ЛЮБЕЧ — КИЕВ

Что случилось со мной тут, я не знаю, но я вдруг почувствовал, что моя прежняя боязнь большевиков исчезла. Это не значило, что я стал считать большевиков и чекистов не опасными или что красноармейцы, которые им служили из-за пайков или возможности громить и насиловать, меня больше не пугали. Нет, это было что-то другое, у меня появилось ощущение, что большевики не такая уж непо

 

бедимая сила. Они были люди, такие же, как я и Володя, да пожалуй зеленые и мы были гораздо коварнее их. Они действовали по каким-то заранее уложенным правилам и не отступали от них, когда изменялись обстоятельства.

Странно, что я испытал это чувство в момент, когда мы дошли до самого опасного этапа нашего побега. До сих пор мы избегали большевиков — чем дальше мы были от них, тем лучше. Теперь мы лезли прямо в их гнездо!

— Ну, дорогой, пойдем! Солнце, тепло, мы не более шести верст от Днепра.

— Да, и вероятно в шести верстах от Любеча, где большевики, — сказал Володя приунывши.

— Ну что из этого? До сих пор пробрались и опять проберемся!

"Горы", о которых нам говорил Честаков, были просто хребтом, не особенно высоким, круто спускавшимся на юго-запад. Склон был вырублен, но внизу простирался лес. За лесом виднелась дымка, это должно быть Любеч.

Мы прошли с версту по откосу и уселись. Спешить теперь не нужно было. По солнцу, было часов семь утра, а в Любеч пробираться велено, когда стемнеет.

Я решил, что лучше всего нам проспать несколько часов, до сумерек, а тогда идти к садам Любеча. Мы закусили. Еды у нас было еще масса, только нужно было наполнить бутылки. Квас мы уже выпили. Хотя вид был далекий, ничего особенно красивого не было, только простор.

Вдруг Володя потянул меня за рукав:

— Смотри направо, что это отблескивает?

Я посмотрел. Ничего не видно.

— Да нет, правее.

— Э, да это Днепр! Ничего другого не может быть. Вот те, бабушка, и Юрьев день! Прошатались почти что 150 верст и обратно к Днепру пришли!

По откосу зигзагились звериные тропы.

— Тут какие-то люди ходят, — сказал Володя.

— Да наверно ходят, но это звериные.

— Как ты знаешь?

— Да посмотри, вон отпечаток оленя или косули.

Мы нашли плоское место в тени и устроились спать. Проснулся я, судя по солнцу, часов в пять. Даже отсюда можно было видеть блеск Днепра. Я разбудил Володю, и мы стали спускаться.

— Как ты знаешь, что мы идем в правильном направлении?

— Точно не знаю, но потеряться не можем.

— Почему?

— Сам подумай. Направо от нас что?

— Днепр.

 

— А налево что?

— Не знаю.

— Нет, знаешь, ручей, через который мы перешли по плотине. Ручей безусловно впадает в Днепр, значит мы в треугольнике, а Любеч вероятно в его углу.

— А, я не подумал.

Мне очень хотелось Володю научить — не географии, которую он знал лучше меня, но способу определять местонахождение. Это была не наука, а просто память того, что ты видел или знал.

Мы нашли источник, наполнили бутылки и не спеша пошли, клонясь направо. Мне хотелось посмотреть на Днепр до Любеча.

Вдруг мы оказались на берегу. Днепр расстилался перед нами. У меня захватило дух. Вот река! Что твоя Волга!

— Посмотри, это еще до притока Припяти и Десны! — даже Володя был поражен.

Вероятно, мы не более чем в двух верстах от Любеча. Теперь пошли осторожно. Неожиданно наткнулись на плетень. За ним старые развесистые яблони с маленькими зелеными яблоками.

— Это начало садов. Давно их тут не подрезали.

Я пригнулся к земле и посмотрел под низкие ветви. Ничего не было видно. Честаков сказал, что красные в садах вырыли окопы, но, как видно, дальше.

Мы шли вдоль плетня по направлению к Днепру. Большие были сады, но на вид уже лет пять не обрабатывались. Плетень кончился и пошел ивняк. Я оставил Володю с нашими мешками и осторожно полез через ивняк. Это были плавни. Вдруг я оказался у заводи. Она была неширокая, может, 15-ть сажен поперек. На той стороне песчаная отмель. Остров? Полез через кусты вдоль заводи. Узкий рукав заводи поворачивал влево, а в конце - открытая вода. Вверх по рукаву - навес для лодки. Рукав не больше сажен двух-трех поперек. Попробовал посохом, дно вроде песчаное. Решил идти вброд. Снял сапоги и пошел. Глубже, чем я думал. Пришлось сапоги над головой держать. Вылез на ту сторону в ивняк, слышу — голоса от навеса идут. Я притаился. Кто-то в лодке плывет по рукаву. Посмотрел, четыре солдата. Выехали в заводь, с острова кто-то кричит. Вытянули лодку на мель и исчезли куда-то в кусты. Я решил подождать. Скоро из кустов вышли три солдата, отчалили и назад в рукав погребли. Как видно, на острове пост какой-то, сторожевое охранение. Посчастливилось, что я раньше прошел.

Полез дальше. Наконец дошел до края кустов. Передо мной мель и шагах в ста помостья. Налево, можно сказать, набережная: сваи высокие и на них как будто дощатая пристань. Наверно, в полноводье употребляют. За ней дом, только крыша видна, а второй дом у начала помостьев. Ну, так Честаков и говорил. На мели у воды вытянуты несколько лодок. Осмотрел, нужно обратно к Володе идти. Хорошо, что разведал, подумал я.

