-15-

В родительском доме.

Сентябрь 1911 – ноябрь 1930

Михаил Васильевич Ершов родился 4/17 сентября 1911 года в селе Мамыково Старомокшинской волости Чистопольского уезда Казанской губернии, в семье «бедного крестьянина Ершова Василия Николаевича». Отец «имел ремесло сапожное, работал и кормил семью»[1]. Мать, Дарья Михайловна, из семьи зажиточных крестьян[2], по воспоминаниям сельчан, «аккуратная была, смирная, спокойная, не скандальная»[3]. В семье родилось семь детей, четыре сына и три дочери, причем, два сына, Иван и Василий, умерли во младенческом возрасте[4]. В 1914 году глава семьи, участник усмирения волнений в Китае в 1898 году, Русско-японской войны, был мобилизован в армию[5] и перед отъездом перевез

-16-

cемью на родину — в деревню Барское Енорускино Аксубаевской волости[6]. С матерью остались сыновья Алексей (1897–1949), Михаил и дочери Евдокия, Лидия и Анна, позднее родилась Надежда[7]. Василий Николаевич после окончания Первой мировой войны с 1919 года воевал еще и на Гражданской, демобилизован был в начале 1920-х годов. Родители Михаила «жили средненько — не богато и не бедно: коровка была и овцы. У них был хороший домик, пятистенок, с хорошим крыльцом, длинное такое, на улицу выведенное, парадное называли. Двор, все загорожено было. Три окна на улицу выходило и два-три окна во двор. Одна изба, задняя, с печкой — там чулан, печка отгорожена была с кухней. Иконы хорошие у них были»[8].

С детства Михаил был внимательный и ревностный ко всему духовному, старательно молился, мечтал служить Богу. И обстановка в доме этому способствовала: родители верующие и тому же учили своих чад. «Отец был очень богобоязненный, знал закон и устав благочестивой христианской жизни, пел церковные песнопения и детей своих этому научал. В доме у Василия можно было всегда слышать церковное семейное хоровое пение». Это подтвердила и А. С. Лизунова: «У них очень голосья хорошие были: отец у них был голосистый, у Лидки особенно хороший голос был».

В возрасте шести-семи лет Михаил тайно исполнял молитвенное правило, скрываясь на огороде или чердаке, «прося Царицу Небесную о спасении души и о своей

-17-

жизни» (среди других молитв повторял «Песнь Пресвятой Богородицы» девять раз с поклонами). От своих сестер еще до поступления в школу Михаил научился читать, «хотя по складам читал, но все же читал. Стал постепенно читать славянские книги, хотя и плохо разбирал», читал «книги священные: Евангелие и Псалтирь, в страхе Божием, ради спасения души, <дабы наследовать> вечную жизнь в Царствии Христа Бога нашего». В школе Михаилу учиться пришлось недолго, он лишь два класса кончил, да «еще не полностию второй класс[9], постиг голод: 1920 год и 1921 год — очень трудно было, <пришлось помогать отцу>. Я от 10-ти летнего возраста стал с ним работать по сапожному ремеслу, а 13-тилетним мальчиком уже сам мог шить обувь и зарабатывал себе на одежду и на нашу семью хлеб».

С 9–10 лет он начал петь на клиросе церкви родного прихода в селе Новое Ильдеряково, позднее вспоминал, что «очень любил церковь, не могу солгать никому, пел в хору церковном». Поначалу старые певчие, которые много лет пели на клиросе, ставили мальчика ближе к книге, чтобы научить правильно петь, но скоро Михаил пел уже без книги и не сбивался, — сказывалась домашняя выучка. Певчие удивлялись, как это мальчик так быстро смог научиться правильному церковному пению, и спрашивали его: «Кто тебя научил?» — «Папаня, он у нас хорошо поет, и мы каждый день поем». Отрок уже знал наизусть чин вечерни, утрени, обедни; для молитвы уединялся в укромных местах: в поле, на реке. Будни сменялись воскресными днями и церковными праздниками, и Михаил с легким сердцем и счастьем в душе молился в церкви и мечтал: «А почему не каждый день служба?» Его совсем «не влекло к той <мирской> жизни». Однако частое посещение богослужений стало на-

-18-

талкиваться на сопротивление родителей, «отец стал мне говорить: "Что ты, Миша, совсем уже как затворник и на улицу уже гулять перестал ходить"». Кто-то из ровесников укорял и смеялся над ним за то, что он поет в церкви, другие же уважали его за это. Юношу укрепляло чтение духовных книг, он увлеченно «читал жития святых. А <при этом> – очень <сильно> ревность <по Бозе> в сердце появляется. А потом еще много книг других священных попались мне, я их читал о последнем времени. Почитал сколько мог».

