Глава пятая

ПАРТИЗАНЫ

 

По началу немцы вели себя мирно, никого не трогали, разбоем не занимались. Если и заходили в дом, то с просьбой: «Матка матка, яйки есть?» Боясь их, женщины выносили по три-четыре яйца, отдавали, крестясь.

Однажды ночью у здания городской аптеки партизаны открыли огонь по фрицам. Немцы разбежались кто куда, двое добрались даже до нашей Морговщины. Часов в одиннадцать за ними прибыла машина и увезла в Кличев.

Из Бобруйска в наш район перебросили крупную воинскую часть. Для её доставки понадобилась целая автоколонна тупорылых машин. Фашисты обосновались в Кличеве надолго. Десять других машин двинулись дальше и заняли деревни Гонча, Суша, Усакино, Довгая. Прибыв на место, наводили свой порядок - Ordnung. В каждом селении стали действовать полицейские участки, появились старосты. Полицейским могли назначить любого, кто попадался на глаза офицеру. Останавливали парня лет двадцати или зрелого мужчину, записывали анкетные данные - фамилию, имя, отчество, год рождения - вручали русскую винтовку и заявляли: «С этого часа ты полицейский». Тех, кто отказывался, отправляли в лагеря. В каждой деревне службу несли не менее десяти полицейских, одного из них назначали старшим. В числе полицейских оказалось немало красноармейцев, оставшихся в семьях после отступления. Решив вопрос с полицейскими, назначали старосту деревни. С помощью старост и полицейских немцы увозили, кто не спрятал, зерно, угоняли скот, составляли списки молодых людей для отправки на работу в Германию. Партизанские командиры засылали на службу в полицию своих людей, говорили: «Старайтесь больше получить оружия, боеприпасов: Придёт час, оно выстрелит по оккупантам».

В Кличеве немцы в первую очередь огородили в три ряда гарнизон колючей проволокой. Затем принялись строить крепостную стену: две трёхметровые параллельные деревянные стены, засыпая метровую щель землёй. Через каждые три метра на уровне глаз человека закладывали бойницы. По углам возводили доты. Передняя часть такой огневой точки на метр была выдвинута наружу. Доты покрывали брёвнами накатом в два ряда, заливали бетоном и сверху маскировали дёрном.

В райцентре и по деревням вывесили приказы военного командования. В них определено было всё чётко - что можно и чего нельзя делать населению на оккупированной территории. Запомнился плакат, на котором пленённый розовощекий красно-

 

армеец стоял у полок, доверху заполненных булками хлеба, а чуть поодаль повар большим черпаком помешивал в котле. И надпись: «Он получит много хлеба и вкусную кашу».

Появился в райцентре свой бургомистрат, его возглавил бывший шофёр горисполкома Дыдо. Послушный исполнитель воли коменданта, Дыдо составлял списки жителей Кличева с указанием возраста и адреса. По ним вызывали в комендатуру мужчин, принуждая служить в полиции. Под разными предлогами многие отказывались. Но находились и такие, что предложение принимали. В основном те, кого немцы выпустили из тюрем и лагерей. Им выдали специальные пропуска - небольшие листки бумаги, на которых на русском и немецком языках говорилось: «Предъявитель настоящего пропуска имеет право свободного передвижения по всей территории, находящейся под управлением Германии. В пути следования оказывать необходимую помощь». Фашисты отлично понимали, что эта категория людей в дальнейшем станет надёжным союзником. Они-то, вернувшись домой, и пошли добровольно служить к своим освободителям.

Но были ещё и так называемые «враги народа», пострадавшие от произвола советской власти. Не желая возвращения коммунистического режима, верой и правдой служили они оккупантам, а при отступлении ушли с ними на Запад.

Два месяца разрозненными группами метались бойцы Красной армии, тщетно пытаясь пробиться к своим. Фронт укатил далеко на восток. Измотанные голодом, недосыпанием, они попадали в лапы к фашистам. Я лично столкнулся с такой группой пленников, доставленных в Кличев немцами. Им предложили службу в полиции, припугнули: «Не то расстреляем». Только четверо взяли в руки оружие, пошли на позорную службу.

Полицейский гарнизон в Кличеве к концу сорок первого года насчитывал не более ста человек. Располагался недалеко от центра, у аэродрома и был защитой немецкому гарнизону. Поначалу полицейские ходили в гражданской одёжке с чёрной повязкой на рукаве. Но к Новому году их переодели в солдатскую форму литовской армии. Возглавлял полицию русский немец, выходец из деревни Анатолиевка.

