Вниз по Ангаре — вверх по Енисею

Было лето 1955 г. Сразу же нашелся желающий купить наш дом. Сумма, которую мы за него получили, была фантастически мала. Большой засаженный огород считался бесплатным приложением. Мне до сих пор горестно думать, что домик наш был сразу же снесен и на его месте встала трафаретная изба.

За пять лет Богучанской жизни накопилось много хозяйственных вещей, мама привезла с собой ковры, пересланные доктором Богдановым из Тарту. Надо было найти «наследников», которым

можно было бы подарить все, что мы не в силах были увезти с собой. Кроме того, наши животные! Козу и кур у нас сразу же купили, но желающих взять нашего козлика, увы, не нашлось. Когда он год тому назад родился, не было надежды, что он выживет — такой был крошечный и холодный. Сусанна Эмилиевна вытерла его, укутала, обложила бутылками с горячей водой, кормила через соску. Молока нашей козы мы так и не увидели. Наш козленок выжил и стал общим любимцем. Начитавшись Бернарда Шоу, в одной из пьес которого герой носил имя Идди, — ласкательное от «Идиот»! — я назвала нашего козленка Поки-Поки — уменьшительное от «покойник». Теперь судьба бедного Поки-Поки была трагической: он никому не был нужен. Уже договорились с местным жителем, который должен был на следующий день прекратить его жизнь. Это скрывали от наших малышей, а я с ужасом думала, как мы будем нашего любимого Поки-Поки есть. Но тут случилось очередное чудо: открылась дверь, в дом шагнул высокий человек, как оказалось, председатель ближнего колхоза. Приехал покупать козла — в колхозе завели коз! У богучанских хозяек все козы были в ожидании потомства и поэтому козлы — за ненадобностью — съедены! Поки-Поки был единственным, оставшимся в живых. Меня не надо было уговаривать — я с радостью отдала козлика, но председатель положил на стол даже деньги. Поки-Поки был заботливо посажен в мешок, завязанный вокруг шеи, положен на телегу. Выглядел очень важно: клинообразная борода, удивленные глаза из-под кудрявой челки. «Я последний козел деревни» — можно было бы о нем сказать, перефразируя Есенина.

Наследником нашим, как ни странно, стал молодой милиционер, недавно назначенный в Богучаны. Его милая жена, покупая у нас курицу-наседку, горестно говорила, что у них пустая комната, ничего для хозяйства нет. Как радостно переносили они к себе все, что мы им передавали. Милиционеру хотелось как-нибудь отблагодарить и он придумал: в день отъезда лихо прокатить маму по Богучанам. Времена были уже смягченные — он получил от начальства разрешение так почтить полюбившегося всем врача. Я пришла в ужас — улица была сплошные ухабы. В день отъезда в легкую колымажку была запряжена резвая милицейская лошадка, мама и милиционер уселись рядом, и началась бешеная скачка! Наконец, сделав два тура, довольный милиционер помог чуть живой маме сойти с колымажки.

Богучанцы прощались с врачом, тащили и грузили на пароход наши вещи. Мы уплывали на «Товарище» вместе с Николаем Ивановичем Васильевым, его женой — румынкой Марией Костенд и их почти пятилетним Колей. В Красноярске наши пути должны были разойтись — они ехали в Москву, надеясь поселиться где-нибудь в окрестностях.

Мы доплыли до Стрелки — место впадения Ангары в Енисей. На речном вокзале ночевали. Днем пересаживались на пароход до Красноярска. Была большая общая каюта со скамейками, где и для

наших двух семей нашлось место. На палубе до глубокой ночи звучала музыка, молодежь танцевала.

Андрюша, ему не было еще двух лет, совершенно разболелся. Очень было тревожно. Вечером, оставив спящих детей на маму, я поднялась на палубу.

Еще были видны далекие лесистые высокие берега. У Коли на долгие годы остались в памяти просторы могучих сибирских рек и мелодии гавайской гитары. Я уселась на скамейку у борта парохода, стараясь быть незаметной. Время от времени ко мне подходили, приглашая танцевать, и удивлялись отказу. Один нагнулся, заглянул в лицо, понял, что я плачу, забеспокоился, стал расспрашивать. С трудом уговорила его оставить меня в покое. Плакала неостановимо.

Где-то тут, отступя от реки, было село Межово, где покончил с собой и зарыт в землю Сергей Иванович. Столько всего вспоминалось!

Летом 1944 г. Сергей Иванович спас меня от этапа. У меня был рецидив моих тюремных авитаминозных болячек на ногах. Мария Леопольдовна, провожавшая в Маргоспиталь на консультации очередную группу больных, взяла и меня, чтобы показать врачам. Меня сразу же оставили на лечение. Кололи витамины, на ночь клали мазевые повязки. Утром их снимали, и я шла за барак, в высокую траву, где у меня была вытоптана своя полянка. Снимала с себя все — зона была женская — и загорала. Ходила только на обед, вечером возвращалась в палату к ужину. Никогда в жизни я так сильно и так ровно не загорала, даже на Средиземном море, всегда ведь был купальный костюм. Со следующей группой Сергей Иванович прислал письмо и что-то вкусное из своей посылки. Не знаю что — все расхватали блатные девушки. Но письмо отдали. Через две недели меня, поправившуюся и чудесно загорелую, отправили обратно в Баим.

Я стояла в маленькой умывалке, на сооружение которой Соня Спасская пожертвовала свои простыни, и с наслаждением мылась. По бедрам была обтянута полотенцем, голова в мыльной пене. Раздались шаги и мужские голоса. Кто-то резко отдернул простыню, закрывавшую вход. Как я потом узнала, это была комиссия, целью которой, как обычно, был отбор в этап мало-мальски работоспособных. Раздался гул возмущенных голосов: «Это что? Санатория или инвалидный барак? Как фамилия? Занести в списки! Кого держим! Пригрелись тут всякие!» Голос доктора Минцера пытался объяснить, что я хорошо работающая сестра больницы, только что из госпиталя после болезни. Это звучало неубедительно. Надежды на спасение не было. Я домылась, собрала свои вещи, ночью почти не спала, но утром на этап меня не вызвали! Долгое время у вахты был шум, толпился народ, в этап отправляли очень большое количество людей. Я сидела на нижних нарах между Соней и Марией Леопольдовной, обнимавших меня, мучительно ожидая, что за мной вот-вот придут. Наконец этап вывели, площадка опустела, вошедший в барак доктор

Минцер сказал, чтобы я никуда не выходила, а утром была бы в больнице на дежурстве. И только потом я узнала, что это Сергей Иванович, страшно рискуя, вычеркнул меня из списка, вынул из этапной папки мое «дело» и положил его на прежнее место. Это стало возможным, потому что он был секретарем медсанчасти, но за такой поступок могли прибавить новый срок и, во всяком случае, послали бы в этап. Чудо, что никто не донес.

Сколько всего вспоминалось...

Красноярск мне не понравился, правда, я видела только окружение двух пристаней.

Далее мы плыли уже на третьем пароходе вверх по Енисею.

Берега не были такими высокими и волшебными, как на Ангаре. На середине нашего пути были пороги, всех просили уйти в каюты, очистить палубу — и буксирный пароходик тащил нас по известному ему фарватеру.