Глава седьмая

БЛОКАДА

За прожитый военный год остро почувствовал, как не хватает праздников, фашисты отобрали у нас большие и маленькие радости. С острой тревогой думал: вдруг фрицы снова вернутся и Кличев? Мои опасения подтверждали показания взятых в плен немцев: «Партизанам скоро капут. Готовится крупная операция по уничтожению непокорных белорусов. Объявлен приказ о начале карательных действий».

Против кличевских партизан гитлеровцы бросили из Бобруйска и Кировска пятидесятитысячное войско. В составе немецких подразделений воевали чехи и французы. Дрались с нами и вла-

совские батальоны «Днепр» и «Березина». Вместе с карателями шли жандармы и полицаи.

Сильные бои развернулись в деревнях Любоничи и Власовичи. Фронт проходил по реке Ольса. Действия немецких войск поддерживались мощными атаками бомбардировщиков и тяжёлой артиллерией. Долго сдерживать хорошо вооружённые немецкие части партизаны не могли, силы убывали с каждым часом. Отступили к Кличеву. Но сюда немцы уже бросили новые войска из Могилёва, Белыничей и Березино, спешили к ним и части из Свислоч. Надежда партизан принять третий авиарейс с Большой земли растаяла как дым. Оставалось надеяться только на удачу и свою выносливость. В кольцо вместе с партизанами попали и мирные жители. Оккупанты оцепили деревню Козуличи, выгнав из домов всех жителей - стариков, женщин, детей, инвалидов - загнали их на мельницу и подожгли. В огне сгинуло около трёхсот человек. Те, кто стал свидетелем этого зверства, донёс до живых страшный рассказ о палачах. Не дожидаясь прихода карателей, люди бросали жилища, забирали с собой скот и уходили в Усакинский лес. Эту тяжёлую картину я видел своими глазами. Людей гнал страх, никто из них не знал, что уготовит им судьба. Вместе с партизанами родные места покидали отряды самообороны.

26 июля утром по улицам Морговщины шагали немцы и полицейские. Заглядывали во дворы, открывали погреба, двери изб. Перепуганные жители не покидали своих жилищ, жались по углам. С интервалом в пятьдесят метров каратели, выстроившие цепочкой, прочёсывали путь до станции Несята - около шести километров. Вскоре за ними проследовали машины с солдата; ми, таща позади две зенитки. Среди полицейских приметил несколько лиц тех, кто служил в гарнизоне до 20 марта и потом бежал в Бобруйск. Были среди них и несколько человек из соседних деревень, их знал ещё до военного времени. Эти полицаи и стали проводниками у немцев, точно зная, какими дорог ми и куда ушли партизаны.

Немцы в лес не пошли, а пустили из пушек и самолётов снаряды вслед ушедшим. Днём и ночью сыпались бомбы и снаряды с земли и воздуха, вокруг валялись свежие ольховые ветки, лесные тропы были густо усыпаны листвой, свисали сбитые осколками верхушки берёз и елей. Появляющиеся в небе друг за другом самолёты заставляли людей падать и цепенеть в ожидании смерти. Несмолкаемый гром артиллерийской канонады раздавался с юга на север на многие километры.

Три мессершмитта, поблескивая выпуклостями крыльев, приземлились на аэродроме близ Кличева. Сюда из Бобруйска уже

был доставлен смертоносный груз - авиабомбы. Загрузившись, немецкие ассы брали курс на усакинский лес - отсюда до него всего двадцать километров, а из Бобруйска - восемьдесят. Отбомбившись, возвращались на базу. Но наш аэродром послужил им недолго. Уже на третьи сутки, заходя на посадку, мессер крылом задел телеграфный столб - а в разбитом райцентре сгорело всё, головешками торчали только обгоревшие печные трубы да столбы, - крылатую машину развернуло, и она со свистом, пронизывающим воздух, понеслась на военный городок. Погиб-пи лётчики и две лошади, полевая кухня разлетелась в прах. Не испытывая судьбы, самолёты наутро покинули аэродром.

Партизаны, попавшие в блокадное кольцо, страдали от недостатка боеприпасов. Но у них уже была рация, и они связались с Москвой. В ночь на 28 июля над Тереболью с четырёх бортов сбросили на парашютах ящики с боеприпасами и снаряжением, что дало возможность партизанам действовать шире, свободнее.

