Дорога длинная, транспорта никакого. До Кирова пешком – четыре дня пути. Мать настояла, чтобы я одел лапти. Как я был ей благодарен! Ходить в лаптях – одно удовольствие. Я сменил их на ботинки только перед городом, куда вошел в сумерках. Училище нашел без труда.

На следующий день начались экзамены, которые я провалил. Но меня спасло то, что в этом учебном заведении соединилось несоединимое: это было физкультурно-художественное педучилище!

Пожилая секретарша, видя мое огорчение, посоветовала спуститься в сад, где в это время сдавали экзамены физкультурники. С ее запиской я подошел к преподавателю, принимавшему экзамены по прыжкам в высоту. Я легко перепрыгнул через натянутую веревку. Это была высота для отличной оценки. Переходя от одного экзаменатора к другому, я сдал все специальные предметы. Справился и с теоретическими. Так, неожиданно для себя, я стал учащимся физкультурного отделения училища. Домой послал восторженное письмо.

Общежитие находилось в этом же дворе, в барачного типа помещении, где умещалось около тридцати коек. Здесь вперемешку жили художники и физкультурники. Из условий такого совместного проживания я старался извлечь пользу. Присматривался к тому, как работают учащиеся художественного отделения. Работал вместе с ними, в надежде на следующий год сделать еще одну попытку поступить. Это желание было столь сильным, что я, кажется, работал над собой больше, чем те, кому повезло. Естественно, что я крепко подружился с «художниками», часто наведывался к ним на курс. Все они, глядя на мои наброски и рисунки, в один голос говорили: произошло недоразумение, что я с такими работами остался за бортом…

Кроме того, я постоянно и с понятным волнением изучал экспозицию Кировского художественного музея, видимо, одного из лучших периферийных музеев России, в котором были Рубенс, Ван Остаде, Константин Коровин, Валентин Серов, Васнецовы и другие прекрасные мастера.

На физкультурном отделении я делал кое-какие успехи. Особенно полюбил лыжи, коньки и гимнастику. Коньки преподавала абсолютная чемпионка мира Мария Исакова.

Учебный год близился к концу. Начались экзамены. В один из дней, на занятиях по гимнастике, прыгая с брусьев, я сломал правую руку. И здесь фортуна повернулась ко мне лицом. Когда вечером я пришел в общежитие с загипсованной рукой, ребята обступили меня. Кто-то подал идею написать заявление, всем подписать его и отнести к директору. Так и сделали.

Директор со вниманием отнеслась к нашей просьбе, тем более что все пятнадцать учащихся стояли перед ней, затаив дыхание. Взяв заявление и пакет моих альбомов, она пригласила нас пойти вместе с ней на педсовет, который как раз в это время заседал. Было принято решение принять меня сразу на второй курс, освободив по болезни от сдачи экзаменов по письменным предметам.

Вот уж никак не ожидал, что я через год вольюсь в ту же группу учащихся, с которыми год назад поступал на художественное отделение! Но год, проведенный на физкультурном отделении, был как подарок свыше. Я никогда не жалел, что мой путь в искусство пролег через физическую подготовку, которой хватило мне на долгие годы. Энергия, которую в молодые годы аккумулирует профессиональная физическая подготовка, как бы подталкивает в зрелые годы, в минуты плохого настроения, уныния, или когда вдруг захромает воля...

На втором курсе нас ожидал сюрприз: с этого года в училище стали преподавать выпускники Академии художеств Алексей Александрович Потехин, Алексей Петрович Широков и Фаина Анатольевна Шпак. Хотя нашим непосредственным преподавателем по живописи был Потехин, Широков часто заходил на курс. Они удачно дополняли друг друга. Фаина Анатольевна вела историю искусств. Вместе с Двининым, преподавателем рисунка, они, шаг за шагом, открывали нам глаза, переворачивали с ног на голову наши довольно примитивные, любительские представления о живописи, композиции и рисунке. Может быть, одним из больших достоинств их педагогического метода было то, что они не кормили нас досыта своими советами, а всегда оставляли чуть-чуть голодными, давали возможность самим помыслить, самостоятельно разобраться в недостатках наших работ. Конечно, они объясняли все понятным языком, но непременно что-то недосказывали, говоря: «Дальше ты сам разберешься, если поработаешь, как следует».

Но если всё же никак не «доходило», они брали в руки кисть или карандаш и показывали, как надо сделать. А это застревало в голове на всю жизнь.

Много полезного мы извлекали из их разбора наших композиций, натурных зарисовок и этюдов. Основой обучения были жизненные наблюдения, натура. Особенно они не любили высосанных из пальца композиций. В этом случае самым ходовым определением было «мертвечина».

– Покажи-ка свои наброски. Смотри: вот у тебя люди играют в шахматы на бревнах во дворе. Стоят зрители. Интересно же! Все мировое искусство основано на умении наблюдать, видеть жизнь. Посмотрите у Рембрандта: сюжет библейский, а в основе композиции – жизнь, которая его, Рембрандта, окружала. В этом – сила. Смотришь на его картины, рисунки, офорты – и жизнь той эпохи встает перед нами. Ведь от того времени что осталось? Рембрандт да Ван Остаде, вообще «малые голландцы». Прошли столетия, а та жизнь перед нами – как на ладони. В конце концов, нас отсылали к великим мастерам. И мы шли в музей или библиотеку.

О непосредственном рисовании с натуры преподаватели наши говорили с особым увлечением. Это – не копия увиденного, не механическое дело, а осознанный процесс. В основе – анализ. Обычный человек просто любуется природой, смотрит на нее поверхностно. Художник же еще хочет понять ее, изучает, сравнивает, задает себе вопросы и отвечает на них, смотрит вглубь, хочет увидеть причину, костяк, конструкцию, потому что природа для него – идеал. Он учится ценить первое впечатление. Стремится смотреть общё, массами, сопоставляет их между собой, уясняет себе ритмы, музыкальность. Вот и работать надо «массами», а не «кусочками». Массы сравнивать с массами. Надо учиться видеть в «паре»: человек – дерево, толстое – тонкое, круглое – плоское. Искать противоположности и параллели. Выбирать самое характерное. Спрашивать себя: на что это похоже?

Что же касается живописи, то обращали внимание на главное - на соотношение больших масс цвета, на интенсивность и силу его, на выявление разницы теплых и холодных, ярких и приглушенных тонов.

И далее – чуть ли не самое главное: надо постоянно тренировать глаз и руку. Но не торопитесь: как бы вы много ни рисовали – всегда будет мало!

В 1970-е годы, переписываясь с А.А. Потехиным, я признавался ему:

« … Вы меня научили трудиться. Хорошо помню: мы, ребята, поздно ложились и, вероятно, доставляли Вам немало беспокойства, поскольку Вы жили рядом, и весь этот шум – попробуй угомонить тридцать гавриков! – мешал Вам работать. Но мы, в конечном счете, засыпали, а Вы продолжали трудиться. Ночью, просыпаясь, я видел свет в Вашей комнате.

Иногда, как сейчас помню, я робко стучался к Вам, и Вы не жалели времени, чтобы рассказывать мне о художниках, об искусстве, о труде художника. Показывали все вещи первоклассные. Помню «Рисунки Рембрандта» (они у меня сейчас есть) из книги «Рисунки старых мастеров в Музее изобразительных искусств», помню Ваши работы. И я загорался, и был счастлив больше всех на свете. Я жадно слушал, и все ложилось прочно, навсегда.

Подражая Вам, мы тоже потом стали много работать. Рано, в шесть часов, я вставал и летел к Родыгину, который жил километрах в двух-трех от общежития. Туда приходил Кудяшев, и мы поочередно рисовали друг друга часа два, после чего бежали в училище. После занятий мы с еще одним другом бежали к нему домой дворами, чтобы не терять ни минуты, и работали так: он пил чай, обедал, я – рисовал его. Потом менялись ролями. Затем я читал вслух книги по искусству – он рисовал, и наоборот, и так – до вечера. А там бежали в Герценку. Потом бродили по городу, ходили на базар все с той же целью: рисовать, рисовать и рисовать. И так – ежедневно…».

Вместе с двумя другими учениками училища, Георгием Кудяшевым и Виталием Хлыбовым, в подражание Кукрыниксам, мы образовали в 1938 году тройственный союз «Кубохлы». Союз этот был многонационален: Кудяшев был сын республики Коми, я – Молдовы, Хлыбов – России. Все – черноволосые, у всех – деревенские корни. Но не это было главным, что нас тогда объединило. Основной силой взаимного притяжения была влюбленность в жизнь, в прекрасное, в искусство. Как и Кукрыниксы, мы также создавали коллективные работы. Зрели и наполеоновские планы, которым, увы, было не суждено сбыться.

На третьем курсе занятия наши приобрели особый смысл. Кажется, наши учителя были нами довольны. Мы и сами замечали, что не стоим на месте. Постановки становились все сложнее. К нам в аудиторию часто наведывались ребята с четвертого и младших курсов. На просмотры, как на праздник, собирались не только учащиеся и педагоги художественного училища, но и профессиональные художники. К этому времени всем стало очевидно, что выпускники Академии художеств – наши педагоги – внесли свежую струю в методику преподавания.

Мы бегали с курса на курс, сравнивали, особенно работы своих старших товарищей, радовались за себя, гордились учителями и снова впрягались в работу. Будущее сияло радужным светом. Но училище нам не дано было окончить.

22 июня началась война.