедствия не прошла гладко. Ему пришлось выслушать много упреков от несчастных, доведенных до последней степени горя и отчаяния людей, которым уже больше нечего было терять. Он, возможно, считал, что трагедия землетрясения снимет карабахский вопрос, но этого, конечно, не произошло. К сожалению, реакция Горбачева была слишком раздраженной (я бы даже сказал – инфантильно-обидчивой) и недостаточно тактичной в этих трагических обстоятельствах. Он раздраженно говорил о каких-то бородачах, но борода в Армении – знак горя. Сразу после его отъезда члены комитета “Карабах” были арестованы. Арест был произведен 10 декабря в Доме писателей Армении, где в это время шла подготовка к отправке посылок для деревень в районе бедствия. Арест членов комитета “Карабах” вызвал огромное волнение и возмущение во всей Армении (даже у тех, кто не согласен с их программой). В дальнейшем очень активна была “Московская трибуна”. Первоначально в газетах сообщалось, что причина ареста в том, что их деятельность вносила дезорганизацию в спасательные работы. Потом этот аргумент исчез, стали приводиться другие.

В разговоре с Яковлевым я пытался доказать ему, что освобождение членов Комитета совершенно необходимо для успокоения, насколько это возможно, людей в Армении. Он отвечал, что дело в руках органов правопорядка и что никто не вправе вмешиваться. Я спрашивал об августовских указах

358

о митингах и демонстрациях и полномочиях специальных войск – он пытался их оправдать. Особенно интересной была реакция Яковлева на мой вопрос по поводу поправок к Конституции и нового избирательного закона – почему такая спешка? “Московская трибуна” сформулировала 4 вопроса и предложила провести по ним референдум. Яковлев воскликнул: “Мы не можем тратить время на референдум. Если мы не будем спешить, нас сомнут!” Он не объяснил, кто, но подразумевалось, что правые противники перестройки и Горбачева. Яковлев добавил, что сначала он возражал против некоторых деталей проекта изменений Конституции и выборных правил, но потом согласился с Горбачевым, что на данном этапе, в данной конкретной обстановке наличия правой опасности и недостаточного политического опыта выборов в условиях демократии предложенный Горбачевым путь – единственно возможный. Но, добавил Яковлев, в будущем, несомненно, необходимо многое изменить – это никем не запрещено. В частности, он упомянул двухпалатную систему, прямые выборы президента, правило “один человек – один голос”. В заключение беседы Яковлев дал мне оттиск своей речи в Перми, произнесенной несколько дней назад и не напечатанной в центральных газетах. Он, очевидно, хотел, чтобы я понял, что его позиция является наиболее “перестроечной” во всем высшем руководстве.

В состав группы, которой предстояла поездка в Азербайджан и Армению, вошли Андрей Зубов, Галина Старовойтова и Леонид Баткин от “Трибуны”, Люся и я. Встреча с Яковлевым состоялась в понедельник. Во вторник мы оформили командировки и получили билеты в кассе ЦК и уже вечером в тот же день (или, может, все же на следующий?) вылетели в Баку.

В Бакинском аэропорту нас встретил президент Академии наук Азербайджана и кто-то из его вице-президентов, кажется директор Института физики. Меня и в Азербайджане, и в Армении по звонку из ЦК формально принимали как гостя Академии, быть может даже с повышенным почетом. Был также представитель военной комендатуры, который оформил нам пропуска для проезда в ночное время в условиях комендантского часа, объявленного во время митингов и волнений в ноябре. Было уже поздно – комендантский час начался. На двух машинах мы поехали по направлению

359

к городу. Наш спутник (директор Института физики) сказал: “9 месяцев у нас было спокойно, но мы в конце концов не выдержали – в ноябре обстановка обострилась и пришлось ввести особое положение и комендантский час. Особенно тщательно охраняются районы с армянским населением”. По дороге до гостиницы более 12 раз нас останавливали патрули. Это были стоящие напротив друг друга, один на 5–10 метров дальше другого, танки или боевые машины пехоты, около каждой – группы солдат с автоматами и офицеров, все в касках и в бронежилетах. Офицеры подходили к нам, тщательно проверяли пропуска, потом махали рукой, давая проезд. Солдаты молча стояли рядом. У всех – усталые русские лица, странно много белобрысых парней средней полосы России.

Нас поселили почти единственными постояльцами в большой, явно привилегированной гостинице. Ужинали мы в заново отделанном, сверкающем золотом зале (там же происходили и последующие трапезы, все бесплатно – за счет Академии). На другой день – встреча с представителями Академии, научной общественностью и интеллигенцией. Она произвела на нас гнетущее впечатление. Один за другим выступали академики и писатели, многословно говорили то сентиментально, то агрессивно – о дружбе народов и ее ценности, о том, что никакой проблемы Нагорного Карабаха не существует, а есть исконная азербайджанская территория, проблему выдумали Аганбегян и Балаян и подхватили экстремисты, теперь, после июльского заседания Президиума Верховного Совета, все прошлые ошибки исправлены и для полного спокойствия нужно только посадить Погосяна (нового первого секретаря областного комитета КПСС Нагорного Карабаха). Собравшиеся не хотели слушать Баткина и Зубова, рассказывавшего о проекте референдума, перебивали. Особенно агрессивно вел себя академик Буниятов как в своем собственном выступлении, так и во время выступлений Баткина и Зубова. (Буниятов – историк, участник войны, Герой Советского Союза, известен антиармянскими националистическими выступлениями; уже после встречи он опубликовал статью с резкими нападками на Люсю и меня.) Буниятов, говоря о Сумгаитских событиях, пытался изобразить их как провокацию армянских экстремистов и дельцов теневой экономики с целью обострить

360

ситуацию. Он при этом демагогически обыгрывал участие в Сумгаитских бесчинствах какого-то человека с армянской фамилией. Во время выступления Баткина Буниятов перебивал его в резко оскорбительной, пренебрежительной манере. Я возразил ему, указав, что мы все – равноправные члены делегации, посланные ЦК для дискуссии и изучения ситуации. Меня энергично поддержала Люся. Буниятов набросился на нее и Старовойтову, крича, что “вас привезли сюда, чтобы записывать, так сидите и пишите, не встревая в разговор”. Люся не выдержала и ответила ему еще более резко, что-то вроде “Заткнись – я таких, как ты, сотни вытащила из-под огня”. Буниятов побледнел. Его публично оскорбила женщина. Я не знаю, какие возможности и обязанности действовать в этом случае есть у восточного мужчины. Буниятов резко повернулся и, не произнеся ни слова, вышел из зала. Потом, в курилке, он уже с некоторым уважением говорил Люсе: “Хоть ты и армянка, но должна понять, что все-таки ты не права”. Конечно, никакого сочувственного отношения к проекту Зубова и других в этой аудитории не могло быть, вообще никакого отношения, просто отрицалось существование проблемы.

В тот же день была не менее напряженная встреча с беженцами-азербайджанцами из Армении. Нас привели в большой зал, где сидело несколько сот азербайджанцев – мужчин и женщин крестьянского вида. Выступавшие, безусловно, были специально отобранные люди. Они рассказывали, один за другим, об ужасах и жестокостях, которым они подвергались при изгнании, об избиениях взрослых и детей, поджогах домов, о пропаже имущества. Некоторые выступали совершенно истерически, нагнетая опасную истерию в зале. Запомнилась молодая женщина, которая кричала, как армяне резали на куски детей, и кончила торжествующим воплем: “Аллах их покарал” (о землетрясении! мы знали, что известие о землетрясении вызвало прилив радости у многих в Азербайджане, на Апшероне даже якобы состоялось народное гулянье с фейерверком). Мы просили выступавших говорить только о том, чему они сами лично были свидетелями, но бесполезно – атмосфера накалялась все больше. Мы пытались вести диалог с залом, спрашивали – есть ли среди вас желающие вернуться? Дружное нет, не хотим было ответом. Мы спрашивали всех выступающих в

361

этом и в меньшем зале, куда мы вскоре были вынуждены перейти: “Что вы сейчас хотите? Какие у вас трудности?” Типичные ответы – помогите получить компенсацию за пропавшее имущество, за дом, помогите получить документы, которые не смогли взять или пропали при изгнании, помогите с жильем и устройством на работу, помогите найти родственников. Пожилой милиционер просил помощи в оформлении пенсии с учетом тех 35 лет, которые он проработал в Армении (его тоже избивали, по его словам). Очень многие говорили об участии местных армянских властей – милиции, партийных работников – в акциях изгнания, в жестокостях и угрозах. В целом, несмотря на явно подстроенный характер многих рассказов, у нас было несомненное впечатление большой, массовой беды множества людей.

В тот же день у нас состоялась встреча с военным комендантом Баку генерал-лейтенантом Тягуновым. Сам Тягунов имел возможность говорить с нами недолго – менее получаса, из которых он часть потратил на любезности в адрес Гали, после него мы еще столько же говорили с замполитом. До введения особого положения было много эксцессов как в самом Баку, так и в других местах республики. Нам приводили как примеры насилий и жестокости в отношении армян, так и примеры жестокости противоположной стороны по рассказам беженцев. Сейчас в Баку, в основном, спокойно, но работы много, офицеры и солдаты устали спать на броне. Очень напряженно было во время митингов, в которых участвовало до 500 тысяч человек. Митинги шли под антиармянскими и националистическими лозунгами, но были также зеленые мусульманские знамена и панисламские лозунги, портреты Хомейни, правда их было немного. Нам показали красный пионерский галстук, превращенный в косынку с вышитым на ней портретом Хомейни.

Вечером к нам в гостиницу пришли два азербайджанца, которых нам охарактеризовали как представителей прогрессивного крыла азербайджанской интеллигенции, не имевшего возможности выступить на утреннем собрании, и будущих крупных партийных руководителей республики. Наши гости с восторгом говорили о ноябрьских митингах (фактически они продолжались до 5 декабря), об их высокой организованности и народности, о национальном подъеме. Вокруг митингующих стояли две цепи: внутренняя – афганцы

362

(вернувшиеся из Афганистана солдаты) в полной парадной форме, с орденами на груди, и внешняя – милиция. Было несколько проходов, по которым люди уходили и приходили. Кое-где на площади по шиитскому обычаю резали баранов, горели костры и варился плов. Лозунги, по утверждению наших гостей, в основном были прогрессивные – против коррупции и мафии, за социальную справедливость. Личная позиция наших гостей по острым национальным проблемам несколько отличалась от позиции Буниятова, но не столь кардинально, как хотелось бы. Во всяком случае, Нагорный Карабах они считали исконно азербайджанской землей и с восхищением говорили о девушках, бросавшихся под танки с криком: “Умрем, но не отдадим Карабах!”

На другой день нам устроили встречу с первым секретарем республиканского комитета КПСС Везировым. Большую часть встречи говорил Везиров. Это был некий спектакль в восточном стиле. Везиров актерствовал, играл голосом и мимикой, жестикулировал. Суть его речи сводилась к тому, какие усилия он прилагает для укрепления межнациональных отношений и какие успехи достигнуты за то недолгое время, которое он находится на своем посту. Беженцы – армяне и азербайджанцы – уже в своем большинстве хотят вернуться назад. (Это полностью противоречило тому, что мы слышали от азербайджанцев и, вскоре, – от армян. На самом деле, проблемы недопустимого насильственного возвращения беженцев, их трудоустройства и обеспечения жильем продолжают оставаться очень острыми до сих пор – написано в июле 1989 г.)

Мы спросили его, каково его отношение к нашему проекту. Он сначала высказался отрицательно – никаких проблем нет, все уже решено, ошибки исправляются; потом как бы перестроился и воскликнул: пусть будет один проект, тысяча проектов – мы все их рассмотрим. В конце встречи Люся сказала: “Сейчас у армян, о дружбе с которыми вы говорите, огромная национальная трагедия. Тысячи людей лишились близких, всего необходимого. Само существование нации находится под угрозой. Восточные люди славятся своей широтой, благородством. Так сделайте широкий шаг – отдайте им Нагорный Карабах – как дар другу в беде. Весь мир будет восхищен, на протяжении поколений этот поступок не забудется!” Лицо Везирова сразу изменилось, стало

363

холодным и отчужденным. Он процедил: “Землю не дарят. Ее завоевывают”. (Может быть, он добавил: “кровью” – я не утверждаю, что так было сказано.) Мы просили Везирова организовать нам встречу с Панаховым – одним из лидеров на митингах, рабочим. Панахов был арестован, находился под стражей. Везиров сказал, что организация подобной встречи – вне его компетенции. Мы просили его также дать нам возможность после Азербайджана посетить Нагорный Карабах, с тем чтобы уже потом полететь в Армению. Везиров ответил, что наш полет в Нагорный Карабах из Баку – нежелателен; мы должны прибыть туда из Еревана.

Везиров распорядился обеспечить нам билеты на самолет, и вскоре мы уже прибыли в Ереван. Формально у нас там была программа, аналогичная азербайджанской, – Академия, беженцы, первый секретарь. Но в действительности вся жизнь в Ереване проходила под знаком случившейся страшной беды. Уже в гостинице все командированные были прямо или косвенно связаны с землетрясением. Только накануне уехал Рыжков – он руководил правительственной комиссией и оставил по себе добрую память. Все же, как мы вскоре поняли, в начальный период после землетрясения было допущено много организационных и иных ошибок, которые очень дорого обошлись. Конечно, не один Рыжков в том повинен. Одна из проблем, в которую мне нужно было в какой-то степени войти: что делать с Армянской АЭС? Проблема эта была техническая, сейсмологическая, экономическая – поскольку АЭС играла, к сожалению, важную роль в энергетическом балансе республики и ее энергоподаче в соседнюю Грузию. Это также было острейшей психологической проблемой. Армянский народ находился в состоянии шока, стресса, почти что массового психоза – в результате страшной трагедии землетрясения, на фоне предыдущих драматических событий. Страх аварии АЭС в огромной степени усиливал этот стресс, и его совершенно необходимо было устранить. В холле гостиницы мы встретили Кейлис-Борока, которого я уже знал по дискуссиям о возможности вызвать в нужный момент землетрясение с помощью подземного ядерного взрыва (за 2 месяца до этого я ездил на конференцию в Ленинград, где обсуждался этот вопрос), а также потому, что он был связан по работе с родителями

364

первой Алешиной жены. Кейлис-Борок спешил по каким-то делам, но все же коротко объяснил мне сейсмологическую обстановку как на севере Армении, где проходит один широтный разлом, на пересечении которого с другим долготным разрывом расположен Спитак, так и на юге, где другой широтный разрыв проходит недалеко от АЭС и Еревана. Честное слово, надо быть безумцем, чтобы в таком месте строить АЭС! Но это далеко не единственное безумство ведомства, ответственного за Чернобыль. Все еще не решен вопрос о строительстве Крымской АЭС. В кабинете президента Армянской Академии наук Амбарцумяна я продолжил разговор об АЭС с участием Велихова и академика Лаверова. При беседе присутствовала Люся. Велихов сказал: “При остановке АЭС решающая роль перейдет к электростанции в Раздане. Но там тоже сейсмический район и возможно землетрясение с выходом станции из строя”. Люся спросила: “Сколько времени потребуется, чтобы вновь запустить в этом случае остановленные реакторы АЭС?” Велихов и Лаверов посмотрели на нее, как на сумасшедшую. Между тем ее вопрос был не бессмысленным. В острых ситуациях пересматриваются границы дозволенного – Люся знала это из своего военного опыта.

На заседании в Академии проект, доложенный Зубовым, не имел сколько-нибудь заметной поддержки. Уже передача Азербайджану района Шуши (населенной азербайджанцами части НКАО, на самом деле оставление ее в пределах Азербайджана) вызвала серьезные возражения присутствующих. Армяне говорили, что в трагической ситуации, в которой оказался народ, все так же критически важен вопрос об Арцахе (армянское название Нагорного Карабаха), но нельзя даже ставить вопрос о передаче Азербайджану каких-то других территорий. Лишь Амбарцумян говорил о необходимости искать компромиссы. Все говорили о недопустимости ареста членов комитета “Карабах”, о том, что их немедленное освобождение во многом будет способствовать снятию напряжения в стране. Очень хорошо и эмоционально выступила Сильва Капутикян, армянская поэтесса, давняя знакомая Люси. Говорили о необходимости закрытия АЭС, о сейсмической опасности в Ереване. В конце собрания меня провели в заднюю комнату, где я имел возможность встретиться с одним из активных членов комитета “Карабах” Р. Казаряном.

365

Он физик, член-корреспондент Академии, уже немолодой человек. Был арестован вместе со всеми 10 декабря, но затем отпущен с подпиской о невыезде. Через несколько дней после нашего разговора вновь арестован. Он рассказал о позиции и работе Комитета, особенно после землетрясения. Казарян особенно убедительно высказался по поводу обвинений в адрес комитета “Карабах”, который якобы стремится к захвату власти и отстранению существующих органов власти: “Неужели можно поверить, что мне или другим, имеющим интересную работу и отложившим ее временно в сторону ради интересов нации, может даже прийти в голову мысль добиваться власти?”. Баткин и Старовойтова вечером того же дня сумели тайно встретиться с лидерами “Карабаха”, находившимися в подполье. Это был целый детектив с паролями, явками, переходами по тайным проходам. Их впечатления не отличались от моих, вынесенных из беседы с Казаряном, но были более детальными.

В это время мы – Зубов, Люся и я – встречались с беженцами. Их рассказы были ужасными. Особенно запомнился рассказ русской женщины, муж которой – армянин, о событиях в Сумгаите. Проблемы беженцев были аналогичны проблемам азербайджанцев: жилье, работа, которая оказалась невозможна без прописки, брошенные квартиры, утерянные документы, пропавшее имущество. Пожалуй, проблемы были еще более болезненными из-за одновременного потока беженцев из района бедствия, а также потому, что большинство среди беженцев составляли городские жители. Никто из них не хотел возвращения в Азербайджан – сама мысль оказаться вновь в атмосфере ненависти и насилия, угроз и реальной опасности для жизни взрослых и детей была непереносимой. На другой день я встретился с первым секретарем ЦК Армении[i] Арутюняном. Он не стал обсуждать проект. Разговор шел о беженцах, о том, что якобы некоторые готовы вернуться (я отрицал это), о трудностях устройства их жизни в республике после землетрясения. Арутюнян также говорил об актах бесчинств и убийствах в районах, где проживают азербайджанцы, называл цифру 20 или 22 убитых азербайджанца, не считая 8 человек (целая семья с детьми), которые замерзли на перевале, так как шли без теплой одежды. Все эти эксцессы произошли в конце ноября, когда хлынул поток беженцев из Азербайджана.


[i] Правильно: ЦК КП Армении. Далее аналогичные неточности не оговариваются и не исправляются.

366

При разговоре присутствовал Баталин (член правительственной комиссии). Я поднял вопрос об АЭС. Я также (или вернувшись в Москву, или, наоборот, до поездки – не помню) позвонил академику А. П. Александрову и просил при решении вопроса об Армянской АЭС учесть мое мнение о необходимости ее остановки. На беседе с Арутюняном был только я, без Люси и других. Около 12 дня мы все пятеро вылетели в Степанакерт (Нагорный Карабах), к нам также присоединились Юрий Рост (фотокорреспондент “Литературной газеты”, с которым у нас установились хорошие отношения) и Зорий Балаян (журналист, один из инициаторов постановки проблемы Нагорного Карабаха).

В Степанакерте нас у трапа самолета встретил Генрих Погосян, первый секретарь областного комитета КПСС (это его хотели арестовать азербайджанские академики), человек среднего роста, с очень живым смуглым лицом. На машине он отвез нас в здание обкома, где мы встретились с Аркадием Ивановичем Вольским, в то время уполномоченным ЦК КПСС по НКАО[i] (после января – председатель Комитета Особого Управления). Вольский кратко рассказал о положении в НКАО. Он сказал: “В 20-х годах были сделаны две большие ошибки – создание Нахичеванской и Нагорно-Карабахской автономных национальных областей[ii] и их подчинение Азербайджану. Из Нахичевани вышла вся алиевщина, которая овладела рычагами власти в Азербайджане. Нагорный Карабах стал неразрешимой проблемой для живущего здесь населения”. Он рассказал о столкновениях азербайджанцев и армян, о фактической блокаде армянских районов, о продовольственных трудностях (перекрывалась даже вода, источники которой находятся в азербайджанском районе Шуши), о том запустении, которое возникло в Шуше после того, как оттуда летом 1988 г. были изгнаны армяне – строители, мастера. (В начале века Шуша была третьим по значению городом Закавказья, теперь это захолустная деревня.) Мы встречались с представителями армян и азербайджанцев в Степанакерте и в Шуше – эти встречи были во многом похожи на аналогичные встречи в Ереване и Баку. Перед выездом в Шушу Вольский спросил меня и Люсю, не откажемся ли мы от этой поездки: “Там неспокойно”. Мы, конечно, не отказались. Вольский сел с нами в одну машину, мы сидели втроем


[i] Правильно: представитель ЦК КПСС и Президиума Верховного Совета СССР в Нагорно-Карабахской автономной области Азербайджанской ССР (до 12 января 1989 г.).

[ii] Неточность: Нахичеванская АССР, а не АО.

367

на заднем сиденье, а рядом с водителем – вооруженный охранник. Баткин и Зубов поехали в другой машине, тоже с охраной; Старовойтову и Балаяна Вольский не взял как слишком “одиозных”. У здания райкома, когда мы уезжали, толпилась группа возбужденных азербайджанцев. Вольский вышел из машины, сказал несколько слов и, видимо, сумел успокоить людей. Во время самой встречи Вольский умело направлял беседу и сдерживал страсти, иногда напоминая азербайджанцам, что они не без греха (например, напомнил о том, как женщины забили палками одну армянку, но этому делу не было дано хода; была еще страшная история, как мальчики 10–12 лет пытали электрическим током в больнице своего сверстника другой национальности и как он выпрыгнул в окно). Люся в начале встречи сказала: “Я хочу, чтобы не было неясностей, сказать, кто я. Я жена академика Сахарова. Моя мать – еврейка, отец – армянин” (шум в зале; потом одна азербайджанка сказала Люсе: “Ты смелая женщина”). Люся также сказала, говоря об истории мальчиков: “Я не знаю, кто больше жертва в этой истории – тот, которого пытали, или те, которые пытали. Ужасно, что межнациональная ненависть переходит детям и уродует их души”.

Мы совершили поездку в район Топханы, где якобы армяне стали уничтожать священную заповедную рощу и строить экологически опасный завод. Эта провокационная выдумка была напечатана в азербайджанских газетах и вызвала в октябре – ноябре новое обострение азербайджанско-армянских отношений. Мы увидели красивые холмы, справа – дачи азербайджанского начальства. Все эти годы большие начальники (и академики в их числе) проводили тут свои отпуска. Это и была их заповедная роща, ради которой они готовы стоять насмерть (не свою, разумеется). Прямо перед нами был большой холм, без всякой рощи, на котором предполагалось построить лагерь для детей работников небольшого штамповочного заводика, расположенного далеко внизу в долине. Ни в настоящем, ни в будущем не было и речи ни о чем-то экологически вредном, ни о порубке отсутствующей рощи. Горный воздух, огромный кругозор были, однако, великолепны. Люся высказала мысль, что тут разумнее всего устроить всесоюзный или международный центр для детей-астматиков, реабилитационный центр для детей, пострадавших при землетрясении, а также, возможно, сеть санаториев

368

для взрослых. Все это могло бы быть создано с международной помощью, так щедро поступающей в Армению, дало бы работу и армянам, и азербайджанцам, подняло бы экономику района, сняло бы остроту национальных проблем.

Когда мы прощались с Вольским, он еще раз сказал, что единственным приемлемым выходом из положения является введение особой формы управления, а также совершенно необходима борьба с мафией. Он сказал: “Мафия интернациональна. Они легко находят друг с другом общий язык” (он имел в виду азербайджанцев и армян). Он добавил, что в Азербайджане капитал подпольной экономики составляет 10 млрд. рублей, в Армении – 14 млрд. Его помощник, уже без Вольского, заметил, что, по его мнению, освобожденные члены комитета “Карабах” могли бы способствовать устранению мафии из партийно-государственной структуры Армении.

Вечером того же дня в общежитии шелкоткацкой фабрики, где нас поселили, мы встретились с местными руководителями, входящими в “Крунк” (по-армянски “журавль” – символ стремления на родину; комитет “Карабах” в Армении – организация, параллельная “Крунку” в Нагорном Карабахе). За ужином они говорили, какие большие опасения вызывает у них план создания особой формы управления. Комитет отстранит все ныне существующие партийные и государственные структуры, но неясно, сможет ли он при этом противостоять давлению Азербайджана. Нельзя также допустить отделения от Нагорного Карабаха Шуши.

Утром мы вылетели в район бедствия. Первоначально предполагалось, что мы на самолете вылетим в Ленинакан, а оттуда поедем на машинах в Спитак. Но в Ленинакане по погодным условиям посадка самолета была невозможна, и план пришлось изменить. Мы долетели до Еревана и там прямо на аэродроме пересели на вертолет для полета в район бедствия. Люся и я первый раз в жизни летели на этой удивительной машине, как бы пришедшей со страниц научно-фантастических повестей. Но сейчас это была реальность, и к тому же трагическая. Мы подождали 15–20 минут, пока студенты-добровольцы, работавшие на аэродроме, загрузили вертолет ящиками с продовольствием и теплыми вещами. Мы взяли курс на Спитак. Незаметно влетели в зону землетрясения.

369

По снегу кое-где прошли полосы, под которыми скрыты трещины. Вдруг я увидел разрушенную деревню. Сверху это выглядело обыденно и не страшно. Нет, очень страшно. Полуразрушенные дома и хозяйственные постройки, все покрыто свежевыпавшим снегом, из-под которого торчат разбросанные, как спички, бревна. Совсем не видно людей.

Мы подлетаем к Спитаку и делаем над ним круг. Внизу видны остовы многоэтажных домов, обрушившихся при землетрясении. На обширных площадях не осталось вообще ни одного целого дома, видны только очертания кварталов, сплошь заполненных обломками. Между кварталами – улицы, большей частью целые. В некоторых местах копошатся группы людей, разбирающих развалины. Их очень мало, на большей части пространства под нами никого нет. В двух-трех местах работают краны. В целом – впечатление смерти и запустения. Вертолет резко разворачивается и летит в сторону деревни, куда мы должны доставить наш груз. Недалеко от города мы пролетели большую деревню, где все разрушено полностью. Балаян говорит: “Это эпицентр землетрясения. 11 баллов. Здесь погибло две с половиной тысячи человек”.

Наконец мы у цели. Вертолет опускается на большое заснеженное поле – метрах в 100–150 от разрушенной деревни. Мы видим, как по полю бегут, размахивая руками, какие-то люди. Очевидно, они заметили вертолет еще в воздухе. Впереди бежит несколько вполне крепких на вид мужчин. Вертолетчики разгружают ящики прямо на снег. В это время люди, их уже человек сорок, стоят плотной группой. Прибежавшие первыми мужчины – впереди. Мы заговариваем с некоторыми женщинами. В их деревне, как и повсюду, погибли почти все дети школьного возраста (землетрясение произошло за пять минут до звонка на перемену), в том числе внуки и внучки наших собеседниц. В домах жить нельзя – люди по ночам спят в стогах сена.

В это время вертолетчики, закончив разгрузку, отходят в сторону, и люди с криками, расталкивая друг друга, бросаются к вещам и продуктам. Происходят безобразные сцены, кто-то нахватывает слишком много, кому-то не достается ничего. Наши собеседницы хватают охапки теплых одеял и с хохотом (это слушать ужасно) бегут с ними к деревне. Подъезжает грузовая машина. Двое здоровых парней забрасывают

370

туда ящики с продуктами. Мы пытаемся их устыдить, и они нехотя отдают ящики, но потом кто-то подает им ящики с противоположного борта. Какой-то мужчина открывает банку с детским питанием (дефицит даже в Москве), пробует пальцем на язык. Ему все это ни к чему, и он отбрасывает банку в снег. Поодаль стоит мужчина с красными от слез глазами. Кто-то из нас говорит ему: “Вы плохо одеты, почему вы не возьмете себе чего-нибудь?” – “Я два дня как похоронил жену, я не могу лезть в драку”. И отошел в сторону. Женщина с маленькими детьми, которой ничего не досталось, стала громко матерно ругать начальников и советскую власть. Как сказали вертолетчики, подобные сцены повторяются в каждой деревне ежедневно. “Вас они еще стесняются. Бывают настоящие драки. Нигде нет списков, кто остался в живых, кто в чем нуждается. Начальство растерялось или разбежалось, и само ворует больше всех.” Когда вертолет поднялся в воздух, Балаян, потрясенный увиденным, заплакал.

В Спитаке мы опустились на окраине города. У разрушенного дома работали на разборке студенты-добровольцы из Москвы. Они жили тут же в вагончике. Метрах в ста от них работали солдаты. Они доставали трупы из-под развалин, делая глубокие подкопы. Шел 17-й день после катастрофы. Большая часть засыпанных оставалась еще под развалинами; вероятно, большинство из них погибли сразу, другие еще несколько дней подавали голос, потом голоса затихли. Ужасная смерть. В воздухе чувствовался трупный запах. Солдаты и некоторые студенты работали в защитных масках-фильтрах. Все же несколько дней назад одному из солдат удалось найти живую женщину.

Еще с вертолета мы увидели яркие пятна – разбросанные детские вещи, разноцветные пальтишки, рукавички, портфели и ранцы, школьные тетрадки. Ветер шевелил листки тетрадей, мы прочли в одной из них отметку 5 под домашней или классной работой и дату – 5 декабря 1988 г. Смотреть на это без слез было невозможно. А в нескольких шагах дальше лежали куклы и другие игрушки и опять детские разноцветные вещи. Нам сказали, что в школе и в детском саду, которые тут находились, погибли почти все дети. Люся потом говорила в Ереване, что необходимо собрать эти детские вещи и тетради и, может, устроить что-то вроде

371

музея, а не оставлять их гнить под снегом. Люся зашла в палатку, в которой жили муж и жена. Жену и сына спасли в первые дни грузины из части гражданской обороны, прибывшие под командованием инициативного полковника в первые часы катастрофы. Этого полковника поминают многие добрым словом. Дочь у них погибла. Сына отправили в Грузию для лечения. Все – и жители, и спасатели – жалуются на плохое снабжение, даже воду подвозят с большими перебоями. Денег (обещанные 50 или 100 рублей компенсации – не помню) еще никому не выплатили.

На аэродроме, куда мы вернулись из Спитака, удручающее впечатление произвела на нас плохая организация распределения и хранения предметов помощи пострадавшим, которые поступают со всего мира. В этом было что-то барское и безнравственное...

На другой день перед отлетом в Москву мы с Люсей были у зам. председателя Совета Министров Армении. Мы рассказали ему о том, что мы видели в деревне и Спитаке, предлагали ряд мер по исправлению положения. В частности, мы настаивали на том, чтобы в деревни были посланы толковые люди из институтов и с предприятий, лучше всего студенты старших курсов, которые могли бы на местах организовать составление списков нуждающихся и распределять помощь. Это нормализовало бы весь конвейер помощи, которая сейчас в значительной степени или попадает не в те руки, или вовсе пропадает. Зампред слушал нас внимательно. Но боюсь, что из наших советов мало что было реализовано. В частности, как рассказал нам Рост, оставшийся в Армении дольше нас, при распределении прибывших палаток повторилось то же безобразие. А часть палаток вообще попала на черный рынок, так же как медикаменты и др.

По прибытии в Москву я немедленно позвонил Яковлеву, рассказал ему о том, что мы видели в Азербайджане, Армении и Нагорном Карабахе. Потом я и другие члены экспедиции представили наши впечатления в письменной форме. Кажется, они не очень заинтересовали руководство. Я высказал желание еще раз поехать в Армению вместе с Люсей, исключительно для того, чтобы участвовать в организации помощи. Я сказал об этом Рыжкову по телефону, и он вроде бы склонялся нас взять, но потом, возможно под давлением Горбачева, передумал.

ГЛАВА 6 Перед Съездом

372

ГЛАВА 6

Перед Съездом

В конце декабря я выступал на общем собрании Академии наук СССР, посвященном вопросам экологии. Я говорил о всевластии ведомств как основной причине неблагополучного экологического положения в нашей стране. Я назвал такие ведомства, как Минводхоз, Минэнерго, Министерство лесной и бумажной промышленности[i]. Я сказал об ответственности Академии наук, которая не занимает принципиальной, научно обоснованной позиции по защите среды обитания и по существу является послушной частью административно-командной ведомственной системы, о необходимости независимой от ведомств научно обоснованной экологически-экономической экспертизы крупных проектов и государственных планов в целом как одной из главных задач Академии. Я говорил о двух конкретных проблемах: о необходимости закрытия Армянской АЭС и о прекращении строительства и финансирования канала Волга – Чограй. О первой проблеме и своем участии в ней я уже писал. Как раз в эти дни на заседании специальной комиссии вопрос о закрытии Армянской АЭС был решен – я хотел бы думать, что и мое вмешательство сыграло тут роль. Во всяком случае, в перерыве общего собрания ко мне подошел Александров и сказал, что он полностью передал мое мнение, хотя он сам и придерживается другой точки зрения. Что касается строительства канала Волга – Чограй, то этот проект бессмыслен с экономической точки зрения (стоимость строительства 4 млрд. рублей – за эти деньги можно построить


[i] В декабре 1988 г. такого министерства СССР не было (до 16 марта 1988 г. существовало Министерство лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности, после 16 марта – Министерство лесной промышленности).

373

элеваторы и дороги и сделать многое другое, что в совокупности гораздо важнее возможной выгоды, к тому же в Ставропольском крае нет большого недостатка воды) и крайне вреден и опасен экологически (в Калмыкии велика опасность засолонения, отвод воды из Волги окончательно губит осетровое стадо и в перспективе может сделать необходимым уже ранее отвергнутый экологически опасный поворот стока северных рек, которого все еще добивается из своих ведомственных интересов Минводхоз). Проект обсуждался на Президиуме АН. Не доверяя академической бюрократии, четыре академика (Яблоков[i], Голицын, Яншин и я) послали телеграмму Горбачеву и Рыжкову с изложением нашей точки зрения.

В начале января 1989 года (кажется, 6-го) состоялась встреча М. С. Горбачева с приглашенными представителями интеллигенции – известными писателями, учеными, артистами. Такие встречи уже проводились до этого – в этот раз впервые был приглашен и я. Кроме Горбачева, на встрече присутствовал Рыжков, но не выступал. Встреча началась с довольно длинного выступления Горбачева. Он говорил, что перестройка вступает в самый ответственный период, когда нужно последовательное решение ее задач и в то же время недопустима излишняя поспешность, перескакивание через необходимые промежуточные этапы. Опасность справа и опасность слева одинаково серьезны. В этих условиях важна консолидация всех здоровых сил в стране, объединение вокруг основных целей, при этом вполне допустимо и даже полезно различие в понимании более частных вопросов, если оно не перерастает в склоку, личную вражду. Горбачев, по-видимому, пытался как-то помирить различные группировки в писательской среде, в других областях культуры. Но уже из первых выступлений писателей русофильско-антиинтеллигентского крыла и их идейных противников было видно, что противоречия зашли слишком далеко, чтобы их можно было так просто устранить. Выступавшие далеко не ограничивались вопросами культуры, затрагивая экономические, социальные, межнациональные, правовые вопросы. Краткое содержание выступлений было потом опубликовано в газетах, но более острые места, как общеполитического, так и личного характера, были опущены. Я собирался выступить, но колебался, не вполне понимая,


[i] В 1988 – 1989 гг. А. В. Яблоков был членом-корреспондентом АН СССР.

374

что и как говорить. Когда же я наконец решился, в списке было слишком много ораторов и я не получил слова. В речи академика Абалкина давалась впечатляющая картина экономического кризиса и делался вывод: “Кавалерийская атака на административно-командную систему не удалась, и мы должны перейти к планомерной осаде”. Эта фраза не вошла в опубликованный отчет. Примерно то же говорил Абалкин на XIX партконференции. Мне казалось, что позиция Абалкина неприемлема для Горбачева как слишком радикальная и критическая. Через несколько месяцев я понял, что ошибался.

Ульянов в своей речи затронул вопросы “Мемориала” – в частности, судьбу счета. Виктор Астафьев говорил о том, что указы о митингах и демонстрациях и полномочиях специальных войск антидемократичны, содержат возможность расширенного толкования, расправ над мирными демонстрациями и митингами – как это произошло в Минске, в Куропатах, в Красноярске и других местах. Это было одно из наиболее важных выступлений на встрече. Оно “задело за живое” Горбачева. Он стал возражать Астафьеву, приводя в пример события в Сумгаите, как доказывающие необходимость быстрого и решительного реагирования. “Мы опоздали в Сумгаите на 3 часа, и произошла трагедия. Рабочие требуют от нас, чтобы мы не допускали анархии”. Как мне было ясно, Горбачев смешивал две совершенно различные вещи – преступные акты убийств, насилий, зверств в Сумгаите и конституционные мирные демонстрации и митинги, в которых находит свое выражение мнение народа. Без демократического движения снизу перестройка невозможна, и бояться этого нельзя. Ссылка на рабочих явно была придумана. Я стал пробираться к трибуне со своего места, расположенного в самом заднем ряду, надеясь получить слово. Но, когда я услышал, что “в Сумгаите мы опоздали на 3 часа”, я не выдержал и громко крикнул: “Не на 3 часа, а на 3 дня. На автовокзале стоял батальон, но не имел приказа вмешиваться. До Баку полчаса езды...” Горбачев явно был недоволен моей репликой и воскликнул: “Вы, видимо, наслушались этих демагогов” (он как-то так сказал, что было сначала ясно, что речь идет об армянах-демагогах, потом немного изменил формулировку). Я тут же отдал заранее составленную заявку на выступление, надеясь сказать и об

375

указах, и о “Мемориале”, но, как уже писал, не получил слова. Армянский писатель хорошо говорил о Нагорном Карабахе, литовский – о республиканском хозрасчете.

Я подошел во время перерыва к Горбачеву и Рыжкову и говорил об армяно-азербайджанских проблемах – о том, что никак нельзя толкать беженцев на возвращение назад – сейчас нет для этого условий, возможны новые трагедии, о необходимости освобождения членов комитета “Карабах”. Горбачев слушал с явным раздражением, Рыжков, как мне показалось, – с интересом. Но возражал мне именно Рыжков, ссылаясь, как и Яковлев, на невозможность вмешиваться в работу следствия. Рыжков также сказал, что он не может взять меня с собой в Армению – это вызовет нежелательную реакцию в Азербайджане (речь шла об организации помощи). Рыжков сказал, что он получил телеграмму четырех академиков о канале Волга – Чограй. Он не знал, что стоимость строительства канала составляет 4 млрд. рублей, – он думал, что около 2 млрд. Я заметил, что если реально обеспечивать отсутствие фильтрации воды по ходу канала, что абсолютно необходимо с экологической точки зрения, то стоимость возрастет еще больше, чем до 4 млрд. Весь разговор с Рыжковым был очень доброжелательным.

Теперь я, кажется, выхожу на финишную прямую этой главы и воспоминаний в целом – к выборам на Съезд народных депутатов и к самому Съезду. Сначала – летом и осенью 1988 года – я отказался от предложений стать кандидатом на выборы в Верховный Совет (это было еще до принятия поправок к Конституции). Потом, в январе, когда в очень многих институтах моя кандидатура была выдвинута на Съезд, причем часто с наибольшим числом голосов, я решил, что не могу отказываться. Возможно – я этого не помню – я согласился даже несколько раньше. Не помню же я потому, что в то время я был уверен, что выдвижением моей кандидатуры все и ограничится и я не буду допущен не только на Съезд, но к выборам. В последнем я как в воду глядел, но всего хода событий предугадать не мог. В моем согласии стать кандидатом присутствовала также мысль, что участие в Съезде может оказаться реально важным для поддержки прогрессивных начинаний.

Принятый в декабре 1988 г. закон о выборах очень сложен.

376

Все же мне придется кое-что разъяснить, иначе многое в дальнейшем будет непонятно. Из 2250 делегатов на Съезд треть (750 человек) выбирается по территориальным округам, треть – по национально-территориальным округам и треть – от так называемых общественных организаций, к которым в числе прочих причислены КПСС (100 мест) и Академия наук СССР (30 мест). Формально выдвижение кандидатов происходит на собраниях трудовых коллективов, но на самом деле закон составлен так, что кандидатом человек становится только после утверждения его окружным собранием в случае территориальных и национально-территориальных округов и так называемым Пленумом центрального органа в случае общественных организаций. Этот пункт закона весьма реакционен, дает возможность аппарату, местным партийным и советским органам осуществлять во многих случаях “селекцию” (отбор) нежелательных кандидатов. К счастью, им это удалось не всегда. Все же очень важно добиться отмены этого пункта[i]. Что такое “Пленум” – из закона о выборах неясно. В декабре и январе Президиум Академии наук принял постановление, согласно которому состав Пленума – это члены Президиума Академии наук и члены бюро (руководства) всех Отделений Академии. Сформированный так Пленум должен был 18 января утвердить кандидатуры на 25 мест для выборов на Съезд. Сами выборы были назначены на 21 марта; в них должны были, по решению Президиума, принимать участие все академики и члены-корреспонденты (около 900 голосов), а также около 550 “выборщиков” – по одному от каждых 60 сотрудников институтов Академии. Число мест было 25, а не 30, т. к. 5 мест было выделено научным обществам. Результат был ошеломляющий: только 23 человека получили требуемое большинство голосов. Не получили большинства голосов, в частности, все пользующиеся общественной известностью кандидаты, в их числе я, Сагдеев, Лихачев, Попов и другие, выдвинутые наибольшим числом институтов (я был выдвинут почти 60 институтами). Для того, чтобы число мест не превышало числа кандидатов, Пленум решил передать еще 5 мест научным обществам, т. е. мест в Академии стало 20. Сообщение о результатах Пленума вызвало во всех институтах Академии бурю негодования. Сотрудники Академии справедливо считали, что Пленум проявил неуважение


[i] В принятом через год (в октябре 1989 г.) российском Законе о выборах были отменены как выборы от общественных организаций, так и окружные собрания.

377

к мнению институтов (по закону Пленум обязан “учитывать” мнение трудовых коллективов, в данном случае институтов, но он проигнорировал это мнение). На собраниях в институтах высказывалось мнение, что результаты Пленума – проявление общего бюрократического отрыва руководства Академии, ее Президиума, от “рядовых” работников научных учреждений, от тех, кто реально делает науку. В общем, возникло общественное движение, переросшее породившую его проблему (как это часто бывает). В московских институтах возникла Инициативная группа, которая взяла на себя координацию всех усилий, связанных с выборами от Академии. От Физического института туда вошли, в частности, Анатолий Шабад и Александр Собянин.

Такие же драматические события, как в Академии, происходили в других общественных организациях и почти во всех территориальных и национально-территориальных округах. Кроме работников аппарата и выбранных им “послушных” кандидатов почти всюду были выдвинуты альтернативные кандидаты, обладающие собственной программой, яркой и независимой позицией. Завязалась, впервые за долгие годы в нашей стране, острая политическая предвыборная борьба. И тут выявилось то, на что даже мы, ведшие в предшествующую эпоху одинокую и внешне безнадежную борьбу с очень ограниченными целями, не решались, не смели надеяться. Многократно обманутый, живущий в условиях всеобщего лицемерия и развращающей коррупции, беззакония, блата и прозябания народ оказался живым. Свет возможных перемен только забрезжил, но в душах людей появилась надежда, появилась воля к политической активности. Именно эта активность народа сделала возможным избрание тех новых, смелых и независимых людей, которых мы увидели на Съезде. Не дай Бог обмануть эти надежды. Исторически никогда не бывает последнего шанса. Но психологически для нашего поколения обман надежд, вспыхнувших так ярко, может оказаться непоправимой катастрофой.

На Съезд прошла, конечно, лишь малая часть прогрессивных кандидатов. Аппарат, опомнившись от неожиданности первых недель, стал применять все находившиеся в его распоряжении средства – вплоть до подлогов, подмены бюллетеней, не говоря уж о регулировании допуска к средствам

378

массовой информации. Зато те, кто прошел, были уже закаленные борцы.

После 18 января меня (и некоторых других не прошедших в Академии кандидатов) стали выдвигать по территориальным и национально-территориальным округам. У меня нет полного списка этих округов – назову лишь некоторые. Физический институт АН СССР выдвинул меня “по месту работы” в Октябрьском территориальном округе г. Москвы, мое выдвижение поддержали другие расположенные в этом районе институты. Я выступал на предвыборном собрании в ФИАНе, потом на собрании в Октябрьском райкоме КПСС, где встретился с другими кандидатами, выдвинутыми по этому району, в том числе с Ильей Заславским, молодым инвалидом, предвыборная программа которого включала защиту прав инвалидов СССР. Парадоксально, но Общество инвалидов не вошло в число общественных организаций, имеющих право выдвижения кандидатов. Перед собранием в ФИАНе я, как и все кандидаты, написал предвыборную программу, потом ее несколько раз уточнял (приложение 27).

Другое очень важное выдвижение моей кандидатуры имело место в Московском национально-территориальном округе № 1, границы которого совпадают с границами Москвы. Выдвинул меня сначала “Мемориал”, а затем множество учреждений и организаций Москвы. Я присутствовал и выступал на собрании, организованном “Мемориалом”. Оно проходило в Доме кино. Уже подъезжая, я увидел протянувшуюся на несколько сотен метров очередь людей, желающих пройти внутрь здания. Это были, в значительной части, знакомые по типажу лица – те, что так же простаивают очереди на выставку Шагала или на кинофестиваль, честные и умные, все понимающие, в большинстве своем стесненные материально пролетарии умственного труда. Но были там, без сомнения, и новые действующие лица исторической сцены. Это они через несколько месяцев заполнят гигантскую площадь стадиона в Лужниках. Это люди, выведенные из сна пассивности надеждами перестройки, рабочие и служащие, самая широкая масса интеллигенции. Меня узнали и бурно приветствовали. Я прошел в зал, был представлен Пономаревым собранию, зачитал свою программу и отвечал на многочисленные, иногда трудные вопросы. Затем состоялось

379

голосование по моему выдвижению в кандидаты – свыше 600 человек в зале и несколько тысяч в других помещениях и на улице, где были установлены динамики и можно было подписывать листы поддержки моего выдвижения. В этот день, как я это ощутил, я получил нравственный мандат на деятельность депутата.

Второй раз я его получил на митинге институтов Академии 2 февраля. Но до этого произошло еще несколько событий. Одно из них – собрание в Московском университете, где я выступал и был выдвинут от МГУ по тому же Московскому национально-территориальному округу № 1. Одно-временно со мной был выдвинут от МГУ по этому же округу ректор МГУ Логунов. Всего же по округу № 1 было выдвинуто около 10 человек, среди них – Б. Н. Ельцин. Ельцин в эти дни позвонил мне и сказал, что мы не должны переходить друг другу дорогу. Я согласился с ним, но добавил, что окончательное решение, где баллотироваться, я приму только после того, как пройдут окружные собрания по всем округам, где я выдвинут. Несколькими днями позже я сам, по совету Пономарева, позвонил Ельцину и сказал, что готов выступить в его поддержку по тому округу, где он будет баллотироваться, с тем, чтобы он тоже выступил в мою поддержку. Это был, конечно, излишне политиканский шаг, и я скоро стал о нем сожалеть. К счастью, как видно из дальнейшего, этот шаг не имел практического продолжения. Меня выдвинули еще по двум московским территориальным округам и по двум областным, по одному из ленинградских территориальных округов, на Камчатке, на Кольском полуострове и еще в ряде мест – у меня нет полного списка. В частности, меня выдвинули в коллективе объекта. Адамский и другие активисты приезжали, чтобы взять у меня программу и автобиографию. Они заверяли меня, что утверждение моей кандидатуры на окружном собрании практически гарантировано. Но мне казалось неправильным, если я буду избран фактически за мою работу на объекте, во всяком случае с использованием моей известности в этом мире.

2 февраля состоялся беспрецедентный митинг сотрудников научных учреждений Академии наук. Митинг был организован Инициативной группой по выборам в Академии. Группа добилась в Моссовете разрешения на проведение митинга перед зданием Президиума, в большом сквере, где собралось

380

более 3000 человек (по некоторым оценкам более 5000). На ступеньках старого дворцового здания Президиума были установлены микрофоны, перед которыми выступали ораторы и организаторы митинга. Президент Марчук, председатель избирательной комиссии академик Котельников и некоторые другие находились на втором этаже здания и изредка выглядывали из окна, отодвинув занавеску. Мы с Люсей приехали на академической машине, я прошел вперед и встал вблизи трибуны, но не выступал. Люся стояла вдалеке от меня. Цель митинга, как она была сформулирована Инициативной группой, – выразить отношение научной общественности к решениям Пленума Академии[i] от 18 января, к позиции Президиума АН и руководства Академии в целом, довести до людей возможность и необходимость исправления создавшегося нетерпимого положения. Сотрудники институтов приходили целыми колоннами, неся транспаранты с лозунгами. Чувствовалась удивительная раскованность, радостное возбуждение тысяч людей, которые вдруг осознали себя некой мощной силой. Это была атмосфера освобождения! В начале митинга Толя Шабад стал читать лозунги на транспарантах, а собравшиеся – громко повторять последние ключевые слова. “На съезд – достойных депутатов!” – Депутатов!, “Бюрократам из Президиума – позор!” – Позор!, “Сахарова, Сагдеева, Попова, Шмелева – на съезд!” – На съезд!, “Президиум – в отставку!” – В отставку!, “Президент – в отставку!” – В отставку!, “Академии – достойного президента!” – Президента!. На митинге было принято несколько обращений, было решено добиваться срыва выборов 21 марта, с тем чтобы были назначены новые выборы (первоначально предлагалось бойкотировать выборы, затем была принята тактика призвать голосовать против всех кандидатов). После митинга, еще в машине, Люся сказала: “Я была уверена, что ты выступишь и объявишь, что будешь добиваться выдвижения своей кандидатуры в Академии и откажешься от всех выборов по территориальным и национальным округам, чтобы поддержать митинг”. Я ответил: “Я понимаю, что очень важно поддержать борьбу в Академии, поддержать резолюцию митинга (мы оба знали, что и в прессе, и на собраниях говорят: зачем беспокоиться о том, что Сахарова и Сагдеева нет в списках кандидатов от Академии? – их уже выдвинули по территориальным округам). Но я чувствую ответственность


[i] Правильно: Пленума Президиума Академии.

381

также и перед теми, кто меня выдвигает и поддерживает по территориальным округам. Поэтому мне трудно принять то решение, о котором ты говоришь”. Еще несколько дней я колебался в ту или иную сторону, даже устроил панику в Канаде, куда мы должны были вскоре ехать, отказавшись от поездки, чтобы принять участие в предвыборной кампании. Все фиановцы – Шабад, Файнберг, Фрадкин, Пономарев, а также и некоторые другие просили меня не отказываться от территориальных округов. Лишь за сутки до отъезда на Запад я принял окончательное решение, согласившись с Люсей, и написал письмо в “Московские новости”, где сообщал об отказе избираться по территориальным и национально-территориальным округам.

Одновременно я должен был развязать еще один “узелок”. В начале января я согласился встретиться с французским писателем Бару, который в прошлые годы выступал в нашу защиту; я долго откладывал эту встречу, но в конце концов дальше откладывать показалось мне неудобным. Мы довольно долго проговорили на кухне, большей частью говорил я, но несколько раз принимала участие в разговоре Люся. Разъясняя нашу общую точку зрения о необходимости прямых выборов главы государства, она употребила какое-то образное выражение, из которого следовало, что положение не выбранного прямым способом главы государства очень неустойчиво. Все это было не более чем попытка популярно изложить концепцию. Но дальше произошло следующее. Бару опубликовал в ряде газет фрагменты нашей беседы как интервью. Из этого текста многочисленные комментаторы сделали вывод, что мы предсказываем скорое падение Горбачева. Сейчас, спустя полгода, этот эпизод кажется пустяковым. Но тогда нам было неприятно. Редакция “Известий”, возможно по просьбе самого Горбачева, попросила меня написать разъяснение. Я это сделал и через Жаворонкова передал его редакции “Известий” и одновременно для “Московских новостей”.

В тот же день мы, на этот раз вместе с Люсей, выехали во вторую в моей жизни зарубежную поездку. Вечером мы прилетели в Рим, где нас встретила Ирина Алексеевна Иловайская-Альберти. В Италии мы пробыли шесть дней; за это время я встречался в Риме со многими политическими деятелями (с бывшим президентом республики Пертини, который

382

много раз выступал в нашу поддержку, с бывшим премьером – лидером Социалистической партии Беттино Кракси и с нынешним премьером), посетил знаменитую Академию деи Линчеи, где меня давно дожидался диплом иностранного члена. Это одна из старейших академий в мире, с именем которой связано начало отхода от умозрительной схоластики средневековой науки, переход к экспериментальному изучению природы. “Линчеи” означает рысь; как писали основатели академии, это животное обладает остротой взгляда, жаждой поиска и исследования. Чучело рыси стояло в том зале, где мне вручали диплом, и я не преминул использовать этот образ в моем ответном слове.

Центральным моментом в нашем кратком пребывании в Риме было посещение Папы. Люся уже была у Папы в декабре 1985 г. – тогда она просила способствовать моему освобождению из горьковской ссылки. Она была глубоко тронута человечностью и отзывчивостью этого человека. Сейчас наши личные обстоятельства были гораздо более благополучными. Мы говорили с Папой о сложных и противоречивых проблемах нашей жизни, я пытался сформулировать основные принципы политики в отношении перестройки и страны. Я говорю о том же самом при всех встречах с государственными деятелями и в публичных выступлениях. Но в беседе с Папой я почувствовал самую большую, неподдельную заинтересованность и интуитивное глубокое понимание.

Сильным впечатлением было само посещение Ватикана, этого удивительного города-государства, его дворца, в котором сосредоточены большие художественные ценности. Привез нас в Ватикан на своей машине и провез по его прекрасным садам священник, отец Серж. При беседе с Папой присутствовала и переводила Ира Альберти. Во всех наших встречах в Италии роль Иры была огромной. Она прекрасно и умно, с полным пониманием переводила мои не всегда простые и гладкие выступления и ответы на вопросы. Мне кажется, что иногда ее перевод был даже улучшением подлинника. Натерпевшись от многочисленных полузнающих язык переводчиков, мы особенно оценили Ирину помощь. И, конечно, главное, что это была помощь друга, со взаимной симпатией.

После Папы мы встретились с кардиналом украинской католической церкви, затем выехали во Флоренцию. По дороге

383

мне удалось посмотреть собор Франциска Ассизского в Ассизи и фрески Джотто. Было уже поздно, но меня узнал монах-привратник, позвал начальство, и двери собора открылись. Зато во Флоренции не удалось в этот первый приезд посмотреть ни Уффици, ни Питти. Жили мы во Флоренции, конечно, у Нины Харкевич. Из Флоренции выезжали на машине в Болонью и в Сиену, где мне вручили дипломы почетных докторов университетов; я также провел там пресс-конференции и встречи со студентами и преподавателями, было много интересных вопросов. Сами церемонии вручения дипломов в этих старых университетах (Болонский – вообще старейший в мире) с процессиями докторов в средневековых мантиях, с герольдами и жезлами, старинной музыкой и торжественными речами – были незабываемыми.

В Италии на каждом шагу – ощущение истории, прикосновения к истокам нашей (европейской все-таки) цивилизации. Не всем, конечно, можно гордиться, но это – было и как-то преломилось в настоящем. Даже милая история о том, что члены городского самоуправления Сиены постоянно работали и жили в квестуре, верша дела города, но рядом на площади каждый день казнили преступников и их предсмертные крики мешали работать и спать отцам города – пришлось перенести место казни в другое место. Никому не пришло в голову, что следовало бы отменить такие казни, как колесование, и вообще поменьше казнить. В Риме мы видели Форум, Колизей (“Ликует буйный Рим... торжественно гремит Рукоплесканьями широкая арена...”).

Из Италии мы вылетели в Канаду, в совсем другой мир – благополучного, с высоким уровнем жизни, но никак не самодовольного, не замкнутого в себе настоящего и не очень богатого событиями, трудового, иногда сурового и даже жестокого (индейцам в прошлом веке якобы давали отравленные одеяла) прошлого. Я там сказал в одном выступлении, что Канада в ее сегодняшнем виде могла бы быть образцом для других стран – но как трудно следовать каким-либо образцам.

В Оттаве Люсе и мне вручили дипломы докторов наук; Люся произнесла от нашего имени прекрасное ответное слово, упомянув двуязычие Оттавского университета как пример решения таких трудных для всех проблем. Там равноправны французский и английский языки. Есть фотография

384

– мы оба в мантиях, ей вручают квадратную докторскую шляпу с кисточкой.

В Оттаве на пресс-конференции меня спросил приехавший из Москвы корреспондент АПН: “Завтра вы встречаетесь с премьером и министром иностранных дел Канады. Собираетесь ли вы просить их способствовать освобождению наших парней, находящихся в плену в Афганистане и Пакистане?” Я ответил: “Освобождение военнопленных – не дело Канады. Только признание моджахедов воевавшей стороной, прямые переговоры с ними об обмене военнопленными – ведь в Кабуле и Ташкенте есть пленные моджахеды – могут привести к освобождению советских военнопленных! Наша страна вела в Афганистане жестокую, страшную войну. Мы называем наших противников бандитами, не признавая их воюющей стороной. А у бандитов не военнопленные, а заложники. Были сообщения, что наши вертолеты расстреливали окруженных советских солдат, чтобы избежать их попадания в плен”. Моя последняя фраза была процитирована в советской прессе (сначала, кажется, в “Красной звезде”), вызвала очень резкие отклики крупных советских военачальников, многих читателей, бывших участников войны в Афганистане. Читатели сообщали о фактах героизма советских вертолетчиков, идущих на смертельный риск, иногда гибель, ради спасения попавших в окружение товарищей (что само по себе не противоречит возможности событий обратного рода). Я якобы оскорбил советскую армию, память советских солдат, погибших при исполнении интернационального долга. Потом эти же обвинения были мне предъявлены на выборах в Академии и на Съезде.

Западная пресса почти не заметила этого эпизода на пресс-конференции. Гораздо большее внимание привлекла другая история, произошедшая тогда же. Люся отвечала на вопрос о еврейской эмиграции из Советского Союза, об отказниках. Она сказала, уже в самом конце: “Есть тенденция, требование всех евреев-эмигрантов из СССР считать политическими беженцами. Это неправильно, несправедливо. Мы всегда боролись за право каждого на свободу эмиграции и свободу возвращения в свою страну. Но далеко не каждый эмигрант-еврей из СССР, тем более избравший США или Канаду, а не Израиль, – политический беженец. У людей могут быть другие, вполне законные мотивы – желание

385

жить лучше, лучше реализовать свои способности (как они надеются). Но почему эти люди имеют больше прав называться политическими беженцами (и получать связанные с этим преимущества), чем многие беженцы из Вьетнама, Камбоджи и разрушенной Армении?” Это Люсино заявление, которое я излагаю своими словами, обошло западные газеты и вызвало бурю. Люсю обвиняли в антисемитизме и в других смертных грехах. Нас предупреждали, что в Виннипеге, куда мы направлялись, так как я был приглашен участвовать в семинаре по ядерно-резонансному сканированию, нас встретит демонстрация возмущенных евреев. Но обошлось без демонстрации. Что касается семинара, то он действительно был интересным. В Виннипеге мы были также на двух данных в нашу честь обедах. На одном из них в очень богатом частном доме во время обеда на скрипке играл уже не молодой человек. Разговорились. Он еврей из Одессы, там преподавал в знаменитой школе Столярского, играл в большом оркестре. После эмиграции оказался в Канаде. Долгое время был вообще без работы. “Тут нет ни нашей музыкальной культуры, ни традиций. Мне еще повезло, в конце концов меня взяли давать уроки музыки в одной из городских школ”, – сказал он с горечью. Мы с Люсей чувствовали себя неловко, сидя за парадным столом, в то время как артисты – скрипач и его компаньон баянист – играли, стоя в нескольких шагах от нас (в ресторане – другое дело, не знаю почему).

Вторую часть нашей зарубежной поездки мы провели частным образом у наших детей и внуков в США. Пять дней мы с Люсей провели со всеми четырьмя внуками во Флориде, точней на курорте Амелия-Айленд у северной оконечности полуострова. Это были прекрасные дни свободного общения с этими маленькими гражданами США, среди природы, на берегу Атлантического океана. Кстати, мы видели там аллигатора в природных условиях.

В США я увидел английский перевод этой лежащей сейчас перед вами книги[i] – многое на беглый взгляд показалось мне не вполне точным. 18 марта я вернулся в СССР, чтобы участвовать в выборах в Академии, и взял с собой часть переведенных глав. В Москве я просмотрел их и отметил не удовлетворяющие меня места (на всю книгу у меня не было ни времени, ни сил). Люся осталась еще на месяц – чуть


[i] Андрей Дмитриевич имеет здесь в виду “Воспоминания” (напомним, что, когда он писал данную книгу, он сначала намеревался сделать ее частью “Воспоминаний”).

386

больше – в США с детьми и внуками. Она работала там (интенсивно и, я думаю, плодотворно) над своей книгой о детстве. В Москве, особенно при мне, у нее нет ни минуты и для более простых и “механических” дел.

В первый день выборного собрания были дискуссии по процедуре и обсуждению кандидатур. Во второй день – собственно выборы и подсчет голосов. При подсчете голосов произошел инцидент – у одного из счетчиков в его пачке бюллетеней было гораздо больше голосов “за”, чем у остальных счетчиков. Члены Инициативной группы, присутствовавшие при подсчете голосов в качестве наблюдателей, обратили на это внимание. Они заметили также, что рядом с этим счетчиком на столе, где были разложены бюллетени, стоял его портфель (что, конечно, противоречит всем правилам). Спешно вызванный председатель комиссии акад. Котельников сказал, что подобные отклонения от средних величин бывают и не следует этому удивляться.

К вечеру стали “по знакомству” известны результаты голосования – восемь кандидатов набрали необходимую норму 50% голосов и стали депутатами, 15 получили менее половины и не прошли. (Возможно, один или два из восьми обязаны своей победой счетчику с портфелем.) Таким образом, остались незаполненными 12 мест. На другой день результаты голосования были объявлены на собрании. Было принято решение о проведении новых выборов 13 апреля, с новым выдвижением кандидатов по институтам. В составе Пленума решено было иметь только членов Президиума, без членов бюро отделений (что уменьшало возможность каких-либо неожиданностей). Президиум должен был назначить новую избирательную комиссию. Институты начали новый цикл выдвижения кандидатур – Инициативная группа наблюдала за этим процессом. Она составила список кандидатов, получивших поддержку нескольких институтов (по группам: более одного, более 10, более 20 и т. п.), и передала этот список в Президиум. В этот раз я получил поддержку почти всех научных учреждений Академии – от более чем 200 учреждений. Президиум пытался еще раз взять контроль над ситуацией в свои руки, разослав новые правила выдвижения “выборщиков” от институтов – число их стало меньше на 140 человек. Но это уже не имело большого значения. Пленум (Президиум) показал, что он работает

387

как послушная машина голосования в руках президента, утвердив все предложенные им кандидатуры и отвергнув все кандидатуры, предложенные мной и другими участниками собрания. Но Марчук в своем списке, не желая опять попадать в конфликтную ситуацию, в значительной мере учел рекомендации Инициативной группы (хотя и с некоторыми далеко не случайными исключениями).

12 или 13 апреля состоялось Общее собрание членов Академии, на котором обсуждались утвержденные Пленумом кандидатуры. Кандидаты говорили о своих программах, отвечали на вопросы, были довольно острые выступления. У входа в здание Университета стояла группа молодых людей, призывавших голосовать против академика Арбатова. В поддержку Арбатова выступил Ю. Карякин, который сказал, что Арбатов в прошлые годы, когда он пользовался доверием руководства, помогал невинно осужденным. Это ему лично известно. Он также добавил, что те, кто сейчас на улице призывают голосовать против Арбатова, принадлежат к “Памяти”. Выступил также Сагдеев; он изобразил прошлую кулуарную деятельность Арбатова в высших сферах как очень прогрессивную и полезную, при этом Арбатову, в качестве цены, приходилось публично выступать с поддержкой официальных заявлений, иногда принимая на себя тяжелый груз позора (то же самое ответил мне Сагдеев, когда я спросил его за несколько дней до этого, почему он поддерживает Арбатова). Арбатова спросили из зала, правда ли, что он уволил недавно нескольких научных сотрудников Института США и Канады, как его в этом обвиняют. В числе уволенных Яковлев. Тот ли это Яковлев, которому когда-то нанес известный урон Сахаров? Арбатов ответил: “Да, тот самый”. К сожалению, я никак не вмешался в эту дискуссию, не успев сообразить, как мне надо реагировать. На самом деле, как я думаю, этот эпизод был хорошо разыгранным спектаклем. Меня больше всего смущала позиция Сагдеева. Выступить против Арбатова означало бы, что я не доверяю Сагдееву.

Другой эпизод произошел в связи с моей кандидатурой. После многих хвалебных в мою честь выступлений к трибуне вышел академик Коптюг, член Президиума Академии. Он сказал: “Меня часто спрашивают избиратели, голосовал ли я на Пленуме 18 января против Сахарова. Я не скрываю

388

этого. Я голосовал против и объясню, почему. Я уважаю академика Сахарова за его научные заслуги. Но некоторые пункты в его предвыборной программе являлись, по моему мнению, неправильными и опасными. Он писал о свободном рынке рабочей силы. По существу этот пункт означает призыв к созданию резервной армии безработных, что повлекло бы за собой тяжелейшие социальные потрясения. Сахаров писал также о необходимости передать в аренду землю убыточных колхозов немедленно, еще до начала посевной кампании. Совершенно ясна нереальность этого требования (посевная кампания уже идет). Это опасный экстремизм. В дальнейшем Сахаров изменил эти пункты, тем самым признав их ошибочность. Но первоначально эти пункты были именно такими”¹. Один из выступавших после Коптюга сказал: “Мы должны быть благодарны академику Коптюгу за его выступление. Несомненно, на выборах будут голоса, поданные против Сахарова. Если бы вслух все только хвалили его, наличие голосов против выглядело бы недостойно”. Я только вечером сообразил, что ссылки Коптюга на то, что ему не понравилась моя программа, не могут быть правильными. 18 января у меня еще не было никакой написанной программы – я ее составил только через несколько дней перед собранием в ФИАНе.

На другой день состоялись выборы. Избранными оказались 12 депутатов, получивших более половины голосов и больше остальных кандидатов. Я был избран, но далеко не с наибольшим числом голосов – я оказался где-то в середине списка избранных. Почти в конце списка был Арбатов. В целом же было избрано много достойных, энергичных людей.

После выборов Инициативная группа не распустилась. Она взяла на себя некоторые функции организационной помощи депутатам-академикам, пыталась, в частности, организовать связь академических депутатов с прогрессивными депутатами из других регионов страны, составила и разослала письмо с изложением тезисов как базы для объединения. В Доме ученых во время Съезда постоянно дежурили представители группы, проходили совещания.


¹ Кавычки здесь, как и во многих других местах этой книги, не означают буквального цитирования. Я, конечно, писал по памяти.

389

Еще до академических выборов, с конца марта, в Доме политпросвещения на Трубной площади стала собираться группа депутатов Москвы и Московской области. Первоначально их было человек 20–30. После выборов в Академии я тоже (с некоторым запозданием) примкнул к этой группе. В группу вошли многие радикальные экономисты (Попов, Шмелев, Емельянов, Тихонов, Петраков и другие). Они пытались подготовить для предложения делегатам Съезда документы, содержащие концепцию экономических и социальных реформ и предложения по неотложным экономическим и социальным шагам с целью предотвратить надвигающуюся экономическую катастрофу. Другие депутаты занимались разработкой проекта повестки дня Съезда, предложений по конституционным правилам Съезда и Верховного Совета, порядку выборов депутатов Верховного Совета и по другим процедурным и концептуальным вопросам, которые необходимо будет обсудить на Съезде. Я принял участие в этих дискуссиях и написал документ, фактически содержавший основные мои идеи о необходимости сосредоточения в руках Съезда всей законодательной власти и по национальному вопросу.

Однако я должен вернуться назад и рассказать о событиях в Грузии, которые также вошли в нашу судьбу. В первых числах апреля в Тбилиси проходили митинги, поводом для которых послужили требования абхазцев об отделении Абхазии от Грузии (и, по-видимому, переходе в состав РСФСР). Абхазцы составляют в Абхазии меньшинство – как они утверждают, в значительной мере в результате политики “грузинизации”. Абхазцы недовольны существующим положением и выразили свои требования на многотысячном митинге в древнем центре Абхазии Лыхны. Но большинство грузин (мы имели возможность в этом убедиться) считают недопустимым изменение существующего положения – как по экономическим причинам, так и из-за опасений за судьбу грузинского большинства в Абхазии. Я скорей считаю оправданной позицию абхазцев. Мне кажется, что с особенным вниманием надо относиться к проблемам малых наций – свобода и права больших наций должны осуществляться не в ущерб малым. Но в данном случае наиболее существенно, что проходившие в Тбилиси митинги носили мирный и конституционный характер. Тем не менее

390

они стали объектом необычайной по своей жестокости акции. Хочу также отметить, что, по утверждениям многих, лозунги митингов далеко не сводились к абхазской проблеме и отошли от нее в сторону. Главный тезис свелся к слову “суверенитет” (как нас уверяли, не в смысле выхода Грузии из СССР, а в смысле культурной и экономической независимости). Но даже призыв к выходу из СССР не противоречит Конституции... И вот в ночь на 9 апреля произошли потрясшие весь мир события... Как известно, утром 8 апреля по улицам Тбилиси прошли прибывшие в город накануне ночью воинские части, с танками, в устрашающей боевой форме. Этот парад привел к результату, быть может, противоположному замыслу его устроителей – на площадь вечером вышло более 10 тысяч человек, ранее было менее тысячи. В 4 часа утра войска напали на митингующих, разделили толпу на части и начали экзекуцию. Людей били саперными лопатками по голове и спине, нанося тяжелые рваные раны, были также применены отравляющие вещества. Особенно сильно пострадали девушки, голодавшие “за суверенитет”. При этой акции был убит или получил смертельные повреждения или отравление 21 человек, из них 16 девушек. Среди погибших большинство имели поражение дыхательных путей отравляющими веществами; у двоих, по крайней мере, не было никаких внешних повреждений – таким образом, отравление было единственной причиной их смерти. На предвыборном собрании Академии приехавший в Москву академик Гамкрелидзе спросил меня, согласен ли я принять участие в организованной в Грузии Общественной комиссии по расследованию событий 9 апреля. Я согласился. Вскоре я получил сообщения, что находящиеся в больнице люди объявили голодовку, требуя, чтобы военные назвали, какое отравляющее вещество было против них применено, а также требуя приезда делегации Красного Креста. Я позвонил А. Н. Яковлеву и, рассказав ему об этих требованиях, естественно, спросил, кто распорядился вызвать войска. Яковлев ответил, что войска вызвал Патиашвили, бывший первый секретарь ЦК Грузии, так как он паникер, и что наряду со слезоточивым газом “Черемуха” был применен газ Си-Эс, “неизвестно каким образом попавший из Афганистана”. Я передал сообщение

391

о Си-Эс через брата Гамкрелидзе, но, видимо, никто в те дни не придал моему сообщению значения.

3 мая я был приглашен в Моссовет для участия во встрече народных депутатов от Москвы с руководителями партии и правительства. На встрече присутствовали Горбачев, Лукьянов, Зайков, кто еще – не помню. Я кратко выступил в защиту предложенной группой депутатов, заседавших в Доме политпросвещения, повестки дня, подразумевавшей сначала широкое обсуждение основных, принципиальных проблем, а затем уж выборы в Верховный Совет и его председателя. Как сказал В. И. Кириллов (депутат от Воронежа) – правда, не на этом заседании, где были только москвичи: “Американский ковбой сначала стреляет, затем думает. Нам бы надо наоборот – сначала подумать, потом стрелять, настрелялись за 70 лет”. Я также говорил о необходимости отмены указов о митингах и демонстрациях и полномочиях специальных войск и о несовершенной формулировке указов от 8 апреля, которые были призваны заменить статьи 70 и 1901 УК[i]. Я повторил свой главный тезис, что недопустимо уголовное преследование за убеждения и связанные с убеждениями действия, если это ненасильственные действия и нет призыва к насилию. “Антиконституционные действия” – недостаточно однозначная формулировка. (Потом на Съезде я вновь выступил по этому вопросу.) Отвечая мне, Горбачев сказал: “Демократия должна себя защищать”. Я с места заметил: “Даже нарушая демократию?” Горбачев очень неодобрительно на все это прореагировал. Прекрасно, содержательно выступали экономисты – Попов и Шмелев. Шмелев, в частности, едко возразил одному из выступавших, предлагавшему создать новые ЧК для борьбы с нетрудовыми доходами и злоупотреблениями кооператоров: разрушителями экономики являются те, кто контролирует 95 ее процентов; ЧК начала с борьбы с мешочниками, а кончила 37-м годом. Горбачев, выступая с ответом, сказал, что КГБ будет поручена борьба с рэкетом.

Драматичным завершением собрания было выступление Гдляна. Я должен дать некоторые пояснения. Внедрение в Узбекистане монокультуры хлопка создало в республике очень тяжелую обстановку. Одним из следствий этих трудностей было возникновение так называемой узбекистанской мафии – группы взяточников, казнокрадов и коррумпированных


[i] Имеются в виду указ Президиума Верховного Совета СССР “О внесении изменений и дополнений в Закон СССР “Об уголовной ответственности за государственные преступления” и некоторые другие законодательные акты СССР” и указ Президиума Верховного Совета РСФСР “О внесении изменений и дополнений в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР” (оба указа датированы 8 апреля 1989 г.).

392

партийно-государственных функционеров во главе с первым секретарем ЦК Узбекистана Рашидовым и садистом-палачом министром внутренних дел республики Яхъяевым. Основой доходов преступников были приписки к количеству произведенного в республике хлопка (сами по себе приписки представляли собой некую форму компенсации за низкие, установленные государством, закупочные цены, и только таким образом производители имели возможность кое-как сводить концы с концами; но приписки были незаконными и создавали поэтому условия для существования целой мафиозной иерархии взяточников, присваивавших себе часть “незаконных” денег). Конечно, преступники имели очень большую поддержку в Москве, иначе они не могли бы быть безнаказанными многие годы. Расследование этого дела было поручено старшему следователю Прокуратуры СССР Тельману Гдляну, который возглавлял целую группу подчиненных ему следователей. Как писали в наших газетах, работа этих следователей, во всяком случае в начале их деятельности, была достаточно опасной.

Следствие в СССР проходит фактически бесконтрольно. Одна из причин та, что следствие проводится прокуратурой, которой также поручен весь контроль за соблюдением законов в СССР. Результат – систематические нарушения законности и элементарной гуманности в работе следственных органов. Следователи часто добиваются нужных им показаний, применяя варварские методы. В делах политических случаи такого рода более редки (все-таки к ним приковано общественное внимание), но тоже иногда имеют место. Можно предполагать, что у Гдляна были особо большие полномочия и, соответственно, нарушения законности и гуманности тоже были велики.

Широкий общественный интерес к расследованиям Гдляна возник в связи со сведениями, что в ходе следствия его группой собраны материалы, изобличающие высокопоставленных московских покровителей “местных” преступников. Впервые об этом было сообщено в журнале “Огонек” незадолго до XIX партконференции, затем были и другие публикации, создавшие Гдляну и его помощнику Иванову огромную популярность, особенно в среде рабочих, как смелым борцам с коррупцией. Я присутствовал в ФИАНе в начале апреля на выступлении О. Г. Чайковской, постоянного

393

автора “Литературной газеты”. Она рассказывала, основываясь на предоставленных в ее распоряжение документах, что Гдляну разрешалось многолетнее содержание подследственного под стражей в необычайно тяжелых условиях подземной тюрьмы. Шестеро подследственных умерли за время следствия, шестеро покончили жизнь самоубийством. Несомненно, публикации были санкционированы на высоком уровне, так же как нарушения сроков содержания подследственных в тюрьме. В то же время Чайковской не разрешали ничего публиковать. Положение резко изменилось в конце апреля. Некоторые высказывают предположение, что это связано с прошедшим в эти дни пленумом ЦК, на котором многие высокопоставленные противники перестройки были вынуждены уйти в отставку.

Если именно среди них были взяточники, то необходимость держать их под угрозой разоблачения отпала; не исключено даже, что с ними было заключено нечто вроде “джентльменского” соглашения (слово “джентльмен” не случайно тут поставлено в кавычки). Так или иначе, над Гдляном начали сгущаться тучи.

В этих условиях состоялось его выступление в Моссовете 3 мая. Он начал с того, что отверг обвинения в нарушениях закона и в клевете. “Меня обвиняют в государственных преступлениях. Смотрите – перед вами стоит государственный преступник!” – патетически воскликнул Гдлян. “Очень может быть!” – крикнул с места Пуго, председатель комиссии партийного контроля, сменивший на этом посту Соломенцева, которого в числе других Иванов упомянул как “проходящего по делу” (не очень однозначная формула). Гдлян далее рассказал, что несколько дней назад (уже после апрельского пленума) в камеру подследственного (не помню фамилию) бывшего председателя Совета Министров Узбекистана ночью тайно пришли Генеральный прокурор СССР Сухарев, его заместитель Васильев и полковник КГБ Духанин. Они долго беседовали с подследственным. Утром подследственный написал заявление, в котором отказался от части данных им ранее показаний, а именно – от показаний о даче им крупных взяток высокопоставленным лицам в Москве. Гдлян далее сказал: “У меня имеются документы, доказывающие факты преступлений многих высших работников партийного и государственного аппарата. Я прошу

394

вас, Михаил Сергеевич, принять меня, чтобы я мог ознакомить вас с этими документами. Я прошу назначить комиссию, состоящую из депутатов Съезда, которая рассмотрела бы материалы дела и выдвинутые против меня обвинения. Никакой другой комиссии я не доверяю и показаний давать не буду”. Горбачев слушал молча, не перебивая, с мрачным видом. Потом он сказал: “Это чрезвычайно серьезное дело. Я приму вас. Но, если у вас нет доказательств ваших утверждений, я вам не завидую”.

На другой день мы с Люсей вылетели в Тбилиси. Там нас, как я уже писал, поместили в апартаменты над Курой. Справа нам был виден Метехский замок и нависший над водой головокружительный обрыв. Перед революцией в этом замке, превращенном в тюрьму, сидел отец Люси Геворк Алиханов. Ему удалось бежать из заключения, спустившись по канату в ожидавшую внизу лодку. Большевики, действительно, были отчаянные люди. Но сейчас вся страна стоит перед гораздо более страшным обрывом...

Мы посетили заседание Общественной комиссии и комиссии Президиума Верховного Совета Грузии. Слышали много ужасных рассказов очевидцев событий 9 апреля. Врач скорой помощи показал, что беременную женщину, медсестру, дежурившую в санитарной машине (с красным крестом, конечно), солдаты вытащили из машины и избили до смерти. Она даже не была участницей митинга, просто присутствовала на случай, если кому-либо станет плохо. Мать этой женщины, узнав о гибели дочери, умерла в тот же день от инфаркта. После заседания мы беседовали с бывшим участником афганской войны, который присутствовал при расправе на площади. Он рассказал, что один из солдат, пытаясь оказать помощь двум избитым девушкам, донес их до ограды и перебросил. Офицер крикнул ему: “Андреевский, назад!”. Солдат вернулся – его тут же сбили с ног и начали избивать.

Министр внутренних дел Грузии рассказал, что он возражал против вызова войск, обещал справиться с ситуацией собственными силами. Но Патиашвили и его замы, в том числе Никольский (второй секретарь ЦК Грузии; во всех союзных республиках эту должность занимает “человек Москвы”), не согласились.

Мы посетили одну из больниц, где содержались пострадавшие

395

от отравления и избиений. Состояние многих было тяжелое. У многих, конечно, если не у всех, большую роль играл при этом психогенный фактор. Но в основе лежало реальное отравление, реальные травмы. Мы вошли в палату девушки, лежащей с капельницей. Это была одна из наиболее тяжелых больных. Доктор рассказала ее историю. Ее сильно ударили солдаты, но она частично пришла в себя и полубессознательно поползла в их сторону. Тогда они закричали “Ты еще жива, стерва” и стали бить ее ногами, особенно в живот. Один из солдат приложил баллончик с газом прямо к ее лицу и опрыскал в упор. В больнице мы встретились также со студентами, которые в качестве “заместителей” больных продолжали их голодовку. Была угроза распространения голодовки на другие города Грузии. Мы сумели уговорить больных и студентов прекратить голодовку, обещав приложить все усилия для удовлетворения их просьб – в особенности, присылки врачей с Запада. Еще в первую половину дня по Люсиной инициативе мы дозвонились в посольство США и попросили посла США Мэтлока навести справки о газе Си-Эс. Через 2 дня от посла поступила информация. Люся хорошо знала французских врачей из организации “Медицина без границ”, которые выезжают во все районы мира, где происходит какое-нибудь бедствие. Через Иру Альберти она связалась с ними. Я позвонил в МИД СССР помощнику Шеварднадзе, и он обещал помочь с оформлением поездки. Конечно, все в нашем бюрократическом мире происходит совсем не гладко, и нам (главным образом, Люсе) пришлось еще много раз звонить Ире, в МИД, в грузинское постпредство. Не менее сложно было организовать приезд американских врачей аналогичного профиля (среди них были крупные специалисты-токсикологи), тоже по Люсиной инициативе. Приезд этих двух групп врачей (а кроме них, независимо от нас, приехали врачи из Красного Креста) был очень полезным, успокоил людей и тем значительно разрядил атмосферу. Американские врачи подтвердили применение отравляющих веществ. Наряду с ранее идентифицированными они предполагают применение хлорпикрина.

Перед отъездом из Тбилиси мы имели встречу с патриархом Илией и новым первым секретарем ЦК Грузии Гумбаридзе, сменившим Патиашвили.

396

Патриарха я спросил, правильны ли сведения – их также повторил Горбачев 3 мая, – что, когда он пришел на площадь уговаривать митингующих разойтись, они оскорбляли его. Патриарх категорически это отрицал.

Я задал Гумбаридзе вопрос, кто ответствен за то, что события 9 апреля приняли такой трагический оборот. Он ответил: “Читайте материалы пленума”. Он говорил об апрельском пленуме ЦК и тем самым давал понять, что ответственны консервативные члены ЦК, ушедшие в отставку. Мне тогда этот ответ казался искренним, теперь все для меня не так однозначно.

В Москве продолжались предсъездовские совещания. Меня выбрали так называемым представителем, т. е. я вошел в число 1/5 всех депутатов, которые должны были обсуждать повестку Съезда, – до самого последнего дня не было ясно, когда это произойдет, и эта неясность заставила меня отказаться от давно намеченной поездки во Францию на конференцию по нарушению СР-инвариантности. Поездка хотя бы на один день была бы хоть каким-то знаком вежливости по отношению к пригласившим меня французским ученым (они больше многих заступались за нас в горьковские дни). Что нельзя поехать на всю конференцию, стало ясно, как только была назначена дата начала Съезда. Потом, конечно, оказалось, что аппарат Президиума Верховного Совета СССР “обошел” нас в вопросе о повестке и сумел навязать без обсуждения разработанную им еще давно повестку дня Съезда, начинавшуюся с выборов Председателя Верховного Совета. Заранее этого предугадать было нельзя.

После одного из заседаний Президиума Академии ко мне подошел академик Кудрявцев, директор Института государства и права, и сказал, что он сейчас работает в комиссии Верховного Совета, которая разбирает заявления, поступившие по делу Гдляна. В этих заявлениях – их очень много – сообщается о серьезнейших нарушениях Гдляном законности. Я спросил: “Избиения подследственных?” – “Нет, об этом данных нет. Но есть большие нарушения сроков содержания под стражей и другие тяжелые нарушения, бездоказательность многих обвинений. Я хотел бы, чтобы вы были в курсе дела. Вероятно, наша комиссия будет распущена и будет назначена депутатская”. Кудрявцев не делал

397

мне никаких предложений, но явно этот разговор был не случайным.

19 мая я слетал на день в Сыктывкар (главный город Коми АССР), где я хотел поддержать кандидатуру Револьта Пименова, того самого человека, с дела которого (вместе с Б. Вайлем) началось 19 лет назад мое знакомство с диссидентскими судами. В связи с этим делом я встретился впервые с Люсей. Отбыв срок ссылки, Пименов остался в Сыктывкаре, работая по специальности (он математик). Он был выдвинут кандидатом в депутаты; после первого тура выборов осталось два кандидата. Я выступил в Сыктывкаре на нескольких многолюдных собраниях, в том числе и на самом большом заводе города. На собраниях мне задавали много вопросов, не только о Пименове. Постоянными были вопросы о Гдляне, всех волновало, не будет ли в связи с кампанией против него (в эти дни было опубликовано сообщение об отстранении его от следствия) свернуто расследование дел о взяточничестве. Конечно, были также вопросы о том, как я отношусь к Ельцину и Горбачеву. Я был в телецентре, мое выступление о Пименове было записано, но не транслировалось, как можно предполагать – по указанию секретаря обкома Мельникова, одного из самых консервативных ораторов на апрельском Пленуме ЦК. На втором туре выборов, состоявшемся через 2 дня, Пименов не был избран. В городе он получил значительное большинство, но сельские районы поддержали его конкурента (тут бы телевидение могло сыграть большую роль).

Я скажу кратко о моем отношении к Горбачеву и Ельцину. Я считал (и продолжаю считать), что нет альтернативы Горбачеву на посту руководителя страны в этот ответственный период ее истории. Именно Горбачев был инициатором многих решений, которые за 4 года совершенно изменили всю обстановку в стране и в психологии людей. Конечно, к этим решениям нашу страну неумолимо подтолкнула история, но все же нельзя не учитывать роль Горбачева. При этом я совершенно не идеализирую личность М. С. Горбачева, не считаю, что он делает все необходимое. Я считаю очень опасным сосредоточение в руках одного человека ничем не ограниченной власти. Но все это не отменяет того факта, что Горбачеву нет альтернативы. Я говорил об этом неоднократно на многих собраниях. Лицо

398

М. С. Горбачева осветилось радостью и торжеством победы, когда я повторил эти слова в его присутствии на собрании представителей (я стоял при этом лицом к Горбачеву).

Теперь о Ельцине. Я отношусь к нему с уважением. Но это фигура, с моей точки зрения, совсем другого масштаба, чем Горбачев. Популярность Ельцина – это, в некотором смысле, “антипопулярность Горбачева”, результат того, что он рассматривался как оппозиция существующему режиму и его “жертва”. Именно этим объясняется, главным образом, феноменальный успех Ельцина (5 или 6 млн. человек – 87% голосов) на выборах в Московском национально-территориальном округе.

Ельцин принимал участие в работе группы, собиравшейся в Доме политпросвещения. Правда, он большей частью молчал. Но иногда его замечания были вполне разумными. Ельцин, возможно, сыграл определенную роль в том, что заседания Съезда транслировались по телевидению (причем непосредственно, без записи, прямо в эфир). Такая трансляция была обещана Горбачевым 3 мая на встрече с депутатами Москвы. Однако Ельцин во время одной из последних предсъездовских встреч в присутствии Лукьянова и Зайкова встал и сказал: “Здесь передо мной газета с программой телевизионных и радиопередач на ближайшую неделю. В ней не предусмотрена прямая трансляция из зала Съезда – только информация о работе Съезда и беседы с депутатами. Нас, всю страну, пытаются обмануть. Если это произошло по вине К-о (он назвал фамилию – я ее забыл), то он должен быть наказан. Необходимо обязать Комитет по телевидению и радио немедленно принять меры по исправлению ошибки”. Лукьянов стал тут же звонить по разным телефонам. На другой день он заверил нас, что недоразумение исправлено.

21 мая в Лужниках происходил большой митинг. Инициатива проведения митинга принадлежала “Трибуне” (кажется, Баткину). Задача, по мысли организаторов, была дать ответ на события в Тбилиси, которые рассматривались как попытка реакции навязать свои “правила игры”. Фактически, к моменту проведения митинга акценты сместились, и идея митинга оказалась размытой. Я согласился участвовать в митинге (хотя Люся считала это решение неправильным). На митинге присутствовали Ельцин и Гдлян. Перед

399

началом выступлений Гдлян подошел ко мне, сказал, что очень рад лично познакомиться. Я поздоровался. Сказал, что я настороженно отношусь к обвинениям против него, но с не меньшей настороженностью отношусь и к его утверждениям. Гдлян сразу как-то помрачнел и отошел в сторону.

У Баткина был заготовлен список ораторов. По моей просьбе я был записан третьим. Первым должен был выступать рабочий одного из московских заводов, затем кто-то из Инициативной группы. Но рабочий не пришел. В это время на трибуну поднялся Ельцин. Баткин и другие организаторы митинга, посоветовавшись тут же у микрофона, предоставили ему первое слово. Ельцин говорил о повестке дня Съезда, разработанной Московской группой, – при этом получалось, что он как бы представляет Московскую группу. (Потом многие говорили, что это был митинг в поддержку Ельцина.) Я тоже хотел говорить о повестке, но многие тезисы моего выступления уже были высказаны Ельциным. Я не сумел перестроиться, и мое выступление оказалось “смазанным”.

21 мая – мой день рождения (“моё деньрождение”, как говорят дети). Но настроение было испорчено. Люся говорила: “Лучше бы ты послушался меня, и мы бы слетали на один день в Париж, где физики заготовили уникальный торт. А так ты их обидел”. Гораздо более удачными и необходимыми были два других митинга в Лужниках, на которых я присутствовал и выступал. На митинге 28 мая было более 200 тысяч человек; я говорил там в ключе своего первого выступления на Съезде.

За неделю до митинга 21-го в Москве мы летали на один день за рубеж – в Милан, на ежегодный съезд Социалистической партии Италии. Ира позвонила нам и просила, если есть возможность, приехать, чтобы поддержать Кракси. Достаточно самого факта присутствия на Съезде, нескольких слов. Кракси и Социалистическая партия больше других поддерживали нас в трудные годы. Мы вылетели в 7 часов вечера, переночевали в Милане в гостинице. Утром, после неизбежного телеинтервью, поехали на съезд. Он проходил в огромном прямоугольном помещении производственного вида. Раньше это был цех какого-то завода. В отгороженной части стоял домик-автоприцеп, где помещался штаб Кракси и его помощники. За легкой стенкой были

400

слышны речи ораторов, аплодисменты, пение песен, напоминавших нам по своему звучанию революционные песни и первомайские демонстрации нашей молодости. Участники собрания то и дело выходили и входили через боковые двери, чувствовали себя свободно. Около получаса мы ждали Кракси, потом он приехал, мы вместе с ним прошли в зал на трибуну, встреченные аплодисментами. Кракси представил меня. Я сказал, что мы – моя жена и я – приехали из чувства дружбы и благодарности к Социалистической партии и Беттино Кракси, которые так помогали нам в трудные годы. “Велика была роль и других партий и лидеров, но все же ваша – самая большая”. Потом я говорил о положении в СССР, о задачах Съезда, о роли мировой общественности в поддержке перестройки. Упомянул армянскую проблему, необходимость защиты членов комитета “Карабах”. Мне подарили букет гвоздик. Я поднял его над головой и воскликнул: “Гвоздики – это символ единства трудящихся. За мир! За вашу и нашу свободу!”

Ира, как всегда, блистательно переводила. Она сказала, что Кракси во время моего выступления сиял.

Сразу после окончания выступления мы поехали на аэродром. До Франкфурта мы летели на маленьком частном самолете, принадлежащем бизнесмену, поддерживающему Социалистическую партию. В кабине очень удобные кресла, в них разместились Ира, Люся и я, перед нашими глазами – цветной экран, на котором видна маленькая фигурка самолета, ползущая по карте Италии, Швейцарии, ФРГ, и данные о полете. Во Франкфурте мы простились с Ирой и на самолете Аэрофлота вечером прилетели в Москву. На такси огромная очередь, пришлось взять “левака” за доллары – за рубли никто не хотел, тоже знамение времени.

ГЛАВА 7 Съезд

401

ГЛАВА 7

Съезд

Итак, Съезд! Он открылся 25 мая в 10 утра в Кремлевском Дворце съездов. Нам выдали талончики с точным указанием места. Делегаты были размещены по территориальному принципу, в пределах делегации – по алфавиту. Рядом со мной сидела Семенова – редактор журнала “Крестьянка”. Она то и дело комментировала выступления: “Ну, миленький, что же ты такое говоришь!” Меня она тоже иногда называла “миленьким”. С 6 часов утра я не спал, думал, следует ли мне выступать и о чем я должен сказать. Я не подготовил никакого текста выступления – все тезисы держал в голове. Это была, вероятно, ошибка – я переоценил свои психологические возможности. Моя задача оказалась гораздо трудней, чем в Милане. Потом я увидел, что все ораторы читают написанный текст, и последнее свое выступление написал, за исключением вводных и заключительных фраз.

В начале Съезда выступил депутат Толпежников от Латвии. Он предложил почтить память погибших в Тбилиси (все встали) и внес депутатский запрос: “Требую сообщить, кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов в городе Тбилиси и применении против них отравляющих средств...”. На этот запрос ответа так и не было дано. С самой первой минуты Съезд принял предельно драматический характер и сохранил его до конца.

После того, как было зачитано предложение по повестке дня, основанное на проекте аппарата Президиума, я попросил слова. Горбачев тут же дал мне его. После моего выступления

402

ко мне подошел сотрудник секретариата и попросил внести исправления в стенограмму и подписать ее. Я внес в текст два мелких стилистических исправления. Одна фраза в стенограмме была записана совершенно неправильно; я не мог вспомнить точно, что я сказал, и просто ее вычеркнул. Сейчас я попытался восстановить эту фразу. Ниже я также опустил одну неудачную фразу (кажется, я ее вычеркнул и в стенограмме или как-то исправил). В тексте, опубликованном в “Известиях”, и в бюллетене Съезда все мои исправления не учтены. Почти с первых секунд моего выступления в зале начался шум, хлопанье и выкрики, в конце все это перешло в откровенную обструкцию.

Исправленная стенограмма текста моего выступления:

Уважаемые депутаты, я хочу выступить в защиту двух принципиальных положений, которые стали основой проекта повестки дня, составленного группой московских депутатов в результате длительной работы. Этот проект был поддержан также рядом депутатов страны.

Мы исходим из того, что данный Съезд является историческим событием в биографии нашей страны. Избиратели, народ избрали нас и послали на этот Съезд для того, чтобы мы приняли на себя ответственность за судьбу страны, за те проблемы, которые перед ней стоят сейчас, за перспективу ее развития. Поэтому наш Съезд не может начинать с выборов. Это превратит его в съезд выборщиков. Наш Съезд не может отдать законодательную власть одной пятой своего состава. То, что предусмотрена ротация, это ничего не меняет, тем более, что в спешке, очевидно, ротация составлена так, что только 36 процентов – я основываюсь на Конституции – только 36 процентов депутатов имеют шанс оказаться в составе Верховного Совета.

На этом основан первый принципиальный тезис, содержащийся в проекте, представленном московской группой.

Я предлагаю принять в качестве одного из первых пунктов повестки дня Съезда Декрет Съезда народных депутатов СССР. Мы переживаем революцию, перестройка – это революция, и слово “декрет” является самым подходящим в данном случае. Исключительным правом Съезда народных депутатов СССР является принятие законов СССР, назначение высших должностных лиц СССР, в том числе Председателя

403

Совета Министров СССР, Председателя Комитета народного контроля СССР, Председателя Верховного Суда СССР, Генерального прокурора СССР, Главного государственного арбитра СССР. В соответствии с этим должны быть внесены изменения в те статьи Конституции СССР, которые касаются прав Верховного Совета СССР. Это, в частности, статьи 108 и 111.

Второй принципиальный вопрос, который стоит перед нами, – это вопрос о том, имеем ли мы право избирать главу государства – Председателя Верховного Совета СССР – до обсуждения, до дискуссии по всему тому кругу политических вопросов, определяющих судьбу нашей страны, которые мы обязаны рассматривать. Всегда существует порядок: сначала обсуждение, сначала представление кандидатами их платформ, а затем уже выборы. Мы опозорим себя перед всем нашим народом – это мое глубокое убеждение, если мы поступим иначе. Этого мы сделать не можем. (Аплодисменты.)

Я неоднократно в своих выступлениях выражал поддержку кандидатуре Михаила Сергеевича Горбачева. (Аплодисменты.) Этой позиции я придерживаюсь и сейчас, поскольку я не вижу другого человека, который мог бы руководить нашей страной. Но такие люди могут появиться. Моя поддержка носит условный характер. Я считаю, что необходимо обсуждение, необходимы доклады кандидатов, потому что мы должны иметь в виду альтернативный принцип всех выборов, в том числе и выборов Председателя Верховного Совета СССР. Кандидаты должны представить свою политическую платформу. Михаил Сергеевич Горбачев, который был родоначальником перестройки, с чьим именем связано начало процесса перестройки и руководство страной на протяжении четырех лет, должен сказать о том, что произошло в нашей стране за эти четыре года. Он должен сказать и о достижениях, и об ошибках, сказать об этом самокритично. И от этого тоже будет зависеть наша позиция. Самое главное, о чем он и другие кандидаты должны сказать – что они собираются делать в ближайшем будущем, чтобы преодолеть то чрезвычайно трудное положение, которое сложилось в нашей стране, что они будут делать в перспективе. (Обструкция в зале достигла предела.)

404

Горбачев М. С.: “Давайте договоримся, что если кто хочет в порядке обсуждения высказаться, то – до 5 минут максимум. Заканчивайте, Андрей Дмитриевич”.

Сейчас я закончу. Я не буду перечислять все вопросы, которые считаю нужным обсудить. Они содержатся в нашем проекте. С этим проектом, я надеюсь, депутаты ознакомлены. Громко, пытаясь перекричать шум в зале: Я надеюсь, что Съезд окажется достойным той великой миссии, которая перед ним стоит, что он демократически подойдет к стоящим перед ним задачам.

 

Я не перечислил всех основных, принципиальных вопросов, стоявших, по моему мнению, перед Съездом, кроме вопроса о власти, отраженного частично в Декрете (более развернуто в моем выступлении в последний день Съезда). Это – национально-конституционная реформа, проблема собственности на землю, выработка единого закона о предприятии. Я предполагал, что эти вопросы будут подняты другими депутатами. Кроме того, на меня психологически давил лимит времени.

После меня выступал Г. Х. Попов. Он пытался найти компромиссную формулировку повестки дня (исходя из тезиса, повторенного им: “Политика – искусство возможного”). Большинство Съезда не было готово к какому-либо компромиссу – это стало ясно и участникам Съезда, и телезрителям.

В дальнейшем сама логика драматических дискуссий и событий в этот и в последующие дни Съезда привела к радикализации позиции многих депутатов. В течение Съезда непрерывно увеличивалось число депутатов, голосовавших “как наши” по острым, принципиальным вопросам, разделявшим Съезд на две противостоящие группировки. Конечно, была большая группа консервативных депутатов, на которых никакие аргументы и факты не могли подействовать. Но очень многие оказались способны к пересмотру своей позиции. Если бы Съезд продлился еще неделю, то не исключено, что “левое” меньшинство превратилось бы в большинство. Еще гораздо важнее, что подобная же эволюция происходила по всей стране, прильнувшей в эти дни к экранам телевизоров. Интерес к передачам со Съезда был

405

огромным. Люди смотрели дома и на рабочих местах, некоторые брали отпуска, чтобы иметь возможность смотреть передачи. Всюду, где собирались люди, – на работе, в транспорте, в магазинах – происходило оживленное обсуждение событий Съезда.

Каков же главный политический итог Съезда? Он не решил задачи о власти, оказался по своему составу и по позиции Горбачева неспособен к этому. Поэтому он не мог также заложить основ кардинального решения политико-экономических, социальных и экологических проблем. Все это – дело ближайшего будущего, жизнь нас торопит. Но Съезд полностью разрушил для всех людей в нашей стране все иллюзии, которыми нас и весь мир убаюкивали и усыпляли. Выступления ораторов со всех уголков страны, не только “левых”, но и “правых”, за 12 дней сложились в сознании миллионов людей в ясную и беспощадную картину реальной жизни в нашем обществе – такой картины не могли создать ни личный опыт каждого из нас, каким бы трагическим он ни был, ни усилия газет, телевидения и других средств массовой информации, литературы и кино за все годы гласности. Психологические и политические последствия этого огромны и будут сказываться длительное время. Съезд отрезал все дороги назад. Теперь всем ясно, что есть только путь вперед или гибель.

В дни Съезда у нас с Люсей сложился особый быт. Утром меня отвозил к Кремлю, к Спасской башне, академический водитель, я его отпускал и шел к Дворцу съездов (минут пять по внутренней территории). Люся же включала телевизор и, не отрываясь, смотрела и слушала. (Время от времени ей звонила Зоря – двоюродная сестра – или еще кто-либо из Москвы или Ленинграда и возбужденно спрашивал: “Ты слышала, что они сказали? Что это значит?”) Как только объявлялся перерыв, Люся бежала к машине, подъезжала к Спасской башне и ждала меня у цепи, которой была отгорожена центральная часть Красной площади, закрытая в дни Съезда для всех, кроме его участников. Я выходил, и мы вместе ехали обедать в ресторан гостиницы “Россия”, потом она подвозила меня к Кремлю и возвращалась к телевизору. Вечером она вновь встречала меня. В эти напряженные дни мы были духовно вместе.

Я не могу и не должен пересказывать события Съезда –

406

все это есть в бюллетенях Съезда и в “Известиях”. Несомненно, каждый день, каждое выступление на Съезде заслуживает самого тщательного изучения и анализа. Ограничусь тем, в чем участвовал лично я, и то с отбором, а главное – расскажу о некоторых закулисных событиях.

В первый день Съезда все было сосредоточено вокруг выборов Председателя Верховного Совета. В перерыве, когда я получал какие-то документы, ко мне подошел А. Н. Яковлев. Он сказал: “Вы хорошо выступали. Но сейчас главное – помочь Михаилу Сергеевичу. Он принял на себя огромную ответственность и ему по-человечески очень трудно. Практически он один поворачивает всю страну. Выбрать его – значит обезопасить перестройку”. Я сказал: “Я знаю, что нет альтернативы Горбачеву, всегда об этом говорю. Но мое отношение к нему в последнее время перестало быть таким однозначным”. Яковлев: “Очень жаль! Вы глубоко ошибаетесь, и...” Вокруг нас стали собираться люди – Яковлев оборвал фразу и отошел в сторону.

Выступая в дискуссии, я сказал: “...Хочу вернуться к тому, что я сказал сегодня утром. Моя поддержка лично Горбачева на сегодняшних выборах носит условный характер. Я ее поставил в зависимость от того, как будет проходить дискуссия по основным политическим вопросам... Мы не можем допустить того, чтобы выборы шли формально – в этих условиях я не считаю возможным принимать участие в выборах”. Потом были вопросы к Горбачеву – их было явно недостаточно (главным политическим был вопрос о совмещении должностей генсека и председателя ВС). Отпали альтернативные кандидатуры (Оболенского не включили в список с помощью “машины голосования”; Ельцин сам снял свою кандидатуру – в своем выступлении он сказал, что поступает так в соответствии с резолюцией ХIХ партконференции и майского Пленума ЦК).

Когда началось обсуждение вопроса о счетной комиссии, я встал со своего места и вышел из зала; я чувствовал при этом на себе взгляды тысяч людей. На другой день Горбачев спросил меня, почему я ушел с голосования. Я сказал, что по тем принципиальным соображениям, о которых я говорил. “Но ведь была дискуссия”. – “Это было не совсем то”.

Как писал Питер Реддавей в одной из своих статей (цитирую по памяти, приблизительно), дело Гдляна и дело о событиях

407

в Тбилиси – это две бомбы замедленного действия. Получилось так, что я оказался в стороне от этих двух бомб.

В один из первых дней Съезда ко мне подошел президент Академии наук Узбекистана. Он сказал: “Так называемое узбекское дело обросло ложными вымыслами, которые оскорбляют и глубоко ранят узбекский народ. Мы все знаем вашу честность, ваш авторитет. Было бы очень важно, чтобы вы вошли в комиссию по расследованию дела Гдляна”. Я ответил: “Я не могу этого сделать. Чтобы разобраться в этом деле, человеку со стороны нужны многие месяцы. А без этого он сам рискует потерять авторитет”.

26 или 27 мая ко мне подошел Гдлян. Он сказал: “Когда вы выходили из зала, чтобы не голосовать за Горбачева, мы с Ивановым хотели присоединиться к вам. Но мы под следствием, поэтому мы воздержались”. Я сказал: “Мне бы хотелось, если вы не против, задать вам несколько вопросов. Утверждают, что многие показания о взятках были даны в результате угроз, психологического давления, непомерно длительного содержания под стражей в нечеловеческих условиях. И что люди сейчас отказываются от этих показаний”. Гдлян: “Те, кто сейчас отказываются, находились в Ташкенте в условиях литерного содержания. Именно сейчас, в Москве, они находятся в худших условиях. Длительное содержание под стражей было необходимо. Но разрешения давал не я – эти разрешения всегда давала Москва”. (Выступая 3 мая, Гдлян сказал: “Говорят, что я держал в тюрьме детей. Но этим детям по 40 лет, и только так можно было вернуть награбленные ими миллионы народных денег”.) – “Ваше мнение о Галкине?” (Галкин – новый старший следователь по “узбекскому делу” после отстранения Гдляна; он спустил на тормозах расследование по Сумгаиту; по-видимому – если там не было однофамильца – он же ранее вел многие диссидентские дела, включая дело Шихановича[i]). – “Галкин – мой старый друг. Его вина (или беда) – он не умеет противостоять давлению начальства. Я никогда не поддаюсь на давление”. Через несколько часов после разговора с Гдляном мне передали по рядам письмо. На конверте надпись: Сахарову А. Д., Гдляну Т. Х. Я разорвал заклеенный конверт. Письмо было без подписи. Сообщалась фамилия человека, который якобы может подтвердить факт получения М. С. Горбачевым взятки в 160 тысяч рублей во


[i] Дело Шихановича в 1972–1973 гг. вел Виталий Константинович Галкин, сменил Гдляна Владимир Семенович Галкин.

408

время работы в Ставрополе. Этот человек – якобы водитель (или учитель), сообщались два его телефона. Также утверждалось, что Горбачев получал взятки от работавших в городе армян-строителей, якобы это общеизвестно. Письмо без подписи, в котором указываются фамилии и телефоны других лиц, всегда смахивает на провокацию. Я все же решил отдать письмо второму адресату. Гдлян взял конверт с безразличным видом.

Вскоре после этого (30 мая) на Съезде обсуждался вопрос о комиссии “по Гдляну”. Президиум составил большой список членов, председателем был назван Рой Медведев. Меня в списке не было. Тут выступил кто-то из узбеков (кажется, Мухтаров), воскликнув: “Медведев – из этих, из пишущих, такой председатель не может быть объективным”. Мухтаров не был, видимо, в курсе того, что кандидатура Медведева, несомненно, подверглась предварительному “изучению”, подобно тому, что происходило со мной. Председательствующий на собрании нашел выход из ситуации, предложив перенести обсуждение списка на более позднее время. “А председателя пусть назовут сами члены комиссии”. Через два дня список, составленный Президиумом с некоторыми коррективами, был представлен Съезду – Р. Медведев вновь был председателем комиссии, Мухтаров уже не возражал. Одновременно со списком Президиума группа депутатов из Свердловска предложила альтернативный список для комиссии по делу Гдляна. В числе других в качестве члена там был назван Леонид Кудрин. Он – бывший судья, отказался от этой должности и от партийного билета, так как не мог смириться с давлением, оказываемым на суд, теперь работает грузчиком и прошел на Съезд после ожесточенной борьбы. Я еще накануне хотел предложить его кандидатуру на пост председателя комиссии. Теперь я сказал: “Дело Гдляна имеет две стороны. Это не только расследование деятельности этой следственной группы, в которой, возможно, были серьезные нарушения. Но это также расследование тех обвинений, которые брошены высшим слоям нашего аппарата, нашего общества. В нашей стране возник серьезный кризис доверия к партии, к руководству (этой фразы нет в стенограмме, но я ее произнес!). Обе стороны этого конфликтного дела должны быть объективно рассмотрены... Председателю комиссии должен поверить народ, рабочий класс (этой

409

фразы также нет в стенограмме). Человек с биографией Кудрина кажется мне поэтому подходящим на пост председателя комиссии”.

Я рассказываю этот эпизод по памяти. В опубликованной в бюллетене версии он выглядит несколько иначе. Получается, что Мухтаров возражал не против Медведева, а против двух журналистов из альтернативного списка (один из них с Сахалина). При этом он якобы сначала просит отвергнуть весь список в целом, а потом тут же – исключить из него журналистов, “так как Гдлян и Иванов находятся в теплых объятиях моих дорогих коллег из Москвы”. Все это выглядит нелогично. Если правильна моя версия, то попытка как-то смазать дискуссию относительно Медведева весьма симптоматична.

30 мая на Съезде происходили и другие в высшей степени драматические события. Депутат от Каракалпакской АССР Каипбергенов говорил о трагедии Приаралья. Она по своим масштабам и затяжным последствиям сопоставима с последними мировыми катастрофами. На один гектар земли Каракалпакии, Хорезмии и Ташаузской области ежегодно выпадает 540 килограммов песка с солью, выносимых с высохшей бывшей акватории Аральского моря. Наука еще не сумела ни одного клочка земли в Каракалпакии очистить от гербицидов, пестицидов и ядохимикатов, которые вываливались тоннами на каждый гектар. В Приаралье люди умирают неестественной смертью – они обречены на вымирание. Резко возрос процент уродов среди новорожденных. Из каждых трех обследованных в АССР двое больны брюшным тифом, раком пищевода, гепатитом. Среди больных – большинство дети. Врачи не рекомендуют кормить детей материнским молоком... Оратор сказал: “Первое – я требую создать депутатскую группу Съезда народных депутатов с чрезвычайными полномочиями (пока этот трагический призыв повис в воздухе, как и многое другое на Съезде!). Второе – быстро и резко сократить посевы хлопчатника. Торговать хлопком – это в прямом смысле торговать здоровьем своих сограждан. Надо официально объявить Приаралье зоной экологического бедствия и призвать на помощь мировое сообщество. Но пока берега Арала – засекреченная территория”.

Это выступление было одним из самых страшных на Съезде, наравне с выступлениями, рассказывающими о бедствиях

410

Узбекистана и вымирающих северных народов, о бедствиях зон радиационного поражения от Чернобыльской аварии, об отравлении воздуха и воды в центрах большой химии и металлургии. В области экологии положение в нашей стране трагично. Эта беда в значительной мере связана с эгоизмом и безнаказанностью гигантских сверхмонополий – ведомств, так же как и другие трудности нашей жизни.

Съезд перешел к грузинскому вопросу. Первый оратор, Гамкрелидзе, сказал: “Безнаказанность виновных будет воспринята общественностью как всевластие высшего партийного аппарата и военного командования. Планируемая акция такого масштаба, с такими политическими последствиями должна быть заранее известна высшему руководству страны”. Потом выступал Родионов, командующий войсками Закавказского военного округа. Он утверждал, что события в Тбилиси были вовсе не мирными – они создавали огромную угрозу стабильности в стране. Родионов отрицал применение химических веществ, кроме “Черемухи”, обосновывая это тем, что в толпе были “переодетые работники милиции и КГБ” и они не пострадали. Родионов утверждал, что все действия солдат были сугубо оборонительными, вызванными неожиданно сильным вооруженным сопротивлением экстремистов. “Мы киваем на 37-й год, а сейчас тяжелее, чем в 37-м году. Сейчас могут о тебе говорить, что вздумается, и оправдаться нельзя”. Выступление Родионова было встречено частью депутатов и “гостей” продолжительной овацией, многие аплодировали стоя. Другие кричали: “Позор!”, “Долой со Съезда!”. В бюллетене стыдливо: “Продолжительные аплодисменты”.

Одним из самых драматичных моментов Съезда было выступление Патиашвили, бывшего первого секретаря ЦК Грузии. Он сказал: “Я лично не уходил и не ухожу от ответственности. Большой ошибкой посчитали (он не сказал, кто “посчитали”), что мы поручили командование операцией генералу Родионову. Но это было сделано после того, как 8 апреля утром лично генерал-полковник Родионов вместе с первым заместителем министра обороны СССР генералом Кочетовым пришли ко мне и сказали, что руководство (операцией) возложено на генерала Родионова” (я помню, что Патиашвили также упомянул в своем выступлении, что до этого был звонок из Москвы Чебрикова – в бюллетене этой

411

фразы нет). Патиашвили сказал в другом месте, что он (первый секретарь ЦК!) не знал (утром 7 апреля) о прибытии в Тбилиси Родионова и Кочетова, хотя последний находился в Тбилиси уже более суток. Цитирую далее по памяти: “Я (т. е. Патиашвили), к сожалению, не спросил тогда, кем возложено...” В бюллетене же написано очень странно. После слов “возложено на генерала Родионова” в тексте многоточие... и далее: “Я знал, что вы этот вопрос зададите (непонятно, какой вопрос). К сожалению, я этот вопрос не задал, а этот вопрос я задаю сегодня... Когда в 5 часов утра сообщили, что два человека погибли, я собрал бюро и подал в отставку, так как считал себя не вправе возглавлять партийную организацию. В этот момент я не подозревал об использовании лопат и химических веществ, иначе, я прямо, искренне заявляю, ни в коем случае не подал бы в отставку. Может, и наверняка, после этого больше был бы наказан, но ни в коем случае не ушел бы (сам) в отставку... Товарищ Родионов категорически отрицал использование лопат. Даже после пребывания в республике членов Политбюро товарищи не признавались. Только на третий день они признались (до этого центральная пресса и телевидение сообщали, что люди погибли в давке. – А. С.). А насчет газов – это позднее было, в конце апреля... Это было неправильно, что по программе “Время” прошло, что командующий отказывался” (в бюллетене многоточие; на самом деле, речь шла о том, что якобы Родионов отказывался возглавить операцию; об этом говорил сам Родионов и – кажется, но я не уверен – Шеварднадзе, выступая по грузинскому телевидению). Далее в бюллетене совсем непонятно. В действительности произошла предельно драматическая сцена. Патиашвили явно решился в конце выступления, в состоянии эмоционального стресса, перед лицом всей страны сказать что-то очень важное. Но в это же время на него крайне усилился психологический нажим зала, в особенности его правого крыла. Патиашвили не давали говорить, выкрикивали оскорбительные вопросы (это выглядело как попытка заткнуть рот). Он был вынужден сойти с трибуны, прошел несколько шагов, остановился в мучительной растерянности и повернул обратно к трибуне. Шум в зале многократно возрос, перерастая в рев. Патиашвили дошел до трибуны, опять остановился. Потом весь как-то сжался, повернулся и почти бегом спустился в зал.