 

Полез обратно и только тогда сообразил, что продираться нужно будет с мешками, да и брод в темноте. Это будет не так легко.

На обратном пути пробрался ближе к навесу. Подумал, если ночью там никого не будет, может быть, лодку можно будет спереть.

Прокарабкался к самому навесу. Никого нет. Тропа к навесу идет. Очень осторожно прополз вдоль тропы. Вышла она на лужок, за ней сарай. Не посмел дальше лезть. Перешел тропу и перелез кусты по их садовому краю. Вдруг увидел свежую взброшенную землю. Э, вот где окопы! Ну и дураки же, ничего не видно, зеленые могут подкрасться прежде, чем красные их увидят.

Добрался наконец до плетня.

— Откуда ты, дурак? — сказал Володя, захлебываясь. Я, не думая, появился со стороны сада и напугал его.

Уже начинало темнеть. Я объяснил Володе диспозицию и предложил украсть лодку.

— Ты с ума сошел! Мы можем наткнуться на красных!

— Не думаю, смена, вероятно, каждые четыре часа. Лодка привязана плохо. Могла оторваться и уплыть.

— Да ты сам говоришь, что течения в затоне нет.

— Да, это правда, но если лодка пропадет, они об этом не подумают.

— Ну зачем рисковать?

— Просто потому, что продраться с мешками почти невозможно. Ивняк такой густой, что будет слышно как бурелом.

Стемнело. Мы пошли по краю кустов со стороны сада, в случае чего могли бы нырнуть в ивняк. Останавливались каждую минуту и слушали. Были звуки, но далеко. Дошли до навеса. Лодка даже не привязана, фалинь просто брошен на подмостки. Мы положили наши мешки в лодку и отчалили. Тут было мелко, и я стоя отпихивался одним веслом от песчаного дна. Скоро стало слишком глубоко и пришлось грести. Уключины скрипели, я поднимал весла очень медленно и опускал их осторожно. Вышли из рукава в затон, повернули вдоль берега. Наконец вылезли в кусты. Я положил весла в лодку и отпихнул ее. Как видно, было какое-то течение, потому что вскоре лодка была на середине затона и медленно двигалась к Днепру.

Как мы ни старались, последние несколько сажен через кусты были шумные. Нервы были натянуты. Наконец мы были на краю мели. Володя очень правильно сказал, что нам нужно пробраться к сваям, а не пробовать переходить мель. Сгорбившись, мы дошли до свай и смогли выпрямиться. Песок хрустел под ногами. Наконец добрались до помостьев. Оставив Володю с мешками, я пополз к дому. У крыльца я постучал в дверь и замер. Казалось, очень долго никто не открывал.

— Иван Калинин? — я спросил шепотом.

— Где второй? — он ответил.

 

— У помостьев.

— Проходите в дом, — а сам вышел.

Через минуту он вернулся с Володей и мешками. В комнате было темно. Калинин зажег лампу. Ему было лет шестьдесят, сгорбленный, но на вид сильный.

— Вы нас ожидали? — я спросил с изумлением.

— Ожидал.

— Да как вы знали, что мы сегодня придем?

— Э, брат, мы все знаем.

Я никак не мог понять, как они друг с другом сносились, но спрашивать было нельзя. На столе стояли две миски с ячменной кашей, в которую были разбиты яйца с кусками сала. Стояли два стакана и бутылка кваса.

— Поешьте теперь, нужно будет ждать.

Он сел на лавку против нас.

— Часа через три будет проходить буксир с баржами, я вас на них посажу. Баржи нагружены досками с лесопилки. Влезете и укройтесь. Между досками и бортом пространство, там места достаточно. У вас пищи хватит на три дня? Я вам воды и яблок дам. Наверх не выходите, пока не услышите, что баржи друг о друга бьются и не движутся. Это будет Киев. Остановятся у Подола. Как вы на берег слезете, не знаю. Может, лодки какие-нибудь будут проходить, вы их окликнете. Красные вряд ли там будут, да сами увидите. Команда вся наша, но вы с ними не якшайтесь.

Мы поговорили о Честакове.

— Когда красные Любеч-то заняли?

— Да уж несколько дней. Они нам тут мало мешают, всех боятся, да мы им покою и не даем. Недолго тут будут. Думали с Черниговом связаться, да не вышло, мы их пришпилили.

— В Олешне слышна была канонада.

— Это их канонерки, ночью больше, лупят да вреда мало делают.

— Что, их много тут?

— Да с тысячу, наверное, высадили, да они неумелые. Их командиры все какие-то интендантские чиновники, не понимают военного дела.

Ставни были закрыты и душно в доме.

— Что, к вам-то сюда не заходят?

— Заходят, днем. Они ночью боятся двигаться.

Я спросил про остров.

— Ну, там у них охранение.

Я ему сказал, что мы лодку из-под навесу взяли и пустили ее по течению.

— Это некстати, зря вы это сделали. Они ее искать будут. Ну, теперь уж поздно.

Да, Володя был прав, глупо я это сделал.

 

Несколько раз Калинин уходил куда-то и, возвращаясь, говорил: "Нет, еще нет". Сперва он денег брать не хотел, но когда я ему дал николаевки, десять десятирублевок, он стал их перевертывать под лампой. Долго ими любовался.

