СНОВА ПЕТЕРБУРГ

В 1913 году моя мать опять повезла меня в Петербург на экзамены. Остановились мы, как всегда, у графини Паниной. Моя мать носилась по Петербургу к своим друзьям и оставляла меня дома. Володя Фредерикс меня подбирал и возил показывать Петербург.

Помню, я сидел в гостиной, его ожидая. Софья Панина, ее секретарша г-жа Петрункевич, которую я страшно боялся, и какая-то другая дама пили чай. Я сидел в стороне с чашкой чаю и пряником. Я слушал их разговор, но мало понимал. Они говорили о каком-то спектакле.

Госпожу Петрункевич, женщину лет сорока, с остриженными в скобку серыми волосами, в пенсне, одетую в костюм, который мне казался более мужским, я боялся потому, что она на меня прикрикивала и говорила со мной, точно я был какая-то собачка. Да она и со всеми так говорила.

Вдруг отворилась дверь, появился камердинер и громко сказал: "Его высочество Великий Князь Николай Михайлович". Мне сразу же пришло в голову, что войдет человек в мантии, с лентой через плечо, со звездами на груди и т. д. Вместо этого вошел высокий, довольно крупный человек в кителе без погон и в темно-зеленых штанах. Я отчего-то думал, что все вскочат и начнут делать реверансы. Во всяком случае я вскочил, но никто не двинулся.

"Ах, Софья, я как всегда попадаю к тебе к чаю". — "Вы это нарочно делаете", — довольно сердито сказала Петрункевич. Он усмехнулся, поцеловал руку графине и другой даме и взял руку г-жи Петрункевич, но она ее оттянула. "Что вы (забыл, как ее звали) на меня всегда огрызаетесь? Что я вам сделал?" — "Да вы опять наверно забыли, что обещали". — "А вот не забыл, а вы уже на меня кричите." Он вдруг заметил меня: "А это кто молодой?" — "Это Николай Волков", — сказала Петрункевич. — "Что, Володин сын?"

— "Да, Варя в городе", — сказала графиня. — "А! вот как раз!" - и схватил мою руку колоссальной своей рукой. — Где твоя мать?"

— "Я не знаю", — сказал я, испугавшись. — "Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, потерял свою мать!" Но он отвернулся, сел на стул: "Неужели вы мне чашку чаю не дадите? Я вам Качалова достал".

Я до тех пор ничего о Народных Домах не знал. Мне потом Володя сказал, что Народный Дом был построен Софьей Паниной для рабочих Охты и другой строился ею в Москве. Там было 2 театра, концертная зала, библиотека, кинематограф, спортивные устройства и т.д. Вход стоил несколько копеек и там давались пьесы и концерты с лучшими актерами и музыкантами. Оказалось, что

 

Софья Панина устраивала сезон комедий Островского, и ей нужен был Качалов. Николай Михайлович во всем этом играл большую роль. Он был историк и коллекционер русских портретов. Я сидел, как мышь, и надеялся, что про меня забыли, но вдруг Николай Михайлович повернулся ко мне: "Скажи твоей матери, что я не забыл миниатюру Милорадовича. Если она мне ее не продаст, я к вам в Хмелиту за ней приеду, ты ей погрози!" — И прибавил графине: "Варя такая упрямая, я ей 6.000 за нее предложил, а она говорит — предков не продаю, а у меня Милорадовича нет", — и засмеялся.

У меня было какое-то сказочное представление о членах Императорской фамилии и меня потрясло не только то, что он не был в мантии, но что с ним обращались как с обыкновенным человеком.

Миниатюра Милорадовича и до сих пор висит у меня в гостиной, она теперь никому не интересна, кроме меня.

Моя мать взяла меня с собой делать какие-то покупки. Мы шли по Невскому и я вдруг увидел в окне пирамиду очень больших желтых с румянцем плоских яблок. Под ними было на белом картоне напечатано: "Ново-привезенные знаменитые упоройские яблоки". Я остановился в недоумении. "Мама, смотри, упоройские яблоки!" Упорой было наше имение в Орловской губернии. Я никогда не слыхал об упоройских яблоках. "Ах, да, в Упорое очень хороший яблочный сад". — "Отчего мы их никогда не видим?" — "Я не знаю, как видно, нам их не присылают". — "Отчего не присылают и отчего они знамениты?" — "Ах, я не знаю, у нас самих хорошие яблоки".

Мы пошли дальше. Вдруг я заметил, что на широких тротуарах, где разгуливало много народа, у многих собачки на привязях, стало какое-то смятение, особенно среди собак. Вдруг впереди нас появился высокий офицер в кавалергардском мундире с двумя, мне сперва показалось, немецкими овчарками на своре. Увидев мою мать, он подошел к нам. К моему удивлению, собаки оказались парой волков. Они спокойно стояли, разглядывая желтоватыми глазами собачек, которые, поджав хвосты, прятались за своими хозяевами. Офицер поцеловал моей матери руку и стал с ней разговаривать. Все мое внимание было обращено на волков. Офицер заметил это и сказал: "Они совершенно ручные, хотите их погладить?" Я был поражен этим элегантным офицером с моноклем и двумя волками. "Кто это?" — спросил я мать, когда мы пошли дальше. "Это граф Менгден, кавалергард".

