12

 

Райхенбах — небольшой, тихий городок на юге Германии. Штаб корпуса разместился в здании окружного суда, где в уборных в каждом унитазе было написано «Британия»: немецкий юмор, означавший, что ты справляешь большую или малую нужду прямиком на англичан. Улица огорожена шлагбаумами, в прилегающих к штабу домах жили его сотрудники. Мне разрешили жить отдельно, на соседней улице в частном доме, доступном немцам для посещения, — этого требовали мои деловые связи с предприятиями, где ремонтировали технику.

— Немцы, говоришь, должны приходить? А может, немки? — спросил генерал Глазунов.

— Бывают и женщины хозяйками предприятий, — ответил я.

— Ладно, со своими хозяйками сам разберись, а наших офицеров с бабами к себе не пускай. Чтобы девок не водили, понимаешь, бардака чтобы не устраивали.

Райхенбах не бомбили, боев тут не было, война не оставила видимых следов. Конечно, в каждой семье есть погибшие, но немцы не заводили об этом разговора, понимали, что те погибшие стреляли в нас, а потому и мы стреляли в них.

Но война кончена, под прошлым подведена черта. И мы этих приветливых, аккуратных, вежливых немцев и немок не связывали в своем сознании с гнусной безжалостной солдатней, что убивала наших матерей, жен и детей, жгла наши села и города. Мы очутились в другом мире, в другой стране, в Европе. Другие дома, другой быт, другие нравы и обычаи, другой строй мыслей. Мы — победители, мы власть, которой они подчинялись так же безропотно, как и предыду-

 

щей власти, может быть, даже более охотно: освободились от гитлеровской деспотии, а сталинская деспотия к ним еще не пришла, освободились от тягот войны, сокрушительное поражение Германии развеяло мифы о ее непобедимости, истребило национальное чванство. Оккупация не улучшила материальные условия их существования, перебивались кое-как, но, аккуратные, точные, исполнительные, сумели наладить жизнь в городе.

В эту жизнь вписались и мы, советские офицеры и солдаты. Никаких эксцессов, насилий, мародерства, унижений. Глазунов предупредил личный состав: за малейшее незаконное действие по отношению к местному населению виновные будут преданы суду военного трибунала. Офицеры и солдаты могли раз в месяц посылать посылки на родину, но только вещи, купленные в Военторге.

Однако попытки командования ограничить наши связи с местным населением не увенчались успехом. В Райхенбахе было много одиноких женщин, и они истосковались по мужчинам не меньше, чем мы по женщинам. Молодые, доступные, ласковые, ухоженные немочки, хорошо пахнущие, «по-заграничному» одетые, — в нашем скудном советском довоенном быту мы таких и не видывали. И наши офицеры и солдаты были молодые, здоровые, мужественные и привлекательные в своей военной форме, опаленные войной, увешанные орденами. «Herr leutnant», «Herr hauptmann», «Herr major», даже «Herr oberst», а то и просто «Herr soldat». Немцы уважают чины и звания. Где-то я читал, что жена Гёте обращалась к нему не иначе как «господин старший советник».

Безусловно, формула «Война все спишет» действовала здесь так же, как и у нас на родине. Играло свою роль и то, что советский офицер и даже солдат мог подкармливать свою подругу. Пайки хорошие, есть и трофейное продовольствие. А немки голодны. Должен все же кавалер угостить свою даму. И дамы охотно угощались. Клали на тарелку кусочек хлеба, намазанный маслом, и ели его вилкой и ножом, как едят второе блюдо. Такая изысканность нравилась нашим «кавалерам».

Бывали, конечно, случаи, когда эти связи заканчивались иначе.

 

Служил в штабе тыла майор Деменков, начальник продовольственного снабжения, офицер лет сорока пяти — старик в нашем представлении: взрослые дети. Кадровый военный, из младших интендантов дослужился до майора, малообразованный, неразговорчивый, но влиятельный — от него зависели наши желудки. Среднего роста, плотный, коренастый, голубоглазый, лицо ничем не примечательное, даже скучноватое, такие лица бывают у пожилых военных штабистов-тыловиков, но сытое, округлое, беззлобное и потому не лишенное некой приятности.

И вот оказалось, что у майора Деменкова есть в Райхенбахе любовница, причем постоянная, он жил у нее на квартире. Как-то Деменков позвал меня в гости: «Зайди вечерком, посидим». Я, конечно, зашел: у него можно выпить, хорошо закусить — начпрод все-таки. Кроме меня были еще три офицера, все «нужные»: майор Неплюев — начальник строевого отдела (отдел кадров), в его руках — звания, ордена и тому подобное, майор Репин — ведал вещевым снабжением, капитан Чканников — начальник хозяйственной части, ну и я — ведал машинами. Деменков знал, с кем поддерживать отношения. Состав компании меня не удивил, удивило другое. Вечеринка созвана по случаю дня рождения хозяйки, Эльфриды. Пухленькая, в кудряшках, энергичная, ловкая и оборотистая, «востренькая», как у нас бы сказали. Моложе Деменкова лет на десять, командовала им, он был у нее «под каблуком».