Август в Белоруссии - месяц тяжёлый, в нём сходятся вместе многие работы: сенокос, уборка жита, овса, ячменя, гречихи, картошки. В Морговщине произвели обмер засеянных полей, составили список проживающих на этот момент людей, включая грудных детей. Попали в список двое раненых красноармейцев и две беженки. Поля поделили на весь списочный состав. На общем собрании тянули из шапки номерки, по ним получали делянки. Каждый убирал свою, а если не справлялся, на помощь шли

 

родственники, соседи или просто приятели. Так всем миром и сняли урожай.

Сжать колосовые - полдела, снопы нужно ещё свезти на гумно обмолотить. И тут на помощь пришли шоферы-умельцы. В то время на дорогах свободно можно было найти машину, брошенную и выведенную из строя отступающей армией. Из трёх «зисов» удалось собрать один. Колхоз имел стационарный комбайн. Шоферы подняли задний мост машины, набросили на колесо ремень передачи, соединили со шкивом комбайна, включили мо-юр - и агрегат заработал. Большинству селян жито обмолотили. В одну из ночей в Морговщине появились партизаны. Посчитав, что обмолот ведут немцы, сожгли гумно, а заодно и машину с комбайном. Нашей семье пришлось вести молотьбу дедовским способом - цепями.

Военный комендант нечестно, как посчитали крестьяне, решил вопрос сдачи зерна, рассуждал так: та деревня, где жителей больше и зерна должна сдать больше. И просчитался - немецкий амбар оказался пуст. Люди успели надёжно спрятать зерно. Прятали его в лесах, засыпали в бочки, закапывали в землю на огородах, а затем маскировали. Хотя и понимали, что не отдай урожай добровольно, его возьмут силой, и всё же страх перед голодной зимой взял верх. Вскоре в деревнях появились машины с немецкими солдатами и полицейскими. Если находили зерно, забирали всё подчистую, но улов оказался неважным.

Чем дольше хозяйничали на нашей земле фашисты, тем становились злее, агрессивнее. На фронте дела у них шли неважно. Немецкая пропаганда приукрашивала успехи армии, но мы чувствовали, что к зиме Москву немцы не возьмут. А они вбивали нам в головы: «Мы научим Россию Богу молиться, Англию торговать, Америку воевать».

Истинное лицо оккупантов проявилось в отношении к населению. Ходил по сёлам слепой, лет восьмидесяти, дядька Андрей, высокого роста, угадывалась ещё в нём стать русского богатыря-воина. И не было такого дома, где бы не дали старику милостыню или отказали в ночлеге: «Помяни, старче, коли нерусь злая живота лишит». Этот старый слепой человек был интересным рассказчиком. Повидал на своём веку немало - из крепостных, он прослужил в рекрутах два десятка лет. Его рассказы всегда хватали за сердце, иные, слушая, плакали: «Ох, родимушка! Неладно в мире, неладно... Последние времена наступают». Однажды остановился он с поводырём, мальчиком лет шести, в нашем доме. Не могу забыть его горькую повесть о походе русских за море - воевать турка, защитить болгар-братушек. Там и потерял глаза. И вот долетела до нас страшная весть: расстреляли нем-

 

цы того старца, а с ним и мальчонку. Направлялись они из деревни Репище в Стоялово, по дороге обогнала путников легковая машина. Спрыгнул на землю немецкий офицер, глянул в слепые очи - старик силился хотя бы одну светлую точку уловить в окутавшем его вечном мраке - и недолго думая, разрядил обойму. Думаю, совесть фрица не мучила, для него они были не первые, а я долго ещё мучался вопросом: «За что? Откуда такая жестокость? И сколько крови-крови-крови...»

В другой раз поздней осенью сорок первого встретились фашистам на пути четыре крестьянки с котомками за плечами. Шли в Морговщину из Суши. Поравнялся с ними грузовик. Немец приказал женщинам отойти на обочину дороги, вскинул «шмайссер» и дал по ним очередь. Одну из них я знал, с её мужем Николаем Нестеровичем Храпко дружил отец. Трое детей остались сиротами. Чем провинились они перед немцами?