Мы проходили мимо магазина "Уральских камней", и я настоял в него зайти. Я с детства собирал камни, у меня была довольно большая коллекция. Отец мне подарил большой плоский ящик, разделенный на маленькие квадратики, в которых на вате лежали кусочки всех сибирский камней, их было, кажется, 48. На них были приклеены номера, а на крышке была бумага с названиями по-русски и по-латински всех камней. Помню, что первый номер был бе-

 

лый кварц с кусочком золота. Были всякие яшмы, малахиты, турмалины.

Мы вошли, и я просто ахнул от невероятного количества и красоты камней. Это была какая-то Алладинская пещера. В витринах на первом этаже были ценные камни, сапфиры, изумруды, бриллианты... Они меня мало интересовали, я даже отчего-то не любил бриллианты и до сих пор не люблю. А полуценные камни я обожал. Мы пошли по широкой мраморной лестнице, где около первой ступеньки на тумбе стояла большая плоская ваза из яшмы, полная полуобработанных полуценных камней. Топазы, аквамарины, гранаты, аметисты, турмалины - все смешаны вместе. Помню, как я опустил в них руку и они пробегали между моими пальцами. Ничего подобного я никогда не видел.

На втором этаже были большие чашки, полные полуценными камнями, но тут они были разделены: чашка топазов, чашка бирюзы и т. д. Помню, как я робко спросил молодого человека за прилавком, сколько они стоят. "Да это зависит от качества, вот эти аметисты, например, стоят от 5 копеек до 20-ти." Мне перед отъездом в Петербург мать дала 5 рублей. Я ахнул — я мог купить для моей коллекции целое множество камней. Я выбрал из каждой чашки по одному, молодой человек положил их на белую бумагу.

За три рубля семьдесят пять копеек у меня была коллекция более 30 разных камней, которые он положил в замшевый мешочек. Кажется, никогда в жизни я не был так доволен покупкой, как в тот день.

В этот год Володя свез меня на Петербургский ипподром. Там была выставка аэропланов. Мы приехали. Над нами летали два аэроплана, один из которых поднимался очень круто, переворачивался на спину и затем нырял. На ипподроме стояло штук сорок аэропланов, перед которыми на досках были написаны их марки. Самый большой, с двумя моторами, назывался "Илья Муромец", постройки Русско-Балтийского завода по планам Сикорского. Внизу было написано: "Пассажирский аэроплан на 22 пассажира".

К моему удовольствию, среди многих людей, его окружавших, был полковник Свечин, брат тети Веры Волковой, жены дяди Жени. Володя сразу же его попросил показать мне внутренность аэроплана. Мы полезли по лестнице. Места в нем было довольно много, с каждой стороны коридора было одиннадцать очень легких плетеных стульев, привинченных к полу. В конце коридора выходили на открытый балкон, на котором было два стула для пилотов и всякие инструменты. В фюзеляже были окна. Это был большой биплан, который, как Свечин сказал, предназначался для пассажирского сообщения с Москвой, а потом с Киевом.

Мы пошли смотреть спустившийся аэроплан, который только что делал мертвую петлю. Там мы встретили Павла Родзянко и его сына Павлика, который был на два года моложе меня. Он собирал- 

ся лететь с французом Пету и делать мертвую петлю. Я тоже хотел попробовать, но Володя наотрез отказался меня пустить. Павлик был страшно горд, а я — очень рассержен, что мне не удалось.

Кажется, первый полет с пассажирами "Ильи Муромца" в Москву и обратно и был в 1913 году. В следующем году было уже два "Ильи Муромца", и они летали не только в Москву, но и в Киев. Насколько я знаю, они останавливались несколько раз по дороге, чтобы набирать бензин.

Весной 1914 года мы ехали в автомобиле с нашим шофером Яковом, и, подъезжая к Вязьме, увидели в поле "Илью Муромца". Мы остановились и пошли к большой толпе, которая собралась вокруг аэроплана. Стояли часовые, чтобы не подпускать слишком близко. Оказалось, что-то случилось с одним мотором. Они летели в Брянск и Киев. Пассажиры все были высажены и помещены в гостинице Немирова, а инженер работал на лесах. На следующее утро пассажиры вернулись и аэроплан улетел.

Свечин, который был президентом и Российского Автомобильного клуба и Российского Аэропланного клуба, был человек невероятной энергии. После Японской войны и революции 1905 года правительство, сперва Витте, а потом Столыпина, экономило на всем, за исключением индустриализации и земледельческих дел, то есть реформ Столыпина. Но богатство России росло с такой ошеломляющей быстротой с 1906 года, что частные состояния промышленников, купцов и банкиров росли по дням. Даже и помещики (очень немногие) и крестьяне воспользовались этим процветанием. Но правительство еще было в долгу.