— Ах, давно таких не видел. На это раньше дом купить можно было, а теперь что? Ну, возьму, да не за что. Наконец, вернувшись, распорядился:

— Вот вам яблок да две бутылки квасу. Пора идти. Он нас вывел во двор, затем на сваи, слезли на песок и пошли вдоль помостья к реке. Было светлее теперь, где-то была луна. Днепр был покрыт туманом. Пока он спускал лодку, я прислушался. Сверху по течению глухой стук какой-то машины. Мы отчалили. Уключины его были хорошо смазаны, почти не было звука от весел, только легкий плеск на носу.

Казалось, что по крайней мере полчаса гребли в тумане. Вдруг перед нами прошел буксир, как темная тень, глухо стуча.

— Вторую или третью, — раздался глухой голос с буксира. — Как у вас там?

— Да живем, Осип, живем, — Калинин сказал глухо. Первая баржа медленно прошла.

— На третью, — сказал Калинин и повернул лодку. Прошла вторая.

— Ну, готовьтесь, и храни вас Бог. Третья баржа медленно проходила.

— Ну, лезьте!

Я кинул мешки на баржу. Мы вскарабкались и через минуту были на досках.

— Спасибо большое. Всякого счастья.

— Не за что.

И лодка отвалила. Через минуту мы слышали разговор Калинина с кем-то, но его уже не было видно.

— Подожди тут! — я пошел искать дыру, через которую спуститься в трюм. Нашел две, одну побольше. Спустился и посмотрел. Места между досками и бортом было фута два. Позвал Володю, и мы оба спустились в коридор.

Я должен объяснить, что верхний слой двухдюймовых досок был нагружен вплотную к борту и только там, где борт скруглялся к носу, оставались дыры. Но борт был выпуклый и под верхним слоем между бортом и досками был оставлен проход, сверху не видный.

Мы устроились под верхними досками недалеко от дыры. Сквозь нее было видно небо. Скоро мы заснули.

Когда я проснулся, пятно света на полу баржи освещало и нашу конуру. Я посмотрел в дыру, но солнца не было видно. Коридор был длинный, и, чтоб ноги не заснули, мы оба по очереди прохаживались. Времени было много, торопиться было нечего. Мы поели,

 

поговорили, становилось очень жарко, клонило к дремоте. Мы сперва ходили к дыре подышать свежим воздухом, но в конце концов решили вздремнуть.

Володя проснулся первый и разбудил меня: "Что происходит?" Баржа качалась, и вода снаружи иногда хлестала в ее бок.

— Понятия не имею. Попали в какое-то течение, может, приток?

— Вероятно, Припять.

Качание продолжалось недолго, вдруг что-то звонко ударило в борта, и звук загремел в коридоре, точно мы сидели в пустой бочке. Через минуту кто-то пробежал по доскам. Воротился.

— Эй, у вас дыра!

— Так это так грузят.

— Ты, товарищ, не ври, вы, наверное, людей возите.

— Да честное слово, зачем нам?

Мы оба перестали дышать, разговор был над самой дырой.

— Знаю тебя, стерва, врешь, как сивый мерин!

— Нас же осматривали в Лоеве.

— Да они что знают!

Но голоса удалялись. Я только заметил, что баржа перестала двигаться.

— Ух! Это было близко.

— Он даже в дыру посмотрел, — прибавил Володя. Вдруг откуда-то послышались опять голоса. Кто-то кричал, только отрывками было слышно. Женский голос, плаксиво: "Да товарищи... он здешний... мы только..." Голоса удалялись.

— Это что, Киев? — спросил Володя.

— Нет, еще рано.

Баржа не двигалась еще более часу. Наконец опять пошли, баржа покачивалась, и вода снаружи тихо бурлила. Хотя было душно, но хорошо пахло смолой.

Прошло еще часа два, когда вдруг дно баржи заскрипело, она накренилась, выпрямилась, какие-то глухие звуки, скрип, и баржа остановилась.

— Теперь что?

— Черт его знает! Сели на мель?

Кто-то опять пробежал над нами: "Хорошо, хорошо, да ты..." Прошло еще несколько минут, баржа задрожала, покачнулась, послышался плеск воды, и баржа выпрямилась, качаясь из стороны в сторону.

Судя по беготне, наша баржа была не единственной на мели. Прошло довольно много времени, пока двинулись опять.

Вдруг Володя спросил:

— Который час?

— Не знаю, половина четвертого, четыре.

— Отчего так темно вдруг стало?

 

Я встал посмотреть на небо и остолбенел. Наша дыра куда-то исчезла. Володя, наверно, почувствовал мое волнение, потому что вскочил и подошел.

— Что случилось? — сказал он придавленным голосом.

— Я не знаю.

— Куда она исчезла?

Я пожал плечами.

— Ты знаешь, что? Доски наверху сдвинулись, когда мы сели на мель, — сказал Володя спокойно.

Я был поражен его спокойствием. Меня охватила какая-то внутренняя паника. Не одна доска, а все верхние три слоя, а может даже четыре, сдвинулись вперед. Я полез кверху, убедился, что невозможно было протиснуться далее четвертой с верха доски.

В моей голове пролетало, что нужно поднять верхнюю доску и как-то ее пихнуть в сторону, затем попробовать сделать то же со вторым ярусом, но я тут же понял, что это невозможно. Я спустился, но продолжал смотреть вверх. Володя, как видно, понял наше положение.

— Теперь что? — спросил он глухим голосом.

— Попали, брат, как зайцы, в западню.

Нужно было обдумать. Мы сели опять. Я этого никак не ожидал. Вдруг Володя сказал:

— Послушай, если доски двинулись, может, они открыли дырку сзади. Там была дыра небольшая.

— Ты прав, пойду посмотрю.

Я пошел по коридору. В конце первого слоя досок проходил свет, но дырки не было. Дальше то же самое.