Извели гитлеровцы в Кличеве всех евреев. Уцелели только те, кто успел перебраться на Урал и в Среднюю Азию. Среди таких была семья судьи Григория Красного, с его сыном Матузом я учился в одной школе. Спустя тридцать лет встретился с одноклассником в Бобруйске. Правил он в городе комбинатом бытовых услуг, только имя сменил на Михаила. Зайдя к нему в кабинет, услышал: «Вы по какому вопросу?» Протянул директору школьную фотографию: «Не узнаете кого-нибудь?» Он ткнул пальцем в себя. «А с правой стороны - это я». Матуз встрепенулся: «Неужто передо мной Ваня-математик?» Мы крепко обнялись и долго не могли найти слов для разговора. Надо же - повстречались спустя полжизни! Прикупив в гастрономе бутылочку «московской», отправились по Рогачёвскому шоссе в лес и там, на природе, дали волю эмоциям! Вспомнили всех поимённо, и о том, что хотел бы навеки похоронить, и что постоянно сидело во мне, как в засаде.

Печальна судьба и других одноклассников. В том же сорок первом возвращался я из райцентра домой. На выходе из Кличево повстречалась подвода. Полицейский одет в гражданское с чёрной повязкой на рукаве, с русской винтовкой. В арестованных узнал своих одноклассниц - Асю Смышляеву и Соню Смушкевич. На меня они не смотрели, опустив низко головы, горько плакали. Наутро узнал, что обеих расстреляли. Неделей позже такая же участь постигла ещё двух других моих ровесников - Финкильштейна и Фельдмана. Из пяти евреев-одноклассников расстреляны были четверо.

Эрих фон Бах-Целевски, верховный фюрер СС и полиции в России, в сентябре сорок первого высказался так: «Там, где партизан, там еврей, а где еврей, там партизан». Уже с июня в оккупи-

 

рованных областях начались «акции по усмирению», которые были составной частью плана систематического и массового истребления евреев. Десятки тысяч семей остались без крова и были вынуждены скрываться в лесах. Наряду с цыганами они считались подозрительными потому, что не имели жилья и часто становились жертвами «акций по очищению». Только в тылу группы войск Центр к маю 1942-го по одному лишь подозрению в причастности к партизанскому движению было убито 80 000 человек. В донесении фюреру Гиммлер назвал свыше 350 000 «бандитов», «пособников бандитов», «подозреваемых в бандитизме» и большое количество евреев, уничтоженных с августа по ноябрь сорок второго. «Усмирение» в тылу проводилось службами безопасности вермахта и войск союзников, подразделениями СС и полиции, а также соединениями местных добровольцев. При этом особенно зверски действовали полевая жандармерия и тайная полиция (гестапо), специальные подразделения СС и СД и пресловутый «особый батальон Дирлевангер».

Если в Кличеве фашисты уничтожили сотню евреев, то в Бобруйске несколько тысяч. И сейчас не могу понять, почему евреи были так пассивны и не защищали себя. Ведь даже мышь, загнанная в угол, становится агрессивной, бросается на врага. А тут фрицы, схватив двух-трёх евреев, заставляют их обходить дома и объявлять соплеменникам, чтобы те собирали ценные вещи и собирались в дальнюю дорогу - в Палестину. Вещи бросали в кузов специальной машины, людей загоняли в крытые брезентом грузовики. В пути машины расходились, те, что с людьми, переехав Ольсу, останавливались за мостом у котлована, вырытого под строительство нового родильного дома. Он и стал последним пристанищем для несчастных. Утром всё повторялось: так же безропотно люди поднимались в кузова «крыток», так же увозили их к котловану и там расстреливали. И так повторялось до тех пор, пока не была уничтожена вся диаспора. В Кличеве спаслись только несколько человек - партизаны силой увели их в леса, заставили взять оружие и защищать себя.

Фашисты расправлялись и с коммунистами. Выходило по поговорке: «Пришли в нашу хату и бьют нашего тату». Немцы потребовали, чтобы члены партии прошли в комендатуре перерегистрацию. А когда большевики явились с оружием - наверное, хотели сдать, - оккупанты укрылись за крепостной стеной.

Ещё до прихода немцев райком партии организовал партизанский отряд. Командиром стал директор школы Игнат Изох, его заместителем по политической части Яков Заяц, секретарь райкома. Отряд быстро разрастался и вскоре перерос в бригаду, кроме коммунистов, в неё шли активная часть населения, команди-

 

ры и солдаты отступающей армии. Появились и другие отряды народных мстителей. По деревням создавались отряды самообороны. Непокорный Кличевский район стал одним из центров партизанского движения в Белоруссии.