Тем временем жизнь в деревне менялась, рушились христианские устои, и жизнь верующего человека подвергалась большим соблазнам и испытаниям. Не обошло это и семью Ершовых: старшие дочери Евдокия и Лидия приняли активное участие в новой жизни, вступив в местный драматический кружок. Поддавшись их настойчивым уговорам, Михаил тоже начал посещать его, но, очевидно, это сильно расстраивало его. А. С. Лизунова вспоминала: «Он пришел к маме со слезами: "Тетя Маша, как мне неохота ходить". А они <сестры> хотели заставить его, чтобы он в драмкружке играл, а он не хотел». Вскоре заболело сердце, тоска одолевала, а потом и с глазами стало плохо, солнечный свет ослеплял. Это «Господь стал призывать своей тайной силой и тайным действием из жизни земной, чтобы оторвать от тленного смертного мира земных соблазнов». Мать, Дарья Михайловна, ходила с сыном по врачам, но помощи от них не было. Однажды в селение Старое Ильдеряково приехал «отряд врачей петербургских» лечить трахому, прием вели в школе, туда и привели подростка. Врачи, осмотрев Михаила, заключили, что глаза больны, но заражения нет, — помочь ничем не смогли. Юноша все реже выходил на улицу к товарищам и, «если на улицу ходил — смирнее меня не было». А. С. Лизунова вспоминала: «Он был смиренный, не как другие: дрались, ругались». Никто не слышал от него сквернословия, за что сверстники обзывали его «девчонкой» и продолжали

-19-

вместе с некоторыми взрослыми подвергать насмешкам и притеснениям за то, что посещал храм и пел в церковном хоре. Но мысли о Боге, о вечной жизни и Страшном Суде не оставляли его.

Наступил переломный 1929 год[10]. А для Михаила — первое испытание: «церковь тогда отобрали, ходить некуда стало, молиться и петь. Народ стал соблазняться, и многие вступили на путь опасный: отошли от Бога и пошли против Церкви Святой Православной». И для юноши самое непонятное и тяжкое было, что случилось это и в его семье: «старшая сестра[11] пошла по современному течению, за ней соблазнился и отец, Василий Николаевич», — под их влиянием он даже готовился к вступлению в комсомол[12]. Но не оставляет Господь своих избранников. Видимо, эта внутренняя борьба в душе Михаила — жизнь по воле Божьей или жизнь без Бога — завершилась в конце 1929 года, когда для духовного подкрепления решил помолиться в церкви села Сосновка, где находилась чтимая икона Толгской Божией Матери.

С глазами его было также плохо, и юноша обратился за помощью к своему дяде, Федору Михайловичу Галкину[13], чтобы тот проводил его. Но дядя отказался по-

-20-

мочь, опасаясь его отца, Василия Николаевича, строго следящего за сыном. За два дня до Рождества Христова Михаил вновь обратился с просьбой к дяде и снова получил отказ[14]. Выходя из дома, юноша обронил: «Свидетель Господь, и Вы будете отвечать». Этими словами племянника дядя был удивлен и встревожен, поэтому вернул его в дом. И Михаил объяснил: «Я вот ушел бы от Вас, а отец мой ко мне бы и приступил, и мог бы меня соблазнить <к безбожной жизни>. Ведь я молод — восемнадцать лет. И Вы стали бы отвечать <за это на Страшном Суде>». Дядя сказал: «Прав, прав ты. Завтра пойдем». Ночью юноша не спал, с нетерпением ожидая утра. В Рождественский сочельник до села Старое Ильдеряково их подвез на лошади сын Федора Михайловича, а дальше — пешком. К шести часам вечера пришли они в Сосновку, остановились у знакомой вдовы, немного отдохнули.

