«Здравия раскаты»

 

Сегодня нет уроков, но в училище идти надо, Всем классом велено собраться на просторном училищном дворе. Мы — участники парада. Всё это вспоминаю, вскакивая с кровати. Гляжу в окно. День занимается серый, облачный, но сухой. На домах и заборах трехцветные флаги, флаги российской империи. На отрывном календаре красная цифра, под цифрой надпись: тезоименитство его императорского высочества наследника цесаревича Алексея Николаевича... Пониже еще два слова: день неприсутственный.

Сбор в девять часов. Завтракаю торопясь. Сбегаю вниз по лестнице. На улице много учеников. Они без книг, без сумок, без ранцев, — день неприсутственный.

Вот и широкий двор реального училища. Он сейчас заполнен черными шинелями, на которых блестят тысячи начищенных медных пуговиц. Гудят сотни голосов.

На крыльце стоит группа учителей. Они в форменных шинелях. Толстый Александр Михайлович, наш классный наставник, оглядывает площадь. Худой высокий географ с тонким, умным лицом что-то говорит соседу, зябко

 

потирая руки. Грузный инспектор выходит из дверей, его шинель распахнулась, под нею зелено-синий виц-мундир.

Герой дня сегодня Франц Иванович, учитель гимнастики. Франц Иванович — чех, как большинство учителей гимнастики. Он быстро ходит по двору, командует, разъясняет, выстраивает, равняет. Наконец, построенная, немного притихшая толпа черной змеей втягивается в ворота, заполняет переулок, движется вперед. Колонна идет по улице вдоль старинного земляного вала, который теперь называют Архиерейским. На широком валу аллея деревьев с пожелтелой и поредевшей листвой. За старым, когда-то оборонительным валом крутой обрыв. Там внизу деревянные дома предместья, Днепр и далекая заречная сторона. Справа от шагающей колонны длинная, глухая, известковая стена двора духовной семинарии.

Идем, почти молча и, как нам кажется, стройно и молодцевато. Это лишь кажется.

Голова колонны выходит на небольшую площадь, которая как-то сразу, неожиданно открывается взору. На площади много людей. Из соседней улицы показываются серошинельные ряды, — это идут гимназисты.

Площадь занимает пространство между домом губернатора и церковью. Губернаторский дом сейчас, однако, не дом, а дворец, и не губернаторский, а царский. Старая церковь уже не семинарская, а придворная, дворцовая.

Толпа на площади с каждой минутой становится многолюдней. Невдалеке от дворца блестят трубы духового оркестра. Там войска. Ближе к середине площади и к семинарской церкви равняются ряды учеников и учениц различных училищ города, С одной стороны — гиназистки, епархиалки, воспитанницы сиротского дома. Напротив — мужские учебные заведения, — длинные шеренги гимназистов, учеников реального училища, коммерческого, городских училищ... Посредине проход, шагов пятнадцать-двадцать шириной, устланный большими тротуарными плитами. На каменных плитах красная полоса дорожки ровной линией протянулась до церковной паперти, поднялась по ступеням и скрылась внутри.

По этой дорожке пройдет царская семья из дворца в церковь; там будет отслужен благодарственный молебен в день тезоименитства наследника русского трона.

Мы — участники торжества. Нет, лучше сказать: мы участники парада. Для уха первоклассника это хорошо звучит.

Недавно подле этой же церкви, возвращаясь с уроков, мы увидели построенный для смотра батальон... В этот день нас долго ждали к обеду!.. Батальон стоял в две шеренги.. .Офицеры, пригибаясь до земли, натянутым шпагатом равняли линию носков начищенных солдатских сапог. Потом отрывистое: «Смирнааа!» и слегка замедленное, но четкое: «На краул!» Ряды застыли. У правофлангового усатого солдата на шее и на лбу налились кровью и натянулись багровые жилы. Возглас: «Здорово, молодцы!» и, после секундной паузы, рявканье батальона: «Здра-жела-вашество!!!» Рот у правофлангового солдата открылся и закрылся несколько раз, как у заводной куклы.

 

Позднее вспомнится со строфой —

«Услышим здравия раската

На крик: «Здорово, молодцы!»

Все снова замерло.

— Гляди-ка, — говорит мне маленький большеротый Гилевич, мой одноклассник, и кивает головой. Я и сам смотрел туда же, смотрел и видел двух солдат, застывших как изваяния, две винтовки с двумя штыками. Только слегка склонив голову можно было убедиться, что это не два солдата, а две шеренги солдат, два ряда винтовок, два ряда поблескивающих на солнце стальных штыков.

Мы сейчас сами стоим шеренгами, — не зрители, а участники парада. Наш строй далек от безупречности, но мы не замечаем этого и, как учил нас Франц Иванович, глядим налево, на грудь четвертого человека.

Со стороны губернаторского дома послышались звуки оркестра и «здравия раскаты». Ряды всколыхнулись. Городовые и сам полицмейстер пробежали по проходу «убедительно прося» немного «осадить назад».

Крик «ура-а-а!» приближается. Он докатился до нас и мы тоже кричим ура! Ура-а-а!!

По проходу между двумя рядами учениц и учеников идет несколько человек, а за ними, чуть в отдалении, большая группа военных. Впереди маленького роста офицер с рыжевато-русой бородкой. На его шинели полковничьи погоны. Про него на последней странице учебника русской истории написано: «ныне благополучно царствующий государь император Николай II Александрович».