Сказалась наша стратегическая ошибка - была оставлена в полной сохранности железная дорога от Белостока до Могилёва. Фашисты захватили где-то на границе бронепоезд и в полном боевом порядке погнали его на восток. Бронепоезд, пройдя станцию Свислочь, встретил мощное сопротивление и приостановил движение на очень важном направлении - на Могилёв. Наши партизаны взорвали мост через реку Друть и не дали бронепоезду продвинуться на передовую. У немцев была ещё возможность попасть на линию фронта: вернуться на станцию Осиповичи, свернуть на Бобруйск-Жлобин и выйти на Могилев. Но вторая группа партизан разобрала участок железной дороги западнее станции Несята, взорвала бык, место прохода воды под железной дорогой. Фашисты поняли, что их берут в капкан. На всех парах проскочили промежуточные станции, миновали Несяту, но уже через несколько минут нажали на тормоза - дальше ехать было некуда. Локомотив взорвали, боеприпасы уничтожили. Пешком шестьдесят фрицев ушли в сторону Осиповичей. За всё время оккупации фашисты так и не смогли провести ни одного состава на участке Осиповичи-Могилёв.

Партизанское командование приняло решение уничтожить немецкий гарнизон в Кличеве, но понимало, что эта задача не из лёгких. Готовились к операции основательно. Чтобы иметь полную и точную информацию о фашистском гарнизоне, внедрили в среду полицейских надёжных людей. Расширили сеть осведомителей - не только в райцентре, но и в близлежащих деревнях. Вскоре был востребован и я. Каждый день староста Морговщи-ны, согласно наряду, направлял группу селян для работы на территории гарнизона. Я не раз был в числе этих рабочих.

Однажды жарким августовским вечером порог нашего дома переступили Яков Зайцев, замполит 277-й партизанской бригады, и Василий Заблоцкий, командир роты разведки. Отец предложил, гостям присесть на лавку, но они отказались: «На дворе чудесная погода, поговорим, Иван Карпович, на свежем воздухе». Спустя час позвали и меня.

— Время течёт медленно, но как быстро растут наши дети! Твой сынок Ваня вымахал выше тебя, Иван Карпович, - улыбаясь, Яков Иванович похлопал меня по плечу. И уже обращаясь ко мне, сказал: - Есть, Иван Иванович, дело к тебе. Поговорим?

В пятнадцать лет меня впервые назвали по имени-отчеству, я был польщён.

 

— Скажу сразу: разговор серьёзный. Нам нужен смышлёный человек. В штабе бригады предложили твою кандидатуру. С командиром разведроты говорили о тебе с твоим отцом. Иван Карпович дал согласие. Теперь слово за тобой, - Заяц испытующе посмотрел на меня. - Ты бываешь на работах в расположении поенного гарнизона. Теперь в Кличеве надо бывать чаще; работать за себя, за отца, за старшего брата. Ничего не записывая, наблюдать за передвижением немцев, запоминать, чем вооружены, знать расположения постов, время смены часовых. Ну и много чего другого, что нужно партизанскому штабу. Выбирай: «да» или «нет».

Я поблагодарил за доверие, сказал «да». Помогать своим считал за честь.

За сведениями придут к тебе только те, кого ты хорошо знаешь, командир разведки Заблоцкий Василий Карпович, партизаны Григорий Онкут, Кузьма Изох, Василий Александрович. - Помолчав, Яков Иванович добавил: - О нашем разговоре никто не должен знать, даже мать. С этого часа из Морговщины путь в другие места для тебя закрыт, кроме Кличева. Должен быть у всех на виду, чтобы не вызвать подозрений в связи с партизанами

В ту ночь долго не мог заснуть, в голову лезли разные мысли. Но одно знал твёрдо: это уже не детские игры, а настоящее испытание, выдвинутое самой жизнью. Была у меня заветная мечта - летать. Пришли немцы и эту мечту отняли. Что ждёт меня? Дорога в училище отрезана и, кроме рабства, ничего хорошего чужеземцы не дадут.

Борьба с партизанами велась, как правило, самыми жестокими средствами. Приказы высшего руководства давали санкцию на применение беспощадных методов. А так как военные операции против партизанских отрядов часто проводились впустую, то неудачи старались выдать за «успехи», сжигая при этом мирные деревни и уничтожая их жителей. В таких операциях с лета сорок третьего уничтожению подвергались целые районы, считавшиеся «заражёнными бандитизмом»; оставшееся в живых население депортировалось и использовалось на принудительных работах. M. Борман в своей служебной записке приводит слова фюрера: «Русские отдали приказ начать в нашем тылу партизанскую войну. Но эта война имеет свою положительную сторону – она даёт нам возможность искоренить всё, что против нас... На огромном пространстве усмирение должно проводиться как можно быстрее. Этого лучше достигнуть путём расстрела каждого, кто косо посмотрит». А это уже фельдмаршал Кейтель: «Жителей нужно заставить нести ответственность за их дела, так как невоз-

 

можно выставить охрану у каждого сарая и каждого дома. Население должно знать, что будет расстрелян всякий, кто не работает, и что любой будет привлечён к ответственности за малейший проступок».