412

30 мая обсуждалась также комиссия по Тбилиси. Там была и моя фамилия. Я написал записку в Президиум с просьбой не вводить меня в комиссию, так как у меня были в прошлом длительные и сложные отношения с некоторыми из грузинских “неформалов”. Я имел в виду в особенности Гамсахурдиа и Коставу (я неоднократно выступал в защиту Мераба Коставы, последний раз – в 1987 году). На заседаниях комиссии неизбежно должен встать вопрос об их роли, и я буду в ложном положении. Но у меня была и другая причина (я сказал о ней в интервью грузинскому телевидению – ко мне они подошли на улице перед Дворцом съездов; о том же самом говорил на Съезде президент грузинской Академии наук Тавхелидзе): никакой необходимости в комиссии нет – есть один требующий ответа вопрос, сформулированный в депутатском запросе, – кто отдал приказ об избиении мирных демонстрантов и применении отравляющих веществ, о проведении по существу карательной акции? Создание новой комиссии вместо ответа на вопрос не приблизит нас к его решению.

В первые дни после 9 апреля в Тбилиси получил распространение слух, что Горбачев якобы звонил в Москву из Англии и настаивал на мирном разрешении конфликтной ситуации в Тбилиси. Мне неизвестны какие-либо подтверждения справедливости этого слуха. Сам Горбачев, отвечая на вопросы накануне выборов на пост председателя Верховного Совета, ничего об этом не сказал.

В течение Съезда я дважды выступал по правовым вопросам. Первый раз – при обсуждении кандидатуры А. И. Лукьянова на пост заместителя председателя Верховного Совета. Я сказал: “В течение последнего года в нашей стране был принят ряд законов и указов, которые вызывают большую озабоченность общественности. Мы не вполне знаем механизм выработки этих законов и вообще того, как шла законотворческая деятельность в нашей стране. Многие юристы даже писали, что они не знают, на каком этапе, в каких местах формулируется окончательный вид законов. Но законодательные акты, о которых идет речь, действительно вызвали очень большую озабоченность общественности. Это указы о митингах и демонстрациях, об обязанностях и правах внутренних войск при охране общественного порядка, которые были приняты в октябре прошлого года[i].


[i] Эти указы (Имеются в виду указы Президиума Верховного Совета СССР “О порядке организации и проведения собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций в СССР” и “Об обязанностях и правах внутренних войск Министерства внутренних дел СССР при охране общественного порядка” (эти указы датированы 28 июля 1988 г.)) были утверждены Верховным Советом СССР в октябре 1988 г.

413

По моему мнению, эти указы представляют собой шаг назад в демократизации нашей страны и шаг назад по сравнению с теми международными обязательствами, которые приняло наше государство. Они отражают страх перед волей народа, страх перед свободной демократической активностью народа, и в них был заложен тот взрывчатый материал, который проявился в Минске, в поселке Ленино в Крыму, в Красноярске, Куропатах и многих других местах, и апогеем всего были трагические события в Тбилиси, о которых мы говорим. Я хотел бы знать, какова роль товарища Лукьянова в разработке этих указов, санкционировал ли он их, каково его личное отношение к этим указам. Это первый вопрос.

Второй вопрос. Указ Президиума Верховного Совета СССР, принятый 8 апреля[i]. На мой взгляд, он тоже противоречит принципам демократии. Есть важнейший принцип, который сформулирован и во Всеобщей декларации прав человека, принятой в 1948 году, и такой международной организацией, как Международная амнистия. Принцип заключается в том, что никакие действия, связанные с убеждениями, если они не сопряжены с насилием и с призывом к насилию, не могут служить предметом уголовного преследования. Это ключевой принцип, лежащий в основе демократической правовой системы. И этого ключевого слова “насилие” в формулировке указа от 8 апреля нет. Поэтому он представляется мне неудовлетворительным. Но, кроме того, там возникла дополнительная статья 111 УК[ii], которая всем нам хорошо известна; к сожалению – так как указ начал применяться, – уже начали людей осуждать, и потребовалось разъяснение Пленума Верховного Суда СССР, но оно тоже представляется мне не полным и не удовлетворительным, а самое главное – очень плохо, когда к закону, к указу требуется разъяснение. Закон не должен допускать неоднозначного толкования – это чревато огромными опасностями. Я говорю об этом сейчас – это требование многих избирателей, многих групп избирателей – поэтому я имею право об этом говорить. Но я опять же хотел спросить – это мой вопрос товарищу Лукьянову: как он относится к этим указам и участвовал ли он в их разработке?”

Второй раз я выступал при обсуждении кандидатуры Сухарева на пост Генерального прокурора СССР. Я задал следующие вопросы (пишу по памяти):


[i] Имеются в виду указ Президиума Верховного Совета СССР “О внесении изменений и дополнений в Закон СССР “Об уголовной ответственности за государственные преступления” и некоторые другие законодательные акты СССР” и указ Президиума Верховного Совета РСФСР “О внесении изменений и дополнений в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР” (оба указа датированы 8 апреля 1989 г.).

[ii] Название этой статьи: “Оскорбление или дискредитация государственных органов и общественных организаций”.

414

“1. Сейчас в печати активно обсуждается вопрос о допуске адвоката к следствию с момента предъявления обвинения. 2. Обсуждается вопрос о том, что следует освободить Прокуратуру от ведения следствия, т. к. это приводит к серьезным нарушениям законности и гуманности, и сосредоточить функции Прокуратуры только на надзоре за выполнением закона. Ваша позиция?” Сухарев: “В обоих случаях поддерживаю”. “3. Я получал множество писем от людей, по их мнению незаконно осужденных, и от родственников осужденных. Эти люди сообщали, что они обращались в Прокуратуру, посылая документы, доказывающие несправедливость приговора. В ряде случаев аргументы были очень серьезными. Во всех случаях Прокуратура давала формальный ответ: “Оснований для пересмотра приговора не имеется” – без конкретного анализа аргументов жалобщика. В печати сообщалось, что в большинстве случаев Прокуратура даже не затребовала дело. Формальный ответ получил и я на надзорную жалобу, посланную мною по делу моей жены Боннэр Е. Г. (шум в зале). Как вы относитесь к подобной практике?” Сухарев: “Прокуратура должна добиваться исключения подобных явлений. Моя позиция тут очень определенная и решительная”. “4. Каково ваше мнение о ваших сотрудниках Катусеве и Галкине?” Сухарев: “Положительное”. Я: “Но Катусев своим заявлением, содержащим ложную информацию, фактически спровоцировал события в Сумгаите, во всяком случае обострил их. А Галкин сорвал расследование событий в Сумгаите, выявление организаторов и их покровителей”. Сухарев: “Вы не правы”.

В один из дней Съезда решался вопрос о создании Комиссии для выработки новой Конституции СССР. Съезду был представлен список членов Комиссии с М. С. Горбачевым в качестве председателя. Завязалась дискуссия. Один из ораторов сказал: “Все члены Комиссии в этом списке – члены КПСС. Что они будут вырабатывать – проект Конституции или новый устав партии?” Выступил Сагдеев. Он предложил мою кандидатуру, добавив, что это будет по крайней мере один не член партии. Горбачев обратился к залу с вопросом, кто поддерживает это предложение. Многие зааплодировали. Горбачев, не ставя вопрос на голосование, сказал: “Я вижу, вы поддерживаете. Принимаем это предложение”. Несомненно, Горбачев хотел, чтобы я вошел в Комиссию, и

415

опасался, что я не получу 50% голосов, необходимых для включения в список. Я подошел к трибуне и сказал: “Как видно из состава Комиссии, несомненно, что по любому принципиальному вопросу я буду в меньшинстве. Поэтому я могу войти в Комиссию, только оговорив, что я считаю себя вправе выдвигать альтернативные формулировки и принципы и не поддерживать то, с чем я не согласен”. Когда я сел на свое место, ко мне подошел сотрудник аппарата Горбачева и спросил: “Значит ли ваше заявление, что вы отказываетесь работать в Комиссии?” – “Нет, я согласен войти в Комиссию на тех условиях, о которых я сказал”. – “Очень хорошо, Михаил Сергеевич был очень озабочен”.

31 мая во время перерыва ко мне подошли несколько военных. Они сказали, что многие обеспокоены моим канадским интервью, в котором я утверждал, что советские вертолеты расстреливали оказавшихся в окружении советских солдат, чтобы те не попали в плен. Если бы такие факты имели место, о них знала бы вся армия. Но они служили в Афганистане и никогда ничего подобного не слышали. Они убеждены, что я был введен в заблуждение. “Мы хотим предупредить вас, что вскоре хотят потребовать публичного обсуждения и осуждения на Съезде вашего заявления”. Я сказал, что моя позиция вполне ясная – я готов ее обсуждать с кем угодно и в любой форме. Я кратко повторил то, что было опубликовано в интервью “Комсомольской правде”[i].

В течение последнего года у меня усиливалось чувство беспокойства в отношении общей линии внутренней политики Горбачева. Меня волновал и волнует огромный разрыв между словами и делами в экономических, социальных и политических делах.

По существу, экономическая реформа, основу которой должны составлять изменение структуры собственности в сельском хозяйстве и промышленности, ликвидация партийно-государственного диктата, всевластия и грабежа ведомств, еще не началась.

В идеологической области меня волнует отдача ее в антиперестроечные руки Медведева и Дегтярева, многочисленные отступления в области свободы информации.

В политической области меня волнует явное стремление Горбачева получить бесконтрольную личную власть. Меня волнует постоянная ориентация Горбачева не на прогрессивные,


[i] См. “Комсомольскую правду” за 2 марта 1989 г.

416

перестроечные силы, а на “послушные” и управляемые, пусть даже и реакционные. Это проявляется и в отношении к “Мемориалу”, и на Съезде. Такая же ориентация проявляется в национальных проблемах – негативное, предвзятое отношение к армянам и прибалтам.

В социальной области меня волнует отсутствие реальных изменений к лучшему в положении почти всех слоев населения.

Я решил, что откровенный разговор с Горбачевым без свидетелей был бы очень важен. В начале утреннего заседания 1 июня, подойдя к Президиуму, я сказал Горбачеву о своем желании поговорить с ним один на один. Весь день я был как на иголках. После вечернего заседания я напомнил о своем желании одному из секретарей Горбачева – он через несколько минут вернулся и сказал, что Михаил Сергеевич сейчас говорит с членами грузинской делегации, это надолго, и, вероятно, лучше всего перенести нашу встречу на завтра. Но я просил передать, что буду ждать. Я взял стул и сел недалеко от двери, за которой находился Горбачев. Мне был виден с этого места весь огромный зал Дворца съездов, в это время погруженный в полумрак и пустой (лишь охранники стояли у далеких дверей). Наконец, примерно через полчаса появился Горбачев вместе с Лукьяновым – последнее не входило в мои планы, но делать было нечего. Горбачев выглядел уставшим (так же, как я). Мы сдвинули три стула в угол сцены за столом Президиума. На всем протяжении разговора Горбачев был очень серьезен. На его лице ни разу не появилась обычная у него по отношению ко мне улыбка – наполовину доброжелательная, наполовину снисходительная. Я сказал: “Михаил Сергеевич! Не мне говорить вам, какое трудное положение в стране, как недовольны люди и все ждут еще худших времен. В стране кризис доверия к руководству, к партии. Ваш личный авторитет упал почти до нуля. Люди не могут больше ждать, имея только обещания. В таких условиях средняя линия оказывается практически невозможной. Страна и вы лично стоят на перепутье перед выбором – или максимально ускорить процесс изменений, или пытаться сохранить административно-командную систему со всеми ее качествами. В первом случае вы должны опираться на “левые силы” – можете быть уверены, что в стране найдется много смелых и энергичных

417

людей, которые вас поддержат. Во втором случае вы сами знаете, о чьей поддержке идет речь, но вам никогда не простят попыток перестройки”. Горбачев: “Я твердо стою на позициях перестройки. Это то, с чем я связал себя навсегда. Но я против перескакивания, паники, спешки. Мы много видели “больших скачков”, результаты всегда – трагедия, откатывание назад. Я знаю все, что обо мне говорят. Но уверен, народ поймет мою линию”. Сахаров: “На Съезде не решается основная политическая задача – вся власть Советам, т. е. ликвидация неравноправного партийно-советского двоевластия. Нужен Декрет о власти, закрепляющий в руках Съезда всю полноту законодательной власти и право выдвижения основных должностных лиц. Только так будет обеспечено народовластие, свобода от хитростей аппарата, который реально сейчас делает политику – и законодательную, и кадровую. Избранный Верховный Совет не является в своей массе достаточно компетентным и работоспособным органом. Страну возглавляют все те же люди, та же система ведомств и министерств, а Верховный Совет почти бессилен”. Горбачев: “Съезд не может заниматься всеми законами – их слишком много. Поэтому нужен постоянно работающий Верховный Совет. Но вы, московская группа, захотели поиграть в демократию, и в результате в Верховный Совет не попали многие нужные люди – мы уже рассчитывали дать им посты в комиссиях и комитетах. Вы много испортили. Но мы постараемся все же что-то исправить, например сделать Попова заместителем председателя Комитета. Новые люди есть всюду – например, Абалкин будет зам. Рыжкова”. Сахаров: “Дело Гдляна – не только вопрос о нарушениях законности, это очень важно, но для народа это вопрос о доверии, о кризисе доверия к руководству. Плохо, что отвергнута кандидатура Кудрина, – он рабочий, бывший судья, бывший член партии – ему бы народ поверил”. Лукья-нов: “Кудрин построил свою предвыборную кампанию на деле Гдляна. Он не может быть беспристрастным” (на самом деле, дело Гдляна не было главным в кампании Кудрина). Сахаров: “Очень беспокоит, что единственным политическим результатом Съезда является достижение вами неограниченной личной власти – Восемнадцатое брюмера в современном варианте. Вы пришли к этой вершине без выборов, вы даже не прошли через выборы в Верховный Совет

418

и стали председателем, не будучи членом”. Горбачев: “А вы что – хотели, чтобы меня не выбрали?” Сахаров: “Нет, вы знаете мое мнение, что вам нет альтернативы. Но речь не о личности, о принципе. И, кроме того, вы можете стать объектом давления, шантажа со стороны тех, в чьих руках информация. Уже сейчас говорят, что вы брали взятки, называют цифру в 160 тысяч, в Ставрополе. Провокация? Но найдут что-то иное. Если вы не выбраны народом – никто вас не сможет оградить”. Горбачев: “Я совершенно чист. И я никогда не поддамся на попытки шантажировать меня – ни справа, ни слева!” Горбачев сказал эти слова без видимого раздражения, твердо.

Так окончилась эта встреча. Я не записал ее сразу – сейчас пишу по памяти. Очень возможно, что порядок эпизодов был несколько иной и мои слова не очень точно переданы. Но ключевые формулировки Горбачева, мне кажется, я передал точно.

Никаких конкретных последствий этот разговор не имел. Их и не могло быть. Но мне кажется, что иногда разговор с такой высокой степенью откровенности необходим – конечно, при условии взаимного уважения.

На другой день, 2 июня, произошло то, о чем предупреждали меня военные. В выступлении участника афганской войны секретаря ЛКСМ г. Черкассы Червонопиского против меня было выдвинуто обвинение в клевете в связи с публикацией в канадской газете. Червонопиский – инвалид афганской войны (он лишился обеих ног). Значительная часть его выступления была посвящена материальным и моральным проблемам ветеранов афганской войны, действительно очень серьезным. Но далее он упомянул “политиканов из Грузии и Прибалтики, которые сами уже давно занимаются тем, что готовят свои штурмовые отряды”, вспомнил “злобные издевательства лихих ребят из передачи “Взгляд” и безответственные заявления депутата Сахарова”. Он зачитал обращение воинов-десантников по поводу моего интервью и присоединился к нему. Кончил он словами: “Три слова, за которые, я считаю, всем миром нам надо бороться, я сегодня назову: это – “Держава, Родина, Коммунизм””. (В бюллетене написано: “Аплодисменты. Все встают”. Что касается меня, то я не стал бы соединять эти три слова. “Люблю отчизну я, но странною любовью”, – писал Лермонтов. Мне кажется,

419

что соединение слов “Держава” и “Коммунизм” неприемлемо также и для убежденного коммуниста.) В момент, когда Червонопиский кончал свое выступление, я уже пробрался к трибуне, чтобы ему возразить. Уже первые мои слова вызвали, как деликатно написано в бюллетене, шум в зале.

Сказал же я: “Я меньше всего желал оскорбить Советскую армию <...> Речь идет о том, что сама война в Афганистане была преступной, преступной авантюрой <...> и неизвестно, кто несет ответственность за это огромное преступление <...> Я выступал против введения советских войск в Афганистан и за это был сослан в Горький <...> И второе... Тема интервью была вовсе не та <...> речь шла о возвращении советских военнопленных, находящихся в Пакистане. И я сказал, что единственным способом <...> являются прямые переговоры <...> с афганскими партизанами, которых необходимо признать воевавшей стороной <...> Я упомянул о тех сообщениях, которые были мне известны по передачам иностранного радио, – о фактах расстрелов “с целью, – как написано в том письме, которое я получил, – с целью избежать пленения”. (Я, к сожалению, не объяснил, что речь идет о переданном мне из Секретариата запросе в Президиум, подписанном многими офицерами – делегатами Съезда, в том числе бывшим командующим советскими частями в Афганистане генералом Громовым. В запросе содержится требование осудить на Съезде мое канадское интервью и использовано словосочетание “с целью избежать пленения”.) <...> это проговор (в бюллетене ошибочно – приговор) чисто стилистический, переписанный из секретных приказов. <...> Я не Советскую армию оскорблял, не советского солдата, я обвинял (в бюллетене – оскорблял) тех, кто дал этот преступный приказ – послать советские войска в Афганистан”. (В бюллетене: Аплодисменты, шум в зале.)

На самом деле – пять минут перед лицом миллионов телезрителей бушевала буря, большинство депутатов и “гостей” вскочили с мест, кричали: “Позор! Долой!”, топали, другая, меньшая, часть аплодировала. Потом были другие выступления с осуждением – очевидно, это была запланированная кампания. Казакова Т. Д., учительница средней школы, г. Газалкент: “Товарищ академик! Вы одним своим поступком перечеркнули всю свою деятельность. Вы нанесли оскорбление всей армии, всему народу, всем нашим павшим

420

<...> И я приношу всеобщее презрение Вам <...>” (Аплодисменты.)

В конце заседания я подошел к Горбачеву. Он с досадой сказал: “Зря вы так много говорили”. Я сказал: “Я настаиваю на предоставлении мне слова в порядке обсуждения вашего доклада”. Горбачев посмотрел на меня с удивлением. Он только спросил: “Вы записаны?” – “Да, очень давно”.

Я вышел на улицу. Люся уже ждала меня, как всегда, у Спасской башни. Она сказала: “Ты, конечно, плохо выступил, но ты молодец. Я сильно волновалась только одну минуту, пока ты шел к трибуне и я видела твою спину. А когда ты повернулся и я увидела твое лицо, я сразу успокоилась”. Что касается меня, то я вообще волновался много меньше, чем в первый день. Я чувствовал свою моральную правоту, хотя меня при этом в дискомфортное состояние ставило отсутствие документальных подтверждений (их нет и сейчас). От шума, беснования зала я поэтому психологически был отключен. Но на всех тех, кто смотрел передачу по телевидению или был в зале, эта сцена произвела сильное впечатление. В один час я приобрел огромную поддержку миллионов людей, такую популярность, которой я никогда не имел в нашей стране. Президиум Съезда, редакции всех газет, радио и телевидение, ФИАН и Президиум Академии получили в последующие дни десятки тысяч телеграмм и писем в поддержку Сахарова. В нашем же доме телефон не умолкал ни на минуту почти круглые сутки, почтальон и доставщик телеграмм (с которым у нас прекрасные отношения) буквально сбились с ног и завалили нас целыми кипами.

До окончания Съезда оставалась одна неделя. Я и многие считали крайне желательным продолжение Съезда. Но этого, по-видимому, не хотели Горбачев и другие члены Президиума. Более того, Съезд даже оказался сокращен на один день в связи с объявленным после катастрофы в Башкирии днем траура. Это действительно была ужасная трагедия – два поезда были сожжены в результате воспламенения нефтепродуктов, проникших наружу из неисправного трубопровода. Сотни пассажиров, среди них много детей, погибли. В эти же дни произошли и другие трагические события, о которых мы вскоре узнали.

В Китае власти применили военную силу против участников

421

митингов – студентов и рабочих; эти митинги шли в Китае, в особенности в Пекине, уже несколько недель. Они начались еще до визита Горбачева в Китай под лозунгами демократизации, свободы слова, борьбы с коррупцией в партийно-государственных высших слоях. Инициаторами митингов были студенты, затем к ним примкнули рабочие, положение которых в последние годы стало ухудшаться. В митингах на центральной площади Пекина Тяньаньмэнь (площадь Небесного Спокойствия) принимало участие свыше 1 млн. человек – называли и бЧльшие цифры. Попытки использовать против митингующих военные части сначала были безуспешными – происходило братание солдат с рабочими и студентами. Но власти сумели ввести в Пекин какие-то другие части, срочно переброшенные из провинции, и в ночь на 4 июня (это, как и 9 апреля, было воскресенье) на митингующих двинулись танки. Число жертв непосредственно на площади и в других городах неизвестно – несомненно, речь идет о многих тысячах погибших. Несколько дней в Пекине и в провинции шли бои. Затем властям удалось сломить сопротивление студентов и рабочих. Начались аресты, суды и казни. Вчера (3 августа 1989 г.) я встретился в доме Ефрема и Тани с китайцами. Среди них были Чень Дун, возглавлявший переговоры студентов с правительством, и Лю Янь (участница голодовки на площади), а также сотрудники бостонской организации “Китайский информационный центр”. Чень рассказал, что требования студентов при переговорах сводились к двум пунктам – легализация студенческой независимой организации и разрешение печататься в одной из издающихся в Пекине газет. Эти требования были отвергнуты, так как власти увидели в них попытку создания в будущем новой партии. Говоря о положении в Китае, Чень утверждал, что существуют три класса: партийная верхушка, элита, пронизанная семейственностью и коррупцией, основная масса народа – крестьяне и рабочие – и возникший после реформы зажиточный класс. Движение началось в апреле после смерти Ху Яобана, митинг начался 13 мая, а 20 мая было введено военное положение (сразу после отъезда Горбачева). В голодовке приняло участие 3 600 человек, в основном девушки. Арестовано 120 тыс. человек, аресты продолжаются, часть направлена на перевоспитание в отдаленные

422

районы, часть в лагерях и тюрьмах, где очень тяжелые условия. Друг Лю 9 месяцев находился в карцере, где можно было только сидеть на корточках. Чень считает, что международные санкции совершенно необходимы. Они должны проходить в два этапа. Первый этап: осуждение кровавой расправы 4 июня, цель – прекращение арестов и казней. Второй этап: цель – способствовать демократизации в Китае. Санкции должны быть направлены против государственного сектора экономики и против центрального региона, но не против частного сектора экономики и периферийных регионов. Действенность санкций крайне снижается из-за прагматической позиции СССР, не принимающего участия в санкциях. Студентов очень интересовало положение в СССР, роль Горбачева, забастовки шахтеров, перспективы демократизации и экономической реформы. И мне, и Люсе очень понравились наши гости – серьезностью, цельностью, наконец они были просто лично, физиономически нам симпатичны. Лю – 19 лет, Ченю – 21 год.

В первые дни после 4 июня Съезд принял Обращение к китайскому народу, в котором не содержалось ничего, кроме призыва к мирному разрешению конфликта, причем не было конкретизировано, кто призывается к миру – те, кто применяет танки и пулеметы против мирных митингов, или те, кто пытается им сопротивляться. Лишь несколько человек из депутатов голосовали против этого обращения, среди них – Галя Старовойтова. Я, к сожалению, не вполне понял на слух позорный характер этого Обращения, потом старался, как мог, исправить свою ошибку. Потом я слышал, что Обращение было принято по просьбе китайского правительства! Оно было, очевидно, нужно, чтобы как-то сгладить политический эффект протестов во всем мире против жестокости китайских властей.

В эти же дни произошла чудовищная резня в Узбекистане. Сначала поступили отрывочные сведения, из которых было очевидно, что происходит что-то страшное. В один из дней Съезда после 6 часов нас оставили на закрытое заседание, где Чебриков и, кажется, Бакатин (министр внутренних дел) рассказали многое – но далеко не все – об этих ужасных событиях. Главными жертвами были турки-месхетинцы (но также русские, татары, евреи, армяне, украинцы). Я напомню, что до 1944 года турки-месхи жили в Грузии, на границе

423

с Турцией. Одновременно с крымскими татарами они насильно и с большими жертвами переселены в Узбекистан, давно и упорно добиваются возвращения на родину. В шестидесятые – семидесятые годы многие активисты борьбы за возвращение были осуждены. Во время погрома в Фергане более ста человек было убито и несколько сот человек ранено. Убийства носили особо зверский, садистский характер (сожжение заживо, распятие, дети, поднятые на вилах, и другие не поддающиеся уму зверства), было много изнасилований, в том числе малолетних. Чебриков рассказал, что для спасения турок-месхов их вывезли на территорию военного лагеря. Лагерь охраняется расположенными по периметру войсками. Условия там очень трудные: воды не хватает, нет палаток, дети и старики – под палящим солнцем. В числе подстрекателей событий Чебриков назвал “экстремистское крыло Берлик” (Берлик – националистическая неформальная группа узбекской интеллигенции). Потом это обвинение не фигурировало. Пока? Кто знает! Совершенно непонятно, что вызвало такой приступ межнациональной ненависти и жестокости (хотя мы уже видели нечто аналогичное в Сумгаите). А по части жестокости в нашем веке тоже есть что вспомнить – доктора Менгеле и Освенцим, Колыму, Кампучию, Сабру и Шатилу... Во всяком случае, мотивы религиозной розни совершенно исключены: и узбеки, и турки-месхи – мусульмане-сунниты. Говорят о проблеме земли. Действительно, монокультура хлопка лишила узбеков земли, обрекла их тем на голод. Быть может, у каких-то турок были маленькие клочки земли, а взаимная помощь, всегда возникающая в гонимом меньшинстве, сделала их жизнь на один волос лучше, чем у коренного населения (вспомним евреев в Европе, России и на Украине или китайцев в Индонезии). Но если дело в земле, то все-таки в этом случае основная ненависть должна была быть направлена не на невольного соседа, а на тех, кто дальше и выше. Мы приходим к неизбежному выводу, что кто-то направлял толпу, канализировал ее ненависть. Говорят, что был распущен слух, что турки-месхи вырезали детей в детском саду. Что ж, это тоже могло быть составной частью провокации. Но кто ее осуществлял?

На другой день после закрытого заседания мы с Люсей, как всегда, подъехали на обед к “России”. Перед дверями

424

стояла группа турок-месхов, ходоков, приехавших из Ферганы. Они обступили нас, умоляя помочь. Мужчины плакали, одна из женщин встала на колени. Им с трудом удалось приехать – на вокзале и в аэропорту их задерживали, избивали в милиции. Ходоки утверждали, что погромщики пользуются полной поддержкой местных властей – им дают автобусы и горючее, снабжают адресами турок-месхов (как в Сумгаите – адресами армян. – А. С.). На следующий день к нам на улицу Чкалова пришла группа турок-месхов. Накануне они встречались с Чебриковым. Ходоки просили помочь им встретиться с Горбачевым – без этого они не могут уехать, это наказ народа. Я стал звонить в секретариат Горбачева. Его самого не было на месте; я просил секретаря связаться с Горбачевым, передать, что, ввиду крайней серьезности положения (я приводил ряд новых фактов), я прошу его встретиться с делегацией турок-месхов, – я передал секретарю список фамилий. Через полчаса секретарь позвонил и сказал, что Михаил Сергеевич не может принять делегацию, так как он готовится к поездке в ФРГ. Я взорвался, может сильней чем когда-либо, и закричал: “Передайте Михаилу Сергеевичу, что он никуда не поедет. Я обращусь к Колю, с тем чтобы визит Горбачева в ФРГ был отменен. Немыслимо принимать главу государства, которое допускает геноцид!” На другом конце провода возникла какая-то заминка. Потом секретарь сказал: “Ждите. Вам позвонят”. Еще через 20 минут секретарь позвонил и сказал, что делегацию турок-месхов примет Рыжков. Вечером ходоки пришли опять. Они с возмущением рассказали, что Рыжков сообщил им о решении эвакуировать турок-месхов из Узбекистана в Смоленскую область и другие области России, где им уже готовят дома. “Но ведь это вторая ссылка! Мы десятилетиями добиваемся возвращения на родину, готовы за это право отдать жизнь. Если мы сейчас согласимся переехать в Россию, то в Грузию мы уже никогда не вернемся – мы это ясно понимаем!” Мы с Люсей пытались их уговаривать, что сейчас надо спасать жизнь людей, – это самое главное. Поэтому отказываться от эвакуации из Узбекистана нельзя – такой отказ приведет к новым жертвам. Добиваться возвращения на родину они не перестанут и в России и когда-нибудь своей цели добьются. Турки не согласились с нами и ушли очень обиженные.

425

Я говорил со многими грузинами о возможности возвращения турок-месхов в Грузию. Но их позиция была совершенно не поддающейся моим доводам (так же, как в отношении Абхазии и Осетии). Потом, уже после Съезда, я говорил на ту же тему с Лукьяновым (в беседе, о которой я рассказываю в конце книги). Лукьянов говорил, что они пытались уговорить Гумбаридзе принять турок. Но тот заявил, что в нынешней ситуации, при нехватке в Грузии земли (после оползней и т. п.), в обстановке обострения всех национальных проблем это вызвало бы в Грузии гражданскую войну.

Еще маленький штрих к картине событий в Фергане, возможно ложный. Нам сообщили, что в видеопленках, на которых запечатлены кровавые события в Узбекистане, среди беснующейся толпы удалось опознать группу работников КГБ Армении, за несколько дней до событий срочно вызванных в Москву. Если это сообщение верно, то можно было бы предполагать участие КГБ в провокации в Фергане. Но, конечно, к сообщениям такого рода надо относиться сугубо осторожно.

Одним из драматических событий последних дней Съезда было обсуждение вопроса о Комитете конституционного надзора. Президиум Съезда предложил состав этого Комитета и пытался добиться тем самым его создания. Ряд депутатов, в особенности из Прибалтики, возражали против самого обсуждения этого вопроса, ссылаясь на то, что нет регламента, определяющего функции и полномочия Комитета. В частности, не была исключена возможность, что такой Комитет может вмешиваться в законодательную деятельность в республиках. Обсуждение носило очень острый характер. Группа депутатов Прибалтики покинула Съезд (кажется, это была делегация Литвы, а может, и других республик). Президиум вынужден был уступить и отменить обсуждение вопроса о Комитете конституционного надзора.

На Съезде все же удалось выступить некоторым “левым” депутатам с концептуальными тезисами. 8 июня выступили Шмелев, Емельянов и Яблоков. До этого 31 мая выступили Бунич и Власов, 1 июня – Черниченко. В последний день Съезда выступил я. Не удалось выступить с программной речью Афанасьеву, а также Тихонову.

Бунич сказал: Наши изменения в области экономики носят

426

косметический характер. Мы забыли, что торговля возникает тогда, когда предложение больше спроса. Наблюдается откатная волна запретительных мер (примеры: нормативное соотношение между ростом производительности труда и средней зарплатой, “отстреливание” кооперативов). Самые чрезвычайные меры – это просто радикальные. Сегодня, если предприятие убыточное, оно получает такую же зарплату, как рентабельное. Мы объедаем наших детей – живем лучше, чем работаем, хотя живем скверно. Социализм – не собес. Хозрасчет – это когда каждый будет знать, что все, что он сделал, его, за минусом налога. Если к другому уходит невеста, то, наверно, виноваты скрытые пороки первого жениха (это о госсекторе и кооперации). Нужен единый закон о предприятии и кооперации.

Черниченко начал с остроумного освещения происхождения послушного негодования против “москалей”, вспомнил “очаровательную депутатку из Казахстана, которая лишила их своего женского расположения” (эта делегатка сказала, что она боится садиться рядом с этими москвичами). “Не сама машина ходит, тракторист машину водит.” Но – “Разделяй и властвуй!” больше не проходит. Хочешь продуктивно властвовать – соединяй и достигай цели! Все жданки мы проели! Никогда не накормит народ принудительная система земледелия. Причины нищеты людей и умирания пашни – только и исключительно политические причины. Сталинизм в сельском хозяйстве – это экономическая Вандея. Руды мы производим в 6 раз больше, чем Штаты, а пластмасс – в 6 раз меньше. Комбайнов – в 10 раз больше на душу населения, а хлеба – почти в два раза меньше. Осипьян считал на счетах. Система, представленная арестованным в 1926 году рублем и командующим, но не отвечающим аппаратом, – ведет к национальному унижению. До восьми замов и министров сидят в кабинете – приемной зам. зав. отделом ЦК. Это все знают, но это не нужно говорить. В воспитанном обществе – это считается невоспитанным. Унижает наш постыдный экспорт – 200 млн. тонн нефти в год, по преимуществу сырой. Я не знаю, что передам внуку. Унижает импорт. Импорт того, что вырастает на своих землях, вещей и материалов, вполне возобновимых. Почему в прошлом году закуплен 21 млн. тонн пшеницы, когда страна производит пшеницы в 2 раза больше, чем ей самой

427

нужно? Если бы эти чудовищные миллиарды Мураховский платил своим, за 25 лет все выросло бы дома, у себя[i]. Я соглашатель. Я хочу увести людей с митингов, отвлечь от забастовок. Повторить вслух ленинские, самые революционные после “Вся власть Советам!” слова – “От продразверстки к продналогу!”. Без Закона о земле грош нам цена. Доверия нам с вами больше не будет.

Н. П. Шмелев сказал: Меня беспокоят ближайшие два-три года – инфляция, распад потребительского рынка, бюджетный дефицит. В случае экономического краха нас ждет – всеобщая карточная система, обесценивание рубля, разгул черного рынка и теневой экономики и вынужденный возврат к жесткой административно-командной дисциплине на какое-то время. (Похоже, что Абалкин и другие считают, что это время уже наступило или наступает? – А. С.) Несправедливо, что во всем виноват быстрый рост заработной платы. Степень эксплуатации рабочей силы в нашей стране из всех индустриальных стран самая высокая. Доля зарплаты в валовом национальном продукте составляет у нас 37–38%, в индустриальном мире этот показатель 70% и выше. Наш рабочий класс имеет моральное право повысить свою долю в ВНП, и всеми возможными мерами он к решению этой задачи приступает. Этот процесс остановить невозможно. Совсем безграмотное объяснение – кооператоры, которые безналичные деньги превращают в наличные. Доходы населения – 430 млрд. рублей. В том, что работает печатный станок, кооператоры виноваты менее чем на четверть процента (1 млрд. рублей). Кроме тяжелого наследия – четыре ошибки: 1) абсолютно неквалифицированная акция с продажей алкогольных напитков; 2) кампания 1986 года по борьбе с нетрудовыми доходами; 3) при падении цен на нефть мы сократили не импорт оборудования и зерна, а импорт товаров народного потребления; 4) при резком росте бюджетного дефицита увеличение капиталовложений. Шмелев предлагает систему санационных мер:

1. Вернуться к нормальной торговле спиртным (сейчас половина спиртного в стране производится самогонщиками – это только из сахара). Люди пьют от тоски, от лжи и от безделья. Нам нужно 15 млрд. долларов разового импорта потребительских товаров плюс искусственный импорт порядка 5–6 млрд. долларов в год для поддержания товарного


[i] Ю. Черниченко имеет здесь в виду, что в 1989 г. пшеницу у Запада мы закупали уже 25 лет (В. С. Мураховский в 1985–1989 гг. – председатель Госагропрома).

428

равновесия на протяжении 2–3 лет. Итого, 30–35 млрд. долларов; где взять эти деньги?

2. Разрешить колхозам часть продукции сдавать за валюту с правом тратить эту валюту где хотят. Причем наши люди скромные. Не надо им по 200 долларов платить за тонну зерна, они и за 75 продадут.

3. Остановим на 5–10 лет импорт оборудования для наших гигантских проектов.

4. Позволительно спросить, сколько нам стоят наши интересы в Латинской Америке. По американским оценкам, 6–8 млрд. долларов ежегодно.

5. Международные займы. Проценты мы выплатить сумеем, остальное не обязательно.

6. Надо решиться на продажу земли или на отдачу ее в вечную аренду.

7. Нам надо решиться не только говорить, но и продавать квартиры по-настоящему, продавать грузовики, трактора, продавать все, что есть в запасах.

8. Акционерная собственность, акции, государственный нормальный заем на 30 лет под высокий процент. Те деньги, которые мы получим от возросшего импорта товаров широкого потребления, списать, уничтожить.

9. Надо понять, что государство разорено, что мы можем строить только то, что дает быстрый потребительский эффект.

10. Мы придумали самую нелепую, самую неэффективную систему государственной помощи сельскому хозяйству. Когда хорошо работающему мы за килограмм продукции платим рубль, а тому, кто работает плохо, – 2 рубля. Это нужно ликвидировать!

Емельянов говорил о проблемах власти и роли партии. Сейчас часто подчеркивают, что сама партия является гарантом перестройки. Но не сам народ пришел к нынешней кризисной ситуации. Он пришел, ведомый партией. Однопартийная система – это уже монополизация власти. Совмещение постов – монополизация в квадрате. Емельянов говорит, что, видимо, совмещение необходимо временно на уровне генсек – президент, но это нельзя возводить в принцип и надо запретить на всех нижних уровнях. Необходимо принять решение о ликвидации всех привилегий как принцип. У нас не было и нет политического защитного механизма

429

демократической жизни в стране. Мы не имеем поэтому гарантий необратимости перестройки. В перестройке надо идти снизу вверх. На каждом уровне управления должны быть только такие органы управления, с такими функциями и с такой численностью аппарата, как это нужно низам.

А. В. Яблоков говорил об экологических проблемах. 20% населения страны живет в зонах экологического бедствия. Еще 35–40% – в экологически неблагоприятных условиях. Каждый третий мужчина в таких районах заболевает раком. Детская смертность в отдельных районах выше, чем в ряде стран Африки. Средняя продолжительность жизни на 4–8 лет ниже, чем в развитых странах мира. Причины: Советы утратили реальную власть на местах, на уровне ведомств отсутствуют экономические стимулы ресурсосбережения. Поэтому – экстенсивный характер эксплуатации природных ресурсов. В условиях монополии ведомств развитие каждой отрасли идет без учета давления на среду соседних ведомств. В 1987 году в пятой части всех проверенных по Советскому Союзу колбасных изделий содержались ядохимикаты в опасном для здоровья количестве, то же самое относится к 42% продукции детских молочных кухонь.

Нет нужной экологической информации вообще.

Нет независимой экологической (предпроектной) экспертизы крупных строительств. В лучшем случае через некоторое время, когда крупные средства уже затрачены, возникает достаточно мощное общественное движение, которому удается остановить строительство. Но то, что затрачено, – безвозвратно пропало, омертвлено. Пока экспертиза бесправна и ведется на полуобщественных началах. Пример – строительство Южно-Украинской АЭС, второй очереди Астраханского газоконденсатного комплекса, Тюменского нефтехимического комплекса. В последнем случае нет проекта, нет технико-экономического и экологического обоснования, а Совет Министров принимает решение открыть финансирование (сумма в несколько раз больше затрат на БАМ). Что надо:

Вернуть власть на местах Советам.

Загрязнитель должен платить.

Переход на экологически безопасную технологию.

Обязательная независимая экспертиза.

430

Я привел (по необходимости конспективное) изложение некоторых выступлений, чтобы показать несостоятельность мнения об отсутствии у “левых” депутатов конструктивной программы. Очень много ценных мыслей содержалось также в выступлениях депутатов, в целом стоящих на более консервативных позициях.

Высказанные на Съезде идеи лишь частично вошли в итоговое постановление “Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР” – многие тезисы сформулированы в слишком общей, не конкретной форме. Тем не менее, это Постановление – несомненно важнейший программный документ, суммирующий принципы перестройки и содержащий много новых и ценных положений. Наиболее конкретизированы социальные пункты Постановления: повысить минимальные пенсии по старости всем гражданам до уровня минимальной заработной платы, повысить минимальные пенсии инвалидам первой и второй группы, вдовам и родителям погибших военнослужащих, приравняв их по льготам к участникам Великой Отечественной войны; рассмотреть вопрос о возможности увеличения минимальной продолжительности отпуска до 24 дней и отпуска по уходу за детьми до 3-летнего возраста. Обещано ввести механизм корректирования пенсий в конце каждого года с учетом стоимости жизни. Рыжков в своем докладе, как я понял, упомянул о решении снять ограничения по выплате пенсий работающим пенсионерам вне зависимости от оплаты труда. Либо я неправильно его понял, либо сказанное Рыжковым было пересмотрено – но в проекте итогового документа было написано: “...пенсионеров, работающих в качестве рабочих и мастеров”. Я подал записку в Президиум и редакционную комиссию, в которой обосновывал необходимость в интересах социальной справедливости и государства расширить Постановление с включением в него сельских жителей и служащих. Я писал, что очень многие – например, врачи и медсестры или учителя пенсионного возраста – при таком ограничении Постановления предпочтут не работать. Пенсионный фонд не будет сэкономлен, а общество лишится многих опытных, ценных работников. К сожалению, в опубликованном окончательном тексте Постановления эти мои (и многих, конечно) замечания не были учтены. Упомянуты инвалиды первой и второй групп, что, конечно, тоже очень важно.

431

Экономические тезисы Постановления сформулированы в очень общей форме. Основные идеи перестройки в перспективе отражены, но без указания сроков и обеспечивающих их политических гарантий. Почти все санационные меры, предложенные, например, в выступлении Шмелева, в Постановление в явной форме не включены, но косвенно некоторые из них как-то фигурируют. Предложено резко сократить общий объем капитальных вложений на производственные нужды, комиссиям Верховного Совета проанализировать состояние и определить целесообразность строящихся и планируемых крупномасштабных проектов. Совету Министров провести эксперимент по стимулированию дополнительной поставки хозяйствами высококачественной продукции валютой, сэкономленной в результате сокращения импорта зерна и продовольствия. (Это не полностью то, что предлагал Шмелев, но шаг в правильном направлении.) Полностью отсутствуют санационные меры, относящиеся к ограничению внешнеполитических валютных затрат, к свободной продаже квартир, орудий и средств производства, к получению международных займов и выпуску внутренних займов, к прекращению помощи нерентабельным предприятиям и хозяйствам за счет рентабельных, в частности с помощью поощрительных цен на продукцию.

В итоговом документе подтверждены многие требования правового характера, с которыми выступали депутаты. В опубликованном тексте сказано: “Съезд отменяет ст. 111 и считает необходимым уточнить редакцию статьи 7, содержащихся в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля 1989 года, а также поручить Верховному Совету СССР рассмотреть вопрос о соответствии Конституции СССР Указов Президиума Верховного Совета СССР о порядке организации и проведения митингов и демонстраций и об обязанностях и правах внутренних войск МВД СССР”. (Я расскажу дальше о том, как было объявлено это решение в последний день Съезда.) В Постановлении упомянуты такие важнейшие идеи, как переход к суду присяжных и допуск к делу адвоката с момента начала следствия (но не упомянут вопрос о выведении следствия из органов Прокуратуры – правда, сказано о выведении его из сферы ведомственного влияния).

В области национально-конституционного устройства

432

подтверждены в общей форме (на мой взгляд, в слишком общей) “ленинские федеративные принципы” и принципы “экономической самостоятельности республик и регионов в сочетании с активным участием в общесоюзном разделении труда”. Это можно было бы понимать как республиканский и региональный хозрасчет при расшифровке второй части формулы в духе добровольности и самостоятельности, исходящих из интересов республики и региона. В документе формально подтверждено, что в СССР вся государственная власть принадлежит народу и осуществляется им через Советы народных депутатов. Однако в вопросе о разделении функций Верховного Совета и Съезда в Постановлении отвергаются принципы исключительного права Съезда на принятие законов, кроме законов одноразового и кратковременного действия, и на выдвижение высших должностных лиц. Совершенно не отражено требование многих депутатов о выведении Советов из подчинения партийным органам, об отмене статьи 6 в Конституции и о запрещении совмещений должностей председателя органа Советской власти и секретаря партийного комитета (даже с временным исключением для Председателя Верховного Совета СССР и Генерального Секретаря ЦК КПСС). Я убежден, что на следующей сессии Съезда необходимо будет добиваться принятия гораздо более конкретных и радикальных решений.

В последние дни Съезда “левые” депутаты провели несколько совещаний с целью оформить организацию Межрегиональной группы народных депутатов. Эти совещания проходили, в основном, вечерами, по окончании работы Съезда, в одном из залов гостиницы “Москва”, где жило большинство приезжих депутатов. Обсуждения Декларации группы были бурными, но в конце концов нашли приемлемые для всех формулировки. Эту декларацию подписало около 150 депутатов. Задачей Межрегиональной группы является выработка предложений и принципов по основным проблемам, стоящим перед страной и Съездом, и способствование свободной дискуссии по этим проблемам на Съезде и вне его, а также консолидация усилий депутатов в достижении этих целей. Было принято решение, что у Группы не должно быть ни председателя, ни устава. Во время последнего совещания Галя Старовойтова составила текст обращения по поводу события в Китае. Это “альтернативное”

433

обращение, в отличие от принятого на Съезде бессодержательного и по существу играющего на руку китайским властям, содержало недвусмысленное осуждение кровавой расправы над студентами и рабочими и требовало прекращения кровопролития. Его подписали члены Межрегиональной группы – таким образом, это было их первым совместным действием. Люся и я присутствовали на всех совещаниях, подписали, конечно, Обращение, и я как депутат подписал Декларацию.

Наступил последний день Съезда. После нескольких выступлений было принято решение о прекращении прений по докладу Рыжкова и решение, одобряющее как основу для доработки редакционной комиссией проект постановления “Об основных направлениях внутренней и внешней политики СССР”. В этот момент Лукьянов сказал с облегчением, обращаясь к Горбачеву: “Ну, Михаил, все!” Эти слова не были слышны в зале, но их слышали телезрители, так как лежавшие на столе Президиума микрофоны были подключены к системе телевидения. Слышала их и Люся (до этого был еще один аналогичный случай, когда Лукьянов подсказал Горбачеву изменение какой-то формулировки). Очевидно, Лукьянов считал, что все трудности и волнения, связанные со Съездом, уже позади. Но он ошибся. За оставшиеся несколько часов произошли драматические события, во многом изменившие психологические и политические итоги Съезда.

Депутаты настояли на продолжении прений по итоговому документу с регламентом 5 минут на выступление. В проходе выстроилась длинная очередь депутатов – многие из них еще ни разу не выступали. В коротких, энергичных выступлениях они сообщали о бедах своих регионов, остро и обоснованно критиковали отдельные тезисы документа, вносили очень важные дополнения и конкретные предложения по экономическим и, особенно, по социальным проблемам. Одним из последних к трибуне подошел Шаповаленко, депутат от Оренбурга. Совершенно неожиданно для Горбачева и Президиума он зачитал Декларацию об образовании Межрегиональной независимой группы. Возможно, если бы Горбачев заранее знал о намерении Шаповаленко, он бы как-то воспрепятствовал ему. Но Шаповаленко не был даже москвичом, и такого подвоха от него Горбачев не ждал. Горбачев

434

явно испугался. Он сказал: “У нас тут остались чисто внутренние дела. Мы можем прекратить трансляцию Съезда. Кто поддерживает это предложение?” Поднялось несколько рук, кто-то крикнул – да!, большинство ошеломленно смотрели на Горбачева, ничего не понимая в происходящем. Я бросился к столу Президиума, стал возбужденно говорить, что это нарушение... (я не мог вспомнить – нарушение чего; на самом деле, сам Горбачев обещал непрерывность трансляции Съезда). Телевидение было отключено в тот момент, когда я подходил к столу. На экранах перед глазами миллионов телезрителей появилась совершенно растерянная дикторша и объявила, что трансляция из Кремлевского дворца съездов окончена (не объяснив, почему, не сказав даже обычного в аналогичных случаях «по техническим причинам»). Началась передача какого-то футбольного матча с середины игры.

Видимо, трансляция была просто выключена без каких-либо объяснений и указаний телецентру. Телезрители понимали еще меньше. Часть из них, крепко выругавшись, выключили телевизор и перешли к домашним (или служебным) делам. Другие все же ждали чего-то. Зоря позвонила Люсе, но та тоже ничего не могла ей объяснить.

Чего же так испугался Горбачев? Он, по-видимому, опасался, что вслед за Шаповаленко начнутся какие-то другие непредсказуемые события, что его выступление - это, возможно, сигнал к чему-то очень серьезному, такому, что потребует от него, Горбачева, таких действий, которые лучше не демонстрировать всему миру. Даже если последнее предположение не верно и Горбачев ни о чем подобном не думал, он все же продемонстрировал, что гласность приемлема для него лишь в определенных пределах. В своей растерянности Горбачев забыл, что ему еще предстоит закрывать Съезд и что он подготовил, со своей стороны, приятный сюрприз депутатам и всему миру. Немного успокоившись и видя, что никакого «бунта на корабле» не происходит, Горбачев вновь включил телевидение и предоставил слово Лукьянову. Лукьянов сказал, что Президиум с учетом пожеланий многих депутатов считает необходимым исключить статью 11' указа от 8 апреля как допускающую неоднозначное толкование. Я выскочил к столу Президиума и почти закричал: «А как со статьей 7, с принципом, что

435

только насилие и призыв к насилию могут считаться уголовно наказуемыми?» Лукьянов улыбнулся и сказал: «Подождите, все будет...» Он продолжал: «Президиум также считает необходимым пересмотреть формулировку статьи 7, заменив слова "антиконституционные действия" на слова "насильственные действия". По-видимому, измененная таким образом формулировка (окончательный текст подготовят юристы) удовлетворит всех, хотя мы считаем, что первоначальная формулировка означала то же самое». Депутаты, я в том числе, стали аплодировать, многие встали. Конечно, такое нельзя было не показать по телевидению. Съезд подходил к концу. Я продолжил свои попытки добиться выступления, и наконец, уже под занавес, Горбачев дал мне слово (в этот момент выскочила депутатка от Союза театральных деятелей и стала возбужденно говорить, почему дают слово Сахарову, он уже много раз выступал, а руководитель их общественной организации Кирилл Лавров еще ни разу, но Горбачев уже ее не слушал). Он пытался ограничить мое выступление 5 минутами - я возражал, требуя 15 минут, т. к. мое выступление носит принципиальный характер. Я ссылался на то, что был записан в прениях по его докладу и на свое положение в обществе. Горбачев не соглашался. Я начал говорить, не имея подтверждения права на пятнадцатиминутное выступление и рассчитывая добиться этого просто упорством. Фактически я говорил 13-14 минут. Ниже приводится полный текст выступления, в нем восстановлены несколько небольших купюр, которые я сделал, опасаясь, что мне не дадут окончить. В конце выступления я обратился к Горбачеву с просьбой дать Старовойтовой возможность зачитать текст Обращения по поводу событий в Китае, подписанный более чем 120 депутатами (приложение 28). Однако я чувствовал, что это не получится, и сказал несколько фраз от себя. В это время Горбачев распорядился выключить все микрофоны, включенные на зал. Большая часть депутатов (кроме сидящих в первых рядах, до которых доходил мой довольно громкий голос) ничего не слышала, так же как стенографистки. Но телевизионные операторы не выключили свои микрофоны, а вторично в тот же день выключить трансляцию Горбачев или не решился, или забыл. И все телезрители и радиослушатели слышали полностью все, что я сказал!

436

Текст Декрета о власти я обсуждал с некоторыми друзьями, в том числе с Толей Шабадом из группы поддержки. Но окончательный текст я написал накануне Съезда и не успел с кем-либо обсудить, в том числе первый пункт об исключении статьи 6 Конституции СССР («Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза...»)[i]. Вероятно, в число должностных лиц, которые избираются Съездом (с альтернативными кандидатами), следовало включить министра иностранных дел и министра обороны. Пункт о функциях КГБ следовало бы дополнить «запрещается поддержка в любой форме терроризма, торговли наркотиками и других несовместимых с принципами нового мыщления действий». Люся настояла на включении в текст упоминания о необходимости демобилизации призванных в прошлом году студентов. Сейчас эта группа демобилизуется.

Сразу после окончания последнего заседания съезда один из сотрудников (кажется - редакции «Известий») попросил меня подняться на третий этаж в секретариат и исправить ошибки в стенограмме. Я вписал от руки конец выступления, который не слышали и не записали стенографистки. Начальник секретариата сказал, что включить можно только то, что было реально произнесено. Я ответил, что все, что я вписал, было произнесено. Но в опубликованном в бюллетене и в «Известиях» тексте конец выступления все же отсутствует, в том числе все относящееся к Китаю. Ниже это место восстановлено[ii].

Уважаемые народные депутаты!

Я должен объяснить, почему я голосовал против утверждения итогового документа Съезда. В этом документе содержится много правильных и очень важных положений, много принципиально новых и прогрессивных идей. Но я считаю, что Съезд не решил стоящей перед ним ключевой политической задачи, воплощенной в лозунге: «Вся власть Советам!». Съезд отказался даже от обсуждения «Декрета о власти».

До того, как будет решена эта политическая задача, фактически невозможно реальное решение всего комплекса


[i] “Руководящая и направляющая” роль КПСС была отменена новой редакцией статьи 6, принятой в марте 1990 г. на III съезде народных депутатов СССР.

[ii] Отсутствующие в официальной стенограмме (например, в московском выпуске газеты “Известия” за 11 июня 1989 г.) места заключены в квадратные скобки. Существуют также иные, как правило незначительные, расхождения со стенограммой.

437

неотложных экономических, социальных, национальных и экологических проблем.

Съезд народных депутатов СССР избрал Председателя Верховного Совета СССР в первый же день без широкой политической дискуссии и, хотя бы символической, альтернативности. По моему мнению. Съезд совершил серьезную ошибку, уменьшив в значительной степени свои возможности влиять на формирование политики страны, оказав тем самым плохую услугу и избранному Председателю.

По действующей конституции Председатель Верховного Совета СССР обладает абсолютной, практически ничем не ограниченной личной властью. Сосредоточение такой власти в руках одного человека крайне опасно, даже если этот человек - инициатор перестройки. В частности, возможно закулисное давление. А если когда-нибудь это будет кто-то другой?

Постройка государственного дома началась с крыши, что явно не лучший способ действий. То же самое повторилось при выборах Верховного Совета. По большинству делегаций происходило просто назначение, а затем формальное утверждение Съездом людей, из которых многие не готовы к законодательной деятельности. Члены Верховного Совета должны оставить свою прежнюю работу «как правило» - нарочито расплывчатая формулировка, при которой в Верховном Совете оказываются «свадебные генералы». Такой Верховный Совет будет - как можно опасаться - просто ширмой для реальной власти Председателя Верховного Совета и партийно-государственного аппарата.

В стране в условиях надвигающейся экономической катастрофы и трагического обострения межнациональных отношений происходят мощные и опасные процессы, одним из проявлений которых является всеобщий кризис доверия народа к руководству страны. Если мы будем плыть по течению, убаюкивая себя надеждой постепенных перемен к лучшему в далеком будущем, нарастающее напряжение может взорвать наше общество с самыми трагическими последствиями.

Товарищи депутаты, на вас сейчас - именно сейчас! -ложится огромная историческая ответственность. Необходимы политические решения, без которых невозможно укрепление власти советских органов на местах и решение

438

экономических, социальных, экологических, национальных проблем. Если Съезд народных депутатов СССР не может взять власть в свои руки здесь, то нет ни малейшей надежды, что ее смогут взять Советы в республиках, областях, районах, селах. Но без сильных Советов на местах невозможна земельная реформа и вообще какая-либо эффективная аграрная политика, отличающаяся от бессмысленных реанимационных вливаний нерентабельным колхозам. [Без сильного Съезда и сильных, независимых Советов невозможны преодоление диктата ведомств, выработка и осуществление законов о предприятии, борьба с экологическим безумием. Съезд призван защитить демократические принципы народовластия и тем самым - необратимость перестройки и гармоническое развитие страны. Я вновь обращаюсь к Съезду с призывом принять «Декрет о власти».]

Декрет о власти

Исходя из принципов народовластия. Съезд народных депутатов заявляет:

1. Статья 6 Конституции СССР отменяется.

2. Принятие Законов СССР является исключительным правом Съезда народных депутатов СССР. На территории Союзной республики Законы СССР приобретают юридическую силу после утверждения высшим законодательным органом Союзной республики.

3. Верховный Совет является рабочим органом Съезда.

[4. Комиссии и Комитеты для подготовки законов о государственном бюджете, других законов и для постоянного контроля за деятельностью государственных органов, над экономическим, социальным и экологическим положением в стране - создаются Съездом и Верховным Советом на паритетных началах и подотчетны Съезду.]

5. Избрание и отзыв высших должностных лиц СССР, а именно:

1. Председателя Верховного Совета СССР,

2. Заместителя Председателя Верховного Совета СССР,

3. Председателя Совета Министров СССР,

4. Председателя и членов комитета Конституционного надзора,

439

5. Председателя Верховного Суда СССР,

6. Генерального прокурора СССР,

7. Верховного арбитра СССР,

8. Председателя Центрального банка, а также:

1. Председателя КГБ СССР,

2. Председателя Государственного комитета по телевидению и радиовещанию,

3. Главного редактора газеты «Известия»

- исключительное право Съезда.

Поименованные выше должностные лица подотчетны Съезду и независимы от решений КПСС.

[6. Кандидатуры на пост Заместителя Председателя Верховного Совета и Председателя Совета Министров СССР предлагаются Председателем Верховного Совета СССР и, альтернативно, народными депутатами. Право предложения кандидатур на остальные поименованные посты принадлежит народным депутатам.]

7. Функции КГБ ограничиваются задачами защиты международной безопасности СССР.

[Примечание. В будущем необходимо предусмотреть прямые общенародные выборы Председателя Верховного Совета СССР и его Заместителя на альтернативной основе.]

[Я прошу депутатов внимательно изучить текст Декрета и поставить его на голосование на чрезвычайном заседании Съезда.] Я прошу создать редакционную комиссию из лиц, разделяющих основную идею Декрета. Я обращаюсь к гражданам СССР с просьбой поддержать Декрет в индивидуальном и коллективном порядке, подобно тому как они это сделали при попытке скомпрометировать меня и отвлечь внимание от вопроса об ответственности за афганскую войну.

[Я хотел бы возразить тем, кто пугает невозможностью обсуждать законы двумя тысячами человек. Комиссии и Комитеты подготовят формулировки, на заседаниях Верховного Совета обсудят их в первом и втором чтении, и все стенограммы будут доступны Съезду. В случае необходимости дискуссия продолжится на Съезде. Но что действительно неприемлемо - если мы, депутаты, имея мандат от народа на власть, передадим наши права и ответственность

440

своей одной пятой, а фактически - партийно-государственному аппарату и Председателю Верховного Совета.]

Продолжаю. Уже давно нет опасности военного нападения на СССР. У нас самая большая армия в мире, больше чему США и Китая вместе взятых. Я предлагаю создать комиссию для подготовки решения о сокращении срока службы в армии (ориентировочно в два раза для рядового и сержантского состава, с соответствующим сокращением всех видов вооружения, но со значительно меньшим сокращением офицерского корпуса), с перспективой перехода к профессиональной армии. Такое решение имело бы огромное международное значение для укрепления доверия и разоружения, включая полное запрещение ядерного оружия, а также огромное экономическое и социальное значение. [Частное замечание: надо демобилизовать к началу этого учебного года всех студентов, взятых в армию год назад.]

Национальные проблемы. Мы получили в наследство от сталинизма национально-конституционную структуру, несущую на себе печать имперского мышления и имперской политики «разделяй и властвуй». Жертвой этого наследия являются малые Союзные республики и малые национальные образования, входящие в состав Союзных республик по принципу административного подчинения. Они на протяжении десятилетий подвергались национальному угнетению. Сейчас эти проблемы драматически выплеснулись на поверхность. Но не в меньшей степени жертвой явились большие народы, в том числе русский народ, на плечи которого лег основной груз имперских амбиций и последствий авантюризма и догматизма во внешней и внутренней политике. [В нынешней острой межнациональной ситуации] необходимы срочные меры. Я предлагаю переход к федеративной (горизонтальной) системе национально-конституционного устройства. Эта система предусматривает предоставление всем существующим национально-территориальным образованиям, вне зависимости от их размера и нынешнего статуса, равных политических, юридических и экономических прав, с сохранением теперешних границ (со временем возможны и, вероятно, будут необходимы уточнения границ[i] [образований и состава федерации, что и должно стать важнейшим содержанием работы Совета Национальностей). Это будет Союз равноправных республик, объединенных


[i] Здесь официальная стенограмма обрывается – по-видимому, в этот момент были выключены микрофоны.

441

Союзным Договором, с добровольным ограничением суверенитета каждой республики в минимально необходимых пределах (в вопросах обороны, внешней политики и некоторых других). Различие в размерах и численности населения республик и отсутствие внешних границ не должны смущать. Проживающие в пределах одной республики люди разных национальностей должны юридически и практически иметь равные политические, культурные и социальные права. Надзор за этим должен быть возложен на Совет Национальностей. Важной проблемой национальной политики является судьба насильственно переселенных народов. Крымские татары, немцы Поволжья, турки-месхи, ингуши и другие должны получить возможность вернуться к родным местам. Работа комиссии Президиума Верховного Совета по проблеме крымских татар была явно неудовлетворительной.

К национальным проблемам примыкают религиозные. Недопустимы любые ущемления свободы совести. Совершенно недопустимо, что до сих пор не получила официального статуса Украинская Католическая Церковь.

Важнейшим политическим вопросом является утверждение роли советских органов и их независимости. Необходимо осуществить выборы советских органов всех уровней истинно демократическим путем. В избирательный закон должны быть внесены уточнения, учитывающие опыт выборов народных депутатов СССР. Институт окружных собраний должен быть уничтожен и всем кандидатам должны быть предоставлены равные возможности доступа к средствам массовой информации.

Съезд должен, по моему мнению, принять постановление, содержащее принципы правового государства. К этим принципам относятся: свобода слова и информации, возможность судебного оспаривания гражданами и общественными организациями действий и решений всех органов власти и должностных лиц в ходе независимого разбирательства, демократизация судебной и следственной процедур (допуск адвоката с начала следствия, суд присяжных, следствие должно быть выведено из ведения прокуратуры:

ее единственная задача - следить за исполнением Закона). Я призываю пересмотреть законы о митингах и демонстрациях,

442

о применении внутренних войск и не утверждать Указ от 8 апреля.

Съезд не может сразу накормить страну. Не может сразу разрешить национальные проблемы. Не может сразу ликвидировать бюджетный дефицит. Не может сразу вернуть нам чистый воздух, воду и леса. Но создание политических гарантий решения этих проблем - это то, что он обязан сделать. Именно этого от нас ждет страна! Вся власть Советам!

Сегодня внимание всего мира обращено к Китаю. Мы должны занять политическую и нравственную позицию, соответствующую принципам интернационализма и демократии. В принятой Съездом резолюции нет такой четкой позиции. Участники мирного демократического движения и те, кто осуществляет над ними кровавую расправу, ставятся в один ряд. Группа депутатов составила и подписала Обращение, призывающее правительство Китая прекратить кровопролитие.

Присутствие в Пекине посла СССР сейчас может рассматриваться как неявная поддержка действий правительства Китая правительством и народом СССР. В этих условиях необходим отзыв посла СССР из Китая! Я требую отзыва посла СССР из Китая!]

 

Я считаю, что мое выступление имело значение не только в силу его фактического содержания и включенных в него предложений, - но и оказалось очень важным в психологическом и политическом смысле. Вместе с заявлением Межрегиональной группы, победой в вопросе о Комитете Конституционного надзора и дискуссией двух последних дней оно завершило Съезд более радикально, более конструктивно и в более вселяющем надежду духе, чем это рисовалось еще незадолго до этого. Поэтому в этот вечер мы все чувствовали себя победителями. Но, конечно, это чувство соединялось с ощущением трагичности и сложности положения в целом, с пониманием всех трудностей и опасностей ближайшего и более отдаленного будущего. Если наше мироощущение можно назвать оптимизмом, то это - трагический оптимизм.

На другой день я опять поехал в Кремль, чтобы заплатить взнос в помощь пострадавшим в Башкирии, попытаться

443

получить недостающие бюллетени (это не удалось) и узнать сроки заседания Комиссии по выработке новой Конституции. По последнему вопросу я зашел в секретариат Лукьянова. Секретарь прошел в кабинет, вскоре вернулся и передал, что Анатолий Иванович освободится через несколько минут и хочет сам со мной побеседовать. Лукьянов вышел мне навстречу и провел в кабинет. Там, кроме большого письменного стола с телефонами, стоял книжный шкаф со справочной, по-видимому, литературой. Па стене висела картина с каким-то высокогорным пейзажем. (В конце беседы Лукьянов рассказал, что раньше там был портрет Брежнева - и, вероятно, других генсеков, Лукьянов в это не вдавался. Затем повесили портрет Горбачева, но Михаил Сергеевич просил его снять. Лукьянов в прошлом увлекался альпинизмом, поэтому он выбрал эту «горную» картину.)

В начале беседы Лукьянов сказал, что относится ко мне с большим уважением. Они с А. Н. Яковлевым были инициаторами моего возвращения из Горького[i]. На мой вопрос о предполагаемом времени начала работы Конституционной комиссии Лукьянов сказал, что до ее первого заседания предполагается провести Пленум ЦК по национальному вопросу, так что Комиссия по выработке Конституции соберется не ранее сентября. Я сказал, что я еду (после Европы) в США - там у детей мы с женой хотим отдохнуть и поработать. Я, в частности, хочу подумать о формулировках идей Союзного договора, о которых я говорил в своем выступлении на Съезде. Лукьянов ответил: «Совершенно спокойно можете ехать до конца августа и работать. Мы думаем над тем, как построить наше государство в национальном плане. Безусловно, необходима какая-то форма федеративного устройства. Но в то же время мы не имеем права допустить распад СССР. Сейчас во всем мире нарастают процессы интеграции, охватывающей экономические, политические, культурные и военные аспекты. Интеграция, например в Европе, дает большие преимущества во всех этих областях. И было бы нелепостью, если бы мы, наоборот, пошли на распад, на конфедерацию. Конфедерации сейчас нет нигде в мире - это не жизненная форма». Лукьянов, кажется, не объяснил, что он понимает под федерацией и конфедерацией и в чем разница, а я не спросил. Но он упомянул о неприемлемости отдельной денежной системы


[i] Снова обращаем внимание читателя на дополнение 10.

444

в республиках, раздельной армии, различного законодательства. Лукьянов, далее, сказал: «Мы высоко ценим поддержку Михаила Сергеевича и перестройки в ваших выступлениях и статьях все эти годы после вашего возвращения в Москву. Мы следим за вашими выступлениями и благодарны вам. Ситуация очень сложная. В апреле 1985 года, после Пленума, мы ходили с Михаилом Сергеевичем всю ночь по лесу и обсуждали основные проблемы развития страны. Мы ясно понимали необходимость глубоких реформ, необходимость демократизации. Но всей глубины кризиса, в котором находится страна, и всей меры трудностей предстоящего пути мы не знали».

Я спросил Лукьянова о судьбе переданной ему записки с просьбой о вмешательстве в судьбу человека, приговоренного к смертной казни. (Это было хозяйственное дело - подпольная фабрика - в Алма-Ате. Главный обвиняемый, инженер, Розенштейн, если мне не изменяет память, находился под следствием в тюрьме в очень тяжелых условиях 8 лет (!), стал инвалидом. Он приговорен к смертной казни и сейчас находится в камере смертников. Его брат - инвалид детства второй группы - тоже 8 лет в тюрьме под следствием. Я упомянул это дело в разговоре с Горбачевым и Лукьяновым 1 июня и на другой день отдал Лукьянову записку, в которой просил вмешаться в судьбу братьев. Я подчеркивал, что проект нового законодательства не предусматривает смертной казни за хозяйственные преступления. В этой связи я писал о необходимости приостановки исполнения всех смертных приговоров в стране вплоть до принятия нового законодательства.) Лукьянов ответил, что моя записка передана в Юридический отдел ЦК (секретарь дал мне телефон) и дело, конечно, будет внимательно рассмотрено. Говоря о проблеме смертной казни вообще, Лукьянов сказал, что Президиум Верховного Совета не утверждает сейчас никаких смертных приговоров, кроме связанных с убийством при отягчающих обстоятельствах, особо жестокими и кратными убийствами, изнасилованиями малолетних с убийством и другими столь же нечеловеческими преступлениями. Ни один смертный приговор за хозяйственные и имущественные преступления не утверждается. Общее число смертных казней в стране сейчас уменьшилось в 8 раз. Я, к сожалению, не спросил, каковы абсолютные

445

цифры. Говоря о приостановке исполнения приговоров за те преступления, которые заведомо и по новому законодательству повлекут за собой смертную казнь, Лукьянов сказал, что еще не ясно, будет ли такая отсрочка актом гуманности. Ожидание смертной казни - самое ужасное. Он предложил мне присутствовать на некоторых заседаниях Президиума Верховного Совета по вопросам помилования. Я согласился, напомнив при этом, что я принципиальный противник смертной казни.

Через несколько дней после разговора с Лукьяновым Люся и я вылетели в Европу и затем в США. Эта глава написана в Ньютоне и Вествуде, Массачусетс, США, в домах наших детей. Рядом Люся - она завершает работу над своей второй книгой.

Конечно, окончание работы над книгой создает ощущение рубежа, итога. «Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?» (А. С. Пушкин). И в то же время - ощущение мощного потока жизни, который начался до нас и будет продолжаться после нас.

Это чудо науки. Хотя я не верю в возможность скорого создания (или создания вообще?) всеобъемлющей теории, я вижу гигантские, фантастические достижения на протяжении даже только моей жизни и жду, что этот поток не иссякнет, а, наоборот, будет шириться и ветвиться.

Судьба страны. Съезд переключил мотор перемен на более высокую скорость. Забастовка шахтеров - это уже нечто новое, и ясно, что это только первая реакция на «ножницы» между стремительно растущим общественным сознанием и топчущейся на месте политической, экономической, социальной и национальной реальностью. Только радикализация перестройки может преодолеть кризис без катастрофического откатывания назад. Съезд наметил в выступлениях «левых» контуры этой радикализации, но главное все же еще нам предстоит коллективно создать.

Глобальные проблемы. Я убежден, что их решение требует конвергенции - уже начавшегося процесса плюралистического изменения капиталистического и социалистического общества (у нас это - перестройка). Непосредственная цель - создать систему эффективную (что означает рынок и конкуренцию) и социально справедливую, экологически ответственную.

446

Семья, дети, внуки. Многое я упустил - по лености характера, по невозможности чисто физической, из-за сопротивления дочерей и сына, которое я не мог преодолеть. Но я не перестаю об этом думать.

Люся, моя жена. На самом деле, это - единственный человек, с которым я внутренне общаюсь. Люся подсказывает мне многое, чего я иначе по своей человеческой холодности не понял бы и не сделал. Она также большой организатор, тут она мой мозговой центр. Мы вместе. Это дает жизни смысл.

Ньютон - Вествуд

Июль - август 1989 г.

Приложения

1. А.Сахаров. Интервью Улле Стенхольму (июль 1973)

449

1

Интервью Улле Стенхольму¹

– Человеку наиболее естественно считать свой строй наилучшим, и любое отклонение от этого положения создает какой-то психологический конфликт. Когда я писал в шестьдесят восьмом году свою работу, то этот процесс у меня еще находился в незавершенной стадии, тогда мой подход был абстрактным. Но жизнь моя сложилась так, что я сначала столкнулся с глобальными проблемами, а потом уже с более конкретными, личными, человеческими. Поэтому, читая мою работу шестьдесят восьмого года, надо учитывать путь, пройденный мною от работы над термоядерным оружием, от волнения по поводу его испытаний, по поводу гибели людей, генетических последствий. Но я находился в этот момент еще очень далеко от основных проблем, стоящих перед всем народом и всей страной.

Я был в чрезвычайно привилегированном материальном положении и был изолирован от людей. Но после этого моя жизнь изменилась в личном плане, и психологический процесс развития пошел дальше.

Возьмем социализм. В начале этого пути мне казалось, что я понимаю, что такое социализм, и я считал, что социализм – это хорошо. Но постепенно я очень многое перестал понимать, и у меня возникло сомнение в правильности наших экономических основ, недоумение, есть ли в нашей системе что-нибудь, кроме пустых


¹ 2 июля 1973 г. А. Д. Сахаров дал интервью корреспонденту шведского радио и телевидения Улле Стенхольму (см. I том, стр. 544). 4 июля это интервью было опубликовано в шведской газете “Дагенс нюхетер”. Здесь оно печатается по [4].

(см. I том, стр. 544) – подобным образом мы указываем страницы, на которых рассказывается об обстоятельствах, относящихся к соответствующему документу. [4] – отсылка к Указателю литературы.

450

слов, кроме пропаганды для внутреннего и международного потребления.

В нашем государстве бросается в глаза чрезвычайно большая концентрация экономической, политической и идеологической власти, то есть крайняя монополизация. Может быть, можно считать, что это просто государственный капитализм (как после революции говорил Ленин), что государство выступает в роли монопольного хозяина всей экономики. Но тогда наш социализм вообще не есть что-то новое, а является просто предельной формой того же капиталистического пути развития, которое есть, скажем, в Соединенных Штатах и в других западных странах. Разница только в крайней монополизации. Если это так, то нас не должно удивлять, что у нас возникают те же проблемы, что у них. Та же проблема преступности, та же проблема отчуждения личности, что и в капиталистическом мире. Только наше общество является предельным случаем. Оно предельно несвободно, предельно идеологически сковано и, кроме того, – и это, наверное, самое характерное – оно самое претенциозное, то есть претендует на то, что оно гораздо лучше других.

– В чем конкретно Вы видите самые большие недостатки в сегодняшнем советском обществе?

 

– В несвободе, наверное. В несвободе, в бюрократизации управления, в том, что это управление крайне неразумно и страшно эгоистично. Это классово-эгоистическое управление, которое преследует, в сущности, только одну цель: сохранить этот строй, сохранить видимость благополучия при очень неблагоприятном внутреннем положении. Социально это – ущербное общество. И я уже писал, – внимательным наблюдателям это, конечно, известно, – что у нас в социальном плане все очень показное. Это относится, например, к образованию и к медицинскому обслуживанию. Западные люди часто говорят: “Да, у вас много недостатков, но зато у вас бесплатная медицинская помощь”. Но она у нас не более бесплатна, чем в большинстве западных стран, а часто положение с бесплатной помощью у нас даже хуже – общее качество ее очень низкое, поэтому она обходится, как говорится, себе дороже. В очень трудном, в полунищенском положении находится образование. Учителя влачат нищенское существование.

– Считаете ли Вы сегодняшнее советское общество классовым?

 

– Это вопрос теоретической оценки. Во всяком случае можно сказать, что это общество большого внутреннего неравноправия.

451

Оно в некотором роде своеобразно, но можно ли его назвать классовым – вопрос трудный. Это вопрос определения. Недавно мы спорили, какое общество можно назвать фашистским. Это тоже вопрос определения, вопрос терминологии.

– Ну, а неравноправие? В чем оно проявляется?

– Неравноправие у нас – по очень большому числу параметров. Есть неравноправие между сельскими и городскими жителями. Колхозник не имеет паспорта, значит он практически прикреплен к своему месту жительства, к колхозу. Только если его согласятся отпустить (что обычно, правда, делается), он сможет уехать из колхоза. Есть неравноправие районов. Москва и большие города – привилегированные по снабжению, по быту, по культурному обслуживанию. Причем паспортная система как бы закрепляет это разделение, территориальные неоднородности.

– Вы сказали в самом начале, что и Вы – привилегированный человек. Объясните, в чем это выражается.

– Я был привилегированным. Остался им, конечно, и сейчас еще – по инерции. А был сверхпривилегированным, потому что был работником самой верхушки военной промышленности. Получал колоссальную, по советским масштабам, зарплату, премии и так далее.

– А какие привилегии у партийных деятелей в Советском Союзе?

– Их привилегии обычно внеденежные. Есть целая система санаториев, большие привилегии в медицинском обслуживании, реальные привилегии возникают в результате связей, личных моментов. Привилегии, связанные с работой, с карьерой. Например, крупные руководящие посты (директор завода, главный инженер) занимают только члены партии. Исключения очень редки. Начальником цеха может быть только член партии. Таким образом, от партийной принадлежности, от положения в партийной структуре зависит карьера. Кроме того, есть такая кадровая традиция, которая отражена в понятии номенклатуры: если номенклатурный работник проваливается на какой-нибудь работе, то он переводится на другую работу, не очень сильно отличающуюся по своим материальным преимуществам от старой.

Весь характер выдвижения, продвижения по работе сильно связан с какими-то взаимоотношениями в этой системе. У каждого крупного администратора есть лично с ним связанные люди, которые

452

вместе с ним двигаются с места на место. Это совершенно непреодолимо и, по-видимому, является законом государственной структуры.

Остальные материальные преимущества заключаются в том, что возникает какая-то изолированная и более или менее четко ограниченная группировка, которая имеет особое отношение к управлению. Она выделена по партийной принадлежности, но и в пределах партии возвышается над другими. Это – нечто подобное внутренней партии у Орвелла. Нечто в этом роде, по-видимому, существует и у нас. Эти люди внутренней партии имеют большие материальные преимущества. Существует система дополнительной зарплаты в конвертах. Она то исчезает, то вновь появляется. Я не знаю, какое положение в данный момент, но похоже, что она вновь возникла в разных местах.

Есть система закрытых распределителей, где не только качество продуктов другое и более широкий ассортимент, но и цены другие. Иными словами, за тот же самый рубль люди в этих магазинах могут получать больше, то есть реальная цифра зарплаты тоже не характерна для их положения.

– Мы говорили о недостатках. Разрешите поставить вопрос: что можно сделать, чтобы исправить положение?

– Что можно сделать и к чему нужно стремиться – это разные вопросы. Сделать, по-моему, почти ничего нельзя. Нельзя, так как система внутренне очень стабильна. Чем система несвободнее, тем лучше она внутренне законсервирована.

– Ну, а внешние силы? Тоже ничего не могут сделать?

– Мы понимаем, что делает внешний мир. Внешний мир, по-видимому, решил принять наши правила игры. С одной стороны, это очень плохо. Но есть и вторая сторона дела: мы сейчас порываем с 50-летней изоляцией, а это может со временем оказать и благотворное влияние. Очень трудно прогнозировать, как все это будет происходить. К тому же, нам неясно, к чему сводятся действия Запада: к желанию нам помочь, или наоборот, к капитуляции, удовлетворению внутренних интересов Запада, где мы играем роль разменной монеты.

– Это – заграничные силы, а как обстоит дело внутри Советского Союза?

 

– Здесь тоже происходят процессы, но они пока настолько невнятны и подспудны, что прогнозировать какие-либо положительные

453

перемены почти невозможно. Ясно, что такое большое государство, как наше, не может быть внутренне однородным, но отсутствие информации и связи между отдельными группами людей делает почти невозможной оценку происходящего.

Например, мы знаем, что на окраинах очень сильны националистические тенденции. Но определить в каждом отдельном случае, положительны ли они или нет, – довольно трудно. Известно, что, например, на Украине они очень сильно переплелись с демократическими тенденциями. В Прибалтике тоже религиозные и национальные течения легко и естественно переплетаются с демократическими. Но в других местах это, может быть, и не так – мы не знаем подробностей.

– Я вижу, что Вы пессимист.

– Оценивая наш социализм, я не вижу в нем какого-нибудь теоретического новшества для лучшей организации общества. Мне кажется, что в многообразии жизни может быть найдено и что-то положительное, но в целом путь нашего государства содержал больше разрушительных, чем созидательных, общечеловеческих моментов. У нас шла жесточайшая политическая борьба, разрушение и ожесточение зашли так далеко, что сейчас мы пожинаем печальные плоды этого в виде усталости, апатии и цинизма, от которых мы очень трудно излечиваемся, если излечиваемся вообще. Эти тенденции развития нашего общества очень трудно прогнозировать, глядя изнутри. Может быть, снаружи это сделать легче, но для этого нужен абсолютно непредвзятый глаз.

– Вы сомневаетесь в том, что можно вообще что-то сделать, чтобы исправить систему в Советском Союзе. И несмотря на это вы сами все время действуете. Почему?

 

– Это – естественная потребность создавать идеалы, даже когда не видно непосредственного пути к их осуществлению. Ведь если нет идеалов, то и надеяться вообще не на что. Тогда наступает ощущение беспросветности, тупика. Кроме того, нам до конца не ясно, есть ли какие-нибудь возможности взаимодействия нашей страны с внешним миром. Если не будет сигналов о неблагополучии у нас, то не смогут быть использованы даже те возможности, которые, может быть, есть. Ведь тогда будет неясно, что же надо исправлять и нужно ли вообще что-нибудь исправлять.

Есть еще один важный момент. Наша страна должна служить предупреждением. Она должна удерживать Запад и развивающиеся страны от того, чтобы они не совершили ошибок такого масштаба, какие в ходе исторического развития были совершены у

454

нас. Тот факт, что мы выступаем, еще не означает, что мы на что-то надеемся. Бывает, что человек ни на что не надеется, но все равно выступает, потому что он не может молчать. Возьмите конкретные случаи преследований у нас. Тут мы ни на что не надеемся, печальная действительность это подтверждает: практических результатов наши проекты не дают.

– К чему же Вы сами стремитесь в общественном плане?

– В послесловии к моей Памятной записке я пытался изобразить какой-то идеал. Но сегодня я во многом должен был бы сам себя исправить, потому что писалась она давно, а опубликована была через полтора года без всяких изменений. Например, о китайской проблеме я писал там в таком тоне, от которого, может быть, сейчас бы воздержался. Дело в том, что мне по-прежнему непонятны наши взаимоотношения с Китаем. Ну, а раз непонятны, то лучше бы и не писать. Обвинять Китай в агрессивности, например, мне сейчас уже не хотелось бы. Вопрос китайской угрозы надо переоценить. Ведь в Китае на самом деле проявляется наиболее крайняя стадия развития нашего общества. Китай больше стремится к революционному самоутверждению внутри страны и во внешнем мире, чем к обеспечению процветания для своего народа. Китай очень похож на Россию двадцатых и начала тридцатых годов.

 

– Если Вы считаете, что социализм в Советском Союзе не показал своих преимуществ, то означает ли это, что для исправления положения необходимо перестроить все государство? Или можно делать что-то внутри системы, чтобы улучшить ее и устранить самые большие недостатки?

– Это, пожалуй, непосильный для меня вопрос. Потому что совсем перестраивать государство – немыслимо, нужна какая-то преемственность и постепенность, иначе будет опять такое же страшное разрушение, развал, через которые мы уже несколько раз проходили. Постепенность кажется абсолютно необходимой.

– Что же нужно делать прежде всего?

– Что делать? Я понимаю, что наша теперешняя система по своим внутренним свойствам ничего сделать не в состоянии. Но надо. Надо было бы ликвидировать идеологический монизм общества. Единая идеологическая структура, антидемократическая по своему существу, трагична для государства. Изоляция от внешнего мира, например отсутствие права выезда и возвращения, очень

455

пагубно отражается на внутренней жизни. Это, во-первых, величайшая трагедия для всех тех, кто хочет выехать по личным и национальным причинам, но это также трагедия для тех, кто остается в стране. Ведь страна, из которой нельзя свободно выехать и в которую нельзя свободно вернуться, это уже неполноценная страна. Создается замкнутая система, где все процессы развиваются совсем иначе, чем в открытой системе. Одно из очень важных условий для здорового развития страны – свобода выезда и возвращения.

Очень важны также экономические вопросы. Крайняя государственная социализация привела у нас к тому, что в тех областях, где наиболее эффективна частная инициатива, она так же закрыта, как и в крупной промышленности и на транспорте, где государственная система управления, вероятно, разумна. Зажим личной инициативы граждан ведет к сильному стеснению личной свободы. Это не только отрицательно сказывается на уровне жизни населения, но делает жизнь гораздо более скучной, тоскливой, чем она могла бы быть.

Я говорю о личной инициативе в сфере потребления, в сфере обслуживания, образования, в медицине. Допуск личной инициативы в этой области способствовал бы ослаблению монополистической структуры государства. Партийная монополизация управления дошла у нас до таких пределов, недопустимость которых, наверное, видна и самому управленческому слою. Для борьбы с этим явлением нужна, наверное, большая гласность в работе аппарата управления. Однопартийная система очень уж жестка. Между тем, даже в условиях социалистического экономического строя возможна неоднопартийная система, и в странах народной демократии есть некоторые элементы многопартийности, правда в полукарикатурном виде.

Нужно предоставить возможность выбора между несколькими кандидатами.

В общем, нужен ряд мероприятий, которые, каждое в отдельности, дадут не много, но в совокупности могли бы расшатать окаменелый и давящий на жизнь всей планеты монолит.

Измениться должна и наша печать. Сейчас она настолько унифицирована, что уже потеряла значительную часть своей информационной ценности. Факты она отражает так, что они понятны только посвященным, а подлинная картина реальной жизни в стране искажена.

Нет разнообразия интеллектуальной жизни. Неправомерно ущемлена роль интеллигенции в обществе. Интеллигенция материально у нас очень плохо обеспечена, даже по сравнению с людьми физического труда. Диспропорция еще больше, если сравнить

456

ее жизненный уровень со странами Запада, где примерно такой же общий уровень экономического развития.

Приниженное положение интеллигенции вызывает также и идеологическую придавленность, создает в стране антиинтеллектуальную атмосферу, когда интеллигентная профессия, профессия педагога, врача не пользуется должным уважением. В результате сама интеллигенция начинает уходить либо в узкий профессионализм, либо в двойственную интеллектуальную жизнь на работе и дома. В узком кругу своих знакомых, где это можно, они начинают самостоятельно, по-разному мыслить. Но это означает усиление лицемерия на работе и среди чужих и дальнейшее падение, нравственное и творческое. Особенно тяжело все это сказывается не на технической, а на гуманитарной интеллигенции, у которой уже создалось полное ощущение тупика. Доказательством этому служит литература – страшно серая и казенная, скучная.

– Разрешите мне последний вопрос. Вы лично не боитесь за себя и за свою свободу?

– Лично за себя я никогда не боялся, но это отчасти из-за свойств моего характера, а отчасти потому, что начал-то я с очень высокого общественного положения, когда опасения были бы, наверное, совершенно не оправданы по существу. Сейчас же я в основном боюсь таких форм давления, которые касаются не меня лично, а членов моей семьи, членов семьи моей жены. Это наиболее тяжелая, но реальная угроза, вплотную приблизившаяся к нам. Вот схватили сына Левича и показали, как такие вещи делаются.

2. Газетная кампания 1973 года (июль — сентябрь)

457

2

Газетная кампания 1973 года
Поставщик клеветы¹

На страницах реакционных буржуазных изданий появилось интервью А. Сахарова шведскому радио и телевидению. Автор интервью в изображении буржуазной печати предстает в роли этакого “борца за гражданские права”, которых якобы лишен советский народ. Чем же потрафил Сахаров своим западным клиентам?

Его интервью от начала до конца пронизано стремлением очернить Советский Союз, советский образ жизни. Ему не нравится, что народным хозяйством в СССР руководят не частные фирмы, а государство, Сахаров, видите ли, считает, что “сдерживание частной инициативы делает жизнь просто-напросто скучной”. Он, не смущаясь, одним махом обвиняет в “двуличии” всю советскую интеллигенцию, которую к тому же “засасывает ограниченная профессиональная специализация”.

В интервью утверждается, что, дескать, СССР – “закрытая страна”. “Изоляция от внешнего мира, – разглагольствует Сахаров, – оказывает пагубное воздействие на нашу жизнь”. Разумеется, не требовалось долголетних академических изысканий, чтобы установить, например, тот факт, что за последние три года “закрытую страну” – Советский Союз – посетило около пяти миллионов иностранцев и почти столько же советских граждан выезжало за рубеж. Только в 1972 году в СССР приезжало около 2,5 миллионов иностранных гостей из ста стран мира, а в 1975 году “Интурист” готовится принять не менее 4,5 миллионов гостей. Но зачем Сахарову факты? Ведь не этого от него ждут...

Даже общепризнанные социальные завоевания советского


¹ Отрывки из антисахаровских выступлений в советской печати в июле – сентябре 1973 г. (см. I том, стр. 545, 552). Печатаются по [4].

458

строя – и те предстают в изложении Сахарова, словно в кривом зеркале. Кому, скажем, неизвестно, что в Советском Союзе, в отличие от капиталистических стран, медицинское обслуживание бесплатное, а расходы по здравоохранению несет государство? А вот Сахаров утверждает, что медицинское обслуживание в СССР “ничуть не дешевле, чем в большинстве западных стран, оно даже часто дороже”.

Кому неизвестно, какое огромное внимание в СССР уделяется обучению молодежи, как много строится школ, каким почетом окружена профессия учителя? А Сахаров, не краснея, заявляет буквально следующее: “Система образования в СССР находится в постыдном состоянии...” <...>

Ю. Корнилов

“Литературная газета”, 18 июля

Письмо членов Академии наук СССР

 

Считаем необходимым довести до сведения широкой общественности свое отношение к поведению академика А. Д. Сахарова.

В последние годы академик А. Д. Сахаров отошел от активной научной деятельности и выступил с рядом заявлений, порочащих государственный строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза. Недавно в интервью, данном им зарубежным корреспондентам в Москве и опубликованном им в западной печати, он дошел до того, что выступил против политики Советского Союза на разрядку международной напряженности и закрепление тех позитивных сдвигов, которые произошли во всем мире за последнее время.

Эти заявления, глубоко чуждые интересам всех прогрессивных людей, А. Д. Сахаров пытается оправдать грубым искажением советской действительности и вымышленными упреками в отношении социалистического строя. В своих высказываниях он по существу солидаризируется с наиболее реакционными империалистическими кругами, активно выступающими против курса на мирное сосуществование стран с разными общественными системами, против линии нашей партии и государства на развитие научного и культурного сотрудничества, на укрепление мира между народами. Тем самым А. Д. Сахаров фактически стал орудием враждебной пропаганды против Советского Союза и других социалистических стран.

Деятельность А. Д. Сахарова в корне чужда советским ученым. Она выглядит особенно неприглядно на фоне концентрации усилий всего нашего народа на решение грандиозных задач экономического

459

и культурного строительства СССР, на укрепление мира и оздоровление международной обстановки.

Мы выражаем свое возмущение заявлениями А. Д. Сахарова и решительно осуждаем его деятельность, порочащую честь и достоинство советского ученого. Мы надеемся, что академик Сахаров задумается над своими действиями.

Академики Н. Г. Басов, Н. В. Белов, Н. Н. Боголюбов, А. Е. Браунштейн, А. П. Виноградов,
С. В. Вонсовский, Б. М. Вул, Н. П. Дубинин, Н. М. Жаворонков, Б. М. Кедров,М. В. Келдыш, В. А. Котельников, Г. В. Курдюмов, А. А. Логунов, М. А. Марков, А. Н. Несмеянов, А. М. Обухов, Ю. А. Овчинников, А. И. Опарин,
Б. Е. Патон, Б. Н. Петров, П. Н. Поспелов, А. М. Прохоров, О. А. Реутов, А. М. Румянцев, Л. И. Седов,
Н. Н. Семенов, Д. В. Скобельцын, С. Л. Соболев, В. И. Спицын, В. Д. Тимаков, А. Н. Тихонов, В. М. Тучкевич,
П. Н. Федосеев, И. М. Франк, А. Н. Фрумкин, Ю. Б. Харитон, М. Б. Храпченко, П. А. Черенков, В. А. Энгельгардт

“Правда”, 29 августа

Письма в “Известия” (31 августа)

Письмо членов ВАСХНИЛ

Полностью присоединяясь к оценке заявлений и поведения академика А. Д. Сахарова, высказанной в письме членов Академии наук СССР,<...> считаем своим долгом выразить глубокое возмущение деятельностью этого человека, фактически ставшего орудием враждебной пропаганды<...>

<...>Только человек, оторвавшийся от жизни народа и предавший его интересы, может встать на позорный путь очернения нашего государственного строя, внутренней и внешней политики Советского Союза<...>

<...>А. Д. Сахаров дошел до того, что стал грубо искажать советскую действительность, клеветать на социалистический строй и даже требовать вмешательства империализма во внутренние дела СССР и других социалистических стран<...>

<...>нам чужда деятельность А. Д. Сахарова, который своим поведением ставит себя вне рядов советских ученых.

Действительные члены ВАСХНИЛ – 33 подписи

460

С антиобщественных позиций

<...>А. Д. Сахаров не может не знать, что подрывать единство рядов советской науки, в том числе личным отступничеством, отходом от идейных позиций советского гражданина, никому не позволено. Возмутительно, когда физик<...> выступает<...> противником разрядки международной напряженности, <...>является пособником тех сил, которые противятся разрядке<...>. А. Д. Сахаров пошел на поводу у буржуазной пропаганды и стал ее орудием против Советского Союза.<...>

Академик В. Глушков,

вице-президент Академии наук УССР

Нельзя оправдать

 

Авторитет ученого в нашей стране высок. К его словам наше общество относится с очень большим вниманием. Ложное, фальшивое, невежественное слово, особенно если оно высказано известным ученым, может принести Родине большой и труднопоправимый вред. Поэтому ученый обязан относиться к своим политическим выступлениям с еще большей строгостью, чем к своим научным выводам и расчетам. Он должен быть абсолютно объективен, он должен быть в области общественных знаний столь же и даже более осведомленным, чем в своей специальности. И уж тем более, если он берется судить о политике своей Родины в деле сохранения мира, как пытается делать академик А.Д. Сахаров. К сожалению, суд у него получается скорый и неправый<...>

Его действия, используемые враждебными нашей стране силами, возмущают.

Академик И. Петрянов

Письма в “Правду” (2 сентября)

 

Заявление ученых Сибирского отделения Академии наук СССР

 

<...>из сообщения печати нам стало известно, что академик Академии наук СССР А. Д. Сахаров выступил с интервью, порочащим внешнюю политику нашей страны<...>

<...>интервью А. Д. Сахарова ни в коей мере не выражает устремлений и взглядов ученых и научной интеллигенции. Содержание

461

этого интервью идейно объединило Сахарова с наиболее реакционными антисоветскими и милитаристскими кругами<...>

Академики М. А. Лаврентьев, Г. К. Боресков, В. А. Кузнецов, Г. И. Марчук, А. В. Николаев, А. Н. Скринский, А. А. Трофимук.

Члены-корреспонденты О. Ф. Васильев, Ю. Л. Ершов, Н. А. Желтухин, М. Ф. Жуков, А. А. Ковальский,
В. А. Коптюг, С. С. Кутателадзе, М. М. Лаврентьев, В. П. Мамаев, А. В. Ржанов, В. Н. Сакс, Р. И. Солоухин,
Э. Э. Фотиади.

Решительно осуждаем

 

Мы, представители многотысячного коллектива рабочих Автозавода имени И. А. Лихачева, <...>возмущены и решительно осуждаем недостойное поведение Сахарова, клевещущего на наш государственный и общественный строй, порочащего политику Советского государства, направленную на укрепление мира и разрядку международной напряженности<...>

Герой Социалистического Труда К. Артемова

и др. (4 подписи)

Возмущены!

<...>Мы, хлеборобы, единодушно поддерживаем осуждение Сахарова крупнейшими учеными нашей Советской Родины и выражаем резкое возмущение его поступками и словами<...>

<...>Мы решительно отбрасываем измышления о нашем социалистическом строе и недоумеваем, во имя чего академик А. Д. Сахаров выдумывает обвинения в его адрес, искажает советскую действительность<...>

Дважды Герой Социалистического Труда А. В. Гиталов

и др. (12 подписей)

Письма в “Правду” (3 сентября)

Позорит звание гражданина

<...>мы, советские композиторы и музыковеды, целиком присоединяемся к оценке действий А. Д. Сахарова, направленных против политики Советского Союза по разрядке международной напряженности, и его клеветнических выступлений в отношении

462

социалистической действительности. Не случайно, что реакционная западная печать с восторгом ухватилась за эти антисоветские “откровения”<...>

Д. Кабалевский, К. Караев, П. Савинцев, Г. Свиридов,

С. Туликов, А. Хачатурян, А. Холминов,Т. Хренников, Д. Шостакович, Р. Щедрин, А. Эшпай, Б. Ярустовский

В угоду антисоветчикам

От лица рабочих ленинградского Кировского завода считаем необходимым заявить, что решительно осуждаем недостойное, антисоветское поведение академика Сахарова. В то время, как советские люди во имя торжества коммунизма упорно трудятся над выполнением решений XXIV съезда КПСС, Сахаров клевещет на Советское государство, на Коммунистическую партию.

Многие поколения рабочих нашей страны самоотверженно боролись за победу социалистического строя, а Сахаров старается его опорочить. Все честные люди земли с большой радостью восприняли разрядку международной напряженности, которая достигнута благодаря активной мирной политике ЦК КПСС, а Сахаров, пороча звание советского ученого, выступает с грязными провокационными заявлениями, угождая зарубежным антисоветчикам, сторонникам “холодной войны”.

Отщепенец Сахаров заслуживает всеобщего презрения, потому что противопоставил себя народу и объединился с нашими ярыми идеологическими противниками.

Е. И. Лебедев, бригадир бригады шлифовщиков, Герой Социалистического Труда;
Б. М. Воробьев, токарь, Герой Социалистического Труда;
К. В. Говорушкин, токарь, Герой Социалистического Труда;
М. В. Гусаров, бригадир бригады слесарей,

лауреат Государственной премии

Письма в “Известия” (4 сентября)

Письмо членов Академии педагогических наук СССР

Некоторые органы западной печати опубликовали ряд антисоветских заявлений, сделанных недавно академиком А. Д. Сахаровым группе зарубежных корреспондентов в Москве. В них он по

463

существу выдвигает вопрос о каких-то изменениях сущности строя социалистических стран в интересах врагов социализма<...>

<...>Поведение Сахарова вызывает у нас, работников педагогической науки, одно лишь возмущение, и мы разделяем позицию членов Академии наук СССР<...>

<...>Мы уверены в том, что все советские учителя, научные работники педагогического фронта разделяют наше возмущение поведением Сахарова. Это поведение человека, который потерял чувство ответственности перед своим народом, давшим ему образование и предоставившим все возможности для научного творчества. Сахаров своими заявлениями порочит честь и достоинство советского ученого, роднит себя с реакционерами и поборниками войны и утрачивает всякую связь с советским народом и своей Родиной.

Мы решительно осуждаем неприглядную позицию Сахарова.

23 подписи.

Одумайтесь!

<...>Нас возмущают выступления академика А. Д. Сахарова против политики Советского Союза за разрядку международной напряженности<...>

<...>Действия академика Сахарова идут вразрез с борьбой всех советских людей за мир, за счастье, за светлое будущее всего человечества. Мы надеемся, что академик Сахаров серьезно задумается над своими действиями и сделает правильные выводы.

Профессора МВТУ им. Баумана (29 подписей)

Письма в “Правду” (5 сентября)

Позиция, чуждая народу

Мы, советские кинематографисты, ознакомившись с письмом группы академиков, опубликованным в газете “Правда”, полностью присоединяемся к оценке недостойного поведения А. Д. Сахарова, пытающегося опорочить государственный строй, внутреннюю и внешнюю политику Советского Союза<...>

<...>Только гнева и презрения заслуживает тот, кто чернит свою страну, свой народ, пытаясь повернуть историю вспять.

28 подписей

464

Вызывает возмущение

 

Выступления академика А. Д. Сахарова в зарубежной печати не могут не вызвать возмущения<...>

<...>Что же предлагает академик А. Д. Сахаров в своих выступлениях? Он считает нежелательным укрепление мира, забывая при этом, что те, кто пойдет в этом направлении, вызовут конфронтацию, рецидивы “холодной войны” и усилят международную напряженность<...>

<...>Стыдно советскому ученому апеллировать к “западному миру” с просьбой приостановить происходящую разрядку международной напряженности, а также вмешаться во внутренние дела Советского Союза<...>

Академик А. Имшенецкий

Недостойные действия

Я и мои товарищи по труду прочитали письмо выдающихся советских ученых-академиков по поводу недостойных действий академика Сахарова. Нам непонятно, как может человек, выросший при советской власти, получивший образование и само звание ученого на средства, заработанные советскими тружениками, так бессовестно клеветать на наш образ жизни<...>

Е. Борзенков, Герой Социалистического Труда

Заодно с врагами

Я до глубины души возмущен и вместе с тем удивлен, что среди академиков нашелся человек, которому не дорого благополучие нашего народа, не дороги принципы мирного сосуществования. Он заодно с заядлыми нашими врагами-империалистами стремится чинить препятствия налаживанию мирной жизни народов нашей планеты.

Члены Академии наук правильно осудили отступника. Академик Сахаров заслуживает всеобщего презрения за предательство интересов науки, интересов советского народа, всего прогрессивного человечества.

Т. С. Мальцев, полевод,
Герой Социалистического Труда,
почетный член ВАСХНИЛ

465

Письмо в “Известия” (5 сентября)

 

Мы, члены Академии наук Эстонской ССР и руководители ее научных учреждений, заявляем о своей солидарности с письмом членов Академии наук СССР, в котором осуждаются действия академика А. Д. Сахарова<...>

<...>Мы, ученые республики, где социализм был построен позже, чем в большинстве других советских республик, еще помним, какие преграды в буржуазном государстве мешали развитию человеческого гения. На наших глазах расцвели экономика, культура и наука Советской Эстонии. Мы знаем, что многонациональное социалистическое государство ограждает нас от ужасов новой войны. Тем более мы огорчены выступлением, в котором содержится клевета на социализм.

Мы возмущены и сожалеем, что академик А. Д. Сахаров встал на путь, который наносит ущерб нашему государству, делу социализма, кровным интересам всего человечества – делу мира. Мы ожидаем,что академик А. Д. Сахаров пересмотрит свою позицию.

Члены Академии наук ЭССР (18 подписей)

Письма в “Правду” (6 сентября)

Недостойно ученого

<...>заявление Сахарова, по меньшей мере, бесстыдная клевета на КПСС, Советское правительство, на наше социалистическое общественное устройство<...>

Сахаров по существу скатился в лагерь противников укрепления сотрудничества между народами, стал рупором антисоветской и антисоциалистической пропаганды, замахнулся на дорогие для каждого советского человека идеалы, на его веру в обеспечение мира на нашей планете.

<...>Мы не можем не выразить своего возмущения поступком Сахарова, пытающегося исказить советскую действительность, миролюбивый курс нашего государства и всего социалистического содружества<...>

А. Ю. Ишлинский, академик,

председатель Всесоюзного Совета научно-технических обществ, и др. (всего 16 подписей)

466

На руку силам реакции

 

<...>Мы, советские художники, присоединяемся к мнению авторов письма [40 членов АН СССР] и многих представителей советской общественности, осудивших попытки опорочить нашу страну в глазах миролюбивого человечества<...>

Советские художники всегда верны интересам мира и дружбы между народами<...>. Находясь в тесном общении с народом, творчески осмысливая его вклад в подъем экономики, мы видим, каких больших успехов достигла наша страна на этом пути<...>

<...>Мы горячо поддерживаем все миролюбивые мероприятия Коммунистической партии<...> и решительно осуждаем поведение А. Д. Сахарова, который играет на руку реакционным антисоветским силам.

21 подпись

Заявление ТАСС (8 сентября)

Быть советским ученым – значит быть патриотом

Советские люди, ознакомившись с опубликованным в печати письмом членов Академии наук СССР по поводу порочащих звание советского ученого действий физика А. Сахарова, присылают в адрес редакций газет, в ТАСС, на радио и телевидение письма и телеграммы, в которых они полностью присоединяются к оценке недостойного поведения Сахарова, его попыток оклеветать наш строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского государства<...>

<...>советских людей глубоко возмущает антипатриотическое поведение Сахарова. Рабочие, колхозники, интеллигенты – все они решительно осуждают антисоветскую деятельность Сахарова, который играет на руку врагам мира и социализма.

С осуждением позиций Сахарова выступили ученые академий наук всех союзных республик<...>

Полна гнева краткая телеграмма из Киева писателя Степана Олейника: “Как и все советские люди, я глубоко возмущен подлостью и черной клеветой Сахарова на наш великий трудолюбивый народ, чей хлеб он ест, клеветой на наше родное советское государство. Позор Сахарову и ему подобным”.

<...>Вот строки из телеграммы бывшего командира отряда партизанского соединения Ковпака Платона Воронько: “Я видел и познал все тяготы и ужасы войны, четырежды ранен в боях с фашистами, потерял отца, брата, многих друзей в эти страшные годы

467

<...> и решительно осуждаю позицию, действия Сахарова, Солженицына, направленные на подрыв и дискредитацию этой гуманной, благородной политики нашей партии”.

“Идеи Сахарова, чуждые советским людям, подхвачены самыми реакционными органами буржуазной пропаганды и используются для того, чтобы оклеветать внутреннюю и внешнюю политику нашего государства, подорвать престиж и авторитет нашей Родины. Но тщетны эти попытки. Дело мира, идеи коммунизма невозможно опорочить”, – говорится в заявлении ученого совета МГУ от имени многотысячного коллектива студентов, профессоров и преподавателей университета<...>

<...>С этим нельзя не согласиться. Быть советским ученым – значит быть советским патриотом. Другого не дано.

3. А. Сахаров. Заявление о поездке в Принстон (ноябрь 1973)

468

3

Заявление о поездке в Принстон¹

Весной этого года я получил приглашение посетить в качестве визит-профессора на 1973/74 учебный год Принстонский университет. Это предложение является большой честью для меня и очень интересно. И я не считал возможным ответить на него отказом. Конечно, я понимал и понимаю, что в наших условиях такая поездка не тривиальна, и я до сих пор не знаю, получу ли я на нее разрешение. До последнего времени я не предпринимал практических шагов в этом направлении. 22 ноября я получил для себя и членов моей семьи личное приглашение от известного американского физика Германа Фешбаха. Оно визировано Государственным секретарем США Генри Киссинджером. Поскольку это приглашение вполне соответствует советским официальным требованиям и имеет такую авторитетную поддержку, я решил им воспользоваться. На днях я начал первые практические шаги, запросив в институте, где я работаю, характеристику, без которой не принимаются документы на оформление виз.

Мне часто задают вопрос, не опасаюсь ли я, что если мне будет выдано разрешение на поездку, то я по прибытии в США буду лишен советского гражданства, как В. Чалидзе и Ж. Медведев. Конечно, такие опасения у меня есть. Но вместе с тем я считаю, что мое положение в некоторых отношениях существенно отличается от положения Чалидзе и Медведева, и я надеюсь, что это будет учтено советскими властями. Со своей стороны я заявляю, что я желаю сохранить советское гражданство и вернуться на родину. Я твердо выполняю вытекающие из советского гражданства обязательства, в том числе относящиеся к сохранению секретов оборонного значения, и считаю, что мое место – по причинам нравственным, общественным и личным – на родине.

Андрей Сахаров, академик

30 ноября 1973 года


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 568).

4. Переписка с президентом Картером (январь — февраль 1977)

469

4

Переписка с президентом Картером¹

Дорогой мистер Картер!

Очень важно защитить тех, кто страдает за свою ненасильственную борьбу за гласность, за справедливость, за попранные права других людей. Наш и Ваш долг – бороться за них. Я думаю, что от этой борьбы зависит очень многое – доверие между людьми, доверие к высоким обещаниям и в конце концов международная безопасность.

У нас тут трудная, почти непереносимая обстановка – не только в СССР, но и во всех странах Восточной Европы. Сейчас, накануне Белградского совещания и в условиях подъема борьбы за права человека в Восточной Европе и СССР, власти, не желая делать никаких уступок в отношении самых необходимых для общества прав человека (свободы убеждений и информации, свободы совести, свободы выбора страны проживания и др. ), не будучи способны к честной борьбе идей, усиливают репрессии и предпринимают попытки дискредитировать инакомыслящих. Преследования членов Группы содействия Совещанию в Хельсинки в Москве и на Украине, особенно провокация в московском метро, которой надо дать серьезный отпор. Знаете ли Вы правду о положении религии в СССР – униженное положение официальных церквей и безжалостное преследование (аресты, штрафы, отбирание детей у верующих родителей) тех церквей, которые добиваются независимости от государства (баптисты, униаты, пятидесятники, ИПЦ и др. )? Нерасследованное убийство баптиста Библенко – возможно, один из примеров.

Очень важно, чтобы президент США продолжал усилия для освобождения тех людей, которых уже знает американская общественность,


¹ Первое письмо А. Д. Сахарова президенту Картеру было передано через американского адвоката Мартина Гарбуса как личное письмо (см. I том, стр. 682), но затем было широко опубликовано в американской печати. 17 февраля А. Д. Сахаров в американском посольстве получил ответное письмо Картера и тут же написал ему второе письмо. Первое письмо А. Д. Сахарова и ответ Картера публикуются по [4], второе письмо А. Д. Сахарова – по [7].

470

и чтобы эти усилия не остались безрезультатными. Очень важно продолжение борьбы за тяжелобольных, за политзаключенных женщин. Привожу список нуждающихся в срочном освобождении, но очень важно помнить, что многие другие находятся в столь же тяжелом положении: Ковалев, Романюк, Джемилев, Светличный, Глузман, Рубан, Штерн, Федоров Юрий, Макаренко, Сергиенко, Огурцов, Пронюк, Семенова Мария, Винс, Мороз, Федоренко, Суперфин. Подробные сведения о каждом – в “Хроника-Пресс” (Эд Клайн знает все!).

Андрей Сахаров

20 января 1977 года

 

* * *

Белый дом

Вашингтон

5 февраля 1977 года

Дорогой профессор Сахаров!

Я получил Ваше письмо от 21 января и хочу поблагодарить Вас за то, что Вы поделились со мной Вашими мыслями.

Права человека – центральная забота моей администрации. В моей инаугурационной речи я сказал: “Будучи свободными, мы не можем быть безразличны к судьбе свободы где бы то ни было”.

Вы можете быть уверены, что американский народ и наше правительство будут сохранять твердое обязательство содействовать уважению прав человека не только в нашей стране, но и за границей.

Мы будем использовать наши возможности, чтобы добиваться освобождения узников совести, и мы продолжим наши усилия, чтобы придать миру отзывчивость к человеческим стремлениям, создать мир, в котором люди с различной историей и культурой смогут жить бок о бок в мире и справедливости.

Я всегда рад получить от Вас известие, и я желаю Вам всего лучшего.

Искренне Ваш

Джимми Картер

* * *

Глубокоуважаемый господин Президент!

Ваше письмо от 6 февраля, которое я получил сегодня, является большой честью для меня и поддержкой единого движения за права человека в СССР и странах Восточной Европы, частью которого мы все себя считаем. Вы подтвердили в этом письме, также

471

как и ранее в своей инаугурационной речи и других выступлениях, приверженность новой администрации США принципам защиты прав человека во всем мире. Особое значение имеет Ваше стремление способствовать освобождению узников совести.

Я писал в приветственной телеграмме по поводу Вашего избрания, какое глубокое уважение вызывает у нас Ваша позиция. Я неоднократно писал и говорил, что защита основных прав человека - это не вмешательство во внутренние дела других стран, а одно из самых главных международных дел, не отделимое от основных проблем мира и прогресса. Сегодня, получив Ваше письмо, исключительный характер которого я ясно понимаю, я могу только еще раз повторить это.

Я пользуюсь случаем, чтобы напомнить о конкретных делах, в частности тех узников совести, о которых я писал Вам в январе. У одного из них, Сергея Ковалева, опасная опухоль. Я прошу Вас вмешаться для немедленного перевода его в тюремную больницу в Ленинград. Я еще раз подчеркиваю произвольный характер выбора имен. Я не считаю себя вправе вообще делать такой выбор. Судьба многих и многих политзаключенных требует к себе столь же пристального внимания.

Четыре члена Группы содействия выполнению Хельсинкского соглашения арестованы в феврале - Александр Гинзбург, Микола Руденко, Олекса Тихий и руководитель Группы Юрий Орлов. Их арест - вызов всем государствам-участникам Хельсинкского совещания. Я прошу Вас ходатайствовать о выпуске на поруки или под залог больных Гинзбурга и Руденко. Необходимы активные действия глав всех государств, подписавших Хельсинкский Акт, для того чтобы все члены Группы были освобождены и она могла продолжить свою важную работу.

Из передач зарубежного радио я узнал, что Вы высказали желание встретиться со мной, если я приеду в США. Я очень благодарен за это приглашение. Для меня несомненно, что подобная поездка и личные контакты имели бы чрезвычайное значение. К сожалению, в настоящее время я не предвижу для себя возможности такой поездки.

Я хочу высказать надежду, что усилия людей доброй воли, Ваши личные усилия, господин Президент, будут способствовать осуществлению тех высоких целей, о которых Вы пишете в письме ко мне.