Рождество Христово. Два часа ночи. Храм полон людей — яблоку негде упасть. Поют два хора. Михаил ясно представлял вертеп, ясли, где родился Спаситель, и думал: «А достоин ли я смотреть на Него?» После утрени он со слезами горячо молился у иконы Толгской Божией Матери, прося помощи у Царицы Небесной. После горячей молитвы приложился к образу Пресвятой Богородицы. И свершилось чудо! Уже во время дальнейшего богослужения глаза стали видеть чище и яснее свет Божий. А после окончания рождественской службы «болезнь глаз и сердца совсем оставила Михаила[15]. Трое суток из Сосновки Михаил с дядей шли домой, исповедуя

-21-

Бога и Его милость, и чудные дела Его, сотворившего чудо». В дороге юноша беседовал с христианами и сомневающимися в вере, рассказывая о великой милости Божией над ним.

Дома отец уже знал обо всем: куда, зачем и с кем ходил его сын. «Он восстал на него: даже не стал давать кушать и гнал его. <Но юноша> знал, что дерзить отцу своему нельзя, да и неугодно для Господа: "Ведь он — отец, он — мой родитель"», поэтому все, что касалось жизни временной, земной, Михаил исполнял. Но при посягательстве на духовное, жизнь вечную, сын оставался тверд и непреклонен, за что «отец подвергал Михаила многим разным репрессиям», в том числе и побоям[16]. А юноша часто по ночам зимнею порою выходил раздетый на улицу, молился по часу и более, не ощущая холода, приклоняя колени в снег, принося жертву — пламенную молитву Богу Всевышнему. Уже тогда Михаил решил: «Если я не сын Церкви Православной, то и не надо жить на свете».

В марте 1930 года Михаил пошел с дядей в Чистополь, чтобы поговеть и причаститься Святых Христовых Таин. «В понедельник, <на> первой недели <Великого> поста, вышли, <впереди> 60 верст. Два дня прошли в пути». В Чистополе остановились у знакомой дяди, Марии Ивановны Хохловой[17], а в среду молились в церкви при городском кладбище. Михаил тогда был в унынии, не зная, как «сохранить себя от всяких прельщений мирских, от нынешнего прелестного народа и от сей

-22-

надменной эпохи», так что усердно молился и просил помощи Господа… Христиане, заметив благочестивого юношу, подошли к нему после службы. Завязалась беседа о слове Божием и о сегодняшнем времени, и скоро он оказался в окружении верующих. Дядя Федор Михайлович был удивлен красноречием Михаила и, зная о стремлении племянника служить Богу, посоветовал ему: «На паперти есть человек Божий, юродивый, прозорливый. Иди к нему и дай милостыню, и он скажет тебе о твоей жизни».

Взяв двадцать копеек, Михаил пошел к юродивому. А тот вдруг, встав перед юношей, поклонился ему до земли, потом взял деньги, а народу сказал: «Это — Михаил, кланяйся ему». Затем, узнав, откуда тот пришел, послал его к старцу Платонию. А в городе и окрестностях среди христиан пошли разговоры о молодом Михаиле, который горел любовию к Богу, многие приходили посмотреть и послушать его. И от общения с юношей в сердцах людей крепла вера в Бога и Церковь Христову: «Старые и молодые говорили: "Вот как может Господь соделать: отец так идет, а сын вот как"». А Михаил с дядей, приобщившись Святых Христовых Таин, в понедельник с утра, на второй седмице Великого поста, пошли искать старца Платония, жившего здесь же, в Чистополе, в Новоселках за рекой Берняжкой.