— Ну, брат, придется попробовать как-то наши доски двинуть.

Небольшие уступы между досками были как маленькие ступеньки. Я поднялся по ним, сгорбился и попробовал спиной поднять доски. От напряжения у меня затряслись ноги и мне пришлось слезть. Доски не двинулись.

Опять сели и стали обдумывать.

— Знаешь что, попробуем двинуть их рычагами, посохи наши крепкие, — предложил Володя.

— Попробуем.

Опять я полез. Володя держал мои ноги. Употребляя оба посоха, как рычаги, я напряг все свои усилия, но, насколько я мог видеть, без всяких результатов. У меня тряслись теперь не только ноги, но и руки. Пришлось слезть. Вдруг Володя сказал:

— Смотри, пятно света стало больше. Я не заметил, как что-то сдвинул.

— Говорят, что если можно просунуть голову, то и тело пройдет, — сказал он неуверенно. — Это правда?

— Не знаю, никогда не пробовал. Сейчас и голова новорожденного не прошла бы.

 

Я стал снимать сапоги.

— Что ты делаешь?

— Когда лезешь, голыми ногами лучше держаться.

Полез опять. Действительно, босиком было легче. Я продолжал работать рычагами и плечом. Вдруг неожиданно где-то двинулось, и я почувствовал сильную боль. Конец какой-то доски врезался мне в плечо. Но свет не увеличился. Я слез опять.

— Дай я попробую! — Володя разулся.

Он поработал несколько минут, но судорога связала ему ноги, и он спустился.

Мы оба вытянулись отдохнуть. Мы уже проработали более четырех часов с почти что незаметным результатом.

— Сколько весят эти доски? Ты математик, подсчитай.

— Я же не знаю, сколько их.

— Притворись, что знаешь.

— Да к чему это?             

Я говорил, лишь бы не молчать, потому что заметил, что Володю опять объяло отчаяние. Но он вдруг как будто проснулся.

— Это все ерунда, но знаешь, что я подумал, рычаги наши слишком длинные, они должны быть на фут короче.

— Ну давай отрежем.

У меня так тряслись руки, что мне было трудно держать нож. Уже было темно. Мы поели. Было приятно есть яблоки, кислые, они утоляли жажду. Мало-помалу мы отдохнули. Я опять полез с укороченными рычагами. Сперва ничего не получалось, затем внезапно доски двинулись с такой быстротой, что я, только судорожно ухватившись за что-то, удержался от падения. Я был так ошарашен, что не выдавил не звука. Я вылез наверх и распластался на досках. Голос Володи снизу заставил меня опомниться.

— Что случилось? Где ты?

Я заслонял свет, и Володя не мог понять, куда я делся.

— Мы победили, я снаружи! Лезь сюда.

Володя появился из дыры. Мы уселись на досках, скрестивши ноги.

— Ты молодец, мы никогда бы не выбрались, если бы ты не подумал о коротких рычагах.

Мы стали глубоко дышать. Теплый ветерок дул с реки. Берег был далеко. Только тополя возвышались, указывая правый берег.

— Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух...

— Что ты вдруг в Пушкина ударился? - Володя спросил.

— Не знаю, у Пушкина к каждому случаю что-нибудь есть.

— Ну, слава Богу, что выбрались! - сказал Володя с чувством

— Да, и святому Николаю, и Иверской Божей Матери! — прибавил я.

 

Нам не хотелось спать. Мы разлеглись на досках и смотрели на звезды. Стало светать.

— Нехорошо. Придем в Киев днем. Слезать будет трудно.

Но нам посчастливилось. Стали замедлять ход. Нам страшно было снова лезть вниз, вдруг опять доски сдвинутся. Я заметил, что на носу баржи борт подымался и была глубокая тень. Показал Володе.

— Пойдем к носу и спрячемся в тени.

Проползли к носу с мешками. Баржи шли медленнее и медленнее и вдруг стали стукаться одна об другую.

— Это, должно быть, Киев, — я сказал неуверенно.

— Смотри, что-то сверкает вдали, — Володя показал пальцем.

— Что это может быть?

Ни я, ни Володя Киева не знали. Потом оказалось, что отблеск был от креста Андреевского собора.

— Как мы слезем?

— Не знаю, может быть, можно скинуть две доски, положить на них наши мешки и пустить вплавь? — предложил Володя.

Я не успел отклонить, как послышался скрип уключин. В низком тумане вдруг появилась лодка с одним человеком, медленно гребущим по течению. Я отчего-то решил, что это кто-то из команды, друг Калинина. Когда он поравнялся, я окрикнул негромко:

— Эй, там!

Человек перестал грести, обернулся:

— Это кто кричит?

— Друзья, наши!

— Чьи друзья?

— Да ваши!

— У меня нет друзей! — он поднял весла.

— Отвезите на берег — заплатим!

Он подумал.

— Зачем вам на берег? Содом и Гоморра, вот что это!

— Он сумасшедший! — процедил Володя.

— Мы из твоей Гоморры всегда уйти можем!

— Лот из нее ушел, а жена в соляной столп превратилась.

— Да тебе какое дело, что мы в соляные столпы превратимся, мы ж тебе заплатим.

— Что ты ему чепуху мелешь? — сказал Володя обиженным голосом.

— Молчи, он чудак, — прошептал я. — Ну, Лот, сколько возьмешь?

Человек повернул лодку и подгреб к барже. Он оказался дряхлым старичком. Глаза у него разбегались. Володя был прав, он действительно был не в себе. Он что-то бормотал, и мы слышали только отрывки: "и храм наполнен был чадью... и голос Всевышнего... и семь бедствий..."