С глубоким уважением, искренне Ваш

Андрей Сахаров

17 февраля 1977
Москва,
ул. Чкалова, дом 48б, кв. 68
227-27-20

5. А. Сахаров. В Организационный комитет симпозиума по проблеме смертной казни (сентябрь 1977)

472

5

В Организационный комитет
симпозиума по проблеме смертной казни¹

<...>Я считаю смертную казнь жестоким и безнравственным институтом, подрывающим нравственные и правовые устои общества. Государство, в лице своих чиновников, как все люди, склонные к поверхностным выводам, как все люди, подверженные влияниям, связям, предрассудкам и эгоцентрической мотивации поведения, – присваивает себе право на самое страшное и абсолютно необратимое действо: лишение жизни. Такое государство не может рассчитывать на улучшение нравственной атмосферы в стране. Я отрицаю сколько-нибудь существенное устрашающее действие смертной казни на потенциальных преступников. Я уверен в обратном – жестокость порождает жестокость.

Я отрицаю практическую необходимость и эффективность смертной казни как средства защиты общества. Необходимая в некоторых случаях временная изоляция преступников должна осуществляться более гуманными, более гибкими мерами, допускающими корректировку в случае судебной ошибки или изменений в обществе или в личности преступника.

Я убежден, что общество в целом и каждый его член в отдельности, а не только те, кто предстает перед судом, несут ответственность за происходящие преступления. У задачи уменьшения и ликвидации преступности нет простых решений, и во всяком случае не смертная казнь является таким решением. Только длительная эволюция общества, общий гуманистический подъем, воспитывающий в людях глубокое преклонение перед жизнью и человеческим разумом, и большое внимание к трудностям и проблемам ближнего могут привести в будущем к снижению преступности и даже полной ее ликвидации. Такое гуманное общество сейчас не


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 703).

473

более чем мечта, и только акты проявления гуманности сегодня создадут надежду на возможность ее осуществления в будущем.

Я считаю, что принципиальная важность полной отмены смертной казни дает основания не рассматривать те возражения сторонников ее сохранения, которые основываются на частных, исключительных случаях.

Еще в детстве я с содроганием читал замечательный сборник “Против смертной казни”, изданный в России в 1906–1907 гг., в годы послереволюционных казней, с участием моего деда И.Н. Сахарова. Я знаю страстные высказывания писателей – Л. Толстого, Достоевского, Гюго, Короленко, Розанова, Андреева и многих других. Из упомянутого сборника я знаю аргументацию ряда ученых – Баженова (психология казнимых), Соловьева, Гернета, Гольдовского, Давыдова и других. Я разделяю их убежденность в том, что смертная казнь по своему психологическому ужасу несоизмерима с большинством преступлений и что поэтому она никогда не является справедливым возмездием, наказанием. Да и о каком наказании может идти речь по отношению к человеку, который перестает существовать. Так же, как они, я убежден, что смертная казнь не имеет моральных и практических оправданий и представляет собой пережиток варварских обычаев мести. Мести, осуществляемой хладнокровно и обдуманно, без личной опасности для палачей и без аффекта у судей, и поэтому особенно позорной и отвратительной.

Кратко остановлюсь на часто обсуждаемом сейчас вопросе о терроризме. Я считаю совершенно неэффективной смертную казнь для борьбы с терроризмом и другими политическими преступлениями, совершаемыми из фанатических убеждений, – в этом случае смертная казнь является только катализатором более массового психоза беззакония, мести и жестокости. Сказанное не значит, что я в какой-то мере оправдываю современный политический терроризм, сопровождающийся часто гибелью непричастных, случайных людей, взятием заложников, в том числе детей, и другими ужасными преступлениями. Но я убежден, что тюремное заключение, быть может с принятием закона, запрещающего в установленных судом случаях досрочное освобождение, является более разумным для физической и психологической изоляции террористов, для предупреждения дальнейших актов террора.

Особенно важна отмена смертной казни в такой стране, как наша, с неограниченным господством государственной власти и бесконтрольной бюрократии, с широко распространенным пренебрежением к закону и моральным ценностям. Вы знаете о десятилетиях массовых казней невинных, которые осуществлялись без какого-либо подобия правосудия (а еще большее число людей погибло

474

вообще без судебного приговора). Мы все еще живем в созданной этой эпохой нравственной атмосфере<...>

<...>Общее число смертных казней в СССР неизвестно – эти данные засекречены, но есть основания предполагать, что оно составляет сейчас несколько сот человек в год, т.е. больше, чем в большинстве других стран, где еще существует этот варварский институт. Есть и другие особенности нашей современной действительности, которые имеют отношение к обсуждаемой проблеме. Это удручающе низкий культурный и нравственный уровень нашего теперешнего уголовного правосудия, его зависимость от государства, а часто – коррупция, взяточничество и зависимость от местного “начальства”. Я получаю огромное количество писем от осужденных по уголовным делам. Хотя я не могу проверить эти дела в каждом конкретном случае, но в своей совокупности они создают неоспоримую и ужасную картину беззакония и бесправия, поверхностного и предвзятого разбирательства, невозможности добиться пересмотра явно ошибочных или сомнительных приговоров, избиений на допросах. Среди этих дел есть и связанные со смертными приговорами.

Вот одно из них. Передо мной копия приговора Рафкату Шаймухамедову, документы, составленные адвокатом, письма матери. Рабочий, татарин по национальности, Шаймухамедов приговорен к расстрелу 31 мая 1974 года в Иссык-Куле по обвинению в убийстве с целью грабежа продавщицы магазина в соучастии с двумя другими молодыми людьми (приговоренными тогда же к нескольким годам заключения). Шаймухамедов, отрицая свою виновность, отказался просить о помиловании и объявил голодовку. 20 месяцев он провел в камере смертников, ожидая или казни, или пересмотра дела. За это время мать и адвокаты направили десятки жалоб, но все вышестоящие инстанции безо всякого рассмотрения возвращали их обратно. В январе 1976 г. приговор был приведен в исполнение с санкции зам. прокурора СССР Малярова. Приговор Шаймухамедову поразителен своей безграмотностью в прямом и юридическом смыслах, бездоказательностью и противоречивостью. Из жалоб адвокатов и из письма матери выявляется еще более впечатляющая картина. Не доказано присутствие осужденного на месте преступления. Игнорируются все противоречащие версии обвинения показания свидетелей, а также данные экспертизы (согласно которой группа крови потерпевшей не совпадает с группой крови в пятне на одежде Шаймухамедова). В письме матери утверждается, что причина такой пристрастности – корыстная заинтересованность двух прокуроров Бекбоева и Клешина, она рассказывает о сценах вымогательства, о взятке, полученной от другого обвиняемого, о фабрикации – уже после расстрела Рафката – уголовного дела против второго сына с той же целью вымогательства.

475

Я не могу проверить этих сообщений, но мне ясно главное – с какой легкостью и отсутствием аргументации вынесен смертный приговор, как легко такое страшное дело становится рутиной.

Я так подробно остановился на этом деле потому, что в нем, как мне кажется, наглядно отразился весь ужас смертной казни и ее разрушающее влияние на общество.<...>

Андрей Сахаров,
лауреат Нобелевской премии Мира

19 сентября 1977 года

6. Переписка с Г. Бёллем (1979)

476

6

Переписка с Генрихом Бёллем¹

Дорогой Андрей!

Недавно Клаус Беднарц задал мне по телефону Ваш вопрос о моем отношении к атомным станциям, и я ограничился коротким и категорическим “нет”, поскольку времени на разговор не было. Теперь я хочу написать Вам об этом подробнее, не как специалист, но как думающий современник, который – не сумев стать специалистом – все чаще оказывается в роли верующего или неверующего, когда речь заходит о атомных станциях. Да ведь и специалисты, как продемонстрировали слушания в Ганновере, разделились на два лагеря, и для каждого встает вопрос: кому же верить? Конечно, я ничего не имею против собственно атомной энергии – кто же будет возражать против такой полезной вещи, как энергия! – но атомные станции действительно представляют собой угрозу, да еще к тому же вовсе не доказано, что мы нуждаемся в большем количестве энергии. По этому пункту у ученых тоже есть разногласия, а я снова оказываюсь на положении верующего.

Я думаю, что ключевое слово дебатов об энергии – это слово прогресс, экономический прогресс, и, если сказать Вам, что наш совокупный прогресс в прошедшие годы концентрировался в основном в области автомобилестроения и строительства дорог (а обе сферы требуют, как Вам известно, огромного количества энергии), не вызовет ли это у Вас скептицизма? В США, как я недавно узнал, 154 миллиона машин, у нас – всего 25 миллионов: огромная змея, постоянно пожирающая себя самое, а для такой страны, как Федеративная республика, это гораздо опаснее, чем для США или СССР, Это ведет к превращению всей нашей земли в сплошное шоссе – а ведь у нас ее и без того мало! – это ведет к тому, что каждый день поглощается кусок земли величиной с два футбольных поля. Строительство дорог, раньше бывшее актом


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 596, 704).

477

культуры, теперь превращается в акт антикультуры: машина требует дорог, дорога поглощает ландшафт – и это называется прогрессом. Я мог бы сообщить Вам подробности из моего собственного опыта, которые заставят Вас схватиться за голову: чтобы сэкономить пятидесяти автомобилистам объезд, занимающий четыре-пять минут (это статистические данные!), прокладывают шоссе прямо через одну из последних прекрасных, нетронутых долин, которая является местом отдыха для жителей близлежащих больших городов Кельна и Аахена. Подобных примеров очень много – и для этого тоже нужна энергия, тогда-то и получается прогресс (лично я подозреваю, что мы в один прекрасный день задохнемся от машин, и уж несомненно это произойдет в городах, где уже сейчас пешеход или велосипедист передвигается быстрее, чем человек за рулем).

Но если я сомневаюсь в необходимости “прогресса” такого рода, в необходимости энергии для таких целей, то при мысли о проблемах безопасности мне становится попросту страшно. Техника безопасности – это такая штука, при которой вероятность несчастного случая, может быть, и мала, но Вы ведь знаете, что ничтожная вероятность не является гарантией и что теоретически техника безопасности не исключает человеческой ошибки (в США целая атомная станция вышла из строя, потому что кто-то при ремонте оставил не в том месте горящую свечу, которая прожгла кабель). Я прошу Вас задуматься над проблемой, которой не существует ни в США, ни в СССР, но только в Западной Европе: это наша теснота. Пожалуйста, дорогой Андрей, возьмите в руки карту Европы и отыщите место, где планируется построить реактор “Калкар” (это примерно сто километров к северу от Кельна), отмерьте циркулем расстояние всего лишь в 150 километров и обведите кружок вокруг этого “Калкара” – в Вашем кружке окажутся Роттердам, Амстердам, Кельн, Брюссель, Ганновер, Дортмунд, то есть почти вся Рурская область, большая часть Голландии и Бельгии, густо населенные промышленные районы Западной Европы, примерно 20–25 миллионов жителей, которым некуда бежать, некуда эвакуироваться. А что будет, если Вы отложите циркулем 300 километров! И даже если несчастный случай внутри самой станции представляется почти невероятным (но все же не исключенным полностью), то уж для безопасности за ее стенами не существует и вовсе никаких гарантий, особенно если принять во внимание переполненные гражданскими и военными самолетами воздушные коридоры! Не случайно о “почти катастрофах” говорят, как о чем-то само собой разумеющемся. Я очень прошу Вас принять во внимание это отсутствие пространства. У нас тут жуткая теснота.

К этому еще добавляется проблема необходимой полицейской

478

охраны – от саботажей и террористических актов: для этого понадобится охрана, которая приблизит нас – и не только немцев – к тотальному полицейскому государству. Но ведь вы, русские и советские люди, мыслите совсем другими масштабами! Разумеется, от Бреста до Владивостока расстояние больше, чем от Касселя до Кале!

И, дорогой Андрей, Харрисбург был вовсе не так уж безвреден: выяснилось, что никто толком не знал, что там произошло, и никто не знал, что делать, – так что пришлось всерьез задуматься об эвакуации примерно миллиона человек.

Я всерьез спрашиваю себя, уж не путают ли на Западе прогресс с выгодой (прогресс – для кого? выгода – для кого?). Для миллиона людей было бы вполне естественно желать прогресса, который выражался бы в росте безопасности, дохода, даже потребления, даже количества машин (у меня нет против этого никаких идеологических возражений, я только вижу, как регулярно пожирается наш маленький ландшафт, и всякому в нашей стране известно, что наши реки стали каналами сточных вод, что Рейн, наш восхитительный Рейн, превратился в клоаку, и Вы тоже знаете, сколько охлаждающей воды вытекает из рек и сколько теплой воды снова втекает в них). Не подумайте, кстати, что те, кто в нашей стране выходят на улицу на демонстрации протеста, это сплошные “левые” или “коммунисты”, которые, впрочем, тоже имеют право на землю своей страны – это вполне консервативные молодые крестьяне, которым мешают вести нормальный образ жизни!

По этим причинам я выступаю не против атомной энергии “вообще”, но против строительства атомных станций здесь, в этом районе, и сомневаюсь насчет “идеологии прогресса”, которая определяется исключительно одними лишь машинами.

Я уже сказал Клаусу Беднарцу, что Вас здесь использовали в “Нойе Цюрихер цайтунг” как рекламу строительства атомных станций (в прошлом году я сам видел такое объявление на целую страницу, составленное из Ваших высказываний). А Вы ведь знаете, каким авторитетом Вы пользуетесь у нас. Я не сомневаюсь в точности Ваших научных познаний и суждений на тему ядерной энергии, но существует опасность, что Вашими высказываниями злоупотребляют – и не потому, что хотят осчастливить человечество новым видом энергии, но из стремления извлечения выгоды любой ценой. Вот ведь и “диссидентов” тут тоже превращают в некий объект коммерции и злоупотреблений. И я прошу Вас, глядя на карту Европы, задуматься не только о внутренних причинах – о географических понятиях, расстояниях, надежности реакторов, но также и о внешних, о технических, о проблемах безопасности и – я позволю себе употребить метафизическое понятие “непредвиденного”, которое я не хочу называть “случайностью”:

479

“предвидение” – это одно, непредвиденное, непредсказуемое – другое.

Доводы специалистов – и данные о резервах энергии – настолько противоречивы, что я – повторяю – оказываюсь в роли “верующего”, который видит, что происходит с землей, который носом чует, что течет из уже имеющихся заводов, когда по ночам (они спускают отходы только по ночам!) едет на машине, и – если бы Вы могли хоть раз сунуть палец в Рейн, по берегам которого я так часто гуляю!

Признаюсь Вам, что во время предстоящих выборов буду голосовать за “зеленых”, а не за какую-либо другую партию. В партии зеленых состоят два моих друга – Йозеф Бейус и Карл Амери (написавший лучшую, на мой взгляд, книгу о “прогрессе” “Конец предвидения – безжалостные итоги христианства”). Я Вам ее перешлю или привезу в следующий раз. Конечно, никакая социалистическая страна не потерпит демонстраций против атомных станций, а коммунисты, которые выходят на демонстрации здесь, числятся среди шизофреников, но неужели действительно энергию следует выдавать любой ценой?

Я очень надеюсь увидеть Вас летом в Москве и продолжить этот разговор. Целую и обнимаю Вас, привет Вашей жене. Моя жена передает приветы Вам обоим.

Всегда Ваш

Генрих Бёлль

 

Кельн
30 мая 1979 года

 

* * *

Дорогой Генрих!

Постараюсь ответить на Ваши аргументы.

Я не согласен с оценкой роли прогресса (роста) как в основном разрушительного фактора жизни общества. (Вы не сказали этого, но я позволю себе заострить Вашу позицию, чтобы лучше прояснить свою. ) Прогресс снимает остроту распределения материальных благ (питания, одежды, жилья, возможности отдыха и лечения, материальных основ культуры – книг, радиоприемников, средств транспорта). В этом смысле прогресс демократичен и несет освобождение всем людям – конечно, в каждый данный момент относительное и неполное. В чьих при этом руках капитал, являющийся средством расширенного воспроизводства, – вопрос относительно второстепенный. Естественно, что каждый хочет иметь (используя Ваш пример) свой автомобиль, дающий невиданную в прошлом свободу передвижения, это демократично. Я думаю,

480

что тот ущерб, который несет при этом ландшафт, конечно, очень печален, но не столь трагичен, как Вы изображаете. Законодательные меры охраны ландшафта рано или поздно создадут в этом вопросе какое-то равновесие, и я не беспокоюсь, так как уверен, что демократическое общество позаботится об этом, это тоже будет в демократических традициях. В частности, я уверен, что Ваша свободная от правительственного диктата пресса поможет защитить интересы большинства. Я знаю, как настороженно Вы относитесь к прессе, но это как раз то, чего так не хватает нам в нашей стране. Возвращаясь к теме прогресса вообще, я не могу не отметить, что именно он продлил в развитых странах жизнь человека почти вдвое за последние несколько десятилетий – за счет лучшего питания, жилья, прививок, антибиотиков и многого другого. Пользуясь всем этим нельзя забывать, что прогресс представляет собой единый процесс.

Технический прогресс (не только количественный, но и качественный) зависит от энерговооружения (расхода энергии на душу населения). Несомненно, можно и нужно улучшать структуру баланса (больше более дешевой тепловой энергии за счет уменьшения доли дорогой электроэнергии, например, для целей отопления), можно и нужно поощрять менее энергоемкие производства, с применением более утонченной технологии. Но все это детали, которые не могут изменить общей закономерности, математически выражающейся в виде пропорциональности национального дохода энерговооруженности.

В особенности я хочу подчеркнуть совершенно недопустимые последствия попыток ограничения развития энергетики в реальной современной обстановке. Это прекрасно иллюстрируется последствиями энергетического кризиса семидесятых годов – в первую очередь пострадало производство минеральных удобрений и тем самым производство продовольствия в мире, увеличилась угроза голода, уменьшились возможности помощи менее развитым странам, увеличилась угроза политической независимости Запада.

Развитие ядерной энергетики в ближайшие десятилетия станет абсолютной экономической необходимостью, по мере истощения запасов нефти и газа и их удорожания. Другие, так называемые “мягкие” источники энергии – солнечная энергия, гидростанции, геотермия, использование приливов и т. п. – не в состоянии полностью решить энергетическую проблему. Угольные электростанции наносят (на единицу производства энергии) гораздо больший вред среде обитания и за счет аварий, профессиональных болезней горняков и отравления воздуха уносят гораздо больше человеческих жизней, чем ядерная энергетика. Преимущество ядерной энергетики – меньшая объемность отходов. Гораздо легче справиться с несколькими килограммами радиоактивных отходов,

481

чем с тысячами тонн топочных газов, содержащих двуокись и окись углерода, сернистый газ, окись азота, канцерогенные вещества. Реальная ядерная энергетика уже сейчас безопасней и безвредней тепловой, и этот разрыв будет только увеличиваться. Опасения ядерных аварий – крайне преувеличены. Ядерный реактор – не бомба. Утечка радиоактивных веществ из него всегда будет иметь ограниченный характер. Примеры аварий в США только подтверждают это (к слову сказать, не была ли последняя авария следствием диверсии?).

Сейчас на Европу нацелены сотни советских ракет с ядерными боеголовками. Вот реальная опасность, вот о чем надо думать, а не о том, что вахтер на АЭС нарушит чьи-то демократические права. Европа (как и Запад в целом) должна быть сильной в экономическом и военном смысле и независимой в политическом отношении. Если Европа будет критически зависеть от советских или арабских нефтепоставок, то о политической независимости не может быть и речи. Возникнет реальная угроза свободе Запада. Нельзя не учитывать, что в СССР ядерная энергетика несомненно будет интенсивно развиваться в ближайшие десятилетия. Если в то же время Европа добровольно наложит на себя путы отказа от ядерной энергетики, то это приведет к потере экономического равновесия между Востоком и Западом и рано или поздно обречет Европу на общее отставание. Каковы будут последствия этого унижения? Унижения Версальского мира явились одной из причин выхода на политическую арену Гитлера (об этом мне на днях напомнил Е. А. Гнедин). Что может произойти сейчас, в частности в Германии? Боюсь, что возможны большие неожиданности. Пятьдесят лет назад рядом с Европой была сталинская империя, сталинский фашизм – сейчас советский тоталитаризм. Хотя наша система стала менее жестокой, но она по-прежнему остается потенциально опасной для соседей. Я убежден, что, обсуждая свое отношение к ядерной энергетике, нужно мыслить в этих широких масштабах, учитывая трагичность стоящих перед миром проблем.

По складу характера мне гораздо легче переписываться, чем говорить. Однако простите, что я даю Вам второй экземпляр. У меня оказалась очень плохая лента.

Андрей Сахаров

28 июля 1979 года

7. В защиту преследуемых за рубежом (1976, 1979)

482

7

В защиту преследуемых за рубежом¹

Генеральному секретарю ООН

Главам государств – членов Совета Безопасности

Президенту Ливана

 

Трагическое положение раненых, детей и женщин в осажденном палестинском лагере Эль-Заатар требует немедленных и нетривиальных действий. Используйте ваш высокий авторитет и влияние для спасения погибающих.

Елена Боннэр,

Андрей Сахаров, лауреат Нобелевской премии Мира

Октябрь 1976 года

* * *

Комитету защиты польских рабочих

Я поддерживаю инициативу представителей польской интеллигенции во главе с Анджеевским, создавших Комитет защиты рабочих от репрессий со стороны властей.

В нашей стране, так же как и в Польше, есть много проблем, затрагивающих самые широкие слои населения, в том числе рабочих. Борьба за права рабочих, несомненно, является важной частью общедемократического движения за права человека. Мы в СССР это ясно понимаем, хотя в настоящее время мне не известны конкретные действия, которые по своему размаху и эффективности


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 673).

483

могли бы быть поставлены в один ряд с деятельностью польского комитета.

Мы знаем, как важны в условиях тоталитарного общества нонконформизм и солидарность людей и как это трудно.

Я восхищаюсь смелостью наших друзей в Польше, на реальном важном деле осуществляющих солидарность интеллигенции и рабочих.

Я надеюсь, что со временем будут найдены формы эффективного сотрудничества в борьбе за права человека в Польше, СССР и других странах Восточной Европы.

Андрей Сахаров

20 ноября 1976 года

* * *

Премьеру Государственного совета КНР Хуа Гофену

Я обращаюсь к Вам, исходя из чувства глубокого уважения к народу Китая. Я прошу Вас использовать свое влияние для пересмотра приговора Вей Циньшену, осужденному к 15 годам заключения за открытые выступления в защиту принципов демократии. Такой акт справедливости способствовал бы авторитету КНР и международному доверию.

С глубоким уважением

Андрей Сахаров,

академик, лауреат Нобелевской премии Мира

17 октября 1979 года

 

8. Заявления о высылке в Горький (1980)

484

8

Заявления о высылке в Горький¹

Заявление

22 января я был задержан на улице и насильно перевезен в Прокуратуру СССР. Зам. Ген. прокурора СССР А. Рекунков сообщил мне о лишении меня по постановлению Президиума Верховного Совета СССР звания Героя Социалистического Труда, всех наград и лауреатских званий. Мне было предложено вернуть ордена и медали и удостоверения к ним, но я отказался, считая, что награжден ими не зря. Рекунков сообщил также о принятом решении выслать меня в г. Горький, закрытый для иностранцев. В тот же день я с женой Еленой Боннэр, которой разрешили ехать вместе со мной, был доставлен специальным рейсом самолета в Горький, где зам. прокурора города объявил условия назначенного мне режима – гласный надзор, запрещение выезда за черту города, запрещение иметь встречи с иностранцами и “преступными элементами”, запрещение переписки и телефонных разговоров с заграницей, в том числе научной и чисто личной переписки и телефонной связи, даже с детьми и внуками – Матвеем шести лет и Аней четырех лет... Мне поставлено в обязанность три раза в месяц являться в МВД с угрозой насильственного привода в случае неповиновения. Фактически власти осуществляют еще более полную изоляцию от внешнего мира. Дом круглосуточно окружен нарядами милиции и КГБ, препятствующими приходу к нам кого бы то ни было, в том числе и наших друзей. Телефонная связь с Москвой и Ленинградом полностью блокирована, мы ни разу не могли позвонить маме моей жены, ничего не знавшей о нас. Не смог я также позвонить своему коллеге-физику, очень уважаемому советскому ученому. Эти же ограничения относятся к моей якобы свободной


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 776–777).

485

жене. Она послала телеграмму детям в США, но, раз нет ответа, значит и она лишена связи с детьми. Даже в тюрьме возможности связи с внешним миром больше.

Мы, немолодые и не очень здоровые люди, полностью лишены помощи наших друзей, а также медицинской помощи наших врачей.

Эти репрессии против меня предприняты в момент большого обострения международного положения и усиления преследования инакомыслящих внутри страны. Обострение международного положения вызвано действиями СССР, который, в частности

1. осуществляет в Европе широкие демагогические кампании с целью закрепления своего военного преимущества;

2. пытается нарушить наметившиеся возможности на Ближнем Востоке и на юге Африки;

3. поддерживает террористические режимы в Эфиопии и некоторых других странах;

4. сохраняет свои военные формирования на Кубе;

5. поддерживает действия иранских “полугосударственных” террористов, нарушивших основные принципы дипломатической работы;

6. кульминацией этой опасной политики явилось вторжение в Афганистан, где советские войска ведут безжалостную войну с повстанцами, с афганским народом.

Внутри страны власти предприняли новые акции против ядра движения за права человека. Арестована Великанова, перед угрозой ареста Ланда... Громится журнал “Поиски”, арестованы Абрамкин, Сокирко, Гримм. Преследуется движение за свободу вероисповедания и арестованы священники Дудко и Якунин, арестован Регельсон. Идут суды и аресты на Украине и в Прибалтике. Усилились репрессии против крымских татар, осужден Решат Джемилев.

Действия властей против меня в этой обстановке направлены на то, чтобы сделать полностью невозможным продолжение моей общественной деятельности, унизить и дискредитировать меня и тем самым развязать руки для всех дальнейших репрессий против всех групп инакомыслящих внутри страны при меньших возможностях миру узнать о них, и для дальнейших международных авантюр. 24 января в “Известиях” опубликована статья, в которой содержится клевета на меня и умышленное искажение моей позиции. Моя позиция неизменна – я защищаю плюралистическое общество, демократическое и справедливое; конвергенцию, разоружение и мир; защиту прав человека во всем мире – в нашей стране и странах Восточной Европы; добиваюсь всемирной амнистии узников совести, отмены смертной казни. Я защищаю тезис о приоритете проблемы мира, проблемы предотвращения термоядерной катастрофы. Из статьи в “Известиях” видно, что главной причиной

486

репрессий против меня в это тревожное время явилась моя позиция осуждения интервенции в Афганистане, угрожающей всему миру: требование вывода советских войск из этой страны, быть может с заменой войсками ООН (интервью “Нью-Йорк таймс”, телевидению США), присоединение к документу Московской Хельсинкской группы.

Находясь в условиях полной изоляции и тревоги за членов моей семьи – моей тещи и Лизы Алексеевой, которым я теперь не могу быть никакой защитой, я требую, чтобы Лизе Алексеевой была предоставлена возможность немедленно покинуть СССР, выехав вместе с моей тещей Р.Г. Боннэр, уже имеющей разрешение на поездку к детям и внукам. Хотя моя жена формально свободна, конечно же я буду тревожиться не только за ее здоровье, но и за ее жизнь, если она будет вынуждена ездить к ним (к сожалению, мы знаем, что органы безопасности применяют и мафиозные способы).

Действия советских властей грубо нарушили мое основное право получать и распостранять информацию (ст. 19 Всеобщей Декларации прав человека). Представители советских властей пытаются успокоить широкое общественное мнение тем, что я смогу продолжать научную работу и мне не грозит уголовное преследование. Но я готов предстать перед открытым и гласным судом. Мне не нужна золотая клетка – мне нужно право служить общественному долгу так, как мне диктует совесть.

Я благодарен всем, кто выступает в мою защиту. Моя судьба сложилась счастливо, мне удалось быть услышанным, но я прошу не забывать о тех, кто самоотверженно служил и служит защите прав человека – в частности о тех, о ком я уже сказал в этом письме, и о всех тех, о ком не сказал.

Андрей Сахаров

27 января 1980 года

г. Горький

 

* * *

Открытое письмо в защиту Андрея Сахарова

 

Я защищаю своего мужа – это не принято и это трудно, но поток клеветы – “Известия”, “Литературная газета”, “Новое время” (кто следующий?) – так страшен, мерзок и алогичен, что разум заходит за ум в предвидении будущего – что еще будет?

За десять лет моей жизни рядом с Андреем Сахаровым в нашем доме были многие люди Запада. Я обращаюсь к немцам и американцам, к французам и англичанам, к норвежцам и шведам,

487

итальянцам и испанцам, голландцам и японцам. Может быть, я кого-нибудь забыла, но за эти годы у меня создалось впечатление, что везде есть наши друзья, те, что были у нас дома, хоть раз пили чай на кухне или в нашей тесной комнате, кто читал книги Сахарова или вел с ним беседы о разрядке, разоружении, СОЛТ, атомной энергетике, сохранении среды обитания, о свободе выбора страны проживания, о свободе получать и распространять информацию, о свободе совести и о тех людях, кто в тяжелых условиях безгласности нашей страны стремились прорвать стену молчания, защищая естественное право всех людей быть свободными, и за это расплачиваются годами тюрем, лагерей, ссылок и психбольниц.

Бизнесмены и политики, журналисты и ученые, просто частные люди, приезжавшие посмотреть Россию и Сахарова. Я не буду рассказывать вам, какой он человек – вы его видели, вы говорили с ним. Я призываю вас в судах, правительственных и общественных комиссиях своих стран под присягой давать показания о содержании ваших бесед с Андреем Сахаровым, о том, что он говорил и писал о самых важных проблемах современности. От вашей памяти и вашей настойчивости сегодня зависит жизнь моего мужа. Ему отказывают в праве на суд и, как только вы забудете о нем и замолчите, совершат расправу, не очень заботясь о том, под каким соусом она будет преподнесена миру. Я призываю вас стать свидетелями защиты.

Я обращаюсь к ученым. Я не могу назвать имена друзей моего мужа в Европе и Америке, потому что тогда должна называть и имена советских ученых. Это невозможно. Очень немногих я знаю лично, это люди прекрасные. О многих Андрей говорил с такой любовью и восхищением, что это чувство передалось и мне. Я прошу у них прощения. Я обращаюсь не к ним, но ко всем. Радио доносит до нас голоса западных ученых, и каждый такой голос приносит радость не меньшую, чем голос нашей дочери, однажды прозвучавший, когда она читала заявление наших детей. Мы верим, что их голоса не смолкнут, пока Андрею Сахарову не вернут право думать, говорить и жить как свободному человеку. Мы верим, но мы ужасаемся тому, что уже не слышим голосов в защиту ваших коллег – ученых Орлова, Ковалева и других.

А советские ученые молчат. Даже Президиум Академии был молчаливой безымянностью. Коллеги Сахарова на Западе, не принимайте это молчание за протест – власти сейчас не приказали клеймить, им выгодно обмануть вас молчанием, чтобы вы контактировали с молчаливыми.

Конечно, Советский Союз место трудное, если не молчать, однако молчание сейчас не защита. Призывая к защите Сахарова, я призываю вас, советские ученые, защищать самих себя, ваше

488

право быть людьми, в каких бы высоких сферах науки вы ни находились. Вы все помните другие годы – тесноту коммуналок, скудость жизни, разгромленные науки, “врачей-убийц” и слепой террор, огнем и мечом прошедший по народу, по всему, чем жив народ и что делает его народом. Теперь не то, теперь у каждого ученого своя горячая любовь к своему горячо любимому делу, простор институтов, лабораторий и собственных квартир и связи с целым миром. Не захочешь, да вспомнишь: “Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей”. Конечно же, есть заботы, семья, дети, болезни, возраст – но ведь это жизнь, и дай Бог, чтобы она была всегда! Вы молчите от страха потерять. Но потерять можно еще больше, если молчать, – в молчании вернув страну и себя лично в те страшные, как ночной кошмар, времена, когда была произнесена процитированная мной фраза. А ведь все знают, что нет в нашей стране семьи, которой тогда это не коснулось, многие помнят ночные шаги на лестницах и тяжкое прислушивание – за мной или за соседом. Успокойтесь – пока не за вами, пока за Сахаровым и за теми, кто не молчит. Сахаров никогда не был за себя – в ряду тяжких забот, которые он взял на себя, он был и за вас, и за вашу науку, за ваше право читать, знать, думать, за ваши поездки в Кембридж, Стенфорд, Сорбонну, Стокгольм, и даже с семьей, и даже без унизительного дрожания – пустят, не пустят. Успокойтесь, еще не за вами, вы еще поедете туда, куда так давно и так хотелось поехать, и будете там говорить, как вы любите Сахарова (или любили, если с ним уже разделаются), тем, кто вам там будет говорить о своей любви к нему. Я не призываю к бойкоту, это не мое дело, но я прошу западных коллег Сахарова не общаться с молчащими, какими бы лично они ни были милыми и талантливыми людьми. Помните, что наши власти каждый раз выбирают нужное сегодня: сегодня власти за ученых выбрали им – ученым – молчание. Я призываю приезжать к Сахарову – ему запрещены встречи с иностранцами и преступными элементами. У него нет запрещения на вас, уважаемые советские коллеги моего мужа, – неужели вы заранее согласны, что любого из вас можно объявить ренегатом и преступником за дружеский или научный визит? Я предлагаю вам стол и кров в любой день и час в той шарашке на одного, которую “гуманно” устроили Сахарову, чтобы там под ваше молчание навсегда покончить с этим атипичным явлением нашей с вами жизни.

Я думаю о физиках. Я столько хорошего слышала о вас от Андрея. Само слово “физик” для него полно особого смысла, и он по сей день уверен, что физик хорош душой и смел от природы по самой своей сущности. Вы лучше меня знаете, что Сахаров добр и терпим, что он любит свою страну и свою науку, что он никогда не

489

солжет и никогда не смолчит в любой неправде и несправедливости. Вы все знаете лучше меня.

Сегодня мне хочется крикнуть – где вы, советские физики, неужели компетентные органы сильней и выше вашей науки?

Елена Боннэр-Сахарова

9 февраля 1980 года

 

P.S. Я впервые написала письмо, за которое боюсь: я боюсь, что Андрей – он любит защищать – увидит в нем обвинение. Я не обвиняю, я призываю к защите.

9. А. Сахаров. Заявления о кражах рукописей (1978, 1981, 1982)

490

9

Заявления о кражах рукописей¹

Заявление

29 ноября в квартире, где я живу 7 лет, произведен негласный обыск и незаконное изъятие документов и рукописей. В этот день моя теща (хозяйка квартиры), моя жена и я были вынуждены выйти из дома одновременно, и с 12 час. 30 мин. до 13 час. 50 мин. запертая на ключ квартира оставалась без присмотра. Этот краткий промежуток времени и был использован для противозаконной акции, как я уверен, осуществленной работниками КГБ с санкции высшего руководства этой организации.

У меня изъяты копии почти всех документов, опубликованных мной в этом году, множество полученных мной писем и копии моих писем, а также несколько еще не опубликованных рукописей, в том числе предназначенная для публикации статья “Движение в защиту прав человека в СССР и Восточной Европе – цели, значение, трудности” и большая рукопись (68 страниц машинописного текста, 170 рукописных), содержащая заметки автобиографического характера. Я не предназначал эти заметки для публикации, однако теперь, когда они попали в чужие руки, я, возможно, сочту необходимым их опубликовать. Среди изъятых документов – копии писем Л.И. Брежневу от меня и моей жены по поводу ее лечения (не опубликованные). Пропажу документов я обнаружил 1 декабря. Лица, проводившие обыск, украли также несколько моих личных вещей.

На протяжении многих лет я, моя семья и близкие подвергаются различным преследованиям, притеснениям и угрозам. Сейчас для нас особенно тяжелой является почти полная блокада почтовой и телефонной связи с нашими детьми и внуками, которые были вынуждены уехать из СССР. Эта блокада, несомненно, нарушение международных соглашений СССР.


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 724, 798, 803).

491

Обыск и изъятие документов 29 ноября – новая ступень действий властей, направленных против меня и моей общественной деятельности. Я считаю необходимым информировать об этих действиях международную общественность.

Андрей Сахаров,

академик

2 декабря 1978 года

 

* * *

Заявление для печати и радио

Я сообщаю, что сотрудники КГБ вновь тайно проникают в квартиру, в которую я силой помещен более года назад и нахожусь в условиях незаконной изоляции. Эти проникновения на этот раз происходят, по-видимому, с ведома некоторых из дежурящих круглосуточно у двери милиционеров и вновь создают опасность для меня.

Я сообщаю также, что 13 марта 1981 года КГБ совершил новое отвратительное преступление, украв сумку, в которой хранились мои рукописи, личный дневник за последний год, копии писем моим западным и советским коллегам, письма детей и внуков. В трех толстых тетрадях-дневниках наряду с чисто личными записями – многочисленные выписки из научных книг и журналов, в том числе из статей Нобелевских лауреатов по физике 1979 года, изложение новых научных идей и другие необходимые мне материалы научной работы, мои размышления о физике, литературе и многом другом. Среди украденного три толстых альбома большого формата – рукописи моей автобиографии, что толкает меня на более раннюю, чем я предполагал, ее публикацию. Воры КГБ умышленно подбросили на мой стол находившееся в сумке неотправленное письмо в Научный Информационный Центр ВИНИТИ, возможно показывая свое невмешательство в мою научную работу, однако они украли дневник, в значительной степени, как я писал, научный. Ранее из московской квартиры был выкраден и мой Нобелевский диплом. Но последней кражей КГБ показывает свое стремление лишить меня памяти, мысли, возможности всякой интеллектуальной жизни даже наедине с самим собой. Ответственность за эту кражу ложится на ее исполнителей – Горьковский КГБ – и на санкционировавшее ее руководство КГБ СССР.

Андрей Сахаров,

академик

17 марта 1981 года

492

* * *

Председателю Комитета государственной безопасности СССР Федорчуку В.В.

копия: Президенту АН СССР академику Александрову А. П.

Сообщаю о новом совершенном против меня преступлении. 11 октября 1982 г. у меня вновь украдена сумка с документами и рукописями. Ранее аналогичная кража была совершена 13 марта 1981 года, а также при негласном обыске в Москве в 1978 году. Обстоятельства краж и характер похищенного, как я считаю, доказывают, что кражи были совершены сотрудниками КГБ. 11 октября похищены около 900 страниц не перепечатанной рукописи моих воспоминаний, охватывающих 60 лет жизни, около 500 страниц машинописного текста воспоминаний, 6 тетрадей личных дневников, мой паспорт, водительские права, мое завещание, а также очень важные для меня и невосполнимые личные письма и документы.

Украдены также фотоаппарат и радиоприемник (дома их ломают), сберегательная книжка и 60 рублей – единственные вещи, которые могли бы представлять интерес для “обычных” воров, все остальное они бы подбросили. Кража произошла днем в 16 часов на площади около речного вокзала, в центре города Горького, когда моя жена пошла за железнодорожным билетом. Я сидел в машине на переднем сиденье, сумка с документами стояла на полу сзади водительского места. Некто, заглянув в окно, обратился ко мне с вопросом, я ему ответил, затем в моей памяти провал. Было разбито стекло задней дверцы, чего я не заметил и не услышал, хотя множество осколков упало в машину и на асфальт, произведя несомненно большой грохот. Я предполагаю, хотя и не могу юридически это доказать, что против меня был применен наркоз мгновенного действия. Я помню только, что увидел, как через окно вытаскивается сумка. Несколько минут я не был в состоянии открыть дверцу машины. Когда я вышел, около машины стояли три женщины, одна с баульчиком, похожим на медицинский. Они спросили меня, почему я так долго не выходил из машины. Потом одна сказала: “Они (т.е. воры) с вашим чемоданом перепрыгнули через балюстраду. У вас разбили стекло – вы это знаете? Мы уже вызвали милицию, они скоро приедут”. Слова о вызове милиции были ложью. Я предполагаю, что эти женщины были врачами – их задача была оказать мне помощь в случае необходимости, а также удержать от попытки немедленно пойти в милицию. После прихода моей жены я пошел в ближайшее отделение милиции, сделал там заявление о краже (туда до меня никто не обращался). Необходимо в заключение отметить, что не только у моей двери круглосуточно

493

дежурят милиционеры, но и всегда во время моих поездок по городу или выходов на улицу за мной следуют сотрудники КГБ на одной или двух машинах или пешком. Никто не может подойти ко мне и вступить в разговор, не будучи замеченным ими, а если б “обычный” вор похитил сумку, они, как я предполагаю, немедленно бы его задержали.

Обращаюсь к Вам как председателю Комитета государственной безопасности СССР и настаиваю на немедленном возвращении мне всего похищенного, на гарантиях неповторения подобных и иных преступных действий Ваших подчиненных. Я прошу Вас дать соответствующие указания.

Копию этого письма я посылаю президенту Академии наук СССР. Я хотел бы значительную часть своих сил уделить научной работе. Однако при повторяющихся кражах моих рукописей, в том числе – также научных, при необходимости многократно восстанавливать украденное с затратой огромных усилий, в беззаконной высылке и изоляции, не может быть и речи о каких-либо условиях “спокойной научной работы”. Я хочу, чтобы об этом знали Вы и мои коллеги в СССР и за рубежом. Я был бы благодарен Вам, Анатолий Петрович, если бы Вы поддержали мое требование о возвращении мне украденного 29 ноября 1978 года, 13 марта 1981 года и 11 октября 1982 года.

Четыре с половиной года назад, начав писать свои воспоминания, я рассматривал их как чисто личные и не думал об их публикации. Теперь, после краж, я чувствую себя обязанным как можно скорей их восстановить и опубликовать.

Андрей Сахаров,

академик

23 октября 1982 года

г. Горький

 

* * *

Обращение

11 октября у меня похищена сумка с рукописью моих воспоминаний и невосполнимыми личными документами. Это уже третья такая кража. Как я убежден, она совершена не случайными преступниками, а сотрудниками органов, под надзор которых я поставлен. Через три недели, 4 ноября, я был вызван к заместителю прокурора Горьковской области Перелыгину. Перелыгин заявил, что переданное мной иностранным корреспондентам заявление о краже сумки является клеветническим, поскольку я в нем бездоказательно обвиняю органы государственной безопасности, и что,

494

делая такие заявления, используемые враждебной СССР пропагандой, я нарушаю режим, установленный для меня Верховным органом власти – Президиумом Верховного Совета СССР. Перелыгин добавил, что это уже второе предупреждение и он предупреждает меня о самой серьезной ответственности. Это заявление заместителя прокурора области является совершенно необоснованным. Мое заявление, в котором я сообщал о реальном факте, не является клеветническим. Ответственность должны нести совершившие преступление – те, кто, применив против меня наркоз, похитили мои рукописи и документы.

Особое внимание я обращаю на заявление Перелыгина, что режим мне установлен указом Президиума Верховного Совета СССР. Ранее я многократно обращался к Прокурору СССР Рекункову и к Перелыгину с требованием предъявить мне документ, из которого было бы ясно, какой инстанцией, когда и за чьей подписью принято решение фактически силой вывезти меня в Горький, изолировать и еще назначить режим. Однако такого документа мне никогда не предъявляли, а в Ведомостях Верховного Совета СССР опубликован лишь указ от 8 января 1980 года о лишении меня правительственных наград, но нет никакого указа о режиме. Несомненно, такой указ был бы антиконституционным. Перелыгин – юрист, и он должен это знать, как должен знать, что беззаконен даже сам термин “режим” в применении ко мне. Режим определяется судом и объявляется осужденным в приговоре суда. Мне же никогда никакая юридическая инстанция не предъявляла никаких обвинений и никто меня не судил. Изолировав в Горьком, меня лишили конституционного права на объективный суд (если есть за что судить!), права на защиту в суде, права на неприкосновенность жилища, неприкосновенность того, о чем я думаю и что записываю, права на свободную переписку, на разговор по телефону, права лечиться у врача по своему выбору, права на отдых, просто на то, чтобы выехать за город, права свободного научного и человеческого общения и еще многих прав, гарантированных Конституцией СССР гражданам государства. Я отказываюсь верить, что Президиум Верховного Совета СССР принимал такой указ! Поэтому я вправе считать, что Перелыгин шантажировал меня и что шантаж этот содержит угрозы новых репрессий или новых преступлений – уже был беззаконный вывоз меня из Москвы и изоляция, была кража без наркоза, было похищение с наркозом, почему не быть наркозу еще с чем-нибудь?

Почти три года я лишен права жить дома и нахожусь под стражей – срок более чем достаточный для любого следствия и даже отбытия наказания по многим статьям Уголовного кодекса РСФСР. Советская пресса, советские официальные представители в контактах с моими зарубежными коллегами, западными общественными

495

и государственными деятелями это беззаконие и этот произвол толкуют как акт гуманности. Но если закон может быть гуманным, то беззаконие и произвол не могут быть таковыми никогда.

Сообщая о заявлении Перелыгина, о его ничем не подтвержденной ссылке на указ Президиума Верховного Совета СССР, о его новых угрозах, я обращаюсь к мировой общественности с просьбой выступить против моей незаконной высылки и изоляции, против новых репрессий, с просьбой о юридической и человеческой защите. С этой просьбой я обращаюсь к Главам правительств стран, подписавших Хельсинкский Акт, к общественным деятелям, к моим коллегам-ученым.

Андрей Сахаров,

академик

10 ноября 1982 года

г. Горький

10. А. Сахаров. Открытое письмо об Афганистане (июль 1980)

496

10

Открытое письмо об Афганистане¹

В Президиум Верховного Совета СССР

Председателю Президиума Верховного Совета СССР

Леониду Ильичу Брежневу

Копии этого письма я адресую Генеральному Секретарю ООН,

Главам государств – постоянных членов Совета Безопасности.

Я обращаюсь к Вам по вопросу чрезвычайной важности – об Афганистане. Как гражданин СССР, и в силу своего положения в мире, я чувствую ответственность за происходящие трагические события. Я отдаю себе отчет в том, что Ваша точка зрения сложилась на основании имеющейся у Вас информации (которая должна быть несравненно более широкой, чем у меня) и в соответствии с Вашим положением. И тем не менее, вопрос настолько серьезен, что я прошу Вас внимательно отнестись к этому письму и выраженному в нем мнению.

Военные действия в Афганистане продолжаются уже семь месяцев. Погибли и искалечены тысячи советских людей и десятки тысяч афганцев – не только партизан, но главным образом мирных жителей – стариков, женщин, детей – крестьян и горожан. Более миллиона афганцев стали беженцами. Особенно зловещи сообщения о бомбежках деревень, оказывающих помощь партизанам, о минировании горных дорог, что создает угрозу голода для целых районов. Есть сведения о применении напалма, мин-ловушек и новых типов оружия. Крайнюю тревогу вызывают (непроверенные) сообщения о случаях применения нервно-паралитических газов. Некоторые из этих сообщений, возможно, недостоверны, но общая мрачная картина не подлежит сомнению. Ожесточение


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 810).

497

борьбы, жестокости с обеих сторон возрастают, и конца этой эскалации не видно.

Также не подлежит сомнению, что афганские события кардинально изменили политическое положение в мире. Они поставили под удар разрядку, создали прямую угрозу миру не только в этом районе, но и везде. Они затруднили (а, может, сделали вообще невозможной) ратификацию Договора ОСВ-2, жизненно важного для всего мира, в особенности как предпосылка для низших этапов процесса разоружения. Советские действия способствовали (и не могли не способствовать!) увеличению военных бюджетов и принятию новых военно-технических программ во всех крупнейших странах, что будет сказываться еще долгие годы, усиливая опасности гонки вооружений. На Генеральной Ассамблее ООН советские действия в Афганистане осудили 104 государства, в том числе многие, ранее безоговорочно поддерживавшие любые действия СССР.

Внутри СССР усиливается разорительная сверхмилитаризация страны (особенно губительная в условиях экономических трудностей), не осуществляются жизненно важные реформы в хозяйственно-экономических и социальных областях, усиливается опасная роль репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля. Я не буду в этом письме анализировать причины ввода советских войск в Афганистан – вызван ли он законными оборонительными интересами или это часть каких-то других планов. Было ли это проявлением бескорыстной помощи земельной реформе и другим социальным преобразованиям или это вмешательство во внутренние дела суверенной страны. Быть может, доля истины есть в каждом из этих предположений. Я лично считаю советские действия несомненной экспансией и нарушением суверенитета Афганистана. Но и стоящие на другой позиции, как мне кажется, должны согласиться, что эти действия – ужасная ошибка, которую необходимо исправить как можно быстрее, тем более, что сделать это с каждым днем все труднее. По моему убеждению, необходимо политическое урегулирование, включающее следующие действия:

– СССР и партизаны прекращают военные действия – заключается перемирие;

– СССР заявляет, что готов полностью вывести свои войска по мере замены их войсками ООН. Это будет важнейшим действием ООН, соответствующим ее целям, провозглашенным при ее создании, и резолюции ста четырех ее членов;

– нейтралитет, мир и независимость Афганистана гарантируются Советом Безопасности ООН в лице его постоянных членов, а также, возможно, соседних с Афганистаном стран;

– страны-члены ООН, в том числе СССР, предоставляют политическое убежище всем гражданам Афганистана, желающим

498

покинуть страну. Свобода выезда всем желающим – одно из условий урегулирования;

– правительство Бабрака Кармаля до проведения выборов передает свои полномочия временному Совету, сформированному на нейтральной основе с участием представителей партизан и представителей правительства Кармаля. И партизаны принимают участие в них на общих основаниях.

Мои мысли, конечно, не более чем возможная основа для обсуждения. Я понимаю трудности этой или аналогичной программы. Однако какой-то политический выход из возникшего тупика должен быть найден. Продолжение и тем более дальнейшее усиление военных действий приведут, по моему убеждению, к катастрофическим последствиям. Быть может, мир именно сейчас находится на перепутье, и от того, как будет разрешен афганский кризис, зависит весь ход событий ближайших лет и даже десятилетий...

Андрей Сахаров,

академик,

лауреат Нобелевской премии Мира.

27 июля 1980 года

11. А. Сахаров. Опасность термоядерной войны (февраль 1983)

499

11

Опасность термоядерной войны¹

Открытое письмо доктору Сиднею Дреллу

<...>Ясно, что говорить о победе в большой термоядерной войне бессмысленно – это коллективное самоубийство.

Мне кажется, что эта моя точка зрения в основном совпадает с Вашей, так же как с мнением очень многих людей на Земле.

Я полностью согласен и с другими Вашими принципиальными тезисами. Я согласен, что если будет перейден “ядерный порог”, т. е. если какая-либо страна применит даже в ограниченном масштабе ядерное оружие, то дальнейшее развитие событий станет плохо контролируемым, и наиболее вероятна быстрая эскалация, переводящая первоначально ограниченную по масштабам или региональную войну во всеобщую термоядерную, т. е. во всеобщее самоубийство.

Более или менее безразлично при этом, почему перейден “ядерный порог” – в результате ли превентивного ядерного нападения или в ходе уже ведущейся обычным оружием войны, например при угрозе проигрыша, или просто в результате той или иной случайности (технической или организационной).

В силу всего вышесказанного, я убежден в истинности Вашего следующего основного тезиса: Ядерное оружие имеет смысл только как средство предупреждения ядерной же агрессии потенциального противника. Т. е. нельзя планировать ядерную войну с целью ее выиграть. Нельзя рассматривать ядерное оружие как средство сдерживания агрессии, осуществляемой с применением обычного оружия.


¹ Это письмо А. Д. Сахаров закончил в начале февраля 1983 г. , напечатано оно было в американском журнале “Foreign Affairs” в июне. Здесь мы печатаем – по [4] – выдержки из него, полный текст – в [2]. О реакции на это письмо см. II том, стр. 36 и приложение 13.

500

Вы отдаете, конечно, себе отчет в том, что последнее утверждение находится в противоречии с реальной стратегией Запада последних десятилетий. Длительное время, начиная еще с конца 40-х годов, Запад не полагается полностью на свои “обычные” вооруженные силы как достаточное средство отражения потенциального агрессора и для сдерживания экспансии. Причин тут много – политическая, военная и экономическая разобщенность Запада, стремление избежать в мирное время экономической, социальной и научно-технической милитаризации, низкая численность национальных армий стран Запада. Все это – в то время, как СССР и другие страны социалистического лагеря имеют многочисленные армии и проводят их интенсивное перевооружение, не жалея на это средств. Возможно, в каких-то ограниченных временных рамках взаимное ядерное устрашение – опасный пережиток! Нельзя с целью избежать агрессии с применением обычного оружия угрожать ядерным оружием, если его применения нельзя допустить. Один из выводов, который из этого следует, – и Вы его делаете: необходимо восстановление стратегического равновесия в области обычных вооружений. Вы говорите это другими словами и не очень акцентируете.

Между тем, это очень важное и нетривиальное утверждение, на котором необходимо остановиться подробней.

Восстановление стратегического равновесия возможно только при вложении крупных средств, при существенном изменении психологической обстановки в странах Запада. Должна быть готовность к определенным экономическим жертвам и – самое главное – понимание серьезности ситуации, понимание необходимости некой перестройки. В конечном счете, это нужно для предупреждения ядерной войны и войны вообще. Сумеют ли осуществить такую перестройку политики Запада, будут ли им помогать (а не мешать, как это сейчас часто наблюдается) пресса, общественность, наши с Вами коллеги-ученые, удастся ли убедить всех сомневающихся – от этого зависит очень многое: возможность для Запада вести такую политику в области ядерных вооружений, которая постепенно будет способствовать уменьшению опасности ядерной катастрофы.

Во всяком случае я очень рад, что Вы (а в другом контексте раньше – профессор Пановский) высказались в пользу необходимости стратегического равновесия обычных вооружений.

В заключение я должен особо подчеркнуть, что, конечно, перестройка стратегии может осуществляться только постепенно, очень осторожно, чтобы избежать потери равновесия на каких-то промежуточных этапах.<...>

<...>Действительно ли можно при принятии решений в области

501

ядерного оружия игнорировать все соображения и требования, относящиеся к возможным сценариям ядерной войны, и ограничиться просто критерием достижения надежного устрашения – понимая этот критерий как наличие арсенала, достаточного для нанесения сокрушающего ответного удара? Вы отвечаете на этот вопрос – может быть, чуть иначе его формулируя – положительно и делаете далеко идущие выводы. Не подлежит сомнению, что уже сейчас США имеют большое количество неуязвимых для СССР ракет на подлодках и авиабомб на самолетах и, кроме этого, имеют еще ракеты шахтного базирования, хотя и меньшие, чем СССР, – все это в таком количестве, что при применении этих зарядов от СССР, грубо говоря, ничего не останется. Вы утверждаете, что это уже создало ситуацию надежного устрашения – вне зависимости от того, что еще есть и чего нет у СССР и США! Поэтому Вы считаете, в частности, излишним создание ракет МХ и не относящимися к делу те аргументы, которые приводятся в поддержку развертывания: наличие у СССР большого арсенала межконтинентальных ракет большой грузоподъемности, которых нет у США; тот факт, что советские ракеты и ракеты МХ имеют много боеголовок, так что одна ракета может уничтожить несколько шахтных установок противника при ракетной дуэли. Поэтому же Вы считаете (с некоторыми оговорками) приемлемым для США замораживание ядерных арсеналов США и СССР на их существующем уровне.

Ваша аргументация представляется очень сильной и убедительной. Но я считаю, что изложенная концепция не учитывает всей сложной реальности противостояния двух мировых систем и что необходимо (вопреки тому, на чем настаиваете Вы) также более конкретное, разностороннее и непредвзятое рассмотрение, чем просто ориентация на “надежное устрашение” (в сформулированном выше смысле этого слова – наличие возможности нанесения сокрушающего ответного удара). Постараюсь пояснить свое утверждение.

Мы можем представить себе, что потенциальный агрессор, именно в силу того факта, что всеобщая термоядерная война является всеобщим самоубийством, может рассчитывать на недостаток решимости подвергшейся нападению стороны пойти на это самоубийство, т. е. может рассчитывать на капитуляцию жертвы ради спасения того, что можно спасти. При этом, если агрессор имеет военное преимущество в каких-то вариантах обычной войны или – что в принципе тоже возможно – в каких-то вариантах частичной (ограниченной) ядерной войны, он будет пытаться, используя страх дальнейшей эскалации, навязать противнику именно эти варианты. Мало радости, если надежды агрессора в конечном счете

502

окажутся ложными и страна-агрессор погибнет вместе со всем человечеством.

Вы считаете необходимым добиваться восстановления стратегического равновесия в области обычных вооружений. Сделайте теперь следующий логический шаг – пока существует ядерное оружие, необходимо также стратегическое равновесие по отношению к тем вариантам ограниченной или региональной ядерной войны, которые потенциальный противник может пытаться навязать, т. е. действительно необходимо конкретное рассмотрение различных сценариев как обычной, так и ядерной войны с анализом вариантов развертывания событий. В полном объеме это, конечно, невозможно – ни анализ всех вариантов, ни полное обеспечение безопасности. Но я пытаюсь предупредить от противоположной крайности – “зажмуривания глаз” и расчета на идеальное благоразумие потенциального противника. Как всегда в сложных проблемах жизни, необходим какой-то компромисс.

Я понимаю, конечно, что, пытаясь ни в чем не отставать от потенциального противника, мы обрекаем себя на гонку вооружений – трагичную в мире, где столь много жизненных, не терпящих отлагательства проблем. Но самая главная опасность – сползти к всеобщей термоядерной войне. Если вероятность такого исхода можно уменьшить ценой еще десяти или пятнадцати лет гонки вооружений – быть может, эту цену придется заплатить при одновременных дипломатических, экономических, идеологических, политических, культурных, социальных усилиях для предотвращения возможности возникновения войны.

Конечно, разумней было бы договориться уже сейчас о сокращении ядерных и обычных вооружений и полной ликвидации ядерного оружия. Но возможно ли это сейчас в мире, отравленном страхом и недоверием, мире, где Запад боится агрессии СССР, СССР – агрессии со стороны Запада и Китая и Китай – со стороны СССР, и никакие словесные заверения и договоры не могут полностью снять эти опасения?

Я знаю, что на Западе очень сильны пацифистские настроения. Я глубоко сочувствую стремлениям людей к миру, к разрешению мировых проблем мирными средствами, всецело разделяю эти стремления. Но в то же время я убежден, что совершенно необходимо учитывать конкретные политические и военно-стратегические реалии современности, причем объективно, не делая никаких скидок ни той, ни другой стороне, в том числе не следует a priori исходить из предполагаемого особого миролюбия социалистических стран только в силу их якобы прогрессивности или в силу пережитых ими ужасов и потерь войны. Объективная действительность гораздо сложней, далеко не столь однозначна. Субъективно люди и в социалистических, и в западных странах страстно

503

стремятся к миру. Это чрезвычайно важный фактор. Но, повторяю, не исключающий сам по себе возможности трагического исхода.

Сейчас, как я считаю, необходима огромная разъяснительная, деловая работа, чтобы конкретная и точная, исторически и политически осмысленная информация была доступна всем людям и пользовалась у них доверием, не заслонялась догмами и инспирированной пропагандой. Необходимо при этом учитывать, что просоветская пропаганда в странах Запада ведется давно, очень целенаправленно и умно с проникновением просоветских элементов во многие ключевые узлы, в особенности в масс-медиа.

История пацифистских кампаний против размещения евроракет – очень показательна во многих отношениях. Ведь многие участники этих кампаний полностью игнорировали первопричину “двойного решения” НАТО – сдвиг в 70-х годах стратегического равновесия в пользу СССР – и, протестуя против планов НАТО, не выдвигали никаких требований, обращенных к СССР.<...>

Вторая группа проблем в области ядерного оружия, по которой я должен здесь сделать несколько дополнительных замечаний, – переговоры о ядерном разоружении. Запад на этих переговорах должен иметь, что отдавать! Насколько трудно вести переговоры по разоружению, имея “слабину”, показывает опять история с “евроракетами”. Лишь в самое последнее время СССР, по-видимому, перестал голословно настаивать на своем тезисе, что именно сейчас имеется примерно ядерное равновесие и поэтому все надо оставить, как есть. Теперь следующим прекрасным шагом было бы сокращение числа ракет, но обязательно со справедливым учетом качества ракет и других средств доставки (т. е. числа зарядов, доставляемых каждым носителем, дальности, точности, степени уязвимости – большей у самолетов, меньшей у ракет; вероятно, целесообразно использование Вашего критерия или аналогичных). И обязательно речь должна идти не о перевозке за Урал, а об уничтожении. Ведь перебазирование слишком “обратимо”. Нельзя также, конечно, считать равноценными советские мощные ракеты с подвижным стартом и несколькими боеголовками и существующие ныне “Першинг-1”, английские и французские ракеты, авиабомбы на бомбардировщиках ближнего радиуса действия – как это иногда в пропагандистских целях пытается делать советская сторона.

Не менее важна проблема мощных наземных ракет шахтного базирования. Сейчас СССР имеет тут большое преимущество. Быть может, переговоры об ограничении и сокращении этих самых разрушительных ракет могут стать легче, если США будут иметь ракеты МХ (хотя бы потенциально, это бы было лучше всего). Несколько слов о военных возможностях мощных ракет. Они

504

могут использоваться для доставки самых больших термоядерных зарядов для уничтожения городов и других крупных целей противника (при этом для истощения средств ПРО противника, вероятно, одновременно будет использоваться “дождь” из более мелких ракет, ложных целей и т. п.; в литературе много пишут о возможности разработки систем ПРО, использующих сверхмощные лазеры, пучки ускоренных частиц и т. п., но создание на этих путях эффективной защиты от ракет кажется мне очень сомнительным).<...>

Особая опасность, связанная с ракетами шахтного базирования, заключается в следующем. Они относительно легко могут быть разрушены в результате атаки противника, как я только что продемонстрировал. В то же время они могут быть применены для разрушения стартовых позиций противника (в количестве в 4–5 раз большем, чем число использованных для этого ракет). У страны, располагающей большими шахтными ракетами (в настоящее время это, в первую очередь, СССР, а если в США будет осуществлена программа МХ, то и США), может возникнуть “соблазн” применить такие ракеты первыми, пока их еще не уничтожил противник, т. е. наличие ракет шахтного базирования в таких условиях является дестабилизирующим фактором.

Мне кажется, в силу вышесказанного, что при переговорах о ядерном разоружении очень важно добиваться уничтожения мощных ракет шахтного базирования. Пока СССР является в этой области лидером, очень мало шансов, что он легко от этого откажется. Если для изменения положения надо затратить несколько миллиардов долларов на ракеты МХ, может, придется Западу это сделать. Но при этом – если советская сторона действительно, а не на словах, пойдет на крупные контролируемые мероприятия сокращения наземных ракет (точней, на их уничтожение) – то и Запад должен уничтожить не только ракеты МХ (или не строить их!), но осуществить и другие значительные акции разоружения. В целом, я убежден, что переговоры о ядерном разоружении имеют огромное значение. Их надо вести непрерывно – и в более светлые периоды международных отношений, но и в периоды обострений – настойчиво, предусмотрительно, твердо и одновременно гибко, инициативно. Политические деятели при этом, конечно, не должны думать об использовании этих переговоров, как и всей ядерной проблемы в целом, для своего сиюминутного политического авторитета – а лишь в долгосрочных интересах страны и мира. Планирование переговоров должно входить важнейшей составной частью в общую ядерную стратегию, в этом пункте я вновь согласен с Вами!<...>

В заключение я еще раз подчеркиваю, насколько важно всеобщее понимание абсолютной недопустимости ядерной войны – коллективного самоубийства человечества. Ядерную войну невозможно

505

выиграть. Необходимо планомерно – хотя и осторожно – стремиться к полному ядерному разоружению на основе стратегического равновесия обычных вооружений. Пока в мире существует ядерное оружие, необходимо такое стратегическое равновесие ядерных сил, при котором ни одна из сторон не может решиться на ограниченную или региональную ядерную войну. Подлинная безопасность возможна лишь на основе стабилизации международных отношений, отказа от политики экспансии, укрепления международного доверия, открытости и плюрализации социалистических обществ, соблюдения прав человека во всем мире, сближения – конвергенции – социалистической и капиталистической систем, общемировой согласованной работы по решению глобальных проблем.

Андрей Сахаров

2 февраля 1983 года

12. А. Сахаров. По поводу присуждения премии имени Лео Сцилларда (апрель 1983)

506

12

По поводу присуждения премии
имени Лео Сцилларда¹

Я испытываю благодарность и гордость, принимая премию имени замечательного человека и ученого Лео Сцилларда. Я знаю о выдающихся научных заслугах Сцилларда и о его общественной активности, проистекавшей из свойственного ему обостренного чувства личной ответственности за судьбу людей на нашей планете, за возможные последствия великих побед науки.

В годы, когда жил и действовал Сциллард, стало более, чем когда-либо до этого, ясно, как велика ответственность ученых перед обществом. И во многом именно благодаря ему понимание этого стало распространяться в научной среде.

К несчастью, сегодня, почти 20 лет после его смерти, волновавшие Сцилларда проблемы не менее остры и трагичны, чем тогда. Мне кажется уместным сказать об этом на сегодняшнем собрании.

Сегодня, как и тогда, мир политически и идеологически разделен на два противоположных лагеря. Обе стороны угрожают друг другу ракетно-термоядерным оружием, разрушительная мощь которого возрастает год от года и уже сейчас достигла пределов, при которых его применение приведет к гибели сотен миллионов людей, невиданным в истории человечества разрушениям, хаосу, разрухе и страданиям, отбросит человеческое общество назад на сотни лет. Нельзя исключить возможность полного уничтожения человечества и жизни на Земле – может, уже при существующих сейчас запасах ядерного оружия, еще более вероятно – при дальнейшем качественном и количественном развитии средств массового уничтожения.

При этом не просто имеет место пассивное противостояние. Достаточно взгляда на карту мира сегодня и в первые послевоенные


¹ Печатается по [4] (см. I том, стр. 811).

507

годы, чтобы убедиться, что линия влияния, преимущественного влияния непрерывно смещалась в одну сторону – в пользу социалистического лагеря. Можно назвать это проявлением исторических закономерностей, кто-то скажет – исторической справедливости, кто-то скажет – социалистической экспансии, создающей на месте одних социальных и правовых проблем другие, не менее острые и трагичные.<...>

Сегодня мы вновь спрашиваем себя – является ли взаимное ядерное устрашение сдерживающим фактором на пути войны. Почти 40 лет мир избегает третьей мировой войны – весьма возможно, что это объясняется в значительной мере именно ядерным сдерживанием. Но я убежден, что постепенно ядерное сдерживание перерастает в свою противоположность, становится опасным пережитком. Равновесие ядерного сдерживания становится все более неустойчивым, и опасность человечеству погибнуть, если случайность или безумие, или неконтролируемая эскалация вовлекут его во всеобщую термоядерную войну – все более реальной. В свете этого необходим постепенный и осторожный перенос функции сдерживания на обычные вооруженные силы со всеми вытекающими отсюда экономическими, политическими и социальными последствиями. Необходимо добиваться ядерного разоружения. Конечно, на всех промежуточных этапах разоружения и переговоров международная безопасность по отношению к любой возможной тактике потенциального агрессора должна быть обеспечена. Для этого, в частности, надо быть готовым к противоборству на различных возможных стадиях эскалации обычной и ядерной войны. Ни одна из сторон не должна иметь соблазна ограниченной или региональной ядерной войны.

Две конкретные проблемы. СССР основную массу своего ядерного потенциала сосредоточил в гигантских ракетах наземного базирования. По существу, это орудие первого удара. Необходимо добиваться их уничтожения или сокращения. Вряд ли это возможно раньше, чем Запад будет иметь аналогичные ракеты и готовность уничтожить их, как и другие средства ядерной войны. Вторая проблема. Вряд ли СССР уничтожит свои мощные ракеты средней дальности, нарушившие ядерное равновесие в Европе, угрожающие Китаю и Японии, раньше, чем Запад развернет аналогичные ракеты.

Безусловно, конечная цель – международная безопасность, устранение и уничтожение ядерного оружия, сближение – конвергенция стран с различным строем, в долгосрочном плане именно конвергенция – альтернатива всеобщему уничтожению. Эта цель не может быть достигнута вне глубоких общеполитических и идеологических изменений в отношениях между социалистическими и западными странами, в самих этих странах.

508

В послевоенные годы Нильс Бор, а также Сциллард и многие их единомышленники мечтали об открытом обществе как важной и необходимой гарантии международной безопасности. С тех пор в СССР ушел в прошлое тиранический режим Сталина с его массовыми чудовищными преступлениями. Но многие принципиальные черты сформировавшегося при нем строя в основном сохранились – это партийно-государственная монополия в экономической и идеологической сферах, тем более в политической и военной, и связанные с этим нарушения гражданских прав, противоречащие открытости общества – нарушения свободы убеждений и информационного обмена, свободы выбора страны проживания и места проживания внутри страны, необоснованные репрессии против инакомыслящих – узников совести.<...>

А. Сахаров

Апрель 1983 года

13. “Когда теряют честь и совесть” (июль 1983)

509

13

Когда теряют честь и совесть¹

Открыв номер американского журнала “Форин афферс” и обнаружив в нем пространную статью академика Андрея Сахарова, мы взялись за ее чтение, ожидая, по правде говоря, всякого. Что Сахаров пытается очернить все, что нам дорого, что он клевещет на собственный народ, выставляя его перед внешним миром эдакой безликой массой, даже и не приблизившейся к высотам цивилизованной жизни, мы хорошо знали.

Сахаровское творение в “Форин афферс” нас тем не менее поразило. Как бы вступив в полемику с американским профессором из Стенфордского университета С. Дреллом, который высказывается в пользу замораживания существующих ядерных арсеналов СССР и США, Сахаров призывает США, Запад ни при каких обстоятельствах не соглашаться с какими-либо ограничениями в гонке вооружений, ядерных в первую очередь. Он прямо-таки заклинает руководителей Вашингтона продолжать их милитаристский курс, курс на конфронтацию с Советским Союзом, на военное превосходство, доказывая, что Соединенные Штаты, НАТО не должны ослаблять гонку вооружений как минимум еще 10–15 лет.

Это может показаться неправдоподобным, но нижеследующее написано черным по белому. Сахаров умоляет тех, к кому он обращается, “не полагаться на благоразумие противника”. Кто же этот “противник”? Советский Союз, страна, в которой он живет. Он предупреждает хозяев Америки: не верьте миролюбию социалистических государств. Открыто, не стесняясь, Сахаров одобряет планы США и НАТО по развертыванию американских “Першингов-2” и крылатых ракет в Западной Европе – этого оружия первого


¹ Этот документ был опубликован в газете “Известия” (а также в газете “Горьковская правда”) 3 июля 1983 г. (в московском вечернем выпуске этой газеты – 2 июля). Здесь он печатается по [4] (см. I том, стр. 881).

510

удара, которое намереваются нацелить на нашу страну и другие социалистические государства. Один из его аргументов – если у Вашингтона будут ракеты МХ, а это тоже всем известное оружие первого удара, – “Соединенным Штатам будет легче вести переговоры” с СССР.

Мы несколько раз возвращались к этим местам в статье Сахарова. И у нас появилось какое-то странное ощущение: да он ли это пишет? Ведь все это мы уже много раз слышали, читали. Именно так говорит министр обороны США Уайнбергер. Так говорит президент Рейган. Это язык американских генералов и политиков-ультра. Сахарову не хватало только назвать СССР “исчадием зла” и объявить “крестовый поход” коммунизму – и его хоть сажай в Пентагон, в Белый дом.

И еще одно нам показалось невероятным. Сахаров – ученый. Ему предметнее видно и лучше известно, какими могут стать последствия тех действий, к которым он призывает правительство страны, уже однажды испробовавшей на людях оружие массового уничтожения. Тогда США обрушили атомную смерть на японские города. Их правители хотели показать миру, и прежде всего нашей стране, какой силой они обладают. Сегодня Сахаров по существу призывает использовать чудовищную мощь ядерного оружия, чтобы вновь припугнуть советский народ, заставить нашу страну капитулировать перед американским ультиматумом. Да к какой стране и к какой “цивилизации” он себя относит и чего в конечном счете добивается? И неужели он не понимает, что наращивание вооружений, к которому он призывает, несет угрозу не только нашей стране, потерявшей в последней войне 20 миллионов человек, но всем без исключения народам, самой человеческой цивилизации?

И здесь мы начинаем думать о Сахарове уже не как об ученом. Что же он за человек, чтобы дойти до такой степени нравственного падения, ненависти к собственной стране и ее народу? В его действиях мы усматриваем также нарушение общечеловеческих норм гуманности и порядочности, обязательных, казалось бы, для каждого цивилизованного человека.

Мы знаем, что Сахаров ходит в больших друзьях у тех в Америке, кто хотел бы смести с лица земли нашу страну, социализм. Эти его друзья все время поднимают шум о “трагической судьбе Сахарова”. Не хотим сейчас говорить об этом беспрецедентном лицемерии. Нет, наше государство, наш народ более чем терпимы по отношению к этому человеку, который спокойно проживает в городе Горьком, откуда и рассылает свои человеконенавистнические творения.

Вот что вспомнилось. Ровно тридцать лет назад, в такие же летние дни, в США произошло одно из самых неправедных, постыдных событий XX века. Власти Америки казнили тогда ученых

511

Этель и Юлиуса Розенбергов. Казнили, основываясь на нелепых, гнусных обвинениях. “Улики” сфабриковали секретные службы США. А, между прочим, в отличие от Сахарова, который призывает к ядерному шантажу против собственной страны, фактически к созданию условий для применения против нас первыми ядерного оружия, Розенберги были не просто невинными людьми, ставшими жертвой безжалостного механизма американского “правосудия”. Они еще и выступали за уничтожение смертоносного оружия. И вообще были честными, гуманными людьми.

Говорить о честности, когда человек по существу призывает к войне против собственной страны, трудно. Несколько столетий назад Эразм Роттердамский сказал, что лишь немногие, чье подлое благополучие зависит от народного горя, делают войны.

Дело, конечно, не в Эразме Роттердамском. А в том, что и в его времена порядочным, думающим людям ненависть не застилала глаза и они не теряли чести и совести.

Академики А. А. Дородницын,

А. М. Прохоров,

Г. К. Скрябин,

А. Н. Тихонов

14. А. Сахаров. Коллегам-ученым (ноябрь 1983)

512

14

Коллегам-ученым¹

Дорогие друзья!

Два года назад ваша поддержка сыграла большую роль в решении важной для меня проблемы выезда к мужу моей невестки Лизы Алексеевой. Сейчас я вновь обращаюсь к вам за помощью в исключительно важном для меня и трагическом деле. Я прошу вас помочь добиться разрешения на поездку за рубеж моей жены для лечения (в первую очередь, для лечения болезни сердца, непосредственно угрожающей ее жизни, а также для лечения и оперирования глаз) и для того, чтобы увидеть и, возможно, привезти в СССР мать.

Лечение моей жены в СССР представляется нам опасным. Поверьте мне, это не мнительность, не аггравация. На протяжении многих лет моя жена подвергается беспрецедентной клевете и самому жестокому давлению – непосредственно и через детей и внуков. Шесть лет назад мы вынуждены были решиться на выезд за рубеж детей и внуков. Это – трагический разрыв семьи, тяжесть которого усугубляется почти полным отсутствием связи. После отъезда детей и – два года назад – Лизы Алексеевой единственным заложником моей общественной деятельности стала моя жена Елена Боннэр. На нее перекладывается ответственность за мои выступления в защиту мира и прав человека. Но это только часть правды, как она мне, к сожалению, рисуется... КГБ очень высоко, по моему мнению, оценивает роль Елены в моей жизни и общественной деятельности и стремится к ее устранению – безусловно моральному и, я имею основания опасаться, физическому. Создалась беспрецедентная и невыносимо тяжелая ситуация. Очень важно, чтобы, думая и говоря о положении Сахарова, вы понимали эту ее узловую особенность.

Дискредитации моей жены служит кампания клеветы. Советская


¹ Печатается по [5].

513

пропаганда именно ее выставляет подстрекательницей всех моих выступлений и сионистским агентом ЦРУ. Только в этом году это утверждение, сдобренное самой подлой и изощренной клеветой о моральном облике и мифических прошлых преступлениях жены, повторено в трех публикациях общим тиражом более 10 миллионов экземпляров, так что прочли сенсационную ложь многие миллионы людей, – это книга Н. Н. Яковлева “ЦРУ против СССР”, 200 тысяч экземпляров, его же статьи в популярных журналах “Смена”, 1 миллион 170 тысяч экземпляров, и “Человек и закон”, 8 миллионов 700 тысяч экземпляров. Выход статей Яковлева совпал по времени с публикацией в газете “Известия” письма от имени академиков А. А. Дородницына, А. М. Прохорова, Г. К. Скрябина, А. Н. Тихонова, в котором умышленно-провокационно искажена моя позиция по вопросам термоядерной войны, мира и разоружения; это тоже, вопреки здравому смыслу, оказалось грузом, “повешенным” на мою жену, используется для провоцирования всеобщей ненависти и травли. В тысячах писем, при встречах на улице, в поезде – соседи по купе и вагону – яростно обвиняют мою жену в том, что она сионистка, подстрекательница, предатель Родины, убийца.

Все это ей приходится выносить вскоре после инфаркта, происшедшего 25 апреля. Инфаркт был обширным, тяжелым, в дальнейшем имели место новые приступы, сопровождавшиеся расширением пораженной зоны. Состояние жены не нормализовалось до сих пор, является угрожающим. Последний, самый тяжелый приступ произошел в октябре.

Наши попытки в мае–июне добиться совместной (ее и моей) госпитализации в больницу Академии наук СССР, что частично уменьшило бы вышеизложенные опасения, оказались безрезультатными – несмотря на то, что прибывшая в Горький комиссия консультантов-медиков подтвердила, что я тоже по состоянию здоровья нуждаюсь в госпитализации. Моя жена осталась фактически вообще без медицинской помощи. У дверей квартиры в Москве (так же, как в Горьком) дежурят милиционеры; врачи, опасаясь за свое положение, боятся ее посещать; квартирный телефон отключен с 1980 года, а телефон-автомат вблизи дома отключен сразу после инфаркта; несомненно, это не случайное совпадение; при внезапном приступе она даже не может вызвать “скорую помощь”.

Я опасаюсь – и мне кажется, имею на то основания, – что при госпитализации, в особенности без меня, но и при мне тоже, она может быть тем или иным способом доведена до смерти (конечно, эта опасность существует и дома). Но даже если эти опасения преувеличены, все равно ни о каком эффективном лечении в условиях массовой травли и непрерывного вмешательства КГБ не может

514

быть и речи. В 1974 году, когда моя жена лежала в Московской глазной больнице, ей тайно передали совет немедленно выписаться ради сохранения жизни и здоровья. С тех пор ситуация обострилась многократно! Сейчас единственным приемлемым для нас решением является поездка жены за рубеж, только это может ее спасти. В сентябре 1982 года Елена Боннэр подала заявление о поездке. В 1982 настоятельно необходимой стала поездка для лечения и оперирования глаз. Эта необходимость полностью сохраняется до сих пор. Но после инфаркта на первое место вышло и стало совершенно неотложным лечение болезни сердца. Ответа на заявление нет до сих пор вопреки существующим правилам. 10 ноября 1983 года я послал письмо главе советского государства Ю. В. Андропову с просьбой о разрешении поездки моей жены.

Я обращаюсь ко всем моим коллегам за рубежом и в СССР, к общественным и государственным деятелям всех стран, к нашим друзьям во всем мире – спасите мою жену Елену Боннэр!

Андрей Сахаров

Ноябрь 1983 года

Горький

15. А. Сахаров. Участникам конференции в Стокгольме (январь 1984)

515

15

Участникам
конференции в Стокгольме¹

Несомненно, участники этой представительной конференции уделят значительное внимание проблеме прав человека, глубоко связанной с международной безопасностью, в особенности судьбе узников совести.

Я вынужден сегодня обратиться к участникам конференции с просьбой по личной причине, имеющей для меня решающее значение. В сентябре 82 года моя жена Елена Боннэр подала заявление на поездку за рубеж для лечения и встречи с матерью, детьми, внуками. Она тяжело больна. К болезни глаз добавилась болезнь сердца: инфаркт в апреле 83 года с последующим расширением пораженной зоны в мае, июне и октябре. Положение ее угрожающее. Лечение моей жены в СССР в условиях тотальной травли, клеветы и непрерывного вмешательства КГБ не может быть эффективным и представляется нам опасным, фактически она оказалась лишенной какой-либо медицинской помощи. Только поездка для лечения за рубеж может спасти ее, а тем самым и меня, так как ее гибель была бы и моей.

10 ноября я послал письмо главе Советского государства Ю. В. Андропову с просьбой способствовать разрешению этого вопроса. Ни на заявление жены, ни на мое письмо нет никакого ответа. Два года назад международная поддержка помогла нашей борьбе за выезд к сыну невестки, ставшей заложником моей общественной деятельности. Сейчас я прошу вас поддержать еще более трудную, еще более трагическую, жизненно важную в личном и общественном плане борьбу за поездку жены. Тех, кто принимает участие в моей судьбе, кто желает мне помочь, я убедительно прошу


¹ Печатается по [5].

516

сосредоточить все усилия именно на этом. Я прошу главы иностранных делегаций, прошу всех участников конференции поддержать мое обращение к Андропову в официальном, в том числе дипломатическом, порядке и в кулуарах конференции.

С глубоким уважением

Андрей Сахаров,
лауреат Нобелевской премии Мира

12 января 1984 года
Горький

16. А. Сахаров. Американскому послу А. Хартману (апрель 1984)

517

16

Американскому послу Артуру Хартману¹

Госдепартаменту США.

Послу США в СССР

Я прошу Вас о предоставлении моей жене Е. Г. Боннэр временного убежища в посольстве США во время моей голодовки с требованием о разрешении ей поездки за рубеж для лечения и встречи с матерью, детьми и внуками. Я при этом не прошу о предоставлении моей жене политического убежища и не возлагаю на Вас ответственность за получение ею разрешения, хотя буду благодарен, если Вы сочтете возможным предпринять шаги в поддержку наших требований.

Два года назад, во время нашей совместной с женой голодовки за выезд невестки к мужу, мы были насильно госпитализированы и разлучены, помещены в разные больницы и ничего не знали друг о друге до последнего дня голодовки. Сейчас же положение гораздо более трудное и опасное. Во время моей голодовки Е. Г. Боннэр, если она не будет находиться в недоступном для КГБ месте, может стать жертвой ненависти КГБ, так сильно проявившейся в последние годы. Я опасаюсь, что она подвергнется насильственной изоляции и бесследно исчезнет, возможно – погибнет. Именно поэтому я обращаюсь к Вам с просьбой о предоставлении ей временного убежища. Выбор именно посольства США не связан с какими-либо политическими расчетами; одна из причин – наличие в посольстве врача.

Я прошу Госдепартамент США и посла США в СССР, если Вы сочтете это возможным, сделать в первые дни нахождения моей жены в посольстве попытку разрешения вопроса о поездке через МИД СССР. Не имея других возможностей, я обращаюсь в Вашем лице также к МИД и послам в СССР других западных государств. Быть может, власти СССР заинтересованы в том, чтобы


¹ Печатается по [5] (см. II том, стр. 73).

518

не предавать это дело излишней огласке, и пойдут навстречу вашим ходатайствам. Если же благоприятного ответа не будет или не будет никакого ответа в течение 5 дней с начала голодовки, я прошу предоставить моей жене возможность через иностранных корреспондентов в Москве обратиться за поддержкой к мировой общественности. Находясь в Горьком в строжайшей изоляции, я не могу сделать этого сам.

Я пишу это письмо в трагический момент нашей жизни. Я надеюсь на Ваше содействие.

С глубоким уважением

Андрей Сахаров

6 апреля 1984 года
г. Горький

17. А. Сахаров. Из письма семье в США

519

17

Из письма семье
в Соединенные Штаты¹

Дорогие Руфь Григорьевна, Таня, Алеша, Лиза, Рема! Целую вас. Позади почти два года жестоких испытаний и волнений для нас с Люсей и для вас. И все это время мы не имели “материальной” связи. Но вы сумели лучше, чем все остальные, понять, что происходит, и эта ваша интуиция, ваши умные действия спасли нас. Краткий рассказ о том, что вам не вполне известно или вовсе неизвестно. В 1984 году мы с Люсей боялись, что во время моей голодовки она окажется во власти КГБ. Я придумал план, согласно которому на время голодовки она просит о временном убежище в посольстве США. Люся очень колебалась и оттягивала начало действий, даже когда мы назначили срок в марте. Наконец, мы окончательно решились начать 13 апреля. 7 апр. она уехала. Но еще в марте я ушиб себе ногу банкой от мусора, и у меня развился гнойник на колене. Уже без Люси мне его вскрыли в поликлинике, но, видимо, недостаточно. 12 апр. ко мне приехали врачи и 13 апр. госпитализировали для нового вскрытия[i]. Люся прилетела 13 апр. (без вещей, без теплой одежды) по моей телеграмме от 12 апр., которую она получила за два часа до того, как за ней приехали из посольства.<...> На время, пока меня возили в больнице по врачам, я неосторожно отдал<...> сумку с документами, которую я всегда носил с собой.<...> Я упустил из виду, что не уничтожил черновик моего письма послу США.<...> Так КГБ стал известен мой план. Мы с Люсей понимали это. Но уже не смогли отступить. 2 мая Люся пыталась вылететь в Москву, была задержана на аэродроме и обыскана. В руки КГБ опять попали документы, в том числе ее письмо вам. Люсе предъяв. обвинение по ст. 1901, вы хорошо знаете ее дело, хотя до вас и не дошел окончательный текст моей надзорной жалобы. Еще до того, как она приехала домой, я начал голодовку,


¹ Печатается по [5].


[i] Нужно, соответственно, 11 и 12 апреля, а в следующей фразе, соответственно, 12 и 11 апреля.

520

приняв слабительное. Вместе с Люсей в дом вошел начальник Обл. КГБ, произнесший “устрашающий” монолог, в котором назвал Люсю “агент ЦРУ Елена Боннэр”. Дальнейшее вам в основном известно. 7 мая меня принуд. госпитализировали. 11 мая меня начали принудительно кормить (внутривенными вливаниями). В этот день у меня произошел микроинсульт (или сильный спазм сосудов головного мозга). 15 мая Люся получила телеграмму: “Елена Георгиевна, мы, дети Андрея Дмитриевича, просим и умоляем вас сделать все возможное, чтобы спасти нашего отца от безумной затеи, которая может привести его к смерти. Мы знаем, что только один человек может спасти его от смерти – это вы. Вы мать своих детей и должны понять нас. В противном случае будем вынуждены обратиться в прокуратуру о том, что вы толкаете нашего отца на самоубийство. Другого выхода не видим, поймите нас правильно. Таня, Люба, Дима”. Эта жестокая, несправедливая по отношению к Люсе телеграмма доставила ей дополнительные страдания и волнения в ее и без того ужасном, почти непереносимом положении. Телеграмма давала “зеленый свет” любым действиям КГБ в отношении нас... Она явилась причиной того, что я не писал своим детям последующие полтора года, до ноября 1985 г.

О последующих событиях, о нашей неслыханной, беспрецедентной изоляции все эти полтора года расскажет вам Люся.

В ноябре 1984 года я переслал (не буду рассказывать как) письмо к Александрову в Президиум АН, в котором просил о помощи в деле поездки Люси. Я описывал пережитое во время насильственного кормления. В заключение я писал, что являюсь единственным академиком, жена которого подвергается массированной бессовестной клевете в печати, беззаконно осуждена как уголовная преступница за действия, которые она совершала в качестве моей жены по моему полномочию, и за действия, которых она вообще не совершала, лишена возможности увидеть близких, лишена медицинской помощи. Я писал, что я не хочу принимать участие во всемирном обмане и прошу считать мое письмо заявлением о выходе из АН, если моя просьба не будет удовлетворена (первонач. срок 1 марта, затем изменил на 10 мая). 16 апр. 1985 я начал новую голодовку. 21 меня насильственно госпитализировали – вновь в б-цу им. Семашко. Люся расскажет, как проходила эта (и другие) госпитализация. С этого дня и до 11 июля я подвергался принуд. кормлению. Часто (не всегда) в этот и последующий “заходы” мое сопротивление носило символический характер. Иногда кормление было крайне мучительным. Меня связывали, мучительно – до синяков – надавливали на мышцы лица, раскрывали рот ложкой и вливали еду второй ложкой, зажимая нос руками или зажимом. Я неизменно отказывался от еды, если “кормящая бригада” приходила не в полном составе (или если я находился

521

вне палаты – но дважды меня затаскивали в палату насильно с помощью гебистов).

Я не знал, что о голодовке известно за рубежом.

11 июля я не выдержал разлуку с Люсей и незнание, что с ней, и написал заявление о прекращении голодовки. В тот же день меня выписали, выписка явно была очень нужна ГБ перед Хельсинки. Две недели мы с Люсей вместе, это было “время жить”, которое дало нам силы для нового “захода”. 25 июля я вновь начал голодовку, 27 июля госпитализирован. За краткий период пребывания на воле был снят скрытой камерой известный вам фильм. Прекратил голодовку и выписан 23 октября. 25 октября получено разрешение на поездку Люси.

Во время принуд. кормления мой вес постоянно падал. Норма моего веса 77–80 кг. Нач. вес в апреле – 64 кг 300 г. При выписке 11 июля 65 кг 800 г. Миним. вес при втором заходе – 62 кг 800 г (13 авг. ). Начиная с этого дня мне стали делать подкожные – в бедра обеих ног – и внутривенные вливания р-ра глюкозы и белковых препаратов (аминокровина, гидролизина, альбумина). Подкожных влив. было 15, а внутривенных 10. Объем вливаний был очень большим, ноги вздувались как подушки и болели.

Самая жестокая мера по отношению к нам – 10-месячная разлука, изоляция друг от друга. Особенно тяжело, непереносимо было Люсе в ее одиночке! Она (говорю о 1985 г. ) не держала голодовки, но похудела больше, чем я. Эти 10 месяцев – вычеркнутое из нашей жизни время, его как бы не было.

В марте 1985 г. Люся подала в Президиум Верх. Совета СССР прошение о помиловании, с просьбой разрешить ей поездку. В 1984 и особенно в 1985 году я писал много писем руководителям страны и в КГБ, в том числе 21 мая 1985 г. Чебрикову и 29 июля 1985 г. Горбачеву. Я указывал причины, по которым поездка Люси жизненно необходима, на ее право увидеть мать, детей, внуков. Подчеркивая, что она является инвалидом 2-й гр. и участником ВОВ все 4 года, тяжело больным человеком, объяснял незаконность ее осуждения. Далее я писал: “Влияние жены в моей общ. деятельности сказалось в большем внимании к конкретным человеческим судьбам, в усилении гуманистической направленности, но никак не на концепциях по общим вопросам... Я готов нести ответственность за мои действия – хотя и считаю примененные ко мне меры несправедливыми и беззаконными. Но для меня совершенно нетерпимо положение, когда ответственность за мои действия переносится на мою жену”. Я писал, что “хочу полностью прекратить общественные выступления (конечно, кроме совершенно исключительных ситуаций), сосредоточившись на научной работе. В случае положительного решения о поездке жены я готов обратиться к западным ученым, ко всем тем, кто выступал в мою защиту,

522

с просьбой прекратить все действия, направленные на изменение моего положения”.

Дважды (31 мая 1985 г. и 5 сент. 1985 г. ) в больницу ко мне приезжал представитель КГБ СССР С. И. Соколов (видимо, большой начальник). В мае он также беседовал с Люсей. Беседа со мной имела жесткий характер, он подчеркивал причины, по которым моя просьба о поездке Люси (а также о поездке детей в СССР) не может быть удовлетворена. Он также давал понять, что я должен дезавуировать свои прежние выступления – в частности, письмо Дреллу, о взрыве в моск. метро, о конвергенции. Два дня перед этим визитом у меня была полная голодовка, кормления не было – так меня “готовили” к беседе. В сентябре Соколов сообщил, что с моим письмом ознакомился Горбачев и дал поручение группе лиц подготовить ответ. Соколов просил меня написать заявление по вопросу о моей секретности и передать жене просьбу написать заявление, согласно которому она обязуется не встречаться за рубежом с представителями масс-медиа и не принимать участия в пресс-конференциях. Меня отпустили на 3 часа к Люсе, и мы выполнили эти просьбы. Я написал, что признаю обоснованность отказа мне в разрешении выезда или поездки за пределы СССР, т. к. в прошлом я имел доступ к особо важным секретным сведениям военного характера, некоторые из которых сохранили, возможно, свое значение до сих пор (обращаю внимание, что эта формулировка, так же как соответствующая формулировка в письме Горбачеву, не имеет отношения к моей депортации в Горький и изоляции, которые я считаю несправедливыми и незаконными). После второго визита Соколова было еще 48 томительных дней и ночей ожидания. Остальное вы знаете.

<...>У меня такое чувство, как бы я тоже вместе с Люсей иду к вам, погружаюсь в пеструю, насыщенную событиями вашу жизнь. Надеюсь, что теперь она войдет в более спокойное, более “семейное” русло. Я надеюсь, что Люсе сделают все необходимое, включая сердце, глаза, зубы, папилому, и что она вернется более здоровой и более спокойной за вас. Целую вас, будьте здоровы и счастливы. Целуйте детей.<...>

Андрей

[24 ноября 1985 г.]

 

P. S. Алеша, в препринте моей статьи “Косм. переходы с изменением сигнатуры метрики” опущено посвящение Люсе. Как это произошло? Можно ли в некоторых рассылаемых адресатам препринтах восстановить посвящение? Для меня это было бы очень важно.

18. А. Сахаров. В прокуратуру и суд (август 1984)

523

18

В прокуратуру и суд¹

Старшему помощнику
прокурора Горьковской области
Колесникову Г. П.
Председателю суда
по делу Е. Г. Боннэр

Заявление

 

Общественная деятельность моей жены Е. Г. Боннэр, отношение к ней властей, ее положение в обществе начиная с 1971–72 годов в значительной степени определяются тем, что она стала моей женой. В частности, я имею основания полагать, что инкриминируемые ей действия она совершала прямо или косвенно по моему полномочию в качестве лица, представляющего меня. Поэтому я считаю следствие и обвинение моей жены независимо от меня неправомерными. Я прошу включить меня в это дело, чтобы я мог принять на себя долю ответственности.

Дополнительно прошу, если дело уже передано в суд, вызвать меня в суд в качестве свидетеля и в качестве ближайшего родственника. Мое нахождение в данный момент в больнице в силу удовлетворительного состояния моего здоровья не может явиться препятствием к вызову меня в суд.

А. Сахаров

 

1 августа 1984 г.
Горький
Областная клиническая больница им. Семашко
Кардиологическое отделение, палата 310


¹ Печатается по [5] (см. II, стр. 101).

19. А. Сахаров. Президенту АН СССР А.П. Александрову (октябрь 1984)

524

19

Президенту АН СССР А. П. Александрову Членам Президиума АН СССР¹

Глубокоуважаемый Анатолий Петрович!

Я обращаюсь к Вам в самый трагический момент своей жизни. Я прошу Вас поддержать просьбу о поездке моей жены Елены Георгиевны Боннэр за рубеж для встречи с матерью, детьми и внуками и для лечения болезни глаз и сердца. Ниже постараюсь объяснить, почему поездка жены стала для нас абсолютно необходимой. Беспрецедентный характер нашего положения, созданная вокруг меня и вокруг моей жены обстановка изоляции, лжи и клеветы вынуждают писать подробно; письмо получилось длинным, прошу извинить меня за это.

Мои общественные выступления – защита узников совести, статьи и книги по общим вопросам сохранения мира, открытости общества и прав человека (основные из них: “Размышления о прогрессе” – 1968 год, “О стране и мире” – 1975 год, “Опасность термоядерной войны” – 1983 год) вызывают большое раздражение властей. Я не собираюсь защищать или объяснять здесь свою позицию. Подчеркну только, что должен нести единоличную ответственность за все свои действия, продиктованные сложившимися на протяжении всей жизни убеждениями. Однако с того момента, как в 1971 году Елена Боннэр стала моей женой, КГБ осуществляет коварное и жестокое решение “проблемы Сахарова” – переложить ответственность за мои действия на нее, устранить ее морально и физически, сломить тем самым и подавить меня, представить в то же время невинной жертвой происков жены (агента ЦРУ, сионистки, корыстолюбивой авантюристки и т. д. ). Если раньше можно было еще сомневаться в сказанном, то массированная


¹ Печатается по [5].

525

кампания клеветы против жены в 1983 году (в 11 млн. экз. ) и в 1984 году (две статьи в “Известиях”) и особенно действия КГБ против нее и меня в 1984 году, о которых я рассказываю ниже, не оставляют в этом сомнения.

Моя жена Елена Георгиевна Боннэр родилась в 1923 году. Ее родители, активные участники революции и гражданской войны, репрессированы в 1937 году. Отец (первый секретарь ЦК партии большевиков Армении, член Исполкома Коминтерна) погиб, мать многие годы провела в лагере и ссылке как ЧСИР (член семьи изменника родины). С первых дней Великой Отечественной войны и до августа 1945 года жена в армии – сначала санинструктор, после ранения и контузии – старшая медсестра санпоезда. Результат контузии – тяжелая болезнь глаз. Жена – инвалид Великой Отечественной войны II группы (по зрению). Всю дальнейшую жизнь она тяжело больна – но это напряженная трудовая жизнь – ученье, работа врача и педагога, семья, деятельная помощь тем, кто в этом нуждается, – близким и далеким людям, уважение и любовь окружающих. Когда наши жизненные пути слились, судьба ее круто меняется. В 1977–78 годах вынуждены эмигрировать в США дети жены Татьяна и Алексей (я считаю их и своими детьми) и наши внуки, после пяти лет притеснений, многократных угроз убийства ставшие фактически заложниками. Произошел трагический разрыв семьи, тяжесть которого усугубляется тем, что мы лишены нормальной почтовой, телеграфной и телефонной связи. С 1980 года в США находится мать жены – сейчас ей 84 года. Увидеть своих близких – неотъемлемое право каждого человека, в том числе и моей жены!

Еще в 1974 году на основании многих фактов нам стало ясно, что никакое эффективное лечение жены в СССР невозможно, более того – опасно, так как оно неизбежно проходит в условиях непрерывного вмешательства КГБ, а теперь также – всеобщей организованной травли. Подчеркну, что эти опасения относятся к лечению именно жены, а не меня. Но они убедительно подтверждаются тем, что делали, подчиняясь КГБ, медики со мной во время 4-месячного вынужденного пребывания в больнице в Горьком, об этом ниже.

В 1975 году, при поддержке мировой общественности, моей жене были разрешены поездки в Италию для лечения глаз (как я предполагаю – по указанию Л. И. Брежнева). Жена ездила в Италию в 1975, 1977 и 1979 годах, лечилась и дважды оперировалась по поводу некомпенсированной глаукомы в Сиене у проф. Фреззотти. Естественно, она должна продолжать лечиться и оперироваться у него же. В 1982 году возникла настоятельная необходимость новой поездки. В сентябре 1982 года жена подала заявление о поездке в Италию для лечения. Обычный срок рассмотрения подобных

526

заявлений – несколько недель, не более пяти месяцев. Жена не получила ответа до сих пор, прошло уже два года.

В апреле 1983 года у моей жены Е. Г. Боннэр произошел обширный крупноочаговый инфаркт (подтвержден справкой лечебного отделения Академии по запросу следственных органов). Состояние ее не нормализовалось до сих пор, имели место многочисленные повторные приступы, сопровождавшиеся расширением пораженной зоны (некоторые из них подтверждены обследованиями врача Академии, в том числе в марте 1984 года). Последний очень тяжелый приступ имел место в августе 1984 года.

В ноябре 1983 года я подал заявление на имя тов. Ю. В. Андропова, а в феврале 1984 – аналогичное заявление на имя тов. К. У. Черненко. В этих заявлениях я просил дать указание о разрешении поездки жены. Я писал: “Поездка... для встречи с матерью, детьми и внуками и... лечения стала для нас вопросом жизни и смерти. Поездка не имеет никаких других целей, кроме указанных выше. Я заверяю Вас в этом”.

В сентябре 1983 года я пришел к выводу, что решение вопроса о поездке невозможно без голодовки (так же, как ранее решение о выезде к сыну невестки Лизы Алексеевой). Жена понимала, что бездействие для меня тяжелее всего. Однако она долго оттягивала начало голодовки. Фактически голодовку я начал в качестве прямой реакции на действия властей.

30 марта 1984 года меня вызвали в ОВИР Горьковской области. Представитель ОВИРа заявила: “По поручению ОВИР СССР сообщаю Вам, что Ваше заявление рассматривается. Однако ответ будет сообщен Вам после Первого мая”.

2 мая жена улетала в Москву. Из окна аэропорта я увидел, что ее задержали у самолета и увезли в милицейской машине. Приехав в квартиру, я выпил слабительное, начав тем самым голодовку с требованием поездки жены. Через час приехала жена, одновременно с ней начальник обл. КГБ, произнесший устрашающую речь, в которой назвал мою жену агентом ЦРУ. Жене в аэропорту был сделан личный обыск и предъявлено обвинение по статье 1901 УК РСФСР, взята подписка о невыезде. Это и был обещанный мне ответ на заявление о поездке! В течение последующих месяцев жену регулярно (3–4 раза в неделю) вызывали на допросы. 9–10 августа состоялся суд, приговоривший ее к 5 годам ссылки, 7 сентября выездная сессия Верховного суда РСФСР (Верховный суд – спецгруппа – специально приехал в Горький) на кассационном заседании оставила приговор в силе. Местом отбывания ссылки назначен г. Горький, т. е. вместе со мной, что создает видимость гуманности. На самом же деле это замаскированное убийство!

Несомненно, вся затея с обвинением и осуждением жены осуществлена КГБ главным образом для того, чтобы максимально затруднить

527

единственно правильное решение о поездке жены. Дело жены, представленное в обвинительном заключении и приговоре, является типичным для судимых по этой статье примером судебного произвола и несправедливости, при этом в особенно обнаженной форме. Статья 1901 УК РСФСР инкриминирует распространение заведомо ложных, клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй (по смыслу статьи – утверждений, ложность которых ясна обвиняемому; однако в известной мне судебной практике, в том числе в деле жены, речь идет об утверждениях, истинность которых несомненна для обвиняемых, т. е. об их убеждениях). В большинстве из 8 пунктов обвинения жене фактически ставится в вину цитирование моих высказываний (даваемых в обвинительном заключении и приговоре в отрыве от контекста). Все эти высказывания касаются второстепенных вопросов, гораздо менее существенных, чем основная идея обсуждения у меня или у жены. Например, по ходу изложения в книге “О стране и мире” я объяснял, что такое сертификаты, и заметил, что в СССР существуют два рода денег (или более). Это (вполне бесспорное) высказывание было упомянуто женой на одной из пресс-конференций в Италии в 1975 году и инкриминировано жене как клеветническое. На самом деле все принадлежащие мне высказывания следовало бы инкриминировать во всяком случае не жене, а мне. Жена, действуя в соответствии со своими убеждениями, выступала моим представителем.

Один из пунктов обвинения использует эмоциональное высказывание жены во время неожиданного для жены прихода к ней французского корреспондента 18 мая 1983 года – через три дня после того, как у жены был диагностирован крупноочаговый инфаркт миокарда. Как Вам известно, в 1983 году мы безуспешно добивались совместной госпитализации в больницу АН. Корреспондент спросил: “Что будет с вами?” Жена воскликнула: “Не знаю, по-моему, нас убивают”. Ясно, что речь не шла об убийстве пистолетом или ножом. А оснований для слов об убийстве косвенном (жены, во всяком случае) было более чем достаточно.

Другой (важный в системе обвинения) пункт – о якобы осуществленном женой в 1977 году изготовлении и распространении одного из документов Московской Хельсинкской группы – основан на явном лжесвидетельстве и полностью опровергнут адвокатом на основании рассмотрения хронологии событий. Свидетель заявил на суде, что один из членов Хельсинкской группы сказал ему о вывозе женой в 1977 году документа Группы. Но сам свидетель был арестован 16 августа этого года до отъезда жены в Италию 5 сентября и поэтому никак не мог после отъезда жены встречаться с кем-либо “с воли”. В ходе допроса свидетель ответил, что он “узнал” о вывозе документа в июле или начале августа,

528

т. е. заведомо до отъезда жены. Кроме того, суд и обвинительное заключение не привели доказательств того, что документ был составлен до отъезда жены (на документе не проставлена дата, что само по себе лишает его юридического значения), и вообще не привели каких-либо подтверждений истинности голословного утверждения свидетеля, к тому же ссылающегося на слова другого человека, в том же, 1977-м, году уехавшего из СССР. Этот эпизод вопреки логике оставлен в приговоре и определении кассационного суда. Отказавшись же от этого пункта обвинения, кассационный суд был бы вынужден отменить весь приговор, в частности потому, что отпадает единственное свидетельское показание во всем деле, и, в частности, отменить, за давностью и отсутствием непрерывности, эпизоды обвинения, относящиеся к 1975 году. Но важней всего, что все пункты обвинения не имеют никакого юридического отношения к содержанию статьи 1901 (предполагающей, как я сказал, заведомую клевету).

Ссылка жены фактически привела для нее к гораздо более тяжелым ограничениям, чем это предусмотрено законом, – к прекращению всех возможностей связи с матерью и детьми, к полной изоляции от друзей, к еще большему уменьшению возможностей эффективного лечения, к фактической конфискации нашего имущества в московской квартире, ставшего для нас недоступным, к потере московской квартиры (замечу, что эта квартира была предоставлена матери моей жены в 1954 году, после ее реабилитации и посмертной реабилитации мужа).

В приговоре жены совершенно отсутствуют те обвинения, которые выставляются против нее в прессе, – ее мнимые преступления в прошлом, ее “моральный облик”, ее “связи” с иностранными спецслужбами – эти обвинения не упоминались на суде вообще. Ясно, что это просто клевета для публики, для презираемого дирижерами от КГБ “быдла”. Последняя статья этого рода – в “Известиях” от 21 мая. В ней настойчиво проводится мысль, что жена все время стремится к выезду из СССР – “хоть через труп мужа”, уже в 1979 году хотела остаться в США, но ей “отсоветовали” (по контексту – спецслужбы США). Вся трагическая и героическая жизнь жены со мной, принесшая ей столько потерь и страданий, опровергает эту инсинуацию. Замечу, что и до замужества со мной жена много раз бывала за рубежом – в Ираке (год работы по оспопрививанию), в Польше, во Франции – и никогда не помышляла стать невозвращенцем. На самом деле именно КГБ больше всего хотело бы, чтобы жена бросила меня – это было бы наилучшей демонстрацией правоты их клеветы. Но вряд ли они надеются на это, они “психологи”. Статью от 21 мая от меня тщательно скрывали – я думаю, чтобы не укрепить в мысли о необходимости добиться победы

529

до встречи с женой, чтобы на нее не пала ответственность за мою голодовку.

Четыре месяца – с 7 мая по 8 сентября – жена и я были полностью изолированы друг от друга и от всего внешнего мира. Жена находилась совершенно одна в пустой квартире, под усиленной “охраной”. Кроме обычного милиционера у входной двери, круглосуточно действовало несколько постов наружного наблюдения, к лоджии пригнали специальный вагончик, в котором постоянно дежурили сотрудники КГБ. Вне дома ее сопровождали две машины с сотрудниками КГБ, пресекавшими возможность даже самого “невинного” контакта с кем-либо на улице. Ее не допускали к зданию областной больницы, где находился я. 7 мая, когда я провожал жену на очередной допрос, в здании прокуратуры меня схватили переодетые в медицинские халаты сотрудники КГБ и с применением физической силы доставили в Горьковскую областную клиническую больницу им. Семашко. Там меня насильно держали и мучили четыре месяца. Попытки бежать из больницы неизменно пресекались сотрудниками КГБ, круглосуточно дежурившими на всех возможных путях побега.

С 11 мая по 27 мая я подвергался мучительному и унизительному принудительному кормлению. Лицемерно все это называлось спасением моей жизни, фактически же врачи действовали по приказу КГБ, создавая возможность не выполнить мое требование разрешить поездку жены!

Способы принудительного кормления менялись – отыскивался самый трудный для меня способ, чтобы заставить меня отступить. 11–15 мая применялось внутривенное вливание питательной смеси. Меня валили на кровать и привязывали руки и ноги. В момент введения в вену иглы санитары прижимали мои плечи. 11 мая (в первый день) кто-то из работников больницы сел мне на ноги. 11 мая до введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество малым шприцем. Я потерял сознание (с непроизвольным мочеиспусканием). Когда я пришел в себя, санитары уже отошли от кровати к стене. Их фигуры показались мне страшно искаженными, изломанными (как на экране телевизора при сильных помехах). Как я узнал потом, эта зрительная иллюзия характерна для спазма мозговых сосудов или инсульта. У меня сохранились черновики записок к жене, написанных в больнице (почти все эти записки, кроме совершенно не информативных, не были переданы жене, так же как и ее записки мне и посланные ею книги). В моей записке от 20 мая (первой после начала принудительного кормления), так же как еще в одном черновике того же времени, бросается в глаза дрожащее, изломанное написание букв, а также двукратное повторение букв во многих словах (в основном гласных – “руука” и т. п. ). Это тоже очень характерный признак спазма мозговых

530

сосудов или инсульта, носящий объективный и документальный характер. В более поздних записках повторения букв нет, но сохраняется симптом дрожания. Записка от 10 мая (до начала принудительного кормления, 9-й день голодовки) – совершенно нормальная. Я очень смутно помню свои ощущения периода принудительного кормления (в отличие от периода 9–10 мая). В записке от 20 мая написано: “Хожу еле-еле. Учусь”. Как видно из всего вышесказанного, спазм (или инсульт?) 11 мая не был случайным – это прямой результат примененных ко мне медиками (по приказу КГБ) мер!

16–24 мая применялся способ принудительного кормления через зонд, вводимый в ноздрю. Этот способ кормления был отменен 25 мая якобы из-за образований язвочек и пролежней по пути введения зонда; на самом же деле, как я думаю, из-за того, что способ был бы для меня слишком легким, переносимым (хотя и болезненным). В лагерях это способ применяют месяцами, даже годами.

25–27 мая применялся наиболее мучительный и унизительный, варварский способ. Меня опять валили на спину на кровать, без подушки, привязывали руки и ноги. На нос надевали тугой зажим, так что дышать я мог только через рот. Когда же я открывал рот, чтобы вдохнуть воздух, в рот вливалась ложка питательной смеси или бульона с протертым рисом. Иногда рот открывался принудительно, рычагом, вставленным между деснами. Чтобы я не мог выплюнуть питательную смесь, рот мне зажимали, пока я ее не проглочу. Все же мне часто удавалось выплюнуть смесь, но это только затягивало пытку. Особая тяжесть этого способа кормления заключалась в том, что я все время находился в состоянии удушья, нехватки воздуха (что усугублялось плохим положением тела и головы). Я чувствовал, как бились на лбу жилки, казалось, что они вот-вот разорвутся. 27 мая я попросил снять зажим, обещав глотать добровольно. К сожалению, это означало конец голодовки (чего я тогда не понимал). Я предполагал потом, через некоторое время (в июле или в августе), возобновить голодовку, но все время откладывал. Мне оказалось психологически трудным вновь обречь себя на длительную – бессрочную – пытку удушья. Гораздо легче продолжать борьбу, чем возобновлять.

Очень много сил отнимали у меня в последующие месяцы утомительные и совершенно бесплодные “дискуссии” с соседями по палате. Я был помещен в двухместной палате, меня не оставляли наедине, это явно тоже была часть комплексной тактики КГБ. Соседи менялись, но все они всячески пытались внушить мне, какой я наивный и доверчивый человек и какой профан в политике (в обрамлении лести, какой я ученый). Жестоко мучила почти полная бессонница – от перевозбуждения после разговоров и еще больше

531

от ощущения трагичности нашего положения, от тревожных мыслей о тяжело больной жене (фактически – по меркам обычной жизни – полупостельной и зачастую просто постельной больной), оставшейся в одиночестве и изоляции, от горьких упреков самому себе за допущенные ошибки и слабость. В июне и июле мучили сильнейшие головные боли после устроенного медиками спазма (инсульта?).

Я не решался возобновить голодовку, в частности опасаясь, что не сумею довести ее до победы и только отсрочу встречу с женой (что все равно нам предстояла четырехмесячная разлука, я не мог предположить).

В июне я обратил внимание на сильное дрожание рук. Невропатолог сказал мне, что это – болезнь Паркинсона. Врачи стали настойчиво внушать мне, что возобновление голодовки неминуемо приведет к быстрому катастрофическому развитию болезни Паркинсона (клиническую картину последних стадий этой болезни я знал из книги, которую мне дал “для ознакомления” главный врач; это тоже был способ психологического давления на меня). В беседе со мной главный врач О. А. Обухов сказал: “Умереть вам мы не дадим. Я опять назначу женскую бригаду для кормления с зажимом, у нас есть и кое-что еще. Но вы станете беспомощным инвалидом” (кто-то из врачей пояснил: не сможете даже сами надеть брюки). Обухов дал понять, что такой исход вполне устраивает КГБ, который даже ни в чем нельзя будет обвинить (болезнь Паркинсона привить нельзя).

То, что происходило со мной в Горьковской областной больнице летом 1984 года, разительно напоминает сюжет знаменитой антиутопии Орвелла, по удивительному совпадению названной им “1984 год”. В книге и в жизни мучители добивались предательства любимой женщины. Ту роль, которую в книге Орвелла играла угроза клетки с крысами, в жизни заняла болезнь Паркинсона.

Я решился на возобновление голодовки, к сожалению, лишь 7 сентября, а 8 сентября меня срочно выписали из больницы. Передо мной встал трудный выбор – прекратить голодовку, чтобы увидеть жену после четырех месяцев разлуки и изоляции, или продолжать голодовку, насколько хватит сил, – при этом наша разлука и полное незнание того, что делается с другим, продолжается неопределенное время. Я не смог принять второе решение, но сейчас жестоко мучаюсь тем, что, может быть, упустил шанс спасения жены. Только встретившись с женой, я узнал, что суд уже состоялся, и его подробности, она же – что я подвергался мучительному принудительному кормлению.

Особенно меня волнует состояние здоровья жены. Я думаю, что единственная возможность спасения жены – скорая поездка за рубеж. Ее гибель была бы и моей гибелью.

532

Сегодня моя надежда – на Вашу помощь, на Ваше обращение в самые высокие инстанции для получения разрешения на поездку жены.

Я прошу о помощи Президиум Академии наук СССР и лично Вас как Президента Академии и как человека, лично знавшего меня многие годы.