Когда вошли в дом, старец Платоний вострепетал: «"Вот и Михаил пришел. Ждал я его 18 лет, и все же мое откровение справедливо было и сбылось". Ему было открыто еще в 1910 году, он народу сказал, всем собеседникам: "Ко мне придет юный Михаил, которого я ожидаю, тогда только я помру. Я его первый увижу, он будет таков". <И сказал старец:> "Тебе, юный Михаил, путь дан: оставить отца и матерь, и братиев и сестер, и дом и всю жизнь, и туда идти, куда тебя Господь избрал. А если мать с отцом воспрепятствуют, то они получат только один кусок мяса: и сами не воспользуются ничем. Ибо тебе надлежит пройти путь таков, каков ни-

-23-

кто не проходил. Я видел тебя еще, когда ты жил мальчиком", — и сказал все детские слова и дела, и жизнь Михаила. "В народ тебя Господь избрал, — и заплакал. — Неужели сей отрок? О, Боже мой! Как он снесет грехи народа?!"»[18].

Понимая, что старец — прозорливый человек, Михаил перед ним раскаялся в своем грехе, что играл на сцене[19]. А старец сказал юноше, что дома ему жить нельзя, что и Господь этого не позволит, «ибо Он тебя родил для времени и времен последних годов». Завершая встречу, старец Платоний, по воспоминаниям Михаила, «всю правду сказал: и что со мной будет, и как я буду жить. <С тех пор я> еще больше углубился в путь Христов Православной Церкви <…> Каждого я любил и жалел и каждому хотел угодить и уважить. В любви мое сердце горело как пламя огня, желая каждому человеку добра и правды, верной и истинной». Стоит особо отметить, что после исцеления от иконы Толгской Божией Матери и встречи со старцем Платонием жизненный путь Михаила Васильевича Ершова окончательно определился — служение Церкви Православной[20].

Путь сына не совпадал с тогдашними представлениями отца о его будущем, который настаивал на вступлении сына в колхоз и комсомол. Но Михаил оставался непреклонным. «Он часто ходил к старцу Платону послушать слов вразумительных. В районном местечке Аксубаево познакомился с Александрой Мячковой, она

-24-

считалась начитанной, и с другими людьми. Также посетил Слободу Черемуха, где много было людей верующих и начитанных». Дома учил младшую сестру Надежду слову Божиему и обучал ее церковному пению, часто бывал в доме дяди, Ф. М. Галкина, учил и его детей[21] церковному пению. В самой деревне его ближайшей единомышленницей была Мария Ивановна Лизунова[22]. Дочь ее, А. С. Лизунова, позднее вспоминала, что Михаил «рано стал ходить к моей маме», что приходил к ним в дом часто, и ее мама «ему особое внимание уделяла». Дочь при этом отмечала, что отец Михаила эти посещения пресекал, а ее маму «презирал за то, что она его сбила с толку: "Это ее работа. Маша-богомолка его сбивает"»[23].

Здесь же, в доме Лизуновых, тайно собирались христиане для духовных бесед, «приходили, читали книги, следили по Писанию, что будет дальше. Дядя Мишин приходил, Миша несколько раз, молодой человек с какими-то книгами. Приезжал еще дядя Ваня, очень божественный человек. Он посылал посылки на Афон, и ему оттуда присылали[24]. Вот они, бывало, приедут, соберутся, одеялками окна завешают, коллективизация уже началась, читают. А меня выгоняли из дому, как шпиона молодого. Если я успею спрятаться, то услышу что-то, о чем они говорят. Отец[25] матери не запрещал. <Он

-25-

охранял>. Пойдет, повесит замок на дверь, сядет возле окошечка, курит: "Вы к кому идете? К Маше?[26] Ее нету дома. Вот я ее жду"»[27]. Воспоминания М. В. Ершова и А. С. Лизуновой дополняет документ сельсовета: «В 1930 году он <Ершов М. В.> имел тесную связь с Галкиным Федором, жителем Уд<ельное> Енорускино, к нему ходил на дом, а т<ак>же и Галкин посещал его сам, снабжал религиозными книгами[28]. Ершов их изучал с местными гражданами у Лизунова Степана Яковлевича, жена последнего также принимала участие вместе с Ершовым, устраивали спевки, привлекали других, а особенно было тогда заметно, привлекалась к ним молодежь, особенно из девушек. Так продолжал Ершов с 1930 по 1931 год»[29].