Зная, что в отрядах немало гражданского населения, фашисты усилили пропаганду. Кружили над лесом, разбрасывали листовки, призывая выдать командиров и комиссаров. Обещали за услугу прощение, а тем, кто прекратит борьбу и сдаст оружие - полную свободу. Противнику удалось рассечь группировку партизан на две части. Несколько попыток выйти из окружения окончилось для народных мстителей неудачей. В штабе пришли к выводу, что отряды нужно рассредоточить и пробиваться не в одном, а в нескольких направлениях. В целях большей подвижности ликвидировали обозы, спрятали в глубине леса громоздкие вещи, оставили при себе только боеприпасы и продовольствие. В последний день июля отрядам Яхонтова, Изоха и Свистунова удалось разорвать кольцо окружения и выйти в тыл врага. Около Белыничей разошлись. Полковник Игнат Изох повёл свою бригаду на Оршу и, выйдя к железной дороге, совершил несколько дерзких налётов, взрывая мосты и железнодорожное полотно.

Но не все покинули усакинский лес, осталось много беженцев, раненых. Прочесав лесной массив, немцы отконвоировали людей в деревню Суша, понимая, что среди задержанных есть партийны, спрятавшие оружие в лесу. Продержав два дня, женщин и детей отпустили по домам, мужчинам вручили пропуска - ausveis. Документ был действителен только на территории Кличевского района. Многие воспользовались этой ситуацией, вернулись в пущу, с неё уже была снята блокада, откопали винтовки и ушли к своим. Были и такие, кто посчитал, что оружие лучше сдать и жить спокойно.

Два Михася, два закадычных друга - Шалай и Акулич - вышли из лесу, когда всё стихло и были взорваны землянки. Своими

жизнями они не рисковали, дезертировав, завернули винтовки в тряпьё и явились домой. Оружие вместе с пропусками их жёны отнесли коменданту Кличева. Немцы только их двоих не тронули. Мало того, Шалай стал исполнять в Морговщине обязанности старосты, которым был до 20 марта. Мне и сегодня думается, что немцам удалось внедрить в партизанскую среду провокаторов, ими могли быть только люди из нашего района. Когда немцы согнали в Сушу скрывавшихся в пуще людей, они, пользуясь информацией предателей, легко отделили партизан и коммунистов от общей массы. Одним из арестованных был двоюродный брат моего отца Леонид Ковалёнок. Я знал его отца и старшего брата, служившего в Наркомате иностранных дел в Москве. Леонид был авторитетным и уважаемым человеком в районе, заведовал загсом, никому зла не причинял. Арестованных перегнали в Кличев и там расстреляли.

Посчитав операцию законченной, фашисты во всех населённых пунктах, прилегающих к урочищу Тереболь, разместили небольшие воинские подразделения. Правда, простояли они недолго, дней десять. Гарнизоны остались только в Суше, Кличеве, Бацевичах.

По приказу Ставки Верховного Главнокомандующего партизаны развернули рельсовую войну. Полковник Изох вернулся с бригадой в район и стал хозяином положения, взяв под контроль железную дорогу и чумацкий тракт.

Несмотря на то, что немецкий гарнизон в Кличеве на этот раз был втрое больше, оккупанты не могли позволить себе удалиться от райцентра более чем на пятнадцать километров и то лишь в светлое время суток. Ночью укрывались за крепостной стеной, как мыши в норах. Близлежащие к райцентру деревни Стоялово, Морговщина, Поплавы, Дмитревка, Евсташин, Смолярня, Константиновка, Рубеж, Берда стали для них местами особо пристального внимания. Здесь чаще, чем где-либо, велись облавы на молодёжь для отправки в Германию. У крестьян этих селений уже не было ни птицы, ни свиней, ни коров. Хозяевам не оставили ни зёрнышка, ни бульбочки. Увидев зимой идущего по деревне мужичка в тулупе, немецкий солдат сдирал его с плеч, пусть даже поношенный и замусоленный, и напяливал на себя. Зайдя в дом, фрицы жадно высматривали, чем бы поживиться, что прихватить. Глаза - алчнее, чем живот. Если ничего подходящего не находили, ножом вспарывали подушки, пухом набивали пазухи и даже заполняли им штанины. Однажды солдат унёс из избы дешёвенькое тонкое одеяльце, вырезал посерёдке дыру, просунул в неё голову, а поверх набросил шинель. Так ряженым и ушёл на службу. Горе-вояки головы повязывали женскими платками, руки от

мороза прятали в трофейные солдатские рукавицы с одним пальцем. Словом, не солдат, а огородное пугало.