Так как жена осуждена на ссылку, ее поездка, вероятно, возможна только в том случае, если Президиум Верховного Совета СССР своим указом приостановит на время поездки действие приговора (подобный прецедент имел место в Польше и в самое последнее время – в СССР) или Президиум Верховного Совета или другая инстанция вообще отменит приговор, с учетом того, что жена – инвалид Великой Отечественной войны II группы, перенесла крупноочаговый инфаркт миокарда, ранее не судима, имеет 32-летний стаж безупречной трудовой деятельности. Этих аргументов должно быть достаточно для Президиума Верховного Совета; для Вас же добавлю, что жена осуждена несправедливо и беззаконно, даже с чисто формальной точки зрения, фактически за то, что она – моя жена и ее не хотят пустить за рубеж.

Я повторяю свое заверение, что поездка не имеет никаких других целей, кроме лечения и встречи с матерью, детьми и внуками, в частности не имеет целей изменения моего положения. Жена может со своей стороны дать соответствующие обязательства. Она может также дать обязательства не разглашать подробности моего пребывания в больнице (если это условие будет нам поставлено).

Я – единственный академик в истории АН СССР и России, чья жена осуждена как уголовная преступница, подвергается массированной и подлой, провокационной публичной клевете, фактически лишена медицинской помощи, лишена связи с матерью, детьми и внуками. Я единственный академик, ответственность за действия которого перелагается на жену. Это мое положение – ложное, оно абсолютно непереносимо для меня. Я надеюсь на Вашу помощь.

Если же Вы и Президиум АН СССР не сочтете возможным поддержать мою просьбу в этом самом важном для меня трагическом деле о поездке жены или если ваши ходатайства и другие усилия не приведут к решению проблемы до 1 марта 1985 года – я прошу рассматривать это письмо как заявление о выходе из Академии наук СССР.

Я отказываюсь от звания действительного члена АН СССР, которым я при других обстоятельствах мог бы гордиться. Я отказываюсь от всех прав и возможностей, связанных с этим званием, в том числе от зарплаты академика, что существенно, ведь у меня нет никаких сбережений.

Я не могу, если жене не будет разрешена поездка, продолжать

533

оставаться членом Академии наук СССР, не могу и не должен принимать участие в большой всемирной лжи, частью которой является мое членство в Академии.

Повторяю, я надеюсь на Вашу помощь.

С уважением

А. Сахаров

15 октября 1984 г.

P. S. Если это письмо будет перехвачено КГБ, я, тем не менее, выйду из Академии наук СССР. Ответственность за это ляжет на КГБ.

Замечу, что ранее (во время голодовки) я послал Вам 4 телеграммы и письмо.

P. P. S. Письмо написано от руки, т. к. пишущие машинки (так же, как многое другое – книги, дневники, рукописи, фотоаппарат, киноаппарат, магнитофон, радиоприемник) отобраны при обыске.

P. P. P. S. Прошу подтвердить получение Вами этого письма.

20. А. Сахаров. Жалоба в порядке надзора (декабрь 1984)

534

20

Жалоба в порядке надзора (декабрь 1984)¹

Прокурору РСФСР
от Сахарова Андрея Дмитриевича,
академика;
Горький-137, просп. Гагарина, 214,
кв. 3.

Жалоба в порядке надзора

по делу Боннэр Елены Георгиевны, моей жены,
осужденной по ст. 1901 УК РСФСР с применением
ст. 43 УК РСФСР на 5 лет ссылки приговором
Горьковского областного суда от 10 августа 1984 года,
оставленным без изменения Судебной коллегией
по уголовным делам Верховного суда РСФСР 7 сент.

1 августа 1984 года я направил заявление на имя следователя и председателя суда по делу моей жены Боннэр Е. Г., копия заявления прилагается. Я настаиваю на утверждениях и просьбах, содержащихся в этом заявлении. От следователя, старшего помощника прокурора Горьковской области Г. П. Колесникова, я получил ответ, согласно которому мое заявление передано в Судебную коллегию по уголовным делам Горьковского областного суда. Однако мое заявление не приобщено к судебному делу Е. Г. Боннэр, содержащиеся в нем просьбы судом не рассматривались. Все это является серьезным процессуальным нарушением. Я не был вызван в суд по делу моей жены в качестве свидетеля, а также не был предупрежден о дате суда. Таким образом, никто из родственников (а также друзей и знакомых) жены не имел возможности присутствовать на суде, что представляет собой нарушение принципа гласности. Процессуальным нарушением является также проведение суда и (по моему мнению) следствия в г. Горьком, поскольку


¹ Печатается по [5] (см. II том, стр. 119).

535

моя жена до предъявления ей обвинения и взятия подписки о невыезде из Горького проживала в г. Москве по адресу: ул. Чкалова, д. 48б, кв. 68 и поскольку ни один из инкриминируемых ей эпизодов не имел отношения к г. Горькому.

Обвинительное заключение, приговор и определение кассационного суда по делу моей жены не являются, по моему мнению, обоснованными, содержат фактические и концептуально неправильные утверждения и оценки, пристрастны и необъективны. По одному из центральных эпизодов обвинение, как я утверждаю, основано на лжесвидетельстве.

Я начну с обсуждения этого эпизода, для которого обвинительное заключение и суд первой и второй инстанций не доказали самого факта инкриминируемых действий и уклонились от обсуждения неопровержимых, по моему мнению, доводов защитника и подсудимого.

Моей жене инкриминировано участие в составлении и распространении документа Московской Хельсинкской группы, озаглавленного “Итоговый документ к Совещанию в Белграде”. Как написано в обвинительном заключении, приговоре и определении кассационного суда, участие в составлении подтверждается также наличием подписи моей жены в опубликованном в печати (в издательстве “Хроника-пресс” в Нью-Йорке) тексте документа. Кроме этой публикации, никаких других доказательств участия моей жены в составлении и распространении не имеется. Суду не был представлен подлинник документа, под которым была бы собственноручная подпись жены. Не доказано, что документ был составлен до отъезда Е. Г. Боннэр в Италию (в опубликованном тексте не указана дата составления документа, что само по себе лишает его юридического значения). На суде Е. Г. Боннэр заявила, что она узнала о существовании документа уже находясь в Италии, по телефону, и по телефону же дала согласие поставить свою подпись под документом. Приговор и определение не приводят контраргументов этому показанию моей жены и даже не упоминают о нем, используя из него только то, что Боннэр подтвердила свою подпись.

Особенно существенна полная несостоятельность ссылки на показания Ф. Сереброва, поскольку это единственный аргумент, якобы доказывающий участие Е. Г. Боннэр в распространении документа, и вообще единственные свидетельские показания, на которые ссылается приговор и определение кассационного суда во всем деле моей жены. Свидетель Ф. Серебров в суде утверждал, что П. Г. Григоренко (один из членов Московской Хельсинкской группы) сказал ему, что Е. Г. Боннэр вывезла в Италию “Итоговый документ к Совещанию в Белграде”, в составлении которого она принимала участие. Но это явное лжесвидетельство, во всяком случае в вопросе распространения. Моя жена Е. Г. Боннэр выехала

536

для лечения в Италию 5 сентября 1977 года. Ф. Серебров был арестован 16 августа 1977 года, за 20 дней до отъезда жены, что подтверждается имеющимися в деле документами. Ф. Серебров после своего ареста никогда не видел П. Г. Григоренко, выехавшего из СССР в ноябре того же года. Это хронологическое несоответствие подробно обсуждалось в судебном заседании суда 1-й инстанции. На прямой вопрос адвоката Резниковой свидетелю Сереброву, как объяснить указанное несоответствие, Серебров не мог ничего ответить и просто промолчал. В кассационном выступлении адвоката и в кассационной жалобе вновь подчеркнуто, что Григоренко никак не мог до 16 августа говорить о вывозе моей женой какого-либо документа 5 сентября. Но вся эта дискуссия (устная и письменная) полностью проигнорирована в приговоре и в определении Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. В определении даже не упомянуто, что адвокат Резникова оспаривала показания Ф. Сереброва в части, касающейся распространения “Итогового документа к Совещанию в Белграде”. Я рассматриваю вышесказанное как проявление необъективности и предвзятости судов первой и второй инстанций и как основание для опротестования приговора.

Статья 1901 УК РСФСР инкриминирует “распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй”. Законодатель не уточняет, должны ли эти утверждения (“измышления”) быть заведомо ложными для обвиняемого в момент акта распространения или же их ложность должна быть ясна только для членов суда. Поскольку взгляды и оценки членов суда могут существенно отличаться от взглядов обвиняемого в силу различной доступной им информации и по идеологическим причинам, этот вопрос очень важен для практического применения статьи 1901. Если исходить из того, что статья 1901 не предусматривает уголовного преследования за убеждения, то несомненно, что правильна первая трактовка и суд должен обязательно доказать, что обвиняемый (подсудимый) сознательно распространял ложь, т. е. не просто ложные утверждения, а такие, ложность которых была ему очевидна. Такая точка зрения, в частности, отражена в Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР (издательство “Юридическая литература”, 1971, ред. проф. Анашкин, проф. Карпец, проф. Никифоров, стр. 403–404, пп. 2 и 9а). Но в определении суда 2-й инстанции по делу моей жены мы, напротив, читаем: “Ознакомление с содержанием (выделено мной. – А. С.) интервью, данных осужденной, и подписанных ею документов свидетельствует о том, что они содержат заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй”. Т. е. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР (так же, как суд 1-й инстанции)

537

вообще не считает необходимым доказывать, что моя жена распространяла ложь, таким образом фактически эти суды стоят на позиции преследования за убеждения.

Я прошу прокурора РСФСР обратить особое внимание на это обстоятельство. Я считаю, что столь неправильная трактовка статьи 1901 является безусловным основанием для отмены приговора.

В определении по делу моей жены утверждается, что “нарушение прав человека в отношении конкретных лиц, на которые указывала Боннэр, не имело места, указанные лица осуждены за совершенные преступления в установленном законом порядке”. Но, по убеждению моей жены (и по моему убеждению), на основании известных нам сведений о процессах многих лиц, они были осуждены незаконно, а именно – за их убеждения, и являются узниками совести (не прибегавшими к насилию и не призывавшими к нему). Для моей жены, как и для меня, сам факт приговора не может являться доказательством правильности осуждения, необходимо конкретное рассмотрение, в частности с учетом того, что суды систематически применяют вышеуказанную неправильную трактовку понятия заведомой ложности при обвинении по ст. 1901 УК РСФСР и систематически нарушают принцип гласности в отношении обвиняемых по политическим статьям.

Как я указывал в своем заявлении от 1 августа 1984 года, бЧльшая часть инкриминируемых жене высказываний на самом деле является изложением моего мнения или буквальным цитированием (на пресс-конференции в Италии в 1975 году и на Нобелевской церемонии и Нобелевской пресс-конференции в Норвегии в том же году, а также на пресс-конференции в январе 1980 года, после моей незаконной депортации в Горький). Жена в соответствии со своими убеждениями выступала в этих случаях моим полномочным представителем. Она всегда отмечала, что это именно моя точка зрения.

Совершенно очевидно, что судить ее за эти высказывания, не предъявляя обвинения мне и даже не вызывая меня в качестве свидетеля, совершенно неправомерно. Я готов отвечать за эти высказывания, соответствующие моим убеждениям. Жена же должна быть освобождена от ответственности за них!

Для обвинительного заключения, приговора суда 1-й инстанции и определения суда 2-й инстанции характерно неточное и пристрастное, вырванное из контекста цитирование или изложение высказываний жены. Типичный пример. Жене инкриминируется утверждение, что “в советских газетах печатается сплошная ложь”. Но при этом в качестве единственного доказательства предъявляется цитата из статьи в газете “Русская мысль”, представляющей собой вольное изложение одного из интервью жены в двойном переводе. При этом все содержание пространной статьи о

538

моем пребывании в Горьком в обвинительном заключении и судом не обсуждается. На самом деле, жена никогда не употребляет таких обобщенных выражений, как “сплошная ложь”. Я обращаю внимание прокурора на неправомерность использования в качестве доказательства вины неавторизованного текста.

Особенно возмутительно с нравственной точки зрения использование в обвинительном заключении и приговоре эмоционального ответа жены во время неожиданной для нее встречи с французским корреспондентом через три дня после того, как у нее был диагностирован инфаркт. В обвинительном заключении, определении суда второй инстанции и (по-видимому) в приговоре утверждается, что якобы жена говорила, что “советское правительство создало условия, чтобы убить академика и ее”. Однако, ознакомившись с текстом телеинтервью, можно убедиться, что таких слов там нет. В действительности – на вопрос “Что же с вами будет?” жена ответила: “Не знаю, по-моему, нас просто убивают”. Речь не шла об убийстве из пистолета. Косвенно же нас, особенно жену, действительно убивают – мы убеждены в этом, – убивают травлей и клеветой в печати (только за один 1983 год тиражом 11 млн. экземпляров), фактическим лишением эффективной медицинской помощи, обысками, изнурительными допросами и судом тяжелобольного человека, лишением нормальной связи с матерью, детьми и внуками. А меня убивают тем, что медленно убивают ее!

Важным основанием опротестования приговора является неправильное применение судом статьи 43 УК РСФСР. В приговоре не упомянуто, что моя жена является инвалидом Великой Отечественной войны II группы и что она перенесла крупноочаговый инфаркт миокарда (о чем имеются справки в деле), не упомянуто, что она больна хроническим увеитом и некомпенсированной глаукомой, перенесла три глазные операции и кардинальную операцию по поводу тиреотоксикоза, а также не упомянуто, что жена имеет стаж 32 года безупречной трудовой деятельности. Указаны только возраст жены и то, что она ранее не была судима. Согласно кодексу (статья 43 УК РСФСР), перечисление в приговоре способствующих смягчению приговора обстоятельств является обязательным. Применяя статью 43, суд был обязан назначить наказание ниже наиболее мягкого наказания, предусмотренного статьей 1901 УК РСФСР, т. е. назначить наказание ниже, чем штраф. Ссылка таким наказанием не является.

Резюмирую. Основанием для отмены приговора суда 1-й инстанции и определения суда 2-й инстанции является отсутствие состава преступления в действиях моей жены Е. Г. Боннэр, в частности отсутствие заведомой ложности в инкриминируемых высказываниях Е. Г. Боннэр, соответствующих ее убеждениям. Важными основаниями для отмены приговора являются также использование

539

в обвинительном заключении, приговоре и определении явно лжесвидетельских показаний Ф. Сереброва – единственного упомянутого в приговоре свидетеля по делу, допущенное фактическое нарушение принципа гласности и неправильное применение судом статьи 43 УК РСФСР.

Исходя из вышеизложенного, я прошу прокурора РСФСР истребовать настоящее дело в порядке надзора для отмены приговора Горьковского областного суда и определения Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР.

А. Сахаров


29 ноября 1984 г.
г. Горький

Приложения

1. Копия определения Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР.

Копия приговора Горьковского областного суда не может быть приложена, т. к. выданная моей жене копия утрачена. Председатель суда по делу зам. председателя Горьковского облсуда Воробьев В. Н. отказал в выдаче копии взамен утраченной, сославшись на то, что к жалобе в порядке надзора нет необходимости прилагать копию приговора.

2. Копия заявления А. Д. Сахарова на имя помощника прокурора Горьковской области Г. П. Колесникова и председателя суда по делу Е. Г. Боннэр (фамилия председателя суда Воробьев).

* * *

Жалоба отослана ценным письмом 11. 12. 84, уведомление о вручении датировано 17. 12. 84.

Копия приговора, выданная моей жене, была похищена из квартиры в августе 1984 года.

6. 2. 85 я получил ответ из Прокуратуры РСФСР от 31. 1. 85 за № 13-108-84, подпис. прокурором отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности В. М. Яковлевым. В ответе нет обсуждения ни одного из моих аргументов. Жалоба оставлена без удовлетворения.

540

* * *

Президенту АН СССР А. П. Александрову

Глубокоуважаемый Анатолий Петрович!

Я посылаю Вам копию своей надзорной жалобы по делу жены, в которой более подробно, чем это было сделано в моем письме Вам (переданном в ноябре 1984 г. ), показана беззаконность ее осуждения, и копию ответа прокуратуры РСФСР. Также посылаю копию прошения о помиловании, которое подает моя жена. Быть может, эти документы (особенно прошение о помиловании) будут Вам полезны, если Вы сочли возможным поддержать меня в деле о поездке жены. У меня есть серьезные сомнения, дойдет ли прошение жены до Президиума Верховного Совета СССР. Если Вы сочтете это целесообразным, я прошу Вас способствовать передаче прошения Председателю Президиума Верховного Совета СССР.

Я прошу Вас сообщить мне о Вашем решении по моей просьбе и о ходе дела то, что представляется Вам необходимым. Я прошу Вас прислать ко мне в Горький Вашего представителя для выяснения на месте всех неясных вопросов. Быть может, также целесообразна присылка врачей Академии (кардиолога и окулиста) для обследования состояния здоровья моей жены, ухудшившегося после последнего обследования ее в марте 1984 г. (тогда ее осмотрел проф. Сыркин). Но основные данные о ее здоровье уже имеются в Медотделе Академии (крупноочаговый инфаркт миокарда, частые тяжелые и длительные приступы стенокардии, увеит – последствие контузии – и вторичная глаукома с прогрессирующим сужением поля зрения, облитерирующий эндоартериит, хронический дискогенный радикулит, три глазных и кардинальная тиреотоксикозная операции, необходимость использования глазных лекарств, губительных для сердца, и сердечных, вредных для глаз). Летом 1984 г. по запросу следственных органов Медотдел выслал справку о состоянии здоровья жены, приобщенную к ее делу.

Я надеюсь, что сообщенное мною в предыдущем письме решение выйти из Академии 1 марта 1985 года, если до этого не будет получено разрешение о поездке жены для лечения и встречи с близкими, помогает в Ваших ходатайствах. Это мое решение о выходе из АН остается в силе. Однако я предполагаю, что в связи с болезнью К. У. Черненко у Вас могли возникнуть задержки с выполнением моей просьбы. Поэтому, а также с учетом трудностей связи, я откладываю на 1,5 месяца свой выход из АН при отсутствии разрешения поездки, т. е. заменяю дату 1 марта на 15 апреля.

Я готов также к другим шагам, кроме упомянутых в письме, если они помогут в вопросе о поездке жены, в том числе и к такой

541

острой мере, как возобновление голодовки. Я пойду на этот шаг в условиях крайней необходимости, ясно сознавая всю меру его опасности для меня и – в особенности – для моей жены.

Убивая мою жену – провокационной клеветой в печати, лишая ее возможности увидеть мать, детей и внуков, фактически лишив тяжелобольного человека эффективной медицинской помощи, подвергнув изнурительным допросам, суду и беззаконному осуждению, подвергнув режиму ссылки с обязательными явками на регистрацию под угрозой насильственного привода в любую погоду при любых приступах – власти убивают и меня.

Как я Вам писал, я хочу и надеюсь прекратить свои общественные выступления. Я готов к пожизненной ссылке. Но гибель моей жены (неизбежная, если ей не разрешат поездку) будет и моей гибелью.

С уважением

А. Сахаров


2 февраля 1985 года
г. Горький

 

21. Служебная характеристика Е.Г. Боннэр

542

21

Служебная характеристика¹
на Боннэр Елену Георгиевну 1922 года рождения,
лейтенанта мед. службы, члена ВЛКСМ с 1939 г.

т. Боннэр Е. Г. находилась на службе в ВСП № 122 с декабря 1941 г. по октябрь 1942 г. в качестве младшей мед. сестры и с октября 1942 г. по 18 июня 1945 в качестве старшей мед. сестры. Квалифицированная мед. сестра, выросшая на практической работе, себя проявила как толковый, энергичный работник, заслуженно пользуясь большим авторитетом как среди раненых, так и руководимого ею персонала. Кроме выполнения прямых обязанностей как старшая медицинская сестра по обслуживанию 6 вагонов для легкораненых она привлекалась к погрузочно-разгрузочным операциям. Хорошо наладила плацкартную систему.

Принимала активное участие в организации политико-воспитательной работы с личным составом поезда в качестве агитатора и групповода полит. занятий.

С февраля 1942 г. до 1945 г. работала секретарем комсомольской организации на ВСП. За образцовое выполнение своих служебных обязанностей имеет ряд благодарностей и занесена на Доску Почета ВСП 122.

Нач. ВСП 122

майор м/сл. (подпись)


¹ Печатается по [5].

22. Е. Янкелевич. ТАСС и ‘Известия’ о Сахаровых

543

22

ТАСС и “Известия” о Сахаровых¹

В мае – июне 1984 года ТАСС уделил беспрецедентное внимание Сахарову и Боннэр, выпустив о них четыре заявления в течение одного месяца.

Ниже следуют отрывки из первого заявления ТАСС, опубликованного 4 мая в газете “Известия”.

Подоплека провокации

<...>Особое место в этих грязных махинациях наши противники отводят известному антисоветчику Сахарову, антигражданское поведение которого давно заклеймено советскими людьми.

Следует сказать и о жене Сахарова Боннэр Е. Г., которая не только постоянно подталкивает своего мужа на враждебные Советскому государству поступки, но и сама совершает такие действия, о чем неоднократно сообщалось в печати. Она же выступает и в роли посредника между реакционными кругами на Западе и Сахаровым. В течение ряда лет, причем отнюдь не бескорыстно, Боннэр промышляет тем, что снабжает западные антисоветские центры беспардонной клеветой и злобными пасквилями, чернящими нашу страну, наш строй и советских людей.<...>

Как стало недавно известно компетентным советским органам, по тщательно разработанному сценарию и при участии американских дипломатов была подготовлена далеко идущая операция, в соответствии с которой имелось в виду, что Сахаров объявит очередную голодовку, а тем временем Боннэр получит “убежище” в посольстве США в Москве. По этому плану пребывание Боннэр в посольстве должно было быть использовано для встреч с иностранными корреспондентами и передачи за границу клеветнических


¹ Написано Ефремом Янкелевичем в августе 1986 г. специально для [5]. Печатается по [5].

544

измышлений о Советском Союзе и всякого рода фальшивых материалов о положении ее мужа Сахарова.

Эти скоординированные действия должны были послужить сигналом для развертывания на Западе, прежде всего в США, антисоветской кампании.

Одновременно намечалось попытаться под надуманным предлогом – состояние здоровья – организовать выезд Боннэр за границу, где она должна была стать одним из лидеров антисоветского отребья, находящегося на содержании западных спецслужб.

В результате своевременно принятых советскими правоохранительными органами мер эта операция была сорвана. Американской стороне было сделано официальное представление с изложениями фактов прямой причастности сотрудников посольства США в Москве к этой провокации и требованием прекратить такие недопустимые действия.

Организаторы этой провокации затем оказались застигнутыми врасплох. Тем не менее, они пытаются изворачиваться, уйти от ответственности, лицемерно разглагольствуют о том, что ими движут якобы какие-то гуманные соображения и ничто другое<...>

 

(18 мая американское посольство в Москве и государственный департамент США подтвердили, что получили письмо Сахарова с просьбой предоставить Боннэр временное убежище в посольстве. Они отрицали, что обсуждали эту просьбу с Боннэр, оставившей письмо в посольской машине (см. стр. 74 второго тома). В последующих заявлениях ТАСС, тем не менее, утверждал, что сотрудники посольства “вынуждены были признать, что дирижировали всей этой антисоветской кампанией”, а также признались в том, что эта кампания провалилась. )

<...>Те, кто проливает крокодиловы слезы по поводу “тяжелой участи” Сахарова, предпочитают умалчивать, что они пытаются поднять на щит человека, который втаптывает в грязь свой народ, открыто призывает к войне, к применению ядерного оружия против собственной страны, проповедует человеконенавистнические идеи. Предпочитают умалчивать они и о том, что Советское государство проявляет великодушие и терпение по отношению к этому человеку, дает ему возможность сойти с опасного пути, восстановить себя в глазах своих сограждан.<...>

В заявлении не упоминалось ни о голодовке Сахарова, ни об обвинениях, выдвинутых против Боннэр. Скорее, из заявления можно было понять, что Сахаров отказался от планов голодовки. Однако после того, как Боннэр не вернулась в Москву, как ожидалось, 2 мая, заявление в “Известиях” заставляло предположить,

545

что она задержана в Горьком. 6 мая математик Ирина Кристи, друг Сахаровых, поехала в Горький. Проведя ночь в горьковском отделении милиции, она вернулась в Москву 8 мая и рассказала западным корреспондентам о своем кратком разговоре с Сахаровыми (см. стр. 83 второго тома). Почти одновременно с пресс-конференцией Кристи и независимо от нее Татьяна и Ефрем Янкелевич в Нью-Йорке передали журналистам заявление Сахарова о голодовке, написанное им заранее в январе 1984 года.

Более полугода сообщение Кристи оставалось единственным достоверным свидетельством о положении Сахаровых, известным на Западе. После возвращения в Москву Ирина Кристи провела четыре месяца под домашним арестом.

Последующие заявления ТАСС были, несомненно, вызваны сильной реакцией Запада на сообщение о голодовке Сахарова. Советская позиция, повторяемая в этих заявлениях, сводилась вкратце к следующему:

1. Боннэр здорова и не нуждается в лечении за границей.

2. Если бы она нуждалась в специальном лечении, она могла бы получить его в Советском Союзе, лучшее в мире и бесплатно.

3. Хотя в прошлом ей разрешалось ездить за границу под предлогом лечения, она использовала заграничные поездки для проведения антисоветской деятельности. Этим она намеревалась заниматься и теперь.

4. Так называемая “голодовка”, объявленная Сахаровым, является частью антисоветской кампании, задуманной и координируемой “специальными службами США”; Сахаровы принимают в этой кампании добровольное участие.

Голодовка Сахарова совпала с периодом крайнего ужесточения советской внешней политики и обострения советско-американских отношений. Май 1984 года начался решением советских властей бойкотировать Олимпийские игры в Лос-Анджелесе и закончился заявлением маршала Устинова об увеличении числа советских атомных подводных лодок у побережья США (якобы в ответ на размещение американских ракет в Европе). По-видимому, этим и объясняются настойчивые попытки ТАСС объяснить голодовку Сахарова интригами Белого дома и представить ее как проблему советско-американских отношений.

Искренность антиамериканских чувств советского правительства не вызывает сомнений. Сомнительна искренность обвинений. Советские власти вряд ли могли всерьез подозревать американскую администрацию в причастности к голодовке Сахарова или к попытке Боннэр искать убежища в американском посольстве. По сообщению известных американских журналистов Эванса и Новака, 23 апреля представители государственного департамента предупредили советское посольство о готовящейся Сахаровым голодовке

546

и о том, что его смерть приведет к еще большему ухудшению советско-американских отношений (“Вашингтон пост”, 21 мая 1984 года).

Первые два пункта советской позиции излагались в заявлении ТАСС от 18 мая (приводится в переводе с английского):

Больное воображение провокаторов

Состояние здоровья Елены Боннэр, жены академика Сахарова, в последнее время подробно обсуждается на Западе. Западная пропаганда подняла крик о “трагическом” положении Боннэр, которая якобы находится в “безнадежном” состоянии и поэтому должна немедленно уехать для лечения за границей.

В то же время в печати и в высоких официальных кругах, особенно в Соединенных Штатах, утверждается, что Боннэр якобы арестована и лишена необходимой медицинской помощи.

Все это – не более чем плод больного воображения организаторов этой новой антисоветской кампании. Начать с того, что до недавнего времени “тяжелобольная” Боннэр регулярно путешествовала между Горьким и Москвой и вела очень активный образ жизни, выражавшийся, в основном, в упражнениях в профессиональном антисоветизме.<...>

Боннэр так же, как и ее муж, получает (внимание, господа пропагандисты!) бесплатное лечение в лучших больницах Горького и в Центральной клинической больнице Академии наук СССР, когда это является необходимым. Эти больницы пользуются услугами крупнейших медицинских консультантов. Так, врачи, лечащие Боннэр в Горьковской областной больнице имени Н. А. Семашко, сообщили, что она прошла медицинский осмотр на третьей неделе апреля.

Точности ради, цитируя врачебное заключение, мы сохраним медицинскую терминологию: “Кардиограмма, по сравнению с предыдущей, не показывает динамических изменений. Эхокардиоскопия аорты и митрального клапана не обнаружила отклонений от нормы. Пациент находится в удовлетворительном состоянии”. Боннэр, которая, кстати, сама была врачом, проверила диагноз в поликлинике № 7 Управления хозрасчетными медицинскими учреждениями Московского горсовета. Диагноз был полностью подтвержден.

По просбе Боннэр, ее осмотрел доктор медицинских наук Г. Г. Гельштейн, заведующий отделом функциональной диагностики Института сердечно-сосудистой хирургии Академии медицинских наук СССР. Наш корреспондент взял интервью у профессора Гельштейна. Вот что он сказал: “В результате возрастных факторов пациент страдает некоторой коронарной недостаточностью.

547

Более года назад у нее был местный инфаркт. С тех пор ее состояние стабилизировалось, и я не заметил никакого ухудшения. Ей рекомендовано профилактическое лечение, обычное в нашей стране, с учетом всех последних достижений кардиологии”.

Таким образом, Боннэр получает необходимую медицинскую помощь. Но Боннэр утверждает, что ее глазное заболевание может быть вылечено только в Италии. Действительно, Боннэр в прошлом оперировалась в частной итальянской глазной клинике. Вот что показал недавний медосмотр Боннэр. По мнению советских специалистов, операция была сделана на очень низком уровне и оставила грубый шрам на глазном яблоке пациента. Наш корреспондент узнал об этом у кандидата медицинских наук Е. Ф. Приставко, крупного специалиста в области глазных заболеваний, который консультировал Боннэр по ее просьбе. Кстати, доктор Приставко сказал нам, что операции, подобные той, сделанной в Италии, делаются здесь у нас в обычных глазных больницах и притом на более высоком уровне. Вряд ли необходимо объяснять компетентным людям на Западе, что многие советские специалисты по глазной хирургии пользуются всемирной известностью и в соответствии с советскими законами бесплатно лечат наших граждан в больницах.<...>

Не так давно советская пресса сообщила о фактах, свидетельствующих о том, что в соответствии со сценарием, подготовленным специальными службами США, Боннэр должна была укрыться в посольстве США в Москве и оставаться там до тех пор, пока советские власти не разрешат ей выехать за границу. Тем временем, действуя через американских журналистов, она подливала бы масло в огонь, который враги Советского Союза любят раздувать вокруг этой обожающей скандалы дамы, Елены Боннэр, утверждающей, что она действует от имени Сахарова. Эта часть операции провалилась. Теперь специальные службы США и их пропагандистский аппарат приступили к новой фазе этой операции.<...>

 

Статья в “Известиях”, опубликованная 21 мая, впервые намекала на следствие, ведущееся против Боннэр.

В отличие от заявлений ТАСС, чьим отрицательным героем были “специальные службы США”, “Известия” отвели эту роль Е. Г. Боннэр.

По-видимому, статья должна была объяснить советскому читателю, почему “правоохранительные органы” приняли в отношении Боннэр “меры, вытекающие из закона”, как и подобные статьи 1980 года, объяснявшие причину высылки Сахарова. В то же время и тон статьи в “Известиях”, и время ее появления заставляют предположить, что власти, опасаясь за жизнь Сахарова, готовились возложить на Боннэр ответственность за смерть мужа.

548

“Известия”, в частности, обвиняли Боннэр в том, что она толкала мужа на голодовки.

Отщепенцы и их радетели

<...>Нельзя не заметить тот факт, что в последнее время в организуемых на Западе провокациях с использованием имени Сахарова все одиознее становится роль его супруги Боннэр Е. Г. Она явно хочет выдвинуться на передний план, стать чем-то вроде главного исполнителя антисоветских выходок, клеветнических заявлений по адресу советского народа.

Боннэр давно приняла на себя функции связного с западными реакционными кругами, не гнушаясь при этом темными делишками. Делает она все это вовсе не бескорыстно. Несколько раз Боннэр выезжала в Италию, ссылаясь на необходимость проведения лечения. На это ей давались разрешения. Находясь там в 1975 году, она запродала за солидный куш одному из издательств провокационную книгу Сахарова “О стране и мире”.

Приехав снова в Италию в сентябре 1977 года, Боннэр во время своего почти что трехмесячного пребывания, забыв о “лечении”, с головой погрузилась в грязное болото так называемых “сахаровских слушаний”, от которых так и несло смрадом махровой антисоветчины. В 1979 году, находясь опять же в Италии, она тайком вылетела в США. Даже ее близкие итальянские приятели не знали, что “кто-то” посадил “больную” в самолет и переправил в Соединенные Штаты. Там Боннэр свели с группками антисоветчиков с поручением попытаться объединить грызущихся между собой разномастных отщепенцев. Тогда уже она подбрасывала американцам мысль – а не остаться ли ей на этот раз совсем в Америке? Ей, однако, отсоветовали, предложив снова вернуться в СССР и постараться выжать из Сахарова все, на что он еще способен в прислужничестве антикоммунистам.

И она продолжила это дело, действуя с напарниками из посольства США в Москве. По предварительной договоренности в определенные часы ее встречали американские дипломаты, чтобы получить очередную порцию антисоветских материалов и дать заказы на новые.<...>

Боннэр как поднаторевший провокатор следила за перепадами за рубежом антисоветской шумихи вокруг Сахарова. Когда эта набившая оскомину шумиха шла на убыль, она подталкивала супруга на очередную выходку. Именно Боннэр осенила идея объявления Сахаровым “голодовок”, чтобы подкормить пропагандистские органы в США. О здоровье супруга она думала меньше всего, действуя по принципу: чем хуже, тем лучше. Чем хуже академику, тем лучше ей.

549

На май спланировали провокацию помасштабнее. Сахарову опять определили роль “голодающего”, а Боннэр – “политической квартирантки” в американском посольстве, откуда она добивалась бы разрешения на выезд в США. Чтобы помочь ей в этом, академик состряпал “обращение к послу США в СССР с просьбой о предоставлении Елене Боннэр убежища в посольстве”.<...>

Вернемся к планам Боннэр. Основное для нее по-прежнему – ускользнуть на Запад, как говорится, хоть через труп мужа. Под ее диктовку он инструктирует американцев: “не следует отвлекать силы и внимание” на что-то другое. “... Главное, трагически важное и фактически единственное дело, в котором мне нужно помочь, – добиваться разрешения на поездку моей жены за рубеж”.<...>

В своих антисоветских действиях Боннэр зашла слишком далеко. Преступая рамки, которые по советским законам преступать никому не дозволено, она должна была знать, к каким последствиям это может привести. Как известно, Сахаров понес наказание за свою антиобщественную деятельность. В настоящее время правоохранительными органами приняты меры, вытекающие из закона, и в отношении Боннэр.

 

А. Баскин, С. Кондратьев

Хотя Сахарову “Известия” отводили сравнительно пассивную роль, он был обвинен в ненависти “к своей стране и своему народу”, якобы выраженной им в статье “Опасность термоядерной войны” (“Форин афферс”, июнь 1983 года). По словам “Известий”, Сахаров писал:

... капиталистические страны должны найти в себе “готовность идти на экономические жертвы”, для того чтобы добиться превосходства и “рассчитаться с социализмом” (ср. с приложением 11).

30 мая, через три дня после окончания голодовки, ТАСС впервые счел возможным дать заверения о состоянии здоровья Сахарова. Под заголовком ““Врачеватели” из ЦРУ” ТАСС повторил прежние обвинения по адресу “американских спецслужб”, Боннэр и Сахарова. Сахаров обвинялся также в том, что он, “известив Запад о т. н. “голодовке”, преследовал лишь цель дать повод для очередной кампании, чтобы привлечь внимание к своим провокационным писаниям”.

Ну, а как же с “голодовкой”? – говорится в этом заявлении

550

ТАСС. – Приведем точные медицинские факты: Сахаров чувствует себя хорошо, регулярно питается, ведет активный образ жизни.

Эти заверения были повторены ТАСС 4 июня в заявлении, озаглавленном “Провокация. Еще раз о здоровье Сахарова и Боннэр”. “Здоровы они и не голодают! – писал ТАСС. – “Заботу” же американских спецслужб об их здоровье можно расценить однозначно. Им нужно лишь очернить Советский Союз... ” ТАСС высмеивал слухи о смерти Сахарова и вновь нападал на “спецслужбы США и стоящие за ними американские официальные круги”. Однако это заявление было адресовано не “американским официальным кругам”, а, судя по всему, президенту Миттерану и/или французскому общественному мнению.

Во Франции положение Сахаровых вызывало особый интерес в связи с предполагаемой поездкой в Москву президента Миттерана. Французская пресса, а также лидеры правящей социалистической партии и часть политической оппозиции склонялись к тому, что Миттерану следует отменить или отложить свой визит в Москву. Советские власти, напротив, по многим причинам могли быть и, видимо, были заинтересованы в визите президента Франции – и особенно в период ухудшения советско-американских отношений. Возможно, они также надеялись убедить его выступить против размещения в Европе американских ракет среднего радиуса действия. (По сообщению “Нувель обсерватер”, в середине мая советские представители предложили освободить Сахарова в обмен на призыв Миттерана остановить размещение американских ракет. )

Миттеран тем временем избегал публичных заявлений о своих планах, возможно ожидая перемен в положении Сахаровых или советских заверений об их положении. Первое из таких заверений было передано через генерального секретаря французской компартии Жоржа Марше. 20 мая Марше заявил, ссылаясь на высокие московские инстанции, что здоровье Сахарова удовлетворительно, его жизнь не находится в опасности и он “регулярно обследуется в больнице имени Семашко”. Москва также заверила Марше в благополучном состоянии здоровья Елены Боннэр, которая живет дома в Горьком и “не нуждается в госпитализации”.

22 мая советский посол во Франции Юлий Воронцов сказал первому секретарю социалистической партии Лионелю Жоспену, что ему ничего не известно о голодовке Сахарова и что, насколько ему известно, вопреки сообщениям в западной прессе, Сахаров не был госпитализирован и находится дома. У Жоспена, тем не менее, сложилось впечатление, что Воронцов подтвердил сообщения о голодовке.

24 мая национальный секретарь социалистической партии Жан Попрен сказал, что “трудное решение” о поездке Миттерана

551

еще не принято. На вопрос о гарантиях, которые Миттеран мог бы получить о положении Сахарова, Попрен ответил: “Последние события в этом деле не позволяют по-настоящему надеяться на такие гарантии”.

Только 27 мая, в день окончания голодовки, министр иностранных дел Франции Клод Шейсон подтвердил намерение президента посетить Москву. По сообщению “Матэн”, Шейсон сказал: “Французское правительство знает очень мало о положении Сахарова – только то, что он в Горьком и что его здоровье, должно быть, удовлетворительно, если советские власти рискуют утверждать, что оно хорошее”.

3 июня, вслед за слухами о смерти Сахарова, возникшими в Италии и подтвержденными московским корреспондентом “Санди таймс” Эдмундом Стивенсом, Жорж Марше подтвердил, что французская компартия “разорвет отношения с Москвой”, если, вопреки полученным им заверениям, с Сахаровым “что-то случилось”.

Обстоятельства появления четвертого, и последнего, заявления ТАСС изложены в статье Жака Амальрика “Поездка в Москву по-прежнему должна состояться” (“Монд”, 6 июня). Согласно советско-французской договоренности, сообщал Амальрик, 4 июня, в семь часов вечера по парижскому времени, стороны должны были одновременно объявить о предстоящем визите Миттерана. Однако уже в 16. 45 по парижскому времени ТАСС заявил, что Миттеран принял приглашение Президиума Верховного Совета посетить Москву. В течение следующих двух часов Елисейский дворец отказывался подтвердить сообщение ТАСС. Именно в этот промежуток времени ТАСС выпустил заявление о “здоровье Сахарова и Боннэр”.

Как можно понять, Амальрик считал заявление ТАСС о Сахаровых плодом переговоров между президентом Миттераном и послом Воронцовым, начавшихся, по его словам, 1 июня и успешно завершенных в понедельник 4 июня. Амальрик сообщает, что возможность такого заявления обсуждалась на этих переговорах. Тем не менее, заявление ТАСС от 4 июня не содержало ни новых, ни более подробных заверений по сравнению с предыдущим заявлением от 30 мая.

По утверждению Елисейского дворца, советская сторона не предложила никаких иных заверений или гарантий. Возможно, однако, что французское правительство продолжало настаивать на новых заверениях или что они уже были ему обещаны. Объявляя о поездке Миттерана, Елисейский дворец намекнул на то, что она будет отложена, если не появится новых известий о положении Сахарова (Рейтер, 4 июня 1984 года). Только 19 июня, накануне отъезда Миттерана в Москву, советские власти дали новые заверения, опубликовав фотографии Сахарова и Боннэр. Можно

552

предложить много объяснений этой загадочной истории, различных по степени цинизма и полету воображения. Кажется несомненным, однако, что последнее или последние заявления ТАСС о Сахаровых были вызваны желанием советских властей видеть Миттерана в Москве.

Заметим попутно, – писал ТАСС, – что к этой раздуваемой из Белого дома антисоветской кампании на Западе подключились некоторые легковерные люди. К сожалению, они верят лжи, а не фактам. Факты же, повторяем, таковы: Сахаров и Боннэр здоровы. Может быть, в центрах психологической войны Запада хотели бы услышать иные вести, но ничего другого мы им сообщить не можем.

23. Е. Янкелевич. Речь в Нобелевском институте (октябрь 1985)

553

23

Надежды 1975 года¹

Я была очень тронута вашим приглашением приехать в Осло, поскольку этот город стал частью истории нашей семьи и появляется на ее наиболее ярких и драматических страницах.

Однако не стану отрицать, что мне грустно при мысли, что я выступаю в том самом зале, где почти десять лет тому назад выступала моя мать, – теперь, когда я даже не знаю, где она.

Я помню, как она вернулась отсюда в Москву в последние дни 1975 года. Как мы встречали ее в аэропорту вместе с Андреем Сахаровым и ватагой иностранных журналистов. Помню атмосферу свободы, оживления и праздника, которую она привезла с собой из Осло...

Я также помню 1975 год как год надежд. И об этих надеждах, надеждах 1975 года, я и хочу говорить.

1975 год был годом “доктрины Сахарова”. “Сахаров, – говорилось в дипломе Нобелевской премии Мира за 1975 год, – убедительно показал, что только соблюдение индивидуальных прав человека может стать надежной основой подлинной и долговечной системы международного сотрудничества.” “Доктрина Сахарова”, суть которой состоит в неотделимости мирного сосуществования от прав человека, была признана не только Нобелевским комитетом, но и главами 35 государств, подписавших в Хельсинки летом 1975 года Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Хельсинкские соглашения были кульминацией разрядки. Однако, как мы знаем сегодня, в основе разрядки лежало отнюдь не стремление содействовать защите прав человека и борьбе за открытое общество в СССР.

Например, как отмечали многие наблюдатели, в том числе Генри Киссинджер, американской стороной двигало представление


¹ Речь Татьяны Янкелевич на собрании, посвященном 10-й годовщине присуждения А. Д. Сахарову Нобелевской премии Мира, 9 октября 1985 г. в Нобелевском институте (Осло). Печатается по [5].

554

о невозможности продолжать политику “сдерживания” в ее традиционной форме. По мнению того же д-ра Киссинджера, среди прочих причин, вызвавших к жизни советско-американскую разрядку (таких, как опасение, что Европа станет нейтральной, если США отстанут от своих союзников по НАТО в борьбе за советскую благосклонность), главной побудительной причиной было “роковое сочетание ядерного паритета с неравенством в обычных видах вооружения”. У многих европейских правительств были, возможно, еще менее благородные причины для продолжения политики разрядки.

Это была совсем не та разрядка, сторонником которой был Андрей Сахаров. В 1973 году на вопрос, не изменилось ли его мнение о конвергенции Востока и Запада, он ответил:

“... мое основное предположение остается в силе, а именно: перед миром стоят две альтернативы – или постепенное сближение, сопровождающееся демократизацией Советского Союза, или рост конфронтации и увеличивающаяся опасность термоядерной войны. Но действительность оказалась еще сложнее, в том смысле, что перед нами теперь стоит следующий вопрос: будет сближение сопровождаться демократизацией советского общества или же нет? Эта новая возможность, которая может на первый взгляд показаться полумерой – лучше, чем ничего, – на самом деле таит в себе огромную внутреннюю опасность”.

Опасностью, по мнению Сахарова, было “сближение без демократизации, сближение, при котором Запад, по существу, принимает советские правила игры. Подобное сближение было бы опасно в том смысле, что оно не решило бы на самом деле ни одной из мировых проблем и означало бы просто капитуляцию перед лицом реальной или преувеличенной советской угрозы. Это означало бы попытку торговать с Советским Союзом, покупая газ и нефть и игнорируя все остальные аспекты проблемы. Я думаю, что подобное развитие событий было бы опасно, поскольку имело бы серьезные последствия внутри самого Советского Союза. Оно заразило бы весь мир антидемократическими особенностями советского общества. Это позволило бы Советскому Союзу обойти проблемы, которые он сам не в состоянии решить, и сконцентрировать усилия на усилении собственной мощи. В результате мир оказался бы беззащитен и беспомощен перед лицом неконтролируемой бюрократической машины. Я думаю, что, если сближение происходило бы полностью и безоговорочно на советских условиях, это было бы серьезной угрозой всему миру.”

Хельсинкские соглашения во многом соответствовали сахаровскому представлению о разрядке: по его мнению, разрядка

555

должна иметь позитивную и созидательную цель, и эта цель – постепенное преодоление закрытости тоталитарных систем и их либерализация. Сегодня кажется удивительным, как много гарантий прав человека и условий, способствующих свободному обмену идеями и информацией, представителям Запада удалось внести в Хельсинкские соглашения.

Полагаю, никто не рассчитывал, что Советский Союз немедленно возьмется за выполнение всех этих условий. Тем не менее, безусловно, существовала надежда, которую разделял и Андрей Сахаров, на то, что соглашения и сам процесс разрядки станут, по меньшей мере, фактором, сдерживающим репрессивную политику советского правительства. Эта надежда еще теплилась в конце 1975 года, несмотря на отказ советских властей разрешить Андрею Сахарову лично принять Нобелевскую премию, несмотря на судебный процесс над другом Сахарова, биологом Сергеем Ковалевым, проходивший одновременно с церемонией вручения Нобелевской премии.

Эта надежда начала угасать в последующие годы, когда мы стали свидетелями непрекращающегося ухудшения положения в области прав человека, усиления антидиссидентской и антисемитской пропаганды, разгрома инакомыслия в целом и уничтожения правозащитного движения в частности. Для Сахарова эти годы были временем отчаянных усилий остановить нарастающие репрессии, защитить их новые жертвы.

В январе 1980 года и сам Андрей Сахаров – “совесть человечества”, по выражению Нобелевского комитета, – был сослан в Горький под круглосуточный милицейский надзор. Моя мать стала единственной его связью с миром. Его голос доходил до нас, пока и она не была арестована в мае 1984 года. В числе предъявленных ей обвинений было участие в пресс-конференции здесь, в Норвегии, проходившей, возможно, в этом самом зале.

Какой смысл сегодня вспоминать надежду десятилетней давности, надежду, безжалостно уничтоженную? Какой смысл рассуждать, что не вышло и что могло или должно было быть сделано, чтобы не допустить крушения этой надежды, чтобы спасти сотни достойных и мужественных людей от лагерей, тюрем, психиатрических больниц?

На эти вопросы, думаю, есть ответы, простые и не очень простые. Я думаю, что важно говорить об этой надежде, искать эти ответы – хотя бы по следующим причинам.

Во-первых, есть люди, и среди них лишенные свободы члены Хельсинкских групп, которым можно и должно помочь.

Во-вторых, Горбачев предлагает нам новую разрядку. Сейчас самое время подумать о том, хотим ли мы разрядки и если да, то

556

какой. Разрядки, основанной на страхе, или разрядки, имеющей конструктивную цель? Разрядки с Сахаровыми – или без них?

И, в-третьих – и в главных, – сегодня, как и вчера, и в обозримом будущем мы стоим перед той же альтернативой, о которой Андрей Сахаров говорил 12 лет назад: “... или постепенное сближение, сопровождающееся демократизацией Советского Союза, или рост конфронтации и увеличивающаяся опасность термоядерной войны”.

Это означает, что у нас нет другого выбора, что мы должны бороться за надежду 1975 года до тех пор, пока она не станет реальностью.

И еще одно, раз уж мы говорим о надеждах. Три года тому назад Андрей Сахаров принял приглашение норвежского правительства поселиться в Норвегии. Я надеюсь, что когда-нибудь это послужит мне причиной снова побывать в Осло.

24. А. Сахаров. Письмо М.С. Горбачеву об освобождении узников совести (февраль 1986)

557

24

Письмо М. С. Горбачеву¹

Генеральному секретарю ЦК КПСС

Члену Президиума Верховного Совета СССР

Горбачеву М.С.

от Сахарова А.Д., академика.
Горький, пр. Гагарина, д. 214, кв. 3.

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Разрешите прежде всего выразить Вам большую благодарность за полученное моей женой Е.Г. Боннэр разрешение на поездку за рубеж для встречи с матерью, детьми и внуками и для лечения. Я предполагаю, что это разрешение, имеющее такое значение для нас, стало возможным благодаря Вашему личному вмешательству.

У меня возникла надежда, что Ваше вмешательство поможет также в другой волнующей меня проблеме общего характера, более сложной и имеющей не только гуманистическое, но и общегосударственное значение.

Речь идет о судьбе узников совести (по терминологии “Международной амнистии”, людей, репрессированных за убеждения и действия, связанные с их убеждениями, не применявших насилия и не призывавших к насилию; понятие “узник совести”, как видно из этого определения, уже понятия “политзаключенный”).

В своих ответах на вопросы газеты “Юманите”, опубликованных 8 февраля 1986 года, Вы утверждаете:

“Теперь насчет политзаключенных. У нас их нет. Как нет и преследования граждан за их убеждения. За убеждения у нас не судят”.

Михаил Сергеевич! В Кодексах РСФСР и союзных республик нет термина “политзаключенный”, и статьи 1901, 70 и 142 Уголовного


¹ Печатается по [6] (см. II том, стр. 254).

558

кодекса РСФСР и аналогичные статьи кодексов других республик не называются политическими. Это дает формальное основание говорить, что у нас нет политзаключенных (тем более нет преследования за убеждения). Но по существу Ваши советники ввели Вас в заблуждение! Возможно, они это сделали не по умыслу, а в силу бытующих предрассудков. Лучше ли это, судите сами.

Начну с обсуждения статьи 1901 УК РСФСР. Статья формально предусматривает ответственность за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй. Как написано в изданных издательством “Юридическая литература” комментариях к УК, “распространение измышлений, ложность которых не известна распространяющему их лицу, а равно высказывание ошибочных оценок<...> не образует преступления, предусмотренного статьей 1901”. Однако во всех известных мне случаях суды полностью игнорировали это требование юристов (и здравого смысла) и всегда уклонялись от обсуждения того, имело ли место сознательное распространение подсудимыми лжи или они говорили и писали, что думали. На самом деле именно последнее. Юридически важно, что заведомая ложность высказываний оставалась недоказанной. Тем самым суды фактически осуждали людей за их убеждения.

Моя жена Е.Г. Боннэр принадлежит к числу многих жертв подобной противозаконной практики (я подробно писал Вам о ее деле).

Столь же несправедливым является применение судами статьи 70 УК РСФСР (почти буквально списанной из сталинского кодекса; это один из пунктов трагически известной статьи 58; осужденных по этому пункту в сталинских лагерях называли “язычниками”).

Во всех известных мне случаях честные, самоотверженные люди были осуждены по статьям 70 и 1901 за распространение сведений, в истинности которых они были убеждены и которые в большинстве случаев действительно соответствовали истине (это была, в частности, объективная информация о несправедливых судебных и психиатрических преследованиях и других репрессиях, о нарушениях очень важного права свободного выбора страны проживания – свободно покидать свою страну и возвращаться в нее – и выбора места проживания внутри страны, о преследованиях верующих; особое место занимала информация о положении в местах заключения, не совместимом часто с человеческим достоинством). Цели их действий в подавляющем большинстве случаев были высокими – стремление к справедливости, гласности, законности (что бы ни писали о них беспринципные пасквилянты). Люди не идут на такие жертвы ради корысти или тщеславия, ради низменных и мелочных целей!

В формулировке статьи 70 фигурирует: “Агитация или пропаганда,

559

проводимая с целью подрыва или ослабления Советской власти, либо совершения особо опасных государственных преступлений, либо распространение в тех же целях клеветнических измышлений...” Никто из осужденных по ст. 70 в известных мне случаях не имел и не мог иметь целей подрыва или ослабления Советской власти, либо совершения государственных преступлений. Суды никогда не пытались доказать наличие таких целей у обвиняемых по статье 70, как они не пытались доказать заведомой ложности “измышлений” (тоже мне термин) у обвиняемых по статье 1901, заменяя обсуждение по существу бесконечно повторяемыми голословными формулировками, а иногда (как в деле моей жены) прибегая к прямому подлогу. Не случайно во всех без исключения известных мне процессах по этим статьям грубо нарушался принцип гласности – зал суда заполнялся специально подобранной публикой, а друзья и зачастую родственники подсудимых кордонами милиции и спецдружинников не допускались даже подойти к суду, даже на чтение приговора. Неправое дело света не любит.

Таким образом, применение судами статей 70 и 1901 – это ярко выраженное преследование за убеждения.

То же следует сказать о многих случаях применения статьи 142, формально имеющей в виду нарушения законов об отделении церкви от государства, но используемой часто для преследования за ненасильственные действия, связанные с религиозными убеждениями.

Большую тревогу вызывает то, что сейчас вновь возрождена жестокая и несправедливая практика повторных лагерных судов. Узник совести, “не поддающийся перевоспитанию”, т.е. не сломленный и верный своим убеждениям, может по крайне упрощенной процедуре быть осужден на второй срок по инспирированному доносу лагерного соседа-уголовника или просто по представлению лагерного начальства.

Среди многих известных мне узников совести, осужденных по статьям 70 и 1901, назову лишь некоторых.

Мой друг Анатолий Марченко, многократно несправедливо судимый ранее, осужден по статье 70 на десять лет заключения и пять лет ссылки. Главный пункт обвинения: его открытое письмо покойному ныне академику П.Л. Капице с просьбой выступить в мою защиту после незаконной высылки в Горький (чтобы не возвращаться к вопросу о моей судьбе, скажу – повторяя то, что я Вам писал, – что я считаю примененные ко мне меры несправедливыми и беззаконными, но готов нести ответственность за свои действия, так же, как ее несут узники совести; и вновь подчеркну, что лишь я должен нести эту ответственность, без переноса ее на мою жену или на кого-либо другого).

Жена и муж Татьяна Осипова и Иван Ковалев осуждены по

560

статье 70 за открытые общественные выступления, главным образом в рамках Московской Хельсинкской группы. Судьбы и страдания этих на многие годы разлученных молодых людей – яркое проявление беззакония и жестокости преследования узников совести. В справке из лагеря об Иване Ковалеве указано, что он неоднократно подвергался карцеру и другим взысканиям, так как не изменил своих убеждений! Святая простота лагерного начальства! В ходе следствия по делу Тани Осиповой следователь угрожал, что ей не будет оказана необходимая гинекологическая медицинская помощь и она никогда не сможет иметь детей, если не будет сотрудничать со следствием и не изменит своих убеждений. Сейчас лагерным судом ей вновь продлен срок заключения.

Осужденные член-корр. АН Армении Юрий Орлов, поэт Виктор Некипелов, Анатолий Щаранский – члены той же Группы. Некипелов ранее был осужден за стихи (!) философского содержания, которые судом были сочтены клеветническими. Это удивительный – чистый, умный и отзывчивый – человек. Сейчас он тяжело болен. О деле Щаранского я хочу сказать особо. Никто не может возражать против выявления и уголовного наказания шпионов – это важная функция государственных органов. Однако инкриминируемый Щаранскому сбор сведений об евреях-отказниках, работавших в несекретных учреждениях, для последующей публикации (!) в американской газете – не имеет ничего общего со шпионажем.

Татьяна Великанова, Алексей Костерин[i] и Юрий Шиханович осуждены за участие в информационном издании “Хроника текущих событий” (так же как уже отбывший 10-летний срок несправедливого наказания мой друг, крупный биолог Сергей Ковалев – отец Ивана Ковалева). Я упомянул Таню Великанову, хотя ее срок подходит (или уже подошел) к концу, т.к., по-моему, она одна из тех, чья личность особенно ярко воплощает лучшие черты узников совести – внутреннюю честность, служение делу гласности и справедливости. “Хроника текущих событий” с небольшим перерывом издавалась с 1969 года[ii]. Она содержит объективную (безоценочную) информацию по тем темам, о которых я писал выше. Ее история – воплощение идеалов многих самоотверженных людей.

Сергей Ходорович осужден как ответственный распорядитель Фонда помощи политзаключенным и их семьям, существовавшего на добровольные взносы граждан СССР и на пожертвования Александра Солженицына из его авторских гонораров[iii].

Костерин и Ходорович во время следствия подвергались жесточайшим многодневным избиениям со стороны специально подсаженных к ним людей в так называемой “пресс-камере”. Подвергались ли таким пыткам другие узники совести, я не знаю.

Мустафа Джемилев неоднократно осуждался за его выступления в защиту права крымских татар вернуться на родину – в Крым.


[i] Правильно: Алексей Смирнов (А. Е. Костерин – его дед, Елена Костерина – мать).

[ii] Правильно: с 1968 г.

[iii] Главный “грех” Сергея Ходоровича: руководство Фондом – в явной форме ему не инкриминировался. Его обвинили и судили по ст. 1901.

561

Март Никлус осужден на 10 лет заключения и 5 лет ссылки за участие в Эстонском отделении Хельсинкской группы и за подпись под коллективным письмом, требующим официального аннулирования секретных статей пакта Молотова – Риббентропа. Другой участник этого письма Кукк погиб в заключении. Надо видеть Никлуса – ученого по призванию, он орнитолог – скрупулезно честного и деликатного человека, чтобы в полной мере оценить всю жестокость и несправедливость его осуждения.

Мераб Костава в 1978 году был осужден к ссылке вместе с напарником за выступления в защиту культурных и исторических ценностей грузинского народа, против беззакония и несправедливости; однако, так как он в отличие от напарника (которого Э. Шеварднадзе в одном своем выступлении назвал “не джигит”) не проявил склонности к “покаянию”, ему спровоцировали новые обвинения. Я посылал в свое время об этом телеграмму Э. Шеварднадзе. Я не склонен осудить напарника Коставы – у каждого свои проблемы и своя логика поведения в экстремальной ситуации. Но Костава (по терминологии Шеварднадзе) безусловно “джигит” – прекрасный сын Грузии.

Названные мною лица лично мне известны (за исключением двух, которых хорошо знают люди, пользующиеся моим абсолютным доверием).

Я особо – даже при отсутствии общего принципиального решения – прошу Вас способствовать освобождению всех названных мною узников совести. Я лично ручаюсь за высокие нравственные и гражданские достоинства, за честность и самоотверженность каждого из них.

У меня нет сейчас под руками справок и свежей информации. Возможно, один или два человека из числа названных окончили свой срок и уже на свободе. Но вряд ли.

Безусловно, репрессии за убеждения и действия, связанные с убеждениями, представляют собой относительно редкое явление в нашей действительности. Их несравненно меньше, чем в недоброй памяти сталинские времена. Более того, я рассматриваю наличие в СССР узников совести как пережиток нетерпимого, догматического мышления тех времен, сохранившийся в умах и способе действий некоторых работников государственных учреждений. Я лично знаю около 30 узников совести (часть из них я перечислил выше). Вероятно, названная Вами (с другой интерпретацией) цифра 200 человек соответствует значительной доле полного их числа. Необходимо также учесть узников совести, помещенных в специальные психиатрические больницы (психиатрические тюрьмы) и осужденных по спровоцированным уголовным обвинениям (известны случаи ложного обвинения в хулиганстве, сопротивлении властям, тунеядстве, попытке изнасилования и даже в поджоге

562

собственной квартиры). Я предполагаю, что и с этими добавлениями общее число узников совести относительно невелико, хотя и не знаю точной цифры.

Но узников совести в обществе, стремящемся к справедливости, не должно быть вовсе! И это главное, решающее из того, что я должен был написать Вам в этом письме.

Мы мало непосредственно (кроме как примером) можем повлиять на судьбу узников совести в других странах (хотя “Международная амнистия” много действует во всех странах и иногда чего-то добивается). Но своих узников совести мы можем освободить.

Так освободите их, снимите этот больной вопрос (это тем проще, что их так мало в государственных масштабах, и в то же время решение этого вопроса имело бы существенное гуманистическое, нравственное, политическое и, я осмелюсь сказать, историческое значение)! Это в огромной степени способствовало бы авторитету нашего государства на нынешнем этапе его развития, облегчило бы международные контакты на всех уровнях, способствовало бы “открытости” общества, международному доверию и – тем самым – делу мира. Решение об освобождении узников совести встретило бы поддержку значительной части советской интеллигенции. Косвенные психологические последствия этого трудно переоценить. Они легли бы в русло тех задач, которые стоят сейчас перед страной. А в семьи узников пришло бы счастье после многих лет незаслуженных страданий. И нет также сомнения, что такие гуманные и мудрые действия найдут свой отклик во всем мире.

Я прошу Вас способствовать освобождению из мест заключения и ссылки всех узников совести, осужденных по статьям 1901, 70 и 142 УК РСФСР и соответствующим статьям других республик, узников совести, помещенных в специальные психиатрические больницы по идеологическим и политическим мотивам, т.е. за убеждения и за действия, связанные с убеждениями и не сопряженные с насилием (я не предполагаю при этом обязательно полного их психического здоровья), узников совести, осужденных по уголовным статьям по ложным уголовным обвинениям.

Михаил Сергеевич! Я прошу Вас поручить Вашим помощникам информировать меня о получении Вами этого письма и, если Вы сочтете это возможным, – о Вашем отношении к моим просьбам. Я придаю исключительное значение судьбе узников совести.

С уважением и надеждой

Андрей Сахаров,
академик


19 февраля 1986 г.
г. Горький

563

Заявление при публикации

20 февраля этого года я послал письмо на имя генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева с призывом об освобождении узников совести. 3 марта, согласно извещению, это письмо было передано в Общий отдел ЦК КПСС.

Отсылая письмо, я еще не знал об освобождении Анатолия Щаранского. Я глубоко рад известию об этом гуманном акте. Щаранский – узник совести, имевший наибольший срок заключения (с учетом ссылки у других осужденных на большие сроки узников – один из наибольших). Его освобождение подчеркивает реальность и необходимость всеобщего освобождения узников совести во всем мире.

До сих пор все акты амнистии в СССР сопровождались исключением из них узников совести, которые ставились таким образом наравне с осужденными за самые тяжкие преступления. Не коснулась узников совести, участников и инвалидов Великой Отечественной войны, и последняя амнистия, объявленная в СССР в дни празднования 40-летия победы над фашизмом. Это показывает, как глубоки были до сих пор идеологические препятствия освобождению узников совести. Но я верю в конечное торжество разума и справедливости!

Я придаю исключительное значение судьбе узников совести. В соответствии с моим обращением на имя М.С. Горбачева, Председателя Президиума Верховного Совета СССР А.А. Громыко, Председателя КГБ СССР В.М. Чебрикова я считаю, что я вправе и обязан рассматривать свое письмо как открытое. Я прошу органы массовой информации опубликовать это письмо, но не ранее 3 сентября 1986 года.

Андрей Сахаров,
лауреат Нобелевской премии Мира


март 1986 г.
г. Горький

25. Е. Боннэр. Выступление в Комиссии по иностранным делам Конгресса США (май 1986)

564

25

Мы все – современники
Андрея Сахарова¹

Глубокоуважаемые члены Конгресса, дамы и господа!

От имени моего мужа я благодарю всех присутствующих в этом зале, а также тех, кто отмечает его шестидесятипятилетие, где бы они ни находились.

Я благодарю Президента за его теплое письмо, я воспринимаю его как выражение заботы о моем муже и надеюсь, что эта забота не будет напрасной. Отмечая этот день, мы все чествуем юбиляра и думаем о стране, в которой он родился, живет и работает. Это большая честь для истории страны – иметь такого гражданина, как академик Сахаров. У меня сегодня трудное положение. Я выступаю перед вами в двух качествах – как жена и как современник академика Андрея Сахарова.

Как жена я полна тревоги за его жизнь и судьбу. Последние годы жизни в Горьком доказали мне, что с нами может произойти все что угодно и мир никогда не узнает правды. Вы знаете, что за последние годы были подделки телеграмм и писем, были фальшивые фильмы. Я опасаюсь, что, как только я вернусь в Горький, всякая связь с внешним миром у нас прекратится – на Запад будет поступать только дезинформация. Сахаров находится в Горьком в нарушение всех законов страны, гражданином которой он является, и, пока ему не будут предоставлены те права, которыми пользуются все граждане СССР, его жизнь в опасности.

Как жена я могу говорить о его здоровье, его одиночестве, о том, что он лишен нормальных научных и дружеских контактов, что он уже шесть лет ни разу не имел возможности выехать за пределы города Горького, что жить под постоянным наблюдением объектива камеры трудно и психологически просто опасно.


¹ Выступление Е. Г. Боннэр на чествовании А. Д. Сахарова в Комиссии по иностранным делам Конгресса США в день его 65-летия 21 мая 1986 г. Печатается по [5].

565

Могла бы я говорить и о том, как мне страшно туда возвращаться, как я боюсь всей той лжи, которая нас там окружает, как это ужасно, когда все лгут – пресса, официальные лица, ученые. Мне кажется, если бы не Андрей Дмитриевич, я никогда не только не вернулась бы туда, я не посмотрела бы в ту сторону. Но я не хочу ни о чем этом говорить. В мире достаточно людей, способных понять мои чувства. Я сегодня хочу говорить как современник академика Сахарова.

Каждое время имеет своих героев. В сказках они просто рождаются, но в жизни нужно много обстоятельств и сочетание многих качеств, чтобы подняться вровень с судьбой, начиная с того, при каком социальном строе живет человек, и до того, как ведут себя те, кто рядом.

Андрей Дмитриевич Сахаров стал духовным лидером нашего с вами времени в силу целого ряда внешних обстоятельств, счастливо сочетавшихся с его индивидуальными особенностями, характером воспитания и среды, в которой он сформировался. Важнейшая особенность нашего времени, которую нельзя преуменьшать, – то, что мы живем после второй мировой войны. Это время после Катастрофы и ГУЛАГа, Катыни и Хатыни, Освенцима и Хиросимы. После второй мировой войны люди постоянно вырабатывают общественные институты, способные предохранить нас от повторения трагедии. Были приняты Всеобщая декларация прав человека, Пакты о правах человека и Заключительный акт совещания в Хельсинки. Сахаров защищает эти институты, и его мировоззрение тесно связано с ними. Прежде всего, именно время определило появиться Сахарову. Сахаров – плоть от плоти именно этого времени.

Мы все – современники колоссального скачка в прогрессе нашей цивилизации. Наука второй половины XX века определяет характер нашей жизни. Научный талант Сахарова и вместе с тем его способность глубоко понять, что полезного и что страшного несет прогресс, поставили его на передний край этой особенности нашего времени. Его личные качества: абсолютная честность в сочетании с естественной смелостью, столь естественной, что в повседневной жизни ее никто не замечает; интуитивное, врожденное понятие добра и зла; совершенная естественность его моральных принципов – все это сделало его тем академиком Сахаровым, которого знают и уважают во всем мире.

На этом основании выработалось его мировоззрение – неразделимость мира, прогресса и прав человека, идеология защиты прав человека как защиты жизни на Земле.

Эта идеология способна объединить людей Запада и Востока, различных религий, различных рас. Но она требует от нас ответственности и личной честности в отношении к событиям и людям,

566

принадлежащим к различным системам. Надо иметь абсолютную ответственность перед временем и ни на чем не спекулировать. Время требует от всех серьезности. Несколько примеров.

Прекрасно, что делегации Красного Креста смогли добиться допуска своих представителей в тюрьмы Чили, но надо добиваться, чтобы они были допущены в тюрьмы СССР, Кубы или Китая. Западные корреспонденты при поддержке мировой общественности добились, чтобы их пускали к Нельсону Манделе. Надо добиваться, чтобы их пускали и к узникам совести в СССР. Катастрофа в Чернобыле не должна стать поводом, чтобы противники ядерных испытаний доказывали, что Западу не нужна ядерная энергетика. Пора понять, что не попытки остановить прогресс, а открытое общество и ненарушаемое право граждан контролировать действия правительства есть гарантия сохранения среды. Чернобыль доказал всем, что Земля – планета маленькая, что все успехи и ошибки у человечества общие, как и общая судьба в будущем. Это краеугольный камень мировоззрения Сахарова.

Наконец, совсем близко к теме нашего сегодняшнего праздника – один вопрос: серьезно ли вести неправительственные переговоры о разоружении и прекращении испытаний между учеными Запада и Востока, пренебрегая единственным – одновременно компетентным и независимым – голосом с той, восточной стороны – голосом академика Сахарова?

Я благодарю Конгресс США и в его лице американский народ за возможность сказать с этой трибуны, что, чествуя в день шестидесятипятилетия академика Андрея Сахарова, мы все сегодня вновь подтверждаем нашу решимость защищать жизнь на Земле и нашу свободу.  

26. Е. Янкелевич. Горьковские ленты

567

26

Горьковские ленты¹

Сотрудничество советского журналиста Виктора Луи с популярной немецкой газетой “Бильд” началось, видимо, в июне 1984 года, когда “Бильд” опубликовала две фотографии Сахаровых как доказательство того, что они живы.

Фотографии Боннэр (на улице) и Сахарова (в парке?), сделанные, как утверждалось, 12 и 15 мая и опубликованные 19 июня, были, по словам “Бильд”, предоставлены газете Виктором Луи, известным в течение многих лет в качестве неофициального посредника между советскими властями и западной прессой.

Задержав Елену Боннэр в Горьком, советские власти столкнулись с проблемой, хорошо известной многим террористам, — с необходимостью доказывать вновь и вновь, что заложники живы и находятся в их руках. До весны 1984 года Елена Боннэр была практически единственным доступным западной прессе свидетелем положения Сахарова в Горьком. В течение следующих полутора лет “информационный вакуум”, возникший после ареста Е. Г. Боннэр, заполнялся Виктором Луи. За фотографиями последовали видеопленки, снятые в Горьком скрытой камерой. (Видеопленки продолжали поступать и после приезда Боннэр в Америку, но уже для того, чтобы скомпрометировать ее как свидетеля голодовок Сахарова.) По-видимому, Луи также принадлежали сообщения о положении Сахаровых, появлявшиеся в “Бильд” со ссылкой на “московские источники”. Однако “Бильд”, видимо, не получила исключительного права на материалы о Сахаровых. Некоторые сообщения Луи передавал непосредственно иностранным журналистам в Москве. В своем последнем заявлении, сделанном 29 мая 1986 г., накануне встречи Елены Боннэр с Маргарет Тэтчер, Луи впервые похвалил Сахарова, который, по его словам, находится


¹ Написано Ефремом Янкелевичем специально для [5]. Печатается по [5].

568

“на нашей стороне баррикад” и “пользуется уважением подавляющего большинства советских людей”. Однако, как заявил Луи, возвращение Сахаровых в Москву поставлено под удар плохим поведением Боннэр на Западе.

Первая видеопленка, показывающая Сахарова в больнице и Боннэр на улицах Горького в июне-июле 1984 года, а также содержащая и более ранние кадры, была распространена “Бильд” 24 августа 1984 года, вскоре после суда над Е.Г. Боннэр. Не называя источника пленки, “Бильд” намекнула на то, что она была получена от Виктора Луи – “из того же источника”, что и фотографии, опубликованные в июне.

К лету 1986 года “Бильд” распространила еще семь подобных видеопленок, продолжительностью от 10 до 40 минут. Большинство из них были куплены и показаны, полностью или в отрывках, телевизионными компаниями многих западноевропейских стран и компанией Эй-Би-Си в Соединенных Штатах.

Ниже следует краткая хронология их появления.

15 декабря 1984 года. Фотографии Сахаровых в парке и у входа в кинотеатр, снятые, предположительно, в октябре. Опубликованы в день прибытия М.С. Горбачева в Лондон.

28 июня 1985 года. Сахаров на медицинском осмотре, предположительно весной 1985 года. Вторая пленка, озаглавленная “Куда исчез Сахаров”: Сахаров в больничной палате; ест в постели завтраки, обеды и ужины, как утверждается, в начале июня. Врач Наталья Евдокимова, называющая себя лечащим врачом Сахарова, комментирует видеозаписи. Она отрицает, что Сахаров голодал или голодает или что ему даются психотропные препараты. Евдокимова перечисляет ряд заболеваний, которыми якобы страдает Сахаров, и утверждает, что он проходит в больнице курс лечения.

По словам диктора, фильм предназначен быть ответом на заявление Ефрема Янкелевича, “которого на Западе выдают за официального представителя лауреата Нобелевской премии академика Сахарова”, и на обращение Международной лиги прав человека в подкомиссию ООН по делам пропавших без вести.

29 июля 1985 года. 11 июля (судя по афишам) Сахаров покидает больницу. Е.Г. Боннэр встречает его перед домом. Сахаровы гуляют по улицам Горького, собирают грибы и т.д. Видеопленка распространена “Бильд” накануне встречи в Хельсинки министров иностранных дел, посвященной десятилетию подписания Хельсинкских соглашений. К тому времени Сахаров был вновь помещен в больницу им. Семашко, где продолжал свою голодовку.

9 декабря 1985 года. Боннэр показана на приеме в местном ОВИРе, где она обсуждает свою заграничную поездку, а затем на приеме у зубного врача. Сахаров, отвечая на вопросы главврача больницы им. Семашко Олега Обухова, объясняет советскую позицию

569

по вопросам контроля над вооружениями, а также свои собственные взгляды на этот предмет и на американскую программу стратегической оборонной инициативы. Сахаров провожает жену на горьковском вокзале. Боннэр в Шереметьевском аэропорту в окружении друзей и иностранных корреспондентов.

24 марта 1986 года. Сахаров, после отъезда жены, говорит с ней по телефону из местного отделения связи. Кадры, иллюстрирующие жизнь Сахарова в Горьком, перемежаются с отрывками из его телефонных разговоров с Е.Г. Боннэр. В одном из них он пересказывает заявление М.С. Горбачева (интервью газете “Юманите”, 8 февраля 1986), сказавшего, что в отношении Сахарова “были приняты меры в соответствии с нашим законодательством” и что он не может выехать за границу по причине “секретов особой государственной важности”. Сахаров встречается с врачом Ариадной Обуховой, а затем, судя по голосу, с ее мужем Олегом. (Обухов остается за кадром.) Он говорит им, что здоров и ни в чем не нуждается. Вновь отвечая на вопросы Обухова, Сахаров положительно отзывается о предложениях Горбачева о разоружении (по-видимому, предложения, выдвинутые 15 января 1986). Смонтированная из небольших кусочков, беседа с Обуховым носит отрывочный характер, как и подобная беседа в видеозаписи, опубликованной 9 декабря (предполагая, что обе не являются частью одной и той же).

30 мая 1986 года. Пленка, озаглавленная “Боннэр и Сахаров о Чернобыле”. Сахаров отвечает на вопросы прохожих о чернобыльской катастрофе и обсуждает ее по телефону с женой. Один из прохожих — молодой человек, представившийся корреспондентом газеты “Горьковский рабочий”. Ответы Сахарова сопоставляются со словами Е.Г. Боннэр, как они приведены в статье “Говорит Сахаров” в итальянском еженедельнике “Иль Сабато”. Очевидная цель фильма — доказать, что Боннэр искажает взгляды своего мужа. Собеседники Сахарова также пытаются заставить его высказаться в поддержку советского моратория на проведение ядерных испытаний.

18 июня 1986 года. Видеозапись, опубликованная “Бильд” лишь две недели спустя после возвращения Боннэр в Горький. Запись разговора между Е.Г. Боннэр и А.Д. Сахаровым наложена на кадры, показывающие Сахаровых на улицах Горького. Согласно “Бильд”, запись сделана через подслушивающее устройство в квартире Сахаровых. Замысел создателей фильма ясен из приведенных в “Бильд” отрывков разговора: Боннэр якобы упрекает мужа в том, что он, отвечая на вопросы (Обухова?), выразил поддержку предложениям Горбачева о разоружении (см. описание видеозаписи от 24 марта 1986).

27. А. Сахаров. Предвыборная программа (февраль 1989)

570

27

Предвыборная программа¹

1.        Эффективная и экологически безопасная экономика

Ликвидация административно-командной системы и замена ее плюралистической с рыночными регуляторами и конкуренцией. Ликвидация всевластия министерств и ведомств. Расширение самостоятельности государственных предприятий. Свободный рынок средств производства, сырья и полуфабрикатов. Развитие арендного, кооперативного, акционерного производства. Необходимо ликвидировать нерентабельные колхозы и совхозы и передать в аренду землю, хозяйственные постройки и технику на льготных условиях. Мы обязаны накормить страну! Также в аренду или в акционерное владение передать нерентабельные промышленные предприятия. Разукрупнять крупные предприятия с целью стимулировать конкуренцию и не допускать монопольного ценообразования.

Ввести реалистический курс рубля, в дальнейшем перейти к его конвертируемости.

Независимая комплексная экологическая и экономическая экспертиза крупных проектов и планов развития народного хозяйства в целом. Отказ от экстенсивного развития народного хозяйства – от роста объема добычи полезных ископаемых, количественного роста промышленного производства без качественной перестройки. Резкое сокращение капитального строительства в промышленности. Немедленное прекращение финансирования Министерства водного хозяйства и его ликвидация или перевод на полный хозрасчет.

Ядерная энергетика необходима человеку, но она должна быть безопасна (в том числе необходимо учитывать сейсмическую


¹ Печатается по [6].

571

опасность, опасность террористических актов, возможность разрушения в войне с применением обычного оружия). Радикальным решением является размещение ядерных реакторов под землей. Должно быть полностью запрещено строительство атомных электро- и тепловых станций с расположением ядерных реакторов на поверхности земли. Закрыть атомные электро- и тепловые станции, не удовлетворяющие требованиям безопасности. Новое строительство – только с подземным расположением с исключением возможности попадания при аварии радиоактивных продуктов в почвенные воды. Добиваться принятия международного закона, запрещающего наземное расположение ядерных реакторов.

Закрытие экологически вредных производств. Легализация и поддержка общественных движений, борющихся за охрану окружающей среды. Публикация всех данных об экологической обстановке во всех регионах страны. Прекращение экологически опасного гидротехнического и иного строительства.

2. Социальная и национальная справедливость

Доходы каждого по результатам его труда. Снятие всех ограничений на личные доходы. Единственный регулятор – прогрессивный налог. Отмена всех привилегий, не связанных со служебной необходимостью. Открытость данных об окладах. Обязательная регулярная (не реже раза в год) публикация финансовых отчетов всех общественных фондов, включая оклады сотрудников, представительские расходы, поездки. Максимальное сокращение штатов во всех общественных организациях.

Защита прав личности. Открытость общества. Свобода убеждений. Свобода религии. Свобода выбора страны проживания и места проживания внутри страны. Свобода ассоциаций, митингов и демонстраций. Контроль общества за принятием важнейших решений. Регулярное проведение референдумов. Пересмотр закона о выборах и принятых в 1988 году поправок к Конституции. Прямые выборы депутатов Верховного Совета и его Председателя. Демократическая система выдвижения кандидатов и их регистрации без контроля аппарата и отсева кандидатов. Один человек – один голос. Обязательное условие проведения выборов – наличие не менее двух кандидатов на одно место.

Возвращение к ленинской концепции СССР как Союза равноправных государств. Не должно быть никакого ущемления малых наций большими. Компактные национальные области должны иметь права Союзных республик. Отсутствие внешней границы не должно быть причиной ущемления их прав. Федеративная система на основе Союзного Договора.

572

Поддержка принципов, лежащих в основе программы Народных фронтов Прибалтийских республик. Республиканский и региональный хозрасчет.

Добиваться принятия Закона о печати, обеспечивающего свободу от идеологического контроля и любых ограничений, кроме пропаганды войны и насилия, национальной розни, порнографии и раскрытия государственных тайн. Но тайн в открытом обществе должно становиться все меньше и меньше. Разрешить частную и кооперативную деятельность в области распостранения информации при тех же ограничениях.

Постепенная отмена паспортной системы.

Изменение пенсий и других постоянных выплат в соответствии с инфляционным коэффициентом, отнесенным к шестидесятым годам. До всестороннего изучения последствий не повышать цены на продукты питания и предметы первой необходимости.

Улучшение жилищных условий за счет ликвидации бесчисленных контор и учреждений и поощрения всех форм жилищного строительства.

Увеличение ассигнований на образование и медицинскую помощь. Изменение законодательства и социальной структуры с целью облегчения положения работающих женщин-матерей и денежного поощрения женщин, посвящающих себя воспитанию детей дошкольного возраста.

3. Искоренение последствий сталинизма. Правовое государство

Раскрыть архивы НКВД-МГБ, обнародовать полные данные о преступлениях сталинизма и всех неоправданных репрессиях. Персональные пенсии всем жертвам репрессий сталинизма. Учредить комиссии Верховного Совета по контролю за действиями КГБ, МВД, МО. Возможность обжаловать в суде решения и действия не только отдельных лиц, но и государственных и партийных органов. Суд присяжных. Допуск адвоката с начала следствия. Отмена приговора суда при наличии процессуальных нарушений или выявлении незаконных методов следствия и обязательная судебная ответственность за них. Гуманизация мест заключения. Отмена смертной казни. Освобождение и реабилитация узников совести, включая членов комитетов “Карабах” и “Крунк”.

4. Организация науки

Значительно повысить роль вузовской науки. Расширить международные контакты вузовских ученых за счет ранее мало

573

включенных в этот процесс молодых и провинциальных ученых. Шире практиковать финансирование и материальное снабжение научных работ по проектам, выдвигаемым инициативными группами. Повысить роль Академии наук в фундаментальных исследованиях и ее ответственность за экологическую и экономическую экспертизу.

5. Поддержка политики разоружения и разрешения

региональных конфликтов

Публикация данных о действиях и политике СССР в региональных конфликтах (включая Афганистан и Ближний Восток). Сокращение срока службы в армии (ориентировочно вдвое) и ее численности, пропорциональное сокращение всех видов вооружения, но при этом значительно меньшее сокращение офицерского состава с перспективой постепенного перехода к профессиональной армии.

Запрещение химического и бактериологического оружия. Цель – полное запрещение ядерного оружия. До того: ядерное оружие – лишь для предотвращения ядерного же нападения противника.

Переход на полностью оборонную стратегическую доктрину.

Уверен, что сближение социалистической и капиталистической систем, сопровождающееся встречными плюралистическими процессами в экономике, социальной сфере, культуре и идеологии (конвергенция), – единственный путь радикального устранения опасности гибели человечества в результате термоядерной и экологической катастроф.

А. Д. Сахаров

5 февраля 1989 г.

28. Обращение Межрегиональной группы депутатов о событиях в Китае (июнь 1989)

574

28

Обращение Межрегиональной группы
народных депутатов СССР¹

Глубокий интерес и живое сочувствие к судьбам демократических движений в зарубежных странах всегда были присущи духу съездов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов нашей страны.

В дни работы нашего съезда пришли тревожные известия из Китая. Съезд большинством голосов принял обращение к китайскому народу. Однако его текст не был обсужден депутатами и не отражает всей серьезности политической ситуации в соседней социалистической стране и глубины нашей тревоги, связанной с этим.

Мирные народные выступления в Пекине, Шанхае, Харбине, Нанкине, Чэнду и других городах страны проходили под лозунгами укрепления реформ, борьбы с коррупцией, развития демократизации, свободы слова и собраний.

Нам, гражданам страны, начавшей перестройку, хорошо понятны эти лозунги. Однако власти в КНР не пошли на диалог с народными массами. Для подавления демонстраций были призваны регулярные войска. Согласно предварительным данным (см. “Известия” от 7 июня) насчитываются тысячи убитых и раненых. Уличные бои между войсками и населением продолжаются.

Почерк напуганных сил реакции везде одинаков – будь то в Минске или Вильнюсе, Ереване, Тбилиси или городах Китая.

Мы, народные депутаты СССР, соболезнуем пострадавшим и родственникам погибших китайских товарищей. Мы осуждаем применение карательных мер, использование армии против собственного народа. Мы призываем власти в Китайской Народной Республике вступить в диалог с народом, воздержаться от наклеивания ярлыков в духе времен культурной революции. Мы призываем правительство Китая остановить кровопролитие.

Июнь 1989 г.


¹ Печатается по [6] (см. II том, стр. 432, 435)

29. А. Сахаров. Выступление на встрече с коллективом Уралмаша (сентябрь 1989)

575

29

Выступление на встрече
с коллективом Уралмашзавода¹

Здравствуйте. Мне второй раз в жизни приходится выступать на большом рабочем собрании. И я считаю это для себя большой честью...

Съезд народных депутатов открыл стране огромную картину жизни нашего общества. Миллионы людей смотрели и поняли, что страна находится в тупике. Семьдесят лет развития были во многом основаны на догмах, на идеологических заблуждениях и на том, что корыстные интересы бюрократии, корыстные интересы сохранения власти бюрократической верхушки вели страну по неправильному пути. Была необходима перестройка.

Перестройка является объективной необходимостью. Идет она очень трудно. Съезд создал как бы “ножницы”, разрыв между общественным сознанием масс (массы у нас, мы теперь можем сказать, умные, все понимают; понимают лучше даже, чем многие в руководстве; и, во всяком случае, их уже дальше нельзя держать в заблуждении). В то же время происходит разрыв между словами и делами. Реальных изменений нет. И вот, в частности, в центре России, где мы находимся, этот разрыв виден, может быть, с наибольшей ясностью.

На протяжении многих лет здесь развивалась тяжелая промышленность, группа “А” (орудия средств производства) составляла колоссальный процент. Если по всей стране это 76 процентов, то здесь много больше – чуть ли не 90. В то время, как социальные потребности народа здесь, как и всюду, в загоне. Мы видим, что развитие идет неразумно. Задача – выйти на передовой рубеж в области экономики, в области производительности труда – так же далека от нас, как она была десятилетия назад. То есть вся административно-командная система потерпела фиаско.


¹ 15 сентября 1989 г. А. Д. Сахаров выступил в Свердловске. 20 сентября это выступление и ответы на вопросы были опубликованы в газете Уралмашзавода “За тяжелое машиностроение”. Здесь они печатаются по [6].

576

Она не решила задач ни экономического, ни научно-технического прогресса, ни задач социальных, ни задач экологических. Каждое ведомство интересуется своими планами. Планы эти часто надуманны. Никто не отвечает за положение на местах. Советы местные бесправны, безвластны. Экологические вопросы тоже находятся в тяжелейшем положении. Значительная часть нашей страны просто стала непригодной для жилья. И это сказывается на здоровье людей, в особенности детей, молодого поколения. Вот такая реальная действительность. И необходимы решительные изменения.

Они должны включать критические изменения, осуществление лозунга “Вся власть – Советам!” реально, а это подразумевает отказ от шестой статьи Конституции, которая объявляет руководящей силой во всем, во всей конкретной жизни страны Коммунистическую партию. Это изменение структуры собственности. То есть лозунг Октября “Земля – крестьянам!” тоже должен быть осуществлен. На производстве это должна быть подлинная независимость предприятий, их право распоряжаться своими планами, своими доходами. Это не дело центральной власти – распоряжаться прибылью предприятия.

Сама структура управления должна быть перестроена таким образом, чтобы сами производители создавали структуру управления, объединяя свои органы управления ради того, что им нужно. То есть власть, аппарат управляющий должен создаваться не “сверху” и не директивно, а именно по нуждам непосредственных производителей.

Положение деревни: земля должна быть в ведении республики, именно республики, а не государства. Но пользование землей, владение землей должно быть в руках тех, кто ее обрабатывает. Это должно быть владение с правом наследования, с соответствующим земельным налогом. Такая система единственная, которая способна обеспечить заинтересованность людей в сохранении земли и в получении реального эффекта от земли.

У нас до сих пор и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и вообще во всей системе руководства главное было выполнить указания свыше или написать хорошие планы, а все остальное как бы второстепенно. На самом деле только реальный результат, причем выраженный в реальной прибыли и в реальной тем самым пользе для общества, может быть критерием. Единственным реальным регулятором экономической жизни может быть рынок и конкуренция. Это выработано опытом человечества и только так экономика может развиваться.

Предстоит переходный период, сложный, в течение которого важнее всего избежать экономических опасностей. Мы, по существу, находимся в состоянии глубочайшего экономического кризиса.

577

Здесь есть ряд мер, которые предлагали депутаты Съезда, предлагал Шмелев в наиболее четкой форме. Я всецело поддерживаю его предложения. Вот этот переходный период мы должны пережить с открытыми глазами и с ясной перспективой движения вперед. Это круг вопросов Съезда. Но выполнение всей программы – это на местных органах. Они должны быть выбраны народом на демократической основе.

Это требует соответствующих законов о выборах. Важнейшая политическая задача – добиться таких законов о выборах, которые бы обеспечили действительный выбор истинных народных избранников, людей, преданных задаче преобразования страны. Мне кажется, что на выборах в народные депутаты была создана очень сложная система: были выборы от общественных организаций, которые зачастую давали просто автоматическое попадание в высшие органы власти. Какую-то положительную роль эта система выборов вначале сыграла, но дальше этого отступления от демократических принципов мы терпеть не должны.

Выборы, как мне кажется, должны вестись по чисто территориальному признаку, по территориальным округам, без выделения каких-то организаций, без окружных собраний, которые на выборах в народные депутаты играли роль фильтра и зачастую отсеивали истинно народных кандидатов. Проходили кандидаты, угодные аппарату. Этого допустить нельзя. Возможно, что выборы нужно вести в два тура, и в каждом первый – отборочный, второй – уже окончательный. Эта система во многих странах существует. Она обеспечивает правильное изъявление воли народа.

В связи с Законом о выборах возникли проблемы в Прибалтийских республиках, в частности проблема с голосованием военнослужащих, которые находятся там в порядке срочной службы. Я думаю, что разрешение этой проблемы может быть достигнуто не только для Прибалтики, а для всей страны очень просто. Солдаты срочной службы должны голосовать по месту своего постоянного жительства, там, где они реально заинтересованы в работе местных органов. Голосование по почте (оно применяется во многих странах мира) – это простая и вполне демократическая форма. Никаких злоупотреблений тут не может быть. Люди могут знать кандидатуры, которые выдвинуты по их постоянному месту жительства, и голосовать с полным пониманием того, что там происходит и какие стоят задачи.

Другая проблема, стоящая в связи с выборами, – это идея... что коллективам трудящихся должны быть предоставлены особые права выбирать. Это, по моему мнению, расширение антидемократической системы общественных организаций. Это демагогические заигрывания с рабочим классом, чисто аппаратные манипуляции.

578

В прошлом в истории нашей страны под видом диктатуры рабочего класса очень быстро возникла диктатура аппарата. И повторить эту историческую ошибку мы ни в коем случае не должны. Надо очень настороженно относиться к попыткам противопоставить рабочий класс другим слоям общества.

В свое время была попытка противопоставить рабочий класс крестьянству и интеллигенции. Сейчас – противопоставить рабочий класс интеллигенции. Но интеллигенция наша на самом деле такой же трудящийся класс, как и рабочие, часто даже находящийся в худшем материальном положении. И никаких противоречий в интересах не существует. Существует и там, и здесь разная позиция в обществе, позиция по отношению к аппарату.

Я думаю, что рабочий класс реально играет и будет играть огромную роль в политической жизни страны. Уже после Съезда мы были свидетелями забастовок шахтеров. Эти забастовки носили в значительной мере характер политический. Их условия были политические. Они, на мой взгяд, сыграли положительную роль в том, что наметившийся процесс, очень опасный, свертывания перестройки (это вполне реальная вещь и очень много симптомов мы видели и видим) эти забастовки остановили. Может быть, во всяком случае замедлили. И я считаю, что хотя забастовки наносят ущерб экономике страны и нарушают трудовой ритм, это тем не менее часто является необходимым для нормального политического развития. И это право трудящихся, которое у них никто не может отнять, и право, которым они должны, хотя и осторожно, но в случае необходимости твердо и решительно пользоваться.

Я должен кончить тем же, чем и начал. Я с глубочайшим уважением отношусь к своей аудитории, к Уралу, где мы имеем сплав и рабочего класса, и интеллигенции, и крестьянства. Этим силам в их совокупности принадлежит будущее. И надеюсь, что коллективный разум людей будет способствовать выходу страны из тех колоссальных трудностей, в которых она находится.

Я не говорил о национальных проблемах, о них уже сказала Галина Васильевна [Старовойтова]. Думаю, что русский народ найдет достойное место в этом процессе. Это можно сделать только тогда, когда он будет не противопоставлен другим народам, когда он примет на себя долю ответственности за то, что творилось от его имени и руками его представителей в национальных республиках. Но он одновременно заслуживает и развития, и восстановления национальной культуры, своих национальных традиций... . В этом деле есть и перегибы, есть опасности, но их ни на кого валить, ни на какие другие народы мы не можем и не имеем права. Мы ответственны за свою судьбу, за свое прошлое, и мы в еще большей степени ответственны за свое будущее. (Аплодисменты).

579

Ответы на вопросы

– Уважаемый Андрей Дмитриевич, не считаете ли вы ошибкой свое заявление при открытии Съезда народных депутатов о том, что не видите альтернативы избранию М. С. Горбачева на должность Председателя Верховного Совета СССР? Жалеете ли вы о содеянном и думаете ли об исправлении допущенной оплошности?

– Я по-прежнему считаю, что Михаил Сергеевич Горбачев – единственная реальная кандидатура, которую мы на сегодня видим. В силу того, что он был инициатором перестройки. И в силу его интеллектуальных качеств.

С другой стороны, я говорил с самого начала, что не переоцениваю Горбачева. Я считаю, что он недостаточно активно действует во многих направлениях. И, в частности, считаю, что он ответствен за многие трагические события в национальных республиках. За те сложные проблемы, которые возникли в Закавказье... Также считаю, что он недостаточно активно проводит реальный процесс перестройки внутри страны.

Как известно, на Западе Горбачев пользуется колоссальной популярностью в связи с международной политикой Советского Союза, которая действительно изменилась за эти годы. И на Западе не верят, что внутри страны его политика не столь успешна и радикальна. Тем не менее я надеюсь, что под давлением рабочего класса, забастовок Горбачев и весь аппарат в целом будут вынуждены более энергично и более реально проводить политику перестройки внутри страны не в интересах номенклатуры, а в интересах перестройки...

– Как по-вашему, Горбачев левее или правее центра?

– Горбачев, я думаю, как раз совпадает именно с центром. В чем заблуждение Горбачева – я сказал: пассивность в реальных изменениях.

– В одной из журналистских статей, в своих воспоминаниях о Съезде Вы сказали, что Горбачев находится в сложном положении. В чем же эта сложность?

– Я думаю, что сложности Горбачева – это сложности положения страны в целом. Принимать решения такого масштаба, который необходим, это никогда не просто. Что же касается того, что обычно говорят на Западе: у Горбачева власть резко ограничена правым крылом Политбюро – то я считаю, что это не так. Я думаю,

580

что Горбачев волен принимать любые решения. Так что в этом отношении у него сложности нет.

– Андрей Дмитриевич, вы были в составе депутатской группы в Тбилиси[i]. Поделитесь своими впечатлении об увиденном, узнанном там.

– Мы были на заседаниях комиссии, где рассказывалось об обстоятельствах происшедшего. Это действительно была карательная операция. Жесточайшая карательная операция против митинга, который выступал под лозунгами, не кажущимися мне во многом правильными, но это не имеет значения. Это был вполне конституционный митинг. И расправа, которая была произведена, не имеет конституционных оснований.

Много ужасного было. Например, применение саперных лопаток против людей. То же самое было ранее в Алма-Ате и других местах. И вершина всего – применение отравляющих веществ. Это настолько не укладывается в сознании, что выглядит как какая-то провокация.

Разобраться в том, кто давал команду, до конца на местах было невозможно. Мы можем строить только догадки. Во всяком случае, мы знаем, что МВД возражало против введения войск. И среди тех, кто настаивал на приглашении войск, был второй секретарь ЦК Грузии, человек Москвы. Как всегда, второй секретарь – человек Москвы.

– Андрей Дмитриевич, как вы относитесь к религии?

– Я не принадлежу ни к какой церкви. Но в то же время я не могу считать себя последовательным материалистом. Я считаю, что какой-то высший смысл существует и во вселенной, и в человеческой жизни тоже.

– Знакомы ли вы с нашим депутатом Кудриным? Каково ваше мнение о нем как о народном депутате?

– Знакомство у меня с ним, как говорится, чисто шапочное. Но я отношусь к нему с большим уважением в связи с его историей, с его поступками. Я предлагал его в качестве председателя комиссии по Гдляну. Но это не было принято. Думаю, что выводам комиссии с таким председателем народ поверил бы больше, чем выводам комиссии, которую возглавлял Медведев. (Аплодисменты. )

– Что вы можете сказать об ученом-физике Юрии Орлове,


[i] В Тбилиси Андрей Дмитриевич был не “в составе депутатской группы” (“комиссия по Тбилиси” была образована лишь на I съезде народных депутатов СССР – см. стр. 412 второго тома), а с Еленой Георгиевной Боннэр (в начале мая, до съезда – см. стр. 394 второго тома).

581

которого уже в период перестройки лишили гражданства СССР и выдворили из страны?

– Я знаю Орлова с начала 70-х годов. А слышал о нем значительно раньше. Я его уважаю и считаю, что это человек выдающийся. И приговор по отношению к нему, его выдворение из страны считаю несправедливым. Это одно из тех действий эпохи, которое должно быть исправлено.

– Андрей Дмитриевич, есть ли реальная возможность контроля Верховного Совета над внешнеполитической деятельностью правительства? Например, заключение такого сомнительного в моральном плане договора о продаже оружия Ирану и тому подобное.

– Я не член Верховного Совета, поэтому я полностью оценить это не могу. Думаю, что эти возможности не очень велики. Что же касается договора о продаже оружия Ирану, то я не могу ни в коем случае его приветствовать. Не могу, как и американская общественность – “ирангейт”. Но вообще я уверен, что чрезвычайно важно было бы прекратить продажу оружия в развивающиеся страны, горячие точки планеты. Это отливается людям большой кровью и не есть лучший способ устройства политических и экономических дел.

– Как вы расцениваете позицию тех людей, которые обвиняют московских депутатов в расколе Съезда, призывах к образованию фракций?

 

– Я считаю, что это совершенно неправильно... . Межрегиональная группа депутатов – это не оппозиция перестройке, это не фракция, хотя бояться этого слова не следует. Это группа активных сторонников перестройки, которая, как мы знаем, пользуется большой поддержкой в стране.

– Читали ли вы статью Чалидзе в последнем номере “Московских новостей” и как вы ее оцениваете?

– Я считаю, что эта статья при внешней логичности является ошибочной. Мне кажется, она противоречит тем взглядам, которых я придерживаюсь, на процессы в нашей стране.

– Существует ли опасность либо партийного, либо военного переворота в стране и существует ли возможность создания нового культа, культа Горбачева?

582

– В целом в стране очень серьезное положение. Все очень остро. Идет борьба по многим линиям. И поэтому опасность реально существует. Велика ли она, можно ли ей реально противостоять – это зависит от людей. И в большой мере зависит от интеллигенции, рабочих, от их реального союза.

– Каково ваше мнение о том, что во время проведения в стране реформ необходимо наличие сильной власти, сильной руки и что чрезмерное развитие демократии вредно для общества?

– Это примерно то, что пишет Чалидзе, и я с этим категорически не согласен. Я считаю, что для перестройки нужна реальная власть народа. Народ у нас уже во время выборов показал свою политическую зрелость. Я думаю, что это он покажет и на выборах в местные Советы, если будут для этого достаточные условия.

– Ваше личное мнение о роли и месте кооперативов в экономике страны, какие формы кооперативов приемлемы для нас?

– Вопрос о кооперативах действительно очень важный. Кооперативы находятся в начале своего развития. Это слово имеет не вполне определенный смысл. Кооперативы строятся в различной форме, в разных случаях в разных юридических условиях. В целом кооперативная собственность – это одна из форм собственности, которая необходима стране для экономического плюрализма, единственной возможности здорового экономического развития.

Сейчас существует определенное предубеждение против кооперативов. Оно в значительной мере, во-первых, искусственно инспирируется; во-вторых, оно связано с теми трудными условиями, в которых находятся кооперативы. Они часто вынуждены назначать высокие цены на свою продукцию.

Наконец, возможно проникновение в кооперативы коррумпированных элементов. Это тоже имеет место. Но не это определяющее. В целом я думаю, что кооперативная собственность должна развиваться. Но должны быть и для государственных предприятий, и для индивидуальной, частной собственности созданы такие же благоприятные условия, как и для кооперативов. А кооперативы необходимо избавить от неразумных ограничений. А то у нас часто шарахаются сначала в одну сторону, потом – в другую. Должна быть полная, четкая позиция.

– Ваше отношение к закону о собственности? Имеет ли место эксплуатация в настоящее время?

 

– Существует в политэкономии понятие “эксплуатация рабочей

583

силы”. Мерой эксплуатации является доля валового национального продукта, которая идет работающим. В нашей стране эта доля минимальна (речь идет об эксплуатации рабочей силы государством), она составляет 38 процентов. Например, в большинстве развитых стран Запада она вдвое выше. Причем и валовой национальный продукт на душу населения там тоже вдвое выше. Так что эксплуатация существует. И рабочий класс имеет право добиваться уменьшения доли эксплуатации рабочей силы. Это одна из важнейших социальных задач, которые стоят перед обществом.

Вопрос о собственности... Я уже говорил, что должен быть плюрализм в этом вопросе. И все виды собственности должны развиваться и иметь равную защиту и равные права.

– Вы лично, а также депутаты Попов, Абалкин, Шмелев и многие другие прогрессивные депутаты избраны от общественных организаций. Нет ли опасности, что при территориальных выборах на Съезде окажутся в основном технократы и политики и недостанет нравственного камертона в лице писателей, людей искусства?

– Я думаю, что опасности нет. Если сама система выборов будет демократическая, то прогрессивные депутаты будут иметь большие шансы в соответствии со своими заслугами, со своей известностью в стране быть избранными.

– Правительство и депутаты знают о том, что происходит в стране. Это – воровство, грабеж, бандитизм, полная незащищенность граждан. Будут ли приняты срочные меры по пресечению этого разгула?

– Я думаю, что большой рост преступности отражает общий кризис в стране, а также то, что органы правопорядка в значительной мере были коррумпированы, не выполняли своих функций. Все меры по ликвидации этой преступности должны приниматься в рамках законности. Закон и презумпция невиновности, другие юридические принципы – они совершенно необходимы. Мы не можем допустить того, чтобы под видом борьбы с преступностью вновь нарушались законы и права граждан. Такая опасность всегда велика при кампанейском подходе.

Но, несомненно, нужно добиваться того, чтобы в стране был полный, основанный на законе, на всех юридических нормах порядок. Это не вопрос кампании – это вопрос оздоровления всего общества.

– Как вы объясните, что в руководстве Объединенного фронта трудящихся оказались преподаватели истории партии, философии,

584

обществоведения? Как относиться к тому, что люди, причисленные к интеллигенции, вбивают клин между интеллигенцией и рабочими?

– Я думаю, что в самом вопросе уже заключен ответ. Это плохие представители интеллигенции.

– Обладают ли народные депутаты дополнительными источниками информации, позволяющими им объективно оценивать политическое и экономическое состояние страны?

– По идее, народные депутаты должны иметь очень широкий доступ к информации. На сегодня это в достаточной мере реализовано. Мы имеем много писем, имеем возможность общаться с большим числом людей, часто с большим, чем позволяют физические возможности и силы. Но этого недостаточно.

– Считаете ли вы продажу спиртных напитков в неограниченном количестве с 8 утра до 8 вечера во всех торговых учреждениях, а также в зрелищных предприятиях нормальным явлением? Мы обеспокоены будущим наших детей и внуков. Нам кажется, что это политическая акция местных властей.

– Я думаю, что в вопросе антиалкогольной кампании были допущены серьезные ошибки. Она проводилась непродуманно. И не привела к реальному снижению алкоголизма в стране, но привела к большим экономическим потерям и к развитию самогоноварения. Здесь нужно действовать очень продуманно.

По-моему, сейчас опять произошло какое-то шараханье назад. Это мне представляется неправильным. Я думаю, что нужно найти разумную линию, которая бы не поддерживала алкоголизм. Это комплекс и социальных, и медицинских, и правовых мероприятий, без кампанейщины. То, что происходило год назад, скажем, или полгода, когда были на три квартала очереди за водкой, было унизительно и недопустимо для людей. Я думаю, что шарахаться в противоположную сторону тоже нельзя.

– Поделитесь, пожалуйста, вашим мнением о Лигачеве в современных условиях.

 

– Я лично ни разу не встречался с Лигачевым. Я наблюдал за его выступлениями по телевидению, на XIX партконференции. Мое мнение отрицательное. Я очень жалею, что такая важная область нашей жизни, как сельское хозяйство, находится в его руках. (Аплодисменты. )

585

– Как вы относитесь к тому, что прибалтийский “Саюдис” призывает к выходу из состава Союза?

– Мне кажется, что позиция “Саюдиса” не совсем такая. По-моему, тут некоторые неточности есть. Я думаю, что в целом позиция, превалирующая в Прибалтийских республиках (на сегодня, во всяком случае), это не выход из состава Союза, а попытка добиться и закрепить за собой в пределах СССР реальный суверенитет. Если эта попытка не удастся, то, конечно, конституционное право на выход из Союза будет популярно. С этим тоже следует считаться как с реальностью.

– Можете ли вы ответить, поднимался или нет на сессии вопрос о положении ребят, находящихся в рядах Советской Армии. Они находятся в таком положении, где их ломают физически и духовно. Они там совершенно бесправны.

– Действительно, очень много известно о плохом, трудном положении призванных в армию, в особенности солдат первого года. Ситуация в армии отражает положение в обществе, его общеморальный уровень. На сессии об этом говорилось, правда не очень четко. Я думаю, что прогресс в обществе должен привести к исправлению положения. И гласность должна тут сыграть особенную роль. Пока армия очень сильно скрывает свои секреты.

Еще одна сторона этого дела. Я считаю, что срок службы в армии должен быть сокращен. Это вполне возможно по стратегическому положению Советского Союза. Это один из пунктов моей предвыборной программы. Срок службы в армии должен быть сокращен приблизительно в два раза. С меньшим сокращением офицерского корпуса. Но с таким же пропорциональным сокращением всех видов вооружений. Эта односторонняя акция СССР не приведет к увеличению опасности для нашей страны, потому что сейчас СССР имеет большую армию, чем любые три страны, например США, Китай, ФРГ, вместе взятые. А когда будет сокращение срока службы в армии, то это снимет в значительной мере такие явления, как “дедовщина”.

– Андрей Дмитриевич, прокомментируйте, пожалуйста, свою мысль, высказанную в одном интервью за рубежом, что Запад не должен в полной мере доверять СССР. Еще, насколько искренни позитивные отзывы западных лидеров о перестройке?

– Первая часть вопроса. Мы знаем, что СССР сейчас находится на некоем переломном рубеже, ход развития не может быть точно прогнозирован. И для Запада оказывать поддержку СССР в виде

586

долгосрочных проектов, которые свяжут наших западных партнеров по рукам и ногам, в таких условиях было бы просто неразумно. И кроме того, поддержка, которая оказана в этот переломный момент, может быть реальной поддержкой реакционным силам. И приведет к стабилизации данного положения. А стабилизация в неустойчивом положении – это фактически откатывание назад.

Насколько искренни позитивные отзывы западных лидеров о перестройке? Я разговаривал со многими западными политическими лидерами. Их позиция, действительно, сложная. Некоторые опасаются, что после перестройки, осуществив прорыв к более эффективному обществу, наша страна будет еще большей угрозой Западу. Будет более способна к экспансии. Я на такие вопросы отвечал, что более всего опасен для Запада провал перестройки. На ракеты у нас деньги найдутся, как бы ни было плохо материальное положение основной массы народа. А экспансия будет политически необходима для такого режима.

Но искренни ли похвалы перестройке? Я думаю, что искренни. Я думаю, что те, кто это говорит, рассматривают перестройку как укрепление стабильности в мире. До какого уровня хотят идти при этом западные лидеры, хотят ли они полного и окончательного успеха перестройки? Это у разных лидеров разной ориентации по-разному. Но сегодня, я думаю, эти отзывы искренние.

– Ваше мнение о кандидате на пост Председателя Верховного Совета РСФСР Ельцине Борисе Николаевиче?

– Я думаю, что это был бы положительный фактор.

– Ваше отношение к Рыжкову Н. И. Может ли он возглавлять перестройку? Перестройка идет уже четыре года, а что мы имеем?

– Рыжков – часть команды Горбачева, поэтому вопрос о том, что за четыре года ничего не изменилось – этот вопрос в первую очередь должен быть обращен к Горбачеву. Но и Рыжков несет за это свою долю ответственности. Я думаю, что было бы очень хорошо, если бы возможно было реально найти кандидатов на этот очень трудный пост. Но на сегодня, наверное, мы должны думать о том, чтобы в целом процесс перестройки был интенсифицирован. И в какой-то мере это должен быть вынужденный давлением снизу процесс.

– Расскажите о себе. Мешает ли в настоящее время аппарат вашей деятельности?

– Я думаю, что мое положение тут не отличается от положения

587

других депутатов. Считаю, что у депутатов нет достаточных возможностей для их деятельности. Это не значит, что мешают мне или кому-то. Просто не созданы достаточные условия.

– Можете ли вы назвать членов Политбюро – противников настоящей перестройки?

– Я не знаю позиций каждого из членов Политбюро. На заседаниях Политбюро не присутствовал. Я думаю, что фактически Горбачев имеет возможность принимать те решения, которые он считает нужными.

– Повлиял ли Съезд на ваше здоровье? Свердловчане желают вам крепкого здоровья!

– Спасибо. Повлиял ли Съезд? Во время Съезда я похудел и, конечно, очень устал. Но устали все депутаты. Трудно... в любой момент. Не только во время Съезда. Все время трудно.

– Ваше отношение к делу Кузнецова и травле “Демократического союза”?

– Я считаю, что дело Кузнецова – это рецидив тех преследований, которые были в период доперестроечный и, как мы видим, они не полностью прекратились сейчас. Это дело липовое, которое должно быть решено освобождением Кузнецова и снятием с него каких-либо обвинений.

...[О “Демократическом союзе”]. Я считаю, что независимо от того, как относиться к отдельным людям, которые там участвуют, или к отдельным пунктам их программы, он является вполне законным и не заслуживает никакой травли. (Аплодисменты. )

– Хотя бы пару фактов хотелось бы услышать из ваших уст, когда наши советские летчики расстреливали наших же советских ребят, ребят-афганцев в ситуации неминуемого пленения.

– Я, во-первых, говорил на съезде, что это частный вопрос, относящийся к общей трагедии – афганской войне – и к тем действиям, которые наша страна совершала там. В настоящее время ряд фактов, подтверждающих мои слова в Канаде, появился. На Съезде мне говорили военные о многих фактах, когда командир окруженного подразделения вызывал огонь на себя. Об этом было даже в советской печати. Это, с точки зрения солдат, с которыми он, естественно, не советовался, ничем не отличается от того, что я говорю. Ну и кроме того есть факты, подтвержденные западной

588

печатью документально, о бомбежках госпиталей, в которых содержались советские пленные солдаты.

– Вы почетный председатель общества “Мемориал”. Негативное отношение властей к этому обществу не свидетедльствует ли о сталинистских тенденциях?

– Я считаю, что негативное отношение к обществу “Мемориал” – это один из симптомов того, насколько сильны антиперестроечные тенденции в нашем государстве, в нашем руководстве и, в частности, в ЦК КПСС. То, что до сих пор не зарегистрировано это общество, – совершенно вопиющий факт. Трудности со счетом “Мемориала” до сих пор не преодолены. Трудности с регистрацией филиалов “Мемориала” на местах, в том числе и в Свердловске. Это, конечно, все сугубо негативные вещи.

Я придаю “Мемориалу” очень большое значение. Это массовая организация совести народа, совести нации. И попытка осветить нашу историю целиком. Помочь жертвам незаконных репрессий. Мне кажется, что эта попытка не может быть остановлена, как бы этого ни хотелось некоторым работникам аппарата. (Продолжительные аплодисменты. )

30. А. Сахаров. Последнее выступление (14 декабря 1989)

589

30

Последнее выступление¹

Я хочу дать формулу оппозиции. Что такое оппозиция? Мы не можем принимать на себя всю ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, и разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути – это радикализация перестройки.

Мы одновременно, объявляя себя оппозицией, принимаем на себя ответственность за предлагаемые нами решения, это вторая часть термина. И это тоже чрезвычайно важно.

Сейчас мы живем в состоянии глубокого кризиса доверия к партии и к руководству, из которого можно выйти только решительными политическими шагами. Отмена статьи 6 Конституции и других статей Конституции, которые к ней примыкают, – это сегодня политический акт. Не чисто юридически-организационный. Это важнейший политический акт, который именно сейчас необходим стране, а не через год, когда будет завершена работа над новым текстом Конституции. Тогда это все будет уже поздно. Нам нужно уже сейчас возродить к делу перестроечные процессы.

И последнее, что нам необходимо, – это восстановить веру в нашу Межрегиональную группу. Межрегиональная группа – с ней


¹ 14 декабря 1989 г. в 15 часов А. Д. Сахаров выступил на собрании Межрегиональной группы депутатов. (Вечером того же дня он умер. ) 17 декабря это выступление было опубликовано в газете “Московские новости”. Здесь оно печатается по [6].

590

связывало население страны огромные надежды. За эти месяцы мы стали терять доверие.