 

Он подвел лодку к барже, и пока он не успел передумать, мы прыгнули в лодку.

— Ну, если хотите в Гоморру ехать... Деньги есть?

— Говорил тебе, что заплатим. Сколько хочешь?

Он не ответил. Стал поворачивать лодку и ударил кормой в баржу.

— Это кто сделал?

— Да ты сам!

Он продолжал бормотать себе что-то под нос с каким-то припевом: "и на дне сих вод живет ужасное зверище, и зверь, который был и коего нет, и он восьмой..." Он щелкнул языком: "из Ефизцев".

Володя вдруг ощетинился:

— Совсем нет!

— Ну тогда из другого Послания.

Старик греб плохо, то одним веслом, то другим.

— Все равно откуда, смотри, куда плывешь! — я рассердился. Старик сгримасил:

— Ага! а кто ехал на бледной лошади?

— Не знаю, какие тут лошади, греби!

— Я посмотрел и узрел, что имя его было Смерть. Апокалипсис!

— Совсем нет! — взъерошился Володя.

— Ну тогда что-нибудь другое.

Лодка наконец стукнулась о набережную. Мы вылезли, за нами старик.

— Сколько тебе?

— Пять копеек божьих и 30 копеек диавольских.

— Он совершенно сумасшедший! — прошептал Володя.

— На тридцать рублей!

Он посмотрел на советские бумажки, плюнул на них и сунул в карман. Вдруг разозлился на свою лодку. Дернул веревку, лодка ударилась о набережную.

— Что ты, мать всех блядей и отвращение земли! Римлянам!

Он мигнул Володе и потянул за веревку.

— Пойдем, блядь!

Мы отошли.

— Он над нами смеется, — сказал Володя.

— Пускай. Тебе что за дело.

— Ну, пойдем в город.

— Смотри, никого нет, ты что, хочешь быть единственным на улице?

— Что ж мы будем делать?

— Пойдем, кого-нибудь встретим.

Но никого не было.

— Что такое "Цукерня"?

 

Володя пожал плечами.

— Это что, от немецкого "цукер"?

Володя отчего-то был так потрясен сумасшедшим стариком, что ничем не интересовался.

— Постучим, может откроют?

— Да который теперь час?

— Часов шесть.

— Рано их будить.

— Не думаю, если они пекут свои пирожные и пирожки.

Я постучал. Открыл дверь кругленький еврей.

— И что я вам могу сделать? Мы еще закрыты.

— Да мы только что приехали, никого на улицах нет, думали, вы, может быть, нам чаю дадите?

— А вы откуда приехали?

— Из Гомеля.

Он всплеснул руками:

— Из Гомеля? Как вы приехали?

— Да на барже.

— Ох, какое приключение! Сарочка! Тут два господина из Гомеля приехали! Вы лучше входите.

Мы вошли в лавку, оттуда хозяин нас провел в большую комнату, где суетилась похожая на него кругленькая еврейка. Это была кухня. Хозяин представился: "Израиль Борисович Темкин, а это жена Сара Карловна". Они всплескивали руками от удивления, что мы приехали из Гомеля. Сара Карловна сейчас же поставила самовар и накрыла стол. Я рассказывал о нашей поездке под аккомпанемент их "ай-яй-яй" и "ой-ой-ой". Кормили они нас невиданными сластями. Мне хотелось узнать про Киев. "Ох, господин, тут очень-очень плохо. Тут всех бьют и морят". Из его рассказов получалось, что хуже, чем в Москве. Но судя по тому, чем они нас кормили, еды было много. Да эта сторона меня мало интересовала. Я хотел знать насчет Чека. Я сказал, что нам надо на Липки. Слово "Липки" так их испугало, что Темкин даже вскочил.

— Вы на Липки? Ой-ой-ой-ой-ой, да это как в пасть льва туда идти! Там все большевики сидят.

Я стал расспрашивать. Темкин рассказывал живо. Жена его повторяла за ним самые окрашенные фразы. Все, по их рассказам, было хорошо, пока немцы были, но когда немцы ушли, тогда "ох, какое несчастье нас схватило". Они говорили об "украинцах", и тут я совершенно запутался.

— Не те украинцы, что с немцами были.

— Да я слыхал, что при немцах был гетман Скоропадский, тогда была независимая Украина?

— Ох, совсем не то, тогда немцы правили.

— А какие же украинцы? Когда немцы ушли, большевики пришли.

 

— Совсем не пришли.

— Да кто же?

— Австрийцы пришли, ох, как плохо было.

— Австрийцы? Вы сказали — украинцы.

— То ж самое — австрийцы, украинцы, ох, как они нас били!

— Да кто они такие?

— Ах, украинцы, что из Австрии пришли.

— Как украинцы из Австрии?

— Да Петлюра их привел.

— Кто такой Петлюра?

— Не знаю, он из Австрии пришел.

— Да вы мне объясните, кто он?

— Да я уже сказал, он красный украинец.

— Куда ж он делся?

— Он никуда не делся, он в Виннице и Жлобине, ох, он придет и опять нас бить будет.

— Так вас тогда большевики не бьют?

— Бьют, очень бьют.

— Так разницы нет?

— Есть разница, большевики всех бьют, а Петлюра только нас бьет.

По его рассказам, ходить по улице было опасно, потому что "всех бьют, если не красный". Получалось много опасней, чем в Москве. Но мне как-то не верилось. По его рассказам, уже тысячи были перебиты и Петлюрой и большевиками, тем не менее мы сидели позади его "цукерни", ели неслыханные угощенья, и он нас впустил, даже не спросив, кто мы такие. Когда я допытывался, что, может быть, не так опасно ходить по городу? — он только цокал языком и прибавлял: "ох, придут петлюровцы и большевики и всех нас побьют".

