-197-

18 апреля 1948 года святитель Михаил сообщал в письме: «Мой адрес теперь другой, мы уже на другом месте с Васенькой, сынком, нас перевезли. Область одна, но завод другой, цементный завод, 25 километров дальше к морю Карскому. Ну, пока, до свидания. Простите меня Христа ради. До свидания. Аминь. Аминь. Отец Михаил». Здесь святитель работал в сапожной, а «остальное время проводил в молении. Заведующий сапожной стал притеснять Михаила, <хотя> он работал на совесть, и докладывать начальству. <Но> знакомый врач помогал — в праздничные дни освобождал от работы»^[1]. В этом лагере владыка «познакомился с одним священником тихоновского течения (сам он из Петрограда, звать Михаил^[2]) и диаконом из города Чебоксары,

-198-

и другими <верующими>. Все вместе были дружны и с уважением относились к Михаилу». Здесь святитель приобрел Сорокина из заблудшей жизни, наставил его на путь спасения, потом и других христиан, боролся с различными сектами, обличал их ложный путь. На родину «писал духовные наставления и отправлял их христианам для подкрепления и возбуждения души ко спасению».

«Пишу вам: стойте в вере непоколебимо, крестом благоволения разрушайте темные находящие мысли ваши, смирением угашайте пламя зла в сердцах ваших, любовию Христа стяжайте добрые дела в сердцах ваших, молитвой и постом угашайте воюющие в сердцах и в помышлениях ваших похоти, покаянием очищайте души ваши, творите и любите добро. Не возрождайте злых помыслов в сердцах, ибо они приводят к падению. Стадо любите только доброе, милость творите только от чистого сердца, любите правду, убегайте от зла, ибо зло сводит во ад, как ангел лукавый. Узнавайте пастырей по плодам и по духу. Не всем духам верьте, ибо в последние времена явятся лжепастыри. Как их узнать? Добрый и истинный пастырь полагает душу свою за овец, а наемник бежит»; «Ученик не выше учителя. Но если учитель восхищен, то ученик, по преданию учителя, сохраняет стадо. Если ученик сохранит завещанное преданием учителя, то в благословении пребудет. Если завещанные слова истекут из его сердца, и покривится путь его, рог праведности от него отнимется. Я знаю, что пути Господни истинны и завет его верен. Познай

-199-

всяк сии слова и уразумейте. Аминь»; «Привет Григорию <Русакову>. Письма я от него не получаю – он не пишет мне. Можешь даже копию сию услать Григорию». 12.12.48.

«Не уклоняйтесь, возлюбленные, никуда, чего и достигли совершенно, не сообразуйтесь с развратными, ибо они вас преобразуют. Не сообщайтесь с хищниками века сего, ибо они подобны Содому и Вавилону. Не увлекайтесь баснями хитрыми, ибо можете пленить вашу добрую мысль увлечением с пути истинного. Не вдавайтесь и не допускайте до сердца вашего веселия народного, ибо сердце охладеет. Если весел, в духе истины — пой псалмы Давида, если печаль — поплачь о грехах, да будет радость и прощение грехов по вашей просьбе у Господа. За все благодари, назидайся учением Христа Господа, утверждайся в вере, пребывай в духе и истине. Бойтесь все сего времени, ибо оно хуже, чем было во дни Содома и во дни Христа. Молитесь непрестанно и <пребывайте> в любви. Не давайте место диаволу, чтобы он не вошел между вами. Хранитесь от волков все и Наде скажите, чтобы она остерегалась и не попадала, ибо трудно. Мне посылок не шлите никто, не надо. Лишнего в письмах не пишите – опасно. От Григория письма не получаю совсем. Господь даст – да свидимся лице в лице. Письмо вам пишу в воскресение на своей койке, после исполнения своих обязанностей». 26.12.48.

От духовных чад святитель «получал письма и посылки. Но экспедитор и нарядчик стали некоторые посылки воровать и скрывать». Архипастыря Христова «много поносили, много и мешали. А западные вероисповедания, как католики и грекокатолики, гнали и составляли <на него> всякие нелепости. Сатана, он же диавол, не хочет добра, но зла и всегда делает только противное. И вот возбудили на Михаила гонение очень

-200-

бурное. <Еще> в сентябре 1948 года начальник спецчасти хотел бросить его на первый этап: на Колыму шел уголовный контингент, но не совершилось». Святитель, конечно, не знал, что 31 июля 1948 года на заседании центральной комиссии МВД, МГБ и Прокуратуры СССР по отбору заключенных, подлежащих переводу из Воркутлага в особые лагеря и особые тюрьмы МВД, о заключенном КТР^[3] Ершове Михаила Васильевиче было постановлено: «ПОДЛЕЖИТ ОСТАВЛЕНИЮ В ОБЩИХ ЛАГЕРЯХ»^[4]. Здесь отмечено, что Михаил Васильевич осужден за «предательство». Эта ошибка связана, очевидно, с тем, что высшая мера наказания в то время применялась, в основном, к лицам, осужденным за измену Родине. Она будет повторяться в дальнейшем, что принесет много скорбей епископу Михаилу. Ведь первое впечатление о заключенном складывается из статьи, по которой он осужден.

1949 год

«Так скорбит сердце мое и печаль за вас всех — не могу описать. Ибо какая ветка немного шатается ветром, а ведь дерево все знает и чувствует, ибо ветви питаются соком от дерева. Я бы собрал вас всех и положил в пазуху и хранил. Меня уничтожай, но детей моих, которых я воспитываю, <не трожь>, вот как жалко всех. Нет покоя мне ни на один час, так мне Господь благословил от юности, чтобы страдать и болеть за народ. Но ничего, буря пройдет, и соберемся все вместе, вас сохранит Господь. Вы мои письма читали, и Наде я писал, что ей приготовляться нужно в путь, но они не поняли притч моих. Надя немного неладно поступила,

-201-

я ей писал, пускай пострадает»^[5]; «Я сказал Григорию, еще будучи с ним в Чистополе, он лежал у меня на груди и клялся, что я за тебя и с тобой на смерть. Но я сказал ему, что меня осудят на смерть, и только сохранюсь по Господнему благословению, ибо еще мне нужно исполнить волю Его. А ему сказал, что время придет, ты оставишь мое благословение и уйдешь. Но он плакал и не верил мне, что так совершится. И он получил от меня, что я попросил от Господа для его утешения. Он дивился, но сейчас оставил. Ну, ладно, хватится, да поздно будет»; «Пишите мне как можно умнее, а то письма проверяют и мне не отдают.За меня молитесь и кто со мной». 24.04.49.

18 марта многие духовные чада святителя Михаила были отправлены на этап.В конце маяОльга Максимовна Исаенкова получила весточку от Василия Демочкина о том, что он с владыкой Михаилом разлучился. «Я нахожусь сейчас на аяч-ягинских шахтах № 12. Много, много я пережил за этот короткий период без отца Мих<аила>Вас<ильевича>. Пришел сюда, на эту командировку, и встретил знакомых», с их помощью удалось устроиться поваром. «Живу я в настоящий момент хорошо, находятся со мной наши братья: Василий Влад<имирович> Калинин и Иосиф Петрович Сорокин. Я им помогаю. Дорогие мои сестры, напишите, имеете ли переписку с Мих<аилом> Вас<ильевичем>? Я имею, но редко. Одна просьба у меня, основная к вам, мои возлюбленные братья и сестры: не устранить ни одного слова, сказанного и написанного Мих<аилом> Вас<ильевичем>, так как время идет не к жизни, а к <ее>уничто-

-202-

жению. Сей век 20-й является полным дополнением беззакония».17.05.49.

«Сообщаю Вам, многоуважаемая сестрица Ольга <Исаенкова>, что я, грешный раб, посылку Вашу получил на 3-й неделе после Пасхи. В ней было положено целиком одна пасха и напеченные разные приготовления. Я благодарю Вас, раба Божия, за сию посылку. Но, дорогая Ольга Максимовна, пишу Вам, что я за март, и апрель, и май только Вашу посылку получил, а больше ничьих не получил. <На> Пасху разговлялся, чем Господь благословил. От вас ни от кого ничего мне не прислали, почему — не знаю. И за три месяца, с девятого марта, я писем совсем не получаю, куда они деваются — не знаю. Я настолько сейчас в волнении, и в печали, и в болезни — о сей муке знает единственный Господь. Мне пересекли всякую связь». 03.06.49.

«Сообщаю Вам, Петр Филиппович <Мельников>, что я Вашу посылку получил, за которую благодарю, спаси Вас Господь. Получил я ее 18 июня, в субботу, на новом месте. Перевезли меня. Прошу Вас, пишите письма чаще: как получите письмо, так пишите ответ, буду ждать. Где Григорий? Звуку нет от него, и письма не шлет, и ничего неизвестно. Ну, пускай, я сам виноват. Простите, не беспокойтесь. Мой адрес: Коми АССР город Воркута, п/я 223/54». 20.06.49.

* * *

А где же отец Григорий? Согласно его показаниям: «К лету 1948 года участились аресты последователей Патриарха Тихона на территории Татарской АССР. Искали и меня, я опасался ареста»^[6], поэтому решил

-203-

«уехать ненадолго, пока прекратится розыск»^[7]. Последнее богослужение на Вознесение Господне иерей Григорий провел в лесу^[8], километрах в двух от села Кузайкино, и в июне месяце уехал в Рязанскую область. Для владыки Михаила вторичный отъезд его ставленника был сильным ударом: «Я обиделся за это на него. Во-первых, за то, что он, Русаков, принял решение уехать в Рязанскую область, не посоветовавшись со мной и не испросив у меня разрешения, как у духовного брата и наставника. Во-вторых, <поскольку> я находился в заключении, в мое отсутствие он должен был проводить службу со сторонниками Истинно-Православной Церкви тихоновского течения в Татарии, о чем я ему давал наставления в своих письмах, а он, Русаков, все это взял да бросил и уехал в Рязанскую область»^[9].

Обвинение вполне обосновано, ведь нарушено церковное правило: «Где паства — там и пастырь». К тому же, как признал сам батюшка, руководство «группами <ИПЦ> на территории ТАССР я никому не поручал, так как не было для этого подходящего человека»^[10]. В то же время для старца Георгия Молостова появление молодого, энергичного священника было очень кстати: «Русакова я сделал ближайшим моим помощником. Он, по моему указанию, как тайный священник, руководил» богослужениями, «произносил антисоветские проповеди»^[11], помогал также и ухаживать за ним. К тому же Георгий

-204-

Матвеевич помог воплотить в жизнь мечту своего нового помощника, о чем Григорий Русаков позднее показал на следствии: «В одной из бесед с Молостовым я рассказал ему о благословении, которое получил от старца Михаила <Ершова> и о своем желании принять монашеский постриг. Молостов также дал мне свое благословение на принятие монашеского пострига и направил меня, вместе с проживающей у Молостова монахиней Ниной Шагиной к игумену, схиархимандритуПаисию»^[12].

Постриг состоялся в июле 1948 года. Спустя несколько лет в своем письме к епископу Михаилу его ставленник опишет, как это проходило. «И вот о<тец> Георгий мне говорит, благословляет принять постриг. А я говорю: "А какое мне имя благос<ловите?>" Он сказал: "Георгий или Гавриил". Ну, я с м<онахиней> Ниной поехал туда. А служил он в убогой избушке и совершал все. И вот, когда я приехал, о<тец>Паисий спрашивает меня: "Ну, какое тебе старец имя благ<ословил>?" Я сказал, а он говорит: "А одно будет от меня", — и написал три жребеечка, третий я не знал. И положил на престол. И когда я г<решный> подошел к пр<естолу>, он говорит: "Пол<ожи> три пок<лона>и возьми из трех один". Я взял и отдал ему. И вот, когда подошло то время, совершалось все в страхе <Божьем>. И гов<орит>: "Постригается р<аб> Б<ожий> м<онах> Филарет". И он меня облачил, и я, г<решный>, нед<остойный>, у него сов<ершил> две Литург<ии>,и он у меня исповед<овался>, и я у него. И за Вас всегда он мол<ится> на ектиниях, как за епис<копа>. Но, дорогой мой о<тец> М<ихаил>, я Вам не могу описать, какая была тогда легкость и радость, как с Вами был на горке. И вот, когда приехал к Георгию, и говорю: "Мне нужно ехать к своим". Он говорит: "Тебе больше нет бл<агословения> туда ехать". А на свою волю я не решился ехать»^[13].

-205-

Правда, на следствии иеромонах Филарет указал другую причину: «Осенью 1948 года был арестован ряд участников возглавлявшихся мною групп^[14], поэтому Молостов сказал, чтоб я в Татарскую АССР пока не возвращался»^[15]. Владыке Михаилу Георгий Молостов выслал письмо, в котором писал: «Вы не беспокойтесь за Григория Васильевича (т<о>е<сть>Русакова), плохо ему не будет, на плохое его не наставят"»^[16]. Здесь важно отметить, что старец Георгий и схиархимандритПаисий признали иерейскую хиротонию Григория, соответственно, архиерейство М. В. Ершова. В свою очередь, епископ Михаил признал монашеский постриг своего ставленника, совершенный священнослужителем ИПЦ, хотя лично не знал отца Паисия: «В 1948 или 1949 году от кого-то из верующих я получил письмо, в котором мне сообщили, что в Рязанской области Русаков каким-то Паисием был введен в сан иеромонаха Истинно-Православной Церкви тихоновского направления, и по вере стал называться "Филаретом"»^[17].

Надо отметить, что иеромонах Филарет не порывал связи с паствой в Татарии: писал им, приглашал приехать на исповедь, причастие. Известно, что в начале октября 1948 года в поселок Сынтул приехали сразу семь человек из Татарии^[18]. После богослужения трое из них были направлены старцем Георгием к отцу Паисию, где приняли от него монашеский постриг: М. П. Борисова, Н. В. Ершова^[19], А. Д. Темникова^[20]. Правда, еще две христианки хотели принять монашество, но Георгий Мат-

-206-

веевич не благословил: одна была молода, другая имела свой дом и «на иждивении мать-старушку»^[21], оставить ее не могла. Как показал старец Паисий, обычно принявшие от него монашество «переходили на нелегальное положение, странствуя по территории центральных областей и проповедуя среди населения наши антисоветские идеи, но периодически посещая меня для получения духовных наставлений»^[22].

По делу 1949 года он проходил как игумен. Правда, Н. П. Шагина называла его архимандритом, а Г. В. Русаков – схиархимандритом. Согласно показаниям старца Паисия (вмиру Петра Петровича Рожнова)^[23], в семнадцать лет он ушел в Спасо-Преображенский монастырь Московской губернии. В 1909 году пострижен в монашество с именем Паисий, с 1916 — служил иеромонахом вплоть до закрытия монастыря в 1929 году^[24]. В 1931 году епископом Рязанским Иувеналием^[25], по ходатайству жителей села Любовниково, был назначен настоятелем храма. Этот же архиерей дал ему благословение на тайные монашеские постриги, «тогда же возвел меня в сан тайного игумена»^[26]. Весной 1938 года, после закрытия храма в селе, игумен Паисий знакомится в Касимове с иеромонахом Дионисием, который жил ранее в скиту «Параклит» Троице-Сергиевой Лавры. От своих духовных чад старец знал, что Дионисий возглавляет «церковное подполье» на территории Владимирской

-207-

и Рязанской областей. На этой встрече последний рассказал, что является духовным отцом «болящего Егора» и они ведут странствующий образ жизни. Из Касимова вместе выехали к месту их укрытия, где старец Паисий гостил две недели. Все трое были едины во мнении: «Мы, как истинные верующие, должны вести борьбу с безбожной властью и состоящими у нее на службе священнослужителями». Здесь же они договорились, что игумен Паисий возьмет на себя «идейное руководство и насаждение тайного монашества, а Дионисий и Молостовобязались руководить практической деятельностью подполья»^[27].

В этом же 1938 году старец Паисий оборудовал у себя домовой храм и начал совершать нелегальные богослужения^[28]. В 1940 году, после смерти иеромонаха Дионисия, становится духовником "болящего Георгия", которого привозят к нему «2–3 раза в год»^[29]. Как показала послушница Георгия: «Во время нашего пребывания устраивались ежедневно церковные службы»^[30]. Беседыстарцев проходилинаедине. Духовная власть старца Паисия распространялась не только на Рязанскую и Владимирскую области, но, как отмечал Г. М. Молостов, «его знают и почитают церковники, живущие очень далеко от него, как-то: в г<ородах> Арзамасе, Ардатове Горьковской области, из Тамбовской области и других мест»^[31]. Игумен Паисий подтвердил на следствии: «Фактически мною и Молостовым был создан тайный "монастырь" с большим количеством монахов и монахинь^[32], которые расселены нами по 2–3 человека в насе-

-208-

ленных пунктах на территории Рязанской, Владимирской, Горьковской и других областей». Причем приезжать в Любовниково к старцу можно было «только наиболее надежным участникам подполья», чтобы не вызвать «подозрений у советских органов. Такие указания давал Молостову я сам, с целью скрытия связи с подпольем».

В 1958 году, когда старца Паисия не будет в живых, на допросе иеромонах Филарет откроет его истинный церковный сан: «Через Молостова я установил связь с проживающим в Рязанской области епископом Истинно-Православной Церкви тихоновской ориентации Рожновым Петром (духовное имя Паисий)». Учитывая, что на следствии в 1949 году Григорий Русаков называет его схиархимандритом, то старец Паисий, видимо, был схиепископ^[33]. Кем и когда совершена архиерейская хиротония в следственных материалах не отражено. Возможно, старец в начале 1930-х годов входил в клир Московской Патриархии, а далее его путь лежал вне ее ограды.

С церковной биографией «болящего Георгия», судя по его показаниям, тоже не все до конца понятно. В возрасте двадцати лет, в 1922 году, в начале весны, переходя речку Ксегжу, он провалился под лед, сильно промок и заболел ревматизмом, после чего произошла деформация ног, и он лишился возможности передвигаться. Болезнь укрепила его религиозные чувства. Этому способствовали также мать и местные священники. Как показал на следствии владыка Паисий: «Молостов является первым организатором подполья^[34]. Он сгруппировал вокруг себя большое количество церковно-монашест-вующего элемента. Впоследствии к Молостову примкнул

-209-

Дионисий»^[35]. 2 августа 1935 года Г. М. Молостов был арестован по групповому делу, признан невменяемым и отправлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Скрываться начал с 1937 года^[36], опасаясь ареста, больше полутора месяцев на одном месте не останавливался^[37], и духовные чада перевозили его, обычно ночью, в разные места Владимирской и Рязанской областей. В 1941 году, с началом войны, благословил христиан уклоняться от мобилизации на фронт^[38], переходить на нелегальное положение, скрываясь в специально оборудованных тайниках^[39], пояснив: «Существующая власть есть власть "антихриста" и защищать ее верующим – "грех"»^[40]. В конце войны принимает постриг в монашество, с именем Геннадий, от владыки Паисия^[41].

Летом 1948 года брат старца Георгия — Петр –– вместе с его послушницами^[42] оборудовали подземную церковь возле дома в поселке Сынтул. При ее строительстве, на огороде, рядом с сенями была выкопана яма, обложена сверху и по периметру досками, оклеена обоями. Сверху, для маскировки, насыпана земля. Сообщалась с домом посредством подземного хода. Вход укрыт от посторонних глаз «под посудный шкаф». Площадь подземного помещения около 3 кв. м.^[43] В конце сентября 1948 года, благодаря секретарю поселкового совета, предупредившей о готовящемся обыске^[44], старцу Геннадию удалось избе-

-210-

жать ареста, но после этого своего помощника, иеромонаха Филарета^[45], он направил на жительство в деревню КорякиноБельковского района Рязанской области. Здесь отец иеромонах сведома хозяина дома М. Д. Толмачева также оборудовал подземную церковь. Она была устроена на глубине 3–3,5 метров размером 4 на 4,5 аршина; имела иконостас; вход — через амбар, в полу которого был сделан потайной люк^[46]. Конечно, батюшка не находился постоянно в Корякино: продолжал совершать богослужения в различных селениях, навещал старца Геннадия в новых местах его укрытия.