Последнее, о чем я хотел сказать, – то, что говорил Гольданский: был ли подарком правым силам призыв к политической двухчасовой забастовке и будет ли подарком правым силам объявление оппозиции. И с тем, и с другим я категорически не согласен. То, что произошло за эту неделю при обсуждении нашего призыва, – это важнейшая политизация страны, это дискуссии, охватившие всю страну. Совершенно неважно, много ли было забастовок. Их было достаточно много. В том числе были забастовки в Донбассе, были они в Воркуте, были во Львове, во многих местах. Но не это даже принципиально важно. Важно, что народ нашел наконец форму выразить свою волю, и он готов оказать нам политическую поддержку. Это мы поняли за эту неделю. И мы этой поддержки не должны лишиться. Единственным подарком правым силам будет наша критическая пассивность. Ничего другого им не нужно, как это.

 

31. А. Сахаров. Проект Конституции

591

31

Проект Конституции
Союза Советских Республик
Европы и Азии¹

1. Союз Советских Республик Европы и Азии (сокращенно – Европейско-Азиатский Союз, Советский Союз) – добровольное объединение суверенных республик (государств) Европы и Азии.

2. Цель народа Союза Советских Республик Европы и Азии – счастливая, полная смысла жизнь, свобода материальная и духовная, благосостояние, мир и безопасность для граждан страны, для всех людей на Земле независимо от их расы, национальности, пола, возраста и социального положения.

3. Европейско-Азиатский Союз опирается в своем развитии на нравственные и культурные традиции Европы и Азии и всего человечества, всех рас и народов.

4. Союз в лице его органов власти и граждан стремится к сохранению мира во всем мире, к сохранению среды обитания, к сохранению внешних и внутренних условий существования человечества и жизни на Земле в целом, к гармонизации экономического, социального и политического развития во всем мире. Глобальные цели выживания человечества имеют приоритет перед любыми региональными, государственными, национальными, классовыми, партийными, групповыми и личными целями. В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к встречному плюралистическому сближению (конвергенции) социалистической и капиталистической систем, как к единственному кардинальному решению глобальных и внутренних проблем. Политическим выражением такого сближения должно стать создание в будущем Мирового правительства.


¹ 27 ноября 1989 г. А. Д. Сахаров передал председателю Конституционной комиссии М. С. Горбачеву свой проект Конституции. Здесь он печатается по [6].

592

5. Все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье. Целью и обязанностью граждан и государства является обеспечение социальных, экономических и гражданских прав личности. Осуществеление прав личности не должно противоречить правам других людей, интересам общества в целом. Граждане и учреждения обязаны действовать в соответствии с Конститущией и законами Союза и республик и принципами Всеобщей декларации прав человека ООН. Международные законы и соглашения, подписанные СССР и Союзом, в том числе Пакты о правах человека ООН и Конституция Союза, имеют на территории Союза прямое действие и приоритет перед законами Союза и республик.

6. Конституция Союза гарантирует гражданские права человека – свободу убеждений, свободу слова и информационного обмена, свободу религии, свободу ассоциаций, митингов и демонстраций, свободу эмиграции и возвращения в свою страну, свободу передвижения, выбора места проживания, работы и учебы в пределах страны, неприкосновенность жилища, свободу от произвольного ареста и не обоснованной медицинской необходимостью психиатрической госпитализации. Никто не может быть подвергнут уголовному или административному наказанию за действия, связанные с убеждениями, если в них нет насилия, призывов к насилию, иного ущемления прав других людей или государственной измены.

Конституция гарантирует отделение церкви от государства и невмешательство государства во внутрицерковную жизнь.

7. В основе политической, культурной и идеологической жизни общества лежат принципы плюрализма и терпимости.

8. Никто не может быть подвергнут пыткам и жестокому обращению. На территории Союза в мирное время запрещена смертная казнь.

Запрещены медицинские и психологические опыты над людьми без согласия испытуемых.

9. Принцип презумпции невиновности является основополагающим при судебном рассмотрении любых обвинений каждого гражданина. Никто не может быть лишен какого-либо звания и членства в какой-либо организации или публично объявлен виновным в совершении преступления до вступления в законную силу приговора суда.

10. На территории Союза запрещена дискриминация в вопросах оплаты труда и трудоустройства, поступления в учебные заведения и получения образования по признакам национальности, религиозных и политических убеждений, а также (при отсутствии прямых противопоказаний, оговоренных в законе) по признакам пола, возраста, состояния здоровья, наличия в прошлом судимости.

На территории Союза запрещена дискриминация в вопросах предоставления жилья, медицинской помощи и в других социальных

593

вопросах по признакам пола, национальности, религиозных и политических убеждений, возраста и состояния здоровья, наличия в прошлом судимости.

11. Никто не должен жить в нищете. Пенсии по старости для лиц, достигших пенсионного возраста, пенсии для инвалидов войны, труда и детства не могут быть ниже прожиточного уровня. Пособия и другие виды социальной помощи должны гарантировать уровень жизни всех членов общества не ниже прожиточного минимума. Медицинское обслуживание граждан и система образования строятся на основе принципов социальной справедливости, доступности минимально-достаточного медицинского обслуживания (бесплатного и платного), отдыха и образования для каждого вне зависимости от имущественного положения, места проживания и работы.

Вместе с тем должны существовать платные системы повышенного типа медицинского обслуживания и конкурсные системы образования.

12. Союз не имеет никаких целей экспансии, агрессии и мессианизма. Вооруженные Силы строятся в соответствии с принципом оборонительной достаточности.

13. Союз подтверждает принципиальный отказ от применения первым ядерного оружия. Ядерное оружие любого типа и назначения может быть применено лишь с санкции Главнокомандующего Вооруженными Силами страны при наличии достоверных данных об умышленном применении ядерного оружия противником и при исчерпании иных способов разрешения конфликта. Главнокомандующий имеет право отменить ядерную атаку, предпринятую по ошибке, в частности уничтожить находящиеся в полете запущенные по ошибке межконтинентальные ракеты и другие средства ядерной атаки.

Ядерное оружие является лишь средством предотвращения ядерного нападения противника. Долгосрочной целью политики Союза являются полная ликвидация и запрещение ядерного оружия и других видов оружия массового уничтожения, при условии равновесия в обычных вооружениях, при разрешении региональных конфликтов и при общем смягчении всех факторов, вызывающих недоверие и напряженность.

14. В Союзе не допускаются действия каких-либо тайных служб охраны общественного и государственного порядка. Тайная деятельность за пределами страны ограничивается задачами разведки и контрразведки. Тайная политическая, подрывная и дезинформационная деятельность запрещается. Государственные службы Союза участвуют в международной борьбе с терроризмом и торговлей наркотиками.

594

15. Основополагающим и приоритетным правом каждой нации республики является право на самоопределение.

16. Вступление республики в Союз Советских Республик Европы и Азии осуществляется на основе Союзного договора в соответствии с волей населения республики по решению высшего законодательного органа республики.

Дополнительные условия вхождения в Союз данной республики оформляются Специальным протоколом в соответствии с волей населения республики. Никаких других национально-территориальных единиц, кроме республик, Конституция Союза не предусматривает, но республика может быть разделена на отдельные административно-экономические районы.

Решение о вхождении республики в Союз принимается на Учредительном съезде Союза или на Съезде народных депутатов Союза.

17. Республика имеет право выхода из Союза. Решение о выходе республики из Союза должно быть принято высшим законодательным органом республики в соответствии с референдумом на территории республики не ранее чем через год после вступления республики в Союз.

18. Республика может быть исключена из Союза. Исключение республики из Союза осуществляется решением Съезда народных депутатов Союза большинством не менее 2/3 голосов, в соответствии с волей населения Союза, не ранее чем через три года после вступления республики в Союз.

19. Входящие в Союз республики принимают Конституцию Союза в качестве Основного закона, действующего на территории республики, наряду с Конституциями республик. Республики передают Центральному Правительству осуществление основных задач внешней политики и обороны страны. На всей территории Союза действует единая денежная система. Республики передают в ведение Центрального Правительства транспорт и связь союзного значения. Кроме перечисленных, общих для всех республик условий вхождения в Союз, отдельные республики могут передать Центральному Правительству другие функции, а также полностью или частично объединять органы управления с другими республиками. Эти дополнительные условия членства в Союзе данной республики должны быть зафиксированы в протоколе к Союзному договору и основываться на референдуме на территории республики.

Наряду с гражданством Союза республика может устанавливать гражданство республики.

20. Оборона страны от внешнего нападения возлагается на Вооруженные силы, которые формируются на основе Союзного закона. В соответствии со Специальным протоколом республика может

595

иметь республиканские Вооруженные силы или отдельные рода войск, которые формируются из населения республики и дислоцируются на территории республики. Республиканские Вооруженные силы и подразделения входят в Союзные Вооруженные силы и подчиняются единому командованию. Все снабжение Вооруженных сил вооружением, обмундированием и продовольствием осуществляется централизованно на средства союзного бюджета.

21. Республика может иметь республиканскую денежную систему наряду с союзной денежной системой. В этом случае республиканские денежные знаки обязательны к приему повсеместно на территории республики. Союзные денежные знаки обязательны во всех учреждениях союзного подчинения и допускаются во всех остальных учреждениях. Только Центральный банк Союза имеет право выпуска и аннулирования союзных и республиканских денежных знаков.

22. Республика, если противное не оговорено в Специальном протоколе, обладает полной экономической самостоятельностью. Все решения, относящиеся к хозяйственной деятельности и строительству, за исключением деятельности и строительства, имеющих отношение к функциям, переданным Центральному Правительству, принимаются соответствующими органами республики. Никакое строительство союзного значения не может быть предпринято без решения республиканских органов управления. Все налоги и другие денежные поступления от предприятий и населения на территории республики поступают в бюджет республики. Из этого бюджета для поддержания функций, переданных Центральному Правительству, в союзный бюджет вносится сумма, определяемая бюджетным Комитетом Союза на условиях, указанных в Специальном протоколе.

Остальная часть денежных поступлений в бюджет находится в полном распоряжении Правительства республики.

Республика обладает правом прямых международных экономических контактов, включая прямые торговые отношения и организацию совместных предприятий с зарубежными партнерами. Таможенные правила являются общесоюзными.

23. Республика имеет собственную, не зависимую от Центрального Правительства систему правоохранительных органов (милиция, министерство внутренних дел, пенитенциарная система, прокуратура, судебная система). Приговоры по уголовным делам могут быть отменены в порядке помилования Президентом Союза. На территории республики действуют союзные законы при условии утверждения их Верховным законодательным органом республики и республиканские законы.

24. На территории республики государственным является язык национальности, указанной в наименовании республики. Если

596

в наименовании республики указаны две или более национальности, то в республике действуют два или более государственных языка. Во всех республиках Союза официальным языком межреспубликанских отношений является русский язык. Русский язык является равноправным с государственным языком республики во всех учреждениях и предприятиях союзного подчинения. Язык межнационального общения не определяется конституционно. В республике Россия русский язык является одновременно республиканским государственным языком и языком межреспубликанских отношений.

25. Первоначально структурными составными частями Союза Советских Республик Европы и Азии являются Союзные и Автономные республики, Национальные автономные области и Национальные округа бывшего Союза Советских Социалистических Республик. Национально-конституционный процесс начинается с провозглашения независимости всех национально-территориальных структурных частей СССР, образующих суверенные республики (государства). На основе референдума некоторые из этих частей могут объединяться друг с другом. Разделение республики на административно-экономические районы определяется Конституцией республики.

26. Границы между республиками являются незыблемыми первые 10 лет после Учредительного Съезда. В дальнейшем изменение границ между республиками, объединение республик, разделение республик на меньшие части осуществляется в соответствии с волей населения республик и принципом самоопределения наций в ходе мирных переговоров с участием Центрального Правительства.

27. Центральное Правительство Союза располагается в столице (главном городе) Союза. Столица какой-либо республики, в том числе столица России, не может быть одновременно столицей Союза.

28. Центральное Правительство Союза включает:

1) Съезд народных депутатов Союза;

2) Совет Министров Союза;

3) Верховный Суд Союза.

Глава Центрального Правительства Союза – Президент Союза Советских Республик Европы и Азии. Центральное Правительство обладает всей полнотой высшей власти в стране, не разделяя ее с руководящими органами какой-либо партии.

29. Съезд народный депутатов Союза имеет две палаты.

1-я Палата, или Палата Республик (400 депутатов), избирается по территориальному признаку по одному депутату от избирательного территориального округа с приблизительно равным числом избирателей. 2-я Палата, или Палата Национальностей, избирается

597

по национальному признаку. Избиратели каждой национальности, имеющей свой язык, избирают определенное число депутатов, а именно – по одному депутату от 2,0 (полных) миллионов избирателей данной национальности и дополнительно еще два депутата данной национальности. Эта общая квота распределена по укрупненным многомандатным округам. Выборы в обе палаты – всеобщие и прямые на альтернативной основе – сроком на пять лет.

Обе палаты заседают совместно, но по ряду вопросов, определенных регламентом Съезда, голосуют отдельно. В этом случае для принятия закона или постановления требуется решение обеих палат.

30. Съезд народных депутатов Союза Советских Республик Европы и Азии обладает высшей законодательной властью в стране. Законы Союза, не затрагивающие положений Конституции, принимаются простым большинством голосов от списочного состава каждой из палат и имеют приоритет по отношению ко всем законодательным актам союзного значения, кроме Конституции.

Законы Союза, затрагивающие положения Конституции Союза Советских Республик Европы и Азии, а также прочие изменения текста статей Конституции, принимаются при наличии квалифицированного большинства не менее 2/3 голосов от списочного состава в каждой из палат Съезда. Принятые таким образом решения имеют приоритет по отношению ко всем законодательным актам союзного значения.

31. Съезд обсуждает бюджет и поправки к нему, используя доклад Комитета Съезда по бюджету. Съезд избирает Председателя Совета Министров Союза, министров иностранных дел и обороны и других высших должностных лиц Союза. Съезд назначает Комиссии для выполнения одноразовых поручений, в частности для подготовки законопроектов и рассмотрения конфликтных ситуаций. Съезд назначает постоянные Комитеты для разработки перспективных планов развития страны, для разработки бюджета, для постоянного контроля над работой органов исполнительной власти. Съезд контролирует работу Центрального банка. Только с санкции Съезда возможны несбалансированные эмиссия и изъятие из обращения союзных и республиканских денежных знаков.

32. Съезд избирает из своего состава Президиум. Члены Президиума Съезда председательствуют на Съезде, осуществляют организационные функции по обеспечению работы Съезда, его Комиссий и Комитетов. Члены Президиума не имеют других функций и не занимают никаких руководящих постов в Правительстве Союза и республик и в партиях.

33. Совет Министров Союза включает Министерство иностранных дел, Министерство обороны, Министерство оборонной промышленности, Министерство финансов, Министерство транспорта

598

союзного значения, Министерство связи союзного значения, а также другие министерства для исполнения функций, переданных Центральному Правительству отдельными республиками в соответствии со Специальными протоколами к Союзному договору. Совет Министров включает также Комитеты при Совете Министров Союза.

Кандидатуры всех министров, кроме министра иностранных дел и министра обороны, предлагает Председатель Совета Министров и утверждает Съезд. В том же порядке назначаются Председатели Комитетов при Совете Министров.

34. Верховный Суд Союза имеет четыре палаты:

1) Палата по уголовным делам;

2) Палата по гражданским делам;

3) Палата арбитража;

4) Конституционный суд.

Председателей каждой из палат избирает на альтернативной основе Съезд народных депутатов Союза.

В компетенцию Верховного Суда входит рассмотрение проблем и дел союзного и межреспубликанского характера.

35. Президент Союза Советских Республик Европы и Азии избирается сроком на пять лет в ходе прямых всеобщих выборов на альтернативной основе. До выборов каждый кандидат в Президенты называет своего заместителя, который баллотируется одновременно с ним.

Президент не может совмещать свой пост с руководящей должностью в какой-либо партии. Президент может быть отстранен от своей должности в соответствии с референдумом на территории Союза, решение о котором должен принять Съезд народных депутатов Союза большинством не менее 2/3 голосов от списочного состава. Голосование по вопросу о проведении референдума производится по требованию не менее 60 депутатов. В случае смерти Президента, отстранения от должности или невозможности выполнения им обязанностей по болезни и другим причинам его полномочия переходят к заместителю.

36. Президент представляет Союз на международных переговорах и церемониях. Президент является Главнокомандующим Вооруженными Силами Союза. Президент обладает правом законодательной инициативы в отношении союзных законов и правом вето в отношении любых законов и решений Съезда народных депутатов, принятых менее чем 55% от списочного состава депутатов. Съезд может ставить на повторное голосование подвергшийся вето закон, но не более двух раз.

37. Экономическая структура Союза основана на плюралистическом сочетании государственной (республиканской, межреспубликанской и союзной), кооперативной, акционерной и частной

599

(личной) собственности на орудия и средства производства, на все виды промышленной и сельскохозяйственной техники, на производственные помещения, дороги и средства транспорта, на средства связи и информационного обмена, включая масс-медиа, и собственности на предметы потребления, включая жилье, а также интеллектуальной собственности, включая авторское и изобретательское право. Государственные предприятия могут быть переданы в срочную или бессрочную аренду коллективам или частным лицам.

38. Земля, ее недра и водные ресурсы являются собственностью республики и проживающих на ее территории наций (народов). Земля может быть непосредственно без посредников передана во владение на неограниченный срок частным лицам, государственным, кооперативным и акционерным организациям с выплатой земельного налога в бюджет республики. Для частных лиц гарантируется право наследования владения землей детьми и близкими родственниками. Находящаяся во владении земля может быть возвращена республике лишь по желанию владельца или при нарушении им правил землепользования, при необходимости использования земли государством по решению законодательного органа республики с выплатой компенсации.

39. Земля может быть продана в собственность частному лицу и трудовому коллективу. Ограничения перепродажи и другие условия пользования землей, являющейся частной собственностью, определяются законом республики.

40. Количество принадлежащей одному лицу частной собственности, изготовленной, приобретенной или унаследованной без нарушения закона, ничем не ограничивается (за исключением земли). Гарантируется неограниченное право наследования являющихся частной собственностью домов и квартир с неограниченным правом поселения в них наследников, а также всех орудий и средств производства, предметов потребления, денежных знаков и акций. Право наследования интеллектуальной собственности определяется законами республики.

41. Каждый имеет право распоряжаться по своему усмотрению своими физическими и интеллектуальными трудовыми способностями.

42. Частные лица, кооперативные, акционерные и государственные предприятия имеют право неограниченного найма работников в соответствии с трудовым законодательством.

43. Использование водных ресурсов, а также других возобновляемых ресурсов государственными, кооперативными, арендными и частными предприятиями и частными лицами облагается налогом в бюджет республики. Использование невозобновляемых ресурсов облагается выплатой в бюджет республики.

600

44. Предприятия с любой формой собственности находятся в равных экономических, социальных и правовых условиях, пользуются равной и полной самостоятельностью в распределении и использовании своих доходов за вычетом налогов, а также в планировании производства, номенклатуры и сбыта продукции, в снабжении сырьем, заготовками, полуфабрикатами и комплектующими изделиями, в кадровых вопросах, в тарифных ставках, облагаются едиными налогами, которые не должны превышать в сумме 30 процентов фактической прибыли, в равной мере несут материальную ответственность за экологические и социальные последствия своей деятельности.

45. Система управления, снабжения и сбыта продукции в промышленности и сельском хозяйстве, за исключением предприятий и учреждений союзного подчинения, строится в интересах непосредственных производителей на основе их органов управления, снабжения и сбыта продукции.

46. Основой экономического регулирования в Союзе являются принципы рынка и конкуренции. Государственное регулирование экономики осуществляется через экономическую деятельность государственных предприятий и посредством законодательной поддержки принципов рынка, плюралистической конкуренции и социальной справедливости.

32. А. Сахаров. Непроизнесенная речь

601

32

Непроизнесенная речь¹

28 ноября Верховный Совет СССР рассмотрел представленный Генеральным прокурором Союза ССР проект Закона “О внесении изменений и дополнений в статью 34 Основ Уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик”. При первом голосовании Закон был принят в Совете Союза, но не прошел в Совете национальностей. В таком случае должна быть создана согласительная комиссия (как и разъяснил Анатолий Иванович [Лукьянов] членам Верховного Совета), а переголосование проводится в обеих палатах. Однако председательствующий объявил, что Совет Союза больше голосовать не будет. После перерыва Совет национальностей голосовал вторично. И Анатолий Иванович объявил, что Закон принят. Это серьезное формальное нарушение. Мы должны быть внимательны в Верховном Совете и на Съезде, чтобы подобные инциденты не повторялись. Это первое.

Второе. На том же заседании товарищ Оборин, отвечая на вопрос членов Верховного Совета о том, как этот вопрос решается в западных странах, ввел в заблуждение членов Верховного Совета (возможно, он сам был неверно информирован работниками аппарата, готовившими вопрос, но это не меняет сути дела). Я запросил Институт советского государственного строительства и законодательства и 6 декабря получил справку, которую передаю в президиум. Кратко ее общие положения. Во-первых, во всех странах вопрос о порядке, о сроках содержания под стражей находится под контролем судебных органов. Во-вторых, везде адвокат допускается с момента задержания, в связи с чем имеется институт дежурных адвокатов. В-третьих, нигде следствие не объединено с


¹ 14 декабря 1989 г. А. Д. Сахаров составил набросок речи, с которой он собирался на следующий день выступить на II съезде народных депутатов СССР. 27 декабря этот набросок был опубликован в “Литературной газете”. Здесь он печатается по [6].

602

прокуратурой, призванной наблюдать за законностью ведения следствия. О некоторых странах: Великобритания – Англия и Уэльс не имеют указаний о сроке, в Шотландии – до 110 дней, и в настоящее время в парламенте обсуждается вопрос о введении шотландского срока по всей стране. В США он – 180 дней и не может быть продлен даже в чрезвычайном порядке (параграф 3174, пункт 18 свода законов США). Австрия: обычный предельный срок – 6 месяцев, может быть продлен до года по тяжким и до двух лет – по особо тяжким преступлениям, но только судом, и суд на любом этапе следствия может и должен проверять обоснованность содержания под стражей. ФРГ: предельный срок – 6 месяцев – может быть в исключительных случаях продлен, но только по постановлению высшего суда земли и если следствие после продления длится более трех месяцев, то суд обязан – подчеркиваю: обязан – рассмотреть обоснованность продления.

Хотя первая – формальная – причина вполне достаточна, чтобы отменить незаконно принятый закон, я считаю важным для его отмены и то, что члены Верховного Совета были неправильно информированы хотя бы для того, чтобы лица, дающие им информацию, были достаточно ответственны. Должен обратить ваше внимание на то, что проект закона был внесен на рассмотрение Верховного Совета Генеральным прокурором. То есть вместо того, чтобы следить за соблюдением законов, прокуратура в лице своего высшего руководителя стремится полностью развязать себе руки и вновь ввергнуть страну в пучину беззаконий времен культа личности, застоя и других достаточно мрачных времен.

Теперь по существу изменений статьи 34. Я уже говорил на Верховном Совете и здесь повторю. Реально в нашей жизни подозреваемый находится в чрезвычайно тяжелых условиях давления следствия. У всех на памяти многочисленные случаи самооговоров, взятия вины на себя из-за пресс-камер, избиений, шантажа и угроз. У всех на памяти смертные приговоры невиновным, приведенные в исполнение не только в республиках, но и в Москве. Продление следствия, в котором нет никакой необходимости (девять месяцев, разрешенные сейчас, – достаточно большой срок), – это ужесточение и без того антигуманного нашего законодательства, в котором нет никакой необходимости. Это не улучшит результатов борьбы с преступностью, а только еще больше ужесточит наше и без того тяжело больное общество. Вся страна в новом Законе справедливо увидит новую ложь. Ведь мы столько говорили о гуманизации законодательства. А единственно, что родили, так это беззаконный закон.

Формулирую предложения:

1. Сейчас голосованием на Съезде отменить Закон СССР о

603

внесении изменений и дополнений в статью 34 “Основ Уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик”.

2. Рассматривать этот закон только одновременно с совместным рассмотрением вопроса о допуске адвоката и выделении следствия из органов прокуратуры и таким образом, что изменения в статье 34 могут быть внесены только в случае выделения следствия из органов прокуратуры и после введения в действие закона о допуске адвоката с момента задержания или начала следствия.

Дополнения

1. Е. Боннэр. Четыре даты

607

1

Четыре даты
Воспоминания о его “Воспоминаниях”¹

Это как наваждение. Никак не могу привыкнуть, что книга живет сама по себе[i]. Стоит на полке. Лежит на столе. У нее немного загнулся верхний угол обложки, и я, проходя мимо, машинально прижимаю его ладонью, чтобы выровнять. Вздрагиваю, увидев, как кто-то деловито укладывает книгу в “дипломат”.

Почти каждый день кто-нибудь мне звонит или пишет. Желая внести коррективы – не так сказал, не так было, кого-то обидел, о ком-то забыл. Ладно, когда это касается дат, неправильно написанных фамилий или каких-то названий. Чаще всего – дотошные указания, когда какое ведомство у нас в стране как называлось, все эти бесконечные ОГПУ, НКВД, МВД и КГБ, наркоматы, министерства, главки, как будто от переименований менялась их суть. И я сама неоднократно просила и прошу сообщать мне обо всех неточностях, чтобы в будущем книгу от них очистить. Но предлагают свое толкование, свое видение людей, событий, отношений. Нечто вроде “закрыть, слегка почистить, а потом опять открыть”. Как будто для этого недостаточно уже появившихся воспоминаний и тех, которые готовятся к печати, – там Андрей то с юности больной, то укрывающийся со мной от допросов в больнице, то серенький, то беленький, да еще часто похожий на авторов воспоминаний. У кого-то Андрей в сороковые или пятидесятые годы читает (вслух, наизусть, при людях) Ахматову и Пастернака. Да не было этого! Это автор воспоминаний любил и читал, а не Андрей. И ничего худого нет в его рассказе про Андрея, только не про него реального это, а очередная легенда. Ахматову (кроме “Реквиема”, который ему давал Зельдович) Андрей впервые читал в начале 1971 года. Я (неисправимая


¹ Эта статья была написана Еленой Георгиевной Боннэр к первой годовщине со дня смерти Андрея Дмитриевича Сахарова и была напечатана в “Литературной газете” 12 декабря 1990 г.


[i] Елена Георгиевна имеет здесь в виду американское издание “Воспоминаний” (вышедшее в 1990 г.).

608

“ахматовка”) дала ему “Бег времени”. Побоялась дать американский двухтомник, потому что книги у него в доме пропадали. Дала, потому что в случайном разговоре поняла, что для него Ахматова – терра инкогнита. Он долго держал книгу, а возвращая, сказал, что кому-то из его дочерей Ахматова не понравилась. И я тогда не поняла – был ли это упрек мне или сожаление о них. Пастернака Андрей узнал тоже много позже, чем пишут о нем.

В 1983-м или начале 1984 года я привезла в Горький пластинку – Пастернак читает свои стихи. Андрей без конца ее слушал, особенно “Август”. Однажды я услышала, как он (я что-то делаю в одной комнате, он – в другой) читает: “Я вспомнил, по какому поводу Слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы...” Горьковский пронзительный ветер, завывающий за темным стеклом окна. Голос Андрея за стеной. И острое чувство страха за него. Страха потери... “Отчего, почему на глазах слезинки...” – спросил-сказал Андрей за вечерним чаем. Ответила, что от счастья. Такое же было в ясный майский день – 25-е, весна 1978 года – время, когда я уговаривала Андрея начать писать “Воспоминания”. Мы шли на день рождения к моей тете. Из большинства нашей родни она ни в какие годы – ни в тридцать седьмые, ни в Андреевы – не прерывала дружбы с нами, и Андрей пользовался ее особой симпатией. Мы подымались по лестнице. Андрей шел впереди. В какой-то момент свет, падающий из окна и через лестничный пролет, отделил его от меня. Он стал уходить на свет. Туда... Высокий. Еще совсем не сутулый. В зеленоватом костюме... Теперь я вижу это во сне.

Первое время меня удивляло, когда в некоторых замечаниях сквозило желание подправить книгу. Как будто новорожденному хотят вставить чужие зубы или перекрасить волосы, когда он еще не дорос до возрастного камуфляжа. А сейчас думаю, что ворчала зря. Естественно, что у каждого свое прочтение книги. Один на картине видит неправильно положенный мазок и слегка прикрывает ладонью нос, чтобы не чувствовать запах краски. Другой – бескрайнее небо, а ветер, колышущий поле ржи под ним, ощущает своей кожей. Да что – один, другой. Когда-то на выставке я радовалась буйству красок, а однажды в том же зале меня мутило от запаха олифы, на которой их размешивают. Краски те же, картины не хуже, я – другая. В свободный день в Париже не пошла в Лувр (самоотговорки нашлись – ноги болят, сердце...). Боялась себя другой – вдруг там тоже начнет подташнивать. И, сидя в кафе около Тюильри, внезапно поняла, что меня впервые в жизни раздражают голоса людей. Когда Андрей книгу вынашивал, писал, восстанавливал, я тоже была другая, не сегодняшняя. Что-то казалось

609

преходящим, заслонялось его и моей неуверенностью (у него апатия, у меня злость), что книга когда-нибудь будет. Но она есть, и сама вызывает из памяти многое, что стало для меня важным теперь, какие-то ассоциации, взаимосвязи, понятные, возможно, только мне. А стороннему читателю все это может показаться случайным, лишним.

Говорят: напиши о книге. О книге Андрея Дмитриевича Сахарова “Воспоминания”. Но я так даже произношу с трудом. А писать... У меня нет дистанции, нет желания, чтобы отстраниться и попытаться взглянуть со стороны. Себя я ощущаю внутри этой книги, а ее – как ребенка, моими усилиями появившегося на свет, мною пестованного, выхаживаемого во время болезни, спасаемого от темных сил и чудом уцелевшего. Может показаться, что я что-то преувеличиваю. Но я говорю не о реальной работе, которую делала в те годы, когда Сахаров писал книгу, а о своем отношении к ней. Конечно, я вижу, что книга написана неровно, иногда чуть конспективно и сухо. Те главы, которые я про себя называю физическими, могут кому-то показаться необязательными, хотя в жизни Андрея Дмитриевича не было дня, чтобы он не думал о науке, и бывало, что физика отодвигала на задний план все остальное. Часто мне не хватает более четких характеристик – может, потому, что я их слышала от него. Временами меня настораживает некая сглаженность, почти нарочитая бесконфликтность и излишняя серьезность там, где ее, на мой взгляд, могло и не быть. А в двух-трех случаях, когда речь идет о людях, к которым он питал теплые чувства, позже сменившиеся отчужденностью и разочарованием, прорывается обида.

Но все это для меня перекрывается тем, что в книге на всем протяжении ее, от первой до последней строки, присутствует абсолютная авторская честность. “Про” и “контра” в оценке своих мыслей, решений, поступков. Не рефлексия, не закомплексованность, так свойственные людям двадцатого века, а какая-то необычайная способность трезво и даже спокойно судить самого себя, вроде как видеть изнутри и снаружи. И еще – голос! Я говорю “голос”, хотя конечно же знаю, что книга – не фонограмма. Верьте не верьте – в книге звучит голос Андрея. И меня бесконечно радует, что уже несколько друзей, прочтя, говорили именно о голосе.

В авторском предисловии написано, что книга начата летом 1978 года. В конце книги стоит дата – 15 февраля 1983 года. Формально это так, а глубинно и по существу – нет. Но, чтобы объяснить эту двойственность, мне надо начать издалека. В сентябре 1971 года мы летели в Ленинград. Когда-то Андрей был там один день, а для меня Ленинград был вторым домом. Впервые летели вместе. И в самолете договорились, что никогда не будем летать

610

или ездить поодиночке. Но жизнь постоянно разрушала этот договор. Сколько их у нас было – вынужденных и трагических разлук!

В августе 1975 года я уезжала в Сиену для глазной операции. Мы предполагали, что на два месяца. Так надолго мы еще не расставались, и Андрей решил, что он будет вести дневник для меня. Но мы ошиблись в сроках. Андрею дали Нобелевскую премию Мира – “тридцать сребреников”, как тогда писали советские газеты. Власти не разрешили ему поехать в Норвегию. И я, толком не закончив лечения, из Италии полетела в Осло для участия в церемонии как его представитель. Вернулась я только в декабре. И перед новым, 1976 годом читала толстую тетрадь, которую Андрей исписал за четыре месяца.

Закрыв ее, я ощутила сожаление от того, что она так коротка. Сожаление почти сразу переросло в обиду на то, что Андрей не вел дневника подростком, студентом, в молодости, всю последующую жизнь. Первый дневник в пятьдесят четыре года – как-то даже странно! Обида никому не была адресована, но я высказала ее ему вместе с благодарностью. И теперь уже трудно вспомнить, чего было больше. Я только помню, что Андрюша в ночной электричке доказывал, что если дневники всю жизнь ведут Лев Толстой или Достоевский, то это кому-то нужно, а все остальные – от чувства неполноценности. И то ли шутя, то ли всерьез сказал и повторял не раз потом, что он от комплексов избавился в августе 1971 года. Однако что-то в этой работе ему понравилось, потому что он не только вел дневник во все наши разлуки, но иногда брался за него, когда мы были вместе. Записки делал обычно уже ночью и сразу приносил мне в постель тетрадь, чтобы я прочла. А иногда просил вписать что-то, им пропущенное. Однажды, когда мне очень хотелось спать, я сказала, что это непорядок – ему давать мне свой дневник, а мне его читать. Дневник пишется для самого себя. Андрей ответил: “Ты – это я”. Эти слова Юрий Олеша когда-то сказал своей жене.

В 1977 году у нас была вторая длительная разлука. Я опять была в Италии, где мне снова делали глазную операцию. По возвращении меня ждала опять почему-то синяя тетрадь. При чтении я поняла, что бессмысленно огорчаться отсутствием дневников за ту жизнь, которую Андрей прожил без меня, а надо, чтобы он написал о ней. Кому надо? Этот вопрос у меня не возникал. Я до странности эгоцентрически полагала тогда, что это надо только мне. И почти в такой форме высказала эту мысль Андрею. Он возражал, ссылаясь на постоянный цейтнот, на то, что я и в обычной нашей жизни сижу за машинкой за полночь, а если он свяжется с книгой, буду сидеть всю ночь. Но главным его контраргументом было, что я и так все знаю. Я доказывала, что, как любой человек,

611

могу забыть. Он говорил, что у меня хорошая память. Я отвечала, что могу умереть раньше его, а он к тому времени все забудет, потому что станет безнадежным склеротиком. Он уверял, что умрет раньше – в семьдесят два года. Он это часто повторял в разные годы, что умрет в том же возрасте, в каком умер его отец. И мне странно, что он оказался неправ: ведь было бы у него еще три года – целая вечность.

О книге мы спорили то серьезно, то шутя, много раз, но я уже замечала, что Андрей сам возвращается к этой теме, правда совсем с другой стороны, уверяя, что книгу должна писать я. Или предлагает писать вдвоем; например, год 35-й – что было в его жизни, пишет он, потом о том же времени – я. И в конце главы рассмотреть проблему, относящуюся к теории вероятности – почему мы не встретились на Тверском бульваре в тот год. Тогда я назвала эту идею слоеным пирогом и двуспальным собранием сочинений. Первое определение было мое. Второе я украла у Виктора Шкловского, который однажды при мне так назвал какое-то совместное сочинение Эльзы Триоле и Луи Арагона. Я припомнила слова мамы одной из моих школьных подружек. Это было во времена, когда готовили на примусе, который (может, теперь это не все знают) заправлялся керосином. Однажды она обедала в гостях и на вопрос хозяйки, каков суп (в который, видимо, случайно попал керосин), ответила, что любит, чтобы было “суп отдельно – керосин отдельно”.

Я спорила с ним, что моя жизнь никому не интересна, а у него судьба уникальная. В одном из споров я впервые поняла, что если он напишет книгу, то уж никак не для меня одной. И, может, это будет одно из самых нужных дел его жизни. Но к этому времени было видно, что Андрей уже ведет арьергардные бои. Споры и уговоры за эту книгу длились несравнимо дольше, чем уговоры написать открытое письмо сенатору Бакли, из которого родилась книга “О стране и мире”, и чем совсем недолгий спор о том, чтобы написать открытое письмо доктору Сиднею Дреллу. Все дебаты велись на бумаге, с закрытым ртом – это было в Горьком, где нас “обслуживала”, наверно, целая рота самых лучших “слухачей” Советского Союза.

Лето 1978 года было чуть менее загруженным, чем всегда, и Андрей начал писать. К сентябрю написал первые главы. В конце ноября 1978 года в доме на улице Чкалова были украдены рукопись и мои перепечатки. Вместе с ними исчезли еще какие-то бумаги и несколько вещей – старая куртка Андрея, мамин халат, еще что-то – наивный маскировочный маневр службы безопасности. С этого момента параллельно с работой над книгой начал разворачиваться

612

детективный сюжет. Когда-то я смотрела итальянский фильм, который назывался “Полицейские и воры”. В нашем детективе полицейские были одновременно и ворами. И если кому-то придет в голову идея сделать фильм, то его надо назвать “Полицейские-воры и автор со своей женой”. Началась война КГБ с книгой и наша битва за книгу. Часто, когда удавалось переправить очередной кусок рукописи на Запад, я сообщала об этом Андрею не на бумаге, а вслух лозунгом времен второй мировой войны: “Наше дело правое – враг будет разбит”. А когда не получалось, то словами песни того же времени: “Идет война народная, священная война...” – так мы шутили, но порой было не до шуток.

Когда у Андрея украли в зубоврачебной поликлинике сумку с рукописью, дневниками и другими документами, я была в Москве. Вечером 13 марта 1981 года он встречал меня на вокзале в Горьком. Какой-то растерянный, с запавшими глазами, осунувшийся. Первые его слова были: “Люсенька, ее украли”. Я не поняла и спросила: “Кого?” – “Сумку”. Говорил он так взволнованно, что я подумала: украли только что – здесь, на вокзале. Он казался мне больным и физически от этой утраты, и в первый день я не решилась ему возражать, когда он сказал, что больше писать не будет, что нам КГБ не перебороть. Но через день я на бумаге написала, что он должен восстановить утраченное. Андрей ничего не написал в ответ, а только покачал головой. Я взорвалась и, забыв всякую конспирацию, стала кричать на него, что опять он идет на поводу у КГБ и что, пока я жива, этого не будет.

Слово “опять” не случайное. В самом начале жизни в Горьком к нам пустили нашего друга Наташу Гессе. Я оставила ее с Андреем и уехала в Москву. Во время моего отсутствия пришел некто по фамилии Глоссен и попросил посмотреть паспорт Андрея. Андрей поискал в бумагах, нашел и отдал. На следующий день его вызвали в прокуратуру и дали подписать предупреждение за мою пресс-конференцию в Москве, он подписал. У него так бывало: когда внутренне он сосредоточен на какой-то мысли, идее, то совсем не сопротивляется внешним воздействиям. А кроме того, в начале горьковского периода он вообще считал, что всякое сопротивление КГБ бессмысленно, как бессмысленно сопротивление стихии. Когда я вернулась из Москвы, то ужаснулась. Объяснение было бурным. Андрей согласился со мной. Послал прокурору письмо – отказ от своей подписи. А паспорт ему вернули с пропиской в Горьком, таким образом как бы узаконив его пребывание там.

Такие объяснения были у нас всего несколько раз. Три – уже после возвращения в Москву. Одно – в связи с митингом в Академии после первого выдвижения, на котором он не был утвержден

613

кандидатом в народные депутаты. На митинге я отошла от него, заметив, что телевизионщики готовятся его снимать. В числе требований и лозунгов митинга звучало: “Если не Сахаров, то кто?”. Я была уверена, что Андрей поднимется на трибуну и скажет, что снимает свою кандидатуру во всех территориальных округах, где к тому времени был выдвинут, чтобы поддержать резолюции митинга. И поразилась, что он этого не сделал. На обратном пути я ему сказала, что он ведет себя почти как предатель той молодой научной общественности, которая борется не только за него, но и за других достойных. Андрей не соглашался, но спустя несколько недель пришел к такому же выводу и сделал заявление для печати. Конечно, на митинге было бы красивее. В данном случае я употребила это слово почти в том же смысле, что он, когда называл красивыми некоторые физические или математические решения. Тогда он произносил его медленно, смакуя и как бы любуясь им.

Однажды спор был в присутствии нескольких наших корреспондентов. Мы торопились на самолет – лететь в Канаду, а они пришли уговаривать Андрея написать опровержение в связи с опубликованием в газете “Фигаро” нашей беседы с Ж. Бару. Они утверждали, что текст обижает Горбачева. Я была против, тем более что наиболее резкой в беседе была моя реплика. Но присутствие нескольких журналистов меня сдерживало, и Андрей сдался на их уговоры. А недавно один из них сказал мне, что теперь думает: зря они вынудили Андрея написать то опровержение.

Еще один спор был, когда позвонил Б. Ельцин и попросил Андрея снять его кандидатуру в Московском национально-территориальном округе, а он снимет свою в каком-то другом, и Андрей дал согласие. В так называемой “реальной политике” это принято, и я не нахожу в этом ничего плохого. Но общественная деятельность Сахарова должна была быть и была действительно несравнимо выше любой “реальной”. Так же как не было политическим все правозащитное движение с его чисто нравственным императивом. Поэтому я считала участие Сахарова в соглашении такого рода ошибкой. Была она совершена по совету нескольких хороших людей из общества “Мемориал”. Во второй книге-биографии “Горький, Москва, далее везде” Андрей Дмитриевич вспоминает эти эпизоды.

Не столь серьезный спор был в 1977 году. К статье “Тревога и надежда” Андрей поставил эпиграф “Несправедливость в одном месте земного шара – угроза справедливости во всем мире”. Он считал, что это слова Мартина Лютера Кинга, а мне казалось, что они принадлежат одному из президентов США, но я забыла кому. Мы так и не кончили этот спор – не нашли, где проверить. (Недавно моя дочь сказала, что Андрей Дмитриевич был прав. Но я все еще сомневаюсь.) Другой случай серьезней. И он показывает, что

614

переубедить Андрея, если он уверен, что его действия необходимы, было невозможно. После взрыва в московском метро, когда погибли люди, в основном дети, на Западе появилась статья журналиста Виктора Луи. Он писал, что взрыв, возможно, произвели диссиденты. Мне показалось, что это может быть подготовкой общественного мнения к будущим репрессиям. Андрей считал эту заметку просто провокацией КГБ. И решил сразу против нее выступить. Я испугалась. Такой открытый замах на КГБ при отсутствии каких-либо доказательств казался мне очень рискованным. Я ему тогда сказала, что эта организация все “заносит на скрижали”. И спросила, понимает ли он, что ему это припомнят. “Да, конечно” – был его ответ. В это время позвонила Софья Васильевна Каллистратова, обеспокоенная той же заметкой В. Луи. Я сказала ей, что Андрей отвечает. Софья Васильевна стала говорить, что этого не надо. Это очень опасно. И стала меня уговаривать, хотя я была с ней согласна, остановить его. Андрей покачал головой, сказал, что мы обе умные, но “Люсенька, это необходимо”. Эта история, кстати, показывает, что вопреки расхожему мнению далеко не всегда я придерживалась более радикального мнения, чем Андрей.

Дня через два-три после кражи сумки 13 марта Андрей начал восстанавливать утраченное. И очень страдал, что невозможно восстановить дневники, которые он вел, когда я уезжала в Москву. Через неделю он вошел в свой обычный, очень активный темп. Я молча радовалась этому, потому что считала работу над книгой главной для его внутреннего самосохранения в горьковской изоляции. И вообще более важной, чем множество правозащитных документов, бывших вроде как текущей работой. Но было горько, так как вновь написанное иногда теряло эмоциональность первого рассказа. Мы завели новую сумку. Андрей с ней не расставался. Я часто ездила в Москву и тоже не расставалась с бумагами. Что-то удавалось там перепечатать. Что-то отправляла в авторской рукописи и, пока не получала подтверждение, что дошло, волновалась.

В его дневниках 1982 года такие записи: “Сегодня купил цветы и 3 кг сахара, 1 кг хлеба, 0,3 кг клубники. Вместе с постоянным грузом тащил домой 12 кг, возможно несколько больше. Солнце сияло! <...>Заново переписал (сделал) гибрид из двух вариантов 1978 и 1981–82 гг. двух первых глав<...> но большую часть текста написал заново, и все переписал целиком. Готова 71 страница текста (две первые главы, всего глав около 36). Люся тоже много правила”.

До кражи рукописей я перепечатывала черновики Андрея, но потом тоже стала писать от руки, чтобы стук пишущей машинки не наводил КГБ на мысль, что работа над книгой продолжается. Однажды, находясь в соседней комнате, я услышала звук вырываемых

615

один за другим листов. Это Андрей вырывал из блокнота написанное под копирку. Я испугалась, что КГБ тоже слышит этот звук, и попросила Андрея пользоваться ножницами, чего он не любил. Первые экземпляры рукописи пополняли его сумку, вторые, выходя из дома, я прибинтовывала на себе, что было неприятно, постоянно раздражало кожу, особенно в летнюю жару, когда это ощущалось как согревающий компресс.

В конце лета я привезла из Москвы на несколько дней книгу Амальрика “Записки диссидента”. Андрей увлеченно читал эту удивительную, блестяще написанную автобиографию. И так как книгу надо было быстро возвратить, сделал несколько пространных выписок из нее. Сегодня эти дневниковые страницы выглядят как сравнительный анализ отношения двух авторов к истории страны, диссидентам, в частности к братьям Медведевым и Александру Солженицыну. Во многом их оценки совпадали. Но в дневнике это проявилось больше, чем в книге.

Мне всегда казалось, что у Андрея в текстах иногда появляется какая-то расплывчатость. Я как-то сказала слово “размазанность”, и Андрюша на меня ненадолго надулся. Но, прочтя Амальрика, записал в дневнике: “Я усиленно читаю книгу Андрея Амальрика. Невольно сравниваешь его книгу и мою, и сравнение не в мою пользу – в точках пересечения<...> В отличие от Амальрика я не могу назвать себя диссидентом<...> Но и ученый я не в настоящем смысле<...> Мои литературные трудности начинаются уже с названия, и это отражает существенные проблемы – многоплановость моей книги и непрямолинейность моей жизни”. Книга Амальрика имела первоначальное авторское название “Записки незаговорщика”. Я не знала, почему и на каком этапе произошло переименование, но мне больше нравилось первое название. А Андрей считал, что “Записки диссидента” лучше, потому что Амальрик – именно диссидент в точном смысле этого слова.

В связи с книгой Амальрика мы вновь вернулись к обсуждению названия книги Андрея, которое впервые начали в марте – апреле 1982 года, когда, казалось, работа над ней была близка к завершению.

Тогда Андрей записал в дневнике: “Предварительные названия: 1. “Листы воспоминаний” (Люся). 2. Вариант – еще иметь в скобках (“Время жить, время работать, время задуматься”). 3. А может, просто “Воспоминания”? 4. Или “Три мира и просто жизнь” (в тексте объяснить, что это мир военного завода, объекта, диссидентства). Еще был десяток названий, но ни одно не нравится”. Позже Андрей придумал и несколько дней обсуждал со мной название “Красное, желтое, зеленое, синее”. Его он тоже записал в дневник, но я этой записи не нашла. Возможно, она в тех тетрадях, которые были украдены. И я не уверена, что точно помню

616

– может, у него было только три цвета: “Красное, зеленое, синее”. Тогда он объяснил, что это цвета жизни.

Я считала, что названия, которые требуют объяснения в тексте, принципиально нехороши. А “Листы воспоминаний” объяснения не требуют и дают возможность о чем-то и не писать, если не хочется или почему-то трудно. Андрей колебался, а потом вроде как согласился со мной, и это название сохранилось на магнитофонных пленках, которые начитаны Андреем после завершения работы над первыми главами. Он тогда прочел их вслух – конечно, не дома, а в лесу. Вообще-то мы понимали, что и в лесу нас слушают, но мне очень хотелось сделать такую запись! После книги Амальрика Андрей передумал и окончательно остановился на самом простом: “Воспоминания”. Зато придуманное мной название второй книги – “Горький, Москва, далее везде” – он принял буквально в ту минуту, как я его предложила – как говорят, “с ходу”!

Третья кража была совершена 11 октября 1982 года. Днем на улице, когда я, оставив Андрея в машине, пошла в кассу покупать билет на поезд в Москву. Кто-то разбил стекло машины и сунул ему в лицо спрей. Он потерял сознание. Этот эпизод есть в книге, но Андрей почти не пишет о своем состоянии. Когда я увидела его, то решила, что нашу машину сбила какая-то другая. И только одна мысль – он жив, жив, на своих ногах, остальное неважно. Он шел от машины ко мне навстречу, вытянув вперед руки, как бы неся их перед собой, и с них капала кровь. Лицо его было совершенно белым. Я подбежала и схватила его руки. Несколько мгновений он ничего не мог ответить на мои вопросы, будто он не совсем в сознании и не все понимает. Потом он заговорил, но не мог точно вспомнить, как все произошло. Мы пошли в милицию, сделали заявление. Андрей пишет, что пошел он, а не мы.

Мне кажется, что он так и не мог точно вспомнить тот день. Нас допрашивали в разных комнатах, потом обоих привели в кабинет начальника отделения, его фамилия Кладницкий. Мне показалось, что он был смущен ситуацией и, может, даже испытывал стыд, когда уверял нас, что они примут меры к отысканию воров. Мы сидели у него долго, пока не принесли протоколы наших допросов. Кто-то, видимо, их изучал. Может, они со временем попадут в архив Сахарова? Андрей иногда как бы отключался. Сказал, что его подташнивает. Похоже, продолжалось действие вещества, которое ему дали понюхать. Провели мы в милиции более двух часов. Дома вечером Андрей ничего не ел, только выпил чаю. Потом его вырвало. Позже у него начался приступ параксизмальной тахикардии. Параксизмальная тахикардия (экстрасистолии у него были всегда) возникла тогда впервые и больше никогда не повторялась, во всяком случае, при мне. Но я не знаю, что с ним бывало во время насильственных госпитализаций. Я дала ему большую

617

дозу валокордина. Приступ довольно быстро прошел. Он уснул. Два последующих дня у него была головная боль, но давление не подымалось. Он опять говорил о том, что с книгой ничего не выйдет, а на третий так плотно засел за работу, что исписывал иногда до 30–35 страниц в день. Во время наших вечерних чаепитий шутил, что злость – болезнь инфекционная, что я его заразила и он становится графоманом.

А в декабре того же 1982 года воры перешли на полицейские методы. В поезде Горький – Москва мне предъявили ордер и произвели официальный обыск. Опять пропала рукопись – почти треть книги. Обыск означал, что впереди может быть арест, суд... Да еще сердце стало меня подводить. Андрей снова впал в отчаяние. Целыми днями не подходил к столу. Я ругалась с ним и принимала нитроглицерин. Он снова начал работу, но говорил, что продолжает ее только потому, что не хочет меня расстраивать. Потом это настроение сменилось ничем не обоснованной надеждой, что книгу все же удастся кончить. Мы оба очень торопились.

Черновой вариант книги с восстановлением части украденного Андрей закончил в начале 1983 года. В мой день рождения рано утром (я еще спала) он съездил на рынок за цветами, а вернувшись, разбудил меня песней. В горьковские годы у него были две “дежурные”. Когда мыл посуду, пел Галича: “Снова даль предо мной неоглядная...” А когда проходил мимо милиционера, вынося поздно вечером, почти ночью, во двор мусор (мы жили в доме, где был мусоропровод, но он все семь лет не работал), громко пел “Варшавянку”.

И в это утро он тоже пел: “Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут, в бой роковой мы вступили с врагами, нас еще судьбы безвестные ждут. Но мы подымем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело, знамя великой борьбы всех народов за лучший мир, за святую свободу”. С “Варшавянки” перешел на Пушкина (Блока и Пушкина Андрей знал поразительно, но никто этого почему-то не пишет): “Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный – Пора, красавица, проснись...” и продолжал, смеясь: “Муж голодный, хи-хи-хи. Вставай, подымайся... Пеки пироги”. На табуретке рядом с кроватью стоял букет красных гвоздик в зеленой стеклянной вазе. Андрей любил яркие цветы – красные, желтые, синие – белых, кроме ромашек, не любил. К вазе был привязан листок бумаги со стихами. “Дарю тебе, красотка, вазу, за качество не обессудь, дарил уже четыре раза. Но к вазе книга – в этом суть”. И в этот день на рукописи появилась дата окончания книги – 15 февраля 1983 года.

Нам еще долго предстояло гадать, будет ли книга когда-нибудь жить. А вазы, действительно, Андрей дарил по поводу и без повода,

618

обычно с шутливыми виршами, и еще духи “Елена” – он их покупал, кажется, только за имя, потому что вообще-то я духов почти не употребляю.

Работа над рукописью продолжалась всю зиму. Я старалась не накапливать, возила по частям в Москву и пользовалась любой возможностью, чтобы какие-то куски переправить детям в США, а до них доходило не все. Чем ближе виделся конец, тем напряженней и беспокойней.

И тут у меня случился инфаркт. Я приехала в Москву с ним и с рукописью – на мой взгляд, законченной. Но Андрей так не думал. Инфаркт, который я сама себе диагностировала в Горьком, подтвердился на ЭКГ в поликлинике Академии. Они хотели меня сразу госпитализировать. Я отказалась, если со мной не госпитализируют Андрея. Ссыльным по закону разрешают приехать к родственникам в случае их тяжелой болезни, так что просьба была законной; только Андрей вот был вне закона. Меня привезли домой на “скорой” в сопровождении медсестры, предварительно взяв расписку, что они за меня не отвечают. А потом я из уличных автоматов – дома телефон давно был отключен – продолжала переговоры с Академией о госпитализации Андрея. И однажды от ее ныне покойного ученого секретаря Г. Скрябина получила бесподобный ответ, что они не дадут мне шантажировать их моим инфарктом.

Вообще-то, конечно, это был шантаж – ведь я чуть-чуть надеялась, что, если мне удастся госпитализировать Андрея в Москве, то потом его положение как-то улучшится. И повсюду таскала сумку с рукописью – столько бумаги на себе я расположить уже не могла. И кипела от негодования на Академию и на них – полицейских-воров, которые ходили за мной по пятам. Болело сердце, но инфаркт тогда меня не волновал. Адреналин, который поступал в кровь от злости, помогал сердцу. В ночь на 20-е мне удалось “оторваться” (жаргон не только сыщиков и воров), и я передала рукопись. А утром 20-го (видно, что-то чувствовали мои преследователи, но проморгали) у моей двери появился круглосуточный милицейский пост. Я вышла на улицу и провела пресс-конференцию с толпой собравшихся у парадного журналистов. Вернулась домой и легла в постель. 21 мая я узнала, что рукопись улетела в Америку.

Вечером пришел наш друг Юра Шиханович. Я лежала, а он хозяйничал. Потом читали друг другу стихи – праздновали день рождения Андрея. И рождение книги. Господи, как счастлива я была тогда, хотя я была с инфарктом, а он в ссылке.

По моему тогдашнему летосчислению этот день – день рождения Андрея – стал днем рождения книги. Но на самом деле и это неверно. 8 сентября 1983 года Андрей написал в новой тетради: “Начинаю вновь дневник с годовым перерывом после кражи<...> Этот год я был занят восстановлением “Воспоминаний”<...> Совсем

619

не занимался наукой. Это очень плохо. Но я не робот<...> Я предполагаю, после того как макет посмотрит Люся и внесет исправления, переписать от руки в двух экземплярах<...> Если Рема получит этот материал, у него будет все украденное год назад<...>” И через несколько дней: “Вчера не выполнил плана писания, хотя сидел допоздна и не ложился после обеда”.

Лето и осень Андрей занимался монтажом книги (он говорил “макет”), не имея всей рукописи перед глазами. Он придумывал какие-то сложные обозначения для различных частей – буквенные и фигурные: кружки, квадраты, ромбики и треугольники. Я с трудом в них разбиралась, иногда приходила в отчаяние, не представляла как Ефрем, Таня, Алеша и Лиза в них разберутся, если страницы попадут в Америку. Но и это становилось все более проблематичным.

Я снова часто ездила в Москву. Нитроглицерин в одной руке, другой прижимаю сумку. Однажды на вокзале, сидя на чемодане (стоять не могла), я сказала: “Другой муж пожалел бы...”. Сказала не в упрек, хотела пошутить, а у Андрея задрожали губы. Тогда я показала рукой на трех молодых, здоровенных наших сопровождающих из КГБ (они стояли в двух шагах) и громко, чтобы они слышали, прочла: “И все тошнит, и голова кружится, и мальчики кровавые в глазах...”. Вроде как нас успокоить, что тошнит меня не от слабости, и им сказать, что мальчики кровавые – это они. А потом в поезде, всю ночь не сомкнув глаз, твердила себе: “Дура ты дура и шутки твои дурацкие”. Андрей ведь уже предчувствовал, что ему предстоит, письма иностранным коллегам писал с просьбой помочь, чтобы меня пустили в США для операции на сердце. И мы оба понимали, что “за так” меня не отпустят – значит, голодовка. И разлука Бог знает на какой срок! (“Разлука ты, разлука, чужая сторона...” Чужая всегда там, где не вдвоем!)

Так вот и было в жизни. И книга – все-таки осуществленная, вопреки всему выжившая, “всем чертям назло”. И эти письма – я передала их вместе с рукописью в конце февраля 1984 года. И страх за меня. И “Люсенька, надо”, когда я в третий раз ехала в Москву, чтобы переправить на Запад статью “Опасность термоядерной войны”. Дважды она по дороге пропадала. Жаль, не знают об этом прагматики и миротворцы из американских фондов. И по сей день живучи упреки, что я его не жалела – не удержала от голодовок, а однажды ему: “Андрей, пожалей Люсю”. И наш ответ на них тогда, и мой – сегодня: это не ваше дело. Не ваше – навсегда!

Из дневника Андрея Сахарова. 1984 г. , февраль. “Я хочу, чтобы в книжке был наш с Люсей семейный портрет – глядя на него,

620

думаешь о том времени, когда он будет экспонироваться: “Б. Биргер. Портрет неизвестных. Эпоха ранней атомно-электрической цивилизации. Восточная Европа. Планета Земля””.

А ответить на вопрос “Когда закончена книга?” я так и не смогла. Все три даты – 15 февраля 1983 года, 21 мая 1983 года и февраль 1984-го – правильны. Но будет еще четвертая, о которой мы не знали...

Однажды, уже когда у меня был второй (а может, это был третий?) инфаркт, Андрей сказал, что он не сможет жить без меня и покончит жизнь самоубийством. В его тоне была какая-то не свойственная ему истовость, как будто он заклинает судьбу или молится. Я испугалась. И просила его ничего не делать сгоряча. Взяла слово, что, если это случится, перетерпеть, переждать полгода. Он обещал.

Но вот счет веду я: уже прошло полгода, как Андрея нет. У меня никогда не было мысли о самоубийстве. Значит ли это, что я люблю его меньше, чем он меня? Что я слабей или сильней его? Мы ведь не знаем, сила или слабость – самовольный уход из жизни. Я живу. Говорю по телефону. Открываю дверь на звонок. Ем. Смеюсь. До 4–5 часов утра сижу за компьютером. Пишу о том, что болит – во мне, в стране, в мире. Радуюсь рождению внука. Мучаюсь бедами детей. Сплю, хотя со сном плохо. Разлюбила мыться и одеваться – каждый раз надо себя заставлять. Но ведь и это жизнь. И все время ощущаю, что жизни во мне нет. Или она какая-то другая – моя теперешняя жизнь, в которой был Новый год без Андрея. Потом мой день рождения в далеком заокеанском аэропорту – без Андрея. Весна, его день рождения без него. Другая жизнь.

...Самолет летел над океаном. За иллюминатором было розовеющее рассветное небо. Подумалось, что я прожила три жизни. В первой тоже было розовое небо, детство, светлая любовь девочки-подростка, стихи, сиротство, танцы, война, смерть. Но эта первая жизнь вся была – розовое небо. Вторая жизнь – роды, женское счастье, радость профессионального труда. Ее главным содержанием были дети.

Третья жизнь – Андрей! Как в старой сказке, сошлись две половинки души, полное слияние, единение, отдача – во всем, от самого интимного до общемирового. всегда хотелось самой себе сказать – “так не бывает!”. “Ты – это я” – формула этой жизни. Она стала высшим смыслом всей жизни. Всех – первой, второй, третьей. И объединила их в одну.

Теперь я в четвертой жизни. Шесть месяцев. Сто восемьдесят дней. Десять месяцев – триста дней. Скоро год...

Каждое утро возвращает к реальности, в которой Андрея нет, его несмятая подушка. Утром всего трудней заставить себя жить.

621

Днем приходит обыденность, Звонки, люди, дела. Вечер и ночь до 3–4-х теперь у меня самое светлое время суток – его бумаги, статьи, книги.

И “Воспоминания” – мы семь лет ждали выхода книги в свет. Почему так долго? Это уже другой детектив, на другой сцене – в США. Дети и Эд Клайн боялись, что выход книги может ухудшить наше положение, что мы станем жертвой какой-нибудь очередной провокации КГБ или других советских властей. Вместо того, чтобы заключить с издательством договор с солидным авансом, который является реальным залогом быстрого издания книги, они заключили договор на основе секретности. В договоре нет фамилии автора, нет названия, но указано, что о рукописи в издательстве может знать только редактор и переводчик, что она должна секретно храниться, не выноситься из издательства, что ее публикация может быть остановлена на любом этапе, и еще много таких пунктов, которые тормозили работу. Затрудняла невозможность посоветоваться с автором, если перевод вызывал сомнения, особенно там, где речь шла о науке.

Но главной причиной, почему книга не вышла еще тогда, когда мы были в Горьком, – был страх детей. Ругать их за это, когда мы вернулись? Они же волновались за нас. А у Андрея появилась возможность увидеть книгу целиком, разложить на столе. Он не мог отказаться от этого. Начал что-то править в русском тексте и в переводе. Окончательный перевод научных глав – авторизованный, он работал над ним в Нью-Йорке в феврале 1989 года. А предисловие к книге “Горький, Москва, далее везде” и эпилог к “Воспоминаниям” положил мне на стол утром 14 декабря 1989 года. Вот она – четвертая дата. Я прочла эти страницы, когда Андрея не стало. Последние слова обращены ко мне: “Жизнь продолжается. Мы вместе”. Это голос Андрея.

Жизнь продолжается. Мы вместе. Каждый раз, когда я беру книгу в руки, только прикасаюсь к ее обложке, меня пронизывает острая боль при мысли, что Андрей не увидел ее. Теперь я понимаю, какой это был невероятный труд. Столько раз писать книгу почти заново, годами балансируя между надеждой и неверием, что удастся закончить. И подвиг! Со всеми его человеческими терзаниями, отчаянием, усталостью, о которых я попыталась рассказать, и возвращением к работе. Еще один подвиг человека, который всегда и во всем был достоин своей судьбы.

Москва – Бостон,

Июнь – декабрь 1990

2. Е. Боннэр. Голоса минувшего (фрагмент)

622

2

Голоса минувшего¹

<...>В начале августа 1991 года мне позвонил незнакомый человек, представившийся Андреем Станиславовичем Пшежедомским – помощником председателя КГБ Российской Федерации Иваненко. Он сказал, что его шеф хочет со мной встретиться. По старой диссидентской привычке я ответила, что в гости в КГБ не хожу и, если им надо меня видеть, пусть пришлют официальную повестку. Человек этот стал говорить, что я его неправильно поняла, что они (кто? КГБ?) меня очень уважают и просто хотят со мной встретиться. КГБ России тогда был почти новорожденным младенцем. Но мне было любопытно. Я сказала: “Если вам так хочется познакомиться, приходите ко мне”. Через два дня они пришли.

Поначалу разговор не клеился: говорили чуть ли не о погоде. Что-то о моих статьях в “МН”, о Конгрессе памяти Сахарова. Я не выдержала и спросила, для чего они все-таки пришли. Говорят, решили налаживать связи с политическими деятелями и общественностью. Хотят выяснить, чего от них ожидают и выработать новую концепцию для их организации. Насчет концепции я рекомендовала обратиться к одному из экспертов Конгресса, который детально изучил новый (союзный) закон о КГБ и нашел, что в нем нарушены почти все права человека. Сказала, что себя политическим деятелем не числю и, выступая по тем или иным вопросам, высказываю только свое личное мнение; ни к каким политпартиям не принадлежу, так что пришли они не по адресу. Но, в общем, беседа была доброжелательная. Я представителей КГБ в таком человеческом качестве видела впервые в жизни, да еще и у себя на кухне в ясный солнечный день за чашкой кофе. И я сказала: пусть и у меня будет “навар” с нашей встречи. Дайте мне прочесть следственные


¹ Фрагмент статьи Е. Г. Боннэр, написанной в январе 1992 г. и напечатанной в № 8 журнала “Огонек” за 1992 год.

623

дела моих родителей и дяди. И помогите найти рукописи и дневники Андрея Дмитриевича, украденные сотрудниками КГБ в Горьком. Иваненко сразу обещал выполнить первую мою просьбу, но не был уверен, что поможет в остальном. На этом мы расстались. А еще через несколько дней позвонил Андрей Станиславович и пригласил в понедельник прийти к ним читать следственные дела. Но тот понедельник оказался 19 августа – путч. И только 20-го, увидев мельком в коридоре “Белого дома” Иваненко, я вспомнила и сразу забыла об этой договоренности. А потом вновь позвонил А. С. , и я впервые переступила порог Большого дома. А там не порог, а мраморный подъезд и мраморные ступени!

Я ходила по его многокилометровым коридорам. Видела внутреннюю тюрьму (теперь в ней бухгалтерия столовой) – маленький трехэтажный дом во дворе, сложным переходом соединенный с основным зданием, окруженный им со всех сторон. Всего несколько камер-одиночек, расположенных на двух этажах. Заключенных держали здесь недолго – один-два дня. Привозили на суд, который проходил в помещении, отделенном от тюрьмы небольшим коридором и коротким лестничным маршем. Показывал и рассказывал мне все молодой симпатичный лейтенант. И на переходе из внутренней тюрьмы к залу судебных заседаний, куда дверь теперь заделана, рассказал, что здесь судили его деда и он получил обычный в те годы приговор: высшую меру наказания – расстрел.

Приговор приводился в исполнение на другой стороне той же Лубянской площади в подвале дома Военной коллегии. Подземный переход, идущий под всей площадью, под всеми переходами метрополитена и городскими коммуникациями, соединял его с основным зданием КГБ. Это последний путь многих тысяч людей. Я в этом переходе не была и не знаю, существует ли он сейчас. Что-то подступившее к горлу помешало спросить! Позднее в этом здании был горвоенкомат. Я там бывала в 1970–1971 годах, когда вступила в жилищный кооператив этого учреждения, на что имела право как офицер, участник и инвалид второй мировой войны.

Дважды ходила по подземному переходу из старого здания КГБ в новое к новому (после путча) председателю КГБ В. В. Бакатину. При первой встрече он сделал мне роскошный подарок – два тома “Воспоминаний” Андрея Сахарова, изданных в 1986 году – на три года с лишним раньше, чем книга Сахарова увидела свет. Книги в синем красивом переплете, формата рукописи, на хорошей бумаге, напечатанные шрифтом несколько более крупным, чем обычный. Вещественное доказательство того, что рукописи Сахарова похитили не случайные мелкие воришки, а Комитет государственной безопасности СССР. Издана книга под названием “Листы воспоминаний”, на которое Андрей Дмитриевич поначалу согласился в 1983 году по моему предложению, но потом его отверг. Жаль, что

624

я не знала об этом издании раньше и упустила возможность узнать, какое же издание Сахарова (КГБ, в журнале “Знамя” или американское) читали бывшие руководители Союза. Могла спросить Горбачева, когда он в антракте торжественного заседания первого Конгресса памяти Сахарова говорил, что внимательно читал “Воспоминания” Андрея. И у Лукьянова, когда была у него вместе с группой экспертов Конгресса, после их первой поездки в Карабах. Он тоже говорил, что хорошо знаком с этой книгой.

В следующий раз презент, полученный мной от Бакатина, был скромней. Не находка, а скорей констатация потери. Я получила два документа. Текст первого привожу полностью:

Справка

Дело оперативной проверки № 4490 на Боннэр Елену Георгиевну было получено 1 отделом 5 Управления КГБ СССР из УКГБ по г. Москве и Московской области 16 декабря 1971 года и перерегистрировано как ДОП № 3223.

29 декабря 1972 года ДОП № 3223 переведен в дело оперативной разработки № 10740, 4 июля 1988 года к этому делу приобщено ДОР № 1532 в 200 т. на Сахарова А. Д. (“Аскольда”), полученное из УКГБ по Горьковской области (наш рег. № 14616)”.

Вот такой документ. Из него непонятно, с какого же времени меня оперативно проверяли. И, выходит, не меня приобщили к делу Сахарова, а его ко мне. Правда, Андрей Дмитриевич всегда говорил, что я себя недооцениваю, что я у КГБ – враг № 1. И странно, что объединили они наши дела только в 1988 году.

Второй документ также на одном листе, но заполненном с двух сторон. Привожу его с сокращениями. Лицевая сторона:

Секретно

Утверждаю

Начальник 5 Управления КГБ СССР

генерал-майор Иванов Е. Ф.

6 сентября 1989 г.

Постановление

о прекращении производством дела

оперативной разработки № 10740.

9 августа 1989 г. я, начальник 1 отделения 9 отдела 5 Управления КГБ СССР полковник Шевчук А. К., рассмотрев материалы дела № 10740 на “Лису” с окраской

625

“антисоветская агитация и пропаганда”, нашел: материалы дела утратили свою актуальность, в связи с чем

в ОСК: Боннэр Елена Георгиевна по ДОР № 10740

постановил: дело прекратить со снятием объекта дела “Лису” со всех видов оперативного учета, материалы уничтожить<...>

Согласен.

Начальник 9 отдела 5 Управления КГБ СССР

полковник Баранов А. В.

На обратной стороне:

Акт об уничтожении дела № 10740

<...>6.09.1989 г. путем сожжения уничтожены тома [перечислено 7 номеров] дела № 10740.

Четыре документа из дела изъяты<...>, а именно

1. Заключение об осведомленности “Аскета” (еще одно их кодовое имя Сахарова – Е. Б.) в государственных секретах особой важности<...>

2. <...>и одна кассета с магнитной пленкой<...>

Ранее были уничтожены следующие тома дела [перечислено еще 576 номеров]<...>

Всего по этому акту было уничтожено 583 тома. Но первые 7 томов уничтожены на основании приведенного постановления. А на каком основании производилось уничтожение до 6 сентября 1989 года?

Были ли в сожженных томах рукописи и дневники Андрея Дмитриевича? Я все еще надеюсь, что они найдутся. Надеюсь, что уничтожались только следы многолетней слежки за нами, доклады осведомителей и другие материалы, которые они относят к оперативной разработке. Это же надо суметь испоганить, а потом ликвидировать такую кучу бумаги – на Андрея 200 томов, а на меня – 383. Но меня не очень интересует, как они вели за нами свою слежку, насколько глубоко проникали в нашу интимную жизнь. Не хочу я знать имена тех, кто в доме числился в друзьях, но работал на КГБ. И сегодня я живу, как жила раньше, дела и заботы КГБ в его прежнем качестве меня не касаются. И не очень верю, что его можно изменить так, что он станет адекватен демократическому государству. Но вдруг в нем найдутся люди, которые смогут разыскать бумаги Андрея Дмитриевича?<...>

3. Е. Боннэр. Вольные заметки к родословной Андрея Сахарова (выдержки)

626

3

Вольные заметки
к родословной Андрея Сахарова¹

Эти заметки – не родословная Андрея Сахарова. В них не использовано многое из собранных материалов, касающееся непрямых его предков. Но я стремилась максимально подробно рассказать о тех, кого он знал, о ком упоминает в книге “Воспоминания”. О том, что, на мой взгляд, взволновало бы его. Мой выбор, моя воля, поэтому они “вольные”. Внутренне – я писала их для него. Внешне – получилось для тех, кому интересна автобиографическая книга Сахарова. Заметки существенно дополняют ее первую главу и исправляют имеющиеся в ней неточности.

Казалось бы, что проще – написать обычный комментарий. Но бесконечное число раз я бросала работу на первой же странице. Можно проверить даты, уточнить названия, исправить ошибки в именах и фамилиях. А что делать с мифами? С судьбами людей? С событиями, которые вроде были, но – все было не так?

Андрей Дмитриевич не просто многого важного не знал или не помнил. Он не успел узнать. У него что-то отложилось в памяти из рассказов, которые слышал в детстве, по-детски избирательное, не откорректированное возрастом. Подростком он начал уходить в свою страстную одержимость наукой. Первая военная осень и эвакуация с Университетом, жизнь и работа на военном заводе, секретный “объект” вырвали его психологически из семьи и круга родных. Общение с родителями (тем паче с другими родственниками) стало эпизодичным.

Уже работая над книгой, Андрей Дмитриевич как-то сказал, что за годы работы в секретном городе Арзамас-16 он только однажды провел с родителями целый день, приехав к ним на дачу;


¹ Выдержки из книги Е. Г. Боннэр, выпущенной в Москве в 1996 г. издательством “Права человека”.

627

один раз его отец несколько дней гостил на “объекте”. И самым долгим общением с ним были три больничных свидания; последнее – за пять дней до кончины Дмитрия Ивановича.

Составляя наброски к будущему алфавитному указателю книги “Воспоминания”, еще в Горьком, не зная, дошла ли рукопись до детей в США, я обнаружила, что нет даты смерти бабушки Андрея Дмитриевича с материнской стороны Зинаиды Евграфовны Софиано, и спросила у него. Он ответил: “Наверно, когда меня не было в Москве – в войну или в годы “объекта””. И книга, хотя он, после нашего возвращения в Москву, ее дополнял и редактировал, так и вышла без этой даты – не у кого было спросить! Но девичья фамилия его матери – Софиано – обсуждалась нами неоднократно, потому что она трижды встречается у Пушкина.

В октябре 1824 года из Михайловского Пушкин пишет Жуковскому: “...8-и летняя Родоес Софианос, дочь Грека, падшего в Скулянской битве Героя, воспитывается в Кишиневе у Катерины Христофоровны Крупенской, жены бывшего Виц-Губернатора Бессарабии. Нельзя ли сиротку приютить? Она племянница Рускаго полковника, следств. может отвечать за дворянку. Пошевели сердце Марии, поэт! и оправдаем провидение”. 29 ноября Пушкин вновь обращается к Жуковскому: “Что же, милый? будет ли что-нибудь для моей маленькой гречанки? она в жалком состоянии, а будущее для нее и того жалчее. Дочь героя, Жуковский! Они родня поэтам по поэзии”.

<...> Не был ли Алексей Семенович Софиано – дед Андрея Дмитриевича – потомком кого-то из упоминаемых Пушкиным Софианосов? Эту версию я выдвинула в Горьком, где нашим постоянным чтением был Пушкин и вся доступная литература о нем. Выдвинула без всяких оснований, кроме желания, чтобы где-то в прошлом возникло пересечение с Пушкиным. Андрей Дмитриевич отверг мои эмоции.

В “Воспоминаниях” он пишет, что его дед заслужил первый офицерский чин и дворянство во время русско-турецкой войны 1877–78 годов, оказав важную услугу Скобелеву. “Кажется, он вывел под уздцы из болота под Плевной под огнем противника лошадь, на которой сидел сам генерал Скобелев”. Мне казалось сомнительным, что только благодаря случаю и личной храбрости рядовой русской армии, не получивший военного образования, дослужился до чина генерала. История с лошадью могла помочь в карьере, но не настолько.

Легенда о лошади распалась, когда я увидела “Полный послужной список капитана Софиано. Составлен Октября 20-го дня 1892 года” и рапорт от 4 сентября 1917 года о его увольнении в отставку, в которых сказано, что Алексей Семенович Софиано происходил

628

из дворян Харьковской губернии. Позже были разысканы документы Департамента герольдии, Министерств земледелия и финансов, послужные списки других Софиано, в том числе уроженца греческого острова Зея (совр. назв. Кеа) Николая Петровича Софиано (прапрадеда Сахарова). Но ничто не подтверждало связь Родоес Софианос с предками Андрея Сахарова.

Мы уже имели всю восходящую линию от Андрея Сахарова до Николая Петровича. Имели документы полковника Петра Софиано, знали о его отце, жене и детях. А про Родоес наши розыски ничего не добавили к тому, что сказано у Пушкина. И в августе 1994-го я с внуком поехала в Грецию, имея в виду не так фестиваль Сахарова, который проходил в Афинах, и Акрополь, как остров Кеа.

Нам повезло – несколько хороших людей сошлись в желании помочь мне найти греческие корни Сахарова. С ними мы на яхте “Мадиз”, кое-как справившись с морской болезнью, оказались на острове. Там после молебна в небольшом светлом храме мне в общине города Иулида передали ответ на ранее посланное им письмо: “Мы испытываем радость, ибо частично корни А. Сахарова – из Кеа, с нашего острова, о котором много веков назад древний историк Плутарх писал, что он характеризуется маленькими размерами, незначительным населением, однако многими известными людьми, рожденными и воспитанными на нем”.

Из этого документа следовало, что во второй половине XVIII века в семье жителя острова дворянина Петра (Петроса) Софианоса было три сына – Анастасио, Николай, Иосиф и дочь Марулио. <...>а Родоес, соответственно, внучатая племянница Николая Петровича Софиано, прапрадеда Андрея Сахарова.

Таким образом, сошлись данные российских и греческих архивов и подтвердилось пересечение с Пушкиным. Андрей Дмитриевич – внучатый племянник пушкинской “маленькой гречанки”!

<...> Дед Андрея Сахарова, Алексей Семенович Софиано, был младшим в семье. Он родился 4 января 1854 года в Харькове. Обучался в 1-й С.-Петербургской Военной гимназии. В службу вступил юнкером во 2-е Военно-Константиновское училище, которое окончил по 1-му разряду в 1873 году прапорщиком. “Участвовал в походах и делах против турок”. Незадолго до русско-японской войны был послан инспектировать строительство Байкало-Амурской железной дороги (БАМ строился уже тогда!) и участвовал в русско-японской войне, командуя 1-м дивизионом сводной артиллерийской бригады.

Кавалер многих орденов, в том числе св. Анны 4-й степени с надписью “За храбрость”, св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, св. Анны 2-й степени, св. Станислава 1-й степени, 2-й степени с мечами,

629

3-й степени с мечами и бантом, св. Владимира 3-й степени. Имел светлобронзовую медаль за войну 1877–78 годов и румынский железный крест в память перехода через Дунай.

В 1914 году произведен в генерал-лейтенанты и уволен по возрастному цензу с мундиром и пенсией. В июле 1915 года из отставки определен на службу командующим 90-й артиллерийской бригадой. Участвует в боях до декабря 1916 года, когда был переведен в резерв и назначен председателем комиссии по проверке военнообязанных. “Высочайшим приказом, состоявшимся 19 августа 1916 года, за отличия в делах против неприятеля награжден орденом св. Анны 1-й степени с мечами”. 14 ноября 1917 года генерал-лейтенант А. С. Софиано вторично “уволен по возрастному цензу от службы с мундиром и пенсией”.

Пенсию ни разу не получил – революция! Но это все было потом.

А в 1879 году он, после кампании 1877–78 годов, “июля 3-го дня прибыл на место постоянного своего квартирования в гор. Белгород Курской губернии. Ранен не был. Особых поручений, сверх прямых обязанностей, по Высочайшему повелению или от своего Начальства не получал”. (Видимо, история с лошадью, которую Андрей Сахаров приводит в “Воспоминаниях”, произошла не с его дедом, а с кем-то другим.)

Через полтора месяца после возвращения в Белгород “24 августа 1879 года штабс-капитан 31 артиллерийской бригады Алексей Семенович Софиано повенчан первым браком в Смоленском Соборе г. Белгорода с девицей Екатериной, дочерью дворянина, Коллежского Секретаря Петра Борисовича Чурилова”. В 1884 году Екатерина Петровна умирает от туберкулеза.

11 ноября 1890 года А. С. Софиано женится вторично, на Зинаиде Евграфовне Мухановой, которая была моложе его на 16 лет. Ее отец Евграф Николаевич Муханов (прадед Андрея Дмитриевича), отставной штабс-капитан, белгородский мировой судья и уездный предводитель дворянства, происходил из старинного, широко разветвленного рода Мухановых (Тверская линия).

<...> Детство и юность Зинаиды Евграфовны прошли в усадьбе Кошары и в имении родителей Веселая Лопань в 18-ти верстах от Белгорода, известном за пределами уезда и губернии отличным ведением хозяйства. Андрей Дмитриевич слышал эти названия от своей мамы и считал, что в детстве она жила там на даче. О том, что это было семейное имение, в советские времена детям не говорили. После смерти Евграфа Николаевича имение было унаследовано его вдовой и четырьмя детьми, в том числе Зинаидой Евграфовной. В 1899 году они разделились. Имение наследовали ее

630

братья, а она и сестра Ольга получили компенсацию. А за их матерью остались Кошары, где она жила до своей кончины.

<...> От первого брака у Алексея Семеновича Софиано было двое детей – Анна и Владимир. Анна родилась 9 декабря 1881 года, крещена в белгородском Смоленском соборе. Восприемниками были “капитан 31-й артиллерийской бригады Николай Семенов сын Софиано и дворянка девица Надежда Петровна Чурилова” – дядя и тетя новорожденной. После смерти матери Анна воспитывалась дома в Белгороде, с января 1893 года – в Сиротском Николаевском ин-те в Москве. А с 1896 года и вся семья Алексея Семеновича жила в Москве, и он (как, видимо, все офицеры) ежегодно получал вид на жительство. “Свидетельство. Дано сие от командира 1-го дивизиона 1-й Гренадерской Генерал Фельдмаршала Графа Брюса Артиллерийской бригады, командиру 2-й батареи сей же бригады Подполковнику Алексею Семеновичу Софиано 48-ми лет, при нем: жена его Зинаида Евграфовна 32-х лет, дочь Анна 21 года, сын Константин 11-ти лет, дочь Екатерина 9-ти лет и два человека казенной прислуги, на право проживания в городе Москве на частных квартирах, от нижеписаннаго числа впредь по восемнадцатое января тысяча девятьсот четвертаго года. Что подписью с приложением казенной печати удостоверяется января 18 дня 1903-го года”.

В январе 1903 года Анна вышла замуж. “Дочь подполковника Софиано, Анна Алексеевна, 24-го января сего 1903-го в Николаевской Институтской лицеи Цесаревича Николая в Москве Церкви повенчана с учителем музыки при московском сиротском институте Императора Николая I, коллежским секретарем Александром Борисовичем Гольденвейзером, что и свидетельствуется подписями и приложением церковной печати”. Учителю музыки, коллежскому секретарю было тогда 28 лет. Он уже был известным музыкантом, был лично близок к Льву Николаевичу Толстому и через восемнадцать лет станет крестным отцом Андрея Сахарова. Сахаров, плохо разбираясь в родственных связях, пишет, что Гольденвейзеры стали родственниками Сахаровых, но они стали свойственниками Софиано.

Спустя годы после женитьбы Александр Борисович Гольденвейзер писал: “Я в первый раз увидел Аню весной 1898 г. в Николаевском институте на экзамене. Она училась фортепианной игре у Эмилия Эрнстовича Дитриха. Был экзамен его класса. У него оказалось несколько способных учениц. Вдруг вышла юная 17-летняя полудевочка. Среднего роста, чудесные волосы в две косы, высокий умный лоб и удивительные несравненные глаза – темно-голубые, скорее синие, с густыми бархатными ресницами и, при довольно светлых волосах, темными, почти черными бровями.

631

Выражение лица своевольно-независимое и чуть-чуть капризное. Я сразу невольно и неудержимо почувствовал глубокий интерес к этому, явно непохожему на других, существу. Это была, как звали ее в институте, Анюта Софиано. Она заиграла и сразу почувствовалось дарование и ярко выраженная индивидуальность. Когда обсуждали результаты экзамена, кому-то поставили пять с плюсом. Тогда я сказал, что в таком случае я ставлю Софиано шесть. Покойный Василий Павлович Прокунин сказал: “Да это, кажется, начинается роман”. Он подумать не мог, какая правда заключалась в его шутке...”.

В 1929 году впервые на русском языке были опубликованы письма Шопена. Этот, давно ставший библиографической редкостью, эпистолярный сборник открывается некрологом памяти переводчицы: “4 ноября скончалась переводчица настоящей книги, Анна Алексеевна Гольденвейзер (урожд. Софиано). А. А. родилась 9 декабря 1881 г. По окончании среднего учебного заведения А. А. поступила в Московскую консерваторию, которую окончила по классу В. И. Сафонова в 1905 году с большой серебряной медалью. Отказавшись благодаря преувеличенно-строгому отношению к себе от концертных выступлений, А. А. работала как педагог в Московской народной консерватории, а после ее ликвидации в техникуме им. Линевой, позже, до самой смерти, – в техникуме им. бр. Рубинштейн в Москве. Среди ее многочисленных учеников – немало выдающихся, напр. В. В. Нечаев, братья Григорий и Яков Гинзбурги и др. <...> А. А. работала над переводом писем Шопена с большой любовью и, сознавая приближение неизбежного конца, с грустью говорила, что не доживет до их выхода в свет. Она не ошиблась...”.

Владимир Алексеевич Софиано родился в Белгороде 15 апреля 1883 года. Воспитывался во 2-м Московском Императора Николая Первого Кадетском корпусе и Михайловском артиллерийском училище (инженерном). Участвовал в русско-японской войне и первой мировой войне, награжден орденами св. Станислава 3-й степени, св. Анны 4-й степени с надписью “За храбрость”, св. Станислава 2-й степени с мечами, св. Анны 2-й степени с мечами, св. Владимира 4-й степени и св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а также медалями за русско-японскую войну и за отличное выполнение всеобщей мобилизации 1914 года. В 1917 году оставил армию и из Румынии вернулся в Россию, в Петроград. Туда из Двинска, где он служил до войны, переехала его семья: вторая жена Антонина Михайловна (урожд. Фальковская), дочь статского советника, с которой он обвенчался в 1912 году, и двое их детей. В мае 1918-го он приехал в Москву, а в июле в Москву приехала его семья. В августе Владимир Алексеевич был арестован как царский офицер, но вскоре освобожден. В 1919 году не мог найти работы,

632

долго болел – у него начался туберкулезный процесс. В 1920-м голодном году умерли дети – Зина (р. 1914) и Алеша (р.1916). Владимир Алексеевич стал “совслужащим”. Последнее место работы – Совет Народного Хозяйства (ВСНХ), должность – бухгалтер. Скончался, как и его мать, от туберкулеза в Москве в 1924 году.

Первая вставная новелла

Женя Софиано

У Владимира Алексеевича Софиано был сын от первого брака: “Евгений, рождение августа 25-го дня 1909, крещение ноября 1-го. Звание, имя, отчество и фамилия родителей и какого вероисповедания: поручик 1-го Владивостокского крепостного Артиллерийского полка Владимир сын Алексеев Софиано и законная жена его Евгения Николаевна, оба православного вероисповедания. Звание, имя, отчество и фамилия восприемников: штабс-капитан того же полка Орест Васильев сын Дорошкевич и жена командира 11 артиллерийской бригады Генерал-Майора Софиано Зинаида Евграфовна Софиано”. Мальчику было полтора года, когда умерла его мать. Сахаров считал, что Женя внучатый племянник Зинаиды Евграфовны, но он ее внук и крестный сын. И он пишет, что Женя был арестован и в лагере утонул на лесосплаве. Чтобы проверить это, я обратилась в архив МГБ России (Кузнецкий мост, д. 22).

Следственное дело № 17001 в трех томах. Женина судьба уместилась на нескольких листах из тома 2. “Арестован в 2 часа ночи 10.12.1933 г. по адресу Денежный пер., д. 12, кв. 13. При обыске изъяты переписка и альбом со старыми фотографиями. Место службы: Льноконоплеводтракторцентр НКЗ СССР, Орликов пер., д. 2. Должность: ст. инспектор пожарной охраны. Состав семьи: Жена Ольга Степановна Ильенко (брак не регистрирован) – приемщик телеграмм Фрунз. отд. связи, мачеха Антонина Михайловна Софиано – иждивенка, бабка (так в протоколе. – Е. Б.) Зинаида Евграфовна Софиано – иждивенка. Проживают совместно. Другие родственники: тетка Татьяна Алексеевна Софиано – секретарь американской торговой палаты, тетка Екатерина Алексеевна замужем за Сахаровым Дм. Ив. – преподавателем, дядя Константин Алексеевич работает в Теплоэлектрпроекте. Отец был капитаном царск. армии. Софиано Е. В. был учеником слесаря, потом чернорабочим, с 1930 года пожарник”.

Протоколов допросов в деле нет, только постановление об избрании меры пресечения от 27 декабря 1933 года: “... сын капитана царской армии достаточно изобличается в том, что, являясь государственным служащим и занимая должность старшего инспектора

633

по пожарн. охране ЛКТЦ, состоял членом нелегальной к. р. орг. (контрреволюционная организация. – Е. Б.), поставившей себе целью ведение разрушительной работы в льноводстве СССР, срыв экспорта льна, подрыв обороноспособности страны. Софиано давал указания по переферийным (так в постановлении! – Е. Б.) к. р. ячейкам о совершении диверсионных актов, поджогов и аварий, проводил работу по собиранию и передаче иностр. агентуре секретных военных и экономических сведений, принимал участие в организации повстанческих диверсионных групп. Для развития к. р. работы и личных нужд систематически получал от к. р. организации значительные денежные суммы, а потому на основании 128-й ст. УПК постановлено привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58 п. п. 2, 6, 7, 9 и 11 УК. Мера пресечения: содержание под стражей”. Единственный протокол очной ставки с В. повторяет текст постановления, не изменен даже порядок слов. Заканчивается он вопросом: подтверждаете ли показания В.? Ответ: “Нет. В контрреволюционной организации не участвовал. Показания В. отрицаю полностью”. Следующий лист дела – постановление (не приговор!) суда от 3 марта 1934 года, из которого следует, что по делу проходило 17 человек, девять приговорены к ВМН (высшая мера наказания. – Е.Б.), остальные, в том числе Софиано, – к 10 годам.

Евгений Софиано отбывал срок в Карлаге (отделение Дель-Дель) до февраля 1936 года, когда был переведен в Норильск. Там 27 сентября 1937 года тройкой УНКВД по Красноярскому краю приговорен к ВМН за антисоветскую агитацию и разложение дисциплины в лагере. Приговор приведен в исполнение в тот же день.

Далее идут документы 1956–1957 годов со штампом “Военная Коллегия Верховного суда СССР” и с пометками от руки “в порядке надзора”. Из них видно, что в связи с делом Льноконоплеводтракторцентра следователем З., который его вел, были возбуждены еще три дела на 28 человек, 14 из которых расстреляны, но все дела должны быть прекращены “за отсутствием состава преступления”. И еще одна краткая запись: “Следователь – З. не может быть привлечен к ответственности за нарушение Соц. Законности – расстрелян в 1940 году как шпион”. Писем и альбома со старинными фотографиями в деле нет – к ним не относится “хранить вечно”.

Сын Жени, Юрочка, родился после ареста отца (не у кого спросить, узнал ли отец о рождении сына) и умер от менингита в конце 30-х годов. В деле есть пометка: “За справкой о реабилитации никто не обращался”. И чудом сохранился листок – документ не следствия – времени: “Гимназия П. Н. Поповой для детей обоего пола. Сведения об успехах и поведении ученика 2-ой группы

634

1-ой ступени Софиано Жени за вторую треть 1919 года. Успевает по всем предметам. Замечания: Очень не хватает Жене живости. Классная наставница Л. Альферьева. Подпись родителей: В. Софиано”.

Только и осталось – опрятным учительским почерком: “Очень не хватает Жене живости”.

* * *

От брака А. С. Софиано и Зинаиды Евграфовны было трое детей: Константин, Екатерина и Татьяна. Константин родился в Белгороде 31 октября 1891 года, крещен в деревне Кошары. Окончил I Московское реальное училище. В возрасте 22-х лет женился на сестре А. Б. Гольденвейзера, Татьяне Борисовне, которая была значительно старше. Этот брак, видимо, на какой-то срок отдалил его от родителей, брата и сестер, но оказался недолговечным. От первого брака детей у него не было.

Вторым браком был женат на Марии Владимировне (урожд. Понофидина). В Москве живет их дочь Наталья (в замужестве Тараховская) и внук Константин.

В 1916 году Константин Алексеевич был призван на военную службу – “прапорщик 21 отд. полевого тяжелого артдивизиона”. В 1918 году арестован как царский офицер, но вскоре освобожден и два года служил в Красной армии. В 1924 году окончил Высшее Московское техническое училище. Служил инженером-электриком на Комбинате № 150 в Кашире, жил в поселке ИТР и там был арестован.

Опять Кузнецкий мост, д. 22. Арестован 9 сентября 1937 года. В постановлении на арест сказано: “...достаточно изобличается по ст. 58-7 в том, что проводил контрреволюционную вредительскую работу в электрохозяйстве комбината. Мерой пресечения избрано содержание под стражей”. На допросах виновным себя не признал. Скончался 29 марта 1938 года в Каширской тюрьме № 5. Заключение судебно-медицинского вскрытия: “Смерть з/к Софиано К. А. наступила от паралича сердца на почве склероза и жирового перерождения сердечной мышцы”.

После расстрела в 1937 году Евгения Владимировича (Жени) и гибели в тюрьме в 1938 году Константина Алексеевича мужская линия фамилии Софиано – потомков греческого дворянина, уроженца о. Зея, Петроса Софианоса – в России, по-видимому, прекратилась.

Екатерина Алексеевна (будущая мать Андрея Сахарова) родилась 23 ноября 1893 года. Крещена 30 ноября в Крестовоздвиженской церкви села Кошары Белгородского уезда. “Восприемниками были: местный землевладелец Николай Евграфов Муханов и

635

жена капитана Анна Петрова Муханова” – дядя и бабушка новорожденной. Екатерина Алексеевна училась в Москве в Дворянском институте. Несколько месяцев после революции преподавала гимнастику и в 1918 году вышла замуж за Дмитрия Ивановича Сахарова. До замужества жила в семье родителей в Белгороде и в Москве, кроме двух или трех зимних голодных и холодных месяцев 1918 года, когда она перешла жить в семью Гольденвейзеров.

Татьяна Алексеевна родилась в Москве в 1903 году. В послереволюционные годы работала в пожарном управлении Москвы, где начальником был ее дядя Понофидин. В 1924 году окончила Пединститут по специальности “иностранный язык”. В 1925 году вышла замуж за Владимира Сергеевича Фицнера, с которым разошлась в конце 20-х годов. С 1925 года служила во Всесоюзной торговой палате. В 1929 г. постановлением Президиума палаты переведена на работу в Русско-американскую палату, где была секретарем и переводчиком у ее американского представителя и корреспондента газеты “Манчестер Гардиан” Вильямса Спенсера. В ноябре 1937 года была арестована и приговорена к 8 годам заключения. Наказание отбывала в Карлаге. В сентябре 1940 года была из лагеря переведена в Москву, во Внутреннюю тюрьму НКВД (в просторечии “Лубянка”) и в апреле 1941 г. досрочно освобождена. В годы войны работала как переводчик у иностранных корреспондентов, аккредитованных в Москве. После войны работала переводчиком в одном из академических институтов, была составителем русско-английского геологического словаря.

Второй муж Татьяны Алексеевны инженер Гаек (Геннадий) Богданович Саркисов (1906–1976?) был арестован в октябре 1936 года и приговорен вместе с несколькими друзьями Мосгорсудом к 5 годам заключения по ст. 58-10. При чтении их дела я впервые увидела, что даже в те страшные годы были адвокаты (Росельс, Кульберг, Либсон и Шварц), которые пытались исполнить профессиональный долг. Они добились пересмотра дела и переквалификации “преступления” на ст. 58-12, после чего срок наказания был снижен до 2-х лет. Наказание Саркисов отбывал в Сегеже и по окончании срока остался там вольнонаемным инженером на Бумажном комбинате. Он много помогал Зинаиде Евграфовне, на попечении которой после ареста Татьяны Алексеевны осталась их двухлетняя дочь Марина. Зинаида Евграфовна с девочкой ездила к нему в Сегеж. А он уже в войну ездил в Глазов, куда они были эвакуированы, чтобы помочь обустроиться, хотя сразу после освобождения Татьяны Алексеевны она и Гаек Богданович разошлись. В 1956 году он был реабилитирован и вернулся в Москву.

Татьяна Алексеевна вместе с Андреем Дмитриевичем и его братом Георгием Дмитриевичем была в больнице у постели умирающей Екатерины Алексеевны. Уже после смерти Андрея Дмитриевича

636

его брат Георгий Дмитриевич рассказал мне, что Екатерина Алексеевна долго болела. Она очень страдала от того, что из-за болезни только один раз после смерти Дмитрия Ивановича была у него на кладбище. Лечилась она дома, но ей было все хуже и хуже. 9 апреля 1963 года ее госпитализировали. Когда он, Андрей Дмитриевич и Татьяна Алексеевна пришли к ней в больницу утром 15 апреля, она узнала их, сказала: “Устала лежать”. Вскоре потеряла сознание и тихо скончалась.

Со дня похорон Екатерины Алексеевны Андрей Дмитриевич не встречался с Татьяной Алексеевной. У него создалось впечатление, что она опасается встреч с ним. И сам он, зная свое поднадзорное положение “отца водородной бомбы”, ограничивал свои контакты с родственниками.

<...> Алексей Семенович Софиано (1854–1929) и Зинаида Евграфовна (1870–1943) похоронены на Ваганьковском кладбище вблизи могил Александра Борисовича (1875–1961) и Анны Алексеевны (1881–1929) Гольденвейзеров. Там же похоронены Екатерина Алексеевна Сахарова (1893–1963) – мать Андрея Дмитриевича, Владимир Алексеевич Софиано (1883–1924), его дети Зинаида (1914–1920) и Алексей (1916–1920), Татьяна Алексеевна Софиано (1903–1986) и Николай Семенович Софиано (1844–1902).

Предки Андрея Сахарова со стороны его отца Дмитрия Ивановича Сахарова известны с XVIII века.

Прапрапрадед Андрея Сахарова о. Иосиф Васильевич, не имевший фамилии, был священником села Ивановское Ардатовского уезда Нижегородской губернии.

Прапрадед Андрея Сахарова протоиерей Иоанн Иосифович (Осипович) был единственным его сыном. Родился он в 1789 году в этом селе Ивановском. Фамилию Сахаров получил при поступлении в Нижегородскую духовную семинарию – “по усмотрению ее Начальства”. Существует легенда, что мальчик пришел в Нижний Новгород пешком и принимавший его преподаватель семинарии сказал: “Какой же ты чистенький и беленький, как сахарок, вот и быть тебе Сахаровым”.

После окончания Нижегородской семинарии И. И. Сахаров в 1809 году был послан в Свято-Троицкую Сергиеву Лаврскую семинарию “для более высшего образования”. В 1812 году отозван в Нижний Новгород и преподавал в духовной семинарии. 12 сентября 1815 года рукоположен в священники к арзамасской Крестовоздвиженской церкви. 6 ноября 1829 года возведен в сан протоиерея. В 1851 году перемещен к Благовещенской церкви, а в 1854 году – в Воскресенский собор, настоятелем которого был 11 лет. С 1845 по 1864 год был благочинным церквей Арзамаса.

637

“Как Благочинный был строг и требователен, вследствии чего более слабые духовные лица не особенно любили его, но за то уважали его пасомые и ценило начальство”.

За что ценит начальство, думала я, читая собственноручные письма о. Иоанна “Преосвященнейшему Нектарию, Епископу Нижегородскому и Арзамасскому и Кавалеру”. Цитирую одно из них: “11 числа сего апреля узнал я частным образом о весьма вредном по соблазну происшествии, случившемся села Выездной Слободы в Смоленской Церкви. Рассказывали, что означенной церкви диякон Андрей Фонтанов, нетрезвый и необлаченный в стихарь, во вторник Светлыя седмицы (10 апреля) во время вечерни в придельном алтаре, смежном с настоящим, где происходило Богослужение, произвел драку с односельным крестьянином Михаилом Ивановым Куркиным. Неизвестно по какому поводу диякон Фонтанов ударил крестьянина Куркина рукою в грудь так сильно, что Куркин коснулся спиной святаго Престола; затем Фонтанов и Куркин вцепились друг другу в волосы и дрались с таким остервенением, что некоторые прихожане взошедшие в алтарь едва могли разнять их. <...> Не могли не видеть ее (драку. – Е. Б.) <...>служивший вечерню священник Филарет Наворский и<...> причетники. <...> О чем Вашему Преосвященству на Архипастырское благоразсмотрение покорнейше и рапортую. Вашего Преосвященства нижайший послушник, Благочинный Воскресенского Собора Протоиерей Иоанн Сахаров”.

Еще один документ отражает другое направление священнической деятельности о. Иоанна: “Докладывано 1848 года Сентября 15 дня и определено согласно резолюции Его Преосвященства, Благочинному, Протоиерею Иоанну Сахарову дозволить внесть в послужной список количество обращенных им в Православие, именно: двоих евреев, столько же католиков и одного лютеранина, о чем для объявления и должнаго исполнения к означенному Протоиерею послать указ”. Обращенные о. Иоанном были: саксонский еврей Абрам Соломон Леви – в св. крещении Николай Петров; лютеранин, московский кондитер Мартин – по миропомазанию Михаил Дмитриев; католик, дворянин, содержатель вольной арзамасской аптеки, провизор Иосиф Богданов Руммель; католик, уроженец города Люблина, приписанный в число государственных крестьян Арзамасской округи Ипполит Павлов Байков и мещанин местечка Шклов, еврей Есель Азриелев Розин – в св. крещении Николай Николаев. Кроме того, о. Иоанн “обучал православной вере” двух евреев – музыкантов расквартированного в Арзамасе полка (крестил их полковой священник), которые получили в св. крещении имена Василия Скорнякова и Николая Яковлева.

О. Иоанн был женат на дочери священника села Зяблицкий Погост Муромского уезда Владимирской губернии о. Василия Петрова

638

Доброхотова Александре Васильевне (р. 1798?) и имел четверых детей, о которых в ведомостях об арзамасской Крестовоздвиженской церкви 1841 года написано: “Леонид, 16 лет, обучается в Нижегородской Семинарии в среднем отделении; Иосиф, 10 лет, обучается в Нижегородском Печерском уездном училище в низшем отделении; Параскева, 9 лет, обучена грамоте, чистописанию, Российской грамматике и 1-й части арифметики; Николай, 4 года, обучается грамоте”.

О. Иоанн “имел многие награды”, в том числе орден св. Анны 2-й степени. Жил в собственном доме. В 1865 году уволился на покой, но продолжал заниматься историей церквей Арзамаса, составил их описание, которое было опубликовано в “Нижегородских ведомостях” в 1888 году. Его рукопись “Порфира и венец Приснодевы” была передана на хранение Нижегородской духовной семинарии, но, к сожалению, не сохранилась. Скончался 17 февраля 1867 года. Погребен на Всехсвятском кладбище “в кругу своих родных”.

<...>Николай Иванович Сахаров, прадед Андрея Сахарова, родился в Арзамасе 2 марта 1837 года. В 1856 году он окончил Нижегородскую семинарию по 1-му разряду. В том же году получил свой первый приход согласно существовавшему тогда обычаю: если от священника остается дочь или внучка – сирота, приход получает молодой священник, который женится на ней. Николай Иванович в 1856 году женился на Александре Алексеевне Терновской (1839–1916). У девушки, согласно семейной легенде, спросили, люб ли ей Сахаров, и она кивком ответила, что люб. Ее отец преподавал классические языки в Арзамасском духовном училище. Она рано потеряла мать и воспитывалась у деда о. Петра Алексеевича Терновского (1782–1856), который трагически погиб, утонув в реке в бурю, когда шел к умирающему для свершения требы.

Протоиерей Петр Алексеевич Терновский (прапрапрадед А. Д. Сахарова) похоронен в ограде у стены церкви Смоленской Божьей Матери в с. Выездное (позднее название села Выездная слобода), которая при нем и под его наблюдением была воздвигнута. В 1990 году могила была в сохранности, и на памятнике были слова: “Здесь покоится иерей Петр Алексеевич Терновский. Родился в 1782 году. Скончался в 1856 г. сентября 24 дня. Житие его было 74 года. Священником был 49 лет”.

Мы с Андреем Дмитриевичем были в Выездном в апреле 1987 года, после ссылки, когда возвратились в Горький за вещами. Был воскресный (м.б., пасхальный) день. Мы заглянули внутрь собора, но войти не смогли – было много людей. Побродили в ограде,

639

читали фамилии на памятниках, искали Сахаровых. Фамилии “Терновский” Андрей Дмитриевич не знал. <...>

О. Николай Сахаров в “Формулярном списке о службе”, заполненном им самим 16 августа 1880 года и заверенном членами Арзамасского учебного попечительского совета и печатью, пишет о себе: “Чин: Священник, законоучитель. Из какого звания происходит: сын протоиерея. Возраст: сорока трех лет от роду. Вероисповедания православнаго. Знаки отличия: имеет набедренник, скуфью и камилавку. Получаемое содержание: жалования в обоих училищах 144 р. (Жалованья священники на приходе не получали, их благосостояние зависело от благосостояния прихожан. – Е.Б.) Имение: родовое – нет, благоприобретенное – дом в г. Арзамасе”. Дом был на Ореховой улице – есть ли сейчас в Арзамасе улица Ореховая, не знаю. Но первый дом Сахаровы приобрели в Выездном в 1860 году, и в нем о. Николай открыл свою школу для обучения грамоте крестьянских детей – преподавали он и его жена. “Воспитание: окончил курс Нижегородской Духовной Семинарии со званием Студента в 1856 году. Посвящен в сан священника в селе Выездная слобода 1856 г., декабря 23 дня. Определен законоучителем и учителем в Выездно-слободское женское училище 1862 года сентября 13 дня. Определен законоучителем в Выездно-слободское мужское приходское училище, оставляем при должности законоучителя в женском училище 1866 г. февраля 13-го дня. Награжден набедренником 1869 г. июля 3-го дня. Перемещен на священническое место к Воскресенскому Собору города Арзамаса 1872 г. марта 6-го дня. Определен на законоучительскую должность при арзамасском Владимирском и Христо-Рождественском мужских приходских училищах 1872 года марта 11 дня. Награжден скуфьею 1872 года апреля 16 дня. Награжден камилавкой 1877 года марта 26 дня. 4 апреля 1894 года Преосвященным Владимиром перемещен старшим священником к церкви Святого Великомученика Георгия Победоносца”.

В памятной книжке Нижегородской губернии за 1888 год сказано: “Церковь св. Георгия. Находится на Верхней Волжской набережной, близ Егорьевской башни Кремля, по архитектуре принадлежит к лучшим образцам стиля конца XVIII века, известнаго под именем Нарышкинскаго. Церковь эта построена в 1702 г. на месте находившихся здесь прежде двух церквей св. Георгия и св. Стефана”.

В 1900 году о. Николай избран благочинным нижегородских верхнепосадских церквей. Был почетным гражданином. Сохранилось свидетельство, выданное его сыну Ивану (деду Андрея Дмитриевича) Нижегородской духовной консисторией 12 января 1898 года: “Предъявитель сего сын священника Нижегородской

640

Епархии города Нижний Новгород Георгиевской Церкви Николая Сахарова Иван Сахаров, родившийся 9 октября 1860 года, на основании 502 ст. закона о состоянии<...> т. IХ изд. 1876 года принадлежит по рождению к званию потомственного почетного гражданства и может пользоваться всеми правами сему званию присвоенными”.

О. Николай Сахаров удалился на покой в 1906 году, но в 1912 году сам в Спасской церкви Нижнего Новгорода венчал своего внука Бориса Александровича.

Николай Иванович и Александра Алексеевна прожили долгую жизнь (“Они жили долго и умерли в один день”). Он скончался 1 февраля 1916 года, она – в конце того же или в начале следующего года.

У них было 11 (по другим источникам – 13) детей, двое из которых умерли в детстве. В Формулярном списке Николай Иванович пишет: “Сыновья: Александр, родившийся 1857 года сентября 27го, Иван, родившийся 1860 года октября 9го, Василий, родившийся 1863 года января 29го, Борис, родившийся 1869 года июля 29го, Сергей, родившийся 1878 года августа 27го, и Григорий, родившийся 1880 года января 9го. Дочери: Надежда, родившаяся 1865 года июня 29го, Лидия, родившаяся 1867 года марта 25го, близнецы Мария и Александра, родившиеся 1874 года января 2го”.

Все дети о. Николая и Александры Алексеевны получили хорошее образование. В том же Формулярном списке в августе 1880 года он пишет: “Из сыновей Александр обучается в Московском Университете, Иван обучается в Московском Университете, Василий обучается в (слово неразб. – Е.Б.) Железнодорожном Московском училище, Борис обучается в Арзамасском городском училище. Из дочерей Надежда обучается в Нижегородском Епархиальном училище, Лидия обучается в Нижегородской женской прогимназии. Прочие дети находятся при отце”.

<...> Иван Николаевич Сахаров (дед Андрея Сахарова) был, по-видимому, третьим ребенком в семье. (В частично сохранившихся метрических книгах церкви Смоленской Божьей Матери есть запись о смерти дочери Сахаровых Елены 10 февраля 1860 года.) Он родился 9 октября 1860 года, крещен 11 февраля 1861 года.. Восприемниками были “Арзамасскаго Воскресенскаго собора протоиерей и кавалер Иоанн Иосифович Сахаров и губернскаго секретаря Алексея Петрова Терновского жена Александра Ивановна”.

Возможно, готовясь стать крестным отцом внука, который будет его тезкой, о. Иоанн сделал дарственную надпись на своей библии: “Заживо передаю эту книгу в пользование и в наследие

641

внучатам моим Николаевичам Сахаровым Выезднослободским. 13 января 1861 года. Протоиерей И. Сахаров”.

Внучат “Николаевичей” в это время было два – Александр и Иван. Выше дарственной, возможно также рукой о. Иоанна, на латыни написано: “Эта драгоценнейшая книга облечена в наряд с такой роскошью (кожаный переплет) тысяча восемьсот двадцать девятого года апреля 23 дня”.

В 1879 году Иван Николаевич окончил Нижегородскую гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Уплатив положенные за обучение 25 рублей, получил документ на право проживания в Москве с августа по декабрь 1879 года, но занятия не посещал. В декабре вновь получил аналогичную бумагу (по-нашему – разрешение на прописку): “Билет Императорскаго Московскаго Университета своекоштному студенту юридическаго факультета 1-го курса Ивану Сахарову для свободнаго прожития в Москве, от нижеписаннаго числа впредь по десятое июня 1880 года. Посему на основании ст. 327 ХIV Т. Уст. о паспортах, обязан он предъявить этот билет местному полицейскому начальству. Дан декабря... дня тысяча восемьсот семьдесят девятого года”.

Лето 1880 года Иван Николаевич проводил в Арзамасе и перед началом учебного года получил справку: “Дано сие из Арзамасскаго уезднаго полицейскаго управления окончившему курс в Нижегородской губернской гимназии ученику Ивану Николаеву Сахарову в том, что он Сахаров во время проживания своего в городе Арзамасе при отце своем священнике Сахарове вел себя хорошо и ни в чем замечен не был. Свидетельство это дано ему Сахарову для поступления в какой-либо Университет августа 12 дня 1880 года”.

Необходимость в данном свидетельстве возникла в связи с тем, что Иван Николаевич был отчислен из Московского университета и хотел поступать в Петербургский. Однако в конце августа он вновь зачисляется на юридический факультет Московского университета и пишет прошение о пособии в Нижегородскую губернскую управу, на которое получает отказ: “Губернская управа имеет честь просить правление Московскаго Университета объявить студенту университета, 1-го курса, юридическаго факультета Ивану Сахарову, что за израсходованием всех денег, ассигнованных губернским земским собранием на пособия бедным студентам, губернская управа не находит возможным исполнить ранее будущего 1881 года его ходатайство о выдаче ему пособия. Октября 30 дня 1880 г.”. Судя по тому же Формулярному списку, о. Николай не знал, что в 1879/80 учебном году его сын Иван не учился.

Будущая жена Ивана Николаевича, бабушка Андрея Дмитриевича, Мария Петровна происходила из древнего дворянского рода

642

Домуховских. Первые записи об их службе при дворе относятся к 1655 году, и они внесены в 6-ю часть родословных книг дворян Смоленской губернии.

<...> Мария (бабушка Андрея Сахарова) родилась в 1859(?) году. Она рано потеряла мать (возможно, Софья Михайловна умерла в родах, когда родился Петр). С 1869 по 1875 год воспитывалась в Павловском институте в Петербурге.

В январе 1881 года вышла замуж за арендовавшего имение в Киевской губернии Михаила Михайловича Маттерна, сына надворного советника. Через полгода ушла от мужа и уехала в Петербург. Однако в Петербурге остановилась не у отца, который тогда там жил, а у ближайшей подруги по институту Софьи Ермолаевны Усовой, связанной со многими деятелями “Народной воли”. Позже объясняла это нежеланием огорчать отца уходом от мужа. В 1881 году встретилась с Иваном Николаевичем Сахаровым (тогда студентом 2-го курса Московского университета), сошлась с ним и переехала в Москву. Позже Мария Петровна работала письмоводителем у московского присяжного поверенного Лешкова и после смерти отца в 1884 году получала пособие от брата, которому осталось имение родителей.

Она часто бывала в Петербурге и выполняла различные поручения Усовой и близкого к ней Сергея Николаевича Кривенко. Иван Николаевич в эти годы с ними знаком не был. Впервые он встретился с Усовой только в 1883 году, когда Мария Петровна пригласила ее быть крестной у дочери Татьяны, и Усова приехала в Москву. Позже, когда у Марии Петровны родился сын Сергей, то его крестным отцом она записала С. Н. Кривенко. В 1884 году Усова и Кривенко были, в числе других, арестованы и сосланы – она в г. Тару, а он в г. Глазов. В связи с их арестом у Марии Петровны в Москве был обыск, и она привлекалась к дознанию в качестве свидетеля.

В 1883/84 учебном году Иван Николаевич был стипендиатом Московского университета, который закончил 25 мая 1884 года первым по списку в звании кандидата прав и начал службу помощником присяжного поверенного. Сначала служил у присяжного поверенного Шубинского, а с 1885 года у известного адвоката и общественного деятеля Ф. Н. Плевако.