История эта имела продолжение.

В 1972 году немцы пригласили меня в Росток на книжную ярмарку. Я согласился при условии, что мне предоставят переводчика и машину для поездки в Райхенбах. К тому времени уже были написаны «Дети Арбата», и хотя не печатались и было неизвестно, будут ли когда-нибудь напечатаны, я все-таки обдумывал продолжение и старался посещать места, где когда-то жил, ездил на Ангару, в Уфу, Калинин, в Рязань, а тут предоставилась возможность посетить Райхенбах, где я жил в 1945-1946 годах. Поездка на машине через всю ГДР, от Балтийского моря и до чехословацкой границы, мероприятие — дорогостоящее, но издательство было заинтересовано в моем приезде.

 

Через двадцать шесть лет я вновь очутился в Райхенбахе. Маленькие немецкие города похожи друг на друга, и улицы в них схожи. Я забыл название улицы, на которой жил, но помнил короткую дорогу до нее от штаба корпуса и хорошо помнил свой дом с балконами, напротив — во дворе другого дома — гараж, где я держал обе свои машины: «опель-капитан» и «опель-олимпию». Я нашел улицу, нашел двор с гаражом, но дом напротив не имел балконов. Я стоял у его подъезда в недоумении: мой это дом или нет, если мой, то куда девались балконы, если не мой, значит, я попал не на свою улицу. Объяснив переводчице и шоферу проблему, я продолжал стоять у подъезда, размышлял, как быть, что делать.

В это время к дому подошли две старушки, остановились у подъезда, смотрят на меня и вдруг в один голос произносят:

— Herr major...

Я сразу их вспомнил, сестры, одинокие, бездетные, жили на третьем этаже и тогда казались такими же старенькими, как и сейчас. И тогда тоже ходили вместе.

У меня были хорошие отношения с жильцами дома. Я помогал им, дал осенью машину привезти каменный уголь для отопления, овальной формы черные брикеты, прожили зиму в тепле.

Старушки сказали, что хозяйка моя умерла несколько лет назад, сын ее в Западной Германии, в квартире живут другие люди, а балконы в доме уничтожены давно, как ветхие и опасные в аварийном отношении.

Так мы и стояли — я, переводчица, шофер, старушки, тут же машина. Подошла еще одна женщина, остановилась у подъезда, прислушалась к нашему разговору, спросила:

— Вы приехали без всякой надобности, просто так?

— Да. Потянуло посмотреть места, где жил когда-то.

— Нет, — убежденно произнесла она, — это за вас Бог решил.

Я улыбнулся, не хотел обсуждать эту тему.

— Возможно...

— Подождите меня здесь пять минут, ровно пять минут, это очень важно.

 

У меня не было охоты дожидаться ее. Экзальтированная особа. Но отказать неудобно.

— Ровно пять минут, — заторопилась она и скрылась за углом.

Она действительно вернулась через пять минут, но не одна, а с молодой женщиной в белом фирменном халатике, они торопились, и, подойдя, молодая женщина, запыхавшись и к тому же волнуясь, спросила:

— Вы служили здесь в сорок шестом году?

Голубоглазая блондинка лет, наверное, двадцати пяти, с прекрасными волосами, кожей, правильными чертами лица, этакая Брунгильда.

— Да, я здесь служил в сорок шестом году. Она не спускала с меня глаз.

— А вы знали major Demenkoff?

Я все понял. Она дочь нашего бывшего начпрода майора Деменкова. По времени совпадает, и похожа на него. Но его крестьянское лицо в ее, так сказать, тевтонском исполнении отчеканилось, проступила порода.

— Да, я знал майора Деменкова, и я знаю твою мать Эльфриду.

Она схватила меня за руки:

— Будьте так добры, зайдем на минуточку к нам, повидайтесь с мамой.

Эльфрида, естественно, постарела за эти годы, но осталась такой же бойкой, подвижной, энергичной, как и раньше. Она кое-как, но достаточно, чтобы мы понимали друг друга, говорила по-русски, и я отпустил переводчицу до вечера. Дочь Эльфриды, ее звали русским именем Майя, содержала косметический салон и должна туда бежать — оставила в кресле клиентку. Через час вернется и очень просит ее подождать.

За этот час, отлучаясь иногда на кухню, Эльфрида рассказала мне историю своей дочери.

Майя родилась в конце сорок шестого года, в том же году расформировали наш корпус. Деменков уехал в Берлин, где в штабе советских оккупационных войск должен был получить новое назначение, о чем собирался немедленно сообщить Эльфриде.

 

— Я вам расскажу, как все было, — предупредила Эльфрида, — но... Майя очень любит своего отца, и об ее отце надо говорить только хорошо.

— Понятно.

Продолжая свой рассказ, Эльфрида, когда упоминала Деменкова, называла его по имени-отчеству: Михаил Федорович, произнося это так: «Михель Феодорович».

