- 68 -

Светлейшая

 

Больше всего нас терзало в ту пору, что ребята - на фронте, а мы - в тылу, но при этом не можем не предаваться крамольным размышлениям.

В одной из моих поэм, писанных, как все прочие мои поэмы, скорее рифмованной прозой, чем стихами, был такой диалог:

"- А может быть, в любые времена у мысли есть незыблемое право не преклонять пред силой знамена и от разгадки не бежать лукаво? И где бы ни работала: в кольце ль, в тылу ли уходящих в битву армий, она за всех нащупывает цель - тем напряженней, чем враги коварней?..

- Нет, нет и нет! Равно вели к измене все кривотолки в тот великий год, когда на пытку шел Сергей Тюленин и подымал Мересьев самолет!"

И далее тот же Голос безоговорочно отвергал "игру ума, дерзнувшего играть перед лицом железной дисциплины дивизий, уходящих умирать!"

И наотрез отказывался "выше ставить свободу мысли, чем ее успех".

"Успехом мысли" должен был стать "настоящий" социализм. А насколько искренним было это самоотречение

 

- 69 -

мысли, ее добровольный (самоубийственный) отказ от свободы, свидетельствует история моей подруги по лагерным годам Клары Борисовны.

В лагере все склонны называть друг друга "на ты" и по имени. Исключения редки и обусловлены чаще всего реликтовыми свойствами тех, кто не может, не способен называть на "ты" и по имени малознакомых людей.

На участке, где я впервые услышала о докторе Кларе, все о ней говорившие неизменно называли ее Кларой Борисовной. И в моем представлении возникла очень пожилая особа, которую никто не осмеливался назвать по имени.

О докторе Кларе рассказывали легенды: имея десять лет срока, она замещала начальника санчасти большого лаготделения. Она давала больным освобождения от работы даже тогда, когда у них не было повышенной температуры: с нее хватало просто того, что человек остро нуждался в маленькой передышке. Она врывалась в комендатуру, если там начинал кричать избиваемый зек, и на ее участке коменданты и самоохранники предпочитали заключенных "всерьез" не бить. К числу ее подвигов относилось и то, что она спасла своих товарищей-заключенных от угрозы быть съеденными клопами: все население участка вывели под вооруженным оцеплением в голую степь, а клопов уморили хлорпикрином, предварительно замуровав окна, двери и щели (хлорпикрин вводили через печные трубы). Когда люди вернулись в бараки, нога увязала в мертвых клопах по щиколотку. Я тоже пережила в лагере нечто подобное, поэтому утверждаю, что здесь нет гиперболы.

В 1942-1943 годах вдруг начали "актировать" (освобождать) безнадежно больных, в том числе и осуж-

 

- 70 -

денных по статье 58-10 УК РСФСР*, по которой сидела Клара Борисовна. Она с детства болела активным туберкулезом легких. У нее был тогда очень хороший "вольный" начальник санчасти. И оба они торопились сактировать всех, кого можно было, прежде чем взамен одного из них (безразлично - кого: необходимы были два врачебных заключения) пришлют какого-нибудь мерзавца. Начальник умолял Клару Борисовну немедленно пройти актировку: впереди у нее оставалось в ту пору еще восемь лет. Она же хотела до того, как уйдет, спасти всех, кого было возможно. Разрешение актировать "пятьдесят восемь - десять" отменили так же неожиданно, как и ввели, - и доктор Клара осталась отбывать свой срок. Через год после этого она уже не работала, а лежала в центральной больнице лаготделения с тяжелейшей сердечной недостаточностью и кровохарканьем. Муж ее работал все это время главным врачом алма-атинского городского противотуберкулезного диспансера. Он не оставлял ее ни на неделю без передач и лекарств.

Когда меня этапировали на пересылку, в больнице которой находилась к тому времени Клара Борисовна, Марк повел меня познакомиться с легендарным доктором. Клара лежала в крохотном боксе для инфекционных больных, куда через несколько месяцев с трудом втиснули еще одну койку - для меня. В углу, у окна, против двери, за откинутым марлевым пологом, я увидела нечто прозрачно-матово-синеглазое, с косами, лежащими поверх одеяла, и такое юное, что я чуть было не закрыла, извинившись, дверь.