На той же странице поясной портрет. Видим царя не такого, как на портрете. Нет ленты, орденов, а обычная, примелькавшаяся шинель. Рядом с царем худенький бледный мальчик, тоже в военной шинели. Это — наследник, виновник торжества. За ними несколько женщин в почти одинаковых накидках и похожие друг на друга, — это дочери государя. Немного позади группа генералов. Двух узнаю. Один с большими, раскинувшимися словно крылья в обе стороны подчесами, высокий генерал, каких изображают военные лубки и какие грезятся мальчикам при чтении военных рассказов. Другой, маленького роста старичок в очках с седыми, подстриженными усами, похожий на учителя, случайно надевшего генеральскую шинель. Первый — министр двора барон Фредерике, генерал от паркета. Второй — генерал Михаил Васильевич Алексеев, начальник штаба верховного главнокомандующего. Верховный главнокомандующий — царь. Ученики любят «козырять» при встрече с генералом Алексеевым, он всегда отвечает, а иногда и заговаривает, угощает конфетами, после чего в классе можно бросить небрежную реплику: «сегодня со мной генерал Алексеев разговаривал»...

Царь и наследник медленно проходят мимо. Они кланяются направо и налево, как китайские фарфоровые статуэтки. Наследник иногда оглядывает ряды учеников.

Я уже видел наследника. Летним днем, после купанья, гурьбой мы поднимались по дороге мимо длинного забора, за которым сад губернаторского дома. Вдруг над забором, со стороны сада, появляется фигура мальчика

 

в белой русской рубашке, он держится руками за доски и что-то кричит нам, смеясь. Мы не сделали и трех шагов, как мальчик исчез, словно его кто-то сдернул вниз.

«Это наследник, Алексей, — говорит один из моих спутников, — я его уже видел»...

Вскоре я снова увидел наследника. Городской парк. «Сад Дембовецкого», как он называется официально, в память об одном из губернаторов. «Вал», как зовут его горожане. «Пойдемте гулять на вал»... В парке невысокий, по пояс, барьер огораживает четырехугольное пространство, частью заполненное рядами скамеек. Вокруг барьера толпа, не очень многочисленная. Пробираюсь вперед. За деревянной загородкой с десяток мальчиков лет десяти-двенадцати. Они бегают взапуски, прыгают, кувыркаются, барахтаются, борются... На скамейке сидит худенький круглолицый мальчик, рядом с ним высокий казак и несколько военных. Мальчик тот самый, который глядел из-за забора губернаторского сада. Он смотрит на кувыркающихся мальчишек, бьет в ладони, говорит что-то стоящему рядом военному и громко смеется. Особенно громко хохочет он при виде карикатурных козлиных прыжков неуклюжего гимназиста с широким некрасивым лицом, большим ртом, пухлыми, отвислыми губами и резко косящими глазами. Гимназист прыгает. Видя одобрение наследника, новый Максим Петрович

«Упал вдругорядь уж нарочно —

А хохот пуще, он и в третий так же точно»...

Мальчик — это Мишка Гринблат, сын городского портного, «военного и статского». В числе десятка других его прислали «играть с наследником». Сейчас они играют. Глядя на них, не ощущаю ничего, кроме какого-то неосознанного чувства недоумения и стыда.

— Как шуты, прости Господи! — слышу позади себя чей-то приглушенный голос.

В памяти проносятся недавно прочитанные сцены из «Ледяного дома» Лажечникова, «Князя Серебряного» Алексея Толстого, — шуты, шутихи, дураки и дурки...

Мальчик прыгает. Гринблат прыгает выше всех. Наследник хохочет.

Это было летом. Сейчас осень. «Ура-а-а!» гремит уже далеко справа от нас. Царь и свита поднимаются на ступени паперти. Нам видны их спины, скрывающиеся в провале открытых церковных дверей.

Торжество окончено.

Мы расходимся по домам. Идем группами, по дороге дразня гимназистов. В ответ выслушиваем от них обидные слова по нашему адресу. Среди гимназистов нет уже Мишки Гринблата. Его и не будет. С лета он допрыгнул до Петрограда и до кадетского корпуса, не отрекшись, кажется, при этом от иудейского вероисповедания. Впрочем, было ли у него какое-либо вероисповедание?..

...«Смышлен!

Упал он больно, встал здорово...

Зато бывало в вист, кто чаще приглашен?

Кто слышит при дворе приветливое слово?..»

Ранней осенью, незадолго до начала учебного года Гринблат появился в

 

городе. Он ходил по улице в форме воспитанника Первого кадетского корпуса, щурил свои косые, близорукие глаза и поспешно поднимал руку к козырьку своей краснооколышной фуражки при виде офицера, — отдания чести преимущественно удостаивались спины проходивших офицеров. Мишка заходил во дворы гимназии, реального училища, коммерческого училища, словом, всех училищ, в каких он учился, — а он перебывал везде — и бахвалился своим видом, позволял желающим трогать его ремень, фуражку, погоны, снова показывал меню царского обеда, к которому был приглашен. Его слушали, выслушав, кричали вслед:

«Кадет, кадет на палочку надет,

Палочка трещит, кадет пищит!..»

Но втайне завидовали.

Какие расчеты таились тогда в комбинаторской голове Мишки Гринблата? Какие планы?..

Расчеты были ошибочными, планы шаткими и дорога неверной. Шел конец шестнадцатого года. Самодержавию оставалось жизни пять с половиною месяцев.