Боясь мести, немцы ни с одного двора «своей доли» с урожая не взяли, продукты завозили из Бобруйска. Одно только слово «партизан» наводило на них ужас. Вздевали руки к небу: «О, майн Гот! Наградил же ты Беларусь лесами да болотами. Идёшь, вроде нет никого, а куст вдруг оживает, шевелится - партизан!» Немцы заставили вырубить деревья на двести метров от трассы влево и вправо. Но и это не помогло. Чтобы доставить в Кличев продукты или боеприпасы, приходилось сопровождать обоз большим отрядом солдат с танками, призвав на помощь даже авиацию. Бывало, что и не довозили. Стали минировать обочины дорог, но партизаны обстреливали из леса. Кинутся на то место, а там - никого, налётчиков и след простыл, гильзы от патронов только валяются. На фронте хотя бы знаешь, где свой,, где враг, а тут он везде.

Ночью партизаны вошли в деревню Поплавы. Под утро узкой полоской прошелестел лёгкий дождь. За час до первого луча солнца разведка вышла на дорогу. Не потревожив сна селян, отряд бесшумно покинул место временного пристанища. Пара-конка, замыкая колонну, без особого напряжения катила 76-миллиметровую пушку. На росстани, где дорога мостом уходила на Кличев, задержались, хотели было ударить по гарнизону, но посчитали этот вариант не самым лучшим - у немцев на вооружении имелись бронемашина и две пушки, они легко могли добраться до их места. Ольса огибала Кличев, а рядом с ней бежала дорога на Рубеж и делала такой же поворот и далее шла через Пересопню в Кировск. Решили, что лучше по гарнизону пульнуть с противоположного левого берега.

Не спали и немцы, до света выкатили пушки и, переправившись через реку, оказались на том месте, откуда получасом раньше ушли партизаны. На мокрой песчаной дороге хорошо отпечатался конский след, по нему и определили маршрут.

Партизаны ещё готовили площадку, как появились фрицы. Отступать было поздно, пришлось принять бой. Силы явно были не на стороне народных мстителей, командир отдал приказ обойти лесом неприятеля и ударить с тыла. Этот манёвр и решил исход боя. Ввязавшись в драку, немцы не оставили резерва, а теперь посчитали, что к партизанам прибыло подкрепление и заняли круговую оборону. Воспользовавшись ситуацией, партизаны пошли в наступление, заставив фрицев отойти к реке. Ольса в этом месте имела русло не более полусотни метров и четыре в глубину. Для них она была спасением. Столкнув в воду пушки, бросив убитых и раненых, перебрались на другой берег. Огонь

фрицев жидок, долго им не продержаться. Запросили помощи. Вскоре с окраины Кличева понеслись миномётные струи - били и по реке, и по лесу. Но партизаны, подобрав трофеи, уже скрылись в ельнике. В том бою убило полицейского - того самого, что вёз в комендатуру на расстрел моих одноклассниц-евреек Асю и Соню.

Осенью сорок второго года партизанская бригада полковника Изоха решила ликвидировать немецко-полицейский гарнизон в Суше. Полно с чёртом нянчиться. Мы проснулись от разрывов снарядов и мин, доносившихся из соседней деревни. Я бросился во двор и понял, что бой идёт в Суше, видно было зарево, сполохи. Весь день прошёл в неведении, лишь к ночи стали известны подробности. Партизаны сожгли казарму, уничтожили сторожевые вышки, не оставили и надворных построек Сложность представляли доты, зарытые в землю. Проведя артподготовку, по приказу бросились вперёд, но напоролись на колючую проволоку, опоясывающую тремя рядами окопы. Понеся потери, вынуждены были отступить. Оккупанты сами ликвидировали гарнизон в Суше.

