36

 

Позвонил Баруздин: днем зайдет. Жил он на другом конце Переделкина, в районе, который мы называли «Неясная поляна». Так забавлялись обитатели городка писателей. Улица, где дача Софронова, — «Avenue Parvenu», наша улица Довженко упиралась в лес и потому именовалась «Творческий тупик».

Баруздин пришел, худой, изможденный, бледный, бородка его старит, но глаза блестят — принял утреннюю рюмку. Без этого не обходился. Заглянешь в ресторан ЦДЛ, он уже у стойки. Чем-то тяжко болел, может быть, надеялся таким способом одолеть болезнь. Не одолел. Через четыре года умер.

Печататься Баруздин начал в журнале «Пионер» в 11 лет, в 1937 году, в стереотипах того времени и сформировался. Верил свято. Пятнадцатилетним мальчишкой ушел добровольцем на фронт, воевал. Была в нем некая душевность, демократичность, вел себя порядочно и журнал старался сделать прогрессивным, конечно, в меру дозволенного.

Пришел к обеду. Таня сделала плов, поставила на стол коньяк.

— Прочитал твою «Справку» и в третий раз перечитал рукопись. Ты проделал титаническую работу. Теперь речь идет о деталях, их можно выправить за полдня. Я вот написал, — протянул мне несколько страниц мелкого машинописного текста, — ты почитай, а мы с Танюшей еще по рюмке. Под такой плов грех не выпить.

Свои письма Баруздин, как оказалось, печатал в двух экземплярах, копии сдавал на хранение в ЦГАЛИ (Центральный государственный архив литературы и искусства). Не буду излагать письмо целиком — длинный набор выписанных из романа фраз с его комментариями:

 

«Рассуждения Сталина: «Если при этом погибнут несколько миллионов человек...» — надо ли это?

Еврейская тема: «Палестина, жидовка». Зачем педалировать?

Коллективизация... «При этом погибли миллионы людей». Так ли? По БСЭ, в 1941 году в местах поселений находились 930 кулаков.

Явное сочувствие в адрес Бухарина и Рыкова. К чему? Ведь они не реабилитированы».

В таком духе несколько страниц... «Сделать это необходимо. Не дай бог, чтобы Главлит потребовал у нас визы ИМЭЛ».

Я отложил письмо, посмотрел на Баруздина:

— Не принимаю ни одной твоей поправки. Ничего больше выскабливать не позволю. Роман от вас забираю.

— Толя, как можно?! Я уже объявил о твоем романе!

— Ты объявил о романе, который я вам дал, а хочешь печатать огрызок, который вы из него сделали. Ты — сталинист, живешь в пятьдесят первом году.

Он вскочил:

— Как ты можешь это говорить? У меня отца арестовали при Сталине.

— Да, ты мне рассказывал, Крупская его спасла. Но запомни: народ сметет вас с вашим Сталиным.

Зазвонил телефон, я ушел в кабинет. С Баруздиным осталась Таня.

— Танюша, что случилось с Толей? Жил с этим романом двадцать лет спокойно, а теперь, когда всё на мази, стал просто психом.

— Его довели вы, Сергей Алексеевич! Он уезжает в журнал с нитроглицерином и возвращается черный. За эти три месяца я ни одной ночи не спала спокойно, все время прислушиваюсь — дышит ли?

— Осталась сущая ерунда, несколько фраз убрать. При его опыте и мастерстве это пара часов работы. Уговори его!

— Никогда! Жалею, что он выбросил двести две страницы, очень жалею!

Я вернулся на веранду.

— Так, Сережа. Письмо твое оставляю на память. Ро-

 

мана, считай, у вас нет. Он, конечно, нас с тобой крепко повязал, но расстаются и после многих лет супружества. Впрочем, часто остаются друзьями.

Разговор этот был 22 декабря.

Через два дня шофер Баруздина привез его новое письмо:

«Дорогой Толя! С "Детьми" теперь все хорошо. У тебя не должно быть никаких опасений. Они идут у нас точно и верно. Будущий год будет "твой" и до некоторой степени и "мой"».

