Под коврами, в молоканском фургоне

 

Когда совсем стемнело, Арсен взял меня, посадил к себе на спину и вынес из кадетского корпуса. И понес в молоканскую слободку, которая находилась между кадетским корпусом и городом.

Принес к дому фургонщика и говорит:

-    Слушай, если я тебя так внесу, он тебя не возьмет. Ты как-нибудь сама зайди.

-    Я же не могу.

-    Ну ты хоть через порог перешагни.

Он поставил меня на крыльцо, и огромным усилием воли я удержалась на ногах. Он открыл передо мной дверь, и придерживаясь за косяк я вошла в комнату, но тут же рухнула без сознания. Увидев это, Арсен сейчас же убежал, и больше я его никогда не видела. Я очнулась уже в другой комнате, где я лежала на какой-то лавке и две женщины, старая и молодая - мать и жена хозяина, меня приводили в чувство.

Узнав, что я очнулась, хозяин-молоканин вошел, положил три тысячи керенок и сказал:

- Возьми деньги и уходи. Он убежал, но я все равно тебя не возьму, так как ты на дороге умрешь.

Я упрашивала его, уговаривала - кроме этих трех тысяч он получит большое вознаграждение в Тифлисе, у меня там дядя-генерал, он озолотит за племянницу. Мои посулы и просьбы матери и жены, чтоб не выгонял, а взял и повез, сделал бы доброе христианское дело, подействовали на него. И решающими оказались слова: если я умру, выбросите мой труп в любую пропасть, а деньги с вами.

Еще до рассвета хозяин пошел грузить фургон и запрягать волов, он вез осетинские ковры в Тифлис. Пришел за мной и говорит:

-    Где твои документы?

-    У меня их нет.

-    Ничего?

-    Ничего.

Он пришел в ужас - умирающая, да еще без документов. Опять просьбы женщин и мои, и ссылки на генерала. Он вынес меня на двор и сделал на дне фургона под коврами лазейку, головой к переплету. Оказалось, что Арсен оставил еще и мешок с хлебом на дорогу. Он его тоже положил около меня. А потом сверху завалил коврами.

С рассветом пришли пассажиры. Четыре вола, четырнадцать человек. Отправились в путь. Дорога была семь суток.

 

Первая застава была на Ларсе. Фургон остановился, казачий разъезд проверяет документы. Я лежу ни жива, ни мертва. Не помню, где была граница между владениями белых и меньшевиков. Несколько раз останавливали белые. Наконец подъехали, фургон остановился на постоялом дворе. Он и пассажиры выходили и ночевали, волов распрягали. Я все семь суток не пила и не оправлялась, а только понемногу ела хлеб. Он же боялся, он же жизнью рисковал.

В фургоне внизу он ковры вез и положил доску наклонно. Это повозка для волов - фургон, большой как комната. И сбоку не сплошь, а решетки, и под доской получилась норка, я в ней лежала, скрючившись, головой к решетке, чтоб дышать. А сверху пассажиров посадил. И так ехали. Раз двадцать нас проверяли.

В Онанури грузинская таможня, велели всем сойти с фургона, проверили документы, спросили, что везет. Ковры. Тогда они стали обнаженными саблями тыкать между ковров, приговаривая:

- А может ты между коврами спрятал ящики с патронами?

Я решила, что даже если какая-нибудь сабля меня проткнет насквозь, я не вскрикну. Наконец я слышу - пусть садятся! - и фургон тронулся.

После того, как перевалили Крестовый перевал и заночевали на последней станции перед Мцхети - это было уже под вечер, когда все ушли в постоялый двор - впервые на седьмые сутки фургонщик осмелился поднять ковры и вытащить меня из укрытия. Я была еле живая.

-   Ты жива?

-   Жива.

-   Как ты жива, как ты жива... Тебе ж на двор надо?

-   Отнеси меня.

Он отнес меня в сарайчик. Я два часа мучилась, ноги не держат и сходить не могу. Он долго не приходил, потом взял, отнес обратно, посадил меня на задок фургона со спущенными ногами. Фургон очень большой, огромный, я сидела, ноги болтались, и я испытывала невероятное блаженство.

Он сказал: - Наутро уж можно тебя не прятать, ты уж сиди в фургоне.

Я переночевала наверху на фургоне, он принес мне какую-то похлебку, и когда на заре пассажиры стали грузиться и увидели меня сидящей, он сказал, что с этого места взял еще одну пассажирку, но я имела такой вид, что все они шарахались от меня подальше.

Я была похожа на паука, и вши расползаются. Они поглядели и в ужасе стали отодвигаться. Фургон набит, а вокруг меня пустое пространство.