Нелли Миллиор

 

[Джана: Нелли я увидела впервые, когда мама вернулась - подругу, с которой они училась в одном классе гимназии. Хрупкая, с седыми букольками вокруг нежного личика. Смешливая и романтичная.

"Милая моя Олечка! - писала Нелли. - Недавно я слышала передачу песен 20-30-ых годов, думала о юности и о том, что ты - романтика моей жизни. В моей собственной жизни никакой романтики не было, я промечтала свою жизнь, пережила ее не в действии, а в воображении. В воображении я пережила любовь, путешествия, борьбу. Сейчас оглядываюсь назад и спрашиваю - как же зря я растратила себя. Мне иногда говорят, будто не совсем зря, я ж работала, читала лекции, что-то давала молодежи. Возможно, но несравненно меньше, чем могла бы".

Мне казалось, Нелли жила сразу во всех местах: в Ижевске, в Ленинграде, в Коктебеле у Волошиных... Нелли приезжала, и мне надо было ее встречать, маленький чемоданчик всегда был для нее слишком тяжел.

Нелли - Елена Александровна Миллиор, преподавала греческую литературу в Ижевском педагогическом институте, была профессором на кафедре истории. Студенты приходили к ней домой, она опекала их и привязывалась к ним своей не знавшей приземленной жизни душой.

По существу говоря, у нее не было дома. Они эвакуировались, она и ее мама, во время войны в Ижевск, и после войны не нашли в себе сил вернуть ни ленинградскую прописку, ни квартиру.

Неллин язык отличался от нашего, и мы часто повторяли ее фразы и словечки. В первые свои приезды она восклицала: "Ах если бы у меня был такой туалет, я бы сидела в нем и читала книги!" Такой роскошной казалась ей наша крохотная уборная на Короленко с окошком, замазанным белой краской. Их дом в Ижевске отапливался дровами, а уборная была во дворе.

В ней жило много стишков, игривых и куртуазных.

Ах, - как-то сказала она, увидев меня в белой облегающей кофточке:

"Грудочки у рыбок

Просто красота,

Трудно без улыбок

В те смотреть места".

А то рассказывала историю: В Коктебеле на пляже около меня ходил молодой грузин и говорил: "Давай познакомимся". Я смеялась и отказывалась, а он все не отставал и спрашивал: "Ну сколько, сколько же ты хочешь? Ну хочешь пятнадцать тысяч? Скажи, сколько, у меня никогда еще такой не было!"

 

- Зови меня просто Нелли, - попросила она как-то, и я попробовала, получалось забавно как игра, только мама удивилась.

Иногда они с Олей часами говорили про одного человека, которого Нелли любила всю жизнь. Ее рассказы о нем были трогательно детскими и казались выдуманными: "Недавно на собрании античников Виктор делал доклад, а я вела себя шумно, и он сказал: Нелли, выйди из зала!"

В другой приезд рассказывала, сияя: "Представь, последний раз, когда я приехала в Ленинград, Виктор встретил меня и донес мой тяжелый чемодан до самых моих дверей!"

А я удивилась, что он, оказывается, настоящий.

Нелли и ее мама не умели готовить, потому что до революции это было дело кухарок. Для них всегда готовил кто-то.

- Нелличка, это же так просто, сварить картофель, смотри, - говорила Оля, но Нелли не научалась.

Я была у Нелли в гостях в чужой пустой квартире в Ленинграде, принесла пирожные, как она просила, и это была вся наша еда. Нелли ела пирожные тонкими пальчиками, смеялась и говорила глупости.

Однажды в Москве она взяла меня с собой к вдове художника Фалька. Потрясающе было смотреть, как приносимые из темной комнаты на мольберт ставились и оживали картины.

Нелли писала книгу про греческого мальчика Диона. Перелистывая эти желтые хрупкие листы - бумага, на которой мы писали в те годы, - видишь, как воображение Нелли действительно ведет ее теми же дорогами, что и Олю. Ее Дион тоже уходит из дома, оставляет отца, спорит с друзьями о государстве, справедливости, добре и смысле жизни.

"Мечом и словом. Воспоминания Диона, сына Гиппоника Фиванца.

... - Обсудим и этот вопрос, - ответил Тимей. - Об отношении к государству один философ сказал следующее. К государству надо относиться как к огню: не подходить слишком близко, чтобы не обжечься, уходить не слишком далеко, чтобы не замерзнуть.

Книга кончается так: ... Конечно, истинная мудрость заключается в согласии человека с самим собой. Я же и на старости лет с горечью повторяю строки Эврипида:

Счастлив пловец, что в бурю

В гавань вошел и спасся,

Счастлив и тот, кто в сердце

Бурю сомнений и дум усмирил.

Мне не дано испытать это счастье".

В феврале семьдесят седьмого года Нелли писала из Ленинграда: "Олень-

 

ка, опять ты меня догнала! Теперь нам обеим по 76! Вот вздор! Оле и Нелли - по 76?!? Об этом мы не думали, когда нам было по 25! Если б ты (иль кто-нибудь другой) описала свою жизнь, то получилась бы "книга века" Позже ее, твою жизнь, деятельность будут по кусочкам восстанавливать и писать диссертации. Это несомненно, но мы с тобой не прочитаем их. Гриша Тамарченко, говоривший с тобой по телефону, в восторге от тебя - такой молодой голос, столько увлеченности! Хочет повидать тебя. Он и его жена Анка - мои друзья со времен моего первого, довоенного пребывания в Ижевске."

А еще через год в том любимом Нелли Ленинграде у нее стали болеть ноги, и ее положили в больницу. Сказали, что нарушено кровообращение, отпилили одну ногу, через неделю другую, и она умерла на операционном столе или каталке. Так разбился хрупкий игрушечный мир девочки с седыми кудряшками. Меня ужасало, что Оля уже не ужасалась.

Анна Владимировна Тамарченко писала:

" ... Я была у Нелли назавтра после второй операции, она была совсем слаба, глаз открыть не смогла. Сказала: - Слушайте, если я умру, - не пугайтесь! - это с каждым может случиться.

... Женщине, которая была у нее накануне, она сказала по какому-то поводу: - Я не несчастлива, я просто больна. Это разные вещи.

В воскресенье Нелли была совсем другая, хотела сказать побольше из того, что она надумала и поняла, побывав ТАМ... Я возразила. Она улыбнулась как-то снисходительно и начала рассказывать о том, что поняла.

Стала говорить стихотворение, которое, как я тогда думала, именно в этот момент сочиняла. Потом оказалось, что нет - она его многим говорила.

Длинные дороги, трудные пути.

Притомились ноги, цели нет в пути,

Не горюй, дружочек: цель в тебе самом.

Тоненький виточек на пути с Отцом.

О том, что теперь она знает, как надо закончить Диона.

Самое удивительное, что до последней минуты Нелли сохраняла не только ясное сознание, но очень напряженную внутреннюю жизнь:

- Не важно, какая религия или церковь. Важно быть всегда живым, сохранять всегда живую душу".]