Часа через два позвонила Смолянская:

— В журнале праздник — роман ушел в набор. Поздравляю!

Что же произошло за эти три месяца?

В своих мемуарах, в главе «"Дети Арбата" и другие прорывы» Горбачев пишет:

«Анатолий Рыбаков прислал мне письмо, а затем и рукопись... В ней воспроизводилась атмосфера времен сталинизма... Я считал, что книга должна выйти в свет, поддержал ее и Лигачев».

Я был удивлен: ни письма, ни рукописи я Горбачеву не посылал. Позвонил в его Фонд и попросил прислать копию моего письма. Обещали разыскать. Не нашли. «Михаил Сергеевич точно не помнит: было письмо или не было».

Не помнишь, не пиши! Впрочем, это маленькая неправда. Большая неправда открылась через десять лет.

В июне 1996 года газета «Московские новости» (№ 23) опубликовала стенограмму заседания Политбюро ЦК КПСС от 27 октября 1986 года (конец октября!).

«Лигачев. Я прочитал недавно неопубликованный роман Рыбакова «Дети Арбата». Смысл этой огромной рукописи в 1500 страниц сводится к обличению Сталина и всей нашей предвоенной политики. Сталин изображается здесь обличающим Ленина в ошибках, непозволительно отзывающимся о русском, грузинском, еврейском народах, в искаженном свете подается версия об убийстве Кирова, смакуется жизнь «золотой» молодежи довоенного периода и, наконец, всемерно нагнетаются все проблемы, связанные с репрессиями периода культа личности. Ясно, что такой роман публиковать нельзя, хотя Рыбаков и грозит передать его

 

за рубеж. Но я хочу разобраться, кто дал разрешение журналу «Дружба народов» печатать сообщение о том, что роман «Дети Арбата» будет публиковаться в этом журнале. Что стоит за таким разрешением?

Горбачев. Если все затеять, как это было на XX съезде партии, начать самим себя разоблачать, уличать в ошибках, то это был бы самый дорогой и самый желанный подарок нашему врагу. Возьмите, например, такого писателя, как Можаев. Он требует, чтобы мы издали продолжение его романа «Мужики и бабы». А в этом романе практически под сомнение ставится все, что было сделано в период индустриализации и коллективизации. По Можаеву выходит, что и кулака-то у нас не было. А мы теперь знаем, что если бы не было коллективизации и индустриализации, то не было бы сейчас и нас, страну просто раздавил бы фашистский сапог.

Чебриков. Сейчас по телевидению есть одна популярная передача — «Двенадцатый этаж». В ней идет перепалка между молодежью и старшими поколениями. Старшее поколение выглядит довольно бледно, не может дать отпора вызывающе ведущим себя молодым интеллектуалам.

Горбачев. Зачем нам предоставлять трибуну всякой падали?

Шеварднадзе. Многие писатели стараются сейчас, как они сами говорят, рассчитаться с советской властью за беды своих родителей. Покойный Юрий Трифонов заявлял, что он никогда не простит советским людям репрессий, примененных к его реабилитированному отцу. Евг. Евтушенко мстит нам за двух своих репрессированных дедов. Кое-кто сейчас стал предлагать опубликовать неизданные произведения Твардовского в защиту кулачества. Он, как вы знаете, был, видимо, сыном кулака. Так что в литературе немало лиц, которые пытались и будут пытаться использовать творческие организации и журналы в своих личных целях.

Горбачев. Если, например, вчитаться в произведения Василя Быкова, особенно в его «Знак беды» — роман, отмеченный Ленинской премией, то мы увидим, что

 

Быков здесь иногда замахивается и на революцию, и на коллективизацию. А в кинофильме по этому роману кое-кто даже попытался сравнивать коллективизацию с действиями фашистов. Вот почему нам следует активно работать с деятелями искусства, поправлять их, если надо... Надо почаще возить деятелей искусства в колхозы, в совхозы, на производство, так, как это сделали, например, на Ставрополье с коллективом Театра имени Моссовета. Они вернулись из колхоза буквально ошарашенные и окрыленные.