Я расспросил его, как попасть на Подвальную. Там будто бы жили двоюродные Володи. Они были орловские помещики Малоархангельского уезда, и Володина мать перед отъездом дала ему их киевский адрес. От них я надеялся узнать больше, чем от Темкиных, которые сами говорили, что они уже два года с Подола в Киев не ходили.

Мы поблагодарили Темкиных, заплатили невероятно дешево за еду и пошли. Теперь было довольно много движения. Мы опять надели наши красные звезды. Тут были трамваи.

Я спросил прохожую старуху, как попасть на Крещатик.

Она переспросила:

— Крещатик, говоришь? Так вон трамвай на Царскую площадь, там Крещатик. Царскую площадь, я говорю, Царскую, понял? — Она сказала вызывающе, подчеркнув "царскую". — Вы что, красные? — спросила она и плюнула.

— Нет, не красные.

 

— Ну, тогда с Богом.

На трамвае я сказал билетчику: "Крещатик". — "Слезайте на Царской площади". Странно, подумал я, судя по тому, что рассказывали Темкины, здесь хуже Москвы, но если бы в Москве была "Царская площадь", то никто бы не посмел ее вслух называть, а тут и старуха, и билетчик громко говорят: "Царская площадь".

Слезли. Крещатик.

— Да что нам Темкины наговорили? Смотри, ходят тут люди хорошо одетые, отхоленные, точно в старое время.

Магазины и рестораны открыты, извозчики, женщины в красивых летних платьях, совсем не Москва! Я посмотрел на витрину, вдруг увидел свое отражение в стекле и испугался:

— Боже, на что мы похожи!

— Я даже не подумал, — сказал Володя с ужасом.

— Я надеюсь, твои родственники не примут нас за бродяг. Киев оказался гористый. Крутые улицы поднимались от Крещатика. Нашли Подвальную и адрес Жездринских. Оказался великолепный доходный дом. Вошли, лифт, на нем написано: "В бездействии". Это уже больше на Москву похоже. Полезли на третий этаж. Простояли перед дверью несколько минут, не решаясь стучать.

— Позвони! — сказал Володя.

— Да звонок, вероятно, не звонит.

— Ну попробуй.

Звонок не только звонил, но был слышен снаружи.

— Отчего мы шепчем?

— Не знаю.

Дверь приоткрылась, в ней появилась барышня, посмотрела на нас с недоумением и спросила:

— Кого вы хотите видеть?

— Да Зина, это я, Володя.

— Володя, — повторила она и посмотрела через плечо: — Мама, тут Володя приехал.

— Откуда? — послышался голос.

— Из Москвы.

— Из Москвы?

— Мы очень грязные.

— Это кто? — спросила высокая дама.

— Это Николай Волков, мы вместе приехали из Москвы.

— Ах, ну входите, вон ванная, можете вымыться. Я почувствовал, что наш приезд был не особенно приятен Володиным родственникам. Я ожидал, что они расцелуются, что будут спрашивать — как и почему.

Пошли прямо в ванную. Мы разделись, вымылись и одели чистые рубашки.

— Я думал, что ты их хорошо знаешь.

— Да, да, я их очень хорошо знаю.

 

— Чего же они нас мордой об стол встречают?

— Я не знаю.

— Если нужно, можете занять бритву Игоря, мыло в шкапчике, — сказала дочь через дверь.

Ни я, ни Володя не брились по-настоящему, но решили побриться. Была горячая вода!

Мы вышли в столовую, стол накрыт для утреннего завтрака. За ним сидели мамаша с дочерью. Вошел сын, в халате.

— А, вы очень рано приехали, где вы остановились?

— Мы приехали сегодня утром, баржей, — сказал я, потому что Володя открыл рот, но посмотрел на меня вопросительно.

— Почему баржей? Почему не поездом?

— Поездов нет между Москвой и Киевом, из-за зеленых.

— Зеленых? Ах да, нам кто-то говорил о них. Володя, расскажи про семью.

— Мама шлет вам привет.

— Да, мы давно ничего не слышали от нее. У нас тут такие ужасы случались, сперва немцы ушли, потом эти ужасные большевики пришли. Бывают дни, когда даже мяса в лавках нет. Я не понимаю, как могут быть такие беспорядки?

— Да, это правда, — сказал я, не зная, что на это ответить. Мамаша обратилась к Володе:

— Ты знаешь тетю Лизу, у нее реквизировали две комнаты и посадили каких-то людей, слава Богу, они милые, но бедная Лиза должна разделять с ними ванну.

Эти "невероятные несчастья" продолжали сыпаться на нас. Мне стало тошно слушать такую ерунду.

— Простите, который час? У нас назначение на Липках.

— Сейчас 9: 30. Вы должны придти к обеду как-нибудь. В четверг у нас играют в бридж. Позвоните.

Мы поблагодарили и вышли на улицу. Меня охватил смех. Володя посмотрел обиженно.

— О чем ты?

— Да тебе разве не смешно? Мы, два дурака, являемся к твоим родственникам, бежав из Москвы через огонь, воду и медные трубы, а они тут умирают от ужаса, что иногда мяса нет, у бедной тети Лизы только полванны, но все же по четвергам в бридж играют. Какой ужас! Про Москву даже никто не спросил!

Володя засмеялся:

— Действительно смешно, они даже не знают, что поезда не ходят.