Замечу: партизаны тщательно готовились к этой операции. Зная, что на перестрелку из Кличева в Сушу обязательно бросятся фрицы, устроили засаду между Морговщиной и Стоялово - в двухстах метрах от нашего дома. А вышло иначе, фашисты не стали рисковать и с места не тронулись. Просидев до утра в засаде, немцев не дождались. Поёживаясь от холода, двое партизан попросились к нам в дом. Отец спросил, что в Суше. Ответили: «Пока неизвестно. Думаем, спугнули их наши у деревни Рубеж. Знамо дело: заяц не трус, себя бережёт». Как же ошибались они. Уже к полудню в Кличев из Бобруйска нагрянул целый батальон вооружённых до зубов фашистов, к ним присоединилась сотня из местного гарнизона, вместе они и двинулись в нашу сторону. Из окна я наблюдал за этой колонной. Впереди - бронемашина, наша, советская, из трофеев, - за ней машин двадцать с солдатами в касках, замыкал колонну грузовик с закреплённым в кузове двуствольным крупнокалиберным пулемётом. У машин новинка - борта обиты бронированными листами железа. В шесть часов вечера колонна проследовала обратно. Фашисты навсегда покинули Сушу.

Зима сорок третьего года выдалась мягкой, лишь крещенские морозы дали о себе знать, ртутный столбик опускался до минус тридцати. После неудачи в Суше немцы прикатили в Кличевский гарнизон пушку; дальнобойности её не знаю, но снаряды, пущенные из жерла, летели километров на пятнадцать. Первую бурную ночь они устроили в рождественский праздник. Сверяясь с картой, по компасу навели ствол на одну из деревень и

послали туда свой новогодний «гостинец» — пять ядер. При разрыве первого снаряда люди повскакивали с постелей, похватав детей, бежали, куда глаза глядят, лишь бы от беды подальше. Но кто мог знать, куда упадёт и где разорвётся следующий снаряд? И так за ночь подымали на ноги три-пять деревень. Кума не мила и гостинцы постылы. За зиму таких бессонных ночей набралось до полусотни. Но только один снаряд попал в цель - в деревне Кавяза разметал сарай. А так всё больше усыпали поля и огороды.

По весне лицом к лицу столкнулся с одноклассником Иваном Чмарой. Повзрослел, одет в добротный тёмный костюм, при галстуке, сразу и не узнаешь. Вместе с немецким офицером шагал по улицам Кличева. Он первым поздоровался со мной. Не знаю, откуда появился Иван у немцев и какую занимал должность, а вспомнил потому, что уже через два дня после нашей случайной встречи в Стоялово приехал арестовывать тех, с кем учился. Был старше меня года на четыре, а одноклассник потому, что знания ему в голову не шли, да и ленив был. У Чмары на один класс уходило два года, вот и догнал я его в четвёртом. Как и раньше, всё так же списывал домашние задания, сам думать не хотел. Первым арестовал Алёшу Шамаля. В доме в тот час находился старший брат Моисей, он смог через окно уйти из дома, так и спасся. Воевал вместе с партизанами. Следующей жертвой стали братья Русецкие - Иван и Фёдор. Любопытно, что арестовывать Чмара приезжал всегда один, в гражданской одежде, но с пистолетом в кармане. Таким и запомнили его в наших деревнях. Всех арестованных предатель доставлял в жандармерию, требовал, чтобы шли на службу к немцам. Получив отказ, отправлял на расстрел. Рассказывают, что когда приводили приговор Русецким, братья обнялись и скошенные пулей вместе свалились в котлован. Когда фрицы драпали из Кличево, бежал с ними. В Западной Белоруссии по его приказу был уничтожен детский дом. У одного из расстрелянных - Вани Баранова - умыкнул из кармана документы и присвоил.

Когда после войны поднимали Донбасс, немало моих земляков уехали в угольный край. Работал на шахте паренёк из деревни Стоялово, он и угадал в одном из шахтёров Чмару. Тот возглавлял бригаду, был на хорошем счету. Женат, народил трёх пацанов, жил в трёхкомнатной квартире - передовикам тогда был особый почёт, поощряли. Сообщил паренёк куда следует. Чмару арестовали, на суд доставили в Кличев. В опознании предателя приняли участие около ста свидетелей. Но жандарм упорно твердил: «Никакой я не Чмара, а Баранов». Привезли родную мать, и она открестилась от него: «Это не мой сын». В конце концов пре-

ступник сломался, назвал настоящую фамилию - Чмара. Суд вынес ему приговор - двадцать лет лишения свободы. Но судили во второй раз - за гибель детского дома, на этот раз приговор был суровым: расстрел. Пришла пора, и за все грехи расплатился.