Громыко. ...Видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом, но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы... Видимо, члены Политбюро недавно читали разосланный нам документ, в котором т. Никонов предлагает реабилитировать русских буржуазных экономистов А. В. Чаянова, Н. Д. Кондратьева, А. Н. Челинцева и Н. П. Макарова. Разве можно это делать? Мы не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего».

Это говорилось на исходе второго года перестройки.

Во время трехмесячной работы над романом в «Дружбе народов» я доходил до белого каления. Теперь, после прочтения этой стенограммы, я винюсь. Баруздин, Теракопян, Смолянская, — у них были связаны руки, они сами находились под прессом. Первый человек в тоталитарном государстве — Горбачев запретил давать трибуну молодым интеллектуалам, называя их «всякой падалью», требовал для исправления возить работников искусства в колхозы, оценил XX съезд и мой роман как «самый дорогой и самый желанный подарок врагу». Второй человек в государстве — Лигачев — ведет расследование, почему «Дружба народов» посмела анонсировать «Детей Арбата». Что в этих условиях могли сделать сотрудники журнала?

Страна в отчаянном положении, а ее руководители рассуждают о покойных поэтах Ахматовой и Цветаевой, которых не читали, цедят сквозь зубы об уничтоженных в лагерях Мандельштаме, Кондратьеве, Чаянове («видимо, жестковато поступили»), дрожат перед тенью дедушек Евтушенко и отца Трифонова, поносят романы Быкова, Можаева, Рыбакова. Больше им делать нечего! Напрасно американские

 

советологи приписывают себе честь развала СССР. Достаточно оказалось наших собственных управляющих.

Я прочитал оба тома мемуаров Горбачева (1233 страницы). Протоколы заседаний и казенных встреч, длинные речи автора, эйфория по поводу бесчисленных заграничных вояжей. Цитирую: «Вот в таком виде... чета Горбачевых предстала перед собственной страной и миром».

Кто еще мог написать такое о себе? Ленин? Сталин? Брежнев? Первый — интеллигент все-таки, второй — учился в духовной семинарии, третий — инженер из рабочих, знал себе истинную цену. Хотели ему вписать в доклад цитату из Маркса, он отмахнулся: «Бросьте, ребята, кто поверит, что Ленька Брежнев читал Маркса?»

«...Со стороны Ростова в село ворвались немецкие мотоциклисты. Федя Рудченко, Виктор Мягких и я стояли у хаты. "Бежим!" — крикнул Виктор. Я остановил: "Стоять! Мы их не боимся"». Так героически, в 11-летнем возрасте началась руководящая деятельность Михаила Сергеевича, успешно продолженная в комсомольских и партийных аппаратах, в марте 1985 года он стал Генеральным секретарем ЦК КПСС — хозяином в партии и государстве.

Такую карьеру Горбачев приписывает своим выдающимся талантам, обнаруженным еще в школе и университете.

«Год закончил с похвальной грамотой, да и все последующие годы с отличием... Выпускное сочинение в школе я писал на тему: «Сталин — наша слава боевая, Сталин — нашей юности полет». Получил высшую оценку, и потом еще несколько лет оно демонстрировалось ученикам — как эталон... Мои одноклассники подавали заявления в вузы Ставрополя, Краснодара, Ростова, я же решил, что должен поступить не иначе как в самый главный университет — Московский государственный университет... Стипендия студента — 220 рублей... я, как отличник и общественник, получал персональную — 580 рублей... Я мог на равных участвовать в студенческих дискуссиях с самыми способными однокурсниками... В те годы Горбачева считали чуть ли не «диссидентом» за его радикализм».

В чем секрет стремительного продвижения Горбачева?