Для Михаила в то время молитва, чтение книг, духовные беседы — все это было очень важно, да и с работой сочеталось: он шил обувь, а мать продавала ее на базаре. Однажды сын удержал родительницу от смертного греха. Когда она продавала на базаре обувь, у нее украли деньги. Ее брат, Федор Михайлович, привез мать Михаила домой. Она была в отчаянии: дома хлеба не было. Видя состояние матери, Михаил спросил ее:

«— Что такое, мама?

— Я деньги потеряла.

— Но хлеба немного купила?

— Четыре пуда и два пуда пшена.

— Ну, и слава Богу, мы богаты, столько хлеба! (А семья в то время была шесть человек).

Но мать воскликнула: "Я удавлюсь!". Тогда Михаил подступил к ней и серьезно сказал: «"Хотя ты мне и мать и я люблю тебя несказанно и по закону Божьему: чти

-26-

отца и матерь твою, но я сейчас возьму ремень и за такие слова тебя ремнем. Ведь ты — мать, не мне тебя учить, а ты должна меня учить. А ты что задумала? Погибель такую. Боже, сохрани от таких слов и от таких дел всякого человека! Что ты, мама? Наги родились, наги и помрем. Господь дал, Господь и взял и обратно даст". Тогда мать Михаила встрепенулась, и рассеялась ее дурная плохая мысль, и она пришла в себя и стала весела и благодарила сына за поступок разумный и благой — сохранил мать от позорной смерти и от греха неискупляемого».

Летом 1930 года, в девятую пятницу по Пасхе, на первой седмице Петрова поста Михаил впервые посетил святой источник, на месте явления иконы Божией Матери «Живоносный источник» неподалеку от Билярска[30]. Торжественное богослужение… Такого количества молящихся Михаил еще не видел. Здесь он встретил «много рабов Божиих и много старцев, <среди них> старца Платонушку, и много прозорливых. Они очень нежно приняли <юношу> и обращались с ним кротко. Побывал там на беседах. А беседы, вы сами знаете какие: наставительны и вразумительны; пение, чтение Святого Писания, даже душа тает. У Михаила загорелось сердце костром неугасимой жажды ко всему, <что служит> Божьему спасению. Ведь там можно было встретить всех: с каждого села и деревни шли люди, добрые и прозорливые, и начитанные, и богобоязливые, — полный живописный источник славы чудес <Божиих> составлялся из народа. И народ таял сердцем, и душою, и любовию, жаждой ко спасению; и один к другому — соединялась славная нераздельная семья христиан, славя и воспевая в сердцах, и в душах, и в умах своих Госпо-

-27-

да. Добрые дела и подаяния от народа друг другу происходили с полным, чистым сердечием и откровенною душою. Итак, Михаил увидел неувядаемую семью христиан Матери Святой Церкви. Тут-то юного человека <посетило> откровение духовное: "Вот зачем злой дух и злые люди хотят уничтожить Мать Святую Церковь и сынов Ее". Вот тут-то Михаил познал, что Мать Святая Церковь — Ковчег живота всем сынам христианства. Она-то и является — Баня, омывающая совесть; Она-то и является — жизнь Царствия вечного бессмертного Христа Иисуса, рождающая сынов в вечную жизнь; Она-то и сплетает неувядаемый венец славы из сынов Своих, из праведников и из святителей».

Тогда же Михаил впервые побывал в доме у Стеши-просфорни на беседе, там видел многих людей. В Михаило-Архангельском храме «впервые увидел вдовушек: Оленьку Исаенкову Баландинскую[31] и тетю Елену Кулькову[32]», — впоследствии они много помогали М. В. Ершову в деле церковного строительства. В эти праздничные дни душа Михаила ликовала, а сердце горело желанием послужить Богу: «Господи, не нам ли защищать сие богатство Твоей милости, нашу Родительницу — Мать Святую Церковь. Этот столп непоколебимости, это Царствия нерушимая стена, это богатство живота неистощимое, которое дарит сынам христианства всякое познание и всякое духовное откровение. <…> Я, Боже, защитник Матери <Церкви> Святой, <и от этого> не отступлю». Пять дней пролетели незаметно. Возвращаясь обратно с М. И. Лизуновой, молились в селе Аксубаево «на торжестве освящения храма — его обновили и освятили».