Сотни моих сверстников уже батрачили в Германии на новых хозяев. На тех, кто противился воле фашистов, убегал в леса, устраивали облавы, ловили, бросали в лагеря, расстреливали. Горели белорусские хаты, уничтожались целые деревни вместе с их обитателями. И этому горю не было конца. Во время карательных операций рядом с гитлеровцами шли полицейские. Если в первые месяцы они выбирались только в близлежащие деревни, то потом под их прицел попали и дальние - Суша. Гонча, Уболотье, Кавяза, Березовое Болото. Старина, Ворлины, Анатольевка. Люди выучили повадку зверя: если до полудня немцев нет, то до конца дня жить можно спокойно, они не появятся. В затяжные бои каратели не втягивались, спешили до захода солнца убраться в своё логово. А когда партизаны, выбрав выгодную позицию, всё же отрезали им путь к отступлению, фашисты шли на прорыв, не считаясь с потерями. Партизаны били зарвавшихся и обнаглевших фрицев. После неудачных походов немцы отсиживались за крепостной стеной. Тогда против кличевских мстителей бросали отборные войска СС или СД из Бобруйска, Быхо-ва, Осиповичей, Березино, Белыничей и даже Могилёва. Но и на этот случай у партизан была выработана своя тактика: если силы неравные, то на помощь приходили соседние отряды. Кличевцы сложа руки не сидели, если враг не тревожил, сами беспокоили фрицев на железных и просёлочных дорогах. Осенью сорок первого партизаны из бригады Игната Изоха разгромили в деревне Березовое Болото карательный отряд, противник драпал до самых Боцевич, где стоял немецкий гарнизон. Наутро связные сообщили, что на местном кладбище появились восемь могил с немецкими касками на берёзовых крестах, а полсотни раненых отправлены в Бобруйск. Несколькими днями позже возвращался в Кличев бургомистр Дыдо и попал в засаду! Бургомистра и его шофёра убили, машину взорвали. Партизанам достался ящик с патронами советского производства.

Трижды в неделю по разнарядке старосты ходил я на работу в Кличев: с земляками убирал территорию гарнизона, пилил и колол дрова для полевой кухни, а с приходом зимы - и для отопления печей в жилых домах. Когда прибывал груз, сгружал с машины и переносил на склад ящики и мешки с продовольствием. Через месяц о немецком гарнизоне знал всё. И сколько бойниц, и что в каждом из пяти дотов установлен пулемёт Дегтярёва (РПД), у стены - железная кровать для дежурных. С утра засту-

 

пал один, после четырёх - двое, менялись каждые четыре часа. По всем дорогам, выходящим из Кличева, расставлены полицейские посты, останавливали всех: и с какой целью идёшь, и что в мешках? Ночью по улицам ходил патруль. За два месяца всех немцев я знал в лицо, полицейских - пофамильно. Всё, что замечал, передавал в партизанский штаб. Стоило фрицам установить утром 45-миллиметровую советскую пушку на угол крепости, выходящий к Ольсе, как наутро об этом уже знали в отряде. Партизаны переправились ночью через реку и дали прицельную очередь из пулемёта по пушке, убив часового. Немцам пришлось орудие снять.

Лето и осень сорок первого показались мне за два года. Немцы злобствовали, не могли покорить мой родной Кличевский район, он доставлял им немало забот и хлопот. Сколько раз посылались сюда карательные отряды, а всё безуспешно. Да им и счёта не было. Горе, кровь, страдание приносили они моим землякам. Сколько уже соседних деревень фашисты сожгли дотла! Вид пожарищ производил тяжкое впечатление. В огне гибло народное добро, нажитое многолетним трудом. Как и чем должен ответить врагу мой народ за беды, которые фашисты сеют на своём кровавом пути? Мечом и только мечом! Наступила зима, многие оставили родные пепелища, ушли в леса, жили в землянках, искренне желая помочь своим. Плач и стон заполнили белорусскую землю. Партизаны едва успевали отбивать отряды карателей, как приползали новые стаи зверья - и снова кровавый бой.

Фашистские логова в Боцевичах и в самом Кличеве являлись помехой партизанам. Немцы занимали стратегическое положение, перекрывали движение по основным направлениям. Партизаны решили не медлить, чётко и ладно спланировали дерзкую и сложную операцию - очистить район от оккупантов.