 

Прежде всего — аппаратная выучка, знал «правила игры». Затем, как это ни парадоксально, университетское образование. В секретари обкомов обычно выдвигались инженеры или агрономы. А вот Горбачев-гуманитарий прорвался в первые секретари — нужный человек оказался в нужном месте. В Ставропольском крае — лучшие курорты страны: Кисловодск, Железноводск, Ессентуки, Пятигорск. «Всесоюзная здравница» для людей среднего и пожилого возраста (молодые стремились к морю), в том числе и-для высшей партийной и государственной элиты. С ее представителями Горбачев завязал тесные связи, среди них был и Андропов, ставший его главным покровителем: сам в собственном представлении «интеллектуал», ценил Горбачева, отличал от других секретарей обкомов, технократов и животноводов, толкующих о сеялках, веялках. А Горбачев ночью у костра может Лермонтова наизусть прочитать. «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть, я ищу свободы и покоя, я б хотел забыться и заснуть». Приятно такое послушать теплой звездной ночью, не оскудела земля русская способными людьми. И Аристотеля при случае ввернет, Макиавелли, Монтескье, Локка и, конечно, Маркса, Энгельса, Ленина. Все понимает с полуслова и сам в карман за словом не полезет. И край в передовых. Тянет, конечно, с отдыхающих здесь министров. И правильно. Умеет. Обеспечивает. Ездит с ними в горы, на природу, людям приятно — рядом с ним отвлекаются от повседневности, приобщаются к «истокам», ведь имена «основоположников» забывают в этой текучке, а тут вон куда закидывает — Аристотель, Монтескье этот самый... Надо же! И ведь не из «идеологов», не хмурый начетчик Суслов, распекающий за «отклонение от линии», а «свой» парень, такой же, как и они.

Демонстрация на каждом шагу своих знаний создавала Горбачеву известные трудности. «И вот однажды, на совещании аппарата крайкома комсомола, мне открыто бросили упрек в том, что я "злоупотребляю" своим университетским образованием. Потом в узком кругу мне сказали: "Знаешь, Миша, мы тебя любим, уважаем и за знания, и за человеческие качества, но многие ребята в аппарате очень обижа-

 

ются, когда в споре выглядят как бы неучами или хуже того — дураками"».

Случился тот эпизод на заре его карьеры, тогда Горбачев сумел поладить с молодыми аппаратчиками. Однако на самом верху столкнулся с технарем, в котором сохранился мальчишеский рабоче-крестьянский гонор, ревность к «шибко грамотному» удачливому говоруну.

Человеком этим оказался Борис Ельцин, секретарь Свердловского обкома партии, ровесник Горбачева. Но его перевели в Москву не в 1978 году, не секретарем ЦК, как Горбачева, а на 7 лет позже, в 1985 году, и всего лишь заведующим строительным отделом. Горбачев в 1985 году уже был Генеральным секретарем. Такая дистанция! Несправедливо! Свердловская область на третьем месте по производству в стране. Что перед ней Ставрополье? Курорты всякие, на них и выскочил.

Как и Горбачев, Ельцин сделал карьеру в аппарате, но отличался от Горбачева решительным характером. Обоим партия служила лишь лестницей для подъема вверх — единственная такая лестница в стране. Взобравшись по ней на крышу, Горбачев занял место под солнцем, нежился в лучах славы, но лестницу не трогал, вдруг пригодится. Ельцин, взобравшись на крышу, оттолкнул лестницу ногой, она упала и разлетелась на мелкие кусочки. Остался Горбачев один на один с Ельциным. В юности Михаил Сергеевич участвовал в художественной самодеятельности, выступал со сцены, декламировал, Борис Николаевич занимался спортом — волейбол, лыжи, бокс. Бывший технарь одолел бывшего гуманитария.

Был ли такой результат неизбежен?