Возникает вопрос: кем же был в церковной иерархии монах Геннадий (Молостов)? На следствии он не отрицал, что является «руководителем церковников», причем, часть его паствы находится на нелегальном положении, что участники его группы «в своем большинстве никаким общественно-полезным трудом не занимаются^[47], в колхозах никто из них, за редким исключением, не состоит. В своем большинстве они являются противниками советской власти и сторонниками монархического строя, не участвуют ни в каких политических мероприятиях, проводимых советскими органами»^[48]. Его слова не расходились с делом, по показаниям Н. П. Шагиной, «Молостов, поучая собравшихся уклоняться от участия в предстоящих выборах, привел в пример себя, как он в 1946 или в 1947 г<оду> с целью уклониться от участи в выборах в органы советской власти двенадцать часов пролежал на снегу в лесу». Своих чад отец Геннадий благословлял обучать детей до 4-х классов, так как «в советских школах детей обучают безбожию и по окончании учебы дети идут на службу антихристовой власти». Из показаний Г. В. Русакова

-211-

явствует, что всегда «молилисьза здравие царя Николая и членов его семьи»^[49].

С одной стороны, согласно показаниям обвиняемых по делу 1949 года, видно, что иеромонах Филарет находился на послушании у старца Геннадия, в частности, богослужения совершал «по егоуказанию»^[50]. С другой стороны – схиепископПаисий во многих вопросах считался с мнением своего постриженника, а в некоторых полностью доверял ему^[51]. При обыске у Петра Молостова изъята фотография его младшего брата: он лежит в темной одежде, спереди перепоясан орарем, на запястьях поручи — это облачение диакона. Духовная дочь отца Филарета, Нина Григорьевна Самарцева, в письме к составителю^[52] назвала старца Георгия иеромонахом. При аресте 19 июня 1949 года из его подземной церкви в поселке Сынтул, кроме монашеских, схимнических и священнических облачений изъят предмет архиерейского облачения — саккос. Иеромонах Филарет был арестован 18 июня 1949 года в деревне Корякино. При аресте изъята, кроме других церковных вещей, «панагия перламутровая». На допросе он пояснил, что часть из этих вещей принадлежала его отцу: их он взял в церкви, а во время ссылки хранились у знакомых в селе Кузайкино. Другая «часть церковных предметов, изъятых у меня, принадлежала моемуру-

-212-

ководителю по антисоветской деятельности Михаилу Ершову». Спустя неделю, на допросе отец Филарет обмолвился: «После принятия пострига, по возвращении в поселок Сынтул, Молостов наградил меня наперстным крестом». Спустя два месяца следователь уточнил его прежние показания: «Какие награды Вы получали от Молостова?» –– «После принятия мною тайного монашества и возвращения в пос<елок>Сынтул, Молостов наградил меня, вернее подарил мне серебряный наперстный крест».

Как известно, только архиерей имеет право награждать наперстным крестом. У отца Филарета — богатый церковный опыт, и употребить вместо слова «подарил», если отец Геннадий только монах, слово «наградил» — маловероятно. Поэтому он сразу поправился, понимая, что сказал лишнее^[53]. На сегодня у составителя нет прямых доказательств, что Г. М. Молостов имел сан епископа, поэтому далее будем именовать его старец или монах Геннадий. Надо отметить, что взгляды старца и его помощника, иеромонаха Филарета, на Московскую патриархию не были едины. Сам старец Геннадий посещал некоторые храмы Патриархии. Отметим, что вместе с ним были осуждены и два священника официальной церкви^[54], по показаниям монаха Геннадия, они знали, что «он ведет работу против советской власти, принимали его за Божьего человека, привечали, разрешали заносить в алтарь, кормили, давали продукты, немного денег». Краткий портрет старца Геннадия можно закончить важной деталью: он не подписал ни один документ следственного дела, «мотивируя своими религиозными убеждениями». А иеромонах Филарет подтверждал на следствии: «Существующие в настоящее время церкви я считаю не благодатными и молиться в них я не ходил, а молился в тайниках».

«—Почему Вы существующие церкви считаете неблагодатными?

— Я не признаю советскую власть, которой служат существующие церкви».

Нет ясности и с церковным саном упоминавшегося выше иеромонаха Дионисия. Сначала монах Геннадий показал, что «лично я, Молостов, был пострижен в монахи 5–6 лет назад старцем Дионисием, проживавшем в г<ороде>Касимове». Спустя почти два месяца уточняет, что «фактически старец Дионисий незадолго до своей смерти, примерно в 1940 году, только благословил меня на постриг в монахи^[55], сам же он постригать полномочий не имел, т<ак> к<ак> был только иеромонахом». Хотя известно, что как раз иеромонахи и входят в число священнослужителей имеющих право монашеского пострига. А иеромонах Филарет в своих показаниях упоминает имя еще одного тайного архиерея: «Из бесед с разными участниками подполья мне известно, что, кроме архимандрита Паисия, руководство подпольем также возглавляет проживающий на нелегальном положении епископ Михаил, где он укрывается, его местонахождение мне неизвестно»^[56]. Больше об этом епископе в деле ничего не говорится.

В обвинительном заключении по делу 1949–1950 годов отмечено: «Управлением МГБ по Владимирской области вскрыто и в июне – августе 1949 года ликвидировано, возглавляемое РОЖНОВЫМ П. П., нелегалом МОЛОСТОВЫМ Г. М. и РУСАКОВЫМ Г. В. антисоветское подполье церковников, последователей ИПЦ, действовавшее на территории Владимирской, Рязанской и дру-

-214-

гих областей». 13 февраля 1950 года были осуждены 17 христиан к различным срокам заключения. Руководители: схиепископПаисий, монах Геннадий и иеромонах Филарет — к 10 годам заключения. СхиепископПаисий^[57] и монах Геннадий^[58] были направлены в Верхнеуральскую тюрьму, отец Филарет — в особый лагерь «Минеральный». Еще пять человек^[59] были приговорены к 10 годам лагерей, шесть человек^[60] — к 8 годам, трое^[61] — к 5 годам, Е. Д. Тюмину — «зачесть в наказание срок предварительного заключения».

* * *

«На цементном заводе Михаил пробыл 1 год и 2 месяца. 27 мая 1949 года был этапирован, в числе других заключенных, на 27 шахту, 27 ОЛП. Там было еще труднее. Контингент был очень тяжелый и опасный: люди били один другого, клеветали. Трудно было с кем-либо найти слово, побеседовать о Боге и о слове Господнем». «Я перенес много разных гонений незаслуженных от самих заключенных: воровали у меня пайку хлеба — ведь в лагере это жизнь. Но я даже начальству не заявлял, все сносил. Начальству на меня ложно доносили — я не оправдывался, работал, сколько мог своей силой». И в этих жесточайших условиях святитель поддерживает своих духовных чад не только молитвенно, но и в письмах (а отправлять их, минуя цензуру, ох, как не просто!).

«Пока — слава Богу за все. Вам пишу, но, может быть, промежуток будет обо мне продолжительный в

-215-

письмах. Может, даже на этом месте не будем, обратно перегонят, связь нарушится. Ну, ладно, не волнуйтесь, я, слава Богу, чувствую хорошо». 08.08.49.

«Да, многоуважаемые, я уже стал более старый, волос из меня вылезает, напереди головы стал лысый. Я Вас прошу, помяните меня, страдальца. Именины мои 6 сентября по старому <стилю>: Чудо Архистратига Михаила в Хонех». 19.08.49.

«В день Преображения Господня от Михаила Васильевича. Христос посреде нас всегда будет! Мир вам, многоуважаемая сестра Надежда и Нюрочка<Кандалина>! Миром только избавит Господь души наши и сохранит нас. Ну вот, многоуважаемая сестрица, и новая жизнь Вам, обо всем мне было известно. Если бы ты знала, сколько вы дали мне болезни, нельзя описать, обо всем знает только Господь. Я знаю, что вы от меня далеко, но сердца ваши всегда около меня, и мне <все> известно. Но не тужи, тужи об одном: только бы сохранить чувства свои в полном совершенстве. Смотри на жизнь, ибо для тебя все новое, а то какими глазами будете глядеть на меня? Вася <Демочкин> ушел в другой лагерь и Калинин тоже. Впрочем, со мной Господь Бог мой, и жив Господь, и я живу Его милостию. Узы мои немало меня не беспокоят, но страдания ваши меня обременяют и дают мне болезни. Ну, ладно, простите меня Христа ради, крепче на Господа надейтесь. Дорогая сестрица Надя и Нюрочка, мое имя помяните. Ах, как жаль, не по-моему Вы, Надя, поступили в жизни!^[62]»; «Если будете тверды, то научитесь жизни и познаете пути жизненные. Оставайтесь с Богом. Присылайте мне ответ поскорее, я будут ждать с нетерпением. Ваш брат Михаил Васильевич». 19.08.49. Другой адресат.

-216-

В то же время святитель всей душой скорбит по поводу отъезда иерея Григория (Русакова) и оставления им паствы в Татарии. В конце августа известие об аресте иеромонаха Филарета сильно взволновало владыку. В первую очередь он переживает за своих духовных чад, которые остались, на тот момент, без возможности пастырскогоокормления. Ведь до этого некоторые христиане все же ездили в Рязанскую область. Написать об этом прямо он не может, опасаясь лагерной цензуры, поэтому в своем послании употребляет иносказательную форму, где: пастырь – это матка, а паства – пчелы, Божии пчелы.

«Вы пишите, что плохо с пчелами. Ясная картина на вашей сцене — не бережно относитесь к пчелам, нечистота. Вот и матка от того и сгинула. Конечно, опытный пчеловод всегда сохранит свою пасеку, а если такой, только называется пчеловод, то ясно, может пасека погибнуть. Я вот всегда думал о пасеке и всегда, ночь не засну, думаю, как лучше сохранить ее, и чтобы меньше было трутней, и все с малых лет изучал, как больше развести пчел. Ну, ладно, пока храните и ухаживайте. Если бы мой воспитанник <Григорий> не погрузился в сон, то, конечно, лучше бы было. А он оставил пасеку^[63], сам уехал на производство. Конечно, и сам мед не будет есть, и людям нет^[64]. Ну, и пускай. Оля, скажи, где находится "Помощница"^[65]: там, куда он уехал, там и осталась? Или же у Варвары Яковлевны <Кузнецовой> находится? Узнай. Если у Варвары Яковлевны, то хорошо.А если там, где Геннадий, то просил бы вас съездить туда и взять ее к себе^[66]»;

-217-

«Помолитесь за меня Господу. Ваш б<рат>, о<тец> Михаил В.». 08.09.49.

«Современная церковь^[67] является церковью лукавнующих. Даже вы можете найти в псалмах царя Давида: "Возненавидех церковь лукавнующих и с нечестивыми не сяду"^[68]. Вот, дорогие мои, бойтесь современной церкви и духовенства, которое полностью ведет нас к упадку смертных неисправимых дел. Сию церковь иудеи перерабатывают на свой лад, дабы упразднить в своей хитрости имя Искупителя нашего Иисуса Христа и составить свой план, дабы хитростью уловить православное христианство»; «После того, как иудеи распяли Господа, все говорили: "Мы теперь в безопасности". Но вдруг Он восстал праздником. Праздник — везде зазвучал голос народа: "Воскрес! Восстал из мертвых!" Удар для иудеев был в то время очень ужасный: они поняли, что ошиблись. <Но> хитрые первосвященники и старейшины, и философы, дабы им остаться не оплеванными и униженными в своей хитрой мудрости, которая была в гнусной непокорности, собрали между собою синедрион и положили между собою клятву, дабы уловить веру во Христа и опленить христианский народ в своих составленных планах. Где подчеркнули: "Во время смещения народа через соединение во единые круги мы можем достигнуть отпадения нового поколения от Православной Церкви. Дабы незаметно было, что люди у нас в руках, мы можем постепенно изменять характер православных обычаев, а особенно, церковных догматов и преданий". Да, многоуважаемые бра-

-218-

тья и сестры во Христе, нужно сказать, что вы сего учения не все слыхали. Дорогой мой Григорий, Филарет, сестра Надя и все остальные: народ, людей не отталкивайте, кто бы они ни были». 12.09.49.

Письмо епископа Михаила дополняют обличительные слова архиепископа Андрея Уфимского в адрес сторонников митрополита Сергия (Страгородского): «Церковь есть общество чистых совестей, а где есть сознательная бессовестность и ложь — там нет Святой Церкви»^[69].

«Лишь только можете через любовь Христову, нелицемерную, достигнуть залога^[70] Господнего, которым Он призвал все народы во единое содружество. Это — Дух Животворящий, данный в мир, чтобы верующие могли познать единство в Духе, через твердую веру во Святую Троицу, через Христа Господня — единое спасение всем народам».15.12.49.

На 1 октября 1949 года в Воркутинском лагере, согласно справке^[71], находилось 36016 заключенных, из них осужденных по 58 статье — 15011, церковников^[72] — 2. Святитель должен был входить в число этих двух заключенных. Но ошибки в канцелярии лагеря могли перевести его в число осужденных за измену.

1950 год

«Вспомни друг <В. И. Жуков>, что первые бывают последними, а последние первыми. Который трудится,

-219-

трудится, но потеряет надежду и не получит за труд свой. А тот, кто возьмет работу того человека и меньше трудится, — получит награду. Вот, друг, я хоть грешный, но — Божий. Иду по пути, падаю от ужаса и страха и от тернистого пути. Ноги все изранены от камней, усталый падаю на колени. Падаю с распростертыми руками, но обратно встаю и иду. Я знаю, за что страдаю, и знаю по какому пути иду. А другие, там у Вас, дорогой друг, не знают, куда идут, и покориться не хотят. Дорогой, мне много народа не надо, а только тех, которых Господь назначил от создания мира во дни последнего благовестия. Я не боюсь обличения, ибо я — грешный. Может, я блудник, может, я предатель, может, я во всяких грехах, но я, грешный, исповедую, что вручено мне Господом, не боюсь. Я грехи свои могу даже пред народом рассказать: что их бояться и стыдиться, ведь они мои. А если совесть твоя боится народа, то каково твое чувство? Оно темно и в нем нет Бога Живаго. <Что> скажет совесть Господу? Если ты не боишься народу говорить грехи свои, то в совести твоей <живет>совершенный страх Божий, который ведет тебя к покаянию. Спрошу я Вас, что выше: молитва или покаяние? Молитва — просьба ко Господу. Покаяние есть очищение и обновление всех чувств ветхого греховного человека. Молишься, просишь, а как коснется <тебя> — лицо закрываешь, якобы стыдно. Кого стыдиться? Своей крови, смрада, который тебя заставляет делать грехи. Не стыдись своих дел: изливай их вон из сердца своего, очищай душу вторым крещением — покаянием и всегда будет с Вами Бог. Брат Василий <Жуков>, а Григорий напугался моего письма — обличений боится, а Господа не боится. А я не боюсь: меня, сколько хочешь, ругай, брани, обличай — все во славу Божию. Скажите Тоне, Марии и Фене: "В лесу много дорог, не знаешь, по какой идешь и выйдешь ли на край". Я никого не держу за собой, всем даю свободу: куда хотите — идите, вольным воля.

-220-

Может быть, я даже не скажу, что сам, но по воле милости Господней прекратятся к вам письма <от меня>, но жив буду. Это, возможно, месяцев на шесть — ваши колебания и сомнения мешают. Надя <сестра> тоже в письмах своих в 48 году стала мне писать кое-что, но ей было написано: "Надя, за то, что ты далеко лезешь, то ты от меня письма получать не будешь". Вот теперь и не получает. Бог с ними: кто хочет и как хочет, воля их. А я, грешный, во славу Божию буду продолжать то, что Господь повелел. Вот и здесь между адского искушения, среди дьяволов сени^[73] смертной, где люди теряют образ человеческий и сознание всех чувств и нравственность, совершенно теряют звание человечества, — и то мне Господь, в моем измождении, помогает восстанавливать людей. Лишь бы мне не одному прийти к воротам чертога <Спасова>. Аминь»; «Василий, стой твердо во всем. Письмо твое получил, которое послано 31 декабря <по старому стилю>. В нем ты написал все, что мне известно было раньше. А ему еще было сказано, когда он лежал на моей груди в Чистополе, что ты, Григорий, со мной не будешь, и служить со мной не будешь. Он удивился и не верил тому, что с ним получится. Вот, пускай сейчас припомнит все слова. Простите и помолитесь за меня. Ваш Б<рат>Мих<аил> Вас<ильевич> Ер<шов>». 27.01.50.

В конце своего послания владыка извещает адресата, что еще весной 1944 года в тюремной камере Господь ему открыл, что сомолитвенник покинет своего наставника и епископа. Зачем же он его рукополагал, наставлял и опекал, зная об этом? Видимо, других кандидатов на священство тогда не было. В то же время иерей Григорийхорошо потрудился на пастырском поприще не только в тяжелые послевоенные времена, в период 1945-1948 годов, но и позднее.

Хотя архипастырь Христов «вел себя здраво, его стали притеснять и клеветать <на него>разные злые люди.

-221-

В феврале месяце <1950> отобрали книги священные: Псалтирь и Часослов, три иконы и много писем. <Святитель> письма посылал через людей, но они более попадали начальству и в следственные органы».

«Я прошу вас, братия и сестры, лишнего в письмах не пишите, будьте осторожны во всем. Свечей пока не шлите — у меня есть. А просфор штук 15 пришлите^[74]. Еще сообщите: какого числа будет Пасха в 50 году и какого месяца». 1950 год. Без даты.

* * *

Здесь стоит пояснить: почему администрация лагеря старательно отслеживала переписку святителя. У владыки Михаила на родине осталась многочисленная сплоченное паства: не только старые люди, но и молодежь, которая, подрастая, сознательно шла по пути старших братьев и сестер. Отъезд иерея Григория в Рязанскую область не привел к распаду Церкви: истинные христиане, по мере своих сил и способностей, продолжали проповедовать, приводя в ИПЦ новых людей; регулярно совершать богослужения, но уже мирским чином; избегать членства в колхозах и совхозах, участия в выборах и службы в армии и так далее — то есть Истинно-Православная Церковь, под омофором епископа Михаила, продолжала активную жизнь. И это привлекало к ее членам пристальное внимание органов МГБ ТАССР, которые уже знали, что М. В. Ершов имеет сан епископа. Несомненно, требования усилить контроль за святителем в местах его заключения поступали из этих органов. Но одним вниманием госбезопасности к членам ИПЦ в Татарии дело, конечно, не ограничивалось. Составителю известны имена духовных чад владыки Михаила и его ставленника, иерея Григория, — 51 человека, осужденных в период с 1946 по 1952 годы, в показаниях и об-

-222-

винительных заключениях которых прямо отмечена связь либо с обоими священнослужителями, либо с последним, иереем Григорием^[75].

* * *

«С великим трудом Михаил прожил на 27 шахте 1 год и 2 месяца. И вот в 1950 году, в июле месяце, был назначен на этап — на Колыму, <за> то, что учил народ слову Божию и добрым делам, и за письма, которые посылал в Россию, а их начальство перехватывало с почты. 31 июля посадили в вагоны и по узкоколейной дороге повезли на пересылку в Воркуту, ехать 30 километров. Только лишь закрыли <вагон>, заключенные стали бить один другого и снимать <хорошую> одежду. В то время бандиты-уголовники вели между собой брань^[76] и затягивали и простых людей. На пересылке раздели догола, обыскали: забрали чемодан с церковными вещами. Ох, как было опасно и страшно! Бандиты давят друг друга, бьют, а у простых мужиков^[77] отнимают одежду до белья. <Владыка> полностью положился на Господа, зная, что очень трудно будет. И Господь, и милость, и истина <Его> хранили везде и во всякое время. 3 августа наш барак вывели во двор, обыскали, забрали у Михаила все остальные священные вещи и сложили в чемодан. <Потом>вызвали к начальству и спросили: "В каком вагоне ты поедешь?" Михаил ответил: "А какая для вас разница: заключенный от заключенного? Для вас все одинаковы, а для меня везде есть Бог. Если вы направляете меня на дальний этап — знаете, какой контингент. Спрашиваете, чтобы я дал вам определение какого-нибудь заключенного. Нет, этого не

-223-

будет! Для меня все равны", — и с этими словами закончил разговор с начальством.

3 августа, в ночь, заключенные были погружены в вагоны, а 4 августа в 10 часов поезд отошел по направлению Печора –– Котлас. В вагоне было 74 человека: люди в большинстве плохие. Человек 25 — бандиты, воры, убийцы, потерявшие всякое сознание, обижали простых мужиков: отнимали одежду, забирали паек. Сахар совсем не давали, супу мало попадало. А деньги, если и были, — то отобрали. Воду и то давали по выдаче, а сами стирали, мылись. Вот так делали. В дороге Михаил получал 200 или же 170 г<рамм> сухарей. И, благодаря Господу, здоровье не упало, но чувствовал себя хорошо, привык жить в постничестве. Проехали Киров, Пермь, Свердловск, Сибирь. 2 сентября состав с заключенными людьми прибыл в бухту Ванино, возле Татарского пролива. Приехали ночью, а утром выгрузили из вагонов и поставили в строй. Начальник эшелона, майор, вызвал Михаила и сказал: "Вот твой чемодан, возьми. Я сам хранил его. А остальные вещи принесу тебе на пересылку". В два часа дня были на пересылке, <где> нас посадили в БУР^[78]. Здесь бандиты отобрали всякую одежду — едва тело осталось прикрыто у людей; паек отнимают; клевещут; у кого срок маленький — убивают, а его фамилию <себе> берут и начинают жить под его фамилией. О, Боже сохрани!

Михаил напрягал все свои силы, говорил слова Божии к народу. Многие подходили и слушали. В тесных обстоятельствах, но все же писал молитвы, научая людей; делал кресты и надевал на заключенных. Месяц и 10 дней пробыл в таких ужасно тяжелых условиях в пятнадцатом бараке. А потом переведен в зону^[79] номер два. Жить стало свободнее, хотя православных было ма-

-224-

ло — большинство сектанты. Один из православных христиан — Горбунов Марк^[80], очень добрый человек, — принял Михаила и помогал во всем». Кроме него помощь святителю оказывал «Николай Самохин и другие. <В этой зоне> нашлись двое: один священник, а один иеромонах. Они взяли Михаила в свой барак». Прискорбно, но вскоре выяснилось, что духовные лица находятся не в единомыслии с владыкой, потому что «играли в агитбригаде, пели разные песни и плясали. <Святитель>обличал их, но они не хотели слушать».

Вместе с тем, архипастырь Христов продолжал «каждый день беседовать с народом, <хотя> находилось много искусителей разного течения и вер — каких только нет. <Да и> на пересылке было очень опасно: заключенные воевали^[81] одни против других. Бандитский элемент нападал по ночам: подкапывали под зону и забегали, и били людей. Каждая зона охраняла свои бараки, <хотя архипастырь Христов> сказал народу и начальству: "Пока я, грешный, здесь — ничто не совершится". Набрал 12 человек и распределил их по 2 человека, чтобы они ходили вокруг зоны, и дал им молитвы, какие читать, а сам каждый день 2 раза обходил зону с молитвой и на все четыре стороны благословлял зону. Просил Господа о милости, и все было тихо, никто не мог в зону ворваться.

30 октября всю вторую зону выгнали на площадь, прозванную "Куликово поле". Там уже были столы и <на них лежали личные> дела. Вызывали по делу: обыск и посадка на пароход. К Михаилу подошел полковник и сказал конвою: "Оставьте его, не обыскивайте", — а самого <Михаила> спросил: "Что у тебя в чемодане?" — "Церковные вещи". <Тогда> полковник увел Михаила к офицеру, который принимал личные

-225-

вещи. Сдав их, <святитель> взял квитанцию. Только оставил <при> себе котелок, ложку, кружку и расческу. В 8 часов <весь этап> был погружен в трюм парохода. 1 ноября 1950 года, утром, пароход отошел от берега».

Святитель кратко описал посадку на судно. Чуть полнее об этом рассказал его духовный сын Иван Филиппович Вакин, прошедший этот морской этап несколькими годами позже: «Конвой с собаками повели весь лагерь строем по пять человек. Подвели нас к порту. Пришвартован к берегу корабль, написано "Уэлен", как сейчас помню, товаро-пассажирский. Трап от берега на самый верх, метров 12 <от земли>. Зачитывают: фамилия, имя, отчество. И мы гуськом лезем, ползем наверх по трапу, два троса натянуто справа и слева. А там спускаемся в трюм, он высокий, и размещаемся. Двухъярусные койки металлические с металлической сеткой, чтобы при качке не вывалиться. Но когда волны большие, ходить небезопасно: можно голову разбить».

«Я помню тот Ванинский порт,

И вид парохода угрюмый,

По трапу нас гнали на борт

В холодные, грязные трюмы.

От качки страдали зэка,

Ревела стихия морская;

Лежал впереди Магадан,

Столица Колымского края»^[82].

«<Наш> трюм был набит — 900 человек. Сутки проехали — ничего. На вторые началась качка и продолжалась четверо суток. Михаил не вставал с постели, лежал. Почти 80 процентов народа лежали полумертвые. Кто мог ходить — выносили Михаила на палубу и оставляли его там, чтобы обдул ветер. На пятые сутки дали кислоты — стало немного легче, и под вечер вкусил хлеба с сахаром. На шестые сутки стал ходить. Утром 6 ноября пароход был в бухте Нагаева. В четыре часа вечера за-

-226-

ключенные были выгружены из трюма на берег и пешим строем отправлены в город Магадан. Привели в санпропускник^[83] — помыли в бане и направили на транзитную пересылку Магадана, куда прибыли уже в четыре часа ночи 7 ноября. Поместили заключенных в холодных бараках третьей зоны, набили в барак 1200 человек — как червей^[84]. Пробыли в такой тесноте: шум и всякие подлости, — до 13 ноября.

Каторжанская зона № 1 была отдельно. 13 ноября вызвали на склад транзитки и возвратили вещи и чемодан. <В тот же день владыка> познакомился с одним христианином — Родионовым Иваном. А вечером заключенных, кто имел каторгу, увели в другую зону, где было 400 человек. Хотя закрывали бараки, но, однако же, другой раз выпускали. Михаил ходил к знакомому — Родионову, вещи у него хранились. Он <работал> сторожем на базе». Благодаря Ивану Родионову, Господь дал возможность владыке лично познакомиться со своим благодетелем, которого знал заочно: «Обозов Павел Николаевич^[85]. Сам — <из>Горьковской области. Павел посылал посылки на Воркуту^[86], а меня в лицо никогда не видел. Как-то Иван стал рассказывать про Михаила, аПавел сказал: "Что-то знакомая фамилия". <Позднее>

-227-

он пришел <к Ивану> и стал дожидаться. Когда я пришел, он поздоровался и спросил: "А как Ваша фамилия? Где Вы были в лагере? Откуда родом? Есть <у Вас> сестра Надежда?" Михаил ответил и улыбнулся. Павел вскрикнул: "Это Вы! Вы — Михаил?!" И с великой радостью прижался к руке Михаила, которую потом взял и прижал к своему сердцу. Так мы с Павлом Обозовым встретились на пересылке в Магадане. С ним были: друг, белорус, Григорий Константинович Рутковский и другие христиане; мы вместе беседовали».

Сам Григорий Рутковский позднее писал: «Я хочу вам описать, как я встретил Михаила Васильевича в городе Магадане на пересылочной столовой, где находилось завсегда много людей. В столовой я всегда долго бываю — присматриваюсь на сорт людей. Утром позавтракал. Вдруг вижу: за столом сидит неизвестный человек. Я посмотрел издали, потом подошел ближе и внимательно устремил свой взор на него. Только думал одно: счастлив я был бы, чтобы с одной кружки попить чаю <с ним>. А он поднял голову на мой взор и <исполнил> мою мечту: оставил полкружки чаю и заставил меня выпить. Когда я сел пить чай, то у меня полились из глаз слезы горячие — точно резали мое лицо своей жарой. А сердце в моей груди — точно жар горит. И от большой радости я открыл свои уста: я хотел, от радости, пояснить — за кого я его почитаю. А он успел меня хлопнуть по плечу и сказал: "Молчи, еще не время тебе говорить. Придет время — тогда будешь говорить"»^[87].

«Павел с Григорием мне много помогли,<но> я был мало с ними — 25 ноября назначен на этап. В тот вечер, когда происходила посадка на машины, в зоне произошла большая неурядица — драка и вышла настоящая забастовка. Были вызваны на усмирение солдаты, посадка задержалась и началась только после двух часов ночи — в

-228-

пять часов только двинулись. Хотя машины крытые^[88] и печки в них, но продувает: холодно на Колыме. Да еще 23 человека в машине — теснота, Боже упаси. Ехали трое суток — <около>700 километров. 28 ноября были в Сусумане на пересылке. Каторжан всего 100 человек».

1951 год

Здесь «пробыли три месяца, а потом администрация выбрала <для нас> самый дальний прииск "Отпорный", где добывали костерит^[89], — 285 километров от Сусумана. Первого марта ушла первая машина, а третьего марта был направлен Михаил». В этот же день прибыл на место: «прииск "Отпорный" — новый^[90]. Все только нужно строить». Святитель не успел еще освоиться, а его уже «5 марта посадили в изолятор при морозе 45 градусов. В стены и окна^[91] дул снег. Просидел 12 часов, поздно вечером выпустили. Отогрелся. Понемногу стал работать. <В лагере –> 500 человек каторжан. Бандитский элемент и другие развращенные люди, которые прошли войну, стали между собой производить разделения, споры и драки. Их междоусобица угрожала всему лагерному населению. Некоторые бандиты хотели распустить^[92] лагерь, об этом узнал Михаил. Начальству нельзя сказать, да <он> и не скажет. Пошел к тем людям и стал уговаривать: "Что вы делаете? Вы погубите народ невинный". Бандиты, видя что их дело уже открыто, стали клеветать на Михаила — все, что даже и зверь не сделает. А начальство никаких мер не принимало. <Владыка>

-229-

много перенес на прииске "Отпорный" — описать нельзя». Здесь у него был только один друг — Григорий Константинович Рутковский. Когда святитель «уезжал из Магадана, то сказал Павлу Обозову и Григорию Рутковскому: "Павел в лагере со мной не увидится, а Григорий приедет ко мне". И вот в 1951 году, к Пасхе <16/29 апреля>, Григорий приехал^[93]».

Между тем междоусобица в лагере не утихала, и архипастырь Христов «стал просить Господа о спасении народа, чтобы Господь сделал тихую жизнь. По повелению милости Господней, хотя и трудно было, стал читать псалмы, для того чтобы укротить злобных людей и клеветников. А потом стал читать псалом царя Давида, который определяет виновность и невиновность человека. <На молитвах>просил: "Господи, если никто не хочет обращать внимание, то виновных, непокорных выведи и удали из среды нашей, кто бы он ни был: начальник, заключенный — все равно". И во образ спасения, по милости Господней, на шелковом полотне написал Образ Нерукотворный Спасителя — Господа нашего Иисуса Христа. Это было в последних числах июня месяца 1951 года». После этого владыка стал говорить всем, что начальство прииска заберут, на их месте будет другое, а мы здесь«будем самое большее около года». И Господь сохранил, по просьбе Михаила, народ. Образ, в знак спасения, у него хранится. А злые люди, непокорные, сбежали в тайгу и сами друг друга стали уничтожать, а за ними погоня и взяла их. Стало тихо. <Но> оставшиеся злые люди много клеветали на Михаила, и было очень трудно».

«Сообщите мне какого числа и какого месяца будет Пасха в 52 году. Хотя я по светилам высчитывать могу, но Бог его ведает, кабы не ошибиться. Вот прошу вас,

-230-

пожалуйста, пришлите, не оставьте»; «Ваш отец, иеромонах Ершов Мих<аил> Вас<ильевич>»^[94]. 14.08.51.

20 декабря 1951 года начальнику ОЛП-12 стало известно, что заключенный М. В. Ершов «в течение нескольких дней не является на работу, сапожную мастерскую, для ремонта обуви», за что последовало наказание: «водворить в ИЗО<лятор> сроком на пять суток без вывода на работу». Подписывать постановление владыка отказался, и в 16 часов был заключен в штрафной изолятор, освобожден 25 декабря в 16 часов.

1952 год

Богоявление Господне архипастырь вновь встретил в изоляторе. 18 января начальник лагеря постановил: «За систематический отказ от работы з/к КТР Ершова М. В. водворить в ИЗО сроком на 10 (десять) суток без вывода на работу». От подписи постановления владыка отказался и был заключен в 22 часа; освобожден 19 января в 17 часов. 26 февраля начальник ОЛП подписывает новое постановление и «за систематический отказ от работы» вновь заключает епископа в изолятор в 14 часов сроком на 10 суток без вывода на работу. Страдалец Христов был освобожден 5 марта в 10 часов утра. «В 1952 году, в феврале месяце, объявили, что уедем с прииска в другое место. Все говорят: "Что сказал Михаил, так и делается". 25 марта у нас на ОЛП произошло несчастие. Лагерь стоял под высокой сопкой, снег оторвался и пошел с горы, завалил бараки, а столовую разбил до основания и шесть человек завалило. Целый день работали 400 человек, отрывая людей: пять были живы, а один мертвый». По откровению Божию, архипастырь Христов «9 апреля стал вырезать из дерева и в три дня все сделал:

-231-

Гроб Господень, на Гробе гора Голгофа и распятие Иисуса Христа. Стоят: Божия Матерь, Иоанн Богослов, ученик Господень. В гробнице — плащаница под стеклом, а на гробе стоят Воскресший Христос и два ангела. Все это можно поставить на одну ладонь. А в Вербное Воскресение Михаил освятил Страсти Господни^[95].

14 апреля пришли 25 машин, погрузили всех заключенных и увезли в Северное управление^[96] – прииск "Верхний Ат-Урях". 15 апреля, во вторник вечером, были на прииске, и нам стали делать приемку на ОЛП № 3». У архипастыря Христова были с собой церковные вещи: «дарохранительница^[97], чаша, тарелочка, звездица, ложечка, копье, епитрахиль, поручи, пояс, крест — еще на Воркуте сделаны; книги; Страсти Господни и Образ Нерукотворный Спасителя, и Давид на троне^[98] — тоже написан; все <было> в чемодане. Михаил от дня ареста в 1943 году неотступно, каждый праздник и воскресение, исполнял: заутреню и обедню^[99], канон Божией Матери и акафисты Спасителю и Божией Матери. Везде: на Воркуте, в дороге, в вагоне, на пересылке, на лагерных пунктах. <При приемке> отобрали все духовные принадлежности церковные, смеялись и издевались, <а затем>отправили на 2 лагерный пункт, называемый "Питачек", и там издевались. В это время шла Страстная седмица, а негде было спать, не то что совершать какую-либо молитву — прискорбно было». Святителю продолжал помогать Григорий Рутковский, «он уже с ним второй год, хороший человек.

-232-

В пятницу перед Пасхой <5/18 апреля> Михаил был злобно оклеветан и направлен в штрафной режимный лагпункт». Здесь издевательства над владыкой усилились: «два дня мог быть в бараке, а пять — в изоляторе. Держали в тесной и темной камере (окна нет) длиной 1 метр70 сантиметров, а шириной 70 сантиметров. Ни нар, ни койки нет. Стоит кадка, в которую оправляются. <Еда>: хлеб и вода^[100]. <Но> Михаил привык к посту. И так все лето пробыл в этом лагпункте в тесных обстоятельствах. Особенно издевались: старший надзиратель МВД Сливин Николай, опер^[101]Сафутдинов^[102] и надзиратель Могильный. <Бывало> били, выводя во двор перед народом. Но Михаил защищал правду Христову в полной истине и Мать — Святую Церковь Православную, не боялся ничего. Начальство подговаривало бандитов, чтобы убить Михаила, но Господь не дозволил им это сделать». В день отдания праздника Пасхи, 28 мая, заключенный М. В. Ершов «отказался от работы, чем грубо нарушил лаг<ерный> режим», за что был приговорен: «Водворить в карцер сроком на 5 (пять) суток». Святитель отказался подписать постановление, в изолятор был заключен в тот же день в 10 часов; освобожден 2 июня в 10 часов.

На следующий день, 3 июня, святителя «направили, как больного, на 3 лагпункт». Вбольницу его не положили, но Михаил «выхлопотал свой церковный чемодан и взял его. <Здесь вновь>увиделся со своим другом Григорием Константиновичем <Рутковским>, побеседовал с ним. <Пророчески ему>сказал: "Дорогой друг. Я скоро от тебя уеду, а потом приеду. Скоро должны людей отпускать". В больнице был один духовный человек

-233-

званием епископ. Михаил познакомился с ним. Но <узнал> — тот работал и в праздники. Начальство говорило: "Епископ работает во всякое время, <а ты — нет>", и гнали Михаила». В этом лагере больной владыка находился недолго: уже «10 июня взяли обратно на тот же лагпункт "Питачек". Когда пришел на второй лагпункт — чемодан с <церковными> вещами забрали, и стали еще хуже и крепче притеснять по приказу начальника ОЛП и начальника спецчасти». 13 июня в поселке Верхний Ат-Урях, кроме дактилоскопии, был составлен и словесный портрет владыки:

«Рост — средний.

Фигура — полная.

Плечи — немного опущены.

Шея — средняя.

Волосы — темно-русые.

Глаза — серые.

Лицо — прямоугольное.

Лоб — средний.

Брови — прямые.

Нос — прямой, толстый.

Рот — средний.

Губы — средние.

Подбородок — с ямкой.

Уши — средние».

17 июня 1952 года начальник лагпункта № 2 (ОЛП № 3) «постановил: з/к Ершова за отказ от работы и неподчинение <надзорному составу> водворить в ИЗО на 5 суток». Святитель это постановление не подписал и был заключен в изолятор, где находился с 20 часов 17 июня до 20 часов 22 июня. Через несколько дней — вновь изолятор, теперь уже «за неподчинение и невыполнение распоряжения дежурного надзирателя». В нем он провел с 26 июня до 29 июня (время: с 15-30 до 15-30). «В день первого Спаса Маккавея <1/14 августа>таскали за волосы и били по шее. Так Михаил переносил неска-

-234-

занные муки, поношения и гонения. 10 сентября назначен был этап на другой прииск.

<Святитель> уже вещи собрал. Пришел староста зоны^[103] и хотел снять с Михаила носки шерстяные. Михаил сказал: "Что Вы делаете?" Староста ушел. А через два часа в четыре часа приходят в барак надзиратели и староста зоны. Взяли Михаила, вывели за зону и начали издеваться: таскали за волосы, за ноги, наваливали столбы. Вместе с ними и заключенные принимали участие в издевательствах»^[104]. «После истязания бросили в изолятор — в тесную темную холодную камеру. Поздним вечером <вывели>, отдали вещи. Целую ночь Михаил в столовой, где был собран народ на этап, в углу молился Богу. А рано утром одиннадцатого сентября вывели строем заключенных и повели <за>10 километров на прииск "Горький".

<Здесь> вещи церковные не отобрали. Михаил молился, благодарил Господа, совершал Литургию и молебные пения. Но через несколько дней и здесь начались гонения». В этих тяжелейших условиях архипастырь Христов в молитвах и письмах продолжает поддерживать паству, не забывая и своего ставленника, которому простил самовольный отъезд летом 1948 года. Так 2 ноября он писал: «Ольга Максимовна <Исаенкова>, шлю я Вам свою карточку: лично с меня рисовал художник^[105], так как есть копия. Прошу Вас, дайте адрес Григория и мой ему»^[106]. Издевательства над больным владыкой продолжались, а «некоторые заключенные делали выгоду для себя: клеветали на Михаила».

-235-

1953 год

«В Рождество и Крещение совершил службу. А 21 января Михаил и еще много других слабых людей были направлены на прииск "Верхний Ат-Урях", на 1 лагпункт. А начальство там очень плохое, ненавистное». Но Господь послал святителю защитника — врача, «который работал заведующим <медицинским>пунктом, слышал о Михаиле раньше». Уже через два часа после прибытия этапа «он пришел и принес ему кушать. С тех пор Михаил стал наставлять врача Петра <Кислова>. Начальство запрещало, но врач беседовал с Михаилом и помогал. Но врагу не нужна мирная жизнь, нашлись злые люди, восстало на Михаила начальство, и погнали его еще хуже, чем раньше: клеветали, сажали в холодный тесный изолятор».

* * *

Небольшое отступление, для объяснения нижеприводимого эпизода из лагерной жизни епископа Михаила. В советском законодательстве за убийство заключенного, если его совершил такой же осужденный, последний не подлежал уголовной ответственности. Но после окончания войны советские концлагеря заполнились бывшими фронтовиками, среди них и бывшие воры, а также участниками национально-освободительного движения Украины и Прибалтики, которые стали убивать стукачей. Число осведомителей-заключенных в лагерях стало резко сокращаться. В этой связи 13 января 1953 года был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР "О мерах по усилению борьбы с особо злостными проявлениями бандитизма среди заключенных в исправительно-трудовых лагерях". Дела об особо злостных бандитских нападениях, сопровождающихся убийством, подлежали рассмотрению в военных трибуналах войск МГБ СССР и специальных судах. К виновным в этих преступлениях допускалось применение смертной

-236-

казни^[107]. На основе этого Указа в МВД СССР был издан приказ № 0041 от 23 января 1953 года и как приложение к нему — расписка, в которой каждый осужденный должен был расписаться за то, что ему объявлен Указ от 13 января 1953 года; она приобщалась к личному делу заключенного.

* * *

«14 февраля 1953 года, в субботу, брали подпись от заключенных, чтобы не убивать друг друга. Приехало все начальство, вызвали Михаила в КВЧ. Говорят: "Распишись". — "Я нигде не расписываюсь. А вы прежде себя приведите в порядок, чтобы не издеваться над заключенными людьми и не бить их". Надзиратели схватили Михаила и повели в штаб. А там сидели все офицеры и стали издеваться. Опер Пчелкин и начальник спецчасти Ивин и другие, всех их человек 12, как жадные тигры схватили Михаила, сковали руки, как бандиту, остригли волосы и бороду, порезали голову. Руки так наручниками перетянули, что нет терпения. Но Михаил — как камень, <был тверд>, говорил с ними здраво и самостоятельно. Сказал: "Вас скоро будут судить". <На это> опер Пчелкин и начальник спецчасти Ивин объявили надзирателям: "Делайте с ним что хотите"». В личное дело подшита эта расписка от 14 февраля: «От подписи отказался. Силою отпечатан большой палец правой руки». На бланке — два отпечатка пальцев. «И с того дня стали гнать и притеснять всякими уловками и всякими репрессиями. Когда сняли наручники, пальцы, как деревянные, не могли ничего делать, как мертвое тело. Михаил думал, что руки так и останутся. До трех месяцев руки не действовали». 17 февраля святитель был освобожден от работы по болезни. «Приходит над-

-237-

зиратель Фокин и стал всячески обзывать, <потом> забрал и посадил больного в холодный изолятор, 20 градусов мороза. Просидев пять суток — совсем заболел». В личном деле заключенного хранится постановление: «З/к Ершов М. В. сего числа отказался от выхода на работу, не имея на то никаких оснований», — за что был наказан: «За совершенный проступок водворить в ИЗОсроком на 5 суток». Отправлен в изолятор 17 февраля в 20 часов; освобожден 22 февраля в 20 часов. Переписка святителя Михаила и его наставления духовным чадам продолжались.

«Теперь мы имеем переписку со своей сестрой Надей. Нюра <Кандалина> от меня всего 60 км^[108], но увидеться нельзя, а Надя всего 160 км^[109]»; «Маша и Паша, помолитесь за меня Господу, и все также помолитесь за меня. Следующее наставление: можете заутреню петь и читать, только без возгласов. Ектенью не провозглашайте — нельзя. Часы читайте — можно. И изобразительные читайте, а что не положено — не надо, нельзя. Обедню — только пропойте антифоны и "Верую", и молитвы, которые можно, а что не подобает — не делайте, ибо может получиться неугодно <Господу>. Молитесь, читайте акафисты, каноны и Псалтирь»; «Ведь вы знаете и уже теперь видно, как наши отцы духовные, священники^[110], стали между собой сеять зло, вот и получили теперь возмездия. Они оставили Мать Святую Церковь и создали вместе со лжецами себе новое <собрание>, неугодное для Господа. Они опровергли тайны Святой Православной

-238-

Церкви, завет Господа нашего Иисуса Христа оставили, но Господь им воздает по делам их»^[111]. 27.02.53.

«Надзиратели издевались над Михаилом, клеветали, приходили в барак и поносили. Держали в жестоких условиях и в репрессиях. Подговаривали бандитов убить его, но <те> не согласились. 28 марта вечером <архипастырь Христов> вышел больной из амбулатории. Его встретили надзиратели и начальство — все пьяные. Затащили в надзирательскую, на вахту, и стали издеваться: посадили на стул, дергали за волосы, крутили голову, <лишь> насмеявшись, отпустили. Михаил расстроился, стал болеть хуже, но продолжал совершать повеление Господне — жребий благовествования и <от этого> не отступал. В апреле месяце 1953 года уехал врач Петр Ильич Кислов — был назначен главным врачом на центральный ОЛП. 26 мая, на третий день Троицы, повели^[112] крепкое гонение на Михаила: он <сильно> заболел и <был> отправлен в больницу. Врач Петр принял его и положил в палату номер два. А вечером пришел епископ из Почаевской лавры, <он> работал фельдшером в больнице. Доктор Петр позвал Михаила и в кабинете втроем беседовали до двенадцати часов. От того времени, каждый вечер, доктор, епископ Вениамин^[113] и Михаил беседовали вместе о слове Божьем. Врач, как серьезный мужчина и человек очень хороший, уважал Михаила и делал для него лучшее, что мог».

В то же время архипастырь Христов не сидел, сложа руки: «очень много беседовал с больными, хотя и сам был больным, всем говорил слово Божие, возбуждая в

-239-

сердцах искру веры, наставлял их, непрестанно молился. И некоторые больные поняли: что-то есть в Михаиле. Просили, чтобы он подошел и взял <их> за голову рукою – больные ощущали облегчение, а некоторые вскоре выздоравливали». «Я много, много делал так: видишь, человек страдает <от> болезней, ему ничего не скажешь, подойдешь, коснешься его и все — он после поправится. Люди замечали и таких много, много». «В больнице лежал старичок с неизлечимым недугом, страдая головной болью. Он узнал о Михаиле, стал просить: "Подойди и ко мне". Когда <святитель> взял его за голову — боль оставила. <Однажды> ночью человека ударил паралич, <высокое> давление крови, он потерял сознание. Врач оказал помощь, больного положили в палату Михаила. Он был очень слаб, беспокоен, потеряв надежду на жизнь. Звали <его> Лаврентий Павлович. Увидев, что больной томится и <ему> не в мочь, Михаил подошел к больному, взял за голову рукой, приложив силы милости Господней и свои силы — боль прекратилась. С тех пор больной стал звать Михаила к себе, чтобы получить облегчение. Однажды Лаврентий Павлович сказал народу: "Этот человек — для нас, он — особенный". Но Михаил запретил больному разговаривать — чтобы <только> читал молитвы. Тот послушался. «Один больной лечился 2 года, но уже весь изнемог — головная боль. Я пришел к нему и сказал: "Будь кроткий, меньше языком говори. Помни Господа и будешь здоров", — взял его за голову, и через минуту человек пошел на ноги». «<Лаврентий как-то> спросил <святителя>: "Увижу ли я детей?" "Увидишь". Но лечащий врач не имел надежды, что Лаврентий будет жить. Когда больному стало легче, врач удивился. Скоро Лаврентий был выписан из больницы и <стал> молиться Господу, почти каждый день приходил к Михаилу».

«А один совсем уже <был> готов к смерти: и кровь спускали, перерезали вену. Врач мне сказал: "Он жить не будет". Я тогда поглядел на врача, потом пошел к тому

-240-

человеку больному, взял его за голову и за грудь и сказал ему: "Павел, у тебя дети дома есть, да ведь ты сам грамотный. Лишь теперь остепенись немного, хоть одну молитву в день прочитай". Поднял его за руку, посадил, и он сказал: "Господи, я буду Тебя помнить". Я положил на его голову руку, и ему стало легче. И от того дня стал Павел поправляться и вышел из больницы, освободился и уехал к своим детям. Много я, грешный, именем и милостью Господней делал людям добро и ничего не жалел для людей; а для меня все только узы да узы. За что?».

Находясь в больнице, архипастырь Христов неожиданно сильно «заболел в один час, и его стала даже оставлять память. Собрались три врача, <но>не находят <причину> болезни. Михаил сказал им: "Болезнь во мне не найдете. Ибо не я болею, а там, в Москве, между собой <власть делят>". Пролежав 4 дня в тяжелом состоянии, сказал: "В Москве воюют между собой, а Михаил болеет. Скоро новости большие будут". После этого услышал народ, что в Москве много начальства посадили. <Владыка еще> раньше, за несколько лет, говорил, что будет с народом, и <сейчас> говорил, что людей будут отпускать на волю. Но народ: иной слушал, иной смеялся, иной говорил, что он обманывает; <иной> верил, даже некоторые <из> начальства; <хотя> большая часть <последних> злилась и ненавидела Михаила, <ведь> он говорил, что их разгонят по домам.<За это> вновь повели гонение». А через несколько лет Василий Жуков на суде отметит прозорливость архипастыря: «В 1952 году я находился в заключении, получил от Ершова письмо, который писал: "Сатана когти разжал", — и нас вскоре большинство освободили; а также ослаб режим. Этим его пророчества сбылись»^[114].

-241-

Святитель уже четвертый месяц находился в лагерной больнице. Здоровье его было сильно подорвано: с 1934 года, за исключением девяти месяцев нелегального пребывания на свободе, был в постоянном напряжении — тюрьмы, лагеря, карцеры, побои, издевательства, голод. К тому же «врач Кислов справедливо подошел, заступился. Говорил с начальником санчасти: "Его нужно актировать, он больной"». И страдальца Христова направили на врачебно-трудовую комиссию Северного лагеря Дальстроя, которая состоялась 12 сентября 1953 года, здесь же, в поселке Верхний Ат-Урях. При медицинском освидетельствовании владыки отмечено:

«Субъективные жалобы освидетельствуемого: на сильные головные боли, сжимающие боли в области сердца и чувство онемения в левой руке.

Анамнез. Перенес брюшной и сыпной тиф, малярию, часто простудные болезни, а последние два года начал чувствовать боли в области сердца. Год тому назад начали беспокоить частые головные боли.

Объективные данные. Среднего роста, крепкого телосложения»; «Кровяное давление 200/130. Аппарат дыхания без существенных патологических изменений»; «Где находится в данное время больной. В больнице л<агерного> о<тделения> № 3 (три месяца по поводу лечения гипертонической болезни)».

Медицинская комиссия пришла к «Заключению», что Михаил Васильевич Ершов «является инвалидом» и «к труду не способен»^[115].Несмотря на заключение врачебной комиссии, люди из администрации лагеря, «пылая зло-

-242-

бой, приходили в больницу и хотели произвести над Михаилом издевательство. Но начальник лазарета запретил. Тогда <опер>уполномоченный Пчелкин вызвал доктора Петра и пригрозил ему: "Я тебя загоню за Михаила", — и велел выписать его. 27 октября по приказу начальства <святителя> выписали^[116], хотя <тот>и был больной. Доктор Петр ничего не мог сделать, <но все же> оставил его на ОЛП под наблюдением больницы. <Здесь епископ> молился Богу, беседовал с народом, наставлял добрым делам. И обратно встретился с больным, с которым лежал в больнице. Тот уже ходил и благодарил Михаила. Человек ученый, он стал верующим, молился Богу, не смотрел на народ, который смеялся» над святителем. Ведь среди заключенного народа находились такие люди, которые «клеветали и продавали.

24 ноября начальник режима и надзиратели пришли вечером и взяли Михаила на вахту. Туда пришло все начальство — 10 человек, лейтенанты и капитаны, стали всячески издеваться: дергали за волосы и бороду, <потом насильно> постригли. Смеялись и угрожали Михаилу. Пошли в барак и забрали все вещи церковные. А 30 ноября отдали ему все вещи, которые забрали; а самого бросили в машину и увезли в поселок Хатыннах^[117], прииск имени Водопьянова^[118], чтобы содержать на режимном положении в изоляторе; 20 километров нужно было ехать». Когда привезли в зону, владыка встретил своего друга — Григория Константиновича Рутковского, которому удалось передать «церковные вещи (Григорий работал в жестяной мастерской и <там>спрятал), а сам пошел в столовую на обыск. Охрана забрала Священную

-243-

историю^[119], а самого послали жить в барак инвалидов; <правда, сначала> хотели содержать в строгом изоляторе, но нельзя: Михаил

был больной.

Новое место, новая жизнь, новое начальство: но со старой злобой начали истязать еще хуже. Капитан Ямашев — начальник режима, начальник КВЧ, начальник колонии и <опер>уполномоченный — все они с жадностью и <садистским> удовлетворением испытывали Михаила, придумывая новые пытки». В этом лагере у владыки было два человека, с которыми он разделял свои сердечные чувства: Рутковский Григорий и Войтенко — они помогали. Им святитель уже тогда говорил, «что в 54 году начнут освобождать 58 статью». Между тем гонения на архипастыря Христова усилились: «преследовали даже тех, кто с ним поздоровался; запрещали и друзьям Григорию и Войтенко ходить к Михаилу, но они не отступали от него. "Все равно победа наша во Христе будет"», — ободрял их владыка.

31 декабря «пришло начальство в барак, и начальник режима капитан Ямашев отобрал у Михаила иконку чудотворца Николая, крестик, образ Нерукотворного Спаса на полотне и канон Божией Матери. Отвели на вахту, там поиздевались и отпустили, но все отобранное не отдали».

1954 год

«На Крещение, накануне вечером, в четыре часа <епископ>исполнил вечерню у себя в бараке, в уголку. Приходят надзиратели – забрали на вахту. А там — взвод^[120] солдат и капитан Ямашев — пьяный. <Он> бросился на Михаила и стал его истязать и мучить, всячески хулить. Потом сковали руки <страдальцу Христову> и стали стричь. Порезали лицо и голову — кругом

-244-

кровь течет. И решили своим сборищем посадить в строгий холодный изолятор. Но врач, женщина, разрешения не дала, сказала: "Он больной". И отпустили в барак». В личном деле заключенного хранится подписанное начальником лагпункта № 4 постановление от 18 января, о водворении святителя в изолятор на 5 суток за то, что «систематически нарушал лагерный режим: категорически отказывался от стрижки и бритья». Пребывая во всяком унижении, архипастырь Христов проводил жизнь в непрестанной молитве и посте, продолжая говорить людям слово Господне. Но администрация лагеря не унималась: «заставляла некоторых заключенных распространять клевету на Михаила; подговаривали бандитов, чтобы убить его, некоторые из них даже приходили и рассказывали <владыке> обо всем, что хочет сделать начальство. <Сейчас> все описать нельзя, что происходило, может быть, в будущем опишем.

5 февраля приехала медицинская комиссия, чтобы комиссовать^[121]<заключенных>. Начальство приказало врачам раскомиссовать Михаила. Так врачи и сделали. <После этого> стали еще больше гнать». Но милость Господня не оставляет. «Один сапожник сходил к начальнику и просил, чтобы я помогал ему в сапожной. Начальник велел взять». Согласно карточке по зачетам рабочих дней, святитель в лагере п/я АВ № 261/182, находясь на лагпункте № 4, в июле и августе 1954 года отработал сапожником по 27 дней, процент выполнения — 161 и 123, всего зачетов 54 дня. Номера статей, по которым осужден епископ Михаил, в этой карточке значатся: 58-1а и 59-11. А статья 58-1а — измена Родине. Эта ошибка и далее будет повторяться в лагерных документах святителя, что намного усложнит его жизнь.

Работая, святитель продолжал напоминать «начальству: "Вы будете освобождать людей, вы их не задержите".

-245-

Чтобы народ не слушал, начальство старалось оклеветать Михаила, чтобы спрятать в тюрьму», но Господь не допускал. Не забывал архипастыря и его ставленник, иеромонах Филарет, который писал в Татарию: «Я часто вспоминаю своего преподавателя, дорогого Михаила Васильевича, как он нас учил и наказывал, а иногда и ругал меня за мое нерадение к занятиям»^[122].

«Так, раба Божия <С. Д. Аликина>, шлю тебе в дом карточку снятый втроем: я сам посередине с бородой. Если нужно другим, — пускай переснимут себе, и им будет; а если не хотят — пускай не смотрят на меня»; «Посылку получил, спасибо: галоши, носки, рубаху, но, впрочем, все сполна». 12.10.54.

«Петр Ф<илиппович Мельников>, может быть, <Вам> будут какие подложные письма <присылать>, как будто от меня, или же какие люди приходить — узнавайте, <что за люди>. Много мне было искушений и испытаний в 52 и 53 годах: брали мои письма с почты и адреса <получателей> и писали <им> против меня ложные, клеветные письма, чтобы опровергнуть меня. Все это делает здесь местная <власть>, мучает их зло. Петр Филиппович, мне лишнего не пишите, ни к чему»; «Вы знаете — у меня нет никакого Писания. Все же мне Господь столько открыл, что если бы узнали правители <страны>, то они никогда бы не держали меня в заключении». 14.10.54.

«20 октября приезжает все приисковое начальство. В 10 часов вечера вывели Михаила за зону и стали всячески издеваться и остригли. На другой день бросили в машину и увезли на прииск "Верхний Ат-Урях" на 3 лагпункт. <Здесь святитель> встретился с некоторыми добрыми людьми, и врач Петр пришел к нему. <От

-246-

него узнал, что> больной Лаврентий, который спрашивал: "Увижусь ли я с детьми?", — а Михаил написал ему в последнем письме с Хатыннаха: "Ты скоро увидишь своих детей", — освободился, уехал домой. <На этом лагпункте владыка> каждый день встречался и беседовал с доктором Петром. <Здесь же> его силой заставили работать на кухне. <Скоро> пришло распоряжение — отправлять больных с Колымы на материк. На этот этап был назначен и Михаил. Накануне отправки он пришел к доктору Петру, побеседовали. Помолились с ними и другие <христиане>, простились.

А некоторые из начальства, со злости, чтобы еще досадить Михаилу, написали в дело то, что и во сне не приснится». Так в характеристике, утвержденной начальником Северного лагеря, значилось: «За период нахождения на данном лаг<ерном> отделении не работал^[123], является систематический злостный отказчик, занимается разложением в моральном отношении среди заключенных, используя с этой целью навыки церковного проповедования и уверяя заключенных в религиозности написанных религиозных книг. В быту ведет себя не дисциплинировано, нарушает лагерный режим, неоднократно содержался в изоляторах. В последнее время, также не работал, являлся отказчиком. В культмассовой работе лагеря участия не принимает.<Дописано другой рукой:>Лодырь, верующий — поп, священ<ник>, активный а<нти>советчик»^[124].

Но характеристикой администрация лагеря не ограничилась. Когда «утром рано, в 6 часов, <объявили> посадку, Михаила посадили в ту машину, где одни бандиты, и машина худая, без печи, так что ветром <продувалась>. Бандиты — народ очень злой. Но Михаил молил-

-247-

ся и просил Господа. И по милости Божией бандиты были умягчены и не тронули. Ехали <больше> полутора суток и 18 ноября вечером, в 9 часов, были на магаданской пересылке. <Здесь святитель> встретил некоторых людей душевных, приветливых, но большинство были бандиты. Народ весь развращен, отбирают одежду, клевещут. Михаил кушал с одним знакомым фельдшером, которого встретил на пересылке, <тот> стал глядеть за Михаилом и хранить его от нападений. Ноябрь сидели на транзитке, ожидая посадки на пароход: другие зоны грузят, кто и после <нас> приехал, и тех всех отправили, а наша зона сидит». Здесь архипастырь Христов «всегда был занят: молился Богу и беседовал с народом. И все же диаволунеймется. Ему не нужно, чтобы было хорошо, но чтобы между народом были распря и зло. В зоне стали происходить междоусобицы: драки в бараках и на дворе — кольями и ножами; <заключенные били>друг друга, убивали. Была крайняя опасность. Михаил прочитал около сотни раз 90 псалом и другие молитвы, и волнение утихло». Наконец Михаила с партией заключенных стали готовить к этапу. «При погрузке отобрали ненадежных бандитов и оставили — больше половины бандитского контингента было изъято от нас. В ночь с седьмого на восьмое декабря 1954 года были уже в <трюме> парохода, а утром отъехали по морю. Курс — Хабаровский край, бухта Ванино. Михаил просил у Господа, чтобы качки было меньше, и она была день, ну, самое большее, полтора дня. 13 декабря мы были в Ванино и ночью — в пересылке».