— В общем, это понятно, все зависит от собственных испытаний. В Москве про ванны уже давно забыли и про мясо тоже. Ну, слава Богу, что такие вещи все-таки кого-то еще шокируют.

Мы вышли на Крещатик. Магазины открыты, хвостов нет, разговаривают громко, вид почти что довоенный. Нашли Анненскую,

 

полезли в гору. Прекрасный дом. Большими буквами написано "Глав-Сахар. Департамент комиссариата снабжения".

Вошли в переднюю. Большая, чистая, маленький прилавок. Сидит девица. Я подошел, говорю:

— Нас из Москвы прислали, нам приказали сюда явиться. Вы нас направите?

Девица взглянула на нас без интереса, сказала: "Садитесь, вас вызовут".

Мы уселись на удобные стулья у стены. Какие-то девицы с бумагами шныряли из одной двери в другую. Несколько хорошо одетых мужчин проходили, останавливались, разговаривая друг с другом. На нас никто внимания не обращал. Несколько раз проходил очень элегантный молодой человек в военной форме. Раз остановился у девицы за прилавком, посмотрел на нас мельком и ушел. Над девицей — часы на стене. Когда мы пришли, было без пяти десять. Без четверти одиннадцать нас все еще никто не вызывал. Мы стали гадать, кто из проходящих чем занимается и стали придумывать им имена. Какой-то толстенький господин, мы его прозвали "Шарик", — вероятно, бухгалтер. Большой, обрюзглый — "Бегемот", элегантного молодца мы прозвали "Фанфарон".

Какая разница между киевским и московским Глав-Сахаром! Ни один из проходящих на чекиста не похож. Все чисто, выкрашено, не то что в Москве!

11: 20. Что они, про нас забыли? Я встал и пошел к девице.

— Вы доложили, что мы приехали из Москвы?

— Да, это знают.

Я вернулся на место.

— Я не понимаю, Загуменный сказал, что это так важно, чтобы мы добрались до Киева, а тут на нас даже не смотрят, — сказал Володя в сердцах.

— Вы кто такие? — вдруг спросил "Фанфарон".

— Да мы из Москвы, Любощинский и я, Волков, специальной команды.

— А, идите за мной. Вы какой Волков, родственник гусара?

— Вы про Бориса или Льва говорите? Мой отец был Конного.

— Так вы Владимирович, брат Петрика?

— Да. Вы его знали?

— Знал, в Пажеском.

— А вы кто такой?

— Я Васильчиков, лейб-драгун.

Он нас провел в большую светлую комнату со створчатым окном, выходящим на балкон и сад. За большим столом сидел очень элегантный офицер, смуглый, с усами. Я подумал — ротмистр, капитан или полковник.

— Это Волков и Любощинский из специальной команды из Москвы, — сказал Васильчиков.

 

— А, мы вас раньше ожидали. Как вы проехали?

— Через Гомель.

— Гомель? Почему Гомель?

— Мы только до Брянска доехали, не было поездов. Мы попарно разбились, и я выбрал Гомель. Оттуда мы проехали пароходом в Киев, да не вышло. Пришлось через зеленых. Они нас посадили на баржу, и мы приехали сегодня утром.

— Через зеленых, вы говорите? — повторил полковник с изумлением.

— Да, они нас приютили.

— Зеленые?!

— Да, они нам все устроили.

Он покачал головой в недоумении.

— Разрешите спросить, остальные приехали?

— Нет, никого еще нет, вы первые.

— Они вряд ли доедут, это вам посчастливилось, — сказал Васильчиков.

— Они наверно доедут, — сказал я уверенно.

— Почему вы думаете?

— Потому что они все регулярные солдаты.

— Да, это верно, — сказал полковник.

Он встал и вышел на балкон с Васильчиковым. Мы не слышали, о чем они говорили. Когда они вернулись, полковник сел и долго думал о чем-то.

— Я хочу, чтобы вы поехали в Карловку, у нас там гарнизон. Это за Полтавой. Васильчиков даст вам проездную. — Он посмотрел на Васильчикова. — Когда сегодня поезд туда идет?

— Пассажирских нет, их остановили, есть военно-товарный в десять вечера. Я им скажу.

Что за ерунда, посылают нас в Киев и вдруг отсюда в какую-то Карловку шлют, зачем? Этим кончилась наша беседа. Васильчиков повел нас в свою комнату. Дал нам проездные и две бумажки, командирующие нас в Карловку, и два конверта. "Тут достаточно денег на проезд, на всякий случай".

Совершенно сбитые с толку, мы вышли из Глав-Сахара. Спросили, где железнодорожная станция. Дошли до Ботанического сада.

— Смотри, как это дерево расщеплено! — указал Володя.

— Это снарядом.

Мы повернулись и посмотрели на университет. Университетское здание выгорело, большие дыры были повсюду. Правду Юшкевичи говорили, что университет был осажден.

Дошли до станции. Нашли коменданта. Он или не знал, что идет поезд, про который говорил Васильчиков, или не хотел говорить. Он сказал, что никаких поездов на Полтаву нет. Пошли искать. Далеко на запасном пути на товарной станции стоял поезд. Мы спросили двух железнодорожников, этот ли поезд идет на Полтаву.

 

Они не знали. Зашли в какую-то бурку. Тут сидели три человека. Спросили.

— Да зачем вам в Полтаву? Оттуда все драпают.

— Почему?

— Как почему? Белых боятся.

— Там никаких белых нет, — сказал другой.

— Как нет, на Донце есть.

— Так Донец же далеко.

— А може, не так далеко.

Все сидели, молчали. Наконец я спросил опять:

— Поезд этот идет на Полтаву? Нам в Карловку нужно.

— Да, идет, только он пустой.

— Когда ж он уходит?

— Да часов в десять, может, позднее.

— Верно, что раньше десяти не пойдет?

— Да. Но пассажиров он не берет.

— Мы не пассажиры, мы командированные.

— Ну, это другое дело, да мне это знать не нужно. Вернулись в Киев, опять на Крещатик. Я заметил маленький ресторан. Написано снаружи: "Обеды и ужины, тоже поставляем чай и кофе, а также пирожные". Володя сомневался, стоит ли заходить.

— Ты не думаешь, что это какая-нибудь западня?

— Почему западня?

— Да большевики же не позволяют рестораны.

— Я думаю, что тут еще можно.

Вошли. Несколько человек сидят, едят. Подошли к нам с меню. Я посмотрел и глазам не поверил. Пять разных жарких! Одно из них — "венский шницель" с жареным картофелем и горошком. Я молча указал на это пальцем Володе. Заказали.

— Да это конина, наверно, — прошептал Володя. Принесли. Телятина, и великолепно приготовленная. Вот-те Киев!

Поели замечательно, даже не дорого, и берут советские деньги.

— Ты знаешь, нам нужно карту Южной России, зайдем в этот книжный магазин.

Старый еврей в очках.

— Карту? Да я книги продаю, никто не покупает. Откуда вы, с луны, что ли? Географию уничтожили советчики, никаких карт нет.

Мы поблагодарили и стали уходить.

— Постойте, я не сказал, что у меня карты нет. Он стал перелистывать какие-то старые альманахи.

— Это не карта, но все-таки города и железные дороги есть. Он вырвал страницу из альманаха и дал мне. Я ее развернул, карта железных дорог.

 

— Сколько это будет?

— Сколько, зачем сколько? Вы альманах 1912 года покупать не будете?

— Отчего, куплю, интересно.

— Тогда 2 копейки.

— У меня копеек нет.

— Ну, у меня тоже копеек нет, я вам дарю. Поблагодарили, пошли.

— У нас время есть, пойдем посмотрим Святую Софию. Полезли в гору.

— Первый собор, построенный в России, — сказал Володя.

— На первый не похож.

— Да его перестроили в 18-м веке.

— Жалко.

Внутри пахло ладаном и воском. Кроме пышного иконостаса, остальное могло быть 11-го века.

— Знаешь, за иконостасом фреска Богоматери Нерушимая Стена, — сказал Володя.

— Откуда ты знаешь?

— Читал.

— Пойдем посмотрим.

— Нельзя, нужно специальное разрешение.

— Не говори глупости, тут же никого нет, Бог нам простит.

— Это не разрешается.

Володя был замечательно уважающий законы человек, пройти в алтарь ему казалось невозможным. Я толкнул боковую дверь и вошел. Он был прав, замечательная фреска Богоматери. Нет, это была не фреска, а мозаика.

— И смотри, Христос со всеми апостолами, тоже мозаика!

— Пойдем отсюда! — сказал Володя, стоя только в дверях. Он, видимо, был потрясен моим "богохульством".

— Смотри, тут гробница Ярослава Мудрого! Простая плита, без всяких украшений.

— Можешь себе представить, какая Россия была бы теперь, если бы не было татарского нашествия. Во время Ярослава Россия была гораздо культурнее, чем Европа. Сам князь был женат на Индигерде, дочери Шведского короля Олафа, а дочерей своих выдал замуж, по политическим причинам: Гаральду Норвежскому, королю Франции Генриху Первому и королю Андрею Венгерскому. И знаешь, он думал, что принес их в жертву варварам. Сохранились письма, где дочери плачутся, что он приговорил их к жизни среди дикарей.

Я ни разу не слышал от Володи такой длинной речи.

— Нет, подумай, какая бы теперь была Россия!

— Это, милый, если бы да кабы. А насчет татар, они нас заставили соединиться и принесли много новых идей.

 

— Не знаю, лучше бы без них. Смотри, тут гробница Владимира Мономаха!

— А святой Владимир тоже тут похоронен?

— Не думаю, некого спросить.

Мы пошли искать фрески, которые, как Володя уверял, были в каком-то проходе.

— А Мономах был женат на Гите, дочери короля Гарольда Английского.

Нашли фрески, они были на лестнице. Невероятные какие-то чудовища и рядом будто клоуны. Замечательно красиво.

— Да это какой-то цирк!

— Да, странно, что это в соборе.

— А может и не странно, жизнь тогда была более цельная, религия и обыкновенная жизнь были частью одного и того же, были гораздо ближе друг к другу, чем теперь.

Мы вышли наружу.

— Боже мой, какая красота! Недаром Аскольд и Дир выбрали это место!

Действительно, Киев был замечательно красивый город. Пошли обратно, накупили провизии на Бессарабке и, когда стало темнеть, отправились на товарную станцию. Нашли открытую теплушку. Нашли соломы, на чем спать, и осмотрели задвижки.

— Какой-нибудь дурак пройдет, защелкнет щеколду, и мы будем в западне.

— Отщелкни на другой стороне на всякий случай. Мы устроились и стали ждать. Было уже темно, когда поезд тронулся.

— Ну, дай Бог, идет в Полтаву. Судя по карте, дорога поворачивает направо за Днепром.

Мы уселись, свесивши ноги наружу, в открытых дверях. Пошли предместья, мигали огни. В темноте забелели какие-то большие здания. Лавра, наверно. Скоро мост.