1 марта 1886 года у Марии Петровны и Ивана Николаевича на Страстном бульваре в доме Чижова, где они тогда жили, был обыск. Поводом послужила записка: “45 руб. Ив. Ник. Сахаров, Мария Петровна Матерно”, обнаруженная у возвращавшегося из-за границы Сергея Иванова, имевшего связи с Центральной группой “Народной воли”. Происхождение записки Мария Петровна и Иван Николаевич на допросах объясняли тем, что нотариус

643

Орлов, живущий в Париже, просил вернуть долг – деньги, истраченные им в 1883 году на платье (пару) для Ивана Николаевича. Иван Николаевич “отнесся к этой просьбе холодно”, т.к. считал, что, во-первых, он, будучи студентом, выполнял разную работу по поручению Орлова и это его заработанные деньги, а во-вторых, знал, что Орлов уехал в Париж, присвоив чьи-то деньги.

На обыске была изъята обширная переписка Марии Петровны с ссыльными С. Усовой, С. Кривенко, В. Короленко, супругами Семеновскими, Мачтет и др., с присяжным поверенным Олениным – родственником и другом Кривенко.

Была изъята также переписка с семейством Тырковых, в имении которых Мария Петровна жила с маленькой дочерью Таней вскоре после ее рождения. Несмотря на то что глава семьи В.Тырков занимал достаточно высокий пост в Министерстве финансов и был крупным помещиком, его семья была под пристальным вниманием Департамента полиции. Старший сын Тырковых Аркадий отбывал двадцатилетний срок ссылки (отбыл полностью с 1883 по 1903 год) за принадлежность к террористической организации, а дочь Ариадна спустя годы будет членом ЦК партии конституционных демократов.

Кроме того, была изъята обширная деловая, дружеская и родственная переписка Ивана Николаевича, из которой следовало, что он помогал ссыльным различными юридическими советами, связанными с прошениями об объединении в ссылке супругов или людей, объявивших себя женихом и невестой. В частности, особенно трудно было получить разрешение на переезд Кривенко к Усовой, т. к. он был женат. А Мария Петровна регулярно собирала для ссыльных деньги и вещи, посылала посылки, навещала их одиноких родственников и других заключенных в тюрьмах.

Формальных оснований, чтобы счесть преступной подобную профессиональную деятельность Ивана Николаевича и благотворительную Марии Петровны, у следствия не было, однако по материалам, изъятым при обыске, было возбуждено “Дело о Московской революционной группе Сахарова, Матерно, Оленина и Дмитренко”. Последний был дачным знакомым Сахарова, имел с ним переписку и, видимо, был привлечен к делу, потому что в бытность студентом Петровской академии числился неблагонадежным. Все они, кроме Марии Петровны, были арестованы, но вскоре освобождены под залог, который за Ивана Николаевича внес Плевако. Марию Петровну сочли возможным оставить на свободе, так как у нее было двое маленьких детей. Дело завершилось не судом, а следующим решением:

“Государь император высочайше повелеть соизволил разрешить настоящее дознание административным порядком с тем, чтобы: 1. Подвергнуть Ивана Сахарова, Марию Матерно и Ивана

644

Дмитренко тюремному заключению. Первых двух сроком на два месяца каждого, последнего на один месяц. 2. Вменить Владимиру Оленину в наказание предварительное содержание его под стражей”.

Еще один обыск у Сахаровых был в ноябре 1887 года по адресу: Новинский бульвар, дом Котлярова. С обыска 1886 года они были поставлены под негласный надзор полиции. При этом в “Описании примет Государственных преступников и лиц неблагонадежных” о Марии Петровне сказано: “Дворянка, 26 лет. Роста среднего, волосы темнорусые, лицо правильное, несколько худощавое, нос прямой, небольшой, глаза карие, губы сжатые, тонкие, рот большой, сложения худощавого и крепкого”. И об Иване Николаевиче: “Сын священника. 25 лет. Роста среднего, брюнет, носит небольшую щетинистую бороду и усы, на щеках бороду бреет, глаза карие большие, нос толстый, лицо чистое, грубое, говорит басом, телосложения плотного, крепкого”. Согласно докладной Департамента полиции, “надзор по личному объяснению с Господином Директором Деп-та полиции с Ивана Сахарова снят 4 декабря 1899 г., а Мария Сахарова состоит под надзором и до сего времени”. Данных о снятии надзора с Марии Петровны найти не удалось.

Профессиональная деятельность Ивана Николаевича складывалась успешно. В мае 1889 года он был принят в присяжные поверенные Московского Окружного суда, приобрел большую адвокатскую практику, и его заработок, как видно из ежегодных докладных Департамента полиции, постоянно возрастал, достигнув к 1893 году 6000 р. в год. Финансовое положение поднадзорных постоянно было в поле зрения Департамента полиции. В докладной 1897 года сказано: “Занимается адвокатурой, чем и добывает большие средства”. В 1898 году: “Зарабатывает большие деньги, ведя судебные процессы”.

Иван Николаевич выступал в ряде громких уголовных процессов, в том числе в двух (по крайней мере), связанных с пароходными авариями: один – с аварией на Волге, второй – о столкновении судов “Владимир” и “Колумбия” на Черном море в 1894 году. Его речь на последнем процессе помещена в 4-м томе семитомника “Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах”.

Он также выступал в политических процессах, привлекших общественное внимание: “Дело о беспорядках на фабрике Коншина” (1897), “Дело о саратовской демонстрации” (1902), “Дело о погроме в Кишиневе” (1903). В одном из полицейских донесений (когда надзор уже был снят) Иван Николаевич характеризуется как “постоянный адвокат стачечников”. Участвовал он как защитник и в Выборгском процессе 1907 года, на котором 167 членов

645

I Государственной Думы, подписавших Выборгское воззвание, были осуждены на три месяца заключения.

Но гораздо более серьезным наказанием для всех участников этой акции стало вынесенное судом запрещение занимать любые выборные должности – земские, городские и др. Поэтому никто из осужденных по делу о Выборгском воззвании не мог баллотироваться во II Государственную Думу, и кадетская фракция оказалась в ней почти в три раза меньше, чем в Первой Думе.

Иван Николаевич также активно участвовал в работе Совета присяжных поверенных Московской судебной палаты. Он состоял членом комиссии по Уставу об опеке и был кандидатом в члены конституционной комиссии. В 1915 году он избран в правление Московского юридического собрания, а в 1917 году стал его председателем.

Иван Николаевич был доверенным лицом и вел финансовые дела нескольких литераторов, в том числе очень популярного тогда писателя П. Д. Боборыкина (а Мария Петровна дружила с его женой) и известного книговеда и популяризатора книг Н. А. Рубакина. Обычный гонорар при ведении подобных дел составлял 3% от гонорара доверителя.

Сохранилась переписка Сахарова с Рубакиным, который с 1902 года жил в основном в Швейцарии, а с 1907 года никогда не приезжал в Россию. Переписка касается финансовых отношений Рубакина с известным издателем Сытиным, продажи крымского имения Рубакина, усыновления детей Рубакина и его гражданской жены Л. А. Коломийцевой.

В письмах Рубакина, особенно после начала первой мировой войны, отражен его все нарастающий отрыв от российских реалий. В июне 1915 года он пишет: “Курс рубля сильно улучшится со взятием Дарданелл”. В декабре 1916 года удивляется, почему Сахаров опасается, что не сможет выполнить его просьбу и продать крымское имение Рубакиных. Последний денежный перевод Рубакину отправлен Сахаровым в октябре 1917 года. А последнее письмо Рубакина с просьбой о переводе денег отправлено на московский адрес Сахарова более чем через год после смерти последнего.

Круг общественных интересов и связей Ивана Николаевича был очень широк. С конца 80-х годов он публиковался в газете “Русские ведомости”, и в ее юбилейном выпуске 1913 года помещена его автобиография. С 1897 года, когда издателем газеты “Русское слово” стал И. Д. Сытин, Сахаров сотрудничает в ней. В полицейском донесении 19 января 1899 года отмечается: “Вахтеров при сотрудничестве Рубакина и Сахарова начал постепенно преобразовывать его (“Русское слово”) из консервативного органа в либерально-народнический”. Это донесение подписано московским

646

обер-полицмейстером Д. Ф. Треповым, сыном того Трепова, в которого стреляла Вера Засулич.

С 1892 года Сахаров был членом Комитета Общества вспомоществования нуждающимся студентам Московского университета, с 1899 года членом Московского отделения Императорского Русского технического общества, членом Комиссии по техническому образованию. Он входил в Московский комитет грамотности и в 1893–1895 годах был его секретарем, а также членом Комиссии о введении в России всеобщего обучения и секретарем Комиссии по устройству сельских библиотек. С 1892 года он был действительным членом Общества распространения полезных книг и членом редакционной комиссии. Сохранилась записка А. П. Чехова к нему о книгах для библиотеки на Сахалине и часть переписки с инспектором народных училищ Смоленским, связанной с тем, что в 1895 году на средства Сахаровых в селе Выездном была создана библиотека.

Деятельность Комитетов грамотности (в Москве и в С.-Петербурге) была прекращена 17 ноября 1895 года. Возможно, это решение было в какой-то мере стимулировано трениями, возникшими внутри московского Комитета. Часть его членов, в том числе Сахаров, считали возможным “под крышей” Комитета вести политическую работу в рабочей среде. В руководство вновь созданного Общества грамотности при Министерстве просвещения Иван Николаевич избран не был. В.Вернадский в 1896 году пишет жене: “Сах. забаллотирован и мечет гром и молнии”. В 1898 году Иван Николаевич становится одним из инициаторов создания Общества содействия устройству общеобразовательных народных развлечений, в 1901 году одним из директоров Общества распространения национальной музыки в России. В 1906 году он входит в Лигу народного образования и избирается товарищем председателя Московского отделения. В 1911 году он становится членом правления Московского общества грамотности, в 1912 году участвует в Фонде народного просвещения при газете “Новь”. Он был также членом Педагогического общества им. Ушинского, в 1914 году избран в его финансово-исполнительную комиссию, которая планировала провести 3-й Всероссийский съезд учителей летом 1916 года.

В 1905 году в Москве создается политический кружок Ледницкого–Сахарова. В это же время Иван Николаевич участвует в создании первых профессиональных объединений интеллигенции, представляет Союз учителей в Союзе Союзов, а Мария Петровна там же представляет Союз равноправности женщин. В июне 1905 года он участвует в первом съезде Союза Союзов, проходившем конспиративно в Выборге и на специально зафрахтованном пароходе, а в 1906 году избирается в Бюро Союза Союзов.

С весны 1905 года Иван Николаевич участвует во всех собраниях,

647

на которых формируется партия конституционных демократов (“Партия народной свободы”). Организаторами этих собраний, проходивших в частных домах (в частности, в доме В. А. Морозовой) и собиравших большую, до трехсот человек, аудиторию, были князья Шаховские и Долгорукие. Лекции читали Милюков (Общественная мысль от Герцена до наших дней), Кокошкин (Реформы Александра Второго), Якушкин (О декабристах), Кизеветтер (О союзе с Польшей), Новосильцев (О государственном устройстве Сербии и САСШ), Скворцов (О необходимости создания партии) и др. На одном из таких собраний, 5 апреля 1905 года, И. Н. Сахаров читал лекцию о конституции Германии.

Позже, перед выборами во II Государственную Думу, Иван Николаевич полагал, что будет выдвинут кандидатом в нее от партии КД, но был избран только выборщиком. Он также собирался баллотироваться в 1912 году и приезжал в предвыборный период в Петербург. Но не был поддержан руководством партии, о чем с горечью писал родителям в Нижний Новгород: “Дорогие мама и папа, грустно мне писать вам, что пока еще мое положение не определилось... М. В. (возможно, Челноков, член Московской городской Управы, позже московский городской голова. – Е. Б.) передал мне вчера по телефону, что в Г. Д. на 6 мест записано 136 кандидатов, и на мой вопрос, когда же мои шансы могут окончательно выясниться, посоветовал мне считать это дело конченным<...> ждал от М. В., что он не ограничится этой справкой, а сделает что-нибудь, чтобы среди этих 136 я имел бы лишние шансы, но видно не судьба. <...> Не думайте, что я унываю, я только сердит на петербургские нравы...”. Он оставался активным членом партии до ее запрещения в 1917 году.

Начиная с 1915 года Иван Николаевич неоднократно бывал на фронте как уполномоченный во врачебном отряде, созданном на средства В. А. Морозовой. В эти же годы Мария Петровна входила в Совет попечителей по организации приютов для детей, потерявших семьи во время войны. А старшая дочь Сахаровых Татьяна работала медсестрой в военном госпитале.

Третья вставная новелла
Российские конституционалисты.
Арест книги

<...>Иван Николаевич был одним из редакторов-составителей сборника “Против смертной казни”. Андрей Дмитриевич не знал, что первое издание сборника было под арестом. Ниже я привожу документы, иллюстрирующие, как в те времена обставлялись подобные процедуры.

648

“Московский Цензурный Комитет Апреля 24 дня 1906 года. Господину старшему инспектору для надзора за типографиями и книжною торговлею в г. Москве. 22 сего апреля поступила в Моск. Ценз. Комитет из типографии т-ва И. Д. Сытина (Пятницкая ул., свой дом) отпечатанная без предварительной цензуры, в количестве 3500 экземпляров, книга под заглавием: “Против смертной казни”. Сборник статей под редакцией М. Н. Гернета, О. Б. Гольдовского и И. Н. Сахарова”. Рассмотрев названный сборник, Ценз. Комитет постановил: книгу, на основании ст. 147 Уст. о цензуре и печати, подвергнуть немедленному задержанию в типографии, редакторов же и издателя ея привлечь к судебной ответственности по ст. 129 Угол. Улож. Сообщая об этом на зависящее распоряжение Вашего Высокородия, Моск. Ценз. Комитет во избежание излишней переписки покорнейше просит необходимые для суда сведения о личностях редакторов и издателя означеннаго сборника доставить Прокурору Моск. Окружн. суда непосредственно от себя...”.

“Московский Цензурный Комитет мая 1 дня 1906 года. Господину Прокурору Московскаго Окружнаго суда. Отношением от 27 минувшаго апреля за № 92 младший инспектор книгопечатания и книжной торговли IV участка гор. Москвы уведомил Моск. Ценз. Комитет, что отпечатанный без предварительной цензуры, в количестве 3500 экземпляров, сборник под заглавием: “Против смертной казни” арестован Инспекцией полностью...”.

“Прокурор Московской Судебной палаты. Мая 8 дня 1906 г. В Московский Комитет по делам печати. Вследствие отношения от 24 минувшаго апреля... имею честь уведомить Комитет по делам печати, что переписка по обвинению редакторов сборника “Против смертной казни” Гернета, Гольдовского и Сахарова по 129 ст. Угол. Улож. получила направление в порядке, указанном VI отделом Высочайше утвержденных 26 апреля правил о неповременной печати, в Московскую Судебную Палату, причем определением Судебной Палаты от 8 сего мая постановлено: не возбуждая уголовнаго преследования против редакторов сборника<...> возникшую по сему поводу переписку дальнейшим производством прекратить и отменить арест, наложенный Цензурным Комитетом на означенный сборник”.

Дело этим не кончилось. Цензурный Комитет повторно выдвигал свое ходатайство об аресте книги перед Главным Управлением по делам печати и другими, более высокими Управлениями, каких и в России, “которую мы потеряли”, было много (как и всяких формулярных, послужных и прочих анкетных бумаг, видов на жительство и пр. и др.). Но в итоге книга из-под ареста была освобождена. А в 1907 году вышло ее второе издание, в котором помещен

649

ряд новых статей, в том числе рассказ Льва Толстого “Божеское и человеческое”.

Сборник “Против смертной казни” был значительным событием российской общественной жизни и широко обсуждался в либеральной прессе. Одна из статей о нем называлась “Позор родной земле”. И он в какой-то мере обосновывал в программе партии конституционных демократов пункт о необходимости отмены в России смертной казни.

* * *

Деятельная натура И. Н. Сахарова, его участие во многих общественных начинаниях, а возможно, и политическая позиция вызывали неоднозначное отношение к нему современников, что отразилось в нескольких сохранившихся в литературе отзывах.

В.В. Вересаев, упоминая Ивана Николаевича в записках о своей книге “Записки врача”, цитирует письмо писательницы А. А. Вербицкой, где она говорит о Сахарове: “Очень сухой, черствый даже”.

В. И. Вернадский в письме к жене в 1895 году с неодобрением отзывается об идее Сахарова начать издавать газету по примеру С. Н. Кривенко, который отбыл ссылку и вместе с Усовой вернулся в Петербург. В декабре 1896 года также в письме к жене Вернадский осуждает деятельность Московского общества грамотности и проявляет озабоченность тем, что его друг Д. И. Шаховской “куда-то ползет со всеми этими Ив. Ник. Сах., Люб. и тутти кванти, которыми он так любит себя окружать. Неужели русская жизнь не даст других людей, или нет у нее настоящей, живой, смелой общественной мысли, которая бы сгруппировала настоящих людей, а не обезличенных московских пескарей”. Отвечая на это письмо, Н. Е. Вернадская пишет мужу о Шаховском: “... он окружает себя такими неинтересными сотрудниками. Я не верю, что в России не было более живых, отзывчивых, более сильных по мысли людей, чем Сахаров, Любенков<...> Митя впутался в новое общество грамотности и в ту серую, мещанскую компанию, которою он любит окружать себя”.

Прежде чем процитировать эти письма Вернадских, я не один раз перечитала их и не могу избавиться от ощущения присутствующего в них оттенка снобизма.

А Иван Бунин в своих воспоминаниях о Чехове пишет: “Известный в Москве адвокат Иван Николаевич Сахаров, один из тех, кто всегда вертится около актеров, писателей, художников”. Но о ком Бунин пишет по-доброму?

Обвенчались Сахаровы в 1899 году, уже после рождения всех их шестерых детей, и в октябре того же года обратились с ходатайством

650

“об оказании им особой Монаршей милости по семейному их делу, об узаконении добрачных детей”. Прошение было удовлетворено 10 октября 1901 года. И уже 25 октября 1901 года Иван Николаевич получил бессрочный паспорт, в котором было записано: “При нем жена Мария Петровна 40 лет и дети родившиеся: Татьяна 4-го мая 1883 года, Сергей 17 июля 1885 года, Иван 25 февраля 1887 года, Дмитрий 19 февраля 1889 года, Николай 2 мая 1891 года, Георгий 11 августа 1897 года. Арбатской части, 2-го участка пристав (подпись)”. Тогда же дети получили метрические свидетельства следующего аналогичного содержания: “По указу Его Императорскаго Величества, Московский Окружной Суд, в силу Высочайшаго Повеления, последовавшаго 18 сентября 1901 года, и на основании представленных в Окружной Суд документов, согласно резолюции от 10 октября 1901 года выдал сие свидетельство сыну кандидата прав Дмитрию Ивановичу Сахарову, записанному в метрической книге Московской Николаевской, что в Плотниках, церкви за тысяча восемьсот восемьдесят девятый год части первой о родившихся мужескаго пола, в том, что он родился февраля 19 дня тысяча восемьсот восемьдесят девятаго года. Родители его: кандидат прав Иван Николаевич Сахаров, вероисповедания православнаго, первобрачный, и жена его Мария Петровна, вероисповедания православнаго, второбрачная: крещен марта пятого дня тысяча восемьсот восемьдесят девятаго года, вероисповедания православнаго. Восприемниками при крещении были: почетный гражданин Петр Сергеев Воробьев и дочь умершего полковника девица Евгения Эдуардовна Паприц”.

Но за двенадцать лет до этого, когда отец Андрея Дмитриевича появился на свет, в Москве в метрической книге за 1889 год Николаевской, что в Плотниках, церкви была сделана следующая запись: “Рождения февраля 19, крещен 5 марта Димитрий. В доме Заболоцкой неизвестная не объявившая своего звания незаконно родившая, православнаго вероисповедания”.

Андрей Дмитриевич пишет, что Дмитрий Иванович родился в имении Будаево Смоленской области, где у Сахаровых был дом. Но Будаево, находившееся вблизи имения родителей Марии Петровны, принадлежало близким подругам Марии Петровны Екатерине Дмитриевне и Прасковье Дмитриевне Давыдовым. Сахаровы бывали там много и подолгу. Мать хозяек имения дети называли бабушкой, но родился ли в Будаево кто-либо из них, мы не знаем, во всяком случае Дмитрий Иванович – нет.

Внуки Марии Петровны и Ивана Николаевича, в том числе и Андрей Дмитриевич, не знали романтическую и сложную, учитывая время, историю их брака. И неизвестно, что знали дети. У меня сложилось впечатление, что внуки Марии Петровны имели несколько неадекватное представление о ее личности. Сравнивая

651

рассказ любимой Андреем Дмитриевичем недавно скончавшейся двоюродной сестры Кати (Екатерины Ивановны Сахаровой) о том, что бабушка была выдана замуж отцом насильно и убежала от мужа (или он пропал без вести), и архивные документы, видно, что она находилась в заблуждении. Скорее Мария Петровна вышла замуж, чтобы избавиться от опеки отца и получить вид на жительство. Такой способ приобретения самостоятельности был тогда распространен. И не тот это был характер, чтобы ее можно было “выдать”.

Когда-то Андрей Дмитриевич, прочтя еще в рукописи мою книгу “Дочки-матери”, сказал: “Ты от бабушки родилась”, и я ему ответила: “Ты тоже”. Но если тогда сработала скорее интуиция, то теперь, прочтя сотни листов “Дела о революционной группе”, “Дела о надзоре” и других архивных материалов, я уверена, что скрытая за внешней мягкостью непреклонность Сахарова досталась ему в наследство прежде всего от бабушки Марии Петровны.

Несмотря на то, что почти 20 лет Сахаровы жили без церковного брака, родители Ивана Николаевича тепло и очень уважительно относились к Марии Петровне и трогательно нежно к их детям. Когда младшая сестра Ивана Николаевича Александра Николаевна после тяжелых личных переживаний ехала из Нижнего Новгорода в Москву, где она позже преподавала в Епархиальном училище, ее мать Александра Алексеевна писала: “Саня 11-го едет в Москву, нервы ее еще не совсем пришли в порядок. Вся надежда на вас, милые, что вы своим сочувствием и лаской поможете ей в новой обстановке и поможете ее наболевшему сердцу успокоиться<...> Маня, голубушка, помоги ей на первых порах вместо меня, ты ведь, милая, так много опытнее меня в московской жизни<...> Будьте здоровы, дорогие мои, горячо любящая вас мать”. И еще одно письмо Александры Алексеевны к внучке Тане Сахаровой: “Милая, дорогая моя Таня! Горячо желаю тебе здоровья и всего, чего сама желаешь, голубушка. Как поживаешь, милая? Довольна ли гимназией? Подругами? Не утомляешься ли занятиями? <...>Собрались было к вам тетя Надя с дедушкой<...> хотел он съездить в Троицкую Лавру, но теперь нельзя ему отлучиться по службе<...> Вчера был имянинник Гриша. Все дети тети Нади и тети Прани ходили на кладбище и положили на его могилку венок из плюща и гиацинтов. А вечером были все у нас и так разыгрались и расшумелись, совсем забыли, что имянинника нет в живых. Горячо целую моя дорогая. Передай мой сердечный привет всем своим. Бабушка”.

Жили Сахаровы все годы в центре Москвы, в ее Тверской и Арбатской части, сменив между 1886 и 1910 годами десять квартир, когда наконец обосновались в Гранатном переулке, д. 3, занимая квартиру из 6-ти комнат – 2-й этаж небольшого особняка. Дом

652

принадлежал Моисею Соломоновичу Гольденвейзеру, юрисконсульту банка Полякова, знакомому Ивана Николаевича Сахарова по московской адвокатуре. Но с Александром Борисовичем Гольденвейзером семья Сахаровых познакомилась позже, когда Дмитрий Иванович стал женихом Екатерины Алексеевны Софиано.

О доме Сахаровых, о Марии Петровне и Иване Николаевиче вспоминает его племянница Елизавета Ивановна Доброхотова: “У меня из впечатлений детства, а затем и отрочества стоит передо мной дорогой дядя Ваня, он очень меня интересовал, но я робела перед ним несколько. Живой, деловитый – с энергичными движениями. Помню как сейчас его низковатый голос, улыбку, мне казалось, что он несколько подтрунивает надо мной. В доме шла своя особенная жизнь, комнаты мне, провинциалке, казались такими парадными с их дорогими коврами и мебелью. Помню как вся наша нижегородская детвора ждала его приезда традиционного на Новый год! Как сильно действовало на всех его “могущество”, особенно когда оказывалось, что каждый из нас может от него получить желаемый подарок. Это обсуждение происходило днем, за общим обеденным столом, а потом, к вечеру, он куда-то исчезал, а под самый Новый год они всегда с дядей Васей являлись ряжеными в масках, и мы бегали за ними, стараясь узнать. Все это было так интересно и оставалось ярким впечатлением, м.б. самым ярким из всего остального года!.. С тетей Маней я в сущности подружилась уже будучи сама достаточно пережившим семейным человеком. Она привлекала к себе своим необыкновенным умом. Это чувствовалось в каждом суждении и в ее ценных советах. Я очень нуждалась в таком общении. Я очень благодарна ей. Как она умела понять любое жизненное положение и указать возможный выход. И затем, в ней чувствовалась такая семьянинка, к которой тянулись нити от каждого, и семья должно быть была тогда такая спаянная от мала до велика. Красивая такая семья! И нечасто это наблюдается”.

После революции квартира в Гранатном стала коммунальной. В годы детства и юности Андрея Сахарова в ней жили и вели раздельное хозяйство шесть семей: сама Мария Петровна, семьи трех ее сыновей и две посторонние семьи. В 1941 году во время первых немецких бомбежек Москвы в дом попала бомба и всех жильцов расселили в другие дома. Родители Андрея Дмитриевича получили комнату в коммунальной квартире на Спиридоньевской улице. После войны дом в Гранатном был восстановлен, и в настоящее время в нем находится отделение милиции.

Дети Сахаровых начинали учиться дома (Иван вместе с сыном академика Вернадского Георгием), потом мальчиков отдавали в одну из лучших московских гимназий – 7-ю им. императора Александра Первого. Сергей и Дмитрий окончили ее с серебряными

653

медалями. Кроме того, Дмитрий окончил с золотой медалью музыкальное училище им. Гнесиных. Дальнейшее образование Сергей, Иван и Дмитрий получили в Московском университете. Старшие дети Татьяна и Сергей какое-то время учились в Германии в Гейдельберге.

Впервые Иван Николаевич выехал из России за границу, во Францию, 26 мая 1889 года, сразу после того, как получил звание присяжного поверенного. С этого времени и до момента снятия надзора в 1899 году каждая его поездка за границу – а он ездил два, а иногда и три раза в год – сопровождалась следующим распоряжением Департамента полиции: “При возвращении в пределы Империи произвести тщательный досмотр имеющагося у него багажа и сообщить Департаменту полиции о направлении избраннаго им пути”. Эта бумага до смешного напомнила мне распоряжения, поступавшие в таможню аэропорта “Шереметьево” при моих возвращениях в СССР, одно из которых случайно попало нам в руки и теперь хранится в архиве А. Сахарова.

Иван Николаевич много раз был во Франции и Швейцарии, бывал в Италии, Норвегии, Австрии и регулярно ездил “на воды” в Германию. В июне 1914 года он поехал в Бад-Гомбург. Мария Петровна в это время с сыновьями Георгием и Дмитрием была во Франции, в Бретани. В июле к ним присоединился Иван Николаевич, и там их застала первая мировая война.

Еще до войны (в 1913 г.) Сахаровы приобрели в Кисловодске дом с большим участком земли. Там они провели лето 1916 года. В начале 1918 года Иван Николаевич с Марией Петровной и младшим сыном Георгием вновь уехали в Кисловодск. Отъезд их был вызван скорее всего нежеланием Ивана Николаевича, активного члена запрещенной в конце 1917 года партии конституционных демократов, оставаться в большевистской Москве. В ноябре 1918 года Иван Николаевич приезжал в Москву на крестины внука Михаила (Михалька), сына его сына Ивана, и попытаться как-то решить финансовые дела семьи. На обратном пути в Кисловодск он заболел тифом и умер в Харькове. Точная дата его кончины до последнего времени была неизвестна. Но в 1992 году удалось найти некролог, опубликованный в харьковской газете “Новая Россия” 11 декабря 1918 года:

В ночь с 5 на 6 декабря в Александровской больнице скончался от тифа московский присяжный поверенный и крупный общественный деятель Иван Николаевич Сахаров. В Харькове Сахаров очутился совершенно случайно. Он ехал в Крым, по-видимому, в дороге заболел тифом и был доставлен кем-то в больницу.

654

Биография И. Н. несложна: окончив московский университет в 1884 г., он зачислился в состав московской адвокатуры, причем скоро стал выступать в политических и сектантских процессах. Одновременно началась его широкая общественная деятельность в сфере, преимущественно, культуры и просвещения. Так, он избран был секретарем знаменитаго в свое время московскаго комитета грамотности. С закрытием последняго в 1895 г., И. Н. стал работать в других культурно-просветительских организациях, а в 1905 г. сам явился основателем “Лиги образования”, просуществовавшей всего два года: в 1907 г. она была закрыта.

И. Н. был, между прочим, выборщиком от партии к.-д. во 2-ую Гос. Думу и председателем возникшей при центральном комитете партии комиссии по вопросам о свободе совести. Не чужд был И. Н. и литературы. В течение долгих лет, начиная с конца 80-х годов, он по юридическим вопросам писал в “Русских ведомостях”, а в 1906 г. выпустил сборник против смертной казни, выдержавший несколько изданий.

Пишущий эти строки хорошо знал покойного. В личных отношениях он был чуткий, отзывчивый и в высшей степени доброжелательный человек. Мир праху его!

Е. П. Белоконский

 

Александровская больница в Харькове сохранилась до наших дней, но архивы ее сожжены.

Андрей Сахаров пишет, что его дед поехал в Кисловодск один, без бабушки, и она предложила его родителям поехать после свадьбы туда же, как в свадебное путешествие. Видимо, он не знал, что Иван Николаевич и Мария Петровна уехали в Кисловодск до свадьбы его родителей, а Дмитрий Иванович и Екатерина Алексеевна уехали на юг – не в Кисловодск, а в Туапсе – не раньше осени 1918 года, скорее в 1919 году. Туда же из Кисловодска уже после смерти мужа приехала Мария Петровна с Георгием. Сохранилось письмо Марии Петровны в Москву:

“Туапсе. 30/12 апреля, второй день Пасхи. Дорогие мои дети. Стремимся выехать отсюда и не знаем как. Ради Бога примите все меры, чтобы нас отсюда вызволить. Не может ли Коля приехать за нами? Ему как с самого начала служащему в советской армии это я думаю легче всего сделать. У него наверно есть связи в Совнаркоме. Достаньте нам такие пропуски, чтб. нас не задерживали на

655

дороге. У нас денег на дорогу очень мало. Митя служит учителем в Варваринском училище и кроме того по вечерам играет в синематографе. Зарабатывает порядочно и денег не хватает на самое необходимое, потому что цены последнее время ужасные, теперь может быть с занятием Туапсе советскими войсками станет легче. Вот как мы здесь ждали их прихода, чтб. соединиться с Россией! Теперь, ради Бога, хлопочите где можете, чтб. нас отсюда вывезти. Мы думаем проехать в Кисловодск, чтоб постараться раздобыть хоть немного деньжонок, но едва ли удастся отсюда выбраться. Надо ехать лошадьми, т. к. путь во многих местах испорчен, а дене#########г на подводы у нас конечно нет. Ну, ради Бога, если вы еще все любите меня и не позабыли, то вывозите меня отсюда. Хлопочите о разрешении. Надо просить у самых главных представителей Совнаркома. Мож. б. сюда могут дать телеграмму о том, чтб. нас не задерживали на тех станциях, которые нам надо проезжать. Хлопочите ради Бога. Мама”.

Никаких документов, объясняющих мотивы ее переезда из своего дома в Кисловодске в чужой угол в Туапсе, а также зачем ехали через воюющую и полыхающую Россию на юг Дмитрий Иванович и Екатерина Алексеевна, нет. Нет и объяснения тому, что потом они разделились. Мария Петровна с Георгием выехала с Кавказа не в Москву, а в Саратов к сыну Ивану, который был направлен туда на работу в Народный банк. Он жил там с женой и тремя детьми с марта 1919 года. Он надеялся, вывезя детей из голодной Москвы, пережить там трудное время, но они попали в поволжский голод и тиф и похоронили там двух сыновей Ивана – Михалька и Ванечку – и младшего сына И. Н. и М. П. Сахаровых Георгия. Там же в августе 1920 года тяжело переболела тифом и Мария Петровна. Иван Иванович с семьей вернулся в Москву в марте 1924 года, а Мария Петровна, видимо, раньше.

Дмитрий Иванович и Екатерина Алексеевна оставались в Туапсе до середины 1920 года, когда им с большими трудностями удалось вернуться в Москву.

Андрей Сахаров в “Воспоминаниях” неточно изложил историю арестов своего любимого дяди И. И. Сахарова.

И опять Кузнецкий мост, д. 22. Первый раз Иван Иванович был арестован в мае 1930 года. По делу было арестовано еще 14 человек, многие из них были приговорены к трем годам ссылки. Но Иван Иванович был 12 июля освобожден без предъявления обвинения. Он не возвратился на прежнюю работу (Россельбанк), откуда уволился по собственному желанию за два месяца до ареста, и поступил в Машметиздат на должность художника, которая давала большую свободу.

Второй его арест был 1 января 1934 года. Дело № Н-9086 по

656

обвинению группы из 8-ми человек по ст. 58-10, 11 УК. Группа обвинялась “в к. р. деятельности и в подготовке побега за границу одного из своих членов для связи с меньшевистским Центром”. Среди арестованных был и тот, кто должен был бежать, – товарищ Ивана Ивановича по гимназии князь М. Ф. Оболенский и его жена. Их задержали где-то на южной границе вблизи Ташкента с паспортом Ивана Ивановича. Вероятно, Оболенский просто хотел покинуть СССР, но боялся бежать со своим паспортом: его сын был арестован, и сам он уже был на подозрении у властей. Связь с меньшевистским Центром явно была надумана следствием.

На первых же допросах Иван Иванович искренне излагает свои отнюдь не ортодоксальные политические взгляды: “Занимая ответственные должности, как председателя правления Нижне-Волжского кооперативного Союза, зампреда Саратовского Сельскосоюза, я был и остался политически мыслящим и критически относящимся ко всему человеком, несогласным по ряду принципиально-политических вопросов с политикой, проводимой Советской властью и ВКП(б). <...> Это несогласие фактически и привело меня к тому, что в 1930 г. я счел необходимым уйти с руководящей работы из Россельбанка, т.к. мне нужно было проводить в жизнь то, с чем я не согласен. Критически относясь ко всему, я пришел к выводу, что необходимо допустить свободу партийных группирований, ибо тем самым в политической борьбе в нашей стране мы бы пришли к действительной истине. <...> В области хозяйства должна быть проведена децентрализация планирования, с широким использованием местной инициативы, этого у нас нет. Централизованный план приводит к большим ошибкам на периферии, в особенности в области с/х, и не обеспечивает достаточного учета и возможностей увязки. Основная цель государственного организма – это утверждение творческой возможности личности во всех областях и хозяйственной и культурной жизни. Переживаемый нами период этого не обеспечивает, в то время как это необходимо. Личность как таковая у нас <...> несвободна. И наконец должна быть допущена свобода слова и свобода печати, должна быть возможность высказывания каждому человеку своих взглядов, у нас же этого нет. <...> Основным в моих политических взглядах являлось и является такое устроение общества, при котором было бы наилучше защищено свободное развитие и свободная деятельность каждого отдельного человека. <...> С этой точки зрения я отношусь отрицательно к режиму диктатуры, централизации власти и регламентации деятельности культурной и хозяйственной каждого гражданина...”.

В связи с арестом Ивана Ивановича его жена Евгения Александровна обращалась к Ягоде, который когда-то учился в нижегородской гимназии вместе с ее братом. Видимо, это сказалось на

657

судьбе не только ее мужа, но и всех участников “заговора”. Приговор был по отечественным меркам удивительно мягким. Одного из обвиняемых освободили (Комаровский), остальных участников “группы” приговорили к высылке в Казахстан на три года. Ивану Ивановичу сразу же изменили место высылки на г. Казань.

В Казани Иван Иванович работал экономистом на алебастровом заводе и жил около Волги. Выполнял временно работы на гидрологической станции в г. Тетюши, жил у бакенщика, с ним рыбачил, но сам бакенщиком не был. Весной 1937 года кончился срок высылки, однако он потерял право жить в Москве, а “заступника” Ягоду уже сменил Ежов.

Иван Иванович поступил в управление гидрометслужбы и работал начальником гидрологической станции на Оке под Рязанью, потом в Тамбове и Козьмодемьянске. Оттуда он приезжал на похороны своей матери Марии Петровны в марте 1941 года.

В связи со ссылкой и вынужденной жизнью на два дома семья его жила очень стесненно. Мотоцикла, о котором пишет Андрей Сахаров, у него никогда не было – первый мотоцикл был казенный, второй принадлежал его знакомому, одинокому чудаку, вкладывавшему деньги в вещи, которые сам не мог освоить (мотоцикл, рояль). Иван Иванович был у него вроде шофера, не зарабатывая на этом, а только получая возможность возиться с техникой, которая была его стихией. И одной из его крупных трат, запомнившейся всей семье, была покупка трехколесного велосипеда в подарок на день рождения маленькому племяннику Аде (Андрею Дмитриевичу Сахарову), к которому он был очень привязан и у которого несомненно пользовался взаимностью. Весной 1943 года он был уволен из управления гидрометслужбы и уехал в экспедицию с астрономо-геодезическим отрядом в Западную Сибирь. Там заболел и умер в больнице в г. Тобольске в апреле 1944 года.

На запрос его жены Евгении Александровны из тобольской больницы пришел лаконичный и чудовищный по сути ответ: “Адресат выбыл на кладбище”.

Двоюродная сестра Ивана Ивановича Елизавета Доброхотова писала о нем: “Ваню вашего я просто обожала, он был необыкновенно обаятелен<...> живой, горящий<...> Не хочется верить, что он погиб так бесславно, так одиноко. Разве можно представить себе это? – его такого оживленного, кипучего в этом положении. Правда, я помню последние встречи, когда он занимался черчением, оно ему было противно по натуре! Такое кропотливое и нудное занятие, он высказывал это и все-таки работал, конечно, тогда он был уже не такой живой, его эта работа, видимо, угнетала. Да, Ваня был замечательный”.

Сын младшей дочери Ивана Ивановича Марии в его память назван Иваном.

658

<...> Для читателя может показаться необъяснимым, почему об одних людях я пишу очень подробно, а других только упоминаю. Эта непропорциональность – следствие того, что о людях, попавших в зону внимания полицейских органов как в Российской империи, так и в СССР, сохранилось множество архивных документов, и они раскрывают не только обстоятельства следствия или надзора, но в значительной мере личность человека.

Отец Андрея Сахарова, Дмитрий Иванович, окончил гимназию в 1907 году и поступил на медицинский факультет Московского университета, но в мае 1908 года подал прошение о переводе на естественное отделение физико-математического факультета по специальности “физико-химия”, где и продолжил образование. В марте 1911 года он был исключен из университета за участие в студенческих сходках, но, видимо, “участие” не было значительным, т.к. в мае был восстановлен. Он окончил университет весной 1912 года и начал учительскую деятельность. Однако, ощутив недостаточность педагогической подготовки, поступил в Педагогический институт им. Павла Григорьевича Шелапутина (частное учебное заведение, основанное на средства Шелапутина специально для подготовки к педагогической деятельности выпускников университетов) и через два года закончил его.

Дмитрий Иванович много лет плодотворно работал в Педагогическом институте им. Ленина (ныне Педагогический университет), но 15 апреля 1948 года уволился по собственному желанию. Причина была глубоко личная, интимная, чего Андрей Сахаров мог не знать. И руководство факультета, и все на кафедре сожалели о его уходе. Вначале он поступил на работу в Горный институт, где кафедрой физики руководил Николай Владимирович Кашин, у которого Дмитрий Иванович был студентом в институте Шелапутина. Позже Дмитрий Иванович перешел на работу в Областной педагогический институт им. Крупской.

Весной 1956 года кафедра физики Областного института ходатайствовала перед Высшей аттестационной комиссией Министерства высшего образования СССР о присуждении доценту, кандидату педагогических наук Д. И. Сахарову ученой степени доктора педагогических наук без защиты диссертации. Это ходатайство было поддержано доктором пед. наук Н. В. Кашиным, доктором физ.-мат. наук, чл.-кор. АПН Д. Д. Галаниным и доктором пед. наук И. И. Соколовым, которые писали в ВАК 17 апреля 1956 года:

...Более тридцати лет Д. И. Сахаров успешно разрабатывает наиболее трудные и сложные проблемы методики преподавания физики. В многочисленных статьях, помещаемых в методических журналах,

659

Д. И. подвергал тонкому анализу многие традиционные трактовки программных тем, вскрывая их неполноту, неточность, а иногда и ошибочность и устанавливая новые, вполне научные подходы к объяснению и изложению<...> вопросов курса физики как в средней школе, так и в ВУЗах. <...> Каждый из составленных Д. И. Сахаровым учебников<...> отличается свойственной Д. И. как оригинальному методисту особенностью в краткой форме, отчетливо, ясно, доходчиво излагать идеи современной науки. <...> Д. И. является соучастником большого шеститомного труда “Физический эксперимент в школе”, представляющего собой исключительное явление в соответствующей мировой литературе<...> Талантливость в постановке физических вопросов и оригинальность в разрешении их с особым блеском проявились в составленном Д. И. задачнике<...> К перечислению крупных научно-методических трудов Д. И. нельзя не присоединить научно-популярные сочинения его<...> являющиеся образцом научной популяризации<...> Д. И. Сахаров имеет многолетний опыт преподавания в школе и в ВУЗах. Он преподавал в Коммунистическом Университете им. Свердлова, в Промышленной Академии, в Московских педагогических институтах<...> Мы считаем Д. И. вполне достойным получения ученой степени доктора педагогических наук без защиты диссертации.

Ходатайство это ВАКом удовлетворено не было.

Мне остается добавить к этому только слова, которые Андрей Дмитриевич Сахаров не написал, но неоднократно повторял: “Физиком меня сделал папа, а то Бог знает куда бы меня занесло!”.

В Москве на Немецком (Введенском) кладбище похоронены Мария Петровна Сахарова (1859?–1941), Дмитрий Иванович Сахаров (1889–1961), Сергей Иванович Сахаров (1885–1956), Николай Иванович Сахаров (1891–1971), Евгения Александровна Сахарова (урожд. Олигер, 1891–1974), Татьяна Ивановна Якушкина (урожд. Сахарова, 1883–1977), Екатерина Ивановна Сахарова (1913–1993).

В небольшой чугунной ограде три могилы. Над одной из них на белой мраморной доске выгравирован крест и надпись: “Сахаровы Мария Петровна и сын Дмитрий Иванович”. Пока был жив Андрей Дмитриевич, я не задавалась вопросом, почему так сказано только

660

о его отце, ведь рядом покоятся и дочь Марии Петровны, и другие ее сыновья. А теперь на этот вопрос ответить некому.

Заканчивая эту работу, я испытываю противоречивые чувства. Трудно написать “Конец” – архивные, книжные, эпистолярные находки невозможно исчерпать полностью.

Потом – я так привыкла к тем давно покинувшим наш мир людям, о которых писала, что надо постоянно себе напоминать: я их не знала, они возникли из шелеста страниц, числящихся по разным фондам и описям, с пожелтевших листов еще не оприходованных в архивах писем и дневников. Почему же мне будет их недоставать?

В-третьих, и это серьезней моих сантиментов, я не хочу, чтобы эта работа воспринималась как поиск родовитости (нынче такой модный). Я рада, что предки Андрея Дмитриевича: золотоордынские, сербские князья, российские столбовые, польские и греческие дворяне – все идут по женской, материнской линии и потому, по старому российскому закону, он им не наследник. Но это никак не умаляет памяти о них!

И в-четвертых, думается, этой работой мне удалось еще раз показать (пусть дилетантски): “Что есть русский?” Немец, поляк, грек, серб, татарин – это от матери. Но кто был Василий – прапрапрапрадед Сахарова – отец бесфамильного сельского священника о. Иосифа Васильевича – росс или мордвин, пришедший в арзамасские земли?

А может, было бы время, удалось бы найти и еще какие-нибудь корни. Ведь не один только прапрадед Сахарова о. Иоанн Иосифович обращал иноверцев в православие, делалось это и в XVIII веке. И очень поощрялось после восшествия на престол Екатерины Второй. Так что, может, и найдутся! Ведь два года назад, готовя к публикации первый вариант этих заметок, я почти не надеялась отыскать в родословной Сахарова след пушкинской “маленькой гречанки”, но он будто сам нашелся. И неизъяснимо тепло от сознания: не пропала она, не исчезла – вышла замуж, родила пятерых детей и где-то в нашем мире – далеко ли? близко ли? – живут ее потомки.

С Родоес Софианос начинала я розыск – ею и закончу. В память о ее внучатом племяннике – Андрее Сахарове. <...>

Москва – Бостон

1991–1995 гг.

4. А. Сахаров, В. Турчин, Р. Медведев. Руководителям партии и правительства (март 1970)

661

4

Руководителям партии и правительства¹

Глубокоуважаемый Леонид Ильич!
Глубокоуважаемый Алексей Николаевич!
Глубокоуважаемый Николай Викторович!

Мы обращаемся к вам по вопросу, имеющему большое значение. Наша страна достигла многого в развитии производства, в области образования и культуры, кардинальном улучшении условий жизни трудящихся, в формировании новых социалистических отношений между людьми. Эти достижения имеют всемирное историческое значение, они оказали глубочайшее влияние на события во всем мире, заложили прочную основу для дальнейших успехов дела коммунизма. Но налицо также серьезные трудности и недостатки.

В этом письме обсуждается и развивается точка зрения, которую кратко можно сформулировать в виде следующих тезисов:

1. В настоящее время настоятельной необходимостью является проведение ряда мероприятий, направленных на дальнейшую демократизацию общественной жизни в стране. Эта необходимость вытекает из существования тесной связи проблем технико-экономического прогресса, научных методов управления с вопросами информации, гласности и соревновательности. Эта необходимость вытекает также из других внутриполитических и внешнеполитических проблем.

2. Демократизация должна способствовать сохранению и укреплению


¹ Письмо А. Д. Сахарова, В. Ф. Турчина и Р. А. Медведева Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу, председателю Совета Министров СССР А. Н. Косыгину и председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному печатается по “Собранию документов Самиздата”, т. 5 (Мюнхен: Радио “Свобода”, АС № 360) (см. I том, стр. 415 – 422). В России публикуется впервые.

662

советского социалистического строя, социалистической экономической структуры, наших социальных и культурных достижений, социалистической идеологии.

3. Демократизация, проводимая под руководством КПСС в сотрудничестве со всеми слоями общества, должна сохранить и упрочить руководящую роль партии в экономической, политической и культурной жизни общества.

4. Демократизация должна быть постепенной, чтобы избежать возможных осложнений и срывов. В то же время она должна быть глубокой, проводиться последовательно и на основе тщательно разработанной программы. Без коренной демократизации наше общество не сможет разрешить стоящих перед ним проблем, не сможет развиваться нормально.

Есть основания полагать, что точка зрения, выраженная в этих тезисах, разделяется в той или иной степени значительной частью советской интеллигенции и передовой частью рабочего класса. Эта точка зрения находит свое отражение во взглядах учащейся и рабочей молодежи и в многочисленных дискуссиях в узком кругу. Однако мы считаем целесообразным изложить эту точку зрения в связной, письменной форме, с тем, чтобы способствовать широкому и открытому обсуждению важнейших проблем. Мы стремимся к позитивному и конструктивному подходу, приемлемому для партийно-государственного руководства страны, стремимся к разъяснению некоторых недоразумений и необоснованных опасений.

В течение последнего десятилетия в народном хозяйстве нашей страны стали обнаруживаться угрожающие признаки разлада и застоя, причем корни этих трудностей восходят к более раннему периоду и носят весьма глубокий характер. Неуклонно снижаются темпы роста национального дохода. Возрастает разрыв между необходимым для нормального развития и реальным вводом новых производственных мощностей. Налицо многочисленные факты ошибок в определении технической и экономической политики в промышленности и сельском хозяйстве, недопустимой волокиты при решении неотложных вопросов. Дефекты в системе планирования, учета и поощрения часто приводят к противоречию местных и ведомственных интересов с общенародными, общегосударственными. В результате резервы развития производства должным образом не выявляются и не используются, а технический прогресс резко замедляется. В силу тех же причин нередко бесконтрольно и безнаказанно уничтожаются природные богатства страны: вырубаются леса, загрязняются водоемы, затопляются ценные сельскохозяйственные земли, происходит эрозия и засоление почвы и т. д.

663

Общеизвестно хронически тяжелое положение в сельском хозяйстве, особенно в животноводстве. Реальные доходы населения в последние годы почти не растут, питание, медицинское обслуживание, бытовое обслуживание улучшаются очень медленно и территориально неравномерно. Растет число дефицитных товаров. Налицо явные признаки инфляции. Особенно тревожно для будущего страны замедление в развитии образования: фактически наши общие расходы на образование всех видов меньше, чем в США, и растут медленнее. Трагически возрастает алкоголизм и начинает заявлять о себе наркомания. Во многих районах страны систематически увеличивается преступность, в том числе и среди подростков и молодежи. В работе научных и научно-технических организаций усиливается бюрократизм, ведомственность, формальное отношение к своим задачам, безынициативность.

Решающим итоговым фактором сравнения экономических систем является, как известно, производительность труда. И здесь дело обстоит хуже всего. Производительность труда у нас по-прежнему остается во много раз ниже, чем в развитых капиталистических странах, а рост ее резко замедлился. Это положение представляется особенно тяжелым, если сравнить его с положением в ведущих капиталистических странах и, в частности, в США.

Введя в экономику страны элементы государственного регулирования и планирования, эти страны избавились от разрушительных кризисов, терзавших ранее капиталистическое хозяйство. Мировое внедрение в экономику автоматики и вычислительной техники обеспечивает быстрый рост производительности труда, что в свою очередь способствует частичному преодолению некоторых социальных трудностей и противоречий (например, путем установления пособий по безработице, сокращения рабочего дня и т. п.). Сравнивая нашу экономику с экономикой США, мы видим, что наша экономика отстает не только в количественном, но и – что самое печальное – в качественном отношении. Чем новее и революционнее какой-нибудь аспект экономики, тем больше здесь разрыв между США и нами. Мы опережаем Америку по добыче угля, отстаем по добыче нефти, очень отстаем по добыче газа и производству электроэнергии, безнадежно отстаем по химии и бесконечно отстаем по вычислительной технике. Последнее особенно существенно, ибо внедрение ЭВМ в народное хозяйство – явление решающей важности, радикально меняющее облик системы производства и всей культуры. Это явление справедливо получило название второй промышленной революции. Между тем мощность нашего парка вычислительных машин в сотни раз меньше, чем в США, а что касается использования ЭВМ в народном хозяйстве, то здесь разрыв так велик, что его невозможно даже измерить. Мы просто живем в другой эпохе.

664

Не лучше обстоит дело и в сфере научных и технических открытий. И здесь не видно возрастания нашей роли. Скорее наоборот. В конце пятидесятых годов наша страна была первой страной в мире, запустившей спутник и пославшей человека в космос. В конце шестидесятых годов мы потеряли лидерство, и первыми людьми, ступившими на Луну, стали американцы. Этот факт является только одним из внешних проявлений существенного и все возрастающего различия в ширине фронта научной и технологической работы у нас и в развитых странах Запада. В двадцатые–тридцатые годы капиталистический мир переживал период кризисов и депрессий. Мы в это время, используя подъем национальной энергии, порожденной революцией, невиданными темпами создавали промышленность. Тогда был выброшен лозунг: догнать и перегнать Америку. И мы ее действительно догоняли в течение нескольких десятилетий. Затем положение изменилось. Началась вторая промышленная революция. И теперь, в начале семидесятых годов века, мы видим, что, так и не догнав Америку, мы отстаем от нее все больше и больше.

В чем дело? Почему мы не только не стали застрельщиками второй промышленной революции, но даже оказались неспособными идти в этой революции вровень с наиболее развитыми капиталистическими странами? Неужели социалистический строй представляет худшие возможности, чем капиталистический, для развития производительных сил и в экономическом соревновании между капитализмом и социализмом побеждает капитализм?

Конечно, нет! Источник наших трудностей – не в социалистическом строе, а наоборот, в тех особенностях, в тех условиях нашей жизни, которые идут вразрез с социализмом, враждебны ему. Этот источник – антидемократические традиции и нормы общественной жизни, сложившиеся в сталинский период и окончательно не ликвидированные и по сей день. Внеэкономическое принуждение, ограничения на обмен информацией, ограничения интеллектуальной свободы и другие проявления антидемократических извращений социализма, имевшие место при Сталине, у нас принято рассматривать как некие издержки процесса индустриализации. Считается, что они не оказали серьезного влияния на экономику страны, хотя и имели тяжелейшие последствия в политической и военной областях, для судеб обширных слоев населения и целых национальностей. Мы оставляем в стороне вопрос, насколько эта точка зрения оправдана для ранних этапов развития социалистического народного хозяйства – снижение темпов промышленного развития в предвоенные годы скорее говорит об обратном. Но не подлежит сомнению, что с началом второй промышленной революции эти явления стали решающим экономическим фактором, стали основным тормозом развития производительных сил страны.

665

Вследствие увеличения объема и сложности экономических систем на первый план выдвинулись проблемы управления и организации. Эти проблемы не могут быть решены одним или несколькими лицами, стоящими у власти и “знающими все”. Они требуют творческого участия миллионов людей на всех уровнях экономической системы. Они требуют широкого обмена информацией и идеями. В этом отличие современной экономики от экономики, скажем, стран Древнего Востока.

Однако на пути обмена информацией и идеями мы сталкиваемся в нашей стране с непреодолимыми трудностями. Правдивая информация о наших недостатках и отрицательных явлениях засекречивается на том основании, что она может быть “использована враждебной пропагандой”. Обмен информацией с зарубежными странами ограничивается из-за боязни “проникновения враждебной идеологии”. Теоретические обобщения и практические предложения, показавшиеся кому-то слишком смелыми, пресекаются в корне, без всякого обсуждения, под влиянием страха, что они могут “подорвать основы”. Налицо явное недоверие к творчески мыслящим, критическим, активным личностям. В этой обстановке создаются условия для продвижения по служебной лестнице не тех, кто отличается высокими профессиональными качествами и принципиальностью, а тех, кто, на словах отличаясь преданностью делу партии, на деле отличается лишь преданностью своим узко личным интересам или пассивной исполнительностью.

Ограничение свободы информации приводит к тому, что не только затруднен контроль за руководителями, не только подрывается инициатива народа, но и руководители промежуточного уровня лишены прав и информации и превращаются в пассивных исполнителей, чиновников. Руководители высших рангов получают слишком неполную, приглаженную информацию и тоже лишены возможности полностью использовать имеющиеся у них полномочия.

Хозяйственная реформа 1965 года является в высшей степени полезным и важным начинанием, призванным решить важный вопрос нашей экономической жизни. Однако мы убеждаемся, что для выполнения всех ее задач недостаточно только чисто экономических мероприятий. Более того, эти экономические мероприятия не могут быть проведены полностью без реформ в сфере управления, информации, гласности.

То же самое относится и к таким многообещающим начинаниям, как организация фирм – комплексных производственных объединений с высокой степенью самостоятельности в хозяйственных, финансовых и кадровых вопросах.

Какую бы конкретную проблему экономики мы ни взяли, мы очень скоро придем к выводу, что для ее удовлетворительного решения

666

необходимо научное решение таких общих, принципиальных проблем социалистической экономики, как формы обратной связи в системе управления, ценообразование при отсутствии свободного рынка, общие принципы планирования и др. Сейчас у нас много говорится о необходимости научного подхода к проблеме организации и управления. Это, конечно, правильно. Только научный подход к этим проблемам позволит преодолеть возникшие трудности и реализовать те возможности в руководстве экономикой и технико-экономическим прогрессом, которые в принципе дает отсутствие капиталистической собственности. Но научный подход требует полноты информации, непредвзятости мышления и свободы творчества. Пока эти условия не будут созданы (причем не для отдельных личностей, а для масс), разговоры о научном управлении останутся пустым звуком. Нашу экономику можно сравнить с движением транспорта через перекресток. Пока машин было мало, регулировщик легко справлялся со своими задачами, а движение протекало нормально. Но поток машин непрерывно возрастает, и вот возникает проблема. Что делать в такой ситуации? Можно штрафовать водителей и менять регулировщиков, но это не спасет положения. Единственный выход – расширить перекресток. Препятствия, мешающие развитию нашей экономики, лежат вне ее, в сфере общественно-политической, и все меры, не устраняющие этих препятствий, обречены на неэффективность. Пережитки сталинского периода отрицательно сказываются на экономике не только непосредственно, из-за невозможности научного подхода к проблемам организации и управления, но в неменьшей степени косвенно, через общее снижение творческого потенциала представителей всех профессий. А ведь в условиях второй промышленной революции именно творческий труд становится все более и более важным для народного хозяйства.

В этой связи нельзя не сказать и о проблеме взаимоотношений государства и интеллигенции. Свобода информации и творчества необходима интеллигенции по природе ее деятельности, по ее социальной функции. Стремление интеллигенции к увеличению этой свободы является законным и естественным. Государство же пресекает это стремление путем всевозможных ограничений, административного давления, увольнений с работы и даже судебных процессов. Это порождает разрыв, взаимное недоверие и глубокое взаимное непонимание, делающее трудным плодотворное сотрудничество между партийно-государственным строем и самыми активными, т. е. наиболее ценными для общества, слоями интеллигенции. В условиях современного индустриального общества, когда роль интеллигенции непрерывно возрастает, этот разрыв нельзя охарактеризовать иначе, как самоубийственный.

Подавляющая часть интеллигенции и молодежи понимает необходимость

667

демократизации, понимает необходимость осторожности и постепенности в этом деле, но не может понять и оправдать акций, имеющих явно антидемократический характер. Действительно, как оправдать содержание в тюрьмах, лагерях и психиатрических клиниках лиц, хотя и оппозиционных, но оппозиция которых лежит в легальной области, в сфере идей и убеждений? В ряде же случаев речь идет не о какой-то оппозиции, а просто о стремлении к информации, к смелому и непредвзятому обсуждению общественно-важных вопросов. Недопустимо содержание в заключении писателей за их произведения. Нельзя понять и оправдать такие нелепые, вреднейшие шаги, как исключение из Союза писателей крупнейшего и популярнейшего советского писателя, глубоко патриотичного и гуманного по всей своей деятельности, как разгром редакции “Нового мира”, объединявшего вокруг себя наиболее прогрессивные силы марксистско-ленинского социалистического направления.

Необходимо вновь сказать также об идеологических проблемах. Демократизация с ее полнотой информации и соревновательностью должна вернуть нашей идеологической жизни (общественным наукам, искусству, пропаганде) необходимую динамичность и творческий характер, ликвидировав бюрократический, ритуальный, догматический, официально-лицемерный и бездарный стиль, который занимает сейчас в ней столь большое место.

Курс на демократизацию устранит разрыв между партийно-государственным аппаратом и интеллигенцией. Взаимное непонимание уступит место тесному сотрудничеству. Курс на демократизацию вызовет прилив энтузиазма, сравнимый с энтузиазмом двадцатых годов. Лучшие интеллектуальные силы страны будут мобилизованы на решение народнохозяйственных и социальных проблем.

Проведение демократизации – нелегкий процесс. Его нормальному ходу будут угрожать с одной стороны индивидуалистские, антисоциалистические силы, с другой стороны – поклонники “сильной власти”, демагоги фашистского образца, которые могут попытаться в своих целях использовать экономические трудности страны, взаимное непонимание и недоверие интеллигенции и партийно-правительственного аппарата, существование в определенных слоях общества мещанских и националистических настроений. Но мы должны осознать, что другого выхода у нашей страны нет и что эту трудную задачу решать надо. Проведение демократизации по инициативе и под контролем высших органов позволит осуществить этот процесс планомерно, следя за тем, чтобы все звенья партийно-государственного аппарата успели перестроиться на новый стиль работы, отличающийся от прежнего большей гласностью, открытостью и более широким обсуждением всех

668

проблем. Нет сомнения, что большинство работников аппарата – люди, воспитанные в современной высокоразвитой стране – способны перейти на этот стиль работы и очень скоро почувствуют его преимущество. Отсев незначительного числа неспособных пойдет лишь на пользу аппарату.

Мы предлагаем следующую примерную программу мероприятий, которую можно было бы осуществить в течение 4–5 лет:

1. Заявление высших партийно-правительственных органов о необходимости дальнейшей демократизации, о темпах и методах ее проведения. Опубликование в печати ряда статей, содержащих обсуждение проблем демократизации.

2. Ограниченное распространение (через партийные и советские органы, предприятия, учреждения) информации о положении в стране и теоретических работ по общественным проблемам, которые пока нецелесообразно делать предметом широкого обсуждения. Постепенное увеличение доступности таких материалов до полного снятия ограничений.

3. Прекращение глушения иностранных радиопередач. Свободная продажа иностранных книг и периодических изданий. Вхождение нашей страны в международную систему охраны авторских и редакторских прав. Постепенное (3–4 года) расширение и облегчение международного туризма в обе стороны, облегчение международной переписки, а также другие мероприятия по расширению международных контактов, с опережающим развитием этих тенденций по отношению к странам СЭВ.

4. Учреждение института по исследованию общественного мнения. Сначала ограниченная, а затем полная публикация материалов, показывающих отношение населения к важнейшим вопросам внутренней и внешней политики, а также других социологических материалов.

5. Амнистия политических заключенных. Постановление об обязательной публикации полных стенографических отчетов о судебных процессах, имеющих политический характер. Общественный контроль за местами заключения и психиатрическими учреждениями.

6. Осуществление ряда мероприятий, способствующих улучшению работы судов и прокуратуры, их независимости от исполнительной власти, местных влияний, предрассудков и связей.

7. Отмена указания в паспорте национальности. Единая паспортная система для жителей города и деревни. Постепенный отказ от системы прописки паспортов, проводимый параллельно с выравниванием территориальных неоднородностей экономического и культурного развития.

8. Широкая организация комплексных производственных объединений

669

(фирм) с высокой степенью самостоятельности в вопросах производственного планирования и технологического процесса, сбыта и снабжения, в финансовых и кадровых вопросах, и расширение этих прав для более мелких производственных единиц. Научное определение после тщательных исследований форм и объема государственного регулирования.

9. Реформы в области образования. Увеличение ассигнований на начальную и среднюю школу, улучшение материального положения учителей, их самостоятельности, право на эксперимент.

10. Принятие закона о печати и информации. Обеспечение возможности создания общественными организациями и группами граждан новых печатных органов.

11. Улучшение подготовки руководящих кадров, владеющих искусством управления. Создание практики стажеров. Улучшение информированности руководящих кадров всех ступеней, их права на самостоятельность, на эксперимент, на защиту своих мнений и проверку их на практике.

12. Постепенное введение в практику выдвижения нескольких кандидатов на одно место при выборах в партийные и советские органы всех уровней, в том числе и при прямых выборах.

13. Расширение прав советских органов. Расширение прав и ответственности Верховного Совета СССР.

14. Восстановление всех прав наций, насильственно переселенных при Сталине. Восстановление национальной автономии переселенных народов. Постепенное предоставление возможности обратного переселения (там, где оно еще не осуществлено).

Этот план, конечно, надо рассматривать как примерный. Ясно также, что он должен быть дополнен планом экономических и социальных мероприятий, разработанных специалистами. Подчеркнем, что демократизация сама по себе отнюдь не решает экономических проблем, она лишь создает предпосылки для их решения. Но без создания этих предпосылок экономические проблемы не могут быть решены. От наших зарубежных друзей приходится иногда слышать сравнение СССР с мощным грузовиком, водитель которого одной ногой нажимает изо всех сил на газ, а другой – в то же самое время – на тормоз. Настало время более разумно пользоваться тормозом.

Предлагаемый план показывает, по нашему мнению, что вполне возможно наметить программу демократизации, которая приемлема для партии и государства и удовлетворяет в первом приближении насущным потребностям развития страны. Естественно, что широкое обсуждение, глубокие научные, социологические, экономические, общеполитические, педагогические и иные исследования, а также практика жизни внесут существенные коррективы

670

и дополнения. Но важно, как говорят математики, доказать “теорему существования решения”.

Необходимо также остановиться на международных последствиях принятия нашей страной курса на демократизацию. Ничто не может так способствовать нашему международному авторитету, усилению прогрессивных коммунистических сил во всем мире, как дальнейшая демократизация, сопровождаемая усилением технико-экономического прогресса первой в мире страны социализма. Несомненно возрастут возможности мирного сосуществования и международного сотрудничества, укрепятся силы мира и социального прогресса, возрастет привлекательность коммунистической идеологии, наше международное положение станет более безопасным. Особенно существенно то, что укрепятся наши моральные и материальные позиции по отношению к Китаю, возрастут возможности (косвенно, примером и технической помощью) влиять на положение в этой стране в интересах народов обеих стран.

Ряд правильных и необходимых внешнеполитических действий нашего правительства не понимается должным образом, так как информация граждан в этих вопросах неполна, а в прошлом имели место примеры явно неточной и тенденциозной информации, и это способствует недостаточному доверию. Одним из примеров этого является вопрос об экономической помощи слаборазвитым странам. 50 лет назад рабочие разоренной войной Европы оказывали помощь умирающим от голода в Поволжье. Советские люди не являются более черствыми и эгоистичными. Но они должны быть уверены, что наши ресурсы расходуются на реальную помощь, на решение серьезных проблем, а не на строительство помпезных стадионов и покупку американских машин для местных чиновников. Положение в современном мире, возможности и задачи нашей страны требуют широкого участия в экономической помощи слаборазвитым странам в сотрудничестве с другими государствами. Но для правильного понимания общественностью этих вопросов недостаточно словесных уверений, нужно доказать и показать, а это требует более полной информации, требует демократизации.

Советская внешняя политика в своих основных чертах – политика мира и сотрудничества. Но неполная информированность общественности вызывает беспокойство. В прошлом имели место определенные негативные проявления в советской внешней политике, которые носили характер излишней амбициозности, мессианства и которые заставляют сделать вывод, что не только империализм несет ответственность за международную напряженность. Все негативные явления в нашей внешней политике тесно связаны с проблемой демократизации, и эта связь имеет двусторонний характер. Вызывает очень большое беспокойство отсутствие демократического обсуждения таких вопросов, как помощь

671

оружием ряду стран, в том числе, например, Нигерии, где шла кровопролитная гражданская война, причины и ход которой очень плохо известны советской общественности. Мы убеждены, что резолюция Совета Безопасности ООН по проблемам арабско-израильского конфликта является справедливой и разумной, хотя и недостаточно конкретной в ряде важных пунктов. Вызывает, однако, беспокойство – не идет ли наша позиция существенно дальше этого документа, не является ли она слишком односторонней? Является ли реалистической наша позиция и о статусе Западного Берлина? Является ли всегда реалистическим наше стремление к расширению влияния в удаленных от наших границ местах в момент трудностей советско-китайских отношений, в момент серьезных трудностей в технико-экономическом развитии? Конечно, в определенных случаях такая “динамичная политика” необходима, но она должна быть согласована не только с общими принципами, но и с реальными возможностями страны.

Мы убеждены, что единственно реалистической политикой в век термоядерного оружия является курс на все более углубляющееся международное сотрудничество, на настойчивые поиски линий возможного сближения в научно-технической, экономической, культурной и идеологической областях, на принципиальный отказ от оружия массового уничтожения.

Демократизация будет способствовать лучшему пониманию внешней политики общественностью и устранению из этой политики всех негативных черт. Это в свою очередь приведет к исчезновению одного из главных “козырей” в руках противников демократизации. Другой “козырь” – известное взаимное непонимание правительственно-партийных кругов и интеллигенции – исчезнет на первых же этапах демократизации.

Что же ожидает нашу страну, если не будет взят курс на демократизацию? Отставание от капиталистических стран в ходе второй промышленной революции и постепенное превращение во второразрядную провинциальную державу (история знает подобные примеры); возрастание экономических трудностей; обострение отношений между партийно-правительственным аппаратом и интеллигенцией; опасность срывов вправо и влево; обострение национальных проблем, ибо в национальных республиках движение за демократизацию, идущее снизу, неизбежно принимает националистический характер. Эта перспектива становится особенно угрожающей, если учесть наличие опасности со стороны китайского тоталитарного национализма (которую в историческом плане мы рассматриваем как временную, но очень серьезную в ближайшие годы). Противостоять этой опасности мы можем, только увеличивая или хотя бы сохраняя существующий технико-экономический

672

разрыв между нашей страной и Китаем, увеличивая ряды своих друзей во всем мире, предлагая китайскому народу альтернативу сотрудничества и помощи. Это становится очевидным, если принять во внимание численный перевес потенциального противника и его воинствующий национализм, а также большую протяженность наших восточных границ и слабую заселенность восточных районов. Поэтому застой в экономике, замедление темпов развития в сочетании с недостаточно реалистической, а нередко слишком амбициозной внешней политикой на всех континентах может привести нашу страну к катастрофическим последствиям.

Глубокоуважаемые товарищи!

Не существует никакого другого выхода из стоящих перед страной трудностей, кроме курса на демократизацию, осуществляемого КПСС по тщательно разработанной программе. Сдвиг вправо, то есть победа тенденции жесткого администрирования, “завинчивания гаек”, не только не решит никаких проблем, но, напротив, усугубит до крайности эти проблемы и приведет страну к трагическому тупику. Тактика пассивного выжидания приведет в конечном счете к тому же результату. Сейчас у нас есть возможность встать на правильный путь и провести необходимые реформы. Через несколько лет, быть может, будет уже поздно. Необходимо осознание этого положения в масштабе всей страны. Долг каждого, кто видит источник трудностей и путь к их преодолению, указать на этот путь своим согражданам. Понимание необходимости и возможности постепенной демократизации – первый шаг на пути к ее осуществлению.

19 марта 1970 г.

 

5. А. Сахаров. Что должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир (март 1981)

673

5

Что должны сделать США и СССР,
чтобы сохранить мир¹

Подавляющее большинство людей во всех странах, в том числе в США и в СССР, при всем отличии их исторического опыта, всеми силами души стремится к миру. Мир – возможность личного счастья, воспитания детей, любви и доброты, радости от хорошо выполненной работы, общения с природой, познавательной и художественной деятельности – того, ради чего человек живет на Земле. Война – страдания и смерть, гибель близких, жестокость, разлука и нужда, разрушения, голод и болезни. Такой война была всегда, такой увидели ее сотни миллионов людей в двух мировых и многих “малых”, но от этого не менее жестоких войнах этого века, до сих пор оплакивающие погибших. Еще страшней может быть третья мировая. Тринадцать миллиардов тонн тротилового эквивалента, сосредоточенные в 40–50 тысячах термоядерных и ядерных зарядов (по данным Комиссии ООН во главе с A. Thunborg) – реальная угроза самому существованию человечества и во всяком случае – цивилизации.

Я верю, что руководители всех современных государств не могут игнорировать страстную общечеловеческую волю к миру. Прошли времена средневековых баронов, которые могли считать войну главной рыцарской доблестью, а их крестьяне вновь и вновь покорно засевали вытоптанные поля и отстраивали сожженные лачуги. Сегодня и Брежнев, и Рейган – как люди, наедине с собой – несомненно хотят мира для своих народов и своих близких, для всех людей на земле, я искренне верю этому. Но жизнь необычайно противоречива и сложна. В ней, к сожалению и ужасу, есть


¹ Эта статья была написана А. Д. Сахаровым специально для американского еженедельника “Parade” и была в нем опубликована в августе 1981 г. Мы печатаем ее по рукописи, хранящейся в Архиве Сахарова в Москве. В России публикуется впервые.

674

серьезнейшие факторы, которые, неконтролируемо взаимодействуя, объективно толкают руководителей ряда государств на опасные действия, а весь мир подводят все ближе к грани катастрофы. Это – ложная логика удержания власти, мешающая необходимым компромиссам и реформам – я говорю о партийной власти в СССР, но не только о ней. Это – экспансия, борьба за расширение сферы влияния – иногда из-за ошибочного понимания обеспечения безопасности (и СССР, и США), главное же – из-за фальшивого и опасного мессианства (СССР). Опаснейшим действием, разрушающим важнейшие основы международного равновесия, является прямое вооруженное вмешательство в дела стран своего лагеря, если они встают на путь реформ (СССР). Это – страх и международное недоверие, усиливаемые закрытостью социалистического мира. Это – гонка вооружений, породившая раковую опухоль военно-промышленного комплекса – как в СССР, так и в США. Это – опасность перерастания малых и местных конфликтов в глобальные и большие.

Эти факторы действуют в беспрецедентном контексте глобального противостояния, причем социалистический и западный мир обладают особенностями, усиливающими опасность. СССР родился под знаменем мирового коммунизма, но в значительной мере растерял свой идеологический заряд. Основное настроение – пассивность, безразличие, озабоченность постоянными экономическими трудностями усталого и спаиваемого народа; при этом – вполне лояльное отношение к советскому образу жизни, при всей ее несвободе, и к партийной власти, рассматриваемой как опора стабильности и мира (в значительной мере именно ради этого искусственно подогревается чувство угрозы, якобы идущей со стороны Запада). Потеряв далекую перспективу (а для ближней – строя личные дачи), партийная власть продолжает традиционную русскую геополитику, но уже во всем мире и используя гигантские возможности тоталитарного строя – унифицированную и тенденциозную, но умную и последовательную пропаганду внутри страны и вовне, тихое проникновение во все щели и подрывную деятельность на Западе; использует возросшие, хотя и односторонние, возможности экономики для безудержной милитаризации. Не следует принимать всерьез цифры военных расходов, приводимые советской пропагандой – они всегда приуменьшены. К тому же особенности экономической системы позволяют свободно и неконтролируемо перераспределять ресурсы, и создавать вооружение, как бы ничего за него не платя (но ситца и мяса при этом в магазинах нет, иллюзорны однако представления, что это хоть в какой-то мере остановит советское военное развитие или вызовет сколько-нибудь значительные волнения населения, тем более, что в стране, которую на протяжении всей ее истории периодически

675

поражал голод, уже несколько десятилетий его нет). Одна из целей советской внешней политики – дезорганизация и запугивание Запада – эксплоатация его технических и экономических возможностей под угрозой нацеленных ракет. Вся эта игра с огнем, апогеем которой явилась трагическая ошибка вторжения в Афганистан, обращаемый в социалистическую веру вопреки воле большинства населения этой страны, возможна из-за отсутствия общественного контроля над действиями властей, почти полной закрытости нашего общества.

Опять глушатся иностранные радиопередачи. Главлит (цензура) имеет 100-страничный список запретных тем – от цифр потребления алкоголя до упоминания выступлений Сталина. Число туристов из СССР за рубежом меньше, чем из маленькой Дании, и как наши туристы там, так и иностранные здесь лишены возможности свободного общения с людьми. Вновь усилились репрессии против тех, кто защищает право на свободу информации, на свободу передвижения. Имена Великановой, Ковалева и Щаранского стали символом этих репрессий. Что будет завтра?

В то же время Запад – предельно разделенный и плюралистический, что составляет его главную силу, но одновременно и слабость в противостоянии тоталитарной экспансии. Как легко просоветская пропаганда инициирует массовые односторонние кампании против размещения американских (только!) ракет в Европе – это в то время, как в этой части света налицо явное нарушение военного равновесия, в том числе ракетно-ядерного. Как легко заставить многих поверить в преимущества советской медицины или в исключительное миролюбие советских выездных врачей-чиновников, разъезжающих по Западу и призывающих его разоружаться (только Запад!). Как часто западная интеллигенция, выступая против гонки вооружений – что само по себе необходимо, занимает одностороннюю позицию, не учитывающую реальности; а при этом еще – антиамериканизм многих европейцев. Как часто в роли оппонента разумной экономической (например, энергетической) и внешней политики правительства выступают бизнес (ради сегодняшних прибылей) и пресса (ради сенсации, дешевой популярности, тиража). Иногда создается впечатление, что такой Запад тоталитарные стратеги могут взять голыми руками. На самом деле, это не так, но зачем создавать соблазн!

Что же должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир – правительство, люди, пресса. Совсем кратко – осознать факторы риска в их взаимосвязи, разъяснить людям (и тут большая роль ученых и ответственность прессы) и общими усилиями пытаться устранить эти факторы.

Правительство СССР должно осознать, что любые попытки изменения сложившегося в мире равновесия, какими бы соображениями

676

они ни прикрывались, – недопустимы. Более того, где-то, где “схвачено лишнее”, необходимо отступить. Необходим вывод советских войск из Афганистана, выборы под контролем сил ООН, международная экономическая помощь Афганистану, свободная эмиграция из него, в том числе в СССР, возвращение Афганистану реального статуса неприсоединившейся страны. Еще более опасными и трагичными по своим последствиям, разрушительными для всего существующего в мире равновесия явились бы акции против польского народа – рабочих, интеллигенции, крестьян – против их законных стремлений к экономической и социальной справедливости, к плюрализму и демократизации в рамках существующего в Польше строя. Я надеюсь, что, понимая последствия, партийная власть СССР воздержится от непоправимых действий. В этом вопросе, как и в вопросе об Афганистане, очень важна твердая и недвусмысленная позиция Запада, его правительств и общественности.

Правительство США, правительство СССР, все члены ООН должны предпринять широкую программу совместного мирного наступления на экономические и социальные трудности стран третьего мира, с учетом их специфики и национальных традиций, ради мира на земле, а не ради влияния, или прибылей, или дешевого сырья. Такой альтруизм редко встречается в мире, но сегодня он необходим.

Разрешение всех международных разногласий путем переговоров – необходимое условие мира. СССР и США неоднократно заявляли о своей приверженности этому принципу. Я считаю особенно важным, чтобы общественность имела полную информацию и знала точку зрения сторон в критических проблемах, от которых зависят судьбы мира. Быть может, издание специальных международных бюллетеней, в которых обе стороны изложили бы представляющуюся им важной информацию и свою оценку, с государственной гарантией их распространения в обеих странах.

Это предложение – одно из многих возможных – лишь пример исключительно серьезной общей проблемы. Важнейшее условие международного доверия и безопасности – открытость общества, соблюдение в нем гражданских и политических прав человека, свободы информации, свободы убеждений, свободы религии, свободы выбора страны проживания (т. е. эмиграции и свободного возвращения), свободы зарубежных поездок, свободы выбора места проживания внутри страны. Провозглашенные Всеобщей декларацией прав человека в 1948 году и вновь подтвержденные Хельсинкским Актом в их взаимосвязи с международной безопасностью в 1975 году эти права продолжают грубо нарушаться в СССР и в других странах, в частности в Восточной Европе. Необходима защита жертв политических репрессий (внутри страны и

677

международная, использующая средства дипломатии и энергичного общественного давления, включая бойкоты). Необходима всемерная поддержка требований амнистии всех узников совести, всех тех, кто выступал за гласность и справедливость, не применяя насилия, отмены смертной казни и безусловного запрещения пыток, запрещения использования психиатрии в политических целях. Необходимо потребовать ряда законодательных и административных мер, включая отмену цензуры, облегчение эмиграции и поездок и т. п. Я обращаюсь о поддержке этих требований к своим коллегам-ученым, советским и западным, к общественным и государственным деятелям всех стран, к людям всего мира. Правительства и общественность всех стран должны настаивать на безусловном выполнении в полном объеме гуманитарных обязательств, принятых на себя СССР, в частности в Пакте о правах ООН и в Хельсинкском Акте. Это необходимое условие доверия к подписи СССР.

Наряду с этими политическими, экономическими и правовыми условиями сохранения мира решающее значение имеет прекращение гонки вооружений, разоружение. Я убежден, что необходимо вновь вернуться к Договору ОСВ-2, который, по моему мнению, является определенным шагом вперед и, главное, нужным этапом, облегчающим дальнейшие переговоры в этом жизненно важном направлении (возможно, он нуждается в каких-то доработках). Вместе с тем, несомненно, что глубокий прогресс в предотвращении ядерной угрозы возможен лишь в сочетании с поддержанием и – при необходимости – восстановлением равновесия сил между Западом и социалистическим лагерем в области обычных вооружений, при условии осознания общественностью на Западе серьезности тоталитарной угрозы, большой психологической отмобилизованности его на противостояние этой угрозе.

Необходимы, по моему мнению, новые договоры и дополняющая их система инспекции, о запрещении применения, производства и разработки всех видов химического, сжигающего и бактериологического оружия. Инцидент в Свердловске два года назад показал, если сведения о нем правильны, всю опасность современной ситуации, так же как опасности, связанные с закрытостью общества.

Необходимы также усилия по ограничению и сокращению обычных вооруженных сил. В особенности необходимо ограничение поставок оружия из промышленно развитых стран в те районы, где происходят или назревают вооруженные конфликты. К сожалению, такие поставки на протяжении последних десятилетий имели место в широких масштабах и создали опасность для мира. Может, это и есть то зерно, из которого вырастает третья мировая война. Вопрос этот очень сложен – он переплетается с необходимостью

678

противостоять агрессии и экспансии, в особенности тоталитарной экспансии, с вопросами о необходимой помощи союзникам и друзьям. Такой вопрос может быть решен только на двухсторонней основе. Я верю, что при наличии комплексного политического подхода, доброй воли всех сторон решение может быть найдено.

Необходим решительный отказ – я опять обращаюсь и к США, и, в особенности, к СССР, так как возможности тоталитарного строя тут особенно велики – от всех форм подрывной деятельности – от использования инспирированной прессы, косвенного и прямого подкупа деятелей прессы, бизнеса и политики, и в особенности от такого преступного и разрушительного оружия (причем обоюдоострого в этой разрушительности), каким является использование и поддержка международного терроризма. История и истоки терроризма уходят в прошлое, мотивы его самые различные. Но никакие цели – ни национальные, ни социальные, ни месть за самые ужасные преступления прошлого – не могут оправдать жестоких убийств неповинных людей, в том числе детей, заложничества, пыток, шантажа. Терроризм – всегда жестокость и преступление и должен вызывать отвращение. А с точки зрения политических последствий – это почти всегда “игра в чужие карты”, и в конечном счете – чистое разрушение, чистый убыток для судеб людей всего мира, в том числе и для тех, чьи интересы якобы защищаются. Я всегда стоял на этой точке зрения, выступая против терроризма всех направлений, какими бы целями и мотивами ни руководствовались его участники. Сейчас этот вопрос стал предметом широкого и страстного (иногда пристрастного) обсуждения, приводится много неопровержимых фактов государственной поддержки терроризма, приводятся даже свидетельства об опаснейших политических решениях координации его в международном масштабе. Я надеюсь, что благоразумие восторжествует, и этот кошмар современного мира перестанет угрожать людям. Использование терроризма правительствами, прямая или косвенная, через посредников, его поддержка – недопустимы. И возможно, чтобы прекратились безответственные действия некоторых правительств и политических деятелей, нужны очень серьезные международные решения.

Заключение. Отвергая заложничество террористов, тем более нельзя делать заложником сохранения мира будущее человечества. Я согласен с этим утверждением доклада Комиссии ООН. Быть может, взаимное ядерное устрашение все еще удерживает мир от третьей мировой войны, но это извращенное и расточительное равновесие страха становится все более и более неустойчивым. Политические ошибки, новые технические достижения одной из сторон, распространение ядерного оружия грозят опрокинуть

679

его в любой момент. Необходимо добиваться равновесия сил без этого фактора ядерного устрашения, ориентируясь лишь на обычные вооружения, чего бы то ни стоило в смысле экономики и в социальном плане, добиваться мобилизации общественного мнения в поддержку этих усилий. Прекращение экспансии, урегулирование конфликтов путем переговоров, создание атмосферы доверия и открытости, поддержание и восстановление равновесия обычных вооружений – лишь в этих условиях будет возможен прогресс в уменьшении обычных и ядерных вооружений, в уменьшении опасности возникновения войны. В этих условиях будет возможен такой исключительно важный шаг в отведении от человечества угрозы термоядерного уничтожения, каким явилось бы заключение Договора об отказе от первого применения ядерного оружия и в перспективе – полное запрещение ядерного оружия. Это то, к чему мы все должны стремиться.

Четверть века назад раскаты грома от взрывов над Тихим океаном и Казахстанской степью ознаменовали вступление человечества в парадоксальную эпоху взаимного термоядерного уничтожения. Сегодня необходимо равновесие разума.

Я кончил писать эту статью в день, когда пришло известие о покушении на президента США Рональда Рейгана. Это преступление еще раз подчеркнуло трагичность и неустойчивость положения в современном мире. Я желаю Президенту скорейшего выздоровления. Желаю мира и благополучия народу США и всем народам Земли.

31 марта 1981 г.

Горький

 

 

6. А. Сахаров. Участникам Пагуошской конференции (май 1982)

680

6

Участникам Пагуошской конференции¹

Я второй раз обращаюсь к Пагуошским конференциям (первый раз в 1975 г.). Ученые, международное сообщество ученых в целом могут сделать очень многое для сохранения мира во всем мире, для международного доверия и безопасности, для разоружения, для прогресса и защиты прав человека. Свои взгляды на эти проблемы я старался изложить неоднократно (“Нобелевская лекция”, “Ответственность ученых”, “Что должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир” и др. выступления). Здесь я хочу вновь сформулировать некоторые тезисы, которые представляются мне особенно существенными.

Обсуждение проблем мира и безопасности должно вестись с позиций максимальной объективности, беспристрастно, с одинаковыми мерками к обоим противостоящим лагерям, с учетом их специфики, разной степени открытости, разных уровней демократичности, разных политико-стратегических доктрин и практики. Многие общественные деятели Запада и общественные группы, выступающие по вопросам мира и разоружения, к сожалению в силу ряда причин (недостаточной осведомленности или наивности, политической моды, примата внутренних преходящих политических или экономических причин) занимают совсем другую позицию – одностороннюю и поэтому по существу бесплодную, и даже опасную. Это, возможно, относится в какой-то мере и к Пагуошскому движению. В работе Пагуошских конференций, так же как и во многих других международных встречах, проявилась также следующая негативная характерная особенность позиции представителей СССР. Во всех острых вопросах они обычно объективно выступают как дисциплинированные чиновники единой гигантской бюрократической машины. Это в большой степени уменьшает


¹ Печатается по “Материалам Архива Самиздата”, 1982, вып. 31 (Мюнхен: Радио “Свобода”, АС № 4721). В России публикуется впервые.

681

значимость таких контактов для решения трудных вопросов, в особенности если это обстоятельство недостаточно учитывается.

Десять–тринадцать лет назад, когда сформировалась так называемая “разрядка”, в мире образовалось примерное стратегическое равновесие (хотя в области “обычных” вооружений Запад и уступал СССР и его союзникам). Можно было надеяться, что создались благоприятные условия для разоружения, международной торговли, мирного урегулирования конфликтов и совместных усилий в решении общемировых проблем преодоления отставания слаборазвитых стран, охраны среды обитания и прогресса в целом, преодоления опасной закрытости социалистических стран и нарушений прав человека. К сожалению, оправдались опасения тех, кто указывал, что СССР может попытаться использовать разрядку для изменения равновесия в свою пользу.

Произошло очень существенное усиление армии, флота, ракетного арсенала и авиации СССР, в то время как страны Запада (в особенности Европа) явно ослабили свои усилия в истекшее десятилетие. Ракеты СС-20 изменили стратегическое равновесие в Европе, хотя участники пацифистских демонстраций как бы этого не замечают. За Парижскими соглашениями последовал бросок Северного Вьетнама на Юг, затем геноцид пол-потовцев в Кампучии. Несмотря на очень важные Кэмп-дэвидские соглашения, положение на Ближнем Востоке продолжает оставаться исключительно сложным и трагическим для обеих сторон. Продолжается расширение зоны влияния СССР во всем мире – в Африке, в Латинской Америке, Азии. Вершиной всего явилась интервенция в Афганистане, приведшая к тупику жестокой войны. Попытка плюралистического развития в Польше сменилась военным положением.

Советское общество остается столь же закрытым. Важнейшие решения принимаются антидемократическим путем. Свобода информационного обмена, свобода убеждений, свобода выбора страны проживания ущемляются. Условия для эффективного контроля выполнения заключенных СССР международных соглашений практически отсутствуют. Преследования инакомыслящих приобрели более широкий характер.

Все вышесказанное не значит, конечно, что сам принцип мирного, компромиссного разрешения конфликтов порочен – этот принцип остается единственной альтернативой всеобщей гибели. Проблемы мира, международной безопасности, разоружения должны иметь абсолютный приоритет в ряду других, в том числе и чрезвычайно важных. Переговоры о разоружении должны вестись постоянно и упорно, несмотря на всю их трудность. Но несомненно, что эти принципы должны быть дополнены рядом других элементов. Я считаю, что в особенности необходима широкая информация

682

общественности об истинном положении в мире, в том числе и о том, что написано выше, и практическая политика, соответствующая этим реальностям.

Необходимо восстановление стратегического равновесия в области обычных вооружений. Обе стороны должны иметь уверенность в своей безопасности без опоры на атомно-термоядерное оружие и другие виды оружия массового уничтожения, угрожающие существованию человечества и цивилизации. Сейчас при исключении из баланса этих видов оружия силы Запада, по широко распространенному мнению, оказались бы не в состоянии противостоять силам СССР и его лагеря. Поэтому равновесие в области обычных вооружений – необходимое условие возможности общего отказа от атомно-термоядерного вооружения и других средств массового уничтожения. Такой отказ является настоятельной исторической необходимостью, однако продвижение в этом направлении должно быть осторожным и постепенным.

Необходимы шаги, останавливающие процесс расширения просоветской сферы, – т. к. в противном случае все мировое равновесие грозит быть опрокинутым. Необходимы шаги, с обязательным участием СССР, по преодолению отставания слаборазвитых стран. Мир, представляющий в нашу эпоху единое целое, не может продолжать существовать при современной столь большой неравномерности развития. До сих пор СССР и социалистические страны уклонялись от участия в общих усилиях экономической помощи слаборазвитым странам, предпочитая извлекать политические выгоды из своей военной и, отчасти, экономической помощи странам исключительно своей сферы.

Необходимы международные усилия, усилия всех честных людей для преодоления закрытости СССР и других социалистических стран, для защиты прав человека. Это соответствует духу Хельсинкского Акта, других международных соглашений СССР. Советская пропаганда всегда заявляет, что международная защита прав человека в СССР и социалистических странах является вмешательством во внутренние дела этих стран – но это лицемерие.

Разрядка, при которой один из участников скрывает свое лицо под маской, – опасна. Я говорил об этом еще в 1973 году.

Я обращаюсь к участникам Пагуошской конференции с просьбой обсудить это письмо и высказанные в нем мысли, я обращаюсь одновременно ко всему сообществу ученых, ко всем людям доброй воли.

Я пользуюсь также случаем обратиться к участникам этой важной международной встречи с просьбой выступить в защиту узников совести. Среди них – орнитолог Март Никлус, филологи Василь Стус и Викторас Пяткус, юристы Иван Кандыба и Левко Лукьяненко, учитель Олекса Тихий, писатель Анатолий

683

Марченко, Балис Гаяускас, осужденные на десять лет заключения и пять лет ссылки; кибернетик Анатолий Щаранский, осужденный на 13 лет заключения; член-корреспондент АН Армении Юрий Орлов, священник Глеб Якунин, психиатр Анатолий Корягин, фармацевт Виктор Некипелов; семья Ковалевых, супруги Руденко и Матусевич, братья Подрабинеки; только что повторно осужденный музыковед Мераб Костава и многие другие. Защита ваших коллег и всех, осужденных за убеждения и ненасильственные действия, имеет самое прямое отношение к свободе информационного обмена, к международному доверию и международному сотрудничеству.

Андрей Сахаров,
лауреат Нобелевской премии Мира


7 мая 1982
Горький

7. А. Сахаров. Участникам встречи в Сорбонне (сентябрь 1983)

684

7

Участникам встречи в Сорбонне¹

Я не могу лично присутствовать на вашей встрече, посвященной волнующим вас и меня вопросам, но я хочу хотя бы на расстоянии поделиться некоторыми мыслями. Важность обсуждаемых вопросов заставляет меня не бояться повторений и самоповторений.

Мы живем в мире, отравленном недугом недоверия. Сознательное жестокое уничтожение гражданского самолета с 269-ю людьми на борту только потому, что он, возможно, выполнял разведывательное задание, – не первая и, можно опасаться, не последняя дань этому недугу. Одновременно это как бы уменьшенная модель того, что грозит всем нам в будущем, если не произойдет существенных улучшений современного положения.

Тема встречи – ответственность ученых. Мне кажется, что ученые, в силу интернационализации науки и относительной независимости, должны быть способны стать на общечеловеческую, общемировую позицию, выше эгоистических интересов своего государства, своей нации, выше предрассудков своей общественной системы и ее идеологии, социализма или капитализма – все равно.

Никто не может сегодня верить в благоразумие потенциального противника – ни Запад, ни социалистический лагерь. Десятилетиями Запад придерживался стратегии ядерного устрашения. Но не только аморально, но и нереалистично слишком долго полагаться на оружие, которое нельзя применить, так как практически неизбежная эскалация ограниченной ядерной войны превратит ее во всеобщую, что означает коллективное общемировое самоубийство. К тому же преимущество Запада в ядерных вооружениях сегодня уже в прошлом. В Европе ядерное равновесие нарушено советскими ракетами СС-20, а в глобальном масштабе – сотнями


¹ Письмо участникам встречи “Наука и мир: ответ лауреатов Нобелевской премии” печатается по “Материалам Архива Самиздата” (Мюнхен: Радио “Свобода”, АС № 5063). В России публикуется впервые.

685

мощных советских шахтных ракет, этим – объективно – оружием первого удара.

Выводы, которые я делаю, – необходимо восстановление равновесия обычных вооружений. Это реальный путь к отказу от ядерного оружия, угрожающего самому существованию человечества. В переходном периоде, пока равновесие обычных вооружений не достигнуто и ядерное оружие существует, необходимо ядерное довооружение Запада, а, возможно, в каких-то областях – и СССР. Цель довооружения двоякая. Обеспечить устойчивость ядерного равновесия и, особенно важно, способствовать реальному успеху на переговорах по разоружению. Я призываю вести переговоры настойчиво, с твердостью и одновременно с готовностью к самым широким и смелым ответным шагам, если другая сторона, Восток или Запад, проявит готовность к реальному компромиссу. Важный пример – твердость Запада в вопросе установки “Першингов” и крылатых ракет привела к существенному изменению советской позиции, к готовности уничтожить значительную часть СС-20. Я надеюсь, что в ближайшие месяцы будет найдено приемлемое для обеих сторон решение проблемы “евроракет”.

Прочный мир возможен лишь на основе доверия, открытости общества, прекращения экспансии, прекращения поддержки дестабилизирующих сил, сближения мировых систем социализма и капитализма, плюрализации тоталитарного строя. Огромный ущерб мировому равновесию и доверию наносят советское вторжение в Афганистан, советская поддержка дестабилизирующих сил на Ближнем Востоке и в других регионах мира. Обсуждая проблемы мира, нельзя обойти все это молчанием.

Необычайно важно стремиться к выравниванию уровней экономического и технического развития во всем мире. Только совместные, чуждые групповым, блоковым интересам усилия могут способствовать решению этой проблемы. Сейчас СССР и социалистические страны не принимают должного участия в общих усилиях, усилия стран Запада тоже явно недостаточны.

Необходимым фактором международного доверия является соблюдение гражданских и политических прав человека – свободы убеждений, свободы передвижения, свободы религии, свободы ассоциаций, свободы обмена информацией (достаточно напомнить о радиоглушении). Я призываю это авторитетное собрание высказаться в защиту узников совести в СССР, Польше, Чехословакии и других социалистических странах. Эмнести Интернейшнл и другие международные организации, защищающие права человека, выступают с призывом о всемирной амнистии узников совести. Я обращаюсь к вам, ко всем ученым, ко всем людям доброй воли поддержать этот призыв. Освобождение узников совести во всем

686

мире в огромной мере будет способствовать укреплению международного доверия, укреплению мира.

Глобальными проблемами, от которых зависит будущее человечества, являются также защита среды обитания, гармоничное научное и нравственное общечеловеческое становление личности тех, кто приходит нам на смену на нашей, как мы теперь понимаем, ничтожно малой в космическом масштабе планете.

Ученые могут внести очень много во все те проблемы, которым посвящено это письмо. Не разделять мир людей на “мы” и “они”, осознать нашу общность перед лицом грозного вызова истории – это то главное, к чему я хотел бы призвать всех, кто прочтет или услышит меня.

Андрей Сахаров

24 сентября 1983 года

Горький

 

8. Рабочая запись заседания политбюро ЦК КПСС (декабрь 1986)

687

8

Рабочая запись
заседания политбюро ЦК КПСС
29 августа 1985 года¹

Председательствовал тов. Горбачев М. С.

Присутствовали т.т. Алиев Г. А., Воротников В. И., Рыжков Н. И., Чебриков В. М., Шеварднадзе Э. А., Демичев П. Н., Долгих В. И., Кузнецов В. В., Соколов С. Л., Ельцин Б. Н., Зайков Л. Н., Зимянин М. В., Капитонов И. В., Никонов В. П.

Горбачев. Теперь несколько слов на другую тему. В конце июля с. г. ко мне с письмом обратился небезызвестный Сахаров. Он просит дать разрешение на поездку за границу его жены Боннер [так в записи]для лечения и встречи с родственниками.

Чебриков. Это старая история. Она тянется вот уже 20 лет. В течение этого времени возникали разные ситуации.

Применялись соответствующие меры как в отношении самого Сахарова, так и Боннер. Но за все эти годы не было допущено таких действий, которые нарушали бы законность. Это очень важный момент, который следует подчеркнуть.

Сейчас Сахарову 65 лет, Боннер – 63 года. Здоровьем Сахаров не блещет. Сейчас он проходит онкологическое обследование, так как стал худеть.

Что касается Сахарова, то он как политическая фигура фактически потерял свое лицо и ничего нового в последнее время не говорит. Возможно, следовало бы отпустить Боннер на 3 месяца за границу. По существующему у нас закону можно на определенный срок прервать пребывание в ссылке (а Боннер, как известно, находится в ссылке). Конечно, попав на Запад, она может сделать там заявление, получить какую-нибудь премию и т. д. Не исключено


¹ Предлагаемый фрагмент этой записи печатается по газете “Российские вести” от 3 октября 1992 г.

688

также, что из Италии, куда она собирается поехать на лечение, она может поехать и в США. Разрешение Боннер на поездку за границу выглядело бы гуманным шагом.

Возможны два варианта дальнейшего ее поведения. Первый – она возвращается в Горький. Второй – она остается за границей и начинает ставить вопрос о воссоединении семьи, то есть о том, чтобы Сахарову было дано разрешение на выезд. В этом случае могут последовать обращения государственных деятелей западных стран, да и некоторых представителей коммунистических партий. Но мы Сахарова не можем выпустить за границу. Минсредмаш против этого возражает, поскольку Сахаров в деталях знает весь путь развития наших атомных вооружений.

По мнению специалистов, если Сахарову дать лабораторию, то он может продолжить работу в области военных исследований. Поведение Сахарова складывается под влиянием Боннер.

Горбачев. Вот что такое сионизм.

Чебриков. Боннер влияет на него на все 100 процентов. Мы рассчитываем на то, что без нее его поведение может измениться. У него две дочери и один сын от первого брака. Они ведут себя хорошо и могут оказать определенное влияние на отца.

Горбачев. Нельзя ли сделать так, чтобы Сахаров в своем письме заявил, что он понимает, что не может выехать за границу? Нельзя ли у него взять такое заявление?

Чебриков. Представляется, что решать этот вопрос нужно сейчас. Если мы примем решение накануне или после Ваших встреч с Миттераном и Рейганом, то это будет истолковано как уступка с нашей стороны, что нежелательно.

Горбачев. Да, решение нужно принимать.

Зимянин. Можно не сомневаться, что на Западе Боннер будет использована против нас. Но отпор ее попыткам сослаться на воссоединение с семьей может быть дан силами наших ученых, которые могли бы выступить с соответствующими заявлениями. Тов. Славский прав – выпускать Сахарова за границу мы не можем. А от Боннер никакой порядочности ожидать нельзя. Это – зверюга в юбке, ставленница империализма.

Горбачев. Где мы получим большие издержки – разрешив выезд Боннер за границу или не допустив этого?

Шеварнадзе. Конечно, есть серьезные сомнения по поводу разрешения Боннер на выезд за границу. Но все же мы получим от этого политический выигрыш. Решение нужно принимать сейчас.

Долгих. Нельзя ли на Сахарова повлиять?

Рыжков. Я за то, чтобы отпустить Боннер за границу. Это – гуманный шаг. Если она там останется, то, конечно, будет шум. Но и у нас появится возможность влияния на Сахарова. Ведь сейчас

689

он даже убегает в больницу для того, чтобы почувствовать себя свободнее.

Соколов (министр обороны СССР). Мне кажется, что эту акцию нужно сделать, хуже для нас не будет.

Кузнецов. Случай сложный. Если мы не разрешим поехать Боннер на лечение, то это может быть использовано в пропаганде против нас.

Алиев. Однозначный ответ на рассматриваемый вопрос дать трудно. Сейчас Боннер находится под контролем. Злобы у нее за последние годы прибавилось. Всю ее она выльет, очутившись на Западе. Буржуазная пропаганда будет иметь конкретное лицо для проведения разного рода пресс-конференций и других антисоветских акций. Положение осложнится, если Сахаров поставит вопрос о выезде к жене. Так что элемент риска тут есть. Но давайте рисковать.

Демичев. Прежде всего я думаю о встречах т. Горбачева М. С. с Миттераном и Рейганом. Если отпустить Боннер за границу до этого, то на Западе будет поднята шумная антисоветская кампания. Так что сделать это, наверное, лучше будет после визитов.

Капитонов. Если выпустим Боннер, то история затянется надолго. У нее появится ссылка на воссоединение с семьей.

Горбачев. Может быть, поступим так: подтвердим факт получения письма, скажем, что на него было обращено внимание и даны соответствующие поручения. Надо дать понять, что мы, мол, можем пойти навстречу просьбе о выезде Боннер, но все будет зависеть от того, как будет вести себя сам Сахаров, а также от того, что будет делать за рубежом Боннер. Пока целесообразно ограничиться этим.

9. А. Сахаров. Письмо М.С. Горбачеву (октябрь 1986)

690

9

Генеральному секретарю ЦК КПСС
М. С. Горбачеву¹

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Почти семь лет назад я был насильственно депортирован в г. Горький. Эта депортация была произведена без решения суда, т. е. является беззаконной. Никаких нарушений закона и государственной тайны я никогда не допускал. Я нахожусь в условиях беспрецедентной изоляции под непрерывным гласным надзором. Моя переписка просматривается и часто задерживается, а иногда фальсифицируется. С 1984 г. в такой же противоправной изоляции находится моя жена, осужденная к ссылке, режимом которой подобная степень изоляции не предусматривается. Приговор и клеветническая пресса переносят на нее ответственность за мои действия.

Я лишен возможности нормальных контактов с учеными, посещения научных семинаров, что в наше время является необходимым условием плодотворной научной работы. Редкие визиты моих коллег из Физического института АН СССР не исправляют этого нетерпимого положения, по существу это фикция научного общения.

За время пребывания в Горьком мое здоровье ухудшилось. Моя жена – инвалид Великой Отечественной войны второй группы, с 1983 года перенесла многократные инфаркты. В США ей была сделана тяжелейшая операция на открытом сердце с установкой шести шунтов, и операция ангиопластики на бедре. Она сейчас фактически является глубоким инвалидом, нуждающимся для сохранения жизни в непрерывном медицинском контроле, в уходе и климатолечении. В этом же нуждаюсь и я. Всего этого мы лишены в условиях моей депортации и ее ссылки.

Я повторяю свое обязательство не выступать по общественным


¹ Печатается по копии, переданной Архиву Сахарова в Москве из Архива Президента РФ. В России публикуется впервые.

691

вопросам, кроме исключительных случаев, когда я, по выражению Л. Толстого, “не могу молчать”.

Позволю себе напомнить о некоторых своих заслугах в прошлом.

Я был одним из тех, кто сыграл решающую роль в разработке советского термоядерного оружия (1948–1968 гг.). По моей инициативе в 1963 году Советское правительство предложило заключить договор о запрещении ядерных испытаний в трех средах, получивший название “Московский договор”. Вы неоднократно отмечали его значение. Прекращение испытаний в атмосфере спасло жизнь сотен тысяч людей.

В силу своей судьбы я много думал о проблемах войны и мира. В своей общественной деятельности я отстаивал принцип открытости общества и соблюдение права на свободу убеждений, информации и передвижения – как важнейшей основы международной безопасности и доверия, социальной справедливости и прогресса. В феврале 1986 г. я обратился к Вам с призывом об освобождении узников совести – людей, репрессированных за убеждения и связанные с убеждениями ненасильственные действия.

Вместе с покойным академиком И. Е. Таммом я был инициатором и пионером работ по управляемой термоядерной реакции (системы типа “Токамак”, лазерное обжатие, мю-мезонный катализ). Предложенное мною использование термоядерных нейтронов для производства ядерного горючего позволит исключить самое опасное и сложное звено в атомной энергетике будущего - бридеры на быстрых нейтронах, и упростить, т.е. сделать более безопасными, энергетические атомные реакторы.

Я хотел бы при прекращении моей изоляции принять участие в обсуждении этих проектов, в частности в осуществлении программ международного сотрудничества с целью создания мирной термоядерной энергетики.

Я надеюсь, что Вы сочтете возможным прекратить мою депортацию и ссылку жены.

С уважением

Сахаров Андрей Дмитриевич,
академик


22 октября 1986
603137, Горький
Гагарина 214, кв. 3

10. Рабочая запись заседания политбюро ЦК КПСС (декабрь 1986)

692

10

Рабочая запись
заседания политбюро ЦК КПСС
1 декабря 1986 г.¹

Горбачев. Теперь о Сахарове и Боннэр. У меня есть такой документ (зачитывает[i]). Видно, голова у него соображает и вроде бы в интересах страны. Этот момент меня больше всего заинтересовал. Давайте попробуем. (Зачитывает дальше.)

Он хочет вернуться в Москву. Надо воспользоваться этим и поговорить с ним. Обеспечить квартирой здесь.

Лигачев. Может быть, для начала пусть к нему поедет Марчук?

Горбачев. Да, надо послать т. Марчука к нему и сказать, что академики поговорили с советским руководством и оно поручило переговорить с ним, чтобы он включился в нормальную жизнь. Сказать, что все старое надо закрыть, страна включилась в огромную созидательную работу. Спросите, как он смотрит на то, чтобы свои знания, энергию отдать служению Родине, народу.

Громыко. Это хорошо, принципиально.

Горбачев. Если есть движение души, надо использовать. Как, Виктор Михайлович, не возникает осложнений?

Чебриков. Будем работать. Насчет квартиры. По улице Чкалова у него имеется хорошая двухкомнатная квартира. Они жили там вдвоем. Она полностью оборудована. Вторая квартира есть, где он жил с первой супругой. Это – четырехкомнатная квартира. Там первое время жили дети, потом они съехали. Но Боннэр там не хочет жить.

Горбачев. Ну, это их дело.

Чебриков. В Жуковке есть дача, где живут академики – Александров, Зельдович и другие атомщики. Там есть дача, которая


¹ Предлагаемый фрагмент этой записи печатается по газете “Сегодня” от 8 февраля 1994 г.


[i] М. С. Горбачев имеет здесь в виду письмо А. Д. Сахарова от 22 октября 1986 г. (дополнение 9).

693

построена государством. Она также свободная. Так что квартирный вопрос решен.

Горбачев. Так и сказать ему: квартира за Вами сохранена, дача тоже. Если у Вас есть какие-то другие вопросы, – пожалуйста. Но давайте включайтесь в работу. Вся страна сейчас энергично работает, и Вы тоже должны включиться.

Чебриков. Но он сказал в одном из писем: я обязуюсь вести себя лучше, но не смогу молчать тогда, когда нельзя будет молчать.

Горбачев. Пусть и говорит. Если же будет выступать против народа, то и расхлебывает пусть сам. Как, товарищи, не возникает ни у кого никаких вопросов в связи с этим?

Члены политбюро. Это даст нам выигрыш.

Горбачев. Тогда поручим т.т. Лигачеву и Чебрикову пригласить академика Марчука и сказать, чтобы он действовал.

Чебриков. Но надо и указ Президиума Верховного Совета СССР по этому вопросу принять.

Горбачев. Да. Может быть, мы сейчас импровизируем, но Вы вместе с т. Лигачевым проработайте этот вопрос, а потом пригласите т. Марчука и скажите ему все, что нужно сделать. Если бы мы раньше поговорили с Сахаровым, то может быть, и не было бы такой ситуации. В общем, надо его приглашать.

Члены политбюро. Правильно.

Горбачев. Пусть едут корреспонденты, пусть разговаривают.

Чебриков. У нас есть некоторый опыт работы с ними.

Громыко. Только не допускать такую тематику, которая не желательна.

Чебриков. Должен сказать, что у нас не было повода, чтобы привлечь Сахарова за разглашение тайны. Он это понимает.

Горбачев. Виктор Михайлович, надо сказать т. Марчуку, что все нужно сделать так, чтобы это не было неожиданностью для общественности. Может быть, следует собрать Президиум Академии наук и сказать об этом. Пусть т. Марчук расскажет, что был в ЦК и беседовал по этому вопросу. А то получается, что ученые в свое время высказались за его выезд из Москвы, а теперь их даже не поставят в известность о другом подходе к этому вопросу.

Громыко. Я думаю, что ученые поступят правильно.

Горбачев. Тогда на этом закончим?

Члены политбюро. Да.

Постановление принимается.

11. Указы Президиума Верховного Совета СССР (1980, 1986)

694

11

Указы
Президиума Верховного Совета СССР¹

О выселении Сахарова А. Д.
в административном порядке из города Москвы

Учитывая представление Генерального прокурора СССР и Комитета Государственной безопасности СССР о совершении Сахаровым действий, подпадающих под признаки преступлений, предусмотренных пунктом “а” статьи 64 и частью 1 статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР, и о возможности возбуждения в отношении Сахарова уголовного дела, Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

1. В целях предупреждения враждебной деятельности Сахарова, его преступных контактов с гражданами капиталистических государств и возможного в этой связи нанесения ущерба интересам Советского государства признать необходимым ограничиться в настоящее время выселением САХАРОВА Андрея Дмитриевича в административном порядке из города Москвы в один из районов страны, закрытый для посещения иностранцами.

2. Установить Сахарову А. Д. режим проживания, исключающий его связи с иностранцами и антиобщественными элементами, а также выезды в другие районы страны без особого на то разрешения соответствующего органа Министерства внутренних дел СССР. Контроль за соблюдением Сахаровым А. Д. установленного


¹ Печатаются по копиям, переданным из Государственного архива РФ Архиву Сахарова в Москве. В России публикуются впервые.

695

режима проживания возложить на Комитет государственной безопасности СССР и Министерство внутренних дел СССР.

Председатель Президиума
Верховного Совета СССР Л. Брежнев


Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР М. Георгадзе


Москва, Кремль.
8 января 1980 г.
№ 1389-Х

* * *

О прекращении действия
Указа Президиума Верховного Совета СССР
от 8 января 1980 года
о выселении Сахарова А. Д.

Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

Прекратить действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 января 1980 года “О выселении Сахарова А. Д. в административном порядке из города Москвы” и меры, примененной к нему в целях предупреждения его враждебной деятельности и преступных контактов с гражданами капиталистических государств, возможного в этой связи нанесения ущерба интересам Советского государства.

Председатель Президиума
Верховного Совета СССР А. Громыко


Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР Т. Ментешашвили


Москва, Кремль.
17 декабря 1986 г.
№ 6168-ХI

696

* * *

О помиловании Боннэр Е. Г.

Президиум Верховного Совета СССР постановляет:

Помиловать Боннэр Елену Георгиевну, 1922 года рождения, освободив ее от дальнейшего отбывания наказания, назначенного судом за совершение преступления, предусмотренного статьей 1901 Уголовного кодекса РСФСР.

Председатель Президиума
Верховного Совета СССР А. Громыко


Секретарь Президиума
Верховного Совета СССР Т. Ментешашвили


Москва, Кремль.
17 декабря 1986 г.
№ 6169-ХI

12. А. Сахаров. Открытое письмо о крымских татарах и Нагорном Карабахе (март 1988)

697

12

Открытое письмо
о крымских татарах и Нагорном Карабахе¹

Генеральному секретарю ЦК КПСС
М. С. Горбачеву

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Я решился обратиться к Вам по двум наиболее острым в настоящее время национальным вопросам – о возвращении крымских татар в Крым, и о воссоединении Нагорного Карабаха с Арменией. В каждом из этих случаев речь идет об исправлении несправедливости, имевшей место по отношению к одному из народов нашей страны.

О возвращении крымских татар в Крым. В мае 1944 года, вскоре после освобождения Крыма, сотни тысяч крымских татар, в основном дети, женщины и старики, так как мужчины находились на фронте, были по приказу Сталина насильно вывезены из Крыма. “Переселение народов” – одно из преступлений Сталина, осужденное еще в 50-х годах. Почти все переселенные народы вернулись, за двумя или тремя исключениями. Среди них – крымские татары, до сих пор безуспешно добивающиеся права жить на родине. Распространение на весь народ ответственности за действия некоторых его представителей во время войны неправомерно, тем более недопустимо искажение исторических фактов и использование их для разжигания национальной вражды. Неправомерны также ссылки на изменившуюся демографическую ситуацию в Крыму – заселение Крыма переселенцами из других районов страны, в том числе по вербовке, не должно сказаться на восстановлении справедливости. При Президиуме Верховного Совета СССР


¹ Экземпляр этого письма А. Д. Сахаров отвез в редакцию еженедельника “Московские новости”, однако вместо полного текста редакция 3 апреля опубликовала короткую заметку “За спокойствие и мудрость”. Здесь мы печатаем как эту заметку, так и – по рукописи, хранящейся в редакции еженедельника – само письмо (см. II том, стр. 319–323).