У нас мало пишут о власовцах, кое-кто гневно осуждает их, называет предателями. Но правы ли они? Если один человек сделал промах, он мог ошибиться, а если тысячи - то это уже закономерность. Вот говорят: «Одна голова хорошо, а две лучше». А ведь у каждого из нас одна голова на плечах, и осуждая тысячи других, мы можем впасть в крайность и совершить непоправимую ошибку. Всё той же весной сорок третьего столкнулся я с ротой курсантов-власовцев. Маршировали они по мощеному двору молокозавода - рослые, здоровые, не старше сорока лет. Их готовили командирами для Русской освободительной армии (РОА). Маршируя, курсанты дружно пели: «Распрягайте, хлопцы, коней...», или «Пошла Дуня...» Но что ждало их в будущем? Бывшие командиры Красной армии, они первыми встретили врага на границе. Видели, как раскручивается маховик войны, куда катится, докладывали в штаб округа, а в ответ: « Панике не поддаваться!» И предали их, отдали врагу на растерзание. Когда в июле прибыла ещё одна рота курсантов, то первую расквартировали в Морговщине. Живя в крестьянских хатах, курсанты не позволяли себе грубости, воровства, чаще даже помогали обнищавшим семьям. Говорили открыто, не таясь. Расспрашивали, как к белорусам относятся немцы, почему в районе так много партизан, даже сочувствовали нам.

Победа наших войск на Курской дуге заставила немцев перебросить с восточного фронта большую часть дивизий в Белоруссию. Из Жиздринского района Орловской области в Кличев прибыли полицаи. Военный комендант гарнизона, почувствовав внушительную силу, сформировал обозы в дальние деревни для вывозки зерна нового урожая. Обоз в Вожов и Переколье отправился под усиленной охраной полицаев, немцев и власовцев. Когда телеги загрузили снопами, налетели партизаны, завязалась перестрелка. Чувствуя, что, их мало, партизаны отошли к ельнику. На этот раз подвод пятнадцать немцам удалось доставить в Кличев.

В ту же ночь снялся с нашего двора власовский пост и ушёл к партизанам. Уже через четыре дня партизаны из бригады полковника Изоха вместе с курсантами-перебежчиками легко обошли часовых и вошли в Морговщину. Бой был коротким. Партизаны захватили миномёт и две подводы со снарядами, в основном патронами. Днём позже ещё тридцать восемь власовцев с ору-

жием в руках перешли на сторону партизан. Посчитав курсантов предателями, немцы разоружили оставшихся в роте власовцев и отправили в Бобруйский лагерь. А те, что встали в один строй с партизанами, воевали против немцев до полного освобождения Белоруссии.

Задумали оккупанты построить в Кличеве госпиталь. А место выбрали неудачное — на окраине посёлка, у самого польско-еврейского кладбища. Бригаду плотников поручили сформировать старосте Морговщины Михасю Шалаю. Он отобрал пятерых мужиков из нашей деревни и двух из Стоялово. Для строительства разобрали два конфискованных деревянных дома, перевезли на окраину и приступили к возведению госпиталя. Работали чуть больше месяца. Новостройку вместе с комендантом принимали немецкие специалисты, дали высокую оценку: «Сделано на совесть». Комендант даже пожал руку бригадиру: «Завтра отдыхайте, на работу не выходите».

Но отдыхать не пришлось - ночью госпиталь подожгли, и горел он до утра синим пламенем. Первыми почувствовали беду плотники, поняв, что вина падёт на них. Так и вышло. Всех семерых ещё в сумерках увезли в комендатуру и бросили в подвал. Каратели с собаками обследовали лесную территорию кладбища и на месте лёжки вредителей нашли пустую лачку из-под махорки, несколько клочков газет, две обгоревшие спички. Убедившись в том, что морговские плотники не виноваты, отпустили домой, даже не проведя допроса. Следователь сказал старосте: «Поджег совершили партизаны. Но кто сообщил им о готовности госпиталя к эксплуатации, остаётся вопросом». А вот двух стояловских плотников - Ковшерко и Шамаля - задержали до выяснения ситуации. В три часа по полудни немцы вывели их на работу Строители, боясь издевательств, в отчаянии бросились на проволочное заграждение и там, на колючке, их расстреляли.

Летним днём сорок третьего года на въезде в Боцевичи появилась дама привлекательной наружности - светлые волосы, красивые черты лица, стройна, движения артистичны. Говорили, с небес на облаке спустилась. Но так ли это, одному Богу известно. Её остановили, попросили предъявить документы. Проверив сумку, кроме краюхи крестьянского хлеба, двух десятков зёрен из вышелушенных колосков да пары стоптанных туфель, ничего не нашли. Сама она была босой, как тысячи беженцев. Потащили в комендатуру. Неожиданно она заговорила по-немецки: «Учительница из Западной Белоруссии, преподаю в школе немецкий. Сама родом с Поволжья, где компактно проживают русские немцы». Всё сказанное подтверждалось паспортом, его вертели так и сяк, мяли и признали действительным. Призналась, что хотела

вслед за немецкой армией уехать на родину. Немцы любезно уверили, что как только представится такая возможность, ей помогут выехать. А пока просили поработать переводчицей. 8 комендатуру чаще всего она ходила в блестящем василькового цвета платье. Загадочный блеск зелено-карих глаз, нежные завитки рыжеватых волос, девически звонкий голос, лёгкая поступь балерины - возле неё всегда кружили офицеры. Переводчицей прослужила чуть больше двух месяцев. А дальше судьбой распорядился господин случай.

Где-то в начале тихой осени, когда деревья сменили упругий зелёный наряд на ярко-жёлтую вязь листьев, патруль задержал в лесу крестьянина с телегой, заподозрив в нём партизанского связного. Но, кроме пилы и топора, в коробе ничего не нашли. На допросе ответы Звездуна - так звали его в Ореховке - переводила она. Выслушав задержанного, комендант распорядился его расстрелять. И он, клацая зубами от страха, взмолился по-немецки; «Не виноват! Да, в первую мировую воевал против немцев, был ранен, пленён. Провёл в Германии на работах четыре долгих года, там и выучил язык». Он сообщил коменданту страшную тайну: переводчица, мол, неверно переводит не только вопросы, но и ответы, потому расстрелянным быть не желает. Его отпустили, а дамочку арестовали. Она на карту поставила жизнь и отвечать отказалась, больше молчала. Её расстреляли.

К концу 1943-го территория господства немцев сокращалась, как шагреневая кожа. Уже в своём тылу немцы не были хозяевами, и это делало их ещё более агрессивными. Они вымещали злобу на любом встречном. А если проводили облаву, то обязательно из деревни одного-двух жителей угоняли в Германию. Из Морговщины в октябре насильно вывезли четырёх девушек. Острая жалость полоснула по сердцу, когда узнал, что среди них была моя двоюродная сестра Мария.

Раньше большевики губили многих моих земляков, посчитав врагами народа, теперь фашисты поступают точно так же. Кто лучше? До сих лор не пойму, как могли в среде рабочих и крестьян появиться сразу тысячи, миллионы врагов народа? Чистка партийных рядов в Белоруссии сгубила лучших представителей нации. Но ведь это они мечтали построить новое социалистическое государство, справедливое, как говорили, общество, а получили пулю в затылок. А разве не простые, хотя и неграмотные, но трудолюбивые люди, почувствовав опасность, стеной встали в год интервенции Польши и не дали разгореться гражданской войне! Характер свой, выработанный веками, не меняли - говорили открыто, прямо; там, где нужно было промолчать - не таясь, говорили правду. И поплатились за свою простоту и простодушие -

пошли на плаху революции, были расстреляны или стали узниками сталинских застенков. И во всех случаях те, кто попал под колесо репрессий, были объявлены врагами народа. Врагами? Но у всех были семьи, родные, любимые... И они становились врагами народа. Что ожидало их в будущем? Страна стала для них не родной матерью, а мачехой. Глубинный смысл происходящего трудно было понять. До войны не так уж было далеко, она шла след в след переломным событиям, развернувшимся в Стране Советов и менявшим весь сложившийся жизненный уклад. Думаю, потому эти самые «враги» вскоре и стали полицейскими и жандармами.

В предвоенные годы Беларусь была переполнена узниками лагерей и тюрем. Заключённых не эвакуировали на восток, свободу они получили от немцев. Ненавидя власть большевиков, мстя им, они и пополнили ряды карателей. Вместе с немцами устраивали облавы, шли против своих. Партизаны же в свою очередь добирались до семей карателей, захватывали и расстреливали. Отряды полиции сформированы были оккупантами в начале войны и, не имея резерва, больше не пополнялись. Партизан же было многократно больше, да и беженцы становились под их знамёна. К приходу Красной армии большую часть Белоруссии освободили от оккупантов партизаны. Замечу, что белорусскую землю топтал не только немецкий сапог, свой кровавый след оставили и финны, и полицейские отряды из прибалтийских республик.