В гостях у Анастаса Ивановича

 

[Джана: После возвращения мамы в пятьдесят четвертом году и начала ее работы в КПК восстановились ее дружеские отношения с Анастасом Ивановичем. Помню наши первые поездки к нему.

Андрюше не было еще года. Деревянные полированные двери, деревянные панели на стенах. Непохожесть на наши привычные московские квартиры ставила в тупик, когда надо было найти простое местечко, чтобы перепеленать и помыть маленького. У меня не было коляски, я принесла его из машины в большом свертке. Боясь прервать беседу, я стояла в затруднении. А потом смущенно думала, как вести себя в комнате, которую мне показали. Можно в ней помыть ножки сыну, закрыть дверь и - в этой просторной розовой комнате, использовать для себя туалет?

В большой столовой сидели большие люди, моего светского воспитания не хватало, чтобы заговорить с ними или после того, как я, молоденькая мама, привлекла чье-либо внимание, удержать его. Я не умела вести разговор на общие темы, а мой взгляд на большие темы был слишком наивен. Иногда в беседе принимали участие сыновья Анастаса Ивановича. Думаю, что они были людьми совсем другого направления, чем то, в котором выросли мы.

Несмотря на все бедствия, случившиеся с нашей семьей, понимание мира у нас всегда оставалось идеально-демократическим, декабристским.

У папы было для нас мало времени, но сквозь дымку воспоминаний я вижу, как мы гуляем далеко в Сокольниках, где в конце пути всегда лабиринт из больших камней. Напрасно потом, после войны, я пыталась найти в Сокольниках что-то, что можно было бы отождествить с той детской картинкой. И только много позже, гуляя уже со своими детьми, нашла однажды каменный грот вблизи полуразрушенного деревянного дома и поразилась, как мал он был, мой лабиринт, и как близко он был.

Однажды - мне наверняка было уже лет тринадцать, так как я уже снова жила в Москве и к тому же на Короленко - папа дал мне прочитать один рассказ и сказал, что потом он его со мной обсудит. Рассказ был итальянского писателя, про отца и сына, которые были в партизанах. Отец спрашивает мальчика, откуда у него часы, и мальчик говорит, что он получил часы от тех, с кем они борются. Тогда отец объясняет мальчику, что он сделал, и говорит ему, что он должен умереть. Встань там, говорит он и поднимает ружье.

Я помню, как папа спрашивает меня снова и снова - ты поняла? расскажи, что ты поняла. И свое внутреннее сопротивление пересказать и удивление, за кого же он меня принимает, если думает, что я нуждаюсь в растолковании. Но отец настаивает, и я говорю - да, он предал.

Взгляд моих родителей на мир, глобальная оценка места человека в мире,

 

шкала ценностей не менялись никогда: полная отдача работе и дружбе, цельность в отношениях, вера в идеалы молодости, получение для себя только самого необходимого. И все случившееся считать виной отдельных людей. Мир в их сознании никогда не разделялся на русских, евреев, азербайджанцев, грузин... мир состоял из людей.

Красные кирпичные особняки в высоком сосновом лесу. Деревянная лестница на второй этаж. Мы подъезжали на черной машине к высоким воротам. У Микояна была большая семья: сыновья, их молодые жены, их дети. У меня не было с ними личного контакта, я смотрела на них издали. Беседы за столом в скромно убранной комнате-гостиной. Помню сидящую за этим круглым столом молодую женщину с рыжеватыми волосами - Светлана Аллилуева. Как и о чем заговорить мне с ней?

Длинный стол под большой люстрой, занимающий всю столовую, человек на тридцать, всегда покрытый белой скатертью и уставленный южной зеленью, закусками, рыбой, колбасой, пирогами. Не думаю, что я могла бы там много есть, а тем более пить. Громкие тосты. Приходят и уходят люди. Внимательная и бесшумная прислуга в белых кружевных фартуках.

Потом шли в специальную комнату смотреть кино. Иногда долго обсуждали, какое. Меня удивляло - как дети.

Деревянная балюстрада на втором этаже, внимательные глаза Ашхен Лазаревны и нежное дружеское прощание.

- Ты хочешь поехать к Анастасу Ивановичу? - спрашивает мама. Я не знаю, что ответить. Почему не поехать. А с другой стороны чувство ложности своего положения. Мама гордилась нами как своими детьми, но мы ведь были уже не дети. Она вернулась к нам через время, которое выпало для нее, и вместе с ним выпал этап нашего взросления. Утверждать себя как личность в мамином присутствии мне было трудно. Может быть, это лучше удавалось братьям. Обо мне мама говорила, что вот я инженер, или что вот организует вычислительный центр, или - вот пишет диссертацию... и я сразу оказывалась за этой проведенной чертой.

В более поздние годы, когда мама уславливалась с Анастасом Ивановичем, когда лучше приехать, чтобы с ним поговорить, он отвечал - я всегда раз в день гуляю по часу, в это время приезжай, поговорим во время прогулки.

Мы шли по каменистым дорожкам среди высоких сосен. За стволами деревьев всегда были видны люди в черной офицерской одежде, переходившие, по-видимому, там за деревьями соразмерно нашему шагу. Сначала я удивлялась и не понимала, что это за люди?

Однажды мы вышли на пристань, берег от реки вверх был огорожен. Я вспомнила тогда, как мы с друзьями, бродя по берегам этой реки, не раз наталкивались на похожие заграждения и, бывало, с досадой обходили их по воде. К пристани пришел Никита Сергеевич с женой Ниной Петровной и Маленковым, позвал нас к себе.

 

Наверное, это у него во всю стену было кино. В большой оборудованной под кинозал комнате показывали какие-то недоступные обществу кинофильмы. Я не понимала разговоров - оказывается, обсуждали, что раньше смотрели и что выбрать на сегодня. Экран во всю стену был слишком велик, при моей близорукости. Мама говорила: "Не носи очки, я никогда не носила очков, это так уродует". Иногда я думаю, что может быть, я не помню мир, в котором жила, просто потому, что я плохо его видела?

Про одну из первых поездок мама рассказывала: "Мы с Епископосовым пошли к лодочной пристани, там Маленков пришел к пристани, как он меня обнимал и целовал! Анастас потом говорит - вот Иуда!"

В совсем поздние годы, когда Анастас Иванович, так же, как сначала мама, был отставлен от дел, он фактически находился под домашним арестом. Ашхен Лазаревна умерла, он чувствовал себя одиноким, просил маму звонить ему, но трубку всегда брала опекавшая его женщина.

В один из последних звонков Оля ей сказала: - Мне хотелось бы его навестить.

-    Вы же с Анастас Ивановичем привыкли в лес ходить, а он теперь не может, - ответила она и передала трубку Анастасу Ивановичу.

-    Ну, Анастас, - сказала Оля, - мы с тобой на этом свете встретимся или на том?

Анастас ответил: - Я полностью доверяю Вере Семеновне. Мама поняла его, он был под неусыпным наблюдением и ничего больше сказать ей не мог. Вскоре он умер.]