-28-

С тех пор юноша усилил пост, «бросил всякое ястие из магазинов, никаких кондитерских изделий не ел и мяса никакого не ел». Старцы разрешили ему причащаться каждый день, и постился Михаил так: «три раза в месяц по три с половиной дня не вкушал ни хлеба, ни воды[33]. В радости великой я получал от Бога все блага. Писал иконы, множество видов, с великим даром и чистотой без всякого приспособления. Во мне полился великий книжный талант: стихи, поэмы. Простым ножичком вырезал из дерева художества: иконы и виды. Меня никто не учил, никакая школа». И только дома ему приходилось все тяжелее и тяжелее. «Придет, чуть не плачет: "Тетенька Маша, что же мне делать?" А она: "Мишенька (его все «Мишенька» звали), настал час, надо все переживать". – "Я уже не могу, они меня поедают. Отец меня поедает, я уже молюсь только на чердаке. В хате мне не дают возможности[34]. Я должен скоро уйти"»[35].

Несмотря на притеснения от отца, Михаил скорбел о его душе, видя, как все глубже и глубже она погружается в пучину богоотступления, и ежедневно молился за своего падшего родителя. Однажды он прямо завел с ним разговор: «"Вот, отец, я знаю, почему гонят Церковь и людей верующих, ибо Церковь вскрывает все неправды противника и врага. Церковь обличает все наши неправды и разрушает на земле адскую злобу, поэтому сыны противления со злобною силою и внушением <диавола> восстали против Христа и против Его Храма — Матери Святой Церкви и против сынов Церкви Православной <…> Сыны противления — это антихристы. Они не наши, но вышли от нас. Почему не наши? Дух злобы не наш, а люди называются наши. Это так:

-29-

они же родились от одной Матери и в одной вере, а потом допустили в сердца свои и в умы свои злобу и пошли против Церкви. Ибо уже не они хозяева своему естеству, но дух противления, лукавый ангел".

От таких слов отец восстал огнем зла:

— Ты что, против власти, против закона, против свободы?

— У меня свобода есть: жить без преступления душой и телом и исполнять волю Божию и защищать Церковь — Мать Святую.

Отец кричит: "Погибнешь, сгинешь, и имя твое никто не будет знать!"

— Я верю и надеюсь на Того, Который сотворил солнце, свет, вселенную, спас мир и спасет меня. Где бы я ни был, знаю, что <нахожусь> под солнцем праведным, и под милостию и силой Всевышнего, и под ходатайством Матери — Святой Церкви. Сынов противления не признаю, ибо их Господь осудит.

Тогда отец стал проклинать Михаила.

— Проклятие отца на меня не подействует, ибо оно не угодно Господу. Если бы я шел путем разврата, а ты, отец, путем праведным и проклинал бы меня за мои дела, тогда твое проклятие могло бы на меня подействовать. А ты сейчас проклинаешь меня за дела Божии, может ли Господь <это> допустить? Нет, отец, я имею Отца Вечного, который хранит меня. Я тебя, отец мой, прошу и предлагаю покаяться и вернуться на путь благочестивый, на котором ты стоял.

Отец крикнул: "Ты, сын, будешь меня учить; вон-вон, не хочу на тебя глядеть!"» Разговор не получился.

Отношения с родителем еще более обострились во время раскулачивания[36]. «Сперва кулаков начали выго-

-30-

нять, а потом коллективизация началась»; «Вывозили не сразу. Они уже знали, что поедут <в ссылку>. Прятали вещи, узлы нам приносили. Обыски у них делали»; «У соседей наших все поотбирали, даже не давали юбку лишнюю надевать, снимали»; «Приехала черная машина-тройка[37]. Их <кулаков> туда-сюда вызвали и обсудили. Первый раз их как-то наши не дали — поднялись. А потом их ночью вывозили. Милиция, подводы с Аксубаево, и их отправляли. У нас выслали двенадцать домов и двадцать дворов разорили. Несколько раз вывозили. Еще делали, помню, бойкот. Не идешь в колхоз: все отберут, оставят пару буханок, ведро с водой, парашу. Дверь, окошки забьют досками. Не идешь в колхоз — живи. Они мучаются, мучаются, а потом идут, поступают в колхоз. Я помню: "Мама, мы пойдем в Удельное <Енорускино>? Там три двора забили — бойкот им". Это мы бегали <смотреть>. Но это не всем, это таким особым, кто выделялся»[38].