698

создана специальная Комиссия, но она не нашла пока путей решения проблемы. На местах продолжаются дискриминационные действия в отношении крымских татар, желающих вернуться на родину – отказы по национальному признаку в прописке и приобретении домов, провокационная агитация на собраниях и в прессе. Обстановка обостряется. Активистов национального движения в официальных сообщениях и заявлениях называют экстремистами, между тем все движение всегда проходило в строго законных формах с полным исключением насилия. И это несмотря на то, что дома татар в Крыму сносились бульдозерами, сжигались, хозяйства сравнивались с землей, людей доводили до самосожжения. Подвергшиеся в прошлом репрессиям активисты не реабилитированы (так же, как другие узники совести). Двое – Кадыров и Аблаев – до сих пор в заключении. Я считаю, что нужно привлечь активистов национального движения к работе Комиссии. Целесообразно проведение референдума среди крымских татар для определения путей решения проблемы и выявления всех желающих вернуться в Крым. Справедливость должна быть восстановлена! По моему мнению, необходимо правительственное решение об организованном возвращении крымских татар в Крым, с предоставлением им права на прописку, льготных условий покупки домов, специальных ссуд, устройства на работу. Другие просьбы крымских татар должны быть рассмотрены в спокойной обстановке и в духе компромисса, в соответствии с принципиальными требованиями Конституции СССР, с учетом интересов всех групп населения Крыма и страны в целом.

О воссоединении Нагорного Карабаха с Арменией. Автономная Национальная область Нагорный Карабах была присоединена к Азербайджанской ССР в 1923 году. В настоящее время примерно 75% населения области составляют армяне, остальные 25% – курды, русские и азербайджанцы. В 1923 году доля армян была еще выше – до 90%. Исторически вся область Нагорный Карабах (Арцех) являлась частью Восточной Армении. Можно предполагать, что присоединение Нагорного Карабаха к Азербайджану было произведено по инициативе Сталина в результате внутренних и внешнеполитических комбинаций того времени. Присоединение было произведено вопреки воле населения Карабаха и вопреки предыдущим заявлениям Сталина и руководства Азербайджана. На протяжении последующих десятилетий оно явилось постоянным источником межнациональных трений. Вплоть до самого последнего времени имели место многочисленные факты национальной дискриминации, диктата, ущемления армянской культуры.

В обстановке перестройки у армянского населения Карабаха возникла надежда на конституционное решение вопроса. 20-го февраля на сессии Областного Совета депутатов трудящихся было

699

принято решение о ходатайстве перед Верховными Советами Азербайджана, Армении и СССР о передаче области в состав Армянской ССР. Ранее аналогичные решения были приняты на сессиях четырех из пяти районных Советов депутатов трудящихся. Решения районных и областного Советов были поддержаны многотысячными мирными демонстрациями в области и в Армении. Несомненно, во всем этом появились новые демократические возможности, связанные с перестройкой. Однако дальнейшее развитие событий не было благоприятным. Вместо нормального конституционного рассмотрения ходатайства органа Советской власти начались маневры и уговоры, обращенные преимущественно к армянам; одновременно появились сообщения в прессе и телевидении, в которых события излагались неполно и односторонне, а законные просьбы армянского населения объявлялись экстремистскими и заранее как бы предопределялся негативный ответ. К сожалению, приходится констатировать, что уже не в первый раз в обострившейся ситуации гласность оказывается подавленной – как раз тогда, когда она особенно нужна. Все это, естественно, не могло не вызвать соответствующей реакции. Как известно, в Ереване, Нагорном Карабахе и других местах произошли забастовки и новые демонстрации, которые однако носили законный и мирный характер. Но в Азербайджане в последние дни февраля произошли события совсем другого рода – трагические и кровавые, вольно или невольно напоминающие 1915 год. Я думаю, что события в Азербайджане, так же как волнения 1986 года в Алма-Ате, спровоцированы и, быть может, организованы силами местной антиперестроечной мафии, как ее арьергардные бои. Так или иначе, перестройке вновь брошен вызов! Я надеюсь, что руководство страны, Политбюро ЦК КПСС и Верховный Совет СССР найдут способ действий, соответствующий ситуации – решительный, демократический и конституционный.

Поднятые в этом письме проблемы крымских татар и Нагорного Карабаха стали пробным камнем перестройки – ее способности преодолеть сопротивление и груз прошлого. Нельзя вновь на десятиления откладывать справедливое и неизбежное решение этих вопросов и оставлять в стране постоянные зоны напряжения.

С глубоким и искренним уважением

Андрей Сахаров,

Академик

21 марта 1988 г.

P.S. Это письмо передано Генеральному Секретарю ЦК КПСС М.С. Горбачеву 21 марта 1988 г. Я считаю важным сделать к нему следующее дополнение: я призываю к решениям, основанным

700

на спокойном и, по возможности, беспристрастном учете интересов каждого из народов нашей страны.

Мне представляется необходимым, в соответствии с Конституцией СССР, рассмотреть ходатайство Областного Совета депутатов трудящихся Нагорного Карабаха в Верховном Совете Азербайджана и Верховном Совете Армении. В случае разногласия арбитражное решение должен вынести Верховный Совет СССР.

Я призываю Верховные Советы Азербайджана, Армении и СССР учесть ясно выраженную волю большинства населения автономной области и Областного Совета как главное основание для принятия конституционного решения.

В эти тяжелые дни я обращаюсь с просьбой и призывом к народам Азербайджана и Армении полностью исключить насилие.

Было бы величайшей трагедией, если бы ответом на уже совершенные чудовищные преступления стали новые преступления.

Андрей Сахаров,
академик


23 марта 1988 г.

P.P.S. 24 марта опубликовано Постановление Президиума Верховного Совета СССР о положении в Нагорном Карабахе. Однако в этом Постановлении не высказано отношение к решению Областного Совета. Я надеюсь, что это еще не последнее слово Верховного Совета и его Президиума.

* * *

За спокойствие и мудрость

21 марта 1988 года я направил письмо Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву, в котором изложил свою точку зрения по двум острым национальным проблемам: о возвращении крымских татар в Крым и о воссоединении Нагорного Карабаха с Арменией. Я призывал и призываю к решениям, основанным на спокойном и, по возможности, беспристрастном учете интересов каждого из народов нашей страны.

24 марта опубликовано Постановление Президиума Верховного Совета СССР о положении в Нагорном Карабахе. Однако в этом Постановлении не высказано отношение к решению областного Совета народных депутатов Нагорного Карабаха. Я надеюсь, что это еще не последнее слово Верховного Совета и его Президиума.

Мне представляется необходимым в соответствии с Конституцией

701

СССР рассмотреть ходатайство областного Совета народных депутатов Нагорного Карабаха в Верховном Совете Азербайджана и Верховном Совете Армении. В случае разногласия арбитражное решение должен вынести Верховный Совет СССР.

В эти тяжелые дни я обращаюсь с просьбой и призывом к народам Азербайджана и Армении полностью исключить насилие.

Было бы величайшей трагедией, если бы ответом на уже совершенные чудовищные преступления стали новые преступления.

Андрей Сахаров,

академик

13. Последние полгода

702

13

Последние полгода¹

I съезд народных депутатов СССР закончился 9 июня 1989 г. 10 июня Андрей Дмитриевич поговорил с А.И.Лукьяновым. “Через несколько дней после разговора с Лукьяновым Люся и я вылетели в Европу и затем в США” (стр. 445 второго тома) – на этой “информации” заканчивается, по существу, “Горький, Москва...”.

4-я зарубежная поездка Андрея Дмитриевича началась 15 июня.

Меньше чем за месяц – Голландия (присуждение звания иностранного члена и почетной медали Голландской Академии наук и почетной докторской степени в Гронингенском университете), Великобритания (прямо из аэропорта телеграмма главам государств – членов Совета Безопасности ООН с требованием прекратить казни в Китае, присуждение почетной докторской степени в Сассекском и Оксфордском университетах), Норвегия (вручение диплома Академии науки и литературы, членом которой Андрей Дмитриевич был избран 13 марта 1986 г., присуждение почетной докторской степени в университете Осло), Швейцария (участие в работе физического семинара в Женеве, осмотр ускорителя) и Италия (избрание в Венецианскую академию).

С 7 июля по 21 августа – США.

26 июля Андрей Дмитриевич выступил на 39-й Пагуошской конференции (Кембридж) с призывом осудить репрессии в Китае (в ответ китайская делегация покинула конференцию).

(В июле Андрея Дмитриевича заочно избрали одним из сопредседателей Межрегиональной группы депутатов – МГД.)

12 августа Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна выступили на Международном конгрессе по правам человека, перестройке и гласности (Сан-Франциско).

Затем Андрей Дмитриевич участвовал в работе физического семинара и во встрече “Ученые за разоружение” (Стенфорд).


¹ Эта хроника написана специально для данного двухтомника.

703

В США он закончил “Горький, Москва...” и начал писать Конституцию.

Перед возвращением в Москву – неделя во Франции. Там Андрей Дмитриевич закончил – вчерне – Конституцию (см. дополнение 16).

28 августа – возвращение в Москву.

12 сентября по докладу Андрея Дмитриевича Президиум АН СССР утвердил структуру и состав Научного совета по комплексной проблеме “Космология и микрофизика”; председателем Совета был назначен он.

В середине сентября (15 – 17) Андрей Дмитриевич посетил Свердловск (участие в Сибирско-Уральском совещании депутатов, встреча с коллективом Уралмаша – приложение 29) и Челябинск (встреча с “Мемориалом”, участие в церемонии перезахоронения жертв массовых репрессий).

В конце сентября (24 – 30) – поездка во Францию. 27 сентября в университете Клода Бернара (Лион) состоялась церемония присуждения Андрею Дмитриевичу звания доктора “honoris causa”. В тот же день на ежегодном конгрессе Французского физического общества он прочитал лекцию “Наука и свобода” (дополнение 14).

В сентябре – декабре Андрей Дмитриевич участвует в работе МГД и общественного объединения “Московская трибуна”.

В октябре – ноябре Андрей Дмитриевич как народный депутат СССР активно участвовал в работе 2-й сессии Верховного Совета (выступал 2, 9, 10, 16, 17, 18, 23, 24 октября и 13, 14, 15, 23, 28 ноября), хотя и не был его членом.

19 октября Андрей Дмитриевич обратился в ООН с письмом о положении курдов.

С 25 октября по 8 ноября – поездка в Японию на Форум нобелевских лауреатов. Присуждение почетной степени доктора в университете Кэйо-Гидзюку.

17 ноября – встреча в МГУ со студентами во время Всесоюзного студенческого форума (эта встреча официальной программой не предусматривалась и состоялась по просьбе студентов).

27 ноября – первое заседание Конституционной комиссии; Андрей Дмитриевич передал свой проект (приложение 31) председателю Комиссии М.С.Горбачеву (его проект был единственным).

29 ноября – первое заседание Научного совета по космомикрофизике.

30 ноября на заседании Координационного совета МГД Андрей Дмитриевич выдвинул идею проведения 11 декабря, в день открытия II Съезда народных депутатов СССР, двухчасовой всеобщей политической предупредительной забастовки с требованием включить в повестку дня Съезда обсуждение законов о земле, собственности,

704

предприятии и обсуждение 6-й статьи Конституции СССР.

1 декабря Андрей Дмитриевич, В. А. Тихонов, Г. Х. Попов, А. Н. Мурашов и Ю. Н. Черниченко подписали соответствующее Обращение (дополнение 15; очень скоро Ю. Н. Черниченко свою подпись снял, а отсутствовавший 1 декабря Ю. Н. Афанасьев ее добавил).

8 декабря Андрей Дмитриевич выступил на похоронах С. В. Каллистратовой.

11 декабря во время проведения двухчасовой забастовки Андрей Дмитриевич выступил на митинге в ФИАНе. Затем – собрание депутатов от Академии наук, собрание депутатов-старейшин от Москвы и выступление в “Мемориале”.

12 декабря Андрей Дмитриевич выступил на Съезде.

13 декабря Андрей Дмитриевич закончил эпилог к книге “Воспоминания” и предисловие к книге “Горький, Москва, далее везде”.

14 декабря Андрей Дмитриевич дал интервью студии “Казахфильм” (впоследствии оно вошло в фильм “Полигон”), выступил на собрании МГД (приложение 30), составил набросок речи, с которой он собирался выступить на Съезде 15 декабря (приложение 32). Вечером умер.

Разумеется, это – всего лишь сухая и краткая хроника. Из письма Елены Георгиевны нам (когда она прочитала первоначальный проект этого дополнения): “Дополнение угнетает меня своей скудостью. Жизнь была загружена беспросветно, по 18 часов в сутки. Чего только стоило самому редактировать английский текст научной части “Воспоминаний”, кончать, а где и заново писать книгу! Он кончил ее в ночь с 13 на 14 декабря! Участие в заседании Совета по космомикрофизике? Да он же после смерти Зельдовича руководил этой микрофизикой в масштабе Академии и фактически все организовал по новой! А президиум и Координационный совет Межрегиональной? А устав “Мемориала” и его нерегистрация? А амнистия афганцам? Поиск адвокатов воркутинцам?”.

Е. Холмогорова

Ю. Шиханович

14. А. Сахаров. Лионская лекция (сентябрь 1989)

705

14

Лионская лекция¹

<...>В мае 1989 года в Париже проходила конференция по проблемам современной физики. Сахаров еще в начале года дал согласие на участие в ней. И физики решили, что 21 мая они будут праздновать его день рождения, – на этот раз в присутствии именинника. Но Сахаров стал депутатом. И задолго до съезда навалились всякие депутатские дела: поездка в Тбилиси, потом в дивизию им. Дзержинского. Работа в Московской депутатской группе. Поездка в Сыктывкар для участия в предвыборной кампании Револьта Пименова – единственный случай, когда Андрей Дмитриевич счел необходимым личное участие, а не ограничился, как во многих других случаях, отсылкой телеграммы поддержки. Ночью 19 мая он решил, что ехать во Францию (о науке уже не было речи, но и на свой день рождения) не имеет права, потому что надо участвовать во всех предсъездовских баталиях и особенно в совещании старейшин. Он, как и несколько других московских депутатов, наивно полагал тогда, что можно убедить это высокое собрание в необходимости изменить повестку дня съезда. И 21 мая вместо дня рождения и торта чуть ли не на 1000 человек, который ожидал в Париже, был митинг в Лужниках. И нежданная радость от последнего дня рождения, что мы были вечером вдвоем. Кто-то был увлечен митингом, другие полагали, что мы во Франции. Но я чувствовала себя неблагодарной и виноватой перед французами. Они так много помогали Сахарову, когда он был в Горьком. А много раньше именно в Париже был создан первый правозащитный комитет ученых, так получилось, что с моей подачи, через мою приятельницу Таню Матон, когда в сентябре 1972 года был


¹ Эта “лекция” А. Д. Сахарова была опубликована в № 21 журнала “Огонек” за 1991 год – к его 70-летию. Вступительную заметку Е. Г. Боннэр мы печатаем с сокращениями.

706

арестован математик Юрий Шиханович. И Андрей Дмитриевич обещал, что осенью он отдаст свой долг французским коллегам.

В сентябре в Лионе проходили ежегодный конгресс французского Физического общества и в университете Клода Бернара церемония присуждения звания доктора “гонорис кауза” академику Сахарову. Вечером 27 сентября Сахаров читал публичную лекцию “Наука и свобода”. Ирина Алексеевна Иловайская волновалась, что лекция у него не написана, а у нее нет текста для перевода, но Андрей сказал, что перед такой аудиторией можно говорить спокойно. После лекции был ужин а-ля фуршет. А ночью, возвратившись в гостиницу вместе с Ириной Алексеевной, мы ощутили невероятный голод. И пошли втроем искать по городу, где кормят в столь позднее время. Уже за столом, все еще переживая события дня, я сказала, что вообще-то содержание лекции не соответствует официальному названию и лучше бы ее назвать просто “Лионская лекция”. Андрей сказал, что я права. Но это название так и осталось между нами тремя. И на французском языке в сборнике, который вышел уже после 14 декабря 1989 года, она называется “Наука и свобода”.

Елена Боннэр

* * *

Здравствуйте! Через десять с небольшим лет закончится двадцатый век, и мы должны попытаться как-то оценить, как мы его будем называть, что в нем наиболее характерно. Конечно, на этот вопрос нет однозначного ответа.

Это был век двух мировых войн и множества так называемых “малых войн”, унесших множество жизней. Это был век многих вспышек невиданного в истории геноцида. Несколько недель тому назад я вместе с пятью тысячами своих соотечественников стоял у раскрытой могилы, в которой производилось перезахоронение жертв сталинского террора. Рядом стояли представители трех церквей, и они служили заупокойную молитву. Это были православные священники, священники иудейские и священники мусульманские. Потому что среди сотен, тысяч безвинных жертв, которые там похоронены, были представители всех наций, всех религий.

И все-таки, когда мы думаем о двадцатом веке, есть одна характеристика, которая для меня кажется невероятно, необычайно важной: ХХ век – это век науки, ее величайшего рывка вперед. Развитие науки в ХХ веке проявило с огромной силой ее три основные цели, три основные особенности.

Это наука ради науки, ради познания. Наука как самоцель, отражение

707

великого стремления человеческого разума к познанию. Это одна из тех областей человеческой деятельности, которая оправдывает само существование человека на земле.

Вторая цель науки – это ее практическое значение. Мы знаем, что именно в ХХ веке материальное производство стало основываться на науке гораздо в большей степени, чем когда бы то ни было. И в том, что мы производим, в нашем совокупном продукте значительную, может быть бЧльшую, часть составляют результаты науки. Это мы подразумеваем, когда говорим, что наука стала материальной производительной силой.

И, наконец, третья цель науки – некое единство, цементирующее человечество. Эти все три цели, все три особенности тесно переплетены между собой.

Наш обезьяноподобный предок, вероятно, был очень любопытным существом. Он отворачивал, поднимал камушки, которые лежали у него под ногами; он это делал по инстинкту любопытства, но то и дело находил под камушками червячков и жучков, служивших ему пищей. Из любопытства выросла фундаментальная наука. Она по-прежнему приносит нам плоды практические, часто неожиданные для нас.

Наука основывается на единых законах, единых понятиях, и в этом основа ее интернациональности. И хотя, как все живое, наука тоже противоречива в своих последствиях, но все-таки именно это объединяющее значение науки является главным. И именно общие законы природы и общества – те, которые даются фундаментальной наукой, – являются наиболее универсальными; значит, они больше всего должны нас сближать.

Что произошло в фундаментальной науке?

На грани века представлялось, что основные законы физики уже установлены, остается только их как-то математически применять, и только небольшие облачка были на этом, казалось бы, ясном горизонте. Но мы теперь знаем, что из этих облачков выросли революционные изменения в фундаментальной науке о природе. Мы поняли, что та картина мира, которая восходит к Галилею и Ньютону, это только поверхностная часть реальности. А более фундаментальные законы гораздо абстрактней и глубже по своей природе и в то же время отличаются великолепной математической простотой. Эйнштейн не верил, что Бог играет в кости, но теперь мы, большинство физиков, уверены, что на самом деле законы природы носят вероятностный характер. Причем не просто потому, что мы не точно что-то знаем о природе или не точно умеем подсчитать, а потому, что эта вероятностная трактовка заложена в самой природе вещей.

Мы теперь знаем, что пространство и время объединены в единую геометрическую структуру. Это один из первых прорывов

708

в новую физику, связанный с именами таких ученых, как Лоренц, Пуанкаре, Эйнштейн, и многих других. Но Эйнштейн, и это не случайно, стал как бы воплощением духа и новой физики, и нового отношения физики к обществу. У Эйнштейна в его высказываниях, в его письмах очень часто встречается такая параллель: Бог – природа. Это отражение его мышления и мышления очень многих людей науки. В период Возрождения, в ХVIII, в ХIХ веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение – слово “убеждение” тут, наверно, неправильно) – существования в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо. И это ощущение, может быть, больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в ХХ веке.

Мы поняли, что мир гораздо более грандиозен, чем мы об этом могли думать, гораздо более разнообразен, и он не есть что-то статическое, он развивается во времени. Даже Эйнштейн не сразу признал возможность того, что Вселенная как целое – это динамическая система, которая развивается во времени; ему казалось, что это противоречит закону сохранения энергии. Но на самом деле закон сохранения энергии в применении ко Вселенной как к целому просто теряет свой смысл, и мы должны думать в других категориях.

С уравнениями общей теории относительности, созданной Эйнштейном, и с наблюдениями астрономов согласуется только теория расширяющейся Вселенной. Эта картина поставила нас перед двумя гигантской важности вопросами: что было вначале и куда мы движемся, каков у нас прогноз. Ни на один из этих вопросов сейчас исчерпывающего ответа нет. Но сама их постановка – это проявление нового, космического, космологического мышления, которое ставит наше человеческое сознание один на один с космосом, со Вселенной.

Когда-то Кант говорил, что есть два чуда: звездное небо над нами и чувство нравственного императива внутри нас. Сейчас мы повторяем то же самое, но только звездное небо перестало быть тем статическим собранием светящихся точек, как это было во времена Канта. Теперь мы имеем грандиозную картину мироздания, не познанного нами до конца, но видим, что оно гораздо больше и сложнее, чем мы могли когда-то представить. Но в нашем познании

709

мира произошли и другие прорывы за эти полные научных событий десятилетия. Теперь мы считаем очень правдоподобным, что наше пространство имеет не три измерения, как учили нас в учебниках геометрии, а значительно больше. Эти дополнительные измерения замкнуты друг на друга в очень маленьком масштабе, но они существуют, и именно они определяют основные законы природы. Сложная геометрическая структура этого замкнутого на себя дополнительного пространства и симметрия этих структур определяют симметрию законов физики элементарных частиц. Мы считаем возможным, что в нашем мире наряду с теми телами, которые взаимодействуют с нами электромагнитными и ядерными силами, есть и другая материя, которая взаимодействует с нами только гравитационно. Это так называемый “зеркальный мир”. Кроме этого, мы считаем почти несомненным, что большая часть обычного мира, нашего мира, тоже сосредоточена в невидимой для нас форме скрытой массы. Мы сейчас рассматриваем такую фантастическую возможность, что области, разделенные друг от друга миллиардами световых лет, имеют одновременно связь между собою при помощи дополнительных параллельных ходов, называемых часто “кротовыми норами”, то есть мы не исключаем, что возможно чудо – мгновенный переход из одной области пространства в другую, почти мгновенный, за короткое время, причем в этом новом месте мы появимся совершенно неожиданно или, наоборот, кто-то появится рядом с нами совершенно неожиданно.

Я говорю об этом, чтобы было понятно, какие потрясающие проблемы обсуждаются на грани науки; может быть, многое из того, что я сказал, особенно относительно “кротовых нор”, и есть заблуждение, но просто это показывает ту смелость мысли физиков и астрофизиков, то любопытство переворачивания камушков, которые характерны для современной науки.

В нашем же столетии создание новых средств исследования, в особенности электронного микроскопа и методов химического и биохимического анализа, совершило переворот в познании основ жизни. Мы необычайно много узнали о биохимических механизмах жизни и наследственности. Одновременно мы поняли, что мы еще больше не знаем, чем знаем. Мы поняли, что жизнь – это наиболее сложное отражение возможностей природы. И для того чтобы познать эти процессы в их неизмеримой сложности, нам нужны новые методы исследования, новые методы анализа того, что происходит. Но одновременно с этими новыми проблемами возникли новые средства исследования, и среди них на первое место надо поставить развитие электронной вычислительной техники. Здесь мы уже имеем мост, один из бесчисленных мостов, возникших в нашем столетии между фундаментальной наукой и наукой прикладной.

710

Развитие биологии и генетики, общее развитие науки о жизни сделало возможным зеленую революцию. И хотя проблема снабжения людей продовольствием продолжает нас волновать, но мы видим, что возможности тут колоссальные и препятствием на самом деле являются социальные, экономические причины, неравномерность экономического и культурного развития на нашей планете.

Прикладная наука совершила колоссальный переворот в медицине, в здравоохранении, в создании новых гигиенических условий жизни на земле. Воплощением этого и как бы символом, отражающим в себе все, явились открытие антибиотиков и победа над инфекционными болезнями. Так же, как с зеленой революцией, эта победа неполна. По-прежнему миллионы людей умирают от инфекционных болезней, но мы теперь уже понимаем, что это враг побежденный, ведущий арьергардные бои.

Центральным в техническом прогрессе является энергетика, и вот здесь наука тоже дала колоссальный прорыв в будущее. Для того чтобы этот прогресс был реализован, еще предстоит пройти большой путь, но положено начало, и это чрезвычайно важно, потому что мы знаем, что существует прямая зависимость между затратой энергии на каждого человека и продолжительностью человеческой жизни.

И когда говоришь и думаешь о практической прикладной науке, то понимаешь, что человечество не может отказаться от этого движения, не может отказаться от прогресса. Развитие человечества возможно только поступательное, никакое возвращение к прежнему, примитивному, натуральному хозяйству невозможно. И мы должны думать о том, чтобы прогресс шел так, чтобы его негативные стороны не могли оказаться превалирующими. Чтобы прогресс не угрожал человечеству! Это, в первую очередь, вопрос о том, чтобы прогресс не был использован для самоуничтожения человечества в великой, всеобщей войне. Одновременно это также преодоление гигантской экологической опасности, угрожающей человечеству. И решение, полное решение этих проблем получить очень трудно, тут не может быть окончательных и простых рецептов. Но одно представляется несомненным: разделение человечества на два противостоящих лагеря – это главный источник опасности, превращающий глобальные проблемы в непосредственную угрозу существованию человечества. Этот наиболее опасный раздел исторически идет по линии противостояния социалистической и капиталистической систем. И я убежден, что только сближение этих систем, прекращение их противостояния – это кардинальное решение глобальных проблем человечества.

И наконец, третья функция науки – наука как объединяющая сила. Наука более объективна, чем искусство, менее связана с амбициями,

711

чем спорт. И хотя и в науке мы часто встречаемся с негативными человеческими проявлениями, но все-таки они в ней, мне кажется, должны быть менее опасны, чем в других областях человеческой деятельности. И уже сейчас в современном мире мы видим эту интегрирующую функцию науки. Даже в такой маленькой точке, как наша личная судьба, это проявилось. Но еще важнее, в миллион, миллиард раз важнее беспристрастное, трезвое и дружественное внимание людей, в том числе людей науки, к тому, что происходит во всем мире.

Сейчас наша страна переживает критический период своей истории. Начавшийся несколько лет тому назад процесс достиг такого момента, когда люди, понявшие всю глубину кризиса своей страны, спрашивают себя и спрашивают власти: когда за словами последуют дела? Мы поняли, что за 70 лет наше общество показало свою экономическую несостоятельность, неспособность к истинному прогрессу, в том числе к техническому. Его экономическая система, созданная сталинизмом, на самом деле и есть сталинизм сегодня. Это неограниченная власть партийно-государственных монополий, воплощенная в двух параллельных структурах – структуре ведомств и разветвленной структуре партийного руководства. Эта система ответственна за бессмысленные зигзаги экономического развития, которые сопровождаются разрушением гигантских материальных ценностей. Одновременно она ответственна за разрушение экологии страны, которое носит невиданный, трагический характер. Она ответственна за самый большой в мире уровень эксплуатации рабочей силы государственным капитализмом. Тут есть простая количественная характеристика: доля национального совокупного продукта, идущего на оплату рабочей силы. Эта доля в нашей стране составляет около 35%, то есть примерно вдвое меньше, чем во всех развитых странах. Я не говорю об отсталости всех социальных структур – это теперь уже широко известно в СССР и, я думаю, известно в какой-то мере на Западе, – таких, как здравоохранение, образование и другие.

Наша страна стоит перед исторической задачей построения общества, в котором сочетаются экономическая эффективность и социальная справедливость. Сейчас у нас нет ни того, ни другого. От этого зависит судьба нашего народа, но одновременно зависит и то, чтобы мы перестали представлять угрозу всему миру.

Одновременно с процессами в нашем мире происходят грандиозные процессы в других странах, таких, как Китай, в развивающихся странах. Расправа над студентами в июне этого года – рубеж в истории Китая, когда его развитие по пути демократии и преобразований остановилось. Никакие прагматические соображения не могут оправдать то, что произошло в Китае.

Совершенно так же никакие временные прагматические соображения

712

или соображения узконациональные не могут оправдать соглашательской политики по отношению к Советскому Союзу. Все взаимодействие Запада с СССР, с Китаем и с другими социалистическими странами, где идет борьба за выбор правильного пути, должно строиться из одного только принципа – помогать движению к плюрализму и не давать возможности консервации застоя, укреплению сил сталинизма. Я говорю об этом в общей форме, конкретизация всегда сложна, и она требует индивидуального, конкретного рассмотрения, но общий принцип мне представляется несомненным, и именно из него надо исходить.

Во всем этом мировом комплексе вопросов роль науки, роль ученых совершенно исключительна. И, находясь в научной аудитории, испытываешь чувство оптимизма. Потому что чувствуешь, что находишься среди друзей, среди людей, которым небезразлично то, что происходит за пределами их специальности, и то, что они с помощью своей специальности могут сделать для общего блага. И если говорить о нашей стране, то это – способствовать плюралистическому развитию, а плюралистическое развитие – это часть того процесса конвергенции, которую я рассматриваю как кардинальную дорогу развития человечества. И я на этом кончаю и хочу вам сказать: спасибо за внимание!

15. Обращение группы депутатов о предупредительной забастовке (декабрь 1989)

713

15

Обращение
группы народных депутатов СССР¹

Дорогие соотечественники!

Перестройка в нашей стране встречает организованное сопротивление.

Откладывается принятие основных экономических законов о собственности, о предприятиях и важнейшего Закона о земле, который дал бы наконец крестьянину возможность быть хозяином. Верховный Совет не включил в повестку дня Съезда обсуждение статьи 6 Конституции СССР.

Если не будет принят Закон о земле, пропадет еще один сельскохозяйственный год. Если не будут приняты законы о собственности и предприятии, по-прежнему министерства и ведомства будут командовать и разорять страну. Если статья 6 не будет изъята из Конституции, кризис доверия к руководству государства и партии будет нарастать.

Мы призываем всех трудящихся страны – рабочих, крестьян, интеллигенцию, учащихся – выразить свою волю и провести 11 декабря 1989 года с 10 до 12 часов по московскому времени ВСЕОБЩУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬНУЮ ЗАБАСТОВКУ с требованием включить в повестку дня II Съезда народных депутатов СССР обсуждение законов о земле, собственности, предприятии и 6-й статьи Конституции.


¹ Печатается по [8].

714

Создавайте на предприятиях и в учреждениях, колхозах и совхозах, учебных заведениях комитеты по проведению этой забастовки!

СОБСТВЕННОСТЬ – НАРОДУ!

ЗЕМЛЯ – КРЕСТЬЯНАМ!

ЗАВОДЫ – РАБОЧИМ!

ВСЯ ВЛАСТЬ – СОВЕТАМ!

Сахаров А. Д.
Тихонов В. А.
Попов Г. Х.
Мурашев А. Н.
Афанасьев Ю. Н.


Москва
1 декабря 1989 г.

16. Е. Боннэр. Из воспоминаний

715

16

Из воспоминаний¹

<...>В новые времена Андрей Дмитриевич был очень обеспокоен теми поправками, которые были внесены в Конституцию перед выборами 1989 года. Он считал опасным, что это делается старым Верховным Советом, выбранным еще при Брежневе, и недопустимым частичное изменение Конституции в угоду моменту, когда поправки носят сиюминутное, прикладное значение. И еще до выборов несколько раз говорил, что перестройку надо начинать с головы, а не с хвоста. Головой в этом контексте он считал Конституцию и новый Союзный Договор. На Первом съезде он высказал ту же мысль в другой форме: мы начали строить наш общий дом с крыши (кажется, так. – Е. Б.).

А. Д. несколько раз говорил мне, что хотел бы работать в Комитете конституционного надзора, который считал чрезвычайно важным, а пост его председателя, возможно, самым ответственным в стране и требующим от того, кто его будет занимать, абсолютной внутренней свободы и абсолютной честности. В дни Первого съезда я (как вся страна) сидела перед экраном телевизора. В перерыве бежала к машине, ехала к собору Василия Блаженного за Андреем, чтобы везти его обедать в гостиницу “Россия”. Следить за тем, что происходит в Кремле, и готовить обед я не успевала, а без меня Андрей ни разу, кажется, не поел в буфете Дворца Съездов. Когда он стал членом Конституционной комиссии, мне показалось, что он доволен этим избранием. За обедом я спросила, понимает ли он, что большинство Съезда считает Конституцию незначительным фактором нашей жизни и надеется, что и впредь, сколь бы часто ни повторялось слово “перестройка”, Конституция так и останется словами, напечатанными на более хорошей бумаге, чем газеты. И потому его выбрали безо всяких трений.


¹ Фрагмент воспоминаний Елены Георгиевны Боннэр о том, как Андрей Дмитриевич Сахаров писал свой проект Конституции, мы печатаем по [9].

716

Он посмотрел на меня укоризненно, но не возражал. А через минуту сказал так, как будто он будет это делать уже сейчас, сразу после обеда: “Но я все равно ее напишу”. Это-то я знала и без его слов. Еще не было дела, которое он бы брал на себя, а потом не делал.

После окончания Съезда, 15 июня, мы улетали в Европу. Поездка предстояла громоздкая. Меньше чем за месяц – Голландия, Великобритания, Норвегия, Швейцария, Италия и снова Швейцария. Потом США – три недели в гостях у детей, Стенфорд и Сан-Франциско. Очень много выступлений общественного характера, принятие почетных степеней, выступление на Пагуошской конференции, научные встречи и семинары. Везде давно ждали Сахарова друзья, коллеги, государственные и общественные деятели, люди. Андрей не давал окончательного согласия на поездку, пока не узнал у А. И. Лукьянова, что заседания Конституционной комиссии до сентября не будет. Только после этого разрешил мне отвечать согласием на непрерывные международные телефонные звонки. Но еще долго нервничал, что такое важное дело, как Конституция, откладывается в долгий ящик, что это – преступление перед страной.

Маленькое отступление. Вчера, 27 февраля [1990 г.], на заседании Верховного Совета один из депутатов упрекнул своих коллег за то, что они ездят по заграницам за их (других делегатов) счет. Этим замечанием и вызвано мое отступление. Мы много ездили в последний год жизни Андрея Дмитриевича вдвоем, один раз он ездил без меня, дважды – я без него. Но мы на “казенный” счет не ездили ни разу и даже ни разу не меняли наш легкий рубль на тяжелую валюту. Андрея Дмитриевича в столь многом упрекали товарищи народные депутаты, что я решила предупредить еще один упрек.

За эту поездку Андрей Дмитриевич решил написать книгу о времени после возвращения из Горького до Первого съезда включительно и “Конституцию Союза Советских Республик Европы и Азии”. И написал. Так он работал. Исповедуя два принципа – “Любое задуманное дело должно быть сделано” и “Никто никому ничего не должен”. Много высоких слов говорилось о Сахарове при жизни: в иные времена шепотом, потом громко, а уж после смерти – не перечесть. Но никто ни разу не сказал слово “работник”. Может, самое емкое, вмещающее все другие высокие слова. И я рада, что оно досталось мне – свидетелю того, как он работал. Всегда. Везде.

Стоял жаркий влажный июль. После завтрака Андрей во дворике в тени писал книгу. Стопка чистых листов, которую он выносил

717

с собой из дома и клал справа от себя, постепенно перемещалась налево и росла. За срок чуть больше месяца получилась книга – почти 300 страниц. Мы поздно обедали. Андрей отдыхал час, иногда полтора. Немного гуляли. Поздний вечер и часть ночи были временем Конституции. Такой распорядок нарушился только раз, когда он отдал день Пагуошской конференции, проходившей в Кембридже. Наши передвижения ограничивались тем, что мы еженедельно переезжали из дома моей дочери в дом к сыну и обратно, для симметрии, чтобы быть в равной мере гостями обеих семей. В связи с Конституцией Андрей что-то читал, но часто откладывал книгу, ссылаясь на то, что Игорь Евгеньевич Тамм утверждал: юриспруденция и философия – не науки. А потом говорил: чтобы написать Конституцию, надо иметь за плечами жизнь, в голове немного здравого смысла, обязательно уважать тех, для кого она пишется, и уважать самого себя. Пару раз он говорил по телефону с известным американским адвокатом – специалистом по конституционному праву. Собирался с ним встретиться, но не получилось по такой славной причине, что у того была свадьба и свадебное путешествие.

Книгу Андрей кончил до нашей поездки в Калифорнию, где мы выступали на конференции по правам человека, а потом Андрей несколько дней общался с физиками в Стенфорде. Там у нас был, несмотря на занятые дни, долгий уик-энд, и вместо работы по ночам мы устраивали прогулки далеко за полночь, так что однажды даже заблудились после посещения ночного ресторанчика в соседнем городке. И пришлось обратиться за помощью к молодой “полис-леди”, которая вызвала нам такси.

На пути в Москву мы шесть дней гостили у друзей на юге Франции. У меня был полный отдых, а Андрей говорил, что он отдыхает с Конституцией. Работал по четыре-пять часов за столом в саду. За ужином в канун нашего отлета он сказал, что кончил писать Конституцию. Сказал с грустью. Наступила ночь – темная, южная. И неожиданно у линии горизонта появилась светлая полоса, она росла, высилась, рыжела. Потом тишину пронзил шум машин и пронзительный, какой-то военный, вой сирен. Лесной пожар. Мы видели его впервые. Красиво. Но так тревожно, что никакой красоты не надо и бессонная ночь обеспечена. Утром 28 августа Андрей положил в чемодан два своих больших блокнота. Потом передумал и переложил их в сумку, которую мы всегда брали с собой. В кабине самолета он раскрыл один из них, полистал. Убрал на место. И, притулившись ко мне, сказал-спросил: “Тебе не кажется странным, что я кончил Конституцию, и потом этот пожар – в один день?”

Дома, в редкие свободные от московской текучки вечера, он возвращался к работе над Конституцией. Только в двухнедельной

718

поездке по Японии расстался с ней, а по возвращении снова стал что-то править. И называл это доводкой. Он очень волновался, что Конституционная комиссия до ноября не начала работу.

Я не была в Москве десять дней. Андрей встречал меня в Шереметьеве 29 ноября и сразу сказал, что 27-го наконец-то было первое заседание комиссии, что его проект был единственным, и он передал его М. С. Горбачеву с просьбой опубликовать и провести обсуждение. Сказал, что в материалах к заседанию комиссии есть много предложений, которые не расходятся с его, но, к сожалению, отсутствует концептуальный взгляд и удручают предложения по преамбуле, в которых преобладает старая терминология, скрывающая еще более старое мышление. Позже дома я прочла все эти материалы. Они и сейчас передо мной. В синей папочке вместе с текстами Конституции Сахарова. В этой папке их три, два из них идентичны. Мы не знаем, какой вариант был передан М. С. Горбачеву. Но я согласна с Леонидом Баткиным и Эрнстом Орловским, что последним является тот, который опубликован в Прибалтике и в московском журнале “Горизонт”.

В последнем телефонном разговоре – в четверг 14 декабря в восемь часов вечера – Андрей Дмитриевич сказал, что он еще поработает над текстом Конституции в конце недели и отдаст окончательный текст в воскресенье вечером. После этого он сказал мне, что хочет что-то сократить в статье о функциях Президиума и в каком-то другом месте. Но я не запомнила. А через час Андрея Дмитриевича не стало. Это так странно, так не в его характере, чтобы он не закончил какую-то работу. Вот книгу завершил. Еще утром в тот день положил мне на стол листы с последней правкой и вечером, уходя отдохнуть, сказал, чтобы я разбудила его в половине одиннадцатого – будем работать. А на Конституцию ему не хватило трех дней.

17. М. Левин. Прогулки с Пушкиным

719

17

Прогулки с Пушкиным¹

I

До войны физфак был куда меньше, чем теперь, и к началу второго семестра мы все, поступившие в 1938 г., более или менее перезнакомились друг с другом. А тут еще начал работать физический кружок нашего курса, куда ходили человек 20–25. В их числе и Андрей Сахаров, который сразу выделился неумением ясно и доходчиво излагать свои соображения. Его рефераты никогда не сводились к пересказу рекомендованной литературы и по форме напоминали крупноблочную конструкцию, причем в логических связях между отдельными блоками были опущены промежуточные доказательства. Он в них не нуждался, но слушателям от этого не было легче. Один из таких рефератов (об оптической теореме Клаузиуса) был настолько глубок и темен, что руководителю нашего кружка – С. Г. Калашникову – пришлось потом переизлагать весь материал заново.

Мне кажется, что Андрей искренне и простодушно не осознавал этой своей особенности довольно долго. На учебных отметках она практически не отражалась, ибо глубина и обстоятельность его знаний все равно выпирали наружу. Но зато из-за нее он абсолютно не котировался у наших девочек во время предэкзаменационной горячки, когда другие мальчики вовсю натаскивали своих однокурсниц. Правда, был особый случай. Одна из наших девочек по уши влюбилась в молодого доцента-математика. Ей было мало его лекций и семинарских занятий и она стала ходить на предусмотренные учебным регламентом еженедельные консультации, которые, естественно (в середине семестра!), никем не посещались. Загодя она разживалась “умными вопросами”, и, когда подошла очередь Андрея, он придумал ей такой тонкий и нетривиальный


¹ Воспоминания М. Левина об Андрее Дмитриевиче мы печатаем по сборнику “Михаил Львович Левин. Жизнь. Воспоминания. Творчество” (Нижний Новгород: Институт прикладной физики РАН, 1995).

720

вопрос, что консультация, вместо обычных 15–20 минут, растянулась – на радость нашей Кате – часа на полтора.

Сам Андрей вгрызался в науку (физику и математику) с необычайным упорством, копал глубоко, всегда стремясь дойти до дна, а все узнанное отлагалось в нем прочно и надолго[i].

На втором курсе я делал в кружке доклад о “цепочке Лагранжа” – бесконечной эквидистантной веренице упруго связанных точечных масс. Почти год спустя на лекции по “урматфизу” нас бегло познакомили со специальными функциями. И дня через два Андрей с тетрадочным листком в руке подошел ко мне:

– Смотри, если в уравнениях для цепочки Лагранжа

xn = s2(xn+1 + xn–1 – 2xn)

перейти к новым переменным

z2n+1 = s(xn – xn+1), z2n = xn

то все zk – четные и нечетные – будут удовлетворять одному и тому же уравнению

zk = s(zk–1 – zk+1),

совпадающему с формулой для производной функции Бесселя. Ты тогда рассматривал только гармонические по времени колебания. А с помощью бесселевых функций можно, выходит, решить и начальную задачу для цепочки Лагранжа.

Сейчас я, конечно, помню плохо, что рассказывалось на кружке, но он сыграл определяющую роль в наших отношениях с Андреем. Дело в том, что мы учились в разных группах и в обычные дни мало пересекались. А кружок начинался ближе к вечеру, и после окончания заседания все расходились по домам. Андрей и я жили неподалеку друг от друга (он – в Гранатном переулке, я – у Никитских ворот), так что нередко шли вместе пешком от Моховой до “Тимирязева”, иногда прихватывая бульвар или кусок Спиридоньевки. И довольно скоро в тогдашних наших разговорах прорезалась тема, линия которой пунктирно протянулась на пятьдесят лет.

Началась эта линия так.

С. Г. Калашников, опытный педагог, предложил перечень докладов, имевший целью углубление и расширение лекционного курса. Нам же хотелось поскорее ворваться в новую физику – теорию относительности и квантовую механику. Калашников, ссылаясь на Эренфеста, втолковывал нам, что и Эйнштейн, и Бор любили и до тонкостей знали классическую физику и именно поэтому осознали вынужденную необходимость отказаться от нее. Понимание


[i] Два следующих абзаца взяты из верстки данного очерка, переданной нам Б. Л. Альтшулером и подготовленной для сборника “Он между нами жил ...Воспоминания о Сахарове” (М.: Практика, 1996), который вскоре должен выйти в свет.

721

новой физики не сводится к правилам и формулам, ее надо выстрадать и пережить, как говорил Ландау. Ворча про себя, мы покорились. По дороге домой Андрей сказал:

– Сергей Григорьевич прав. Не надо уподобляться Сальери.

– При чем тут Сальери?

– Вспомни:

... Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я все, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?

Нельзя бросать, а потом бодро и безропотно следовать. Разрыв со старым должен быть мучительным.

Не будь этого случая, Пушкин все равно возник бы в наших разговорах. Еще не сошла на нет огромная волна пушкинского юбилея 1937 г. Печатался по кускам роман Тынянова, переиздавали Вересаева, шел спектакль, в котором Пушкин говорил стихами Андрея Глобы; в другом спектакле пушкинский текст был подправлен Луговским. Зощенко написал шестую повесть Белкина “Талисман”. Все это занимало нас. В сборнике стихов, сочиненных учениками Антокольского, Андрей напоролся на обращение:

Ты долго ждал, чтоб сделаться счастливым...
Теперь сосредоточенны, тихи,
Районные партийные активы
До ночи слушают твои стихи.

Четверть века спустя он вспомнил это четверостишие:

– Драгоценное свидетельство современника, как сказал бы Пушкин. А ведь действительно в тот страшный год всюду проходили и такие активы. Единственные в своем роде – после них все участники расходились по домам.

В другом стихотворении описывалось, как Наталья Николаевна укатила во дворец на бал, а Пушкин остался дома поработать. Но ему не пишется, одолевают ревнивые мысли:

Сейчас идешь ты, снегу белей,
Гостиною голубой.
И светская стая лихих кобелей
Смыкается за тобой.

722

– Боже мой! – воскликнул Андрей. – Как мог Антокольский включить такое? И неужели он не знает, что жена камер-юнкера не могла быть на придворном балу без мужа?

Сам Андрей в свои 18 лет это хорошо знал. Он не просто читал и перечитывал Пушкина – он как-то изнутри вжился в то время. Много лет спустя он сказал мне, что кусок русской истории от Павла I и до “души моей” Павла Вяземского¹ существует для него в лицах. Но и 18-й век Андрей знал очень хорошо. Когда в 1940 г. МГУ получил новое имя (мы поступали в “имени М. Н. Покровского”), Андрей сказал сразу, что основателем и куратором университета был граф И. И. Шувалов, хотя первоначальная идея шла, конечно, от Ломоносова.

Тогдашние суждения Андрея о Пушкине запомнились мне своей независимостью и нестандартностью. Он, например, категорически не соглашался с расширительным толкованием строк

И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа

вырванных из реального контекста стихотворения, написанного в 1818 г. Эти две строки перекочевывали из одной юбилейной публикации в другую, а в наше время вошли уже в названия статей и книг, не говоря о миллионах школьных сочинений. Почему Пушкин, гордящийся 600-летним дворянством и столь щепетильный в вопросах чести, декларирует свою неподкупность? Откуда у 19-летнего юноши самоуверенная претензия быть эхом народа? На самом деле все объясняется просто. Стихотворение было написано в честь императрицы Елисаветы Алексеевны. Произведения подобного жанра обычно вознаграждались (скажем, табакерками с алмазами). Поэтому Пушкин сразу отметает такое оскорбительное предположение. Любовь народа к царствующим особам было общим местом мировоззрения того времени, и эту народную традицию отражает (эхо!) голос ни на что не претендующего молодого поэта. И нечего притягивать сюда замыслы будущих декабристов отдать Елисавете трон ее мужа.

Точно так же Андрей относился к рассуждениям о том, что заключительная ремарка “Бориса Годунова” передает навеянный сочинениями декабристов взгляд Пушкина на глубинные совесть и нравственные устои народа. В законченном накануне восстания и принятом с восторгом в Москве 26-года “Борисе” народ не безмолвствовал, а кричал: “Да здравствует царь Дмитрий Иванович!”.


¹ “душа моя” – слова из шуточного обращения Пушкина к маленькому сыну П. А. Вяземского “Душа моя, Павел, Держись моих правил...”.

(Подстрочные примечания здесь и далее принадлежат автору.)

723

Такими были тогда взгляды Пушкина, и к такому финалу вели законы трагедии, которым он учился у “гениального мужичка” Шекспира¹. А безмолвствие появилось лишь в беловой рукописи 30-года, представленной цензору.

Кстати, много лет спустя по случаю очередного некруглого юбилея в газете напечатали “Слово о Пушкине”, произнесенное одним из литературных генералов. И там были слова о народном осуждении убийства детей Бориса. Андрей засек этот ляп и с горечью сказал:

– Ну ладно, он может и не знать, что Ксения досталась на потеху Самозванцу. Но почему он не дал себе труда прочитать пушкинские тексты, мыслями о которых он счел нужным поделиться?

В “Юбилейном” Маяковского, которое тогда было у всех на слуху, Андрей с ехидством отметил, что предрекаемая Дантесу участь никак не связана с убийством Пушкина, а опирается только на происхождение (Ваши кто родители?) и занятия до 17-го года. По этим правилам отбора и Пушкина с Лермонтовым мы тоже “только бы и видели”. И тут он вдруг добавил, что мальчиком долго не мог преодолеть барьер имени, начиная и бросая читать “Графа Монте-Кристо”².

Неожиданной для меня оказалась его неприязнь, переходящая в ненависть, к Данзасу. Как тот мог допустить?! Бывшие в то время в ходу объяснения и оправдания – доверие Пушкина, нехватка времени, дворянские понятия о дуэльной чести – Андрей отметал с порога:

– Иван Пущин был человек чести, а он уверенно писал, что не допустил бы дуэли. И особого ума тут не требуется. На Черной речке лежал глубокий снег. Данзас должен был подать Пушкину заряженный пистолет со взведенным курком. И тут он мог оступиться, падая “нечаянно” спустить курок и ранить самого себя (в ляжку, а не в бок!). При кровоточащем секунданте дуэли быть не может, д’Аршиак бы не согласился. Поединок откладывается, потом друзья успевают вмешаться³...

Пожалуй, стоит упомянуть еще об одном литературном событии того времени. В школе мы проходили “Сказки” Салтыкова-Щедрина и “Пошехонскую старину”. Сверх того читали, конечно,


¹ гениальный мужичок” – слова Пушкина о Шекспире, записанные Ксенофонтом Полевым.

² Настоящее имя героя романа А. Дюма “Граф Монте-Кристо” – Эдмон Дантес.

³ “Объектовские” люди всегда отмечали редкое сочетание в Сахарове таланта физика-теоретика с гениальностью инженера-конструктора. Программа действия для Данзаса свидетельствует, что конструктивные решения были свойственны Андрею задолго до “объекта”.

724

“Помпадуров” и “Историю одного города”. Но вот где-то на третьем курсе наш однокурсник и мой близкий друг Кот Туманов открыл “Современную идиллию”. Читая ее каждый у себя дома, мы целую неделю обменивались в университете находками. Андрей гордился тем, что первым нашел в росписи расходов менялы Парамонова пятиалтынный “на памятник Пушкину” и больше тысячи “в квартал на потреотизм...”. Лет двадцать тому назад, уже во времена опалы, мы смотрели телевизионное выступление некоего седовласого ученого мужа, несшего высокопарную ахинею. Андрей, тщательно выговаривая фонемы, сказал:

– Сумлеваюсь, штоп сей старик наказание шпицрутенами выдержал, – и был доволен, когда я сразу подхватил:

– Фтом же сумлеваюсь.

Еще раз он вспомнил “Современную идиллию”, прочитав “Зияющие высоты” А. Зиновьева. К сожалению, сделанное им тогда тонкое замечание полностью может быть оценено только физиками. Он сказал, что “Зияющие высоты” обладают свойствами пластинки с голограммой и в этом (но не только в этом!) схожи с “Современной идиллией”. Кусок в 30–40 страниц обеих книг дает хоть и бледноватую, но полную картину замысла и средств автора, а дальнейшее чтение лишь делает эту картину более четкой и яркой.

Однокурсников Сахарова часто спрашивают о его общественно-политических взглядах довоенных времен. В моей памяти сохранились только две истории, имеющие к этому отношение.

Главный инженер МГУ подрядил студента нашего курса Стасика Попеля выкопать большую яму на заднем дворе, а когда работа была кончена, отказался заплатить обещанные деньги (уговор был устный), утверждая, что яма рылась в порядке общественной нагрузки. Долгое препирательство кончилось тем, что Стасик врезал ему по морде. После этого деньги были сразу отданы, но инженер накатал телегу в партком, напирая на политическую окраску и разрыв в связи поколений строителей коммунизма: комсомолец избил и ограбил члена ВКП(б). Дело разбиралось на факультетском комсомольском собрании. Вузком настаивал на исключении, после чего, разумеется, автоматом следовало отчисление из студентов. Старшекурсники и аспиранты, пережившие собрания 37-го года, поддерживали вузком. Мы же вовсю отбивали Стаса, казуистически доказывая, что была пощечина, а не мордобой. Андрей очень переживал эту историю и, сидя в коридоре (он не был комсомольцем), расспрашивал выходящих покурить о ходе судилища. Еще перед началом собрания он предупредил об уязвимости нашей линии защиты: отрыв яму, Стасик настолько заматерел, что пощечина по намерению вполне могла оказаться мордобоем в исполнении. Но все кончилось благополучно. Стасик отделался

725

строгачом с предупреждением, и больше всех радовался Андрей, поздравляя Кота Туманова и меня с тем, что нам удалось оттянуть часть наказания на себя (нам обоим влепили какой-то мелкий выговор за безобразное поведение на собрании).

... Летом 86-го года в первый час нашей встречи, когда мы укрывались от моросящего дождика под навесом почтового отделения в Щербинках и разговор был рваным и скачущим, Андрей засунул руку в карман моего плаща. Я крепко сжал его замерзшие пальцы и неожиданно для самого себя спросил:

– Что ты чувствовал после того, как врезал Яковлеву?

Андрей ответил коротко:

– Знаешь, я вспомнил Стасика Попеля.

В физпрактикуме работал ассистент Туровский, резко отличавшийся от своих коллег непонятной робостью. Если по коридору шла навстречу ему ватага студентов, Туровский прижимался к стене. Задачи практикума, даже явно сляпанные на халтуру, он всегда принимал с первого раза и всячески избегал и тени возможного конфликта со студентами. Кто-то из них однажды повел себя слишком нагло, вышла тягостная сцена, а потом Андрей со слов своего отца рассказал мне о тайне Туровского. Его родители были Троицкие, после революции эту поповскую фамилию поспешили сменить на “Троцкий”, а десять лет спустя с еще большей поспешностью ее переменили на нейтральную “Туровский”. И теперь он больше всего боится любых событий и обстоятельств, могущих потревожить в отделе кадров его личное дело, содержащее графу об изменении фамилии. По этой причине он, кажется, и не пытался защитить диссертацию.

– Только ты никому не говори об этом. Не дай бог оказаться камешком, породившим страшную лавину.

Я и не говорил все пятьдесят лет. Но теперь об этом можно рассказать.

В том, что наши разговоры происходили, как правило, на ходу, не было ничего удивительного. В довоенной Москве, с ее коммунальными квартирами, и товарищество, и долголетняя дружба завязывались и развивались во дворах и переулках. За три года студенческой жизни я всего несколько раз забегал на Гранатный взять или отдать книгу из домашней научной библиотеки отца Андрея, и из всего, сказанного мимоходом Дмитрием Ивановичем, запомнил только одно, поразившее меня сообщение: во двор моего дома, оказывается, выходили окна квартиры О. Н. Цубербиллер – составительницы знаменитого математического задачника! И Андрей тоже несколько раз заходил ко мне – у нас было довольно много книг о декабристах, в частности успевшие выйти до разгрома “школы

726

Покровского” первые тома Следственного дела... В сентябре 1968 г. Андрей попросил меня рассказать о Вадиме Делоне и Павле Литвинове, которых я знал с малолетства. Когда-то Вадим подарил мне тетрадочку своих стихов. В нее был вложен листок с текстом будущего знаменитого шлягера “Поручик Голицын”. С орфографией у Вадима всегда были расхождения, и Андрей сразу же споткнулся на “корнет Абаленский”. Потом сказал, что ведь некоторые декабристы, да и сам князь Оболенский в собственноручных ответах на вопросы Следственной комиссии тоже писали, кто – Аболенский, кто – Обаленский, а кто совсем, как у Вадима. А Бестужев-Рюмин вообще просил разрешения писать ответы по-французски. То был век богатырей, слабых в русской грамоте.

И вдруг он взял несколькими октавами выше:

– Знаешь, я ведь имел дело и с генералами, и с маршалом. Все они жидковаты в сравнении с Алексей Петровичем Ермоловым. В сношении с начальством застенчивы.

Андрею очень нравился этот ермоловский оборот и он не раз метил им своих коллег по Академии наук. Например, после появления знаменитой статьи 111 Уголовного кодекса[i].

В моем рассказе о студенческих годах Андрея Сахарова пропорции, конечно, не соблюдены. О физике и математике речь, разумеется, шла чаще, чем о Пушкине. Но разговоры о науке относились к ее учебно-методической стороне (за три года мы не дошли даже до классической электродинамики) и поэтому плохо удержались в памяти.

II

Война и судьба развели нас на пятнадцать лет. Встретились снова среди деревьев большого двора, окаймленного жилыми домами ЛИПАНа на 2-м Щукинском. Андрей быстро заметил, что мне мешает тактичное присутствие “секретаря”, и повел к себе домой знакомить с женой и дочками. Тут разговор пошел вольный, вольнее даже, чем в былые времена, но Андрей больше спрашивал, чем рассказывал сам. Сказал только:

– Теперь я и академик, и герой. Такой герой, что о мореплавателе не может быть и речи.

И действительно, за морем он побывал лишь три десятка лет спустя. А данный им обет молчания свято исполнял до последнего дня жизни. И все, что я знаю о подводной части научного айсберга “Сахаров”, имеет источником общефизический фон, начало которому положили слухи, возникшие сразу после академических выборов 1953 г.

Андрей сказал, правда, что все последние годы он по горло в


[i] Статья 111 (“Оскорбление или дискредитация государственных органов и общественных организаций”) была добавлена в закон СССР “Об уголовной ответственности за государственные преступления” указом Президиума Верховного Совета СССР 8 апреля 1989 г. (В тот же день она – под номером 741 – указом Президиума Верховного Совета РСФСР была внесена в Уголовный кодекс РСФСР.) В июне I съезд народных депутатов СССР отменил ее (см. стр. 434 второго тома).

727

неотложных текущих делах, так что нет ни времени, ни сил на чистую теоретическую физику. А там есть чем заняться. Обнаружив мое дремучее невежество (в Тюмени не было никаких физических журналов, кроме “Физика в школе” и разрозненных тетрадей УФН), он объяснил мне сложное и запутанное положение вещей, существовавшее тогда, то есть до знаменитой работы Ли и Янга. Уже в середине этого объяснения, происходившего за чайным столом, я внезапно осознал, что манера изложения Андрея не имеет ничего общего с той старой, довоенной. Все было логично, последовательно, систематично, без столь характерных для молодого Сахарова спонтанных скачков мысли. Я подивился вслух такой перемене.

– Жизнь заставила, – ответил Андрей. – Чтобы добиться того, что я хотел, надо было многое объяснить и нашему брату физику, и исполнителям всех мастей, и, может быть, самое трудное, генералам разных родов войск. Пришлось научиться.

– В Ульяновске он этому еще не научился, – вмешалась Клава. – Он ведь предложил мне руку и сердце не на словах, а в письменном виде. Не от робости или застенчивости, а чтобы я все правильно поняла. Может быть, я единственная женщина в России, которой во время войны сделали предложение совсем как в старинных романах!

Потом Андрей подробно расспрашивал о Тобольске и Ялуторовске – декабристских городах Тюменской области. И по-свежему, как будто только вчера об этом узнал, огорчился из-за пушкинского “неразлучные понятия жида и шпиона” в дневниковой записи о встрече с Кюхельбекером.

– Слава Богу, это писано им только для себя. Это подкорка той эпохи, а не его светлый ум! Да и слово “шпион” звучало тогда иначе. Как у Фенимора Купера.

На моей памяти Андрей неоднократно возвращался к “черному пятну” (его слова) в дневнике Пушкина. Последний раз во время анти-Синявской кампании, раздутой Шафаревичем:

– Игорь Ростиславович и его журнальные друзья и единомышленники давно не брали в руки Пушкина. А может быть, и вообще прочли только какой-нибудь однотомник. А то бы они не упустили возможности пойти с такого козыря.

Андрей был очень опечален деградацией И. Р. Шафаревича. Когда раскрылось авторство первоначально анонимной “Русофобии”, я сочинил ехидные стишки. Прочитав их, Андрей сказал:

– Тебе что, у тебя с ним шапочное знакомство. А мне обидно и противно... “Он между нами жил...”.

Публицистические страсти, в которых оба лагеря “пушкиноведов” размахивали как хоругвями каждый своим Пушкиным, вызывали у него грустную усмешку. Опять вырванные из реалий писем

728

1836 года цитаты. Одни повторяют “черт догадал меня родиться в России с душою и талантом”, не прочитавши начала предложения, говорящего о тяготах ремесла журналиста. Другие напирают на “Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество...”, забыв, что письмо Чаадаеву могло, по расчетам Пушкина, пройти через перлюстраторов, а может быть, даже – не дай Бог! – попасть в руки жандармов. Так что в нем многое не сказано. Но никто не вспомнил про письмо Вяземскому 1826 года, посланное незадолго до казни декабристов. А в нем: “Я, конечно, презираю Отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России?”

Сейчас передо мной томик Пушкина, а тогда Андрей наизусть проговаривал почти половину письма, вплоть до “удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай да умница”. И добавил, что это письмо ведь читали все, охочие до подробностей интимной биографии Пушкина: в нем конец так называемой “крепостной любви”. Или им остальное неинтересно?

А вот как читал пушкинский текст сам Сахаров. В конце 69-го года, когда Клавы уже не было в живых, я зашел к Андрею на Щукинский. При мне был недавно изданный том откомментированной пушкинской переписки 1834–1837 годов с закладкой на письме графу Толю, посланном за день до дуэли. Мои умствования, связанные с этим письмом, заинтересовали Андрея и он внимательно прочитал его. Потом стал листать страницы и вдруг спросил:

– А ты заметил, что все январские письма этого и предыдущих годов Пушкин датирует “январем” и только в письме к Толю стоит “генварь”? Я уверен, что в письме Толя, на которое отвечал Пушкин, тоже стоит “генварь”. Ведь генерал Толь учился русской орфографии у военных писарей!

Дома я заглянул в 16-й том Большого академического собрания, содержащего и письма к Пушкину. Толь действительно писал “генварь”, а в ответе Пушкина первоначальное “январь” переправлено на “генварь”. Андрей был очень доволен, когда я сообщил ему это по телефону. Мне кажется, что у него вообще был повышенный интерес к слову как к кирпичику мысли, к поворотам смысла, связанным с игрою слов. Он был в восторге от набоковской находки: старый анекдот о двойной опечатке в газетном описании коронации (корона-ворона-корова) может быть один к одному переведен на английский язык (crown-crow-cow). Как-то в разговоре на тему “может ли машина мыслить?” Андрей заметил, что она может острить методом отсечения. Например, в четверостишии Веры Инбер времен НЭПа “Как это ни странно, но вобла была, И даже довольно долго, Живою рыбой, которая плыла Вниз

729

по матушке-Волге” отсечение двух последних строк дает ехидно-ностальгическую сентенцию нашего времени. Когда я безо всякой ЭВМ вырвал из некрасовской “Кому на Руси...” кусок

... Поверишь ли? Вся партия
Передо мной трепещется!
Гортани перерезаны,
Кровь хлещет, а поют!

он позавидовал моей находке и сказал, что короли эпиграфа Вальтер Скотт и Пушкин купили бы эти строки за большие деньги, приведись им писать о 37-ом годе. А потом добавил, что у Некрасова есть эпиграф к сочинениям о Дубне и других оазисах науки: “А по бокам-то все косточки русские...”.

Другой раз Андрей просил рассказать о детской группе, в которой моя дочь занималась живописью. Услышав фамилию одного из мальчиков – Алеша Ханютин, он прервал меня на полуслове:

– Если бы нынешние драматурги давали, как это делалось в 18-м веке, смысловые имена, то герой-физик получил бы как раз такую фамилию¹.

Сразу же после появления письма сорока действительных членов АН я сочинил поэмку “Сорокоуд”. В ней было куда больше злости, чем таланта, и Андрею, как мне показалось, понравилось только примечание к названию: в допетровской России “сорок” – единица счета “мягкой рухляди” (меха), а “уд” – член. Отдавая Андрею тетрадку с “Сорокоудом”, я похвастался маленьким открытием: на листке календаря от 29 августа 1973 г. отмечена юбилейная дата Ульриха фон Гуттена, одного из авторов “Писем темных людей”. Обычно Андрей посмеивался над моей любовью к совпадениям подобного рода², но тут он сказал:

– Странные бывают сближения... А ты когда-нибудь задумывался, почему Пушкин, узнав о смерти Александра I в Таганроге, вдруг стал перечитывать “слабую поэму Шекспира”? Не хроники и не трагедии, где столько королей теряют короны и головы, а “Лукрецию”. Потому что в них один король сменяет другого. А “Лукреция” о конце царства и начале республиканского правления.


¹ В формуле для энергии фотона E = hn Андрей произносил постоянную Планка на немецкий лад – “ханю”. Думаю, что это у него было от отца, получившего образование еще до первой мировой войны, когда международным языком физиков был немецкий. Л. И. Мандельштам тоже говорил “ха”.

² Впрочем, его позабавил в марте 1980 года мой рассказ о статье к юбилею нижегородской ссылки Короленко, напечатанной в горьковской газете как раз 22 января 1980 года. А семь лет спустя я порадовал его указом о награждении Толстикова орденом, опубликованным сразу после присуждения Бродскому Нобелевской премии.

730

Пушкин хранил черновики, а вот от “Графа Нулина”¹ их не осталось... Это неспроста.

Кстати, о “Графе Нулине”. Андрей довольно равнодушно относился к актерскому чтению пушкинских стихов. Еще до войны он жаловался, что Качалов испортил ему “Вакхическую песнь”. А вот “Нулина” в исполнении Сергея Юрского с озорным жестом в стихе “Стоит Параша перед ней” он вспоминал с удовольствием. В последние же годы ему очень нравилась Алла Демидова в телевизионной “Пиковой даме”. Раньше он считал, что рассказчик в “Пиковой даме” обязательно должен быть мужчиной... Как читал стихи сам Сахаров? К счастью, я могу ответить на этот вопрос просто и коротко: очень похоже на то, как читает С. С. Аверинцев. Смысл и форма, без каких-либо фиоритур и педалирования. В молодости круг поэтического чтения Андрея определялся домашней библиотекой Дмитрия Ивановича. Во всяком случае, до войны ни Андрей, ни я не знали ни одного стихотворения Осипа Мандельштама. Новая поэзия его не занимала и, как мне кажется, пришла к нему только после женитьбы на Люсе. Но и тогда при упоминании того или иного имени Андрей обычно говорил:

– Это не по моей части. Вот Люся, она все знает.

Пушкин же всегда был совсем особая статья. Не кладовая памяти и не печка, к которой ему нравилось пританцовывать. Иногда у меня возникало ощущение, что, кроме реального пространства-времени, в котором мы жили, Андрей имел под боком еще один экземпляр, сдвинутый по времени на полтораста лет, где как раз и обитает Пушкин со своим окружением. И мне повезло, что еще в молодости Андрей впустил меня в этот свой укрытый от посторонних мир... В Горьком, после рассказа Андрея о злоключениях Бори (Бориса Львовича) Альтшулера, я мимоходом заметил:

– АДС своею кровью начертал он на щите².

И Андрей тут же откликнулся:

– Знаешь, когда я был мальчишкой, папа дразнил меня: “АСП своею кровью начертал ты на щите!”

После случайного разговора о стихотворении Твардовского на смерть Сталина

Покамест ты отца родного
Не проводил в последний путь,
Еще ты вроде молодого,
Хоть борода ползет на грудь...


¹ Заметку о “Графе Нулине”, написанном в два дня, 13 и 14 декабря 1825 г. , Пушкин кончает фразой: “Бывают странные сближения”.

² Переделка стиха “A. M. D. своею кровью...” из баллады Франца в “Сценах из рыцарских времен”.

731

Андрей, пожалев, что слишком долго жил с моделью “царь-батюшка добрый, а министры – злые”, спросил, когда у меня появился надлом в отношении к Сталину:

– В 44-м на Лубянке или в 48-м, когда арестовали твою маму?

– В 37-м.

– Неужели ты тогда был умнее Эренбурга и Симонова¹? Или из-за расстрелянных полководцев гражданской?

Я объяснил, что ум и маршалы тут ни при чем. В 37-м погибла подруга моей мамы Ата Лихачева, женщина поразительной красоты и колдовского обаяния. И я в свои 16 лет, сам того не понимая (старше меня на 20 лет!), был безумно влюблен в нее. Помолчав, Андрей сказал:

– Как Пушкин в Катерину Андреевну... (Карамзину).

По-моему, это был наш первый и последний разговор “про любовь”.

При всей внешней сдержанности Андрея его влюбленность в Люсю всегда выбивалась наружу. В начале семидесятых я случайно встретился с ними в Тбилиси. Побродили по городу, посидели в духане, а поздно вечером, уже в гостинице, я рассказал, как года за три до войны меня познакомили с Севой Багрицким и возникла хрупкая, отрешенная от реальной жизни дружба. Мы шатались по московским переулкам, читали друг другу стихи (Севка иногда свои) и – совсем как Верлен! – заказывали в питейных подвалах за отсутствием абсента по стаканчику Шато-Икема. И я узнал про ленинградскую девочку Люсю, раз в месяц приезжавшую в Москву делать тюремные передачи. Показав ее фотографию, Севка пожаловался, что у него гибнет стихотворение: он придумал великолепную рифму parole d’honneur – Боннэр, но Люся наверняка не примет переноса ударения.

– Поэтам это разрешается, – утешил я. – В прошлом веке рифмовали БайрЧн.

– Одно дело Байрон, другое – моя Люся, – ответил Севка.

Пошли воспоминания о довоенных годах. Потом Андрей сказал:

– Теперь в тебе я могу быть уверен. В отличие от многих ты не ошибешься, произнося фамилию моей жены.

И вдруг добавил:

– Как жаль, что ты не рассказал мне про Севу еще тогда, где-нибудь на Спиридоньевке. И я узнал бы о тебе, – это уже к Люсе, – на тридцать лет раньше.

Столь свойственное Андрею высокое остроумие ломоносовского


¹ При первой нашей встрече в 56-м году Андрей спросил, заметил ли я симоновский фортель на 150-летнем юбилее Пушкина. Чтобы не прогневить Сталина, Симонов, декламируя “Памятник”, опустил “...друг степей калмык”.

732

толка (“сближение далековатых понятий”) поражало меня и в разговорах около физики. Не мне писать о научных достижениях Сахарова, тем более вряд ли кому интересно, что и как я понял в его объяснениях и рассказах. Поэтому ограничусь парой общедоступных примеров. Когда американцы долетели до Луны, Андрей сказал:

– Наконец-то H >> R. А то было лишь соревнование титулов: австронавты, космонавты! Как “чемпионы мира” по французской борьбе в старом провинциальном цирке. Астрозвезды, космос, колумбы Вселенной... И это при H << R! В 15-м веке было без бахвальства... Если L << R, то каботажное плавание, а вот у Колумба действительно L ~ R. (Здесь R – радиус Земли, H – высота, L – расстояние до материка.)

Весною 1971 г. (сужу по автореферату) мы оба были оппонентами на защите докторской диссертации. Произошла какая-то задержка, и в ожидании начала мы болтали, сидя на подоконнике в широком коридоре МИФИ. А МИФИ – базовый институт Средмаша, так что добрая половина проходивших мимо нас профессоров и доцентов были совместителями и – хотя бы в лицо – знали Сахарова. Одни проходили, устремив взгляд строго вперед, другие – прижимаясь к дверям на противоположной стороне коридора, третьи (редкие) отклонялись в нашу сторону и здоровались с Андреем, кто за руку, кто кивком, а кто лишь движением глаз. Потом он заметил:

– Можно оценить не только знак и величину заряда, но и отношение e/m...

Диссертант нервничал, опасаясь срыва защиты, и Андрей стал его успокаивать:

– Все будет в порядке. Чтобы отвлечься, попробуйте решить задачку. Я ее придумал для нового издания задачника моего отца. Что будет происходить с цистерной при вытекании жидкости?

И нарисовал на чистом листке тетрадки с моим отзывом цистерну с дыркой в дне, но не посередине, а ближе к торцовой стенке. Слегка обалдевший диссертант убежал, не поняв, как мне кажется, о чем вообще идет речь, а Андрей сказал, что этой цистерной он уже загонял в тупик некоторых своих академических коллег, специалистов в области административной физики.

– Так какого черта ты дал ему задачу на засыпку?

– Ну, он же хороший физик. Я ведь прочитал его диссертацию.

Андрей всю жизнь любил придумывать задачи и испытывать на них собеседников. В этом было что-то от переписки ученых 18-го века с их брахистохронами и цепными линиями. Однажды Люся позвала нас с женой на пироги, и Андрей похвастался, что, когда он рубил сечкой капусту для начинки, ему пришла в голову прекрасная задача о предельном значении среднего числа углов. (Она приведена в юбилейном сборнике, посвященном его 60-летию...)[i]


[i] Cм. также [1], стр. 502.

733

Слово “однажды” надо здесь понимать в самом прямом смысле. За четверть века между XX съездом и началом афганской войны я был дома у Андрея считанное число раз, а он у меня и того меньше. Уже повсеместно господствовала культура кухонных посиделок, и мы оба по отдельности принадлежали этой культуре (см. стихотворение В. Корнилова про вечера на кухне у Андрея Дмитриевича)[i], но наше приятельство оставалось уличным. Когда в Москве только-только появились привезенные из-за бугра “Прогулки с Пушкиным”, Сахаров заметил, что так можно было бы назвать наши студенческие хождения от манежа до Бульварного кольца. Поэтому я позволил себе украсть у Синявского название. Надеюсь, что Андрей Донатович простит мне это.

III

В марте 1980 г. в Горьком проходила конференция по нелинейной динамике. По старой памяти устроители пригласили и меня, и я поехал в надежде навестить Андрея. За два месяца, прошедшие с начала горьковского пленения, развеялись все иллюзии, первоначально созданные казенными источниками. Изоляция была полной: дверь квартиры охранялась милиционером, а контакты вне стен дома (в том числе и научные) подпадали под некий негласный, но высочайший запрет, которому без сопротивления покорствовали все тамошние ученые. Время же фиановских командировок к опальному старшему научному сотруднику Теоротдела еще не наступило. А самодеятельных визитеров “фирма” перехватывала и отправляла назад, в Москву.

План мой был прост и бесхитростен. Мы должны были случайно встретиться у киоска “Союзпечати”, в вестибюле Дома связи, что напротив мухинского памятника молодому Горькому. Там же находился и переговорный зал междугороднего телефона, откуда Сахаровым иногда удавалось поговорить с Москвой (домашнего телефона, как известно, не было). Так что поход Андрея на телеграф не нуждался в наружном сопровождении. Моя партия не уступала в естественности: где еще есть столько открыток с видами города для моего младшего сына? Все это я передал Люсе, которая тогда еще могла совершать челночные наезды в Москву. И единственная принятая предосторожность состояла в том, что я никому не похвастался своими намерениями.

В назначенное время, в предпоследний день работы конференции, я успел купить пять открыток, прежде чем почувствовал дыхание над ухом. Мы вышли на площадь, и я повел Андрея в сторону Ошары, потом переулками, и наконец в пустом проходном дворе мы обнялись и поцеловались. Первый раз в жизни, как заметил


[i] [8], стр. 9.

734

потом Андрей. Оба были взволнованы. Андрей вдруг начал бормотать: “Мой первый друг, мой друг бесценный...”. Я неуклюже отшутился:

– Какой из меня Пущин? Да и тебе Бог не дал пушкинского таланта дружить. А если упорядочить наших физфаковских, то для тебя первым будет Петя Кунин. А я потяну разве что на Горчакова:

Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись:
Но невзначай проселочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись.

– Горчакова надо еще заслужить, – неожиданно осадил Андрей. – Горчаков предложил Ивану Пущину заграничный паспорт и место на корабле! Да и “фортуны блеск холодный” совсем уж не про тебя.

Часа два мы пробродили по городу. Зашли в Кремль, Андрей купил билеты на концерт и окончательно уверился в том, что за нами нет хвоста: огромный кремлевский двор перед кассовой сторожкой был пуст. Разговор шел рваный, с перескоками и ассоциативными ходами. Я хорошо знал старую часть города и вполне справлялся с обязанностями гида. После какого-то моего воспоминания Андрей сказал:

– Вот сейчас я понял, какой я был сволочью, что даже не пытался найти тебя, когда проездом оказывался в Горьком. Как раз в твой последний, безнадежный год здешней жизни...

– У тебя тогда хлопот был полон рот... Это Женькины слова, он тоже казнился, что долг и запреты взяли верх.

– Когда ты видел Женю? Где?.. – вопросы Андрея поразили меня настойчивой заинтересованностью. Он ведь многие годы работал вместе с Женей Забабахиным, а я после 1941 года видел Женю всего один раз. Поздней весною 1957-го, когда Кот Туманов, случайно встретившись, затащил его к себе и тут же вызвал меня по телефону. Андрей попросил подробностей. Среди них была и такая. В студенческие годы Женя жил в общежитии, иногда уезжая к родным в подмосковную Баковку (“Забабахин в Забабаковке живет...”). Во время застолья у Туманова, будучи уже навеселе, мы стали раскручивать футурологический сюжет: Забабахин получает вторую Звезду, на родине дважды Героя сооружают бронзовый бюст и его имя присваивают единственному баковскому предприятию союзного значения. Оно, конечно, печатает картинку этого бюста в качестве фабричного знака на бумажных упаковках своего изделия, и Забабахин становится самым популярным Героем для взрослого мужского населения страны...

735

– А в расширенном и пополненном издании бодуэновского словаря появится глагол “забабахнуть”, – безынерционно завершил мой рассказ Андрей. Несмотря на уникальное воспитание, его не коробили ни истории боккачиевского жанра, ни, скажем, натуральная речь министра Ванникова. И в неделинской байке “укрепи и направь” его оскорбила не скабрезность, а наглая циничность отношения имеющих власть к создателям ее могущества. Однако его огорчала натужная и нарочитая матерщина Я. Б. Зельдовича. В ней Андрей видел, вспоминая при этом “Маугли”, желание и цель показать генералам и иже с ними: “Я – ваш! Мы одной крови!”.

От Забабахина разговор, естественно, перешел к “нашим”. Андрей всегда жалел об обрыве непрочных связей университетской поры, но только здесь, в Горьком, стал расспрашивать про однокурсников. И тут меня, в который раз, поразила быстрота его реакции. Рассказывая о гибели в горах Кота Туманова, я упомянул, что потом при разборе его бумаг нашлась старая тетрадь с изложением нашей крамольной теории. Суть ее, в переводе с эзопова языка тетради на современный, состояла в следующем. Творцы научного коммунизма (да и утопического тоже) рассматривали лишь равновесное состояние “рая на земле”, оставляя в стороне – по причине математического невежества – вопрос об устойчивости этого состояния. Между тем, если в ансамбле идеальных людей, исповедующих принцип “человек человеку – друг, товарищ и брат”, возникает как флуктуация злодей с тираническими намерениями, то все остальные своей доброжелательностью будут способствовать его возвышению, и от первоначального однородного благоденствия ничего не останется. С другой стороны, в мире, живущем по гоббсову закону “человек человеку – волк!”, любой выскочка осаживается соседями и конкурентами, и ансамбль – хотя бы в малом – устойчив. Вся эта ересь камуфлировалась уравнениями, относящимися к перевернутому и обычному маятникам и к пучкам гравитирующих или отталкивающих, по Кулону, частиц.

Андрей сразу же обогатил наши аналогии. Перевернутый маятник можно сделать устойчивым динамической стабилизацией – принудительными осцилляциями точки опоры. А в случае пучка частиц нужен сверхсильный центр, заставляющий частицы двигаться по предписанным кругам. Как в кольцах Сатурна. И наоборот, прямолинейный пучок заряженных частиц при насильственном закручивании сильным магнитным полем теряет устойчивость из-за эффекта отрицательной массы...

Я рассказал, как мама Кота уговаривала его друзей кончать с альпинизмом, а потом, уже на улице, Рем Хохлов сказал:

– Чтобы выдержать год партийно-начальственной суеты, мне необходимо хотя бы полтора месяца пробыть в горах.

– Хорошо, что ты запомнил эти слова, – обрадовался Андрей. –

736

Теперь я понимаю, почему Хохлов казался мне белой вороной в высшем эшелоне управляющих наукой. он был смелым человеком не только в горах.

Стоял сырой и промозглый мартовский день. Я пришел на свидание уже простуженным, Андрей тоже слегка продрог, а пойти было некуда¹. В ресторане или кафе – если и попадешь – не рассидишься в обеденное время. Да и какой разговор, когда столы на четверых и рядом сидят чужие люди. Но тут меня осенило и я повел Андрея во Дворец партпроса на улице Фигнер. Там не было ни души, и, не дойдя до библиотеки, куда нас с радостью пропустила вахтерша, мы нашли уютный загончик неработающего буфета с пустыми столиками и уютными полукреслами.

– Ты – гений! – воскликнул Андрей.

А когда позже мы спустились в кафельно-фарфоровое великолепие, рассчитанное чуть ли не на сто персон, он ахнул:

– Пятый сон Веры Павловны!

Поднимаясь обратно в цокольный этаж, я понял, что с сердцем у Андрея совсем неважно. По городу мы шли не торопясь, но без остановок, а тут ему требовалось постоять посреди лестничного марша.

В буфетном загоне было чисто, тепло, светло, и за все время – а мы просидели там часа три – мимо нас не прошло ни одного человека. Подкрепившись бутербродами, захваченными мной на случай возможного провала, мы наслаждались неторопливой беседой. Андрей похвастался изящным решением матричного уравнения, расспросил о моих занятиях и в ответ на мой вопрос сказал:

– Моя заветная мечта – дожить до того времени, когда все будет ясно с временем жизни протона... – и стал детально объяснять проекты гигантских экспериментов по определению этого времени. Потом разговор снова перекинулся на людей. Его ужасно огорчал академический сервилизм, обусловленный не смертельным страхом, как в былые времена, а обычными карьерными соображениями, желанием обезопасить “выездной” статус или руководящее кресло.

– Тогда в ФИАНе обстановка напоминала контору домоуправления. В ЖЭКе не выдают никаких справок, пока не предъявишь расчетную книжку с уплаченной квартплатой. А у нас не выдавали характеристик ни для защиты диссертации, ни для загранкомандировок, пока не подмахнешь квитка с осуждением Сахарова. Только Виталию Лазаревичу удалось уберечь наш отдел от этого унижения.


¹ Я вспомнил присловье моего горьковского друга Миши Миллера: “Кругом бардак, а пойти некуда”. Очень оно понравилось Андрею.

737

Незадолго до нашей встречи проходило Общее собрание АН, на котором, согласно Уставу, члены АН обязаны присутствовать, и эта их обязанность всегда подчеркивается в пригласительном извещении. А тут Сахарову сообщили, что его участие не предусмотрено.

– Зачем Президиум АН берет на себя полицейские функции? “Не предусмотрено” совсем иными инстанциями, а дело АН, четко определенное Уставом, – известить!

Андрей стал обсуждать со мной придуманную им акцию. Пусть двенадцать академиков (ему почему-то хотелось, чтобы их было именно двенадцать) в официальном порядке возбудят чисто процедурный вопрос об отказе Президиума выслать положенное Уставом извещение действительному члену АН. Кто согласится? Капица, Леонтович, наши – Андрей и Женя (Боровик-Романов и Забабахин), еще несколько имен... Дюжина не набиралась. А в других городах? Вот в Лениграде Жорес Алферов – прекрасный физик. Я засомневался, вспомнив казариновскую историю. Жена физтеховского теоретика устроила на квартире выставку работ левых художников. Сам Казаринов в дни выставки – от греха подальше – не жил дома. Руководство Физтеха (Тучкевич, Алферов и др.) не только уволило его, но и провело через Ученый совет ходатайство в ВАК о лишении ученых степеней и звания. ВАК, правда, оказался менее кровожадным и не удовлетворил просьбу ленинградских физиков.

– Не угадали родители, – сказал Андрей. – Им следовало, раз уж так хотелось французского, назвать сына не в честь пацифиста Жореса, а дать ему стандартное имя Марат.

И снова, уже не неожиданный для меня, скачок в другое время:

– Какая жалость, что Пушкин сжег “Автобиографические записки”. И есть только маленькая заметка о Будри. А в “Записках”, небось, эта тема была развита со всей многогранностью. В Лицей, первоначально затеянный для обучения младших братьев царя, берут профессором брата цареубийцы Марата! Ты помнишь пушкинскую запись о Скарятине и Жуковском? Убийца отца императора мирно беседует с воспитателем наследника престола... А ведь Лицей ничем не был отгорожен от Царскосельской резиденции! У них, значит, совсем не было отдела кадров. А вот в ЛИПАНе кадровики в два счета уволили Давыдова только за то, что его жена раньше была замужем за аккомпаниатором Вертинского. Не зря хлеб ели!

Разговор вернулся к двенадцати академикам. В глубине души Андрей любил свою Академию и ему очень хотелось, чтобы к ней вернулось былое чувство собственного достоинства. Пусть она заступается за своих сочленов, а не спешит угодить начальству. Я не разделял его надежд. В разгаре словопрения я неосторожно ляпнул,

738

что оно напоминает исторический разговор Сталина с Пастернаком, когда Сталин говорил, что писательский союз должен грудью стать на защиту собрата по перу, а Пастернак отвечал, что этот союз уже давно таким делом не занимается. Андрей опешил:

– Значит, я в роли Сталина, а ты – Пастернак? Ну, спасибо. У юристов такое называется: добавить к ущербу оскорбление.

Часов в шесть мы покинули Дом партпроса. У Андрея была бумажка с адресом Марка Ковнера, там остановился приехавший из Москвы Алик Бабенышев. О его намерении прорваться к Сахарову я слыхал краем уха недели две тому назад. Андрей совсем не знал улиц Горького, и я проводил его до подъезда. Но мы не успели попрощаться. От дверей дома к нам подошел мужчина в коротком пальто. Это был, как потом объяснил мне Андрей, его куратор – капитан Шувалов. Шувалов сказал, что он не имеет права задерживать Андрея, но если тот войдет в квартиру Ковнера, то находящийся там москвич будет немедленно увезен на вокзал, так что встреча все равно не состоится. Затем Шувалов повернулся ко мне, но Андрей мгновенно перехватил его:

– Тогда, конечно, я не пойду к Ковнеру. А могу я пригласить к себе домой старого друга... старого университетского товарища, – поправился Андрей, – которого я случайно встретил сегодня на улице?

– Вы специально приехали к Андрею Дмитриевичу? Вы работали вместе с ним в Москве?

– Нет, – не дал мне ответить Андрей. – Мы никогда вместе не работали. Мы вместе учились еще до войны, он – мой старый университетский товарищ, он приехал в Горький на конференцию, и мы случайно встретились на улице.

Шувалов попросил показать командировку; став под уличным фонарем, внимательно прочитал и ее, и пригласительный билет участника конференции, задал еще несколько уточняющих вопросов (тут уж отвечал я), а потом сказал, что не в его власти разрешить посещение. И отошел. Ковнер жил рядом с магазином “Научная книга”, и Андрей предложил мне зайти туда. Внутри, около книжных полок, Андрей сказал, что теперь понятно, почему не было хвоста. Они знали конечную цель его похода в город и спокойно ждали в точке прихода. Как в кинетической теории газов, неведомой для них, они законно пренебрегли возможностью двойного соударения!

Магазин закрывался, а у входа нас поджидал Шувалов. Он попросил еще раз посмотреть мои бумаги и вдруг сказал, что мне разрешается навестить Андрея Дмитриевича.

– Спасибо, – ответил Андрей. – Но сегодня мы уже наговорились, да и время позднее. Так что Михаил Львович лучше воспользуется

739

вашим разрешением завтра или в следующий приезд, когда моя жена будет в Горьком.

Шувалов ушел.

– Тут у него машина с рацией, – сказал Андрей. – Но хвост за нами, конечно, пойдет.

По дороге к остановке автобуса на Щербинки мы условились, что если я не разболеюсь за ночь, то утром в 11 буду внутри маленькой почты рядом с домом 214 на проспекте Гагарина. А уж оттуда Андрей поведет меня к себе. Так будет надежнее.

– А что тебе говорили Александры Иванычи? – вдруг спросил Андрей.

– ?

– Ты что, забыл, как Александр Иванович Тургенев говорил Пущину: “Вы хотите к нему ехать? Разве не знаете, что он под двойным надзором – и полицейским, и духовным?”

– У меня не было Александра Ивановича. Я даже Наташе не говорил о своих планах. Чтобы она не волновалась.

– А вот Бабенышев, к сожалению, рассказал, должно быть, самым близким друзьям. И пошла диффузия.

В последние минуты, на автобусной остановке, когда, казалось, все уже было сказано, Андрей как-то отстраненно произнес:

– Все-таки я был прав и к тебе можно отнести стихи, написанные Пущину. Те, что до 14-го декабря:

На стороне глухой и дальной
Ты день изгнанья, день печальный
С печальным другом разделил...
Где ж молодость? Где ты? Где я?

Ночью у меня было 38°, а утром, ни свет ни заря, примчался перепуганный заместитель директора института – организатора конференции. По его словам, некий высокий чин из КГБ устроил ему выволочку за то, что московский участник имел встречу с Сахаровым. И пригрозил прикрыть все последующие мероприятия с участием москвичей. Я ответил, что не считаю себя вправе разрушать научное благополучие горьковской физики. И поэтому не буду искать встреч с Сахаровым, находясь в Горьком по приглашению института. Это обещание я сдержал. Три последующие встречи с Андреем произошли в мое отпускное время, когда я гостил у друзей в деревне под Горьким.

В августе 1980-го наше свидание вначале в точности шло по мартовскому сценарию. Но потом пошли отступления. Андрей сказал, что Люсе очень хочется принять меня по-человечески, дома, и предложил такой план действий. Я еду автобусом до Щербинок,

740

где Люся поджидает меня в открытой лоджии их квартиры на первом этаже. Она окликает, и мне остается лишь перемахнуть перила лоджии.

– Тут нет ничего незаконного. В любом государстве мужчина имеет право пройти к знакомой даме – если она его приглашает! – не в дверь, а через балкон. Как Ромео к Джульетте. Претензии могут быть только у мужа или родителей... А я приеду следующим автобусом.

Приехав в Щербинки, я обнаружил, что “донны Лючии на балконе” нет, а дверь из лоджии во внутренние покои закрыта. Оконные стекла неосвещенной квартиры не позволяли разглядеть, есть ли кто в комнатах, да и не для моих глаз такое занятие. Я вытащил данную мне Андреем бумажку с планом местности, но не успел свериться. Передо мной возник милиционер:

– Что вы здесь высматриваете?

– Пытаюсь понять, где живет мой знакомый.

– Кто?

– Андрей Дмитриевич Сахаров.

– Пройдите со мной в опорный пункт. Вам там все объяснят.

В опорном пункте милиции, окна которого выходили как раз на лоджию Сахарова, дежурный начальник, изучив все страницы паспорта, спросил:

– Вы что, не знаете, что к Сахарову нельзя?

– Слухи об этом до меня доходили. Но вот несколько месяцев тому назад мы с Сахаровым встретили на улице его куратора, и Шувалов сказал, что я могу навестить Андрея Дмитриевича дома.

– ?!. Подождите... – и начальник с моим паспортом ушел в другую комнату. Ждать пришлось около часа. Через окно я увидел подъехавшую машину, вошел сам Шувалов, узнавающе кивнул головой и провел меня мимо вскочившего у своего столика милиционера в сахаровскую квартиру. И до сих пор я не знаю, как согласовать весенний испуг горьковских физиков и поведение “благородного злодея” Шувалова. Мне хотелось думать, что служебный долг не смог помешать Шувалову испытывать к Сахарову чувство глубокого уважения. А может быть, и симпатии. Позже, уже в Москве, Андрей ответил мне так:

– Как некоторые чиновники, приставленные к Сперанскому во времена его ссылки? Может быть, ты и прав. Не только крестьянки чувствовать умеют.

Когда я, сидя на казенном стуле и у казенного стола в казенной сахаровской квартире, рассказал о пребывании в опорном пункте (там и днем горел свет, так что они видели меня сквозь стекла окон), Андрей сказал, что он проиграл в уме всю ситуацию и процентов на 60 рассчитывал именно на такой исход. Только он не думал,

741

что все будет так быстро. И упрекнул и меня, и себя, что мы сходу не “продлили разрешения” на следующие разы.

– Ладно, будем считать, что тогда он сказал не “навестить”, а “навещать”.

Я не буду пытаться воспроизвести здесь беспорядочный разговор во время застолья. Тем более, что вели его в основном Люся и я, а Андрей явно наслаждался, слушая жену, и только изредка вставлял реплики. Не помню уж, в связи с чем я процитировал “Сон Попова”, и вдруг выяснилось, что Андрей даже не слыхал раньше про это произведение. У них дома было лишь дореволюционное издание А. К. Толстого.

– Прочти, что помнишь, – попросил Андрей.

Я не раз читал “Сон...” моим и чужим детям и практически знал его наизусть. По окончании моего сольного выступления я еще раз подивился тому, что Андрей не знал “Сна”, ведь его передают иногда по радио. Запись исполнения Игорем Ильинским.

– Теперь существует еще одна запись! – засмеялся Андрей и, показав пальцем в потолок, добавил, что и эта запись достойна широкой аудитории.

Нам было хорошо сидеть за столом, уставленным Люсиными выпечками и припасами, неспешно вспоминать старое, немного судачить об общих друзьях и не принимать в расчет реальность, дежурившую за дверью и окнами. Андрей удивительно точно выразил это:

– А помнишь, как в “Татьяниной Церкви” (старый клуб МГУ) Анатолий Доливо пел: “Миледи смерть, мы просим вас за дверью подождать...”.

Мне надо было еще заехать за женой и детьми. Люся тоже в этот вечер уезжала в Москву, и они начали спорить: Андрей хотел посадить ее в поезд, Люся настаивала на проводах до автобуса – ей не хотелось, чтобы Андрей один возвращался ночью в Щербинки. Когда я уходил, спор еще не кончился.

На вокзале, выйдя из вагона покурить, я увидел у подножки Андрея и Люсю. Оказалось, что касса предварительной продажи в Москве и ветеранская броня Люси свели нас чуть ли не в соседние купе. Пришла Наташа, и мы вчетвером минут пятнадцать постояли на перроне. Остальные провожающие сидели внутри вагонов со своими уезжающими.

– Для меня такое “не предусмотрено”, – сказал Андрей.

К 60-летию Андрея, уже зная, что летом буду снова гостить под Горьким, я послал через Люсю “Подражание Канцоне, написанной в мае 1931 года”:

Неужели я увижу скоро –
Слева сердце бьется, лейся слава –

742

Прядь волос над полысевшим косогором,
И услышу голос твой картавый?

Словно в перевернутом бинокле
Еле различу я пункт опорный.
Красный цвет и желтый не поблекли,
Но всего устойчивей цвет черный.

Этот город был моей отрадой,
Несмотря на беды и обиды.
За окном видны дома-громады,
Где была лишь деревушка-гнида.

Не уложишь в ямбы и хореи
Тракт с тюрьмою старой, Арзамасский...
Я скажу “селям” куратору Андрея
За его малиновую ласку.

И припомню, чтобы подивиться,
Сколько у истории завалов –
При Елисавет-императрице
Был уже куратором Шувалов.

.........................

.........................

.........................

.........................

На столе фисташки, мед и творог –
Выложено все, что было в доме...
Неужели разменяли сорок,
Сорок лет, что мы с тобой знакомы?

Лишь держатель акций знает сроки
Птиц широкогрудых перелета.
От меня ж – на память эти строки,
Прозорливцу – дар от стихоплета.

Никому, кроме нас с тобой, не понятно, – сказал при встрече Андрей, – но все равно возникает ощущение прошлогоднего чаепития в Щербинках.

Эта встреча, летом 1981 г. , тоже началась у киоска “Союзпечати”. Только на этот раз со мною пришла жена, а на площади в перегнанной к тому времени из Москвы машине ждала Люся. Мы

743

посидели часок в сквере у памятника Горькому, покатались по городу (“в пределах строгих известного размера бытия”, – вспомнил Андрей Вяземского), а потом надолго, до глубокой темноты осели на Откосе. Если не ошибаюсь, Сахаровы были здесь в первый раз, они освоили лишь берег Оки в окрестностях Щербинок.

Андрей расспрашивал о последних месяцах жизни незадолго до этого скончавшегося Михаила Александровича Леонтовича, сам рассказал про привлечение Леонтовича к работам по управляемому термоядерному синтезу. Именно тогда, от Андрея, мы узнали, что Берия действительно произнес фразу “Будытэ слэдыт, не будэт врэдыт”, которую раньше считали апокрифом. Настроение у Андрея и Люси было подавленным. Их очень мучила вся ситуация с Лизой Алексеевой, и мы долго проигрывали различные варианты ее вызволения. И для меня впервые прозвучала мысль о голодовке. Тогда, правда, еще в предположительном наклонении, как о возможном крайнем средстве.

На Запад уже полетели первые ласточки дезинформации о благоденствии Сахарова в Горьком. Андрей с горечью сказал мне:

– Не хватает, чтобы мы с Люсей стали распевать куплет Василия Львовича:

Примите нас под свой покров,

Питомцы волжских берегов!¹

Дом, где мы с женой остановились в Горьком, стоял на Откосе, у меня в кармане лежали ключи, но... Я вспомнил “честное купеческое слово”, данное на другом волжском откосе².

– Не переживай, – утешил меня Андрей. – Надо уметь входить в обстоятельства друзей. Особенно если они для пользы Дела, а не личные, как у Якова Борисовича. Сейчас я, пожалуй, не подал бы ему руки...

Мы проводили Сахаровых до машины, оставленной на параллельной Откосу улице. Постояли около нее с полчаса. Кругом ни души.

– Будем считать, что на этот раз нас не зафиксировали, – сказал Андрей.

Через пять лет нас с женой снова пригласили провести часть отпуска под Горьким. За эти годы положение круто изменилось. Прошли голодовки. Несмотря на поездку для операции в Штаты, Люся оставалась ссыльной, и все каналы связи были наглухо перекрыты. Поэтому в день отъезда Наташа и я с утра поехали


¹ Рефрен послания В. Л. Пушкина к нижегородцам в 1812 г.

² См. последнее действие “Бесприданницы” А. Н. Островского.

744

в Щербинки, надеясь на удачу. День был пасмурный, моросило. Улица и двор были пусты. Мы постояли около лоджии, обошли дом, понимая, что на втором круге нас скорее всего засекут из окна опорного пункта. И удача нам улыбнулась! Оса запуталась в веточках домашнего цветка, и Андрей вышел в лоджию, чтоб выпустить ее на волю. Наташа окликнула: “Андрей Дмитриевич!...” Он махнул рукой, и мы отошли под навес соседней почты, куда он выбежал в одной домашней куртке.

Минут сорок мы простояли незамеченные, беспорядочно разговаривая обо всем сразу. Андрей опасался, что нас могут растащить, и начал расспрашивать про Чернобыль. У него была лишь официальная информация¹. Я мало что мог добавить к ней. Еще Андрей попросил исправить его ошибку: во время недавнего приезда фиановцев его спросили, не хочет ли он снова заняться термоядом. Он ответил отказом, мотивируя тем, что давно отстал от этого дела, а тем временем термоядерная наука ушла далеко вперед. Сейчас же, взвесив все, он принимает это предложение. (В Теоротделе ФИАНа очень обрадовались, когда я сообщил им о согласии Сахарова.)

Было сыро и зябко. Андрей пошел за теплой курткой и, вернувшись, сказал, что Люся, несмотря на нездоровье, сейчас выйдет. Но еще раньше появилась “обслуга”. Они прошмыгивали около нас, некоторые с фото- и киноаппаратами, и, не таясь, в открытую щелкали и жужжали.

– Поставщики Виктора Луя, – определила Люся.

Сахаровы всегда произносили ВиктЧра Луи на русский лад. Ударение, впрочем, иногда, ради рифмы, переносилось: Луя.

Обслуга не унималась, и Люся предложила попытаться сесть в машину и уехать. Нас не задержали, хотя плотно проводили до машины. Поехали в Зеленый Город – главную зону отдыха горьковчан. По дороге на маленьком рынке купили огурцы и помидоры, в магазине, кроме хлеба, нашлись и сметана с творогом, дождь кончился. Сахаровы утром не успели поесть, и Андрей с удовольствием предвкушал “завтрак на траве”. “Трава” обернулась грубо сколоченным столом с двумя лавками, такие столы заботами горсовета были раскиданы по роще Зеленого Города, слава Богу, на большом расстоянии друг от друга.

Наружное наблюдение утратило прежнюю наглость. В ближних кустах и за деревьями Андрей засек пару “статистиков”. Время


¹ Сколько административного идиотизма в том, что в предельно “нештатной” ситуации в Чернобыле никто – ни министры, ни академики! – не подумали (или не решились?) привлечь к ликвидации аварии Сахарова – мастера нетривиальных технических решений. А вот во время армянского землетрясения выпускали ведь из тюрем. И ничего, потом все выпущенные вернулись.

745

от времени мимо нас медленной походкой проходили какие-то штатские. Может быть, и обыкновенные прохожие. Парень приволок велосипед со спущенной камерой, выпросил у Люси автомобильный насос и, расположившись у нашего стола, полчаса “накачивал” камеру в режиме воздух-воздух.

В этой роще мы и провели несколько часов. Им было что рассказать о пяти прошедших годах... Сейчас обо всем этом можно прочитать в двух книгах воспоминаний Андрея и в Люсином “Постскриптуме”. Настроение шло по синусоиде. Радость встречи чередовалась с глухой тоской от нынешней безнадеги. У меня и сейчас звучат в ушах Люсины слова:

– Нас тут уморят до смерти, а на Западе все еще будут крутить проданные Луем кагэбиные фильмы. И зрители возрадуются – вот как хорошо живется Сахаровым в Горьком!

– Да и вас с Наташей могут теперь показать на американском экране. Так что и тебе недалече до Луёвых гор! – добавил Андрей, и я обрадовался отсылу к Пушкину¹. Значит, не сломали его эти годы.

Напоследок покатались в дозволенных режимом границах. Перед отъездом в Москву Наташе и мне надо было навестить больного М. Миллера. Сахаровы довезли нас до его дома. Прощание было долгим и трудным.

Мы сидели в машине, говоря какие-то последние отчаянные слова. Андрей опять, как при первой нашей встрече, повторял пушкинские строки к Пущину. У Наташи в глазах стояли слезы. У меня сорвалось: “Промчится год, и с вами снова я”, но тогда в это не верилось.

Мы пересекли улицу, прошли сквозь арку. Сахаровская машина оставалась на месте...

Через час, уйдя от Миллера, мы сразу напоролись на милиционера, сопровождаемого штатским. Милиционер проверил документы, штатский показал свою книжечку и без обиняков спросил:

– Есть ли у вас какие-нибудь бумаги, переданные Андреем Дмитриевичем и его женой?

– Есть. Елену Георгиевну выпроваживали из Москвы с такой поспешностью, что она не смогла взять ряд вещей домашнего обихода. Она передала мне их список. Для отправки почтой. И еще она впопыхах увезла с собой сберкнижку мужа, на которую перечисляется его академическое жалованье. Эта книжка живет в Москве, с нее снимаются деньги для больного брата Андрея Дмитриевича.

– Я не буду проверять, есть ли у вас еще что-нибудь, но хочу предупредить. Сейчас Сахаровы пытаются всеми правдами и неправдами


¹ Луёвы горы “недалече” от корчмы на литовской границе (“Борис Годунов”).

746

передать за рубеж лживые и клеветнические сообщения и призывы. И если в ближайшее время на Западе появится что-нибудь новенькое, то у нас не будет сомнений относительно источника. Вы свободны. Можете идти.

В моем кармане лежала согнутая пополам трехкопеечная ученическая тетрадка. На ее внутренней обложке Андрей, сидя за столом в роще, нарисовал картинку. По старой памяти, как в студенческие времена, когда я завидовал его умению рисовать. Вот эта картинка. Каждый волен понимать ее по своему разумению.

 

IV

На другой день после исторического звонка Горбачева я позвонил в Горький. Пересказав разговор, Андрей добавил:

– Сегодня у меня знаменательный день. Первый раз за семь лет без месяца я переступил порог научного учреждения. И не простого, а академического! Привозили в Институт прикладной физики на свидание с Марчуком. Так что сдавал меня один президент, а принимает другой. Подробности при встрече.

– Когда?

– Боюсь, что не очень-то скоро. Надо ведь, чтобы Люсе отменили ссылку. А юристы торопиться не любят.

Получилось, конечно, скоро, и началась московская круговерть

747

в жизни Сахаровых. Только через несколько недель они выкроили – уж не знаю как! – целый свободный вечер, и мы снова вчетвером сидели за столом, теперь уже в четырех стенах. Разговор был куда веселее, а харч побогаче, чем в Зеленом Городе, и Андрей мог подогревать свою долю на газовой плите. Сахаровы были полны планов и намерений. Люся даже показала длинный список неотложных дел, по моей оценке месяца на три. Я пошутил, что им еще надо отдать мне четыре визита.

– Домашний только один! – осадил Андрей. – А улочные набегут сами, если считать поштучно.

– Нет уж, тогда считай по чистому времени.

– Дай Бог, наберу и по сумме всех ti.

За отпущенные Андрею еще три года жизни сумма ti, я думаю, набралась. А вот домашний визит не получился, хотя Андрей не раз вспоминал о своем “долге”. И однажды, забежав ко мне на несколько минут, подчеркнул, уходя, что “это не считается”.

Речь за столом шла и о Чернобыле. Андрей за это время успел запастись кое-какой информацией, а я принес ему нечаянный плод моего касательства к предыстории катастрофы, о котором я говорил еще в Горьком. Летом 86-го дачные знакомые – механики Г. И. Баренблат и А. А. Павельев – обратились ко мне с неожиданной просьбой найти у Шекспира слова леди Макбет: “Известно всем, что безопасность – всех смертных самый первый враг”. Эта цитата, “подтверждая извечный принцип единства и борьбы противоположностей”, венчала статью академика В. А. Легасова, В. Ф. Демина и Я. В. Шевелева “Нужно ли знать меру в обеспечении безопасности?”, напечатанную в журнале “Энергия” в августе 1984 г. В статье утверждалось, что вовсе не следует стремиться к максимальной безопасности в ядерной энергетике. Безопасность, математически характеризуемая ценою риска, должна входить как слагаемое в суммарный баланс различных факторов (экономический эффект, расходы, зарплата и т. д.), и надо искать оптимум соответствующей суммы. Ведь люди ценят не только продолжительность жизни, но и ее полноту, приятность, качество. Иначе они не летали бы на самолетах, не занимались альпинизмом, не рисковали бы жизнью ради богатства. “Затраты на защитные мероприятия отвлекают средства из других областей, в частности тех, где формируется качество жизни”. Все эти рассуждения, разбавленные формулами, графиками и специальной терминологией, и подводили читателя к диалектической мудрости леди Макбет.

Но ни в одном русском переводе таких слов леди Макбет нет. Не говорила она их и по-английски. Однако в подлиннике есть слова “And you all know security Is mortals’ chiefest enemy”. Только произносит их не леди Макбет, желающая мужу успеха, а предводительница ведьм Геката, стремящаяся погубить Макбета. И говорит

748

она эти слова по делу: в любом комментированном издании Шекспира отмечается, что в его время security означало легкомыслие, самонадеянность, а вовсе не безопасность, как теперь.

Эти шекспировские изыскания сделали меня соавтором антилегасовской заметки, посланной нами под заголовком “Еще раз о культуре перевода” в “Литгазету”. Там, конечно, учуяли мину и посоветовали обратиться в “Литучебу”...

Прочитав нашу заметку и ксерокс легасовской статьи, Андрей сказал, что рассуждения трех авторов – пошлый и подлый софизм. Человек вправе рисковать собственной жизнью ради удовольствия, наслаждения или выгоды. В “Египетских ночах” трое мужчин – у каждого своя причина! – даже не рискуют, а сразу отдают жизнь за ночь Клеопатры.

Другое дело увеличивать “качество жизни” одной группы людей, в частности свое (награды, звание, служебное положение), ценою риска для других людей. И даже если последние тоже что-то выигрывают, то все равно необходимо получить их согласие на риск. Смешивать все это в одну кучу – то же самое, что приравнивать героев книги нашей юности “Охотники за микробами”, рисковавших собственной жизнью, к “врачам” концентрационных лагерей, ставившим опыты на заключенных.

Особенно разозлила Андрея еще одна литературная аргументация статьи:

“Человек, озабоченный исключительно своим здоровьем, уподобляется ворону из калмыцкой сказки, рассказанной Пугачевым в назидание молодому дворянину. Большинство людей отвергает такой стиль жизни”.

– Как они смеют тянуть себе на подмогу Пушкина! Я бы на вашем месте включил в заметку ответ Гринева: “Но жить убийством и разбоем значит по мне клевать мертвечину”. В назидание ученым мужам, привыкшим любое одеяло тянуть на себя.

– Но они хоть помнят “Капитанскую дочку”. А я вот встречал академиков, полагавших, что “ежовы рукавицы” появились в русском языке лишь в 37-м году.

– Врешь! – и через минуту: – Послушай. Забавно, что истинный смысл “ежовых рукавиц” и лукавое толкование Петруши для немца-генерала относятся друг к другу так же, как истинные задачи III отделения и наказ императора Бенкендорфу: “Утирай слезы вдов и сирот!”.

Я не знаю, пригодилась ли Андрею наша заметка на тех заседаниях по ядерной энергетике, в которых он принимал участие. Но он вспомнил о ней, когда стало известно о самоубийстве Легасова:

– Хорошо, что тогда не напечатали вашу заметку. А то бы тебя мучило: вдруг она стала той маленькой гирькой, которая потянула коромысло весов в сторону страшного решения... Знаешь, у

749

меня один раз был затяжной приступ черной тоски. Такой, что если бы не дети и жена...

Андрей не кончил фразы, а я не решился задать вопроса.

Не надо думать, что Пушкин был для Сахарова чем-то вроде иконы, на которую можно только молиться. Конечно, его возмущали попытки – вроде легасовской – покрывать Пушкиным свои горшки, но добросовестное неприятие пушкинских взглядов и осуждение его поступков всегда вызывали у Андрея глубокий интерес и желание отцедить для себя крупицы истины. Еще в юности он предпочитал язвительного Писарева восторженному Белинскому. Да и сам Андрей не раз спорил с Пушкиным.

Пока Андрей жил в Горьком, в Москве скончался знаменитый математик – академик Иван Матвеевич Виноградов. У него не было родных, и с его наследством вышла очень некрасивая полууголовная история. Часть утвари и библиотеки разобрали и разворовали, завещание оказалось сомнительным и чуть ли не подделанным. Личный архив покойного, состоящий в основном из писем, запихали в чемодан, отвезли в Стекловский институт, директором которого был Виноградов, а на другой день сожгли на заднем дворе.

Вернувшись в Москву, Андрей узнал все это от кого-то из академических знакомых и спросил меня, не знаю ли я подробности и причины. Его особенно возмущало сожжение архива. Жгли его не кадровики, для которых такое занятие является рутинным, а доктора наук, причем, как выразился Андрей, “из хороших фамилий”. Подробностей я не знал, а о причинах мне рассказывали приятели-математики. После войны Иван Матвеевич заболел антисемитизмом. Причем не абстрактным, а весьма действенным: Виноградов обладал огромной властью в научно-административной сфере, намного превосходящей его институт, стерильно очищенный не только от евреев, но и от мужей евреек. Люди, бывшие у него дома, рассказывали, что зачастую, когда речь заходила о каком-нибудь математике, хозяин вытаскивал из ящика стола письмецо этого математика, сообщавшее, что автор – стопроцентно русский человек и крещен там-то и тогда-то, а вот у его конкурента на должность или академическое место мать жены – еврейка. И только ради спасения чести цвета отечественной математики стекловские доктора наук сожгли – не читая! – все письма, хранившиеся Виноградовым.

– Собачья чушь! – отрезал Андрей. – Неужели эта кучка сикофантов составляла цвет нашей математики? Не Сергей же Новиков и Людвиг Фаддеев сочиняли такие доносы. Все куда проще. Небось у самих докторов или у их дружков-приятелей было рыльце в пушку! А ведь они сожгли, может быть, и письма великих: Харди и Литлвуда, Шнирельмана и Гельфонда. Но и блевотину эпохи нельзя жечь – она нужна истории... А те, кто придумал такое

750

оправдание, они не ссылались на Пушкина? Мол, Пушкин, радовался, что Мур сжег дневники Байрона. Тут Пушкин абсолютно не прав! Написал он это, я думаю, сгоряча, обидевшись на Левушку, читавшего в столичных салонах сугубо личные письма брата. И потом, за всю оставшуюся ему жизнь он ни разу не повторил эту мысль. Напротив, он больше всего ценил чужие дневники и воспоминания и кого только не тянул, чуть ли не силком, писать их. Слава Богу, Жуковский не сжег тетрадь, где написано, что дежурный офицер, увидевший голую жопу императрицы в ее последний час, имеет все основания писать мемуары... Забавно, в письме о Байроне Пушкин пишет, что не следует показывать великих людей на судне, а годы спустя сам каламбурит про Екатерину Великую:

... флоты жгла,

И умерла, садясь на судно.

Острое чувство слова проявлялось у Сахарова и в его интересе к каламбурам. В горьковские времена он получил записку с утешением: нет пророка в своем отечестве. Я тогда вспоминал два стиха из лагерной поэмы моих друзей:

Что ж, дайте срок, дождетеся пророка...

Пророку бы не дали только срока!