Клара оказалась не такой юной, как, несмотря на

 

 


* За антисоветскую агитацию и пропаганду.

- 71 -

болезнь, выглядела: ей тогда было тридцать лет (посадили ее двадцати семи). Но я-то ожидала увидеть старушку! Она и после года тяжелой болезни была удивительно хороша, но до чего она изменилась за этот год, мне открыл один грустный случай. Я лежала уже в этом боксе, рядом с Кларой. Однажды в приоткрытых дверях остановился здоровенный парень в брезентовой робе. Он пристально вгляделся в наши лица, потом попросил извинения и хотел уйти.

- Миша!.. - позвала Клара.

Гигант обернулся на голос и побледнел.

- Я так изменилась, Медведь? - спросила Клара.

Посетитель, опустившись на пол у ее койки, плакал, а Клара печально и ласково утешала его, гладя по голове. Это был один из прежних ее пациентов: она спасла его от пеллагры на участке, где находилась раньше.

Клара жила до войны в Белоруссии. Шестнадцати лет, с безнадежной формой туберкулеза легких, она, рано оставшаяся сиротой, попала в санаторий для хроников, где работал врачом ее будущий муж, Давид Александрович. Он выходил Клару и женился на ней. Уже после замужества Клара закончила школу. Через год она родила своего единственного ребенка, а позднее закончила мединститут и защитила кандидатскую диссертацию.

Муж приходил в палату почти каждый день*. Много раз я видела его плачущим у постели Клары, как плакал Медведь. Через два года мы с ней опять оказались на одном и том же участке - на отдельном лагпункте для

 

 


* В те времена на некоторых городских лагпунктах Алма-Аты редко ограничивали число свиданий. А отношение лагерных врачей к Кларе и ее мужу было вообще особым.

- 72 -

инвалидов, расположенном километров за двадцать пять от железной дороги. Давид, моя мама и мой брат-подросток еженедельно проходили эти двадцать пять километров туда и обратно, таща за спинами рюкзаки с едой и лекарствами - для нас обеих и для наших товарищей. Кто мог лечиться или поглощать еду в одиночку, среди всегда голодных людей? Последний (1952) год своего заключения Клара с тяжелейшей душевной депрессией провела в кзыл-ордынской тюремной психиатрической больнице. Давид, который был старше ее на двенадцать лет, не дождавшись ее возвращения, умер от инфаркта в 1951 году. Мне он запомнился таким, каким приходил в палату: худощавым, с бледным, тонким, удлиненным лицом, сероглазым, с серебряной гривой над высоким лбом.

Но я не ради восстановления их рядовой советской истории вспоминаю о Кларе и ее муже. Я хочу рассказать о том, какие люди верили в гибельную утопию, владеющую миром сегодня более, чем когда-либо. Эта утопия властно правила моей подругой, в чьей подвижнической чистоте у меня нет сомнений. "Сlarissima"* называли доктора Клару лагерные друзья из дореволюционных интеллигентов...

Когда Клара с риском для жизни родила сына, имя ему было дано в честь Овода - Артур (книгу Э. Войнич Клара помнила наизусть). Давид вскоре стал главным врачом больницы противотуберкулезного диспансера в Минске, имел несколько совместительств. Они ни в чем не нуждались, и Клара жила, не соприкасаясь с советскими буднями. К тому же была она не врачом-лечебни-

 


* Светлейшая (лат.).

- 73 -

ком, а сперва аспиранткой, потом кандидатом медицинских наук - лектором в мединституте. Дома были и няня, и домработница. Додик лелеял Клару, как недоношенного ребенка, в стерильной камере, под искусственным солнцем. Клара была сначала фанатически искренней комсомолкой, потом - коммунисткой (Давид в партии не состоял). Первое столкновение с жизнью произошло в дни эвакуации. Додик лежал тогда в кардиологическом отделении с сердечной декомпенсацией, с отеками (сердце его никуда не годилось смолоду). Они уходили из Минска поздно, пешком, без вещей: хрупкая женщина, восьмилетний ребенок и больной. До последней минуты Клара в развалинах спасала раненых. Где-то под Минском супруги получили назначение в тыловой госпиталь и с ним попали в Алма-Ату. И здесь Клара, потрясенная всем, что она увидела при эвакуации из Минска, в дороге и в Алма-Ате первого военного года, написала многостраничное письмо первому секретарю ЦК компартии Казахстана Скворцову[1]. И подписалась:

"Врач-коммунист из Минска". Арестовали ее через две недели. Она и не думала отрицать свое авторство, объяснив, что не подписалась из скромности, а не из страха. Врачей-коммунистов из Минска в Алма-Ате мало, и ее при желании сразу же могли пригласить для личной беседы, сказала она. Скворцов дважды присутствовал при допросах: почему-то письмо его чрезвычайно задело.

- Думаешь, ты одна здесь такая умная? - кричал Кларе следователь. - У нас лежат пачки клеветнических писем!

И тыкал ей в лицо пачку бумаг и конвертов.

 


[1] Умер пенсионером союзного значения.

 

- 74 -

- Это свидетельствует против вас, а не против меня, - отвечала Клара.

Трудно поверить, но ее приговорили к расстрелу. Коммунист написал прямое письмо в ЦК своей партии - с попыткой поставить ЦК в известность о замеченных им недостатках и безобразиях. За это письмо его обвинили в антисоветской агитации и в распространении клеветы на советскую власть и партию (статья 58-10 УК РСФСР с отягчающим обстоятельством: военное время). "Агитация" была адресована первому секретарю ЦК КП КазССР - не оригинально ли?

Правдами и неправдами Давид вырвался в Москву и занялся обжалованием приговора. Клара тоже написала кассационную жалобу. Два с половиной месяца она отсидела после суда в одиночке того же коридора смертников, в котором через три года держали нас. И каждый ночной шорох казался предвестником последней минуты. Однажды ночью за ней пришли. Ведя арестантку по коридору, конвойный сжал одну из ее сложенных за спиной по уставу рук и шепнул: "Порядок". Ее повели не вниз, в подвал, а наверх, в кабинет следователя, и объявили о замене расстрела десятилетним заключением в лагерях. Так вернулась жизнь. Что десять лет для двадцатисемилетней после смертного приговора?

Уходя из дому, Клара успела сказать Давиду: "Артуру - ни слова о моей невиновности". Она не позволила мужу ни единожды изменить этой просьбе. По ее убеждению, сын должен был вырасти коммунистом, верным идеям, лежащим в основе Учения. Для неокрепшего ума ребенка не под силу могли оказаться сомнения в советской власти. Приняв сторону матери, он мог распространить ненависть к ее палачам на коммунизм как таковой. Он мог отвергнуть святыню - великую Цель, а не только порочных ее лжеслужителей, против которых

 

- 75 -

восстала мать. Лучше пусть разочаруется в матери, пусть даже от нее отречется. Так решила Клара. А Давид выполнил ее решение. И сыну сказали, что мать совершила роковую политическую ошибку, за которую понесла справедливое наказание. И что он должен от нее отказаться. Артур ни разу не был у матери и стыдился того, что отец продолжает ее навещать и любить. А Клара собирала фотографии своего "Овода" и молилась на них.

Я освободилась за четыре года до Клары. Первым из посторонних, с кем я увиделась, был ее Алик. Я предупредила и ее, и Давида, что найду способ разрушить их изуверскую легенду, свести на нет их дурацкий, преступный заговор. Они жили по соседству с нами, и мне удалось пригласить Алика к нам. Передо мной сидел красивый холеный юноша, сначала высокомерно-замкнутый, потом все более и более растерянный, взволнованный и, наконец, потрясенный и бледный, вдруг ставший очень похожим на мать. До этого я сходства не видела.

Сперва он с вызовом сообщил мне, что готовится поступать на юридический факультет, стать прокурором и тем искупить вину матери перед советской властью и партией. В конце он ничего не мог говорить: у него тряслись губы.

Говорили, что после смерти отца Артур взял на себя заботы о матери, забрал ее после освобождения из кзыл-ордынской тюремