Глава десятая

РЮГЕН - ОСТРОВ УЗНИКОВ

Режим, обычный для всех концлагерей: подъём в пять, работа, отбой в десять. Утром узники получали по триста граммов чёрного пополам с берёзовой мукой хлеба - немцы сушили опилки, мололи на муку и добавляли в тесто. Вечером нас ждала жидкая похлёбка - суп из брюквы, сваренный на пустой воде.

Десять человек заводили в глухую комнату, где два обер-лей-

 

тенанта задавали формальные вопросы - фамилия, имя, отчество, дата рождения. Мелом писали на бирке регистрационный номер, крепили к шее и фотографировали анфас и в профиль.

Торги состоялись скоро, невольников выкупали хозяева фабрик и заводов, строек и рудников, фермеры, помещики по-нашему. Последних было больше. Оно и понятно - на дворе август, надо успеть убрать урожай. Мужское население на фронте, рабочих рук в деревне не хватает. В эти торги русских было больше. Надзиратель и переводчица - говорила на трёх языках, немецком, польском и русском, - войдя в барак и, повысив голос, объявляли: «Внимание! Сегодня вы получите работу Просим выйти на плац». На нарах шевелились, собирали, у кого были вещи и с узлами тянулись во двор. Метров за десять от нас стояла машина, рядом с которой теснились военные и люди в гражданском - покупатели. Когда рабы были выстроены на продажу, покупатели по одному выходили к шеренге и пальцем показывали на приглянувшихся им работников. Офицер тут же оформлял сделку, получал деньги и передавал проданных узников новому хозяину. Семейные пары уезжали вместе, к ним проявляли, так сказать, гуманность. У ворот лагеря дожидались многочисленные телеги, параконки, машины.

С Михасем мы держались за руки, давая понять, что хотим работать вместе. На нас обратила внимание моложавая немка, она что-то шепнула переводчице, и та в знак согласия кивнула головой: «Вас купила эта фрау, следуйте за ней». Солидный мужчина в тёмном костюме и при галстуке расплатился, и нас повели на железнодорожный вокзал. Фрау не поскупилась, купила в пристанционном буфете каждому по бутерброду с тонким кружочком колбаски, которые тут же мы и проглотили. Пригородного поезда ждали не больше часа, а вот до места назначения добирались долго. Миновали Щеттин, Грайфсвальд, Штральзунд и по мосту через морской пролив въехали на остров Рюген, вернее, в его столицу Берген. Но это был ещё не конец нашего пути. Хозяин передал нас кучеру, и мы направились в поместье, что в пяти километрах от города. Приехали, когда рабочие уже готовились к ужину и с нетерпением поджидали новичков, желая узнать, кто мы, откуда.

Поместье Фердинанд - так оно называлось - по немецким меркам, не такое уж большое, скорее средней руки. Хозяин обитал в городе, в имении его я так и не увидел. Делами правил ариец лет семидесяти. А вот надзирателю, бывшему сержанту немецкой армии, было не больше тридцати пяти. В России под Вязьмой потерял он правую руку и всякий раз, мстя узникам, норовил ударить тростью, больше всего доставалось русским.

 

Компания работников, в какую попали мы с Михасем, была пёстрой: четверо поляков, пятеро итальянцев, шестеро немцев, семеро русских и нас, белорусов, двое. Всего двадцать четыре подневольных работника. Поляки выехали в Германию на заработки ещё в 1937 году, да так на родину и не вернулись. Кроме одного, они составляли семью: мать, лет пятидесяти, сын Стасик, тридцати лет и семнадцатилетняя пани Зося. Главой одной из русских семей, угнанной из-под Ленинграда, был Степан, с ним сын Фёдор и невестка Наталья. Вторая семья - наша, белорусская, из-под Орши: отец Афанасий, жена Дарья, дети Мария и Владимир. Итальянцы жили в бараке, в отличие от поляков и русских, занимавших двухэтажный особняк. Попали карабинеры на этот остров из-за отказа служить в армии Бенито Муссолини, поддержавшего, как они говорили, авантюриста Гитлера. Нам двоим отвели место на втором этаже. Третий с красивым фасадом дом занимали немцы.

Управляющий выдал нам простыни, по матрасу, одеялу и подушке. На двоих с Михасем нам полагалось четыре килограмма картофеля, полкило лука, литр молока и не более ста граммов маргарина. Готовить надо было самим, и мы отправились на кухню. Одолжили посуду, затопили печь, горела она на каменном угле. Но самой большой радостью была горячая и холодная вода. Утром не успели приготовить завтрак: нас повели на склад. Управляющий вручил ботинки (клемпы) на деревянной подошве, брюки и куртки, на них были пришиты ярлыки «Ost».

В обед отвешивали работникам по триста граммов хлеба, качеством лучше, чем в лагере; вечером - по бутылке пропущенного через сепаратор молока. А когда наступала суббота, выдавали недельный запас: четыре килограмма картошки, килограмм - на выбор - свёклы или моркови, или капусты, столько же лука, из жиров - 280 граммов маргарина. Сахара перепадало негусто - 70 граммов, иногда его заменяли сахарином. Конечно же, мы приворовывали, тайно уносили с поля овощи.

Поляки, как и немцы, имели ряд привилегий по отношению к русским. Работали на ферме - подоят коров, попьют тёплого молочка, а когда поросёнка заколют, то требуха, почки, копыта, пара килограммов сала им оставались. Такова воля управляющего. Кормили кур, собирали яйца, хвастались: «Кто знает, сколько яиц выпили?» Поляки доставляли молоко на маслозавод в Берген, в поместье везли во фляге обрат. Заготовка сена была облегчённой: траву косил трактор, конём подбирали и землю пахали. Потому мать чаще оставалась дома: стирала бельё, готовила еду. Русские, как и итальянцы, выполняли все трудоёмкие работы, грузили, копали, косили траву, пилили, кололи дрова.

 

Посмотрела на поляков Наталья, невестка Степана, да и ушла жить к Стасу, оставив Фёдора. И словно чёрная кошка пробежала между русской и польской семьями. Я не берусь судить, кому повезло больше - Стасу или Фёдору.

У немцев была блатная работа: женщины стирали, кухарили, ухаживали за домом, наводили порядок во дворе, вымощенном камнем; один из мужчин водил трактор, похожий на наш «Беларусь», другой работал механиком. Машинное хозяйство у помещика было немалое: комбайн для обмолота зерновых, трактор, жатка, сенокосилка, картофелекопалка, сортировочная машина - тоже для картофеля, соломорезка, автопоилка для скота, переносные дождевые установки. И со всем этим управлялся один человек.

На работу выходили по звону рельса, по нему и возвращались, отбыв в поле полные десять часов. Немецкая пунктуальность во всём: на обед отводился час и ни минуты больше. Даже тогда, когда для завершения дела требовалось каких-нибудь десять-двадцать минут, не больше, работу оставляли и уходили. Находиться надзирателю, где работают невольники, воспрещалось. Слыхал, как однажды управляющий бросил надзирателю: «Здесь всё в порядке, если что, сам управлюсь. Вы свободны». Заметил, что в надзирателях ходили в основном участники войны - солдаты и офицеры, вернувшиеся с фронта инвалидами. О них заботилось правительство, устраивая к землевладельцам. Те платили инвалидам зарплату, государству - налог. У нашего надзирателя дама сердца жила в Бергене, с ней он проводил больше времени, чем с нами. И слава Богу!

Об итальянцах разговор особый. Приняли они нас как своих земляков. Кроме старика Карла, было им лет по тридцать. В армию призывались в 1934-м и спустя год отправлены артиллеристами на войну в Абиссинию. Когда африканскую страну заняли англичане, вернулись в Италию. На юге Аппенинского полуострова воевали вместе с немцами против американских и английских войск. Когда англо-американцы подошли к реке По, король Италии Виктор Бальо арестовал Муссолини. Солдаты отказались воевать под одним знаменем с немцами. Нацисты разоружили итальянские войска, тех солдат, кто отказывался перейти на их сторону, отправляли в Германию на принудительные работы. Так эта пятёрка артиллеристов оказалась на острове Рюген.

Свободное время проводил с ними. Если попадал на обед, усаживали за стол, потчевали тем, что есть. Учили итальянскому языку, я их - русскому. Пели «Катюшу». От них узнал о подвигах многих русских, сражавшихся с фашистами в отрядах Сопротивления имени Гарибальди, где плечом к плечу с итальянцами вое-

 

вали русские пленные. Вдали от Родины наши соотечественники не раз проявляли примеры мужества и героизма. Правительство присвоило одному из них - Фёдору Полетаеву - звание Героя Италии. Приглашали после войны посетить Италию, полюбоваться её красотами. Лукаво подмигивали: «А какие у нас сеньориты - во всём мире таких не сыскать!» Я им в ответ: «Лучше русские - и красивы, и хозяйки хорошие». В то, что от Бреста до Владивостока поездом четырнадцать дней пути, не поверили. «Приезжайте, сами убедитесь», - стоял я на своём.

В дни уборки хлебов работал с ними на разгрузке зерна. Его доставляли с поля на подводах мешками, каждый по пятьдесят килограммов. Мешки на горбу перетаскивали на третий этаж хранилища. Мне, весившему меньше мешка с зерном, этот груз был не под силу. Управляющий словно издевался, останавливал телегу метров за двадцать от склада, хотя разумнее было подогнать её к самому крылечку. Я и решил сказать ему об этом. Итальянцы не посоветовали, намекнули - мол, хуже будет. Я упорствую, иду и делаю вид, что хочу отбросить задний борт. Грозный окрик останавливает меня, я получаю удар палкой. Управляющий показывает на цепь, стягивающую борта: «Кета аус махен!» Так на всю жизнь усвоил, что такое «Кета аус махен!» - по-русски: «Открой цепь!» Хотя понял бы и без его подсказки.

Когда на плечи лёг мешок зерна, я едва удержался на ногах, меня повело в стороны, и на третий этаж даже под пистолетом снести его не мог. Итальянцы поняли мою проблему, поспешили на помощь. Двое страховали меня, другая пара - Михася. И так три часа кряду. Карабинеры были физически сильнее и мешки в полцентнера для них были игрушкой.

Как-то кончились у них макароны, не было и муки на лапшу. В Бергене группа итальянцев работала в пекарне, у них всегда имелся запас макарон. Но кому отправиться в город? Решили: кто первым вытянет из колоды туза, тот и пойдёт. Когда кандидат определился, он сказал: «Со мной пойдёт Иван». Предложение одобрили. Я не ожидал такой чести, мне было приятно. Но итальянцы могли спокойно передвигаться по территории острова, а другим невольникам запрещалось выходить за пределы предместья. Итальянцы сняли с меня куртку со знаком «Ost», набросили на голову пилотку и рассмеялись. «Боне итальяно!» - «Вылитый итальянец». Было темно, когда, пройдя полем, мы вышли на шоссе. Если встречался по дороге человек, думал, что это полицейский и прятался за итальянца. До города добрались без приключений. Отыскали небольшой домик, где обитали итальянцы. Пока объясняли им, кто я да откуда, один из них успел приготовить спагетти, и мы всей компанией уселись ужинать. «Горожа-

 

не» выделили нам килограмма три муки, две пачки маргарина и три батона хлеба. Через полмесяца поход повторился.

Десять лет мои друзья итальянцы были оторваны от дома и очень грустили, вспоминая родных, друзей, подруг. Ложась спать, пели «Боне ноты, мама» («Доброй ночи, мама»), как если бы русские на ночь читали «Отче наш». Италия воевала против России. Но разве могу я считать этих милых и добрых итальянцев врагами? Если правители государств ведут мирную политику, их народы не пойдут убивать другие. Эта война не нужна была ни итальянцам, ни нам, русским, и мы её не развязывали.

Земля в Германии не продавалась и не делилась - долгие годы оставалась за одним землевладельцем. Фермер обязан был передать земляной надел младшему сыну. Старшие дети уходили в город на заработки и там, как правило, заводили семьи. Были случаи, когда старший сын нанимался на работу к младшему, и тот, как и всем наёмным работникам, платил ему зарплату. На младшего сына, когда наступал срок, не распространялась воинская повинность. Этот закон нарушил Гитлер в 1943 году - поворотном в истории второй мировой войны. Молодых землевладельцев мобилизовали, они и сгинули на восточном фронте.

Земли в Померании не лучше белорусских, такие же песчаные. Но немецкие фермеры снимали урожай больший, чем наши колхозы. У нас рожь давала 13-15 центнеров с гектара, у немцев -40 и более. Й техники у них было достаточно, и - отдадим должное - трудолюбия больше В память врезалась такая картинка: после посева озимой ржи бороной укрывали зерно, по полю ходил человек и выбирал каждый сорный корешок. Потому гербициды и не применялись, в чистое поле вносили только органические удобрения. После боронования трактор катками уплотнял землю.

Гитлер обещал своему народу землю, много земли. Подчёркивал, что обрабатывать её будут неполноценные народы, немцам останется только командовать и свободно распоряжаться не только землёй, но и чужим трудом. «Nach Osten!» - и рукой указывал на Россию. Немцы поверили своему вождю и, взяв в руки оружие, пошли на Восток. Землю не взяли, но рабов пригнали немало.

На острове соседом Фердинанда был небогатый фермер. Два подневольных работника со знаком «Ost» обслуживали его небольшое хозяйство: двух лошадей и восемь коров. Хозяину этого земельного участка Бог дал четырёх сыновей - здоровых, трудолюбивых, родителям в радость. Ещё до войны сыновья обзавелись семьями и жили отдельно, на судьбу не роптали. Четвёртый, самый младший, остался с родителями и, по немецкой тра-

 

диции, после смерти отца стал хозяином.

Лейтенант Михаил Когут был пленён под Киевом на пятый месяц войны и уже в марте сорок второго был доставлен на остров Рюген. Вслед за ним привезли Анну, родом из-под Львова. Судьба и связала молодых людей с этой фермой. Каждый год на одного из сыновей мать получала похоронку. И когда последнему, младшему, сыну вручили повестку о мобилизации на фронт, пала духом. Сын пригласил к себе работников Михаила и Анну и объявил: «Ухожу солдатом в армию фюрера. Вернусь или нет, одному Богу известно. Мне направляют на ферму надзирателя, но надзиратель без хозяина - вор, а зачем такой нужен в отчем доме? Я отказался. Остаётся на хозяйстве старушка-мать и вы. Я не обижал вас, и вы не обижайте мать. Всё, что на ферме есть, считайте своим, распоряжайтесь по своему усмотрению». Вечером он уехал на призывной пункт. А через пять месяцев на него пришла похоронка. Вот такой поворот судьбы.

Познакомиться с Мишей Когутом надоумил меня Фёдор. Он знал, что соседним хозяйством правит русский лейтенант, и послал меня на разведку к нему. Вечером после работы прямо с поля просёлочной дорогой отправился на ферму. Как раз завершилась вечерняя дойка, и Михаил с Анной процеживали в бидоны молоко. Поздоровались. Анна ушла на усадьбу, а мы с Мишей продолжили знакомство. Когда он, угощая меня молоком, узнал, что я недавно из России, забросал вопросами. Я поведал всё, что было ему интересно.

— В следующий раз приходи с посудой, - бросил мне на прощанье.

Как и условились, ходил к нему через день, и всякий раз возвращался с тремя литрами парного молока. Михась залпом выпивал литр и благодарил лейтенанта.

Однажды привёл меня в дом хозяйки - в добротный немецкий особняк из красного кирпича под черепицей. Продолжением коридора были кухня и столовая. Две комнатки по левую руку занимали Михаил и Анна, открыв массивную дверь справа, мы оказались в большой зале. Меж окон висели пять мужских портретов, понял - отец и четверо погибших сыновей.

— У нас в доме гости? - спросила, приоткрыв дальнюю дверь, пожилая фрау.

Миша объяснился, и она удивительно лёгкой походкой проплыла мимо нас.

— Представляешь, ей восемьдесят, а выглядит на пятьдесят, - шепнул Михаил.

От Миши узнал, что на острове хуторская система. С давних пор урожай зерновых сдавался государству, разрешалось ос-

 

тавлять только семенной фонд. За зерно фермер получал деньги, цены определяло правительство. Далее всё распределялось по отработанной схеме: землевладелец получал по карточкам хлеб - 500 граммов на члена семьи и 300 на наёмного рабочего. Так же распределялось и молоко. Рано утром бидоны с дневным надоем выставлялись у края дороги, и специальная машина или телега подбирала посуду, и молоко доставлялось в Берген. С маслозавода увозили обрат, бидоны возвращались на то же самое место, и хозяин мог распорядиться вторичным сырьём сам. Масло и маргарин также покупались в магазине по карточкам, нормы отпуска не помню. Знаю только, что масло нам не полагалось, а вот маргарина выдавали по сорок граммов в сутки.

Пролетел август. В сентябре работ поубавилось - урожай доставлен в закрома, земля вспахана и засеяна. Подошёл срок овощам и картофелю, по дому знаю, какая это трудоёмкая работа. У немцев ничто не пропадает, всё идёт в дело - ботву срезают, зелёные стебли дают коровам. Рабочей силы не хватало, и хозяин привлёк старшеклассников. Впереди нас, захватывая четыре ряда, комбайн копал картошку, клубни, попадая в ковш, сыпались рядком на землю. Подростки собирали их в корзины, а мы переносили к ленточному транспортёру. По широкой ленте картофель попадал в сортировочную машину, а из бункера, через разной величины ячейки сыпался каждый в свой короб. Его выгружали в мешки и доставляли в хранилище.

С подростками завязался разговор.

— Правда ли, что солдаты-большевики, захватив селение, расстреливают детей?

— Это не так. Боец Красной армии детей не трогает, пулю пускает в того, кто в него стреляет.

— А почему русские называют свою армию красной? — Я задумался, а действительно - почему? Ответил:

— «Красной» потому, что на фуражках горит красная звезда. — Они не отступали:

— А где народ живёт лучше - в Германии или в России? — Сказать правду я не мог, но и неправда не лучше, ответить так совесть не позволяла.

— Германию плохо знаю, видел её из окна зарешечённого вагона, потому сравнивать не могу.

Наш разговор прервал грубый окрик управляющего, он усмотрел, как отец Фёдора Степан спрятал в карман три картофелины, и стал колотить его палкой. Школьники сжалились над старым человеком, в один голос завопили: «Варум?» Управляющий остановился, обвёл подростков глазами, опустил палку и ни слова не говоря ушёл к комбайну. По сердцу прошёлся холодок, я ото-

 

ропел, вспомнилось, как этой же дубиной он огрел меня. Все ложилось на душу плотно, одно к одному, и тяжесть этой памяти была так велика, что выдавливала из сердца жалость к себе. Уже вернувшись на ночлег, услышал от Фёдора:

— Скоро наши здесь будут, посчитаемся. Управляющий задолжал мне с полсотни таких ударов - получит все сполна, если не сбежит к тому времени.

В сентябре ситуация в Германии обострилась. Всё чаще в глубь страны прорывались тяжёлые английские бомбардировщики, летели через остров Рюген в сторону Штеттина и там опорожнялись, заставляя людей цепенеть от ужаса близкой смерти. Это было возмездие.

Помещик Фердинанд сократил сезонных рабочих, в этот список попали и мы с Михасем. 11 октября нас доставили в Берген и в сопровождении полицейского поездом отправили в обратный путь: Берген-Штральзунд-Грайфсвальд-Щеттин-Шнейдемюль.

Когда проезжали Штеттин, состав остановили: на станции растаскивали разбитые и обгоревшие после бомбёжки вагоны, засыпали воронки, ремонтировали железнодорожное полотно. Всю эту тяжёлую и грязную работу выполняли русские военнопленные. Через окно спросил:

— Что произошло?

— Англичане поработали... Всю ночь сбрасывали бомбы...

Но вот машинисту открыли путь, он дал короткий свисток и, лязгая буферами, состав, не набирая скорости, медленно тронулся. После обеда были на уже знакомом нам пересыльном пункте Шнейдемюля.

За шесть дней пребывания запомнил такой случай. Нас с Михаилом отобрали в группу заключённых для разгрузки угля из вагона, прибывшего в распоряжение городской пекарни. По дороге у меня развязался шнурок. Пока возился, отстал от группы. Вдруг слышу: «Хелло, хелло!» Стоявшая в дверном проёме магазина фрау жестом приглашала к себе. Броском в четыре шага достигаю крылечка и с благодарностью принимаю из её рук батон серого хлеба - ещё горячего, завёрнутого в газету, успев сказать: «Спасибо!» Обогнал конвоира и встал в строй. После выгрузки угля хотелось помыться в бане и поесть. Хозяин выдал каждому по смоченному в патоке ломтику чёрного хлеба. Но что после такой тяжёлой работы эти его сто граммов вязкого, плохо выпеченного хлеба! Мы разделили батон и немного притупили голод. Дай Бог той сердобольной фрау здоровья и долгих лет жизни! Ведь она не меньше нашего рисковала, могла оказаться в застенках того самого лагеря, где были мы. В магазине были и другие женщины, но значит они одобрили её поступок.

 

Среди немцев немало было тех, кто не принял идей фюрера и жил по своим законам. Взять того молодого фермера, который сказал своим рабам-славянам: «Всё, что есть на ферме, считайте своим». И просил лишь, чтобы к его матери относились, как к своей. А что же избивающий палкой старика управляющий? Сам годами не молод, он не испытал унижения голодом. А вот школьники не увидели в поступке Степана преступления и не сдержали своего гнева, заступившись за старого человека, спросили: «Почему?» Управляющий не нашёл слов для ответа и посрамлённый ушёл. К концу войны многие немцы прозрели. Даже те, кто привёл Гитлера к власти, разочаровались в нём. Это разочарование и привело к так называемому «заговору 20 июля 1944 года». Они поняли, что надо спасать не Гитлера, а то, что осталось от великой Германии, В Москве было подписано обращение пятидесяти немецких генералов к немецкому народу и армии. В нём говорилось: «Весь наш народ полностью ввергнут теперь в опустошительную войну, никогда ещё война не приносила таких неописуемых бедствий нашему отечеству». Генералы, находившиеся в советском плену, призывали немецкий народ подняться на борьбу против губительного режима Гитлера-Гиммлера, покончить с войной и «сделать первый шаг к лучшему будущему».