Феокрит
(Николай Алексеевич Раевский)
Рассказывали, что лаборантом в Минусинской городской больнице работает образованный и интересный человек, долгие годы проживший в Праге, затем отбывший срок в наших лагерях. С тайной надеждой, что этот человек в Праге мог знать Ивана Аркадьевича Лаговского, я отправилась в лабораторию.
Это был небольшого роста полноватый человек лет шестидесяти, чрезвычайно вежливый, с изысканными старомодными манерами, пересыпавший свою речь французскими фразами и словами. При
знакомстве он, представляясь, неизменно после Николай Алексеевич Раевский, добавлял: доктор биологических наук, член корреспондент французского института! Моего мужа знал, но мало: Иван Аркадьевич в конце 1925 г. переехал в Париж, а Николай Алексеевич, окончив биологический факультет Пражского Карлова университета, преподавал, продолжал научную работу, получил степень доктора естественных наук, увлекся пушкиноведческим поиском. Продолжал жить в Праге и при немцах, которые в 1941 году, когда началась война с Россией, продержали его два месяца в тюрьме и выпустили, запретив выезжать из Праги. Русские, освободив Прагу, сразу же его арестовали и послали на долгие годы в лагеря.
Думаю, что лаборантом этот доктор биологических наук стал в лагере. Велика заслуга лагерных заключенных врачей, спасавших людей, выписывавших им дополнительное питание, укрывавших их в стационарах, спасая от гибельного лесоповала, устраивая их, подлечившихся и окрепших, санитарами и лаборантами.
Николай Алексеевич Раевский стал у нас часто бывать. По своей воспитанности он всегда заранее узнавал, не в командировке ли Иван Корнильевич: приходил только тогда, когда тот был дома.
Так наша ссыльная компания обогатилась интереснейшим посетителем. Наши сборища стали теперь литературными!
Очень интересны были его рассказы о чехословацкой «пушкиниане». После длительных поисков и работы в архивах Николай Алексеевич посетил замок Бродяны в Словакии, где почти сорок последних лет своей жизни прожила сестра жены Пушкина — Александра Николаевна Фризенгоф (Гончарова). Ее правнук, граф Георг Вельсбург показал Николаю Алексеевичу семейные фотографии и множество портретов друзей и знакомых из окружения Пушкина, проводил к семейной усыпальнице, расположенной на холме в парке, и показал серебристый с золотом гроб с немецкой надписью: Баронесса Александра Фогель фон Фризенгоф (Гончарова). 1811 — 9. VIII. 1891.
Николай Алексеевич увлеченно рассказывал, как долгие годы искал архив австрийского посла в Петербурге — графа Фикельмона и его жены Дарьи Федоровны (внучки Кутузова), в литературе о Пушкине известной под именем Долли. Узнал, что в замке Теплиц живет правнук графини, получил от него копии дневниковых записей Долли о дуэли и смерти Пушкина и письма Пушкина к ней. Поиск прервался войной и долгим лагерным сроком. О лагерной жизни он никогда не рассказывал.
Для того, чтобы прожить, Раевский был лаборантом, а для души приводил в порядок богатейший гербарий музея, собранный когда-то Мартьяновым, а также писал своего «Феокрита», впоследствии изданного под названием «Последняя любовь поэта». Читал нам только что написанное. Мне кажется, ему захотелось написать об этом греческом поэте, жившем, предположительно, в начале III в. до Рождества Христова, именно потому, что о жизни Феокрита решительно ничего не было известно. Раевский мог писать как бы
о самом себе: приписать свои черты характера и вкусы, даже образ жизни — работу в музее, а главное — пережить с Феокритом то, чего его лишила реальная жизнь — романтические приключения и любовь молодой «гетеры». Так как ничего похожего в жизни у Николая Алексеевича не было, то наряду с точными (проверенными по научным источникам) историческими событиями были потрясающие по своей наивности и неправдоподобности эротические сцены.
«Литературные собрания» проходили очень своеобразно. Своих мальчиков я укладывала спать до начала чтения, но наши друзья приводили с собой свою десятилетнюю Лидочку. Она сразу же после чаепития мирно засыпала. Увы, ее нервная мама вздрагивала как только начиналась «эротика», зажимала ушки проснувшейся девочке, которая напряженно и заинтересованно все прослушивала... Вторым бедствием во время чтений было то, что Иван Корнильевич — засыпал, а дыхание спящего очень слышно! Я всегда садилась перед Иваном Корнильевичем, чтобы его заслонить, незаметно будила его, наконец уговорила его ложиться вместе с детьми спать.
Постепенно мы все (за глаза) стали звать Николая Алексеевича Феокритом.
Запомнились пустяки: переехав на новую квартиру на улице Сталина, Раевский со вздохом сказал, что теперь живет на улице, «не к ночи будь помянутого». У прежней хозяйки хоронил кота — очередного Ваську. Даже камень какой-то достал и масляной краской написал по латыни: Basileus IV. Anno Domini 1956 (римскими цифрами).
Летом 1957 г. мы из Минусинска уехали в Эстонию. У меня сохранилось десять писем Н. А. Раевского и поздравительные открытки.
В письме от 8 ноября 1957 г. Николай Алексеевич благодарит за адрес Марии Евгеньевны Грабарь-Пассек (профессора античной литературы, автора книги «Феокрит. Мосх. Бион.», изд. Академии Наук) и надеется на ее консультацию:
«Работаю по-прежнему. Феокрит медленно, но все же подвигается вперед, надеюсь, что к лету все будет окончено, переписано, и я смогу послать рукопись в Институт литературы АН СССР».
19.1.1958. «<...> Я вспомнил далекое прошлое — Анно-Домини 1909 год. Мы гостили тогда летом всей семьей у бабушки и дедушки в Гунгербурге — не знаю, как он теперь называется (Нарва-Йыэсуу. — Г. М.}, Такого пляжа я не видел ни на одном из известных мне морей <...> Только нам, южным ребяткам, море казалось холодным и купаться мы избегали. <...> Завидую таллиннским концертам и выставкам. У Вас, очевидно, некое «предместье» недалекого Ленинграда».
30. X. 1960. «<...> Нередко вспоминаю Вас и Вашу гостеприимную семью, где я проводил такие хорошие вечера <...> Этим летом мне удалось совершить большое и очень интересное путешествие по маршруту — Минусинск — Москва — Ленинград — Алма-Ата —
Караганда — Омск — Минусинск. Продолжалось оно целых два месяца и за это время я проехал и пролетел около 15 000 км. Перевидал, конечно, массу интересного, но, пожалуй, больше всего на меня произвели впечатление подлинники рукописи Пушкина, которые мне показали в «Пушкинском Доме». Там я провел много часов, так как надо было сделать много выписок из моих же материалов, составляющих отдельный фонд. В Москве меня очень любезно и сердечно приняла Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек. Несмотря на свой преклонный возраст, М. Е. полна завидной энергии. Я знаком с ее научными работами последних лет и искренне удивляюсь ее работоспособности. М. Е. нашла время дважды прочесть машинописный текст моей повести и сделать ряд очень ценных указаний, доступных только большому специалисту. Теперь я отослал окончательный текст одной своей литературной знакомой в Москву. Буду пытаться опубликовать повесть, но надежды мало, так как тема очень несовременная. По-прежнему работаю в здании больницы, пытаюсь переехать в Алма-Ату, но пока надежды тоже немного».
Переезд состоялся
29. X. 1961. Алма-Ата. «<...> Продолжаю в Институте составлять библиографию (иностранную) щитовидной железы. Уже около 4500 карточек».
26. II. 1962. «<...> Напряженно работаю в Институте над огромной библиографией, которая мне поручена, а дома все время занят литературными и научными делами. Кстати сказать, скоро выйдет том IV сборника «Пушкин. Исследования и материалы», в котором печатается моя статья о поездке в замок Александры Николаевны Гончаровой-Фризенгоф, которую, быть может, Вы захотите прочесть. Вот моего бедного Феокрита напечатать никак не удается. Все хвалят, но требуются романы о доярках и т. д., а не какой-то там греческий поэт III века до н. э.».
17. X. 1963, Алма-Ата. «<...> В связи с научно-популярной статьей «Пушкинская целина» (о моих находках за границей), которую я пишу для местного журнала, я позволяю себе обратиться к Вам с одной просьбой...».
И тут идет пространный рассказ о графине Долли, ее отце — флигель-адъютанте Александра I, графе Фердинанде-Фёдоре Тизенгаузене, ставшем для Льва Толстого прообразом князя Андрея Болконского, о том, что пушкинисты считали, будто место его погребения неизвестно, а он слышал, что в каком-то таллиннском соборе есть надгробие с барельефом графа Тизенгаузена. Далее следовала просьба все точно узнать и даже сделать фотографии для него и Пушкинского Дома. Все было мною исполнено: в Домском соборе наш знакомый снял обелиск с барельефом, были посланы снимки, переписана надпись на надгробии. И это потом появилось в книге «Портреты заговорили», и все, даже фотографирование, было благодарно приписано мне!
21. V. 1967. (письмо к К. Н. Бежаницкой) «Сердечное спасибо за приглашение приехать к Вам в Таллинн, но к большому моему сожалению, принять его не могу. Я прилечу — именно прилечу, потому что тратить время на железную дорогу (11 дней вместо двух) совершенно невозможно, — в командировку. Кроме того, быть может, мне удастся побывать в Михайловском и Тригорском, посетить могилу Пушкина, но и это далеко не наверное».
1. IX. 1967. «<...> Своим месячным пребыванием в Ленинграде я доволен, но только с деловой стороны. Собрал довольно много материала для «Очерков по истории хирургии в Казахстане», которые я, считается, редактирую, а фактически сильно дополняю и перерабатываю, так как товарищи, главные хирурги областей, несомненно, хорошо оперируют, но, к сожалению, за малыми исключениями очень плохо пишут и, кроме того, имеют очень слабое представление о дореволюционном состоянии отечественной медицины. Большую вступительную статью мне было поручено написать самостоятельно. Собственно говоря, довольно необычное поручение, но к необычным поручениям я в жизни привык... Наряду со сбором исторических материалов, я много работал в Пушкинском Доме, так как подготовляю расширенное и дополненное издание моей пушкинской книжки, которое, быть может, состоится. Благодаря ряду счастливых обстоятельств, мне удалось получить немало новых, частично весьма интересных материалов, в том числе неизвестный портрет Долли Фикельмон того времени, когда она встретилась с Пушкиным (1833 г.). И, наконец, я собрал материалы для давно задуманного, но все еще не начатого романа приключений «Остров Бугенвиль»...
Письма 70-х годов — это в большинстве своем поздравления с праздниками. В них уже сквозит тревога о зрении.
18. IV. 1972. «<...> Мне подлечили глаза, и я работаю нормально. Приходится только не утомлять зрение. Моя книга «Портреты заговорили» выйдет в следующем, 1973 г.».
От 5. III. 1976. пришла поздравительная открытка, написанная чужим почерком. Таким же почерком сделана дарственная надпись на втором издании «Портреты заговорили» — от 4 декабря 1976 г.
В газете «Правда» от 9 октября 1982 г. помещена статья корреспондента из Алма-Аты Г. Касенова, в которой он пишет о Николае Алексеевиче Раевском: «В последние годы из-за слабого зрения он лишен возможности читать и писать, но литературной работы не прекращает. Ему помогает супруга Надежда Михайловна, принявшая на себя обязанности секретаря».
Какое счастье для ослепшего старого человека, если рядом заботливая жена! Мы очень обрадовались.
Книги Николая Алексеевича Раевского издавались в 60-70-х гг. в Алма-Ате в издательстве «Жазуши». В русском переводе это означает «Писатель».