Очень непопулярные реформы Ванновского (военного министра) и Авелана (морского министра) по перевооружению Армии и Флота были после 1905 года прекращены. Оружейные заводы еще производили новые трехдюймовки и шестидюймовые гаубицы, но остальные расходы на армию были совсем недостаточные. Флот, который почти что не существовал после Порт-Артура и Цусимы, был заброшен.

Корабли, строящиеся на верфях, были задержаны. Два броненосца "Андрей Первозванный" и "Павел I" были перепланированы и работа на них остановлена, чтобы включить все уроки Японской войны. Три броненосных крейсера, "Баян" (новый), "Паллада" и "Адм. Макаров", решили закончить по старому проекту. Они, во всяком случае, были почти готовы. Строительство двух легких крейсеров типа "Новик", а также 12 миноносцев, строящихся на частных верфях, были прекращены.

Верфи закончили миноносцы, но правительство отказалось их купить. Тут вступил Свечин. Он знал, что частных денег было много, но патриотизм после войны пал. Во флот никто не верил.

Хотя он был преображением, а может быть именно поэтому, помня заветы Петра Великого, - он верил в сильный флот. Он

 

основал в 1908 году "Всероссийское общество флота" и в 1911 году прибавил к нему "и авиации". Он нашел много энтузиастов, в особенности капитана 2-го ранга Миклуху-Маклая.

Общество было организовано, чтобы собрать частные деньги на постройку нового флота. Деньги быстро стали приходить от имущих. Но Свечин хотел втянуть не только почетную публику, но в особенности молодежь. Всякий мог стать членом общества с подпиской в один рубль в год. Он убедил Суворина ("Новое Время"), издателя Сытина и сильного журналиста Немировича-Данченко примкнуть к организации.

Первые миллионы, которые влились в общество, были сейчас же истрачены на покупку 12 миноносцев. Адмиралтейство не особенно долюбливало общество, но ничего не могло сделать. Свечин убедил генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича его поддержать. Сейчас же после этого накопились деньги купить 8 миноносцев в Германии и с финляндских верфей. Адмиралтейство думало, что он с ума сошел, в особенности, когда он вдруг заказал в Германии супер-миноносец в 1250 тонн по проекту молодых морских инженеров, которых он собрал в обществе. Это был новый "Новик" со скоростью в 36 узлов.

Но Свечин на этом не остановился, он заказал 12 подводных лодок, а в 1912 году открыл экспериментальную школу морской авиации в Сестрорецке, во главе которой стал Миклухо-Маклай.

Члены общества получали жетон, чтоб носить в петлице: Андреевский флаг, окруженный эмалевой лентой, на котором было написано "Член Всероссийского общества флота". Все члены были равноправны, подписывали ли они рубль или, как инженер Перцов (он купил целый миноносец), 450.000 рублей. Городам было предложено, если они подписывались на целое судно, выбирать имя.

Популярность общества была колоссальная. Помню, в Хмелите видел много мальчиков с жетонами. Когда я был в гимназии, то из 29 в моем классе 14 были членами. Если подписывали три рубля или больше, члены получали иллюстрированную книгу со всеми судами и аэропланами и счета прихода и расхода.

В 1913 году Миклухо-Маклай полетел из Сестрорецка через Россию на гидро-аэроплане в Севастополь, спускаясь на реках и озерах по дороге. Энтузиазм морских офицеров в Севастополе был таков, что Миклуха организовал гидро-аэропланную школу.

К 1909 году правительство проснулось и заказало 7 броненосцев, 4 в Балтийском море и 3 в Черном, и 9 крейсеров. Один из них, "Рюрик", был заказан и построен еще раньше, в Англии.

Когда в 1914 мы снова приехали в Петербург, на Неве лежали, к моему невероятному удовольствию, новый броненосец "Гангут" и два истребителя "Гайдамак" и "Амурец". Я попросил моего дядю адмирала Александра Гейдена, который был тогда начальником мор-

 

ского штаба, свезти меня на "Гангут". Он сказал, что занят, но если я хочу, то могу поехать с ним на верфи. Мы поехали, и я был в восторге. Там заканчивались три броненосца, "Петропавловск", "Полтава" и "Севастополь", заложены были четыре громадных броненосца - "Кинбурн", "Наварин", "Измаил" и "Бородино", четыре крейсера и большое число истребителей и подводных лодок.

Дядя Саша был очень милый человек. Хотя мне тогда было только 11 лет, он говорил со мной, как со взрослым. Флот наш возобновлялся, но дядю беспокоило Адмиралтейство, все менявшее планы построек, чем задерживало окончание судов. Помню, как он мне сказал: "Все адмиралтейства одинаковы, сидят в них пешие адмиралы, которые забыли, что суда плавают не на бумаге, а на море". Я тогда уже был членом Общества Русского Флота. Мой отец был большой энтузиаст общества и тоже жалел, что в Адмиралтействе сидели, как он их называл, "суконные болваны". Он огорчался, что наш Государь — "пацифист" и "идеалист", верит в основанный им Гаагский Международный суд, который, мой отец настаивал, никакой войны остановить не может. "Никакой судья человеческой натуры не переменит, и теперь существуют такие же Каины и Авели".