Земляк М. В. Ершова, ответственный за доставку высылаемых крестьян из родного селения в Чистополь, вспоминал, как это проходило: «В июне 1931 года поступило распоряжение из ОГПУ. В циркуляре было сказано: "Арестовать семьи раскулаченных и ночью тихо отправить на сборный пункт в г<ород> Чистополь". Старшим по отправке раскулаченных ОГПУ назначило меня»;

«Мы не арестовывали, а просто собирали семьи раскулаченных в клубе. Население деревни знало. Всю ночь клуб был окружен народом. Рано утром семьи раскулаченных отправляли. Утро, выгоняли скот на пастбище. Всходило солнце, оно было багровое. А это значило, что день будет ветреный или будет дождь. Было

-31-

более десяти подвод. На некоторых был багаж раскулаченных, а на других подводах усаживались семьи раскулаченных. Было неспокойно: мычали в стаде коровы, крик овец, визг свиней. Скот выгоняли из деревни. Пыль поднималась столбом в небо. Многие люди пришли проститься с отправляемыми. Подводы тронулись, плач коробил мою душу. Я с двоюродным братом ехал сзади подвод. Конвой я не брал. Даже подводчики были родственники раскулаченных: Храмов Александр и Филинков Егор»;

«В селении Муслюмкино в овраге надо было поить лошадей, и раскулаченные семьи разожгли костры. Они варили суп и прочее»; «Мы впрягли лошадей. Оставалось ехать до города Чистополя восемнадцать километров. Ночь была темная, шел дождь»; «Утро, мы остановились возле сборного пункта. В восемь часов утра пришел уполномоченный ОГПУ по городу Чистополю, он принял раскулаченные семьи»; «Когда Юсупов открыл ворота сборного пункта, я посмотрел во двор. Там было столпотворение. Помещение из двух этажей было переполнено, а во дворе — толкучка. Охали старики и старухи, плакали дети. Матери черпали дождевую воду в кадушках, размачивали сухари и кормили детей. Людей окружали миллионы мух. Посреди двора был туалет и из него текли человеческие отходы. Мрачные лица заключенных и напряженная обстановка давили на мое сердце, ибо я знал боль страдающих людей»[39].

Некоторые жители деревни писали в Москву, в правительство, чтобы их освободили. Подписавшись под одной из первых жалоб, что неправильно высылают крестьян, Михаил прямо сказал отцу, который был в

-32-

то время, видимо, членом сельсовета[40]: «Что вы делаете? Кого вы хотите погубить?» Это еще более усугубило положение юноши, стало совсем тяжко, приходилось ночевать то у Лизуновых[41], то у дяди Федора, то у других христиан. Описание сложных внутрисемейных отношений тех лет дополняют показания свидетелей по делу 1931 года. Например, его родная сестра Анна показала на допросе: «Живем мы все вместе: наше хозяйство в колхозе, отец — колхозник. Я и еще моя сестра <Лидия>, поскольку каждый год уходим на заработки, я работаю по найму, также и сестра моя, поэтому пока в колхозе не состоим. После того, как брат Михаил стал вместе вращаться с каким-то Платонушкой, то Михаил мне говорил при разговоре о колхозе, что ему якобы Платонушка говорил, а также и другим говорит, что по Божьему Писанию в колхоз ходить ни в коем случае не следует, очень грешно. Это дело антихриста, и что он очень рад, что, мол, мы (сестры Михаила) не в колхозе»[42]. А М. И. Хохлова на допросе подтвердила, что знала от Михаила о вступлении его отца в колхоз, и что он «с

-33-

этим примириться никак не хочет, говорит: "Убей лучше, а в колхоз не пойду"».

Михаил продолжал нести людям слово Божие, собирал христиан вокруг Церкви Православной[43]. Гонения от отца усиливались, он даже запретил сына кормить, хотя тот зарабатывал самостоятельно. Но самое главное для юноши, что «уставов монашеского возложения выполнять ему нельзя». И он — решает уйти из дома.