В общем, уехал наш «Михель Феодорович» в Берлин и, естественно, исчез. Таких вот прижитых детей наши ребята оставили в Германии, наверное, немало. Но здесь случай был особый: Эльфрида — женщина, которую не так-то легко бросить. Она начала разыскивать «та)ог Оетепкой» и, представьте, нашла: служит в пригороде Берлина — Карлхорсте. С ребенком на руках Эльфрида явилась в Берлин, оставила Майю у знакомых, а сама отправилась к Деменкову.

Представьте себе состояние несчастного Деменкова. В Москве законная жена, семья, внук появился... Честный служака, дисциплинированный член партии, до пенсии осталось немного, и вот пожалуйста, «аморалка» на старости лет.

Как он выкручивался перед Эльфридой, чем оправдывался, не знаю, по ее словам, утверждал, что нового назначения еще не получил, поэтому не писал, на днях получит, тогда они с Эльфридой подумают о судьбе Майи, родную дочь он никогда не оставит и так далее, и тому подобное. После этого Эльфрида с Майей поселились в Берлине, отношения возобновились, конечно, в глубокой тайне, деваться Деменкову некуда. Однако является он как-то вечером и говорит Эльфриде, что их связь раскрыта, ему вручили билет, приказали завтра же выехать в Москву, где будет разбираться его персональное дело, и что его ждет, он не знает: могут уволить из армии, исключить из партии, а то еще что-нибудь похуже. Если же в Москве все обойдется, он подумает, каким образом сумеет помогать Эльфриде. Эльфрида вернулась в Райхенбах, только убедившись, что Деменкова в Берлине нет, он действительно уехал в Москву.

Из Москвы Деменков не писал, ничего не передавал, адреса своего не оставил, исчез из ее жизни. Эльфрида понимала, что все это он перед ней разыграл, ничего с ним не случилось. Но умная женщина придумала свою версию.

 

Райхенбах — город маленький, всем было известно, что отец Майи — русский офицер. Репутация дочери только и имела значение для Эльфриды. Она сказала друзьям, что кто-то донес на Деменкова и за связь с иностранкой его арестовали. Эльфрида оказалась мудрой матерью и внушила девочке, что отец ее герой, боевой русский офицер, мужественный и благородный, и когда от него потребовали разорвать отношения с женой и дочерью, он категорически отказался, за что был сослан в Сибирь. Прошел всю войну, участвовал в боях и сражениях, остался жив, но за свою маленькую Майю не пощадил собственной жизни и свободы.

С гордостью за отца Майя и выросла. Насмешки и поддразнивания в школе, в доме и на улице ее не задевали, наоборот, давали повод еще выше поднимать голову, укрепляли преклонение перед отцом. Ее убежденность передавалась и другим. Не случайно так взволновалась женщина возле подъезда, тут же побежала за Майей, сочувствовала ей, и она, конечно, не единственная здесь. «Бог решил!» — вот ведь как! Может быть, эта история стала легендой города, а Деменков ее героем?!

Между прочим, года за два или за три до поездки в Германию я встретил Деменкова в цирке на Цветном бульваре, на дневном представлении в воскресенье. Я был с сыном, он с внуком, пополневший, гладколицый, спокойный, приветливый. Благополучно закончил службу, вышел на пенсию в звании полковника. Старший сын тоже полковник, служит. Дочери, старшая и младшая, врачи. Ну, конечно, внуки, дача, то да сё, хватает стариковских забот.

— Ну, а ты, говорят, в писатели вышел, лауреат. Правда?

Я засмеялся:

— Читать надо.

Он не понял шутки, серьезно ответил:

— Да, надо будет почитать.

Читать он, конечно, не будет, в жизни своей ни одной книги не прочитал. Но подумал я тогда: серый, посредственный мужичонка после войны от майора дослужился до полковника. А Соломянский остался в том же звании, в каком воевал.

 

Прибежала Майя, улыбнулась мне на ходу, прошла в свою комнату, переоделась, вышла веселая, оживленная, сияющая... Села против меня, посмотрела прямо в глаза:

— Может быть, вы что-нибудь слышали о судьбе моего отца?..

— К сожалению, нет.

— Когда у вас правил Хрущев, мы с мамой надеялись, что его отпустят... Но мама думает, что он погиб в Сибири.

— Да, я так думаю, — подтвердила Эльфрида. — Если бы он был жив, то обязательно или бы приехал, или бы написал. Я его хорошо знаю.

Майя сидела задумавшись, затем тихо сказала:

— Жаль... Мне хотелось бы хоть раз в жизни увидеть своего отца.

Эльфрида поставила на стол традиционную немецкую свинину с капустой.

За ужином я спросил Майю:

— Ты такая молодая, красивая, у тебя собственное дело. Почему не выходишь замуж?

Она гордо вскинула голову, тряхнула золотыми локонами.

— Я никогда не выйду замуж.

— Почему?

— Потому что не встречу такого человека, каким был мой отец.

Этот миф помогает ей жить.

Я почему-то вспомнил Эмму, девушку из Берлина, пять лет просидевшую в темном чулане.

Так складываются судьбы человеческие в этом мире.