Каждый партийный работник был убежден: если партия поставила его на данный пост, то, безусловно, он ему соответствует, порученную работу выполнит, доверие оправдает. В партийно-государственной машине все сцеплено, прилажено, подогнано, исправно вращается, и ты будешь вращаться вместе со всеми. Брежнев, Андропов, Черненко были уверены, что справятся с руководством страной. Не сомневался в том и Горбачев. Но амбиции были несоизме-

 

римы. Те трое двигались потихоньку, как пешки, и вышли в дамки. Не попади они в генсеки, удовлетворились бы вторыми ролями, тоже неплохо. Горбачев был не таков. Убежденный в своей исключительности, легко, играючи вырвавшись вперед, он, я думаю, стремился состояться не просто как очередной руководитель государства.

История не забывает только свершивших великие дела. Ленин возглавил революцию мирового масштаба. С именем Сталина связана мирового значения война. Но революции, войны — это исключено. Трупы, кровь, разрушения — такого Горбачев, человек сугубо штатский, миролюбивый, не терпел, боялся, отвергал. Как и все великие деятели, он будет реформатором. Не косыгинского толка, не мелким и к тому же неудачливым преобразователем промышленности (в ней, кстати, Горбачев плохо разбирался), а реформатором глобальным, принесет народам мир, кончит «холодную войну», разделившую планету на два враждебных лагеря. Этим и войдет в историю. Запад пойдет ему навстречу. Запад оценит, воздаст должное.

Еще работая в Ставрополье, Горбачев побывал во Франции, ФРГ, Италии, Бельгии, не говоря уже о ГДР, Венгрии, Чехословакии... Запад ошеломил его... Париж, Рим, Палермо, Флоренция, Брюссель, Амстердам — Северная Венеция, Нотр-Дам, Лувр, Эйфелева башня. Пантеон. «Я подумал, что нам ой как далеко до этого, если вообще достижимо», — восторгается Михаил Сергеевич. Став генсеком, а там и президентом, Горбачев много времени проводил за границей, объездил весь мир, был во всех странах и по многу раз.

Запад охотно пошел на прекращение «холодной войны», на сокращение вооружения, конечно, на началах взаимности, паритета, но при одном условии — демократизации и соблюдения прав человека, общество должно быть открытым, иначе где гарантии выполнения взаимных договоренностей?

Безусловно, для нашего общества гласность была шагом вперед. И Запад оценил. Людям есть нечего — этого не видно, а свободная вроде бы печать, радио, телевидение, выход ранее запрещенных книг, кинофильмов, свободные

 

выборы, свободные прения — это видно, это слышно и на Западе. И Сахаров из Горького возвращен — права человека соблюдаются. И войска из Афганистана выведены (война там все равно проиграна — Горбачев это понимал, в отличие от Ельцина, не понимавшего неизбежность проигрыша войны в Чечне). И позорная Берлинская стена разрушена. И войска из Восточной Европы ушли. Все сделано, все выполнено — «холодная война» окончена.

Конечно, вывод советских войск из Восточной Европы напоминал бегство потерпевшей поражение армии, явился началом ее разложения. Мгновенный разрыв экономических связей больно ударил по экономике и нашей, и освобожденных стран. И руководителей этих стран, наших покорных вассалов, мы предали. В Европе было два блока — «Варшавский договор» и НАТО. «Варшавский договор» Горбачев распустил. А НАТО осталось, принимает в свой состав новых членов и вплотную придвигается к границам обессиленной России.

Зато какие восторги! Горби! Горби! Весь мир рукоплещет, вся планета! Вот и достиг Михаил Сергеевич всемирной известности, обеспечил себе место в истории.

Горбачев подробно расписывает все это в мемуарах: стотысячные «живые коридоры», море цветов, его портреты из цветов, дворцы и замки, в которых жили, и марки шикарнейших машин, коими их в те дворцы доставляли, салюты, почетные караулы, премии, премии, в том числе и Нобелевская, бесчисленные фотокорреспонденты, телевизионные камеры, репортеры, взахлеб сообщающие, что «Горби любит ходить в народ, общаться с простыми людьми», дружеские объятия с главами других государств и споры этих глав — кто из них первый «открыл» Горбачева.