и Андрей несколько раз повторил вслух эти строки, передвигая ударение каждый раз на другое место.

Были у него и куда более серьезные упреки Пушкину. За “Записку о народном воспитании” и стихотворения 31-го года, названные Вяземским “шинельными”. Имперская позиция, по мнению Сахарова, как эстафетная палочка передавалась через поколения. От Пушкина и Тютчева до П. Л. Капицы.

– Имперский дух им всем подгадил! Но они всегда с уважением говорили о противниках. Как и “бард британского империализма” Киплинг. Ведь баллада о Востоке и Западе написана про Афганистан, войну с которым Англия проиграла. А наши теперешние доморощенные киплинги только и умеют, что обливать врагов грязью и дерьмом. И все это в сочетании с глупой трусостью. Как в твоем рассказе о Шерлоке Холмсе¹.

А к антисемитизму у Сахарова была жесткая и абсолютно бескомпромиссная ненависть. Любое, даже косвенное или зачаточное


¹ Во время одной из наших встреч в Горьком я рассказал Андрею, что в телевизионном “Шерлоке Холмсе” по требованию начальства произвели переозвучивание. При первом – хрестоматийно знаменитом – знакомстве Холмс сразу угадывает, что Ватсон вернулся из Афганистана, где как раз идет война. Велено было заменить “Афганистан” на “восточные провинции”.

751

его проявление вызывало мгновенный отпор. Тут и чувство юмора изменяло Андрею. Вскоре после начала работы Первого съезда он спросил у меня: видел ли я по телевизору Станкевича? Говорят, что у него очень похожая картавость. Так ли это? Ведь человек своего голоса по-настоящему не знает. Я брякнул, что картавят люди моей породы, а они со Станкевичем грассируют. И получил от Андрея форменную выволочку.

К С. Станкевичу и еще нескольким молодым депутатам он относился с какой-то трогательной надеждой.

– Ведь он старше моего Димки всего на пару лет! Их поколению расхлебывать старое и сооружать новое. А наше дело долго не протянет... Помнишь, сразу после войны привезли песенку стариков-фольксштурмистов:

Wir – alten Affen

Sind neue Waffen¹.

Впрочем, когда начали заниматься neue Waffen, я был вполне молодой обезьяной. Как нынешний Болдырев... А Пушкина в Лицее звали “смесь обезьяны с тигром”... – нырнул Андрей в начало прошлого века.

Модные сейчас рассуждения о глубокой религиозности позднего Пушкина Андрей не принимал всерьез. Конечно, Пушкин восхищался Библией, перечитывал ее и знал лучше иного богослова. Еще в Михайловском – “Шекспир и Библия”. Без Библии не было бы не только стихотворений последних лет, но и “Анчара”. Однако в 25 лет он написал цикл “Подражания Корану”, а позже гениальное “Стамбул гяуры нынче славят...”, пропитанное мусульманской нетерпимостью. Почему бы тогда не утверждать, что Пушкин склонялся к исламу?

Когда аятолла Хомейни приговорил к смерти писателя Рушди, чем-то оскорбившего любимую жену Пророка, некоторые наши патриоты, считая, конечно, смертный приговор чрезмерным, с пониманием отнеслись к оскорбленным религиозным чувствам иранских фанатиков и полностью одобрили их праведный гнев, близкий по духу к инвективам “литроссиян” против Синявского. В связи с одной из публикаций такого толка Андрей заметил:

– Рушди – теленок по сравнению с нашим Пушкиным. Во всей мировой литературе нет произведения более кощунственного для истинно верующего христианина, чем “Гавриилиада”. Божия Матерь прямо перед тем, как понести от Святого Голубка, с охотою отдавалась Лукавому и Архангелу! А у Рушди всего-навсего намек


¹ Мы, старые обезьяны, и есть новое оружие.

752

на неблаговидное поведение Айши. Нашим “хомейни” следовало бы предать сочинителя “Гавриилиады” вечному проклятию, а заодно пригрозить смертью всем издателям его сочинений. И я понимаю, что Пушкин был навсегда благодарен Николаю за то, что тот закрыл “Дело” и спас его от пожизненного заточения в монастырь. Полежаева ведь за обыкновенную студенческую похабщину отдали в солдаты... А какие стихи! Все гаремные описания в “Бахчисарайском фонтане” – бледная тень по сравнению с тем, что в “Гавриилиаде”. И сколько озорства! Забавно¹, что почти в одно и то же время Пушкин одалживает у Крылова “самых честных правил” для “моего дяди”, а “Шестнадцать лет... бровь темная...” в описании Марии заимствует из “Опасного соседа” своего дядюшки! И заметь, что Пушкин всюду снижает небесное начало Богородицы – “с сыном птички и Марии!” – и подчеркивает ее земную прелесть. Вот и в “Мадонне” ему хочется иметь картину “без ангелов”. Само сравнение невесты с Пречистой Девой достаточно греховно. Пушкин страстно торопил свадьбу с Натальей Николаевной вовсе не для того, чтобы на нее молиться... В дневнике есть запись: “Я очень люблю царицу”. Я думаю, что в приступах поэтического воображения он бывал неравнодушен и к Царице Небесной. Так что стихи

Не путем-де волочился

Он за матушкой Христа

– упрек не только рыцарю бедному, но, в какой-то степени, и самому Пушкину... А эти, вместо живого, противоречивого Пушкина, пытаются сотворить новый миф. Раньше все время напирали на народность. Теперь – на православие поэта. того гляди дойдут и до последнего члена уваровской триады – самодержавия.

Кстати, о мифотворчестве. В “Книжном обозрении” напечатали статью Г. Ханина о пробуксовывании нашей науки, статью хорошую и дельную, но, к сожалению, с перехлестами. Например, утверждалось, что к антисахаровским заявлениям принудили практически всех членов АН, не поддались только П. Л. Капица, И. Е. Тамм, В. А. Энгельгардт и еще два-три академика. Я написал письмо в “КО”: не замаралась бЧльшая часть списочного состава АН; что же касается названных поименно, то правильно указан лишь Капица. Конечно, Тамм не принял бы участия в такой недостойной кампании, но он умер за два года до ее начала. А Энгельгардт подписал обе академические коллективки – “сороковку” и “нобелевскую”.


¹ Андрей часто употреблял это слово. По его наблюдению, мы оба заразились “забавно” от М. А. Леонтовича.

753

Узнав, что моя заметка не пошла в печать (из-за переполненности портфеля редакции), Андрей сказал:

– Миф всегда выигрышней и понятнее действительности... “Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман...” Лет через десять станут писать, что Комитет поддержки объявившего голодовку астрофизика имел предметом не доктора Хайдера, а академика Сахарова. И что председатель этого Комитета не на командировочные тысячи летал в Вашингтон, а за свой, кровный четвертной купил туда-обратный билет в Горький... Я тогда очень переживал поведение Энгельгардта. Какой великолепный человек скурвился! Интеллигент высшей пробы. Патриций... Евгений Львович рассказывал прелестную историю. В газетах писали про открытие новой частицы, предсказанной теоретиками, и в перерыве Общего собрания АН Энгельгардт спросил об этом Д. В. Скобельцына. Тот выставил замену – стоявшего неподалеку Е. Л. Фейнберга. Когда членкор Фейнберг закончил объснения, академик Энгельгардт повернулся к академику Скобельцыну и с легким поклоном сказал:

– Спасибо, Дмитрий Владимирович!. . Слава Богу, у “Илиады” не болел живот¹.

Сахаров был прав – мифотворчество продолжается. Не прошло и года со дня его смерти, а уже в “Известиях” можно прочесть: “Николай Вавилов, Петр Капица, Николай Семенов, Андрей Сахаров своими позициями и поступками спасали честь отечественной науки”. Семенов – великий ученый, на счету которого немало добрых дел, но его подпись стоит под обоими поносными письмами, в которых Сахаров клеймится как раз за то, что сейчас называется спасанием чести нашей науки. Так что столь близкое соседство в обойме на четверых не удивит лишь людей с очень короткой памятью.

– Самое противное в академическом начальстве – это сочетание сервилизма по отношению к высшей власти со шляхетским высокомерием к тем, кто является настоящим костяком науки, – сказал Андрей, узнав о реплике “Чернь пытается навязать нам свою волю”, отпущенной одним из вице-президентов во время мятежа академических институтов. И добавил:

– Сейчас у нас вместо кухарок вице-президенты Академии наук. Каждый рвется управлять государством. Лезут через все щели в народные депутаты. Один даже через общество шведско-советской дружбы.

В разгар выборных баталий мне вспомнились пушкинские стихи:


¹ “У “Илиады” болит живот!” – концовка античного анекдота о богаче, который завел живой цитатник из обученных рабов.

754

Оратор Лужников, никем не замечаем,

Мне мало досаждал своим безвредным лаем.

– Времена меняются, – ответил Андрей. – Но все равно попридержи язык. “Сейчас не время помнить...” А то подхватит какой-нибудь газетчик.

В своих публичных выступлениях, в том числе с самых высоких трибун, Сахаров часто пользовался привычным обращением “товарищ”. Честно говоря, я не замечал этого, пока не начала жить “Московская трибуна”. Уже на первом учредительном собрании, с легкой руки Л. М. Баткина, основной формой стали “коллеги!”. И иногда “друзья!”, в особых случаях “господа!”, а если кто и говорил “товарищ!”, то сразу же поправлялся. Один только Андрей оставался “со товарищи!”. Позже он ответил мне, что эмоциональная окраска слова, его значение образовались у него в детстве. И “товарищ” пришел к нему не с газетных страниц, а из “Капитанской дочки”, “Судьбы 120 товарищей, братьев...”, “К Чаадаеву”...

– Что ж, теперь прикажешь читать: “Коллега, верь: взойдет она...”?

А вот слово “патриот” до сих пор существует для него в двух ипостасях. Французская, из “Марсельезы” и Виктора Гюго – со знаком плюс. А на русской стоит клеймо “Господина Искариотова” и щедринского “потреотизма”.

Запинки и сбои в речах, принимаемые многими за легкое косноязычие, на самом деле всегда имели причиной поиск максимально точных слов для выражения мысли. Он стремился к этому даже в самых экстремальных ситуациях, например в момент червонописской истерии зала. Задолго до нее, еще во время первых нападок на канадское интервью, Андрей заметил, что стрелять в сдающихся солдат могли, вообще говоря, и без особого приказа сверху. Потому как по военному Уставу и по Уголовному кодексу добровольная сдача в плен есть величайшее преступление; недаром во всех художественных произведениях, очерках и статьях на темы последней войны все положительные персонажи не сдаются, а попадают в плен в бессознательном состоянии. Сразу после ТВ-показа кремлевского заседания я вспомнил об этом разговоре и заглянул в старый УК, изданный в 1938 г. Там не оказалось отдельной статьи о плене, а в статье 19322 была вполне разумная формулировка: “...Самовольное оставление поля сражения во время боя, сдача в плен, не вызывавшаяся боевой обстановкой...”, замененная сейчас на “добровольную сдачу в плен по трусости или малодушию”.

Сообщив это по телефону Андрею, я справился о его самочувствии.

– Не волнуйся. Мне не привыкать к нападкам. Я же мог отбиваться

755

и, по-моему, успел сказать главное. Не то что последние месяцы в Горьком, когда я чувствовал себя как мышь в стеклянной банке, из которой постепенно выкачивают воздух.

Стремление к предельной словесной точности никогда не оставляло Андрея. В газетах появились сообщения о том, что В. Боярский, пыточных дел мастер сталинских времен, после 53-го года с успехом подвизался в аппарате Президиума АН. Причем не в отделе кадров или иностранном отделе – законных вотчинах органов, а в респектабельном редакционно-издательском совете, где он командовал научно-популярной литературой и даже достиг известных ученых степеней. Прочитав мне стишок

АН была когда-то царской...

Теперь в ней дух царит боярский,

Андрей, как бы извиняясь, добавил:

– Тут, конечно, есть маленькая неточность. АН была не царской, а императорской. Но это простительная поэтическая вольность.

Приведу еще один стишок, сочиненный нами вместе после опубликования мерзкой карикатуры, на которой выдворенного А. И. Солженицына встречали с распростертыми объятиями Иуда, Брут и Кассий. Автор ее явно подпал под влияние Данте, начисто забыв о традициях русских, да и не только русских романтиков, для которых Брут был героем-тираноборцем. Больше часа мы пыхтели над переделкой пушкинского “К портрету Чаадаева”. Андрей придирчиво отбирал каждое слово из принадлежащих нам двух строк, и в результате получилось:

Он вышней волею Небес

Рожден в России. Выдворен оттуда.

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес.

У нас он тоже Брут... И Кассий, и Иуда.

Другой раз мне посчастливилось стать первоначальным толчком, вызвавшим поэтический порыв Андрей. Мы случайно встретились во дворе ФИАНа, зашли в “Академкнигу”, где я купил том Б. Рыбакова об авторах “Слова”, а потом, не торопясь (Люся была в отъезде), побрели в сторону метро “Ленинский проспект”. Дорога шла под горку и поэтому нравилась Андрею. Где-то на середине пути я вспомнил, что у меня в кармане лежит листок с текстом ходившей тогда по Москве эпиграммы. Вместе с листком наружу вытащились осводовские “корочки”, служившие обложкой для проездного билета. Андрей поинтересовался:

– Что у тебя общего с ОСВОДом?

756

И я объяснил, что “корочки” – шальной подарок моего приятеля, возглавляющего – для ради отметки об общественной работе – ОСВОД в своем научном заведении. Андрей стал расспрашивать, ему всегда хотелось побольше узнать о следующем за нами поколении. Потом мы несколько минут шли молча. Мне показалось, что губы Андрея слегка шевелятся, и я подумал, что он проговаривает про себя только что прочитанную эпиграмму. И тут он сказал:

– Смотри, что у меня получилось.

Ловкость, богиня, воспой Леонида, слуги Посейдона,

На Воробьевых горах он возглавляет ОСВОД.

Плещучи крыльями, Дева-Обида от Синего Дона

Мимо Каялы-реки мертвых ведет хоровод.

Части, правда, не стыкуются, но ведь и в самом “Слове” такое не редкость.

Я пришел в восторг: гекзаметр, да еще рифмованный, что на Руси большая редкость. А Андрей со скромной гордостью обратил мое внимание на то, что в четверостишии есть еще и внутренняя рифма!

Последняя наша встреча была 8 декабря, на похоронах Софьи Васильевны Каллистратовой. Из Коллегии адвокатов на Пушкинской, где проходила гражданская панихида, в церковь Илии Пророка в Обыденском переулке катафалк шел большой петлей, проезжая Никитские ворота. Андрей, Люся и я ехали сзади в одной машине, и всю дорогу продолжался рваный разговор, начатый еще на Пушкинской. Воспоминания о покойной перемежались спонтанными ассоциациями. Андрей пожаловался, что запамятовал прежнее название Кинотеатра повторного фильма. “Унион”, – подсказал я, и он как-то по-детски обрадовался. А в виду Мерзляковского переулка он сказал, что проучился в 110-й школе (тогда 10-й) совсем недолго, никого там толком не знал, но вот сейчас, как ему передавали, бывшие ученики этой школы вовсю рассказывают фантастические истории о маленьком Сахарове, его успехах и тогдашнем всеобщем восхищении. Вот так и рождаются мифы.

Я спросил, видели ли Андрей и Люся любимый мной памятник мальчикам из 110-й, погибшим на войне. Пять скульптурных портретов в полный рост, работы их одноклассника Даниэля Митлянского. Узнав, что доски с баснями Крылова на Патриках тоже его работы, Андрей стал уточнять местоположение памятника, и я объяснил, что он стоит не у старого здания школы в Мерзляковском, а около слепой стены нового – как раз напротив храма Большого Вознесения. Тут Андрей прервал меня:

– В этой церкви не только Пушкин венчался с Натальей Николаевной.

757

Там венчались и мои папа и мама. А маленьким мальчиком меня приводили сюда причащаться.

Должно быть, Андрею было приятно это легкое пересечение собственной жизненной линии с линией Пушкина. Так мне тогда показалось...

8 декабря исполнилось три года со дня смерти Анатолия Марченко. Во время отпевания многократно повторялись имена новопреставленной рабы Божией Софии и приснопоминаемого раба Божия Анатолия... Позже, когда служба кончилась, Андрей сказал:

– Как хорошо это поминальное объединение Софьи Васильевны и Толи!. . Оба они... “за други своя”...

Через несколько дней, перебирая в памяти подробности похорон, я сообразил, что часа за три до отпевания было еще одно объединение Софьи и Анатолия. На гражданской панихиде один из выступавших очень правильно сравнил Софью Васильевну с великим русским юристом Анатолием Федоровичем Кони. Я решил обязательно сказать это Андрею. Но не успел...

Утром 15 декабря я последний раз видел вблизи лицо Андрея. Спокойное лицо спящего. Только лоб и губы были холодные. И в углу рта, а может быть, мне показалось, запеклось маленькое белое пятнышко. Когда тело увезли, мы с Наташей ушли из дома, где уже начались похоронные переговоры с начальством.

Вечером стало известно, что посмертную маску привезли снимать Митлянского. И я вдруг вспомнил, как еще в студенческие годы Андрей говорил, что он больше верит гипсу посмертной маски Пушкина, чем стихотворному описанию Жуковского. Ведь Пушкин так мучился перед кончиной...

Но я видел лицо Андрея и верю, что он умер легкой смертью.

18. Е. Боннэр. Олег Кудрявцев

758

18

Олег Кудрявцев¹

Андрей Дмитриевич написал об Олеге Кудрявцеве: “Олег с его интересами, знаниями и всей своей личностью сильно повлиял на меня, внес большую “гуманитарность” в мое миропонимание, открыв целые отрасли знания и искусства, которые были мне неизвестны. И вообще он один из немногих, с кем я был близок.” (стр. 51 первого тома).

Поэтому мне хочется немного дополнить рассказ Андрея об Олеге и его семье (вдова Олега Наталья Михайловна Постовская прислала мне подробный рассказ о них).

Отчим отца Олега – знаменитый историк Александр Александрович Кизеветтер, член ЦК кадетской партии. Богатейшая библиотека, которая так потрясла в детстве Андрея Сахарова, – тщательно сохраняемая библиотека А. А. Кизеветтера, высланного из России в 1922 г. на печально известном “философском пароходе”, а коммунальная квартира, в которой Кудрявцевы занимали две большие комнаты, когда-то принадлежала ему.

Мать Олега – дочь архитектора, специалист по истории искусства, до рождения сына работала в Румянцевском музее.

В 1951 г. Олег защитил кандидатскую диссертацию, которая была опубликована в книге “Эллинские провинции Балканского полуострова в II в. н.э.”. Позже Олег принимал участие в написании и редактировании двух первых томов “Всемирной истории”.


¹ Автор дополнения – Е. Г. Боннэр.

Указатели

Указатель литературы

813

Указатель литературы

[1] Академик А.Д.Сахаров – “Научные труды” (М.: Центрком, 1995).

[2] А.Д.Сахаров – “Тревога и надежда” (М.: Интер-Версо, 1990).

[3] Андрей Сахаров – “Pro et Contra (1973 год: документы, факты, события)” (М.: ПИК, 1991).

[4] Андрей Сахаров – “Воспоминания” (Нью-Йорк: издательство имени Чехова, 1990).

[5] Елена Боннэр – “Постскриптум. Книга о горьковской ссылке” (Париж: La Presse Libre, 1988).

[6] Андрей Сахаров – “Горький, Москва, далее везде” (Нью-Йорк: издательство имени Чехова, 1990).

[7] Андрей Сахаров – “Тревога и надежда. Один год общественной деятельности Андрея Дмитриевича Сахарова” (Нью-Йорк: Хроника, 1978).

[8] “Сахаровский сборник” (М.: Книга, 1991).

[9] “Конституционные идеи Андрея Сахарова” (М.: Новелла, 1990).

Указатель имен

815

Указатель имен

А

А. И. – см. Солженицын Александр Исаевич

Абалкин II – 374, 417, 427, 583

Абель – см. Фишер

Абрамкин В. I – 873; II – 485

Абрахамсон II – 348

Абушахмин I – 438

Авакянц I – 108

Авиталь (жена Анатолия Щаранского) II – 24

Авторханов I – 228

Аганбегян II – 359

Агрест Маттес Менделевич I – 162, 169, 185

Агриппина Григорьевна – см. Лукашева Агриппина Григорьевна

Агурский I – 471

[1]


[1] В данный Указатель включены лишь те имена, которые встречаются в основных произведениях двухтомника (“Воспоминания”, “Постскриптум”(не включено в электронное издание двухтомника) и “Горький, Москва, далее везде”); разумеется, в Указателе учтены и страницы, на которых эти имена упомянуты в “Приложениях”, “Дополнениях” и “Комментариях”.

Имена мы помещали в Указатель, как правило, в той форме (имя или имя-отчество, только фамилия или фамилия с инициалами и т.п.), в которой они встречаются в книге. Если человек называется в книге не по имени-фамилии, а по родственной принадлежности (дядя, бабушка и т.п.), мы не указывали соответствующие страницы. Исключение мы сделали только для родителей Андрея Дмитриевича – Дмитрия Ивановича (“папа”) и Екатерины Алексеевны (“мама”) Сахаровых.

Поясним – на примере – систему отсылок к страницам: Иванов П. Н. I – 13, 123; II – 10, 207; прим. I-481-3, II-59-2 означает, что П. Н. Иванов упоминается на страницах 13 и 123 первого тома и на страницах 10, 207 второго тома, а также в примечании 481-3 к первому тому и примечании 59-2 ко второму тому.

Редакторы-составители

816

Адамская Иза I – 322

Адамская Леночка I – 322

Адамский Виктор Борисович I – 305, 306, 322, 323; II – 379; прим.I-305-1

Адашников I – 278

Адлер Стивен I – 363

Азбель I – 623

Айрикян Паруйр I – 733, 736

Айтматов Чингиз I – 798

Аксельбанк Джей I – 533, 534, 544

Алварез I – 129

Александров А. Д. I – 434

Александров А. М. I – 455

Александров А. С. I – 258

Александров Анатолий Петрович I – 250, 313, 407, 418, 431, 451, 552, 778, 789, 795, 796, 828, 838, 843, 844, 862, 863, 866, 880, 881, 899–901; II – 34, 36, 37, 60, 72, 103, 116, 117, 119, 142, 144, 218, 366, 372, 492, 493, 520, 524, 540, 692; прим. I-313-2

Александров П. С. I – 538

Александрович В. А. I – 166

Алексеев Константин Александрович I – 841

Алексеева Лиза I – 11, 194, 195, 334, 420, 509, 708, 710, 716, 722, 723, 732, 770–773, 777, 778, 781, 788, 789, 793, 831–853, 855–857, 859, 860, 863–865, 867, 876, 879, 888; II – 11, 25, 59, 66, 79, 84, 96, 101, 108, 114, 121, 128, 138, 139, 187, 188, 196, 201, 232, 233, 283, 349, 486, 512, 519, 526, 619, 743

Алексеева Людмила I – 878; II – 96, 101

Алексей – см. Семенов Алеша

Алексей Иванович – см. Вихирев Алексей Иванович

Алексей Семенович – см. Софиано Алексей Семенович

Алеша – см. Семенов Алеша, Смирнов Алексей

Алиханов А.И. I – 137; прим. I-555-1

Алиханов Геворк I – 488–490, 530, 609, 707; II – 47, 394; прим. I-489-4

Алиханов Игорь I – 488, 491, 516, 644, 651; II – 79

Алиханова Вера I – 651

Алиханян I – 555

Алмаши Жужа I – 412

Алпатов С.И. II – 19

Алтаузен Джек II – 27

Алтунян Г. I – 441, 873

Алферов В. И. I – 215, 216

Альберти Ира – см. Иловайская-Альберти Ирина Алексеевна

Альбинони I – 487

Альперт Я. Л. I – 116, 841

Альтман I – 832

817

Альтшулер Борис Львович I – 409, 724; II – 186, 268, 274, 280, 730; прим. I-804-1, II-720-1

Альтшулер Лев Владимирович I – 191–193, 195, 257, 409

Альфвен I – 347

Аля (жена Юрия Шихановича) II – 66

Аля – см. Светлова Наталья

Амальрик Андрей I – 389, 395, 444–446, 467, 519, 656, 667; II – 615, 616; прим. I-445-1

Амати Д. I – 363

Аматуни Андрей I – 516

Амбарцумян (президент Армянской АН) II – 364

Амбарцумян С. (ректор Ереванского университета) II – 331

Амдурские I – 28

Амин Х. I – 760, 765

Ампер I – 49

Анатолий Петрович – см. Александров Анатолий Петрович

Анвельт I – 490

Андерсен I – 47

Андреев II – 259, 260, 272

Андреева Нина II – 327

Андреевский II – 394

Андроников Ираклий I – 63

Андропов Ю.В. I – 332, 382, 395, 407, 419, 420, 442, 443, 603, 776, 795, 813, 900, 901; II – 40, 68, 280, 514 – 516, 526; прим. I-420-1, I-763-1

Анна – см. Гольденвейзер Анна Алексеевна

Антонов I – 384

Аня – см. Янкелевич Аня

Апухтин I – 440

Арбатов II – 294, 387, 388

Арбузов Алексей Николаевич II – 55

Аркадьев В. К. I – 214

Арнольд В.И. II – 302

Арнольд Игорь Владимирович I – 60; II – 302

Арсенал Боб II – 8

Арутюнян II – 365, 366

Архангельский I – 505

Арцимович Лев Андреевич I – 200–202, 204, 207, 208, 250, 321, 327, 329, 415; прим. I-555-1

Астауров I – 431

Астафьев Виктор II – 11, 374

Афанасьев Юрий Николаевич II – 327, 328, 333, 334, 337, 339, 425, 704, 714

Аффлек Я. I – 359

Ахматова I – 57, 193; II – 44, 197, 607, 608

818

Б

Бабенышева Марина I – 11

Бабицкий Константин I – 403; прим. I-407-1

Бабич Павел I – 461

Бавли I – 60

Багдасарян З. I – 725, 728, 730, 734–737, 742; прим. I-735-2

Багрицкая Лидия Густавовна I – 492, 607, 868; II – 52–54

Багрицкий Всеволод I – 492, 499, 501, 607, 608, 669, 828, 836, 887, 888, 891; II – 47, 49, 50, 52–55, 64, 79, 116,

195, 731; прим. II-54-1

Багрицкий Эдуард I – 492, 607; II – 52, 227

Бадзьо Юрий I – 748, 749

Бакатин II – 422, 623, 624

Бакланов II – 337

Бакли Джеймс I – 612, 613; II – 611

Балашов Ф. П. I – 100, 101

Балаян Зорий II – 359, 366, 367, 369, 370

Бандровская Софья Антоновна I – 22

Барабанов Евгений I – 550, 560

Бардин I – 185

Баренблат Григорий Исаакович I – 284, 285, 539; II – 747

Баренблат Исаак Григорьевич I – 284–287, 380, 891

Барзани Мустафа I – 494, 594

Барзани-младший II – 352

Барков I – 174

Бару Ж. II – 381, 613

Бастиан II – 298

Баталин II – 366

Баткин Л. М. II – 333, 334, 358–360, 365, 367, 398, 399, 718, 754

Бах I – 19

Бахмин Вячеслав I – 441, 462, 765, 873; II – 98; прим. I-441-1

Башун Толя I – 56

Баэз Джоан II – 180

Бегин I – 894

Бегун Иосиф I – 472

Бек II – 11

Бекбоев I – 757, 758; II – 474

Беккариа I – 17

Беккер Анна Павловна I – 48

Беленко I – 671, 672

Беленький Семен Захарович I – 137, 138, 148, 169, 170

Белка – см. Коваль Бэла

Бёлль Аннемария I – 595, 704

Бёлль Генрих I – 592, 594–596, 704; II – 18, 476, 479

Белогородская Ирина I – 467

Бельгардт I – 41

Бельмондо I – 799

819

Бергман Петр I – 474, 476

Бердяев I – 55

Березин Феликс Александрович I – 570

Берия Лаврентий Павлович I – 93, 118, 119, 145, 151, 153, 177, 192, 196, 205, 206, 222 – 225, 231 – 235, 245, 247, 297, 333, 417 , 418, 463, 488, 489; II – 743; прим. I-232-1, I-247-1

Бернстайн Боб I – 11, 629

Бете Ганс I – 113, 124, 322

Бетелл Николас I – 622

Бетховен I – 19, 25, 29, 849

Бирбауэр Ч.Е. I – 765

Биргер Борис I – 595, 604, 605; II – 620

Биттер Ф. I – 217

Бичер-Стоу I – 24, 47

Блок I – 20; II – 617

Блохин I – 412, 775

Блохинцев Дмитрий Иванович I – 110

Блудов Михаил Иванович I – 27, 28, 325; прим. I-325-1

Б-о I – 579; II – 39

Боборыкин Петр Дмитриевич I – 16

Бобылев Александр Акимович I – 845; II – 58

Богатырев Константин I – 536, 569, 595, 644, 648 – 650, 681

Богатырев Костя (сын К.Богатырева) I – 648, 649

Богданов I – 521

Боголюбов Николай Николаевич I – 136, 170, 172, 185 – 187, 200, 250; II – 459

Богораз Л.И. I – 382, 401 – 403, 458, 812; II – 12, 263, 264, 272, 274, 280; прим. I-407-1

Бойцова Люся I – 632

Боннор I – 342

Боннэр Елена Георгиевна I – 9, 10, 14, 34, 68, 78, 115, 131, 187, 194, 221, 334, 391, 392, 405, 409, 420, 421, 429, 432, 434 – 436, 438, 440, 444, 446, 448 – 453, 460, 467, 469, 484 – 487, далее везде

Боннэр Матвей Григорьевич I – 491

Боннэр Наташа I – 491

Боннэр Руфь Григорьевна I – 25, 486 – 491, 496, 502, 510, 516, 542, 545, 562, 563, 599, 609, 611, 615, 620, 621, 627, 639, 670, 671, 674, 688, 700, 703, 705, 710, 716, 722, 723, 765, 770, 772, 773, 777 779, 789, 793, 823, 824, 826, 827, 830, 837, 843, 848, 851, 859, 863, 902, 904; II – 48, 130, 257, 259, 280, 306, 309, 310, 324, 486, 519

Боннэр Татьяна Матвеевна I – 488, 491

Бор Нильс I – 113, 173, 388, 410, 875; II – 508, 720

Борисов Владимир I – 441, 454, 456, 457, 459 – 461; прим. I-456-1

Бормотова II – 33, 34

Борн Макс I – 400

Бородин I – 19

820

Боря – см. Альтшулер Борис Львович

Бошьян I – 178

Брагина Маша II – 54

Брагинский I – 352

Бразинскасы I – 447, 782; прим. I-448-1

Браиловский Виктор I – 472

Брайль I – 493

Брандт Вилли I – 610

Браун II – 280, 281

Брежнев Леонид Ильич I – 292, 293, 295, 297, 298, 303, 313, 324, 325, 332, 379, 386, 393, 395, 419, 420, 424 – 426, 450 – 455, 477, 544, 610, 618, 677, 703, 722 – 725, 728–730, 734, 737, 742, 743, 768, 769, 776, 832, 838, 839, 841 – 844, 847, 849, 850; II – 280, 319, 320, 443, 490, 496, 525, 661, 673, 695, 715; прим. I-555-1, I-763-1

Бреховских Л. I – 110

Бродский И. I – 390, 445; прим. I-445-1

Брокгауз I – 49

Бронштейн Матвей I – 174

Брунов Е.В. I – 625, 639 – 641, 643, 681

Бубнов I – 26

Будкер I – 207

Бузинников Евгений I – 750

Буковский Владимир I – 379, 428, 462, 467, 469, 470, 498, 499, 504, 505, 507 – 509, 524, 533, 540, 560, 588, 596, 638, 652, 656, 675 – 677, 847; II – 30, 201, 220

Булгаков II – 311

Булганин I – 207, 256, 295

Бунич II – 425

Буниятов II – 359, 360, 362

Бурлацкий II – 351

Бурназян Аветик Игнатьевич I – 267

Бутаева I – 112

Бутман I – 446, 449, 832; прим. I-832-1

Бухарин Н.И. I – 28, 39, 490

Буш II – 141, 347 – 349

Быков I – 178

Бьеркен I – 184

Бьернерстед Рольф II – 315, 316, 318

Бэла – см. Коваль Бэла

Бэне Н. П. I – 26

В

В. Ю. – см. Гаврилов Виктор Юлианович

Ваал Анна I – 615

Вавилов Николай Иванович I – 116, 223; II – 753

821

Вавилов Сергей Иванович I – 112, 116, 117, 121, 129, 138, 276; прим. I-116-1

Вагнер (композитор) I – 19

Вагнер Иоганн I – 477, 743

Вайда I – 711; II – 105

Вайль Борис I – 432 – 439, 444, 448, 498, 525, 749; II – 397; прим. I-434-1, I-438-1

Вайль Люся I – 438

Вайнштейн Лия – см. Лия

Ваксберг Аркадий II – 276

Валенса Лех II – 354

Валерий – см. Чалидзе Валерий

Валленберг Рауль I – 799, 800; II – 323 – 326

Вальдхайм Курт I – 728

Валье Макс I – 58

Вальтер-Тито – см. Тито Иосип Броз

Валя II – 114, 115, 161, 176

Ваник (Вэник) Чарльз I – 576, 594, 600, 612, 613; прим. I-576-1

Ванников Борис Львович I – 152–156, 160, 170, 175, 191, 205, 242, 360; II – 735; прим. I-153-1

Ваня – см. Ковалев Иван, Сахаров Иван Иванович

Вартанян Марат II – 179, 180

Василевский I – 240, 249, 269

Васильев II – 317, 393

Везиров II – 322, 362, 363

Вейнберг Стивен I – 189, 344, 352, 353, 356, 363

Вейскопф Виктор I – 124, 432, 433, 542, 589, 665, 666; II – 283

Вейцзеккер I – 364

Векслер Владимир Иосифович I – 107

Великанова Ксения (Ася) II – 19; прим. II-19-1

Великанова Татьяна Михайловна I – 430, 441, 462, 470, 511, 512, 597, 603, 629, 633, 647, 745, 746, 749, 873, 884, 892; II – 18, 30, 98, 485, 560, 675; прим. I-602-1, I-634-1, II-19-1

Велихов Евгений Павлович I – 828, 838, 841, 842; II – 68, 284–287, 294, 312, 313, 315, 316, 318, 345, 346, 364

Венециано Г. I – 363

Венцель I – 168

Вера Федоровна – см. Ливчак Вера Федоровна

Вересаев Викентий Викентьевич I – 16; II – 649, 721

Веригин I – 848

Верн Жюль I – 46, 50

Визнер Джером I – 542; II – 295, 312, 313, 315, 316, 345, 346

Вик I – 124

Вилчек I – 110, 356

Вильсон I – 344

Винер I – 186

822

Винс Георгий I – 592, 593, 833; II – 220, 470

Винс Петр I – 593, 833, 834

Виталий Лазаревич – см. Гинзбург Виталий Лазаревич

Витт I – 75, 174

Вихирев Алексей Иванович I – 15, 89, 91–94, 102, 103, 413

Вихирева Зина I – 91, 413

Вихирева Клавдия Алексеевна I – 50, 88, 89–91, 93, 94, 98, 102–104, 107, 114, 115, 121, 139, 161, 168, 169, 171, 182, 220, 228, 262, 378, 390, 403, 408, 410–412, 413, 415, 507, 723, 845; II – 58, 285, 727, 728

Вихирева Матрена Андреевна (урожд. Снежкина) I – 93, 94, 413

Вишневский Б. I – 85, 97, 98

Владимир – см. Софиано Владимир

Владимирский К. I – 108

Владимов Георгий Николаевич I – 654, 719, 765, 766, 863; II – 43

Владимова Наташа I – 765

Власов (депутат) II – 425

Власов Анатолий Александрович I – 60, 73–75, 78

Вогралик I – 860, 861, 866; II – 114, 214

Волков I – 384

Вольпин – см. Есенин-Вольпин А.С.

Вольский Аркадий Иванович II – 366 – 368

Вор I – 208

Воробьев II – 101, 103, 539

Воронель Александр I – 459

Воронин I – 856

Воронцов I – 473, 474

Ворошилов I – 53, 93, 230, 252

Врублевский I – 85

Всеволод – см. Багрицкий Всеволод

Вучетич I – 403, 404

Вышинский А.Я. I – 34, 116, 456

Вэнс I – 679, 694; II – 280, 281

Г

Гааз I – 459, 686

Габуджиани Э. I – 850

Гаврилов Ваня I – 161

Гаврилов Виктор Юлианович I – 157, 159–161, 163, 238, 262, 268

Гагарин Юрий I – 251

Гайтлер I – 72, 118, 168

Галансков I – 379, 389, 458, 459, 467, 469, 560, 599, 686

Галецкий Ростислав I – 739, 873

Галилей I – 352; II – 707

Галич Александр Аркадьевич I – 194, 444, 501–503, 550, 558, 569, 581, 621, 627, 629, 637; II – 26, 188, 617

Галич Ангелина Николаевна I – 501, 503

823

Галка – см. Евтушенко Галя

Галкин Виталий Константинович I – 527; прим. II-407-1

Галкин Владимир Семенович II – 407, 414; прим. II-407-1

Галлей II – 286

Гальперин Лесик II – 31, 32, 86, 93, 94, 152, 153, 156, 157, 165

Гальперина Ира II – 31, 32, 86

Галя – см. Евтушенко Галя, Старовойтова Галина Васильевна

Гамзатов Расул II – 330

Гамкрелидзе II – 390, 391, 410

Гамов I – 274, 344

Гамсахурдиа З. I – 717, 718, 757; II – 412

Ганзелка I – 418, 422

Гапонов-Грехов II – 343

Гаусс I – 49

Гдлян Т.Х. II – 391–393, 396–399, 406–409, 417, 580; прим. II-407-1

Геббельс II – 55

Геворк – см. Алиханов Геворк

Гейзенберг I – 122, 417

Гейликман Б. I – 369, 372

Гелл-Ман I – 109, 184, 189, 363

Гельфанд Израиль Моисеевич I – 258, 304

Геннадий Богданович – см. Саркисов Геннадий (Гаек) Богданович

Генри Эрнст I – 369–371, 381, 382, 394

Георгадзе М. I – 271, 768, 769; II – 695

Герзон I – 448

Гернет М.Н. II – 473, 648; прим. I-17-1

Герстенмайер Корнелия II – 354

Герцен I – 556; II – 160

Герценштейн М. I – 414

Гершович Володя I – 513

Герштейн С.С. I – 130, 189, 360; прим. I-138-1, I-552-1

Гершуни Владимир II – 106; прим. II-106-1

Гесс Рудольф I – 615

Гессе Наталья Викторовна I – 437, 438, 450, 497, 498, 508, 579, 664, 777–779, 783, 784, 786, 792, 828, 829, 838, 863; II – 39, 65–67, 69, 94, 612; прим. I-497-1

Гессен Лена I – 11

Гёте I – 47, 391, 392, 850; II – 248

Гефтер М.Я. II – 272

Ги – см. Дарделл Ги

Гиббс Д. I – 355

Гильберт Д. I – 284, 362

Гиммлер I – 417

Гинзбург Александр I – 379, 389, 459, 467, 469, 560, 605, 668, 670, 674, 679, 685, 686, 688, 716, 719, 833; II – 220, 471; прим. I-435-2, I-468-1

824

Гинзбург Виталий Лазаревич I – 140, 149, 168, 253, 369, 380, 569, 570, 836; II – 13, 68, 71, 237, 265, 274, 736; прим. I-836-1

Гинзбург Евгения I – 377, 394

Гиппократ I – 861

Гитлер I – 28, 65, 371, 696, 732, 763; II – 481

Глешоу Шелдон I – 189, 353, 354, 356, 589, 665

Глинер I – 343

Глоссен I – 774, 781, 783; II – 612

Глузман Семен I – 428, 462, 509, 513, 539, 619, 834; II – 470

Гнедин Евгений Александрович I – 234, 394, 697; II – 481; прим. I-234-1

Гоголь I – 47

Голдбергер II -181

Голицын II – 373

Гольданский В.И. I – 882; II – 237, 285, 340, 590

Гольденвейзер Александр Борисович I – 16, 32–33, 51, 325; II – 630, 634, 636, 652

Гольденвейзер Анна Алексеевна (урожд. Софиано) I – 13, 16, 32–33, 325; II – 630, 631, 636, 652

Гольденвейзер Татьяна Борисовна I – 325; II – 634

Гольдовский О.Б. II – 473, 648; прим. I-17-1

Гольдфарб Алик I – 690; II – 270

Гольдхабер M. I – 433

Гольдштейн I – 472

Гольфанд Юрий Абрамович I – 570, 571, 704

Гончаров I – 93

Горбаневская Наталья I – 403, 441, 512, 753; прим. I-407-1

Горбачев Михаил Сергеевич I – 687; II – 8, 99, 155, 156, 162, 165, 168, 171, 182, 216, 218, 228, 243, 245, 246, 254, 259, 260, 265, 266, 268, 271–273, 275–280, 286–289, 296, 297, 305, 313, 315–317, 319, 320, 325, 327, 331, 332, 342, 343, 345, 350, 353, 354, 356–358, 371, 373–375, 381, 391, 394, 396–398, 401, 403–408, 412, 414–418, 420–422, 424, 433–435, 443, 444, 521, 522, 557, 562, 563, 568, 569, 579–581, 586, 587, 591, 613, 624, 687–690, 692, 693, 697, 699, 700, 703, 718, 746; прим. II-162-1, II-182-1, II-260-2, II-266-1, II-340-3, II-692-1

Горкин I – 259, 260

Горский II – 19

Горький Максим II – 101, 152, 733, 743

Гранин Даниил II – 296

Грасс Гюнтер I – 557

Греве Тим I – 638; II – 96

Грибов I – 184

Грибоедов Александр I – 502

Гривнина Ирина I – 462

Григ I – 19

825

Григоренко Андрей I – 707

Григоренко Зинаида Михайловна I – 648, 707

Григоренко Петр Григорьевич I – 400, 423, 424, 427–429, 456, 467, 509, 516, 647, 648, 672, 676, 707, 753, 845, 846, 862, 878; II – 96, 97, 535, 536; прим. I-428-1

Григорьев II – 33

Грин Ашбель I – 10, 11

Гринвуд I – 46

Гриша – см. Подъяпольский Григорий Сергеевич

Гриша (внук А.Д.Сахарова) I – 717

Гришунов I – 896

Громов II – 419

Громыко А.A. I – 679, 694, 900; II – 243, 245, 298, 563, 692, 693, 695, 696; прим. I-763-1, II-162-1

Гросс I – 110

Губинский I – 565, 566

Гумбаридзе II – 395, 396, 425

Гурьянов Павлик I – 181

Гусев I – 679, 683, 685, 687, 767

Гусева Евгения Павловна II – 172–175, 248

Гут Алан I – 343, 820, 822

Гюго I – 17, 46; II – 353, 473, 754

Д

Давиденко Виктор Александрович I – 220, 221, 236, 291

Давидович Ефим I – 592, 593, 644–646, 668

Дайн М. I – 359

Дайсон Фримен I – 124, 144, 168, 299; прим. I-144-1

Дандарон Б. I – 599, 873

Даниэль Юлий I – 379, 380, 382, 383, 390, 401, 402, 458, 545, 758; прим. I-380-1

Данков I – 123

Дарделл Ги II – 323, 324, 326, 327

Дауд I – 761

Дворянский Владимир I – 655–658; прим. I-659-1

Дега II – 346

Дегтярев II – 338, 339, 415

Дезер II – 299

Деканозов I – 232, 234

Декарт I – 49

Делоне Вадим I – 402; II – 726; прим. I-407-1

Демичев II – 305, 687, 689

Де-Перрега I – 477–479

Дехтяр Михаил Вольфович I – 68, 77; прим. I-68-1

Джексон Генри I – 483, 561, 564, 565, 576, 577, 594, 600, 612, 613, 673; прим. I-576-1

826

Джексон Гленда II – 191

Джелепов В. П. I – 130

Джемилев Асан I – 657, 737, 738

Джемилев Мустафа I – 441, 652, 655–659, 725, 737, 873; II – 470, 560; прим. I-659-1, I-737-1

Джемилев Решат I – 873; II – 485

Джемилева Васфие I – 657

Джилас I – 277, 438

Джилл – см. Клайн Джилл

Джинс Джеймс I – 58, 341

Джорджи I – 353, 354, 356, 357

Джотто II – 383

Дзержинский I – 174, 741

Дзюба I – 513

Дике I – 352

Диккенс I – 46

Дима – см. Сахаров Дмитрий Андреевич

Димитров Георгий I – 489

Димопулос I – 356

Дирак I – 180, 357

Дитрих Марлен II – 135

Дмитриев Николай Александрович I – 157–159, 249, 257

Дмитриева Тамара I – 158

Дмитрий – см. Сахаров Дмитрий Андреевич, Сахаров Дмитрий Иванович

Добровольский I – 379, 686

Добрынин II – 282, 291

Доленко Елена I – 668, 888; II – 51

Дометти Аглаида Александровна I – 53

Домуховская Мария Петровна – см. Сахарова Мария Петровна

Дородницын А.А. I – 881; II – 39, 103, 511, 513

Достоевский Федор II – 152, 473, 610

Драбкина Елизавета I – 493, 517, 518

Дрейфус I – 719

Дрелл Сидней I – 368, 589, 665, 666, 775, 811, 855, 870, 872, 881, 893, 902; II – 103, 109, 499, 509, 522, 611

Дремлюга Владимир I – 403; прим. I-407-1

Дубинин Н.П. I – 275, 276, 332, 429, 430; II – 459

Дубчек I – 403

Дудинцев I – 431

Духанин II – 393

Дымшиц Марк I – 446, 448–452, 833; II – 220

Дэвис Анджела I – 450, 451

Дюма I – 46, 836

дядя Ваня – см. Сахаров Иван Иванович

дядя Веня I – 722; II – 87–89, 117; прим. I-722-1

827

Е

Е. Л. – см. Фейнберг Евгений Львович

Е. П. – см. Славский Ефим Павлович

Евгений Львович – см. Фейнберг Евгений Львович

Евдокимова Наталья Михайловна II – 111, 112, 114, 119, 213–215, 220, 568

Евклид I – 370, 818

Евсюковы I – 754, 755; II – 299

Евтушенко II – 337

Евтушенко Галя II – 66, 70, 71, 73, 74, 77, 150, 187, 309

Ежов I – 222, 417, 418, 490; II – 657

Екатерина Алексеевна – см. Сахарова Екатерина Алексеевна

Екатерина Фердинандовна I – 582

Ельцин Борис Николаевич II – 379, 397–399, 406, 586, 613, 687

Емельянов II – 389, 425, 428

Емельянов Василий Семенович I – 203

Есенин-Вольпин А. С. I – 258, 377, 430, 444, 456, 525, 526, 601, 615

Ефимов I – 395, 467–469

Ефрем – см. Янкелевич Ефрем

Ефрон I – 49

Ж

Жаворонков Геннадий Николаевич II – 319, 381

Жаворонков Н.М. I – 385, 386; II – 359

Жаринов Е.И. I – 212, 215

Жданов I – 226

Жженов Георгий Степанович II – 42, 43, 45; прим. II-43-1, II-45-1

Живлюк Юра I – 376, 378, 379, 389, 390, 394, 403, 415, 421, 423, 426; прим. I-421-1

Жуков (маршал) I – 232, 240, 249, 268

Жуков Юрий I – 777, 882

З

Забабахин Женя I – 59, 68, 157, 189, 191, 192, 256, 299, 316, 317; II – 734, 735, 737

Завенягин Аврамий Павлович I – 136, 191–193, 232, 245, 256–258, 266, 295, 297; прим. I-266-2, I-333-2

Задунайская Зоя Моисеевна I – 497, 498, 664, 824; II – 65; прим. I-497-1

Зайков II – 391, 398, 687

Зайцева Дуся I – 88

Закс Б. Г. I – 669

Закс Юла I – 659, 728, 729, 731; прим. I-728-1

Закусов Василий Васильевич I – 493

Залмансон Вульф I – 832

Залмансон Сильва I – 448, 449, 586, 589, 590, 813

828

Заломов II – 101

Залыгин С.П. II – 342, 343

Занд Михаил I – 466

Заславский Илья II – 378

Засурский I – 538

Затикян Степан I – 725, 728–732, 734–737, 742, 751; прим. I-735-2

Зверев I – 135–137

Зворыкин I – 45

Зелинский Корнелий II – 53

Зельдович Варвара Павловна I – 190

Зельдович Шурочка I – 190

Зельдович Яков Борисович I – 129, 133, 137, 138, 146, 148–150, 156–160, 162, 167–169, 172, 177, 187–191, 193–195, 228, 231, 236, 238, 241, 242, 245, 248, 250, 252, 254, 255, 257, 262, 264–266, 268, 269, 271, 275, 277, 284, 312, 322, 324, 333, 337, 342, 344, 351, 352, 360–363, 377, 380, 381, 409, 410, 436, 552, 624, 625, 814, 821–823, 838, 839; II – 58, 607, 692, 704, 735, 743; прим. I-138-1, I-277-1, I-436-1, I-552-1

Землячка I – 518

Зи I – 356

Зивс I – 884

Зинаида Евграфовна – см. Софиано Зинаида Евграфовна

Зикики II – 284, 285

Зикмунд I – 418, 422

Зиновьев (писатель) I – 846; II – 724

Зиновьев (соратник Ленина) I – 489

Зия II – 297

Злотник Моисей I – 668, 669, 836, 888, 891; II – 47, 51, 52

Злотник Семен I – 608, 668–670, 836, 891; II – 52

Зоечка – см. Задунайская Зоя Моисеевна

Золотухин Борис Андреевич I – 609; прим. I-435-2

Зорин I – 277

Зоря (двоюродная сестра Е.Г.Боннэр) II – 306, 405, 434

Зосимов I – 652, 671–673, 751

Зотов К.И. I – 481, 482, 724

Зощенко II – 44, 721

Зоя – см. Разживина Зоя

Зоя Моисеевна – см. Задунайская Зоя Моисеевна

Зубарев Дмитрий Николаевич I – 136, 170, 186

Зубов Андрей II – 355, 358–360, 364, 365, 367

Зусскинд I – 356

Зысин Юрий Аронович I – 215, 219, 220, 256, 302

Зысина Ирина I – 220

Зысины I – 165

829

И

И. В. – см. Курчатов Игорь Васильевич

И. Е. – см. Тамм Игорь Евгеньевич

И. Я. – см. Померанчук Исаак Яковлевич

Ибаррури I – 489

Иван – см. Сахаров Иван Иванович, Семенов Иван Васильевич

Иванов (сотрудник МИДа) II – 299

Иванов (следователь) II – 392, 393, 407, 409

Иванов Альберт I – 727

Иванова I – 643

Ивич Игнатий Игнатьевич I – 486

Игнатов I – 295

Игнатьев (популяризатор) I – 57

Игнатьев А. Ю. I – 356, 359

Игорь – см. Алиханов Игорь

Игорь Евгеньевич – см. Тамм Игорь Евгеньевич

Игрунов II – 334

Ида Петровна – см. Мильгром Ида Петровна

Идлис I – 822

Израилева Ревекка Израилевна I – 157, 161, 169

Илиопулус I – 665

Илия II – 395

Иловайская-Альберти Ирина Алексеевна II – 190, 351, 354, 381, 382, 395, 399, 400, 706

Ильичев I – 329

Ильф I – 72

Ильюшин А. А. I – 224, 225

Имшенецкий А. I – 517; II – 459

Инна – см. Этингер Регина

Иоффе Б. I – 184, 375, 665

Иошимура М. I – 356

Ира – см. Гальперина Ира, Иловайская-Альберти Ирина Алексеевна, Кристи Ирина

Ирина – см. Иловайская-Альберти Ирина Алексеевна, Сахарова Ирина

Исаак Яковлевич – см. Померанчук Исаак Яковлевич

Исат Ирина Борисовна – см. Шамина Регина

Искандер Фазиль I – 704

К

Каганов I – 406

Каганович I – 251, 295; прим. I-295-1

Кадомцев Б.Б. I – 842; II – 284

Казакова Т.Д. II – 419

Казарян Каро I – 531

Казарян Р. II – 364, 365

830

Каипбергенов II – 409

Калганов I – 495

Каллен Р. I – 899

Каллистратова Софья Васильевна I – 630, 700, 723, 738, 752–754, 756, 809; II – 147, 150, 272, 274, 614, 704, 756, 757

Калугина Фаина Петровна I – 49

Калуца II – 251

Камо I – 488

Кандыба Иван I – 691, 873; II – 682

Капица Петр Леонидович I – 177, 329, 340, 370, 416–420, 431, 517, 552, 776, 778, 812, 842; II – 280, 559, 737, 750, 752, 753; прим. I-417-1

Каплер I – 421

Каплун Ира I – 441, 771, 772; прим. I-441,-1

Капутикян Сильва II – 364

Караванский I – 513

Кармаль Бабрак I – 760–762, 811; II – 498

Карпинский Л.В. II – 333

Картан А. II – 302

Картер Джимми I – 679, 680, 682–685, 694, 832; II – 141, 469, 470; прим. I-685-1, I-686-1

Карякин Ю.Ф. II – 333, 387

Касем I – 494

Каспаров Гарри II – 354

Кассирский I – 184

Кассо I – 20, 776

Катусев II – 414

Катя – см. Сахарова Екатерина Ивановна

Кафтанов С.В. I – 72; прим. I-72-2

Кацнельсон I – 227

Квачевская Джемма I – 460, 461

Квачевский Лев I – 461

Кейлис-Борок II – 363, 364

Келдыш Мстислав Всеволодович I – 236, 237, 250, 328, 329, 386, 387, 426, 434, 436, 526, 549, 552, 557, 609; II – 459; прим. I-413-1

Келли Петра II – 298

Кельвин I – 128

Кене I – 692

Кеннан II – 349

Кеннеди (президент США) I – 301, 323

Кеннеди (ректор Стенфордского университета) II – 180

Кент II – 232

Кикоин И. К. I – 250

Килланин I – 744

Ким Ир Сен I – 64

Кинг Мартин Лютер I – 628; II – 613

Киплинг I – 696

831

Киржниц Д.А. I – 343, 820; II – 218, 253

Кириллин Владимир I – 380, 436, 586

Кириллов В.И. II – 391

Киркпатрик Джин II – 280, 282

Киров I – 53, 54, 376, 489; прим. I-54-1

Киссельман I – 891

Киссинджер Генри I – 542, 561, 565; II – 280–282, 468, 553, 554

Клава – см. Вихирева Клавдия Алексеевна

Клайн Джилл II – 70, 131, 132, 283, 351, 353

Клайн Кэрол II – 283

Клайн Эд I – 10, 11, 541, 629, 840; II – 131, 132, 138, 139, 241, 283, 284, 295, 351, 353, 470, 621

Клейн О. I – 363; II – 251

Клетенник I – 60

Климов Валентин Николаевич I – 170, 186

Клоуз Кевин I – 810

Кнопфель I – 215, 217

Кобзарев I – 184

Кобулов I – 232, 234, 463

Ковалев Иван I – 462, 635, 812; II – 26, 99, 100, 108, 559, 560; прим. I-812-3, I-873-1

Ковалев С.А. I – 209, 430, 440, 441, 462, 512, 578, 591, 592, 596–598, 601–604, 629, 630, 632–636, 647, 686, 699, 700, 749, 812; II – 272, 309, 315, 346, 470, 471, 487, 555, 560, 675; прим. I-602-1, I-603-1, I-630-1, I-634-1, I-873-1

Ковалевы (семья) I – 873; II – 683; прим. I-873-1

Коваль Бэла I – 712, 853, 856, 899; II – 28, 41, 42, 324

Ковнер Марк I – 778–780, 789, 850–854, 857, 902; II – 38, 76, 125, 738

Козинс I – 208

Козлов Борис Николаевич I – 315, 318, 321

Козлов Фрол Романович I – 320

Кокошин II – 294, 295

Колаковский I – 874

Колесников Геннадий Павлович II – 78, 81, 84–86, 89–92, 101, 102, 113, 149, 220, 230, 523, 534, 539; прим. II-78-1

Колмогоров I – 97, 158, 370, 371

Коль II – 424

Коля – см. Дмитриев Николай Александрович, Сахаров Николай Иванович (дядя А.Д.Сахарова)

Комаров I – 383

Компанеец Александр Соломонович I – 146, 149, 150

Конев I – 232

Конецкий Виктор I – 492

Конквест I – 51, 376

Константин (великий князь) II – 264

Константин – см. Софиано Константин

832

Константинова Шура I – 867

Копелев Лев Зиновьевич I – 569, 620, 650, 704, 721, 722

Коптюг В.А. II – 387, 388, 461

Корвалан Луис I – 675–677, 847

Кориолис I – 457

Корнилов Владимир I – 851, 856; II – 733

Корнилов Юрий I – 536, 545, 684, 882; II – 458; прим. I-545-1, I-545-2

Королев Сергей Павлович I – 247, 248, 404, 504; прим. I-247-1, I-248-1

Короленко Владимир Галактионович I – 16, 17, 700,775; II – 473, 643, 729

Корягин Анатолий I – 462, 873; II – 683

Костава Мераб I – 717, 718, 813, 873; II – 299, 412, 561, 683; прим. I-813-1

Костерин А.Е. I – 877; прим. II-560-1

Костерин Алексей – см. Смирнов Алексей

Костерина Лена II – 30, 31; прим. II-560-1

Костерина Нина I – 878

Косыгин Алексей Николаевич I – 369, 380, 386; II – 661

Котельников В.А. II – 380, 386, 459

Коч II – 223

Кочетов II – 410, 411

де Крайф Поль – см. де Крюи Поль

Кракси Беттино II – 382, 399, 400

Крамерс Х. I – 124

Красавин Феликс I – 448, 778, 780, 781, 789, 808, 846, 849, 851, 852, 856, 857, 881; II – 38, 71, 76, 125

Красавина Майя I – 789, 808, 851, 852, 881; II – 38, 71, 72, 76, 125

Красин В. I – 441, 514, 522, 523; прим. I-513-3, I-523-1

Красников Н.В. I – 356

Краснов (врач) II – 39

Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович I – 441, 466, 469–471, 507; II – 30; прим. I-469-1

Крик I – 274

Кримский Джордж I – 652, 671, 674, 675

Кристенсен I – 348

Кристи Агата I – 399; II – 203

Кристи Ирина I – 467, 469; II – 83, 147, 150–152, 157, 545

Кронин I – 348

Круглов С.Н. I – 232; прим. I-232-1

Крупская I – 26

Крымов А.Г. I – 490

де Крюи Поль I – 58, 61

Кубояма I – 241

Кувакин Всеволод II – 98, 99, 106; прим. II-98-1

Кудирка Симас I – 480, 586, 589–591, 602

Кудрин Леонид II – 408, 409, 417, 580

833

Кудрявцев (академик) II – 396

Кудрявцев Всеволод Александрович I – 49

Кудрявцев Олег I – 46–51, 69, 135; прим. I-51-1

Кудрявцева Ольга Яковлевна (урожд. Лукашева) I – 49; прим. I-51-1

Кудрявцевы I – 31, 49

Кузнецов (художник) I – 377

Кузнецов Исай II – 55

Кузнецов Рудольф Алексеевич II – 19, 183, 184

Кузнецов Эдуард I – 447–453, 478, 497, 525, 559, 566, 567, 576, 589, 590, 679, 710–712, 715, 813, 833; II – 154, 220

Кузьмин В.А. I – 353, 356, 359

Кукк I – 599; II – 561

Кукобака Михаил I – 750, 873; II – 346

Kун Бела I – 518

Кунин Петр Ефимович I – 62, 76, 102, 107, 108, 117, 118, 628, 644, 646, 647; II – 734

Купер (физик) I -185

Купер Фенимор I – 35; II – 727

Курант Р. I – 58

Курчатов Игорь Васильевич I – 74, 120, 134, 136, 137, 142, 155, 156, 161, 168, 200, 205–208, 223, 224, 227, 238, 240, 244, 247, 249, 250, 252, 254, 255, 262, 264, 266, 270, 271, 276, 278, 281, 283, 286, 287, 289–291, 313, 407, 415, 504; прим. I-252-1

Курченко Надя I – 447, 782; прим. I-448-1

Кутузов I – 23

де Куэльяр Перес II – 353

Кэрролл I – 821

Л

Лаверов II – 364

Лаврентьев М. А. I – 60, 224, 225, 236; II – 284, 461

Лаврентьев Олег I – 196, 205, 206

Лавров Кирилл II – 435

Лавут Александр Павлович I – 431, 441, 597, 633, 647, 657, 738, 873; прим. I-431-2

Лагранж I – 125, 362; II – 720

Лакоба I – 233

Лангрен Дан II – 8, 9

Ланда Мальва Ноевна I – 597, 629, 652, 675, 677, 678, 697, 728, 731, 732, 736, 749, 814, 833, 834, 873; II – 98, 280, 485; прим. I-678-1

Ландау Лев Давыдович I – 61, 106, 109, 113, 120, 124–126, 148, 177, 178, 350, 361, 417, 420; II – 721

Ландсберг Г. С. I – 27, 62, 102, 457; прим. I-74-1

Ланфанг А.И. I – 490

Лапин Слава I – 828

Лара – см. Богораз Л.И.

834

Лариса – см. Богораз Л.И.

Латтэс I – 107, 127, 129, 176

Лашкова Вера I – 11, 379, 389, 469, 470, 686; II – 29, 148; прим. II-29-1

Лбов Саша I – 220

Ле Карре II – 203

Лебедев П. Н. I – 20, 141, 775

Лебедева Наталья I – 721

Лебединский I – 160

Левенгук I – 58

Левин Михаил Львович I – 828; II – 258, 719; прим. I-828-1

Левитин (Краснов) А. – см. Краснов-Левитин Анатолий Эммануилович

Левченко I – 600

Левшина Оля I – 552, 615, 619, 709, 710, 716, 835, 837

Легал Пьер I – 743

Лезан Шарль I – 57

Лейбовиц Джоэль I – 852, 853

Лейпунский А.И. I – 207

Лейпунский О.И. I – 278, 281

Леметр Джордж I – 340

Лена (дочь Льва Зиновьевича Копелева) II – 150, 187

Лена – см. Костерина Лена

Ленин В.И. I – 26, 55, 97, 173, 399, 401, 404, 406, 411, 419, 421, 489, 518; II – 13, 152, 237, 280, 297, 335, 450; прим. I-173-1

Леонов II – 334

Леонтович Михаил Александрович I – 62, 74, 102, 116, 173, 200, 202, 204, 207, 208, 223, 327, 328, 331, 370, 382, 416, 419, 454, 457–460, 737; II – 743, 752; прим. I-74-1

Леотар Франсуа II – 98, 107

Леперовский I – 19

Лепешинская I – 178

Лермонтов I – 17; II – 192, 418

Лернер Александр I – 472, 691

Лерт Раиса Борисовна I – 624

Лесик – см. Гальперин Лесик

Леша – см. Гальперин Лесик

Ли I – 348–350, 352; II – 727

Либби I – 278

Ливчак Вера Федоровна I – 589, 616–618, 629, 698, 725, 746–748

Лигачев II – 275, 321, 584, 692, 693

Лидия Корнеевна – см. Чуковская Лидия Корнеевна

Лиза – см. Алексеева Лиза

Лизеганг I – 57

Линде А.Д. I – 70, 343, 820; II – 71, 218, 253, 254, 260, 261, 312

Лионнес Аасе I – 632, 637; II – 130

Липавский С. I – 690, 691, 719; прим. I-690-1

835

Лисянский Марк II – 8

Литвин I – 599

Литвинов М.М. (нарком иностранных дел) I – 402, 427

Литвинов М.М. (сын М. М. Литвинова) I – 633, 634

Литвинов Павел I – 389, 402, 403, 550, 555, 892; II – 726; прим. I-407-1

Литвинова Татьяна Максимовна I – 427, 516, 640

Литвиновы – Литвинов М.М. (мл.) и его жена II – 18

Литинский Леня II – 77, 167

Лифшиц Евгений Михайлович I – 61, 106, 113, 148, 149, 341, 342, 361, 364

Лифшиц Илья I – 380

Лихачев II – 316, 376

Лихтман I – 570

Лия II – 190

Лобачевский I – 818, 823

Логунов А.А. II – 379, 459

Ломоносов I – 176

Лондон Джек I – 47

Лопушанский II – 12

Лоу Френсис I – 109, 665

Луи Виктор I – 626, 680, 681; II – 11, 111, 130, 142, 183, 217, 221, 256, 567, 568, 614, 744, 745

Лукашев Кирилл I – 49, 50; прим. I-51-1

Лукашева Агриппина Григорьевна I – 48; прим. I-51-1

Лукьяненко Левко I – 691, 873; II – 682; прим. I-691-1

Лукьянов Анатолий Иванович II – 320, 340, 391, 398, 412, 413, 416, 417, 425, 433–435, 443–445, 601, 624, 702, 716

Лумумба I – 562

Лунин II – 13, 264, 280

Лупынос Анатолий I – 499, 506, 507; прим. I-507-1

Лури Ричард I – 11

Лысенко Трофим Денисович I – 74, 116, 276, 287, 326–329, 332, 458; прим. I-330-1

Львов Коля I – 59, 67

Лэмб I – 124

Лэттер А. I – 282

Лю Янь II – 421, 422

Люба (жена Алексея Смирнова) II – 30, 31

Люба – см. Сахарова Люба

Любарская I – 631

Любарский Кронид I – 513, 525, 532, 533, 598, 736; прим. I-513-1, I-532-1, I-596-1, I-736-1

Людаев Роберт Захарович I – 212, 215, 217

Людерс I – 349, 350, 358

Людмила Ильинична II – 70

Люся – см. Боннэр Елена Георгиевна

836

М

Мажино II – 292

Майани I – 665

Майман I – 209

Майя – см. Красавина Майя

Макаров I – 261, 782

Мак-Клой Джон I – 303; прим. I-303-1

Максвелл I – 57

Максимов В.Е. I – 194, 500, 502, 550, 558, 568, 569, 581, 621, 629; II – 354

Маленков Георгий Максимилианович I – 228, 232, 235, 236, 241–243, 251, 256; прим. I-295-1

Малик I – 323

Малиновская Лена I – 169

Малиновский (министр обороны) I – 306, 313, 314, 332

Малиновский Александр Александрович I – 53

Мало I – 24, 46

Малов А. Н. I – 85, 88, 99; прим. I-88-2

Малов Н. Н. I – 26

Малышев Вячеслав Александрович I – 235, 236, 238–240, 242, 243, 244, 246, 248, 250–252, 254–256, 268, 295, 297; прим. I-256-1

Малышев Ф.H. I – 108, 151, 152

Мальва – см. Ланда Мальва Ноевна

Мальцев Ю. I – 441

Маляров I – 382, 545, 550, 551, 683, 758, 767; II – 474

Мамут Муса I – 727, 728

Мандельштам Леонид Исаакович I – 27, 74, 75, 104–107, 130, 173; II – 300, 729; прим. I-74-1

Мандельштам Осип II – 42, 730

Мандельштам С. Л. I – 130

Манкур II – 140

Мао Цзедун I – 262, 323, 399

Маресин I – 603

Марина (внучка А. Д. Сахарова) I – 410; II – 152, 210

Марина Петровна II – 31–33

Маринович Мирослав I – 691

Мария Петровна – см. Сахарова Мария Петровна

Мария Тимофеевна I – 860, 861

Марк – см. Ковнер Марк

Маркиш I – 226

Марков (студент МГУ) I – 72

Марков (студент МЭИ) I – 113

Марков Моисей Александрович (физик) I – 139; II – 459

Маркова Люба I – 139

Маркс Карл I – 97, 392, 692; II – 204

Мартынов I – 17

837

Мартэн II – 302

Марченко Анатолий I – 401, 402, 423, 468, 472, 599, 776, 799, 812, 873; II – 12–14, 245, 254, 260, 263, 264, 266, 268, 271, 559, 683, 757; прим. I-402-1, I-472-1, I-812-1, II-15-1, II-263-1

Марченко Валерий I – 599

Марченко Павлик I – 468, 812; II – 13, 264

Марчук Гурий Иванович II – 263, 266, 267, 272, 286, 299, 302, 380, 387, 461, 693, 746

Маршак (физик) I – 189

Маршак (поэт) I – 491, 498

Мастерс Декстер I – 161; прим. I-161-1

Матвеева Новелла II – 210

Матвей – см. Янкелевич Матвей

Матрена Андреевна – см. Вихирева Матрена Андреевна

Матусевич Микола I – 691, 813; прим. I-873-2

Матусевич (семья) I – 873; II – 683; прим. I-873-2

Матусова II – 38

Махнев I – 205

Маша – см. Михаеллес Мария Васильевна, Петренко-Подъяпольская Мария Гавриловна, Сахарова Мария Ивановна

Маяковский I – 55; II – 723

Медведев В.А. II – 237, 338–340, 415

Медведев Григорий II – 342

Медведев Жорес I – 330, 375, 393, 419, 422, 427, 429, 431, 437, 461, 601, 622, 749; II – 468, 615; прим. I-330-1,

I-330-2

Медведев Рой I – 206, 375–378, 382, 383, 389, 390, 393, 394, 427, 429, 431, 454, 516, 573, 622, 809; II – 280, 408, 409, 580, 615, 661; прим. I-421-1

Межиров Александр I – 392, 569, 648, 697; II – 126, 170, 306; прим. I-392-2

Мейланов II – 346

Мейман Наум Натанович I – 704, 745; II – 106

Меклер Юра I – 665, 666

Мельников II – 397

Менгеле II – 142, 179, 221, 423

Менделевич И. I – 449, 452; прим. I-449-1

Меретик I – 743

Меркулов I – 232, 234, 417

Мешик I – 232, 233, 333; II – 325

Мешко Оксана I – 691

Мештрович I – 419

Мещеряков I – 155

Мигдал А.Б. I – 120, 137

Мизнер I – 338

Mизякин Арий I – 743

Микоян Анастас Иванович I – 302, 332, 488; II – 139

838

Милз Вильбор (Уилбур) I – 574, 576; прим. I-576-1

Миллионщиков I – 451; прим. I-451-1

Миллс I – 349

Мильгром Ида Петровна I – 803; II – 23, 27

Мини Джордж I – 708

Митерев I – 414

Митин I – 58

Миткевич В.Ф. I – 75; прим. I-75-1

Миттеран II – 171, 256, 298, 350, 352, 353, 550–552, 689

Миттеран Даниэль II – 351, 353

Митя (сын Натальи Светловой) I – 580

Митя – см. Сахаров Дмитрий Андреевич, Сахаров Дмитрий Иванович

Михаеллес Мария Васильевна (урожд. Олсуфьева) I – 607, 608, 619, 622, 629, 637; II – 39, 190

Михаил Иванович – см. Блудов Михаил Иванович

Михаил Сергеевич – см. Горбачев Михаил Сергеевич

Михайлов Михайло I – 854, 857, 864

Михалков Сергей I – 48

Михеев Дмитрий – см. Т

Михоэлс I – 226

Мишель I – 863; II – 302, 303

Млодзеевский (мл.) I – 60

Моденов I – 537

Можайский I – 175

Моисеев I – 60

Молотов I – 60, 64, 65, 251, 295, 402, 697; II – 561; прим. I-295-1

Монгайт I – 445

Мороз Валентин I – 588, 833; II – 201, 220, 470

Мороз Олег II – 274–276

Морозов Г. I – 431

Москаленко I – 232

Мотя – см. Янкелевич Матвей

Моцарт I – 19, 501

Музруков Борис Глебович I – 258, 259

Mумендейл Дитрих I – 764

Мумендейл Зора I – 764

Мураховский В.С. II – 427; прим. II-427-1

Мурженко Алик I – 448, 449, 873; прим. I-596-1

Мухамедьяров Роальд II – 303, 304; прим. II-303-1

Мухтаров II – 408, 409

Мэтлок II – 395

Mясищев I – 505

Н

Н. Н. – см. Боголюбов Николай Николаевич

Н. П. – cм. Дубинин Н. П.

Набоков I – 860; II – 11

839

Наджаров I – 457, 459

Назаров Анатолий I – 400, 480, 514

Нанопулос I – 356

Нансен Фритьоф I – 638

Наполеон I – 224

Нарбут II – 11

Насер I – 494

Настя – см. Подъяпольская Настя

Наталья Михайловна – см. Евдокимова Наталья Михайловна

Натансон II – 190

Наташа (жена Михаила Левина) II – 258, 741, 743–745, 757

Наташа – см. Гессе Наталья Викторовна

Негин Евгений I – 157

Неделин М. И. I – 266, 269–272; II – 294; прим. I-266-1

Нейман I – 186

Некипелов Виктор I – 462, 749, 750, 873; II – 560, 683; прим. II-303-1

Некрасов Виктор I – 203, 509, 569, 629

Некрасов (поэт) I – 584

Некрич I – 428

Неля (жена Эмиля Шинберга) II – 74, 183, 184

Немировская Шурочка I – 108

Немировский Павел Эммануилович I – 108, 137

Неру Джавахарлал I – 289

Неруда Пабло I – 194, 550, 558

Несмеянов А. Н. I – 276; II – 459

Нетер Эмми I – 284

Никита Сергеевич – см. Хрущев Никита Сергеевич

Никлус Март I – 691, 873; II – 561, 682

Николай – см. Сахаров Николай Иванович (дядя А. Д. Сахарова)

Николай I I – 29; II – 122, 752

Николай Николаевич – см. Боголюбов Николай Николаевич

Никольский (биолог) I – 384

Никольский (секретарь ЦК КП Грузии) II – 394

Никольский (чиновник) I – 153

Никсон P. I – 450, 451, 588

Нина – см. Харкевич Нина Адриановна

Нипков I – 41

Новиков И. Д. (физик) I – 344, 351, 823

Новиков Иван Кузьмич (директор школы) I – 51

Новиков Петр I – 460, 526

Новиков-Прибой I – 14

Норден I – 60

Носов I – 278

Нудель Ида I – 472, 873

Нуждин Н. И. I – 326–329, 331, 458

Ньютон I – 49, 57, 352; II – 707

840

О

Оболенский II – 406

Оборин II – 601

Обухов А. М. I – 139; II – 459

Обухов Олег Александрович I – 865; II – 84, 111, 112, 114–117, 149, 161, 162, 166, 177, 178, 185, 211, 214–216, 218, 220, 242, 245–247, 257, 531, 568, 569; прим. II-84-1, II-162-1

Обухова А.А. II – 215, 257, 258, 569

Огурцов Игорь I – 588; II – 201, 470

Окиалини I – 107, 127, 129, 176

Окубо Соломон I – 351, 354

Окуджава Булат I – 499–502; II – 354

Окунь I – 184

Олег – см. Кудрявцев Олег

Олеша Юрий Карлович I – 486, 868; II – 610

Олсуфьева Мария Васильевна – см. Михаеллес Мария Васильевна

Олсуфьевы I – 608

Ольшанский М. I – 330; прим. I-330-2

Омнес I – 347

Опарин А.И. I – 327; II – 459

Оппенгеймер Роберт I – 128, 142–147

Орвелл (Оруэлл) I – 52, 862; II – 131, 219, 452, 531; прим. I-52-1

Орлов А.К. I – 693; прим. I-693-3

Орлов Владимир I – 217

Орлов Г.М. I – 384, 385; прим. I-384-1

Орлов Сергей I – 492

Орлов Юра (одноклаcсник А.Д.Сахарова) I – 55, 56

Орлов Юрий Федорович (физик) I – 209, 419, 420, 458, 470, 554, 555, 629, 633, 634, 666–668, 679, 680, 685–687, 690, 703, 716–718, 721, 744, 775, 814, 847, 873, 884; II – 30, 354, 471, 487, 560, 580, 581, 683; прим. I-55-1, I-555-1

Осецкий Карл I – 628

Осинский В. В. I – 39

Осипов Владимир I – 619

Осипова Татьяна I – 462, 470, 636, 812; II – 30, 559, 560; прим. I-812-3, I-873-1

Осипьян II – 426

Остин (врач) II – 195, 249

Остин Тони (корреспондент) I – 764, 765

П

Павел I I – 501

Павленков I – 400

Павлов (физиолог) I – 419

Павлов Николай Иванович I – 221–224, 227, 245, 307, 309, 320

Павловский Александр Иванович I – 215, 216

841

Павша И. В. I – 26

Панахов II – 363

Панов I – 352

Пановский I – 143, 612; II – 311, 312, 314, 500

Папа Римский II – 382

Паркер I – 363

Паскаль II – 89, 90

Пастернак Борис I – 649, 665, 808; II – 11, 195, 607, 608, 738; прим. II-93-1

Пати I – 353, 355

Патиашвили II – 390, 394, 395, 410,411

Паули I – 61, 105, 107, 110, 113, 349, 350, 358, 432

Пауэлл I – 107, 127, 129, 176

Пахомов I – 625

Пашка – см. Марченко Павлик

Пейдж II – 301

Пекер I – 863; II – 303

Пелл II – 40

Пензиас I – 344

Пеньковский I – 313; прим. I-313-1

Первухин I – 295–297

Переверзев I – 289

Перелыгин I – 774, 784–788, 805, 806; II – 101, 105, 493–495

Перельман Марк I – 499

Перельман Я. I – 57

Пертини II – 381

Петлюра I – 539

Петр Григорьевич – см. Григоренко Петр Григорьевич

Петраков II – 389

Петренко-Подъяпольская Мария Гавриловна I – 430, 431, 542, 563, 589, 647, 648, 748, 771, 850; II – 30, 106, 147, 150, 151, 186, 187; прим. I-431-1

Петров I – 72

Петровский (зам. министра иностранных дел) II – 268

Петровский Б. (медик) I – 323, 408, 431, 579

Петровский Иван Георгиевич I – 536–540, 548, 709

Петрянов-Соколов I – 384, 385

Петя – см. Кунин Петр Ефимович

Пехлеви Реза I – 672

Пименов Револьт I – 432–440, 444, 448, 498, 525, 749, 845–847, 862; II – 397, 705

Пименова Виля I – 439, 440

Пиночет I – 558, 675

Пир Джордж I – 400

Планк I – 126, 361; II – 729

Плевако Федор Никифорович I – 16

842

Плисецкая Майя I – 370; II – 297

Плучек Валентин Николаевич II – 55

Плющ (редактор “Недели”) I – 335

Плющ Леонид I – 335, 441, 506, 507, 513, 588, 619, 631; прим. I-335-1

Плющев Юрий Николаевич I – 212, 215

Победоносцев I- 738

Погосян Генрих II – 359, 366

Подгорецкий М.И. I – 348; прим. I-348-2

Подгорный Николай Викторович I – 450, 451; II – 661; прим. I-450-1

Подрабинек Александр I – 462; II – 98, 352, 683

Подъяпольская Маша – см. Петренко-Подъяпольская Мария Гавриловна

Подъяпольская Настя I – 771, 853, 857

Подъяпольский Григорий Сергеевич I – 427, 430, 431, 441, 541, 542, 563, 589, 644, 647, 648, 771

Познер II – 295

Пойндекстер II – 140

Полежаев Александр I – 502

Политцер I – 110

Поль I – 27

Померанц Григорий I – 408, 422, 423, 739

Померанчук Исаак Яковлевич I – 109, 111, 120, 121, 125, 126, 137, 170, 172, 182–185; прим. I-138-1, I-555-1 Пономарев (бывший политзаключенный) I – 400, 779, 780

Пономарев (член оргкомитета “Мемориала”) II – 334, 337–339, 378, 379, 381

Пономарев Борис I – 489

Пономарев Л. (физик) I – 130

Понтрягин I – 538

Попов Г.Х. II – 376, 380, 389, 391, 404, 583, 704, 714

Попов Никита Анатольевич I – 209

Поремский I – 400

Предводителев А. С. I – 75, 78

Прокофьев I – 19

Пронюк I – 513; II – 470

Пропп I – 265

Протопопов Алексей Николаевич I – 100, 101, 169, 221

Прохоров А.М. I – 881, 882; II – 40, 103, 459, 511, 513

Проценко II – 276

Пугачев I – 45

Пуго II – 393

Пумпер I – 68

Пушкин А.С. I – 29, 46, 47, 50, 378, 502, 707, 714, 716, 798; II – 90, 115, 152, 187, 247, 248, 445, 617, 627, 628, 719, 721 – 724, 726 – 731, 733, 737, 745, 749 – 752, 756, 757

Пылаев I – 881; II – 33

843

Пэнсон I – 832

Пяткус Викторас I – 632, 691, 873; II – 682

Пятницкий И.А. I – 489, 490

Пятницкий Игорь I – 489, 490

Р

Р. Г. – см. Боннэр Руфь Григорьевна

Рабинович (профессор МГУ) I – 60

Рабинович Евсей (сотрудник объекта) I – 305, 306

Рабинович Матвей Самсонович I – 107, 139

Рагозин I – 384

Радек Карл I – 51

Радемахер I – 57

Радзинский II – 13, 264, 280

Разживина Зоя I – 587, 588

Раинька – Раиса Лазаревна Боннэр (1905 – 1985), двоюродная сестра Руфи Григорьевны Боннэр II – 79, 134 Райт I – 175

Ракобольская Ирина I – 70

Раман I – 27

Рапетти Сережа I – 701, 702

Раппопорт I – 856

Раскин Александр I – 579

Рассел I – 388

Раушенбах II – 285

Рафаэль I – 24

Рашидов II – 392

Рая (жена Льва Зиновьевича Копелева) I – 721

ван хет Реве Карел I – 396

Револьт – см. Пименов Револьт Регельсон I – 622; II – 485

Регина – см. Этингер Регина

Реддавей Питер II – 349, 406

Резерфорд Э. I – 124, 416; прим. I-417-1

Резников II – 305

Резникова II – 93, 100, 101, 105, 107, 108, 110, 112, 113, 119, 144, 147, 150, 211, 536

Рейган Рональд I – 867, 892, 893; II – 182, 228, 293, 297, 347, 510, 673, 679, 689; прим. II-141-1, II-182-1 Рекубратский Ваня I – 700; II – 350, 657

Рекубратский Виталий I – 32 – 33, 602, 700

Рекубратский Сережа I – 700

Рекунков А. М. I – 767–770, 774, 779; II – 484

Рема – см. Янкелевич Ефрем Ремарк I – 594; II – 243

Рембрандт I – 604

844

Решетовская I – 405

Ржезач I – 892

Риббентроп I – 34; II – 561

Ригерман Леня I – 451

Рид Майн I – 47

Рильке I – 648

Римский-Корсаков I – 19

Рогинский II – 334

Родионов II – 410, 411

Рожнов Владимир Евгеньевич II – 116, 179, 214

Розенштейн II – 444

Рокар II – 352

Рокотов I – 335

Романенков I – 839

Романов Юрий Александрович I – 140, 168, 169, 180, 189, 190, 256; II – 58

Романюк Василий Емельянович I – 619; II – 95, 470; прим. II-95-1

Ромашевский Збигнев I – 725, 745, 746

Ромм Михаил I – 203, 421, 696

Рост Юрий II – 274–276, 366, 371

Ростовский Семен Николаевич – см. Генри Эрнст Ростропович I – 423, 574

Ротман Тони I – 11

Рубан Петр I – 559, 679, 680; II – 470

Руббиа Карло II – 333

Рубцов Володя I – 701

Рудановский I – 19

Руденко Микола I – 679, 691–693, 813; II – 271, 471; прим. I-693-1, I-873-2

Руденко Рая I – 692, 813; прим. I-873-2

Руденко (семья) I – 873; II – 683; прим. I-873-2

Руйэн Кэвин I – 729, 730

Рукавишников I – 854, 855

Румер Юрий Борисович I – 248, 504; прим. I-247-1

Румянцев Алексей Матвеевич I – 425, 426; II – 459

Рунов I – 858, 860, 861, 866

Руппель Фридрих I – 473–476, 612

Русаков I – 617

Руфь Григорьевна – см. Боннэр Руфь Григорьевна

Рыжков Н. И. II – 363, 371, 373, 375, 417, 424, 430, 433, 586, 687, 688

Рыжова II – 175

Рябинин I – 795, 861, 862

Рязанов I – 714

С

Саакян Гурген I – 108

Савищев (Савущев) Костя I – 59

845

Сагдеев Р. З. II – 285, 286, 311, 343, 376, 380, 387, 414; прим. I-555-1

Саката I – 120–122

Салам I – 189, 350, 353, 355

Салтыков-Щедрин I – 595; II – 723

Сальцева II – 214

Самодуров II – 334

Самойлов Борис I – 57, 77, 131

Самойлов Давид I – 500, 714; II – 234

Сандерс I – 669, 670

Сандлер Е. Х. II – 52

Саркисов Геннадий (Гаек) Богданович I – 32– 33, 41, 42; II – 635

Саркисова Татьяна (урожд. Софиано) I – 13, 32–33, 41, 42, 325; II – 632, 635, 636

Сартр I – 742

Сафир Зора I – 701; II – 280

Сахаров Ваня I – 21, 32 – 33; II – 655

Сахаров Георгий (Юрий) Дмитриевич I – 23–25, 32–33, 37, 48, 80, 104, 314, 325; II – 58, 635, 636; прим. I-325-1 Сахаров Георгий (Юрий) Иванович I – 17, 21, 32– 33, 333; II – 650, 653–655

Сахаров Дмитрий Андреевич I – 89, 408, 410, 412, 486, 507, 514, 546, 856; II – 46, 57, 58, 73, 74, 76, 86, 110, 210, 307, 520,751

Сахаров Дмитрий Иванович (папа) I – 16, 17, 18–23, 26–31, 32–33, 34, 35, 39, 42, 44, 46, 52, 53, 56, 58, 63, 69, 70, 104, 105, 114, 115, 304, 305, 308–311, 333; II – 627, 632, 635, 636, 650, 652–655, 658, 659, 725, 730, 757; прим. I-27-1, I-325-1

Сахаров Иван Иванович I – 15, 17, 21, 22, 28, 32 – 33, 35, 37, 39, 40, 42, 44, 47, 48, 63, 334, 589, 700; II – 650, 652, 653, 655–657

Сахаров Иван Николаевич I – 16, 17, 32–33, 703; II – 473, 639, 640–654; прим. I-17-1

Сахаров Михалек I – 21, 32 – 33; II – 653, 655

Сахаров Николай Иванович (дядя А.Д.Сахарова) I – 14, 17, 20, 21, 22, 32 – 33, 333; II – 650, 654, 659

Сахаров Николай Иванович (прадед А.Д. Сахарова) I – 16; II – 638–640

Сахаров Сергей Иванович I – 17, 22, 32 – 33 ; II – 642, 650, 652, 653, 659

Сахарова Валентина (урожд. Бандровская) I – 15, 22, 32–33, 41, 48, 66

Сахарова Евгения Александровна (урожд. Олигер) I – 15, 21, 22, 32–33, 40, 59, 333, 334, 589; II – 656, 657, 659

Сахарова Екатерина Алексеевна (урожд. Софиано; мама) I – 13–15, 21–26, 32–33, 34, 41, 46, 63, 70, 80, 104, 114, 304, 308–312, 314, 325; II – 630, 632, 634–636, 652, 654, 655, 757

Сахарова Екатерина Ивановна I – 21, 22, 24, 25, 31, 32–33, 35, 48; II – 651, 659

846

Сахарова Ирина I – 15, 22, 24, 32 – 33, 35, 37, 41, 46, 48

Сахарова Люба I – 89, 168, 171, 220, 486, 625, 717, 856; II – 46, 57, 86, 87, 520

Cахарова Мария Ивановна I – 32 – 33, 700; II – 350, 657

Сахарова Мария Петровна (урожд. Домуховская) I – 17, 32–33; II – 641–647, 649–655, 657, 659, 660; прим. I-17-2 Сахарова Таня I – 89, 90, 103, 114, 121, 139, 168, 171, 249, 410, 413, 855, 856; II – 46, 57, 58, 76, 86, 210, 520 Саша – см. Семенова Александра

Свердлов I – 517

Светличный Иван I – 379, 506, 513; II – 470

Светлов Михаил Аркадьевич II – 27

Светлова Наталья I – 576–578, 580–582; II – 336

Свифт I – 47

Свободин Александр II – 55

Сева – см. Багрицкий Всеволод

Седов Л.И. I – 149; II -459

Селассие Хайле I – 641

Семенов Алеша I – 34, 78, 158, 448, 482, 486, 487, 494, 495, 498, 507, 509, 510, 514, 530, 531, 536, 542, 545–548, 552, 562, 563, 568, 578, 601, 615, 616, 619, 638, 648, 649, 695, 699, 708–710, 712, 713, 716, 717, 726, 775, 778, 823, 831, 832, 835, 837, 839–841, 843, 846, 847, 850, 851, 856, 859, 862, 863, 865, 867, 888, 890–892; II – 14, 18, 19, 46, 49, 50, 57, 58, 79, 80, 138, 139, 141, 158, 165, 166, 168, 170, 187–189, 195, 197, 227, 232, 247, 249, 282, 283, 287, 307, 349, 353, 364, 519, 522, 525, 619; прим. II-18-1, II-241-1

Семенов Иван Васильевич I – 487, 891; II – 49, 53, 79

Семенова (депутат) II – 401

Семенова Александра I – 867; II – 25, 66, 349

Семенова Катя I – 619, 709, 716, 835, 837

Семенова Лиза – см. Алексеева Лиза

Семенова Мария Павловна II – 94, 95, 470; прим. II-94-1

Семенова-Янкелевич Татьяна – см. Янкелевич Таня

Семичастный I – 216, 331, 332

Сербин I – 266

Сергей – см. Сахаров Сергей Иванович

Сергей Иванович – см. Вавилов Сергей Иванович

Сергиевский I – 19

Серебров Феликс I – 839; II – 97, 99, 105, 106, 535, 536, 539

Сережа (муж Ирины Кристи) II – 147, 150

Сережа – см. Ковалев С.А. о.

Серж II – 382

Сетон-Томпсон I – 47

Сименон Ж. I – 399

Синай I – 75

847

Синявский А. I – 379, 380, 383, 390, 886; II – 727, 733, 751; прим. I-380-1

Сиротенко Елена I – 733

Скеппенс I – 725; II – 191

Скобелев I – 13; II – 627

Скобельцын Дмитрий Владимирович I – 413; II – 459, 753; прим. I-413-1

Скородинская II – 49

Скрябин (композитор) I – 19, 20

Скрябин Г.К. I – 828, 863, 881; II – 32–34, 40, 103, 303, 511, 513, 618

Скубур Катя I – 329

Скурлатов I – 378

Славский Ефим Павлович I – 227, 296, 297, 306, 309, 312, 316–324, 380, 385, 396–399, 406, 413, 514, 520, 521; II – 59, 294; прим. I-296-1, I-413-1

Слепак Владимир I – 472, 685

Смагин Борис I – 165, 166, 169; прим. I-166-1

Смирнов Алексей I – 873, 877, 878; II – 26, 30, 31, 560; прим. II-560-1

Смирнов В. И. I – 518

Смирнов Е. Н. I – 215

Смирнов Л. В. I – 294

Смирнов Л. Н. I – 453; прим. I-453-1

Смит Хедрик I – 527

Смоленцев Е.А. I – 735; прим. I-735-1

Смрковский I – 403

Снайдер I – 180

Снегов I – 231

Снежневский I – 509, 523

Снежницкий I – 790, 791, 855; II – 10, 121, 122

Соболь Ричард II – 8

Собянин Александр II – 377

Соколов С.И. I – 566; II – 116, 117, 154, 156, 157, 162, 168, 171, 178, 213, 245–247, 261, 522

Сократ I – 419

Солженицын Александр Исаевич I – 34, 163, 393, 400, 403, 405, 406, 421, 423, 444, 445, 456, 461, 484, 516, 519, 523, 540, 541, 550, 552, 553, 555–557, 560, 572–574, 576–585, 602, 637, 641, 662; II – 335, 336, 339, 340, 467, 560, 615, 755; прим. I-468-1

Соломенцев II – 393

Солонин П. I – 522

Софиано Алексей Семенович I – 13, 14, 32 – 33; II – 627–630, 636

Софиано Анна Алексеевна – см. Гольденвейзер Анна Алексеевна

Софиано Владимир I – 13, 32 – 33, 41; II – 630, 631, 632, 634, 636

Софиано Евгений I – 32 – 33, 41; II – 632–634

Софиано Екатерина Петровна (урожд. Чурилова) – I – 32 – 33; II – 629

848

Софиано Зинаида Евграфовна (урожд. Муханова ) I – 13, 14, 32 – 33, 41; II – 627, 629, 630, 632, 635, 636 Софиано Константин I – 13, 32 – 33, 41; II – 630, 632, 634

Софиано Юрий I – 41; II – 633

Софроницкий I – 20

Софья Васильевна – см. Каллистратова Софья Васильевна

Спарре Виктор I – 638

Спивак I – 75

Спитцер I – 207

Спок II – 222

Сретенский I – 62

Сталин I – 28, 29, 40, 42, 54, 55, 64, 65, 71, 81, 85, 93, 97, 116, 117, 119, 135, 136, 145, 159, 170, 175, 191, 193, 226–229, 233–235, 241, 244, 251, 261, 262, 277, 292, 293, 331, 369–371, 376, 377, 393, 406, 417, 424, 428, 463, 464, 473, 494, 650, 663, 692, 697, 727, 750, 763, 800; II – 152, 279, 508, 675, 730, 731, 738; прим. I-34-1 Старобинский А. А. I – 343

Старовойтова Галина Васильевна II – 355, 358, 360, 361, 365, 367, 422, 432, 435, 578

Стасив-Калынец Ирина I – 513

Стейнбек I – 80

Стеклов I – 434

Стенхольм Улле I – 536, 544, 550; II – 449

Степанян А. I – 725, 728, 730, 734–737, 742; прим. I-735-2

Столярский II – 385

Стоун Джереми I – 704, 705, 775, 852, 853; II – 68, 91, 287, 294, 296, 316

Строкатая Н. I – 513; прим. I-513-2

Стус Василь I – 513, 599, 691, 813, 873; II – 682; прим. I-691-1

Стучинский Г. I – 580

Суворов I – 45

Сударшан I – 189

Суконщикова II – 49

Суок-Олеша Ольга Густавовна I – 486, 868; II – 53

Суперфин Габриэль I – 560, 566; II – 470

Суслов Михаил Андреевич I – 262, 285–287, 332, 381, 631, 891; II – 325

Сухарев II – 393, 413, 414

Сухарто I – 592, 594

Сциллард Лео I – 147, 388, 811, 869; II – 348, 506, 508

Сыркин I – 808; II – 70, 71, 72, 540

Сыщиков I – 566, 567; II – 245

Т

Т. I – 466, 477–480, 487; прим. I-477-2, I-478-1

Тавхелидзе А. Н. I – 356; II – 412

Такибаев Джабага I – 108

Таксар Тамара I – 107

849

Таксар Шура I – 107, 108, 646

Тамвакис I – 356

Тамм Женя I – 180

Тамм Игорь Евгеньевич I – 18, 73–75, 96, 97, 102, 104, 105, 107, 110, 111, 113, 115, 117, 118, 120, 123, 132, 136–138, 140–142, 148–150, 152, 153, 155, 168–182, 186, 189, 196–201, 203, 204, 208, 223, 224, 228, 231, 242, 245, 248–250, 252, 254, 275, 321, 327, 331, 388, 413, 432, 433, 458, 460, 505, 542, 571, 589, 875; II – 261, 691, 717, 752; прим. I-74-1, I-173-1, I-182-1, I-413-1

Тамм Наталья Васильевна I – 174, 182

Таня – см. Сахарова Таня, Якушкина Татьяна, Янкелевич Таня

Тараки I – 760

Таршис Иосиф Аронович – см. Пятницкий И.А.

Татьяна – см. Саркисова Татьяна, Якушкина Татьяна, Янкелевич Таня

Твардовский А. I – 431; II – 115, 730

Твен Марк I – 47

Твердохлебов Андрей I – 379, 442, 444, 467, 470, 509, 541, 564, 629, 652–655, 659, 661, 662, 698, 728; II – 30; прим. I-654-2

Твердохлебова Сара Юльевна I – 698

Теллер Эдвард I – 143, 144, 146, 147, 282; II – 36, 268, 347, 348

Тельников I – 448, 453

Тенцинг I – 180

Теплиц I – 58

Теразава Хидецуми I – 363

Теребилов I – 636

Терентьев I – 109

Терехов I – 490

Терлей I – 348

Терлецкий Я. П. I – 214, 457, 458; прим. I-214-2, I-458-1

Терляцкас Антанас I – 635

Тер-Мартиросян I – 184

Тернер I – 356, 820

Терновский Леонард I – 462, 873

Тетенов I – 618 тетя Валя – см. Сахарова Валентина

тетя Женя – см. Сахарова Евгения Александровна

тетя Таня – см. Якушкина Татьяна

тетя Туся – см. Саркисова Татьяна

Тимашук Лидия I – 226; II – 56

Тимирязев I – 74, 75

Тимофеев-Ресовский Н.В. I – 333, 334; II – 325; прим. I-333-1, I-333-2, I-334-1

Тимур I – 514

Тито Иосип Броз I – 419, 489, 706, 707; прим. I-489-1

Титов I – 302

850

Тихий Алексей (Олекса) I – 599, 679, 691, 693, 694; II – 471, 682; прим. I-693-1, I-693-2

Тихонов (член политбюро) I – 776

Тихонов А.Н. I – 60, 881; II – 40, 103; II – 459, 511, 513

Тихонов В.А. II – 389, 425, 704, 714

Толпежников II – 401

Толстой Лев Николаевич I – 16, 17, 23, 25, 47; II – 122, 152, 246, 261, 473, 610, 630, 649, 691; прим. I-17-1 Толченов II – 92, 161

Тольц II – 25

Тольятти I – 489; прим. I-489-1

Толя – см. Марченко Анатолий, Щаранский Анатолий

Томар – см. Фейгин Томар

Томонага I – 124

Торн I – 338

Трапезников Сергей Павлович I – 393, 394, 416, 423–426, 538

Трейман I – 356

Троцкий I – 93, 489

Трошин II – 114, 118, 214

Трумэн I – 134, 142

Трутнев I – 254

Тувин Юрий I – 620

Туманский Гриша I – 645

Тумерман Алексей I – 507, 530

Туполев Андрей Николаевич I – 247, 292, 499, 504–506

Тургенев I – 491; прим. I-491-1

Турчин В.Ф. I – 206, 408, 415, 421–423, 425, 454, 550, 554, 629, 633, 634, 652–654, 674; II – 272, 661; прим. I-421-1 Турчина Таня I – 422

Туссант I – 356

Туся – см. Саркисова Татьяна

Тэйлор I – 149

Тэтчер Маргарет II- 256, 298, 347, 567

Тютин Игорь I – 109

Тягунов II – 361

У

Убожко Лев I – 444–446; прим. I-446-1

Уилер Джон I – 338, 409, 543; II – 299, 300

Ульмер I – 31

Ульянов (артист) II – 374

Ульянов Владимир – см. Ленин В. И.

Ульянов-Ленин В. – см. Ленин В. И.

Уманский Гриша I – 36, 37, 76

Уманский Изя I – 36

Умеров II – 305

851

Уорд I – 124

Уотсон I – 274

Устинов Д.Ф. I – 292, 900; II – 545; прим. I-763-1

Устинов Питер II – 297

Уэллс I – 47, 371

Ф

Фабрикант В.А. I – 112

Фадеев I – 611, 626

Файбишенко I – 335

Файнберг В.Я. I – 834; II – 256, 381

Файнберг Виктор I – 403, 407, 454, 456, 457, 459–461; прим. I-456-1

Фалин II – 319–321, 326

Фаллада I – 594

Фарж Ив I – 227

Фаулер К. I – 217

Федоров (сосед) II – 226

Федоров Е. К. (бывший “папанинец”) I – 322, 775

Федоров Юрий I – 448, 449, 452, 873; II – 470

Фейгин Роза I – 699

Фейгин Томар I – 595, 600, 687, 688, 698–700, 832, 839

Фейгин Шмуул I – 699

Фейнберг Евгений Львович I – 116, 173, 179, 181, 182, 351, 432, 433, 542, 569; II – 34, 38, 58, 71–73, 124, 253, 300, 343, 753; прим. I-74-1, I-173-1, I-182-1, I-413-1

Фейнман I – 118, 123, 124, 168, 178, 184, 189

Феликс – см. Красавин Феликс

Фельдман Лена I – 227

Феодоритов В.П. I – 305, 306; прим. I-305-1

Феоктистова Екатерина Алексеевна I – 212, 215, 254, 256

Ферми I – 140, 141

Фешбах Герман II – 282, 468

Фибоначчи I – 824

Филатов Владимир Петрович II – 49

Филатова Маргарита (Марина) Владимировна I – 887; II – 54; прим. II-54-1

Финкельштейн Эйтан I – 472, 629, 630

Финляндская II – 49

Фитч I – 348

Фишер I – 417

Фишман Д. А. I – 223, 306

Флора (жена М.М.Литвинова мл.) II – 150

Фок Владимир Александрович I – 417, 420, 814

Фолкнер I – 798

Фомин П.Ф. I – 308

Фрадкин Е.C. I – 108, 109, 125; II – 253, 381

852

Франк (физик) I – 127–129

Франк Барни II – 8, 9

Франк-Каменецкий Давид Альбертович I – 157, 160

Франклин I – 815

Франко — 452

Франциск Ассизский II – 383

Фреззотти Ренато I – 619, 629, 700, 722, 725; II – 191, 525

Фрейденберг Ольга I – 808; прим. II-93-1

Френкель I – 71

Френч I – 124

Фридман Александр I – 338–341, 361; II – 328

Фролов II – 316

Фукс Клаус I – 138, 246

Фурсов I – 75

Фурцева I – 284, 296; II – 232

Фучик II – 13, 265

Х

X. – см. дядя Веня Хаббл I – 338, 340, 346

Хаиров Рустем II – 312, 313, 318

Хайкин С. Э. I – 458

Хайновская Надя I – 881

Хайновские I – 827, 828, 846, 859, 864; II – 125

Хайновский Юрий I – 827, 864, 865, 881

Хаммер Арманд II – 296, 297, 316

Ханджян Агаси I – 233, 489

Хандлер Филипп I – 557, 775

Харди Фрэнк I – 246; II – 749

Харитон Юлий Борисович I – 116, 133, 153, 154, 156, 166, 186, 188, 194, 195, 215, 216, 225, 236, 248, 250, 252, 254, 255, 257, 258, 261, 262, 266, 270, 271, 286, 292, 297, 298, 302, 303, 306, 312, 313, 316, 318, 319, 324, 394–396, 398, 442, 443, 838; II – 345, 459; прим. I-138-1

Харкевич Нина Адриановна I – 607–609, 625, 626, 629; II – 39, 190, 383

Хартли II – 301

Хартман Артур II – 90, 517

Хаттер II – 192, 198, 249, 259

Хау Джеффри II – 298, 299

Хаустов Виктор I – 379, 467, 560

Хачатурова Тамара I – 405, 423

Хейг I – 850

Хенкин Кирилл I – 52, 417, 558; прим. I-558-1

Хиггс I – 356

Хиллари I – 180

фон Хиппель II – 287, 295, 296

853

Хлопов М. Ю. II – 312

Хнох I – 832

Ходасевич II – 11

Ходорович Сергей I – 863, 873; II – 29, 560; прим. II-560-3

Ходорович Татьяна I – 441, 512, 563, 596, 597, 749; прим. I-602-1

Холовей Д. I – 138

Хомейни I – 594; II – 361, 751

Хоукинг Стивен II – 300, 301

Хофт I – 359

Хохлов Р. В. I – 540, 708, 709, 892; II – 735, 736

Хриплович И. I – 109

Хрущев Никита Сергеевич I – 175, 207, 228, 230, 241, 256, 276, 277, 281, 283–285, 287–293, 295–304, 307, 312–314, 319, 320, 323, 331, 332, 376, 418, 427, 434, 464, 504, 605, 693; II – 14, 278, 294, 319, 320

Хрущева Рада I – 331

Ху Яобан II – 421

Хьюмансон I – 338, 340, 346

Ц

Цвейг I – 184, 363

Цвигун I – 773, 776

Цезарь I – 19

Цейтлин А. А. II – 253, 256

Цейтлин Яша I – 76, 107; прим. I-76-1

Циля – Цецилия Ефимовна Дмитриева (1899 – 1982) II – 187

Цингер (популяризатор) I -58

Цингер Олег (художник) I – 58

Циолковский I – 247

Цирков Георгий I – 212, 380

Цукерман В. А. I – 257, 537

Цукерман Саша I – 537

Ч

Чавчанидзе Володя I – 108, 499; II – 40

Чазов Евгений Иванович II – 179, 223

Чайковская О.Г. II – 392, 393

Чаковский Александр I – 536, 543, 544; II – 129, 275

Чалидзе Валерий I – 427, 428, 430, 433, 435–438, 440–444, 446, 450, 453–455, 459, 467, 469, 470, 489, 508, 513, 516, 519, 525, 536, 540, 541, 543, 573, 615, 647, 653, 749, 840; II – 42, 468, 581, 582; прим. I-455-1

Чвилева Александра I – 212

Че Гевара I – 447

Чебриков Виктор Михайлович II – 410, 422–424, 521, 563, 687, 688, 692, 693

854

Чень Дун II – 421, 422

Червонопиский II – 418, 419

Черенков П. А. I – 354; II – 459

Чернавский Д. I – 646, 647

Черненко К. У. II – 73, 319, 526, 540

Черниченко Ю. Н. II – 425, 426, 704; прим. II-427-1

Чернобыльский Борис II – 315, 346

Чернов I – 419

Черновол I – 513

Чернышев Владимир Константинович I – 215, 216

Чернышевский I – 121, 338

Черчилль I – 134

Чесноков I – 226

Чирковский II – 49

Чудновский Г. I – 97; прим. I-97-1

Чудновский Д. I – 97; прим. I-97-1

Чуковская Лидия Корнеевна I – 550, 555, 556, 723, 845, 850, 851, 856, 862; II – 38, 150

Чуковский К. И. I – 46, 555

Чупров Юрий Петрович I – 774, 780, 781

Ш

Шабад Анатолий II – 377, 380, 381, 436

Шабалин I – 665

Шабат Б. В. I – 139

Шагал II – 378

Шаймухамедов Рафкат I – 757, 758; II – 474

Шальников I- 150

Шамин Толя II – 94

Шамина Регина II – 86, 93, 94

Шапиро (физик) I – 278

Шапиро З. (жена И.М.Гельфанда) I – 304

Шаповаленко II – 433, 434

Шапошников М. Е. I – 356, 359

Шаскольская I – 60

Шафаревич Игорь Ростиславович I – 43, 455, 456, 471, 541, 542, 555, 686; II – 727

Шахмагонов I – 403, 404

Шварц Л. II – 302

Швейский I – 656

Швейцер Альберт I – 278, 628

Швейцер Михаил I – 55

Швингер Юлиан I – 111, 124, 125, 168, 814

Шеварднадзе Э. I – 813; II – 299, 395, 411, 561, 687, 688

Шевченко Тарас I – 506

855

Шейнин Лев I – 669, 888; II – 47, 51, 52, 53

Шекспир I – 47; II – 723, 729, 747, 748, 751

Шелков Владимир Андреевич I – 15, 599, 725, 738–740, 779, 873; прим. I-740-1

Шеннон I – 186

Шепилов I – 259, 295; прим. I-295-1

Шинберг Эмиль I – 777, 779; II – 64, 65, 74, 126, 127, 183, 184, 186, 258

Ширак Жак II – 256, 298, 299, 301, 302

Ширков Дмитрий Васильевич I – 170, 186

Ширшов I- 160, 161

Ширяева I – 190

Ших Юра – см. Шиханович Юра

Шиханович Юра I – 502, 512, 513, 525–528, 790, 791, 843, 863, 878; II – 26, 28, 30, 38, 41, 42, 45, 63–66, 122, 126, 127, 324, 407, 560, 618, 706; прим. I-512-2, I-527-1, I-804-1, II-45-1, II-407-1

Шкловский Виктор Борисович I – 607; II – 190, 611

Шкловский Иосиф I – 72, 532, 533

Шмелев II – 380, 389, 391, 425, 427, 431, 577, 583

Шмидт (лейтенант) I – 72

Шмидт Гельмут I – 477, 743, 838, 842, 843, 849

Шолохов М. I – 380, 404; прим. I-380-1

Шопен I – 19; II – 631

Шостакович Д. I – 19; II – 462

Шпольский Э. В. I – 26

Шрагин Б. I – 550, 555

Шриффер I – 185

Штейнгауз I – 158

Штерн I – 691; II – 470

Шубин I – 174

Шувалов Николай Николаевич I – 774, 780; II – 738–740

Шульц II – 347

Шуман I – 19

Шумилин I – 722, 747, 748

Шумук I – 513

Щ

Щаранская Рая I – 721

Щаранский Анатолий I – 209, 472, 679, 690, 691, 716, 719–721, 744, 803, 814, 847, 873; II – 23, 24, 26, 27, 220, 560, 563, 675, 683; прим. I-719-1

Щаранский Леня I – 720; II – 27, 126

Щелкин Кирилл Иванович I – 166, 225, 252, 312

Щелоков I – 465, 686

Щербаков I – 226

856

Э

Эд – см. Клайн Эд

Эдик – см. Кузнецов Эдуард

Эйдельман I – 501; II – 160

Эйзенхауэр I – 322, 323

Эйкинс II – 195, 198, 249

Эйлер I – 49

Эйнштейн I – 106, 112, 201, 339, 352, 362, 388, 543, 817; II – 301, 707, 708, 720

Эйхе I – 233

Элсберг Дэниел II – 298

Эльсгольц I – 60

Эмануэль I – 412

Эмиль – см. Шинберг Эмиль

Энгельгардт В. А. I – 327, 330, 331; II – 459, 752, 753

Энгельман I – 841, 842

Энгельс I – 61, 97

Эренбург I – 295, 371; II – 731

Эрколи-Тольятти – см. Тольятти

д’Эстен Жискар I – 725, 742, 743

Этвеш I – 352

Этингер Евгения II – 51

Этингер Регина I – 488, 497, 498, 622, 664, 668, 670, 778, 824; II – 8, 51, 65, 79, 94

Ю

Ю. Б. – см. Харитон Юлий Борисович

Юдин II – 337

Юкава I – 120–122

Юла – см. Закс Юла

Юлий Борисович – см. Харитон Юлий Борисович

Юра – см. Шиханович Юра

Юрий – см. Орлов Юра, Сахаров Георгий Дмитриевич, Сахаров Георгий Иванович

Я

Я. Б. – см. Зельдович Яков Борисович

Яблоков А. В. II – 373, 425, 429; прим. II-373-1

Явлинский I – 317

Яглом Акива I – 56, 135, 185

Яглом Исаак I – 56

Ягода I – 40; II – 656, 657

Якир Иона I – 520

Якир Петр I – 377, 441, 443, 508, 513, 514, 520–524; прим. I-523-1

Якобсон Анатолий I – 441, 512

Яков Борисович – см. Зельдович Яков Борисович

857

Яковлев (авиаконструктор) I – 292

Яковлев (погибший посетитель) I – 639, 642, 643, 681

Яковлев А. Н. II – 275, 319, 321–326, 331, 338, 356–358, 371, 375, 390, 406, 443; прим. II-321-1

Яковлев Егор II – 319

Яковлев Н. Н. I – 608, 883 – 893, 895, 897, 898, 901; II – 28, 38, 40, 43–47, 51–61, 63–65, 102, 116, 120, 135, 178, 217, 304, 387, 513, 725

Яковлева I – 642

Якунин Глеб I – 622, 749, 873; II – 237, 485, 683

Якушкин Иван Дмитриевич I – 22

Якушкин Николай Вячеславович. I – 22, 32–33

Якушкина Татьяна (урожд. Сахарова) I – 17, 20, 22, 23, 32–33, 39, 310, 333, 334, 700; II – 642, 643, 650, 651, 653, 659

Янг (физик) I – 348–350, 352; II – 727

Янг Эндрю (дипломат) I – 728

Янкелевич Аня I – 619, 627, 688, 695, 700, 709, 837, 849; II – 306, 324

Янкелевич Борис I – 699

Янкелевич Ефрем I – 10, 11, 110, 111, 486, 487, 503, 510, 513, 526, 530, 531, 542, 546, 563, 568, 595, 600–603, 615, 616, 621, 627–630, 632, 636–638, 644, 659, 674, 687, 688, 695, 698–701, 705, 706, 708, 726, 800, 807, 832, 862, 863, 865, 868, 888, 890, 891; II – 50, 58, 61, 79, 139, 158, 165, 187, 190, 196, 212, 217, 241, 249, 287, 307, 348, 349, 421, 519, 543, 545, 567, 568, 619; прим. I-513-1

Янкелевич Матвей I – 194, 503, 563, 587, 595, 600, 606, 615–619, 627, 638, 688, 695–700, 722, 746, 837; II – 87, 88, 187, 306, 324

Янкелевич Таня I – 440, 452, 486, 487, 494, 498, 503, 508, 510, 513, 525–527, 530–532, 536–540, 542, 562, 563, 568, 578, 587, 588, 600, 615, 616, 619–621, 627, 630, 634, 638, 644, 654, 674, 687, 688, 691, 695, 696, 698–700, 705, 708, 709, 726, 776, 800, 807, 811, 827, 849, 850, 858, 859, 862, 863, 865, 888, 890; II – 12, 18, 19, 46, 49, 50, 57, 58, 61, 79, 80, 148, 158, 171, 187, 188, 195, 196, 250, 306, 323, 327, 346, 348, 349, 421, 519, 525, 545, 553, 619; прим. I-513-1, II-241-1

Яноух Франтишек I – 704

Яншин II – 373

Яснов I – 374, 375, 380

Яхъяев II – 392

Поправки к первому тому

858

Поправки к первому тому

Мы имеем счастливую возможность указать читателям двухтомника на ошибки, замеченные в первом томе:

1. На фотографии “Иван Николаевич и Мария Петровна Сахаровы с детьми” рядом с отцом стоит Иван, рядом с матерью сидит Дмитрий.

2. На стр. 308 должно быть “контр-адмирал П. Ф. Фомин”.

3. Отправителем “желтых пакетов” (стр. 669–670) был указан не Сандерс, а Сандлер.

Редакторы-составители