Поездки Горбачев совершал с супругой. И очень гневался по поводу отношения к этому в стране. «Появление генсека и его жены на людях вызывало в обществе резонанс не меньший, чем политика перестройки». (Зачем же так перестройку умалять? — А. Р.) Людьми, воспитанными «в традициях домостроя, это воспринималось как потрясение...»

Россия давно забыла о домострое, зря его вспоминает Михаил Сергеевич, не к месту. Была жена и у Ленина —

 

Надежда Константиновна Крупская, часто появлялась с Владимиром Ильичом, фотографии в газетах сохранились, ее присутствие Ленину в вину не ставили, никого она не раздражала, не раздавала на улицах российских городов «этим бедным советским детям» конфеты, вынимая их из модного заграничного ридикюля, — интеллигентная была женщина, скромная, работала в Наркомате просвещения и жизнь прошла другую.

Ленин за один год ввел нэп и преобразовал страну не с гайдаровскими катастрофическими результатами, а превратив нищую, лапотную, разоренную мировой и гражданской войнами отсталую Россию в сильную, динамичную державу. Горбачев много говорил о. реформах, а где они? Имея страну с богатейшими природными ресурсами, развитой промышленностью, передовой наукой, прекрасным народным образованием, Горбачев за шесть лет не вывел экономику из застоя, наоборот, усугубил его, доведя до последней черты.

Речи, заседания, доклады... «Заседали целый день...», «Доклад, адекватный моему замыслу, родился в трудных долгих дискуссиях...», «Свою речь я считаю самой удачной...», «Работа над докладом к 70-летию Октября началась за полгода...» Чиновничий лексикон! «Вопросы не были обнажены...», «Не поставили ребром...», «Проглядели...», «Не добрались...», «Разрывался между многими заботами...», «Помешала отчаянная занятость...», «Не объяснили...», «Не сделали необходимых уроков...»

В людях не разбирался. Вспомним, как протаскивал в вице-президенты Янаева, на вопрос в парламенте о здоровье ответившего: «Жена мною довольна». С Янаевым «допустил ошибку», сокрушается Горбачев, и с Павловым «допустил ошибку». Это не «ошибки». По какому принципу подбирал людей? «Прошел все ступени и в комсомоле, и в партии» (о Пуго). Вот и все «человековедение»... В этой науке недалеко от Горбачева ушел и его преемник. Вот как мотивирует Борис Николаевич назначение Егора Гайдара: «Гайдар умел говорить просто о сложном (понятно для президента. — А. Р.)... И еще: на меня не могла не подействовать магия имени. Егор Гайдар — внук писателя... И я по-

 

верил еще в природный наследственный талант Егора Тимуровича». Почему же, руководствуясь таким принципом, не подыскал премьер-министра среди потомков Пушкина или Толстого? Были писатели не хуже дедушки Егора Тимуровича.

Ну что ж, скажет читатель, у каждого правителя, даже самого хорошего, свои недостатки: у Горбачева — эгоцентризм, тщеславие, самовлюбленность. Бывают недостатки и покрупнее, и пострашнее.

Верно. Но у Горбачева был еще один недостаток. Главный. Он не имел качеств лидера.

Это стало очевидным во время Чернобыльской катастрофы.

Во время национальной трагедии даже Сталин и тот, хотя и выступил через десять дней после начала войны, все же нашел нужные слова: «Братья и сестры...» Народ эти слова запомнил. Горбачев промолчал, ушел в сторону. Беда объединяет людей, Горбачев имел возможность сплотить народ вокруг себя. Упустил такую возможность. Катастрофа произошла в ночь с 25 на 26 апреля. Первые короткие осторожные сообщения прозвучали по телевизору вечером 28 апреля, в печати появились 29 апреля... Горбачев выступил только 14 мая, через 20 дней (!) после катастрофы. Посочувствовал, «воздал должное», поблагодарил, а потом написал: «В те тревожные дни 1986 года проявились лучшие качества наших людей: самоотверженность, человечность, высокая нравственность» — обычная казенная, ритуальная партийная лесть народу.

Горбачев оправдывается незнанием, закрытостью, секретностью атомной энергетики. От кого секретность? От руководителя государства? Незнание? Если берешься управлять атомной державой — обязан знать всю правду.

Через три месяца, когда вроде бы с Чернобылем подутихло, Горбачев заявляет: «Мы не согласимся скрывать истину... Наша работа теперь на виду у народа и всего мира... Трусливая политика — это недостойная политика...» Красиво, звучно, мужественно! Ну, а Тбилиси, Нагорный Карабах, Вильнюс, Рига, Алма-Ата, Сумгаит, Фергана, Молдавия?.. Опять ничего не знал, ничего не ведал? А забастовка

 

шахтеров с требованием отставки президента? Вот тут Михаил Сергеевич отреагировал. «Продумали даже, когда начать забастовку, — 1 марта, за день до моего 60-летия». Какие невоспитанные эти шахтеры, какие бестактные! Испортили день рождения президенту. Обидчив был. По любому поводу угрожал отставкой. «Живите дальше, как хотите, а меня увольте», «С меня достаточно», «Оставляю вас одних», «Решайте, на вас падет вся ответственность», «Несмотря на все попытки остановить меня, я ушел в свой кабинет». Думал, без него не обойдутся.

В финале карьеры — путч в августе 1991 года. Горбачев уверяет, что понятия ни о чем не имел. Гэкачеписты, наоборот, утверждают, что Горбачев являлся его «крестным отцом».

Я не знаю, кто из них говорит правду. И я не историк. Но интересен такой вопрос: почему в момент путча Горбачева не было в Москве? Почему оказался в Крыму, в Форосе? Проследим коротко события 1991 года так, как их описывает сам Горбачев в главе, названной им весьма драматически: «Грозный 1991 год», а раздел, посвященный событиям конца года, озаглавлен «Раскаты грома».

Ситуация, по словам Горбачева, состоит в том, что страна разделена на два лагеря, грубо говоря, на «партноменклатуру» и «демократов».

Цитирую: «Оба фланга начали осуществлять свою далеко рассчитанную стратегию... Две группы заговорщиков вели подкоп под Кремль, стараясь опередить друг друга...»

Что делали «демократы»:

«В январе и феврале 91-го года велся в полном смысле артиллерийский обстрел позиций союзных властей... Наиболее одиозные публикации содержали прямой призыв к неповиновению и сопротивлению».

Ельцин «выступил с сенсационным заявлением по телевидению, потребовав немедленной отставки Президента СССР... Его речь была переполнена грубыми, оскорбительными замечаниями по моему адресу. Руки дрожали... не владел полностью собой и с усилием, натугой читал заготовленный заранее текст».

«В своем выступлении в Доме кино Ельцин уже призы-

 

вал своих сторонников "объявить войну руководству страны, которое ведет нас в болото"... Горбачев "обманывает народ и демократию"».

«Если Председатель Верховного Совета России призывает идти войной на Президента СССР, то добра от этого стране не будет».

Действовала и «партноменклатура»:

«На апрельском Пленуме дело дошло до требования смены Президента».

«Депутаты с подачи Павлова и при сочувствии Лукьянова начали муссировать тему введения чрезвычайного положения в стране».

«В Смоленске собрались партработники... В их выступлениях содержались резкие выпады против Политбюро, в первую очередь против генсека, призывы к чрезвычайным мерам спасения страны».

И, наконец, вывод Горбачева: «Обстановка тяжелейшая, нужны неординарные меры».

Какие же неординарные меры предпринял Горбачев? Улетел в Форос.

«31 июля в Кремле состоялся прием Буша... Ельцин и Назарбаев направились к Президенту США... последовали горячие клятвенные заверения, что они «сделают все для успеха демократии в этой стране»... Конечно, это уже выходило за всякие рамки. Это был сигнал Президенту СССР — предстоят нелегкие времена».

Как же отреагировал Горбачев на этот сигнал? Как встретил нелегкие времена? Отбыл в Форос.

«Месяцы, недели, даже дни по их значению и последствиям становились равными иным столетиям».

Как же повел себя Горбачев в эти роковые дни? Умчался в Форос.

«Возможность острого столкновения между силами обновления и реакцией я допускал».

Как же предотвратил президент столкновение? Все так же, улетел в Форос.

Почему не остался в Москве, где друг другу противостояли два враждебных лагеря, готовые к схватке? Логично только одно объяснение. Не знал, чья возьмет, потому и

 

поспешил в Форос. Победит партноменклатура — возвратится в Москву как ее глава, Генеральный секретарь партии. Одолеют «демократы» — вернется как законный, признанный всем миром президент.

Победили «демократы». Горбачев вернулся в Москву, осудил гэкачепистов и отказался от партии, в которой состоял сорок лет и которая вознесла его на вершины власти. «КПСС свою историческую роль отыграла и должна была уйти со сцены». Однако не помогло. Ельцин распустил СССР. Генсек остался без партии, президент без страны. Перехитрили его Шахрай с Бурбулисом — авторы документа о роспуске СССР.

Конечно, обиделся. «Никаких проводов не было. Никто... мне не позвонил ни в день ухода, ни после — за три с лишним года». И народ не вспомнил: на президентских выборах 1996 года Горбачев даже одного процента голосов не набрал. Но, уходя, предъявил требования.

По свидетельству Ельцина: «Список претензий Горбачева — его «отступная», ^— изложенных на нескольких страницах, был огромен. И практически весь состоял из материальных требований... Пенсия в размере президентского оклада с последующей индексацией, президентская квартира, дача, машина для жены и для себя... Фонд... Охрана... Его расчет был очень прост: раз вы так хотите от меня избавиться, тогда извольте расплатиться...»

Отстраненный от власти бывший донецкий слесарь Никита Хрущев ничего не требовал, не просил, дожил свой век простым пенсионером. Наградой ему было то, чего он добился: «И все-таки моя заслуга перед историей в том, что меня уже можно было снять простым голосованием» (а не расстреляли, как было бы при Сталине). Думал о том, что сделал для страны, а не о том, как бы побольше благ сорвать. Хрущев верил. Пусть в миф, утопию, недостижимую идею. Но верил. И потому сумел достойно уйти. Горбачев ни во что не верил. Записываясь на Московском телевидении в конце декабря 1992 года, сказал: «Коммунизм — это утопия, придуманная схема волюнтаристская, прокрустово ложе, куда хотели загнать такую огромную страну!» И это говорит руководитель коммунистической партии! Бывало ли

 

подобное в истории идейных, религиозных, духовных движений человечества?

Я никогда не состоял в партии. И все же не бывшему Генеральному секретарю КПСС осуждать коммунизм. Впрочем, стоит ли удивляться? Эта КПСС — детище Сталина и Брежнева.

Не будем замалчивать заслуг Горбачева. Гласность, свободные выборы, не расстрелял непокорный российский парламент, не ввел танки в уходящие республики, как это было сделано в Чечне. При всех ошибках, просчетах, недостатках это говорит все же о человечности Горбачева.

Я лично многим ему обязан. При Горбачеве вышел роман, пролежавший в моем столе двадцать лет. В меня, как и в других писателей, Горбачев вселил большие надежды. Мы помогали ему, как могли. Тем печальнее результат. Поставленная историей перед Горбачевым задача оказалась ему не по плечу, он не сумел преодолеть собственный характер, не устоял перед мишурой власти. И был отстранен от дела, которое так хорошо и значительно начал. Я часто испытываю к нему чувство сострадания. Но разве может жалость к одному человеку сравниться с болью за разрушенную страну и обездоленный народ?

Какой урок оставил Горбачев? Тот же, что и его предшественники. Тоталитарная система приводит к власти одного человека, от него зависит судьба страны и народа. Это влечет за собой неизбежную катастрофу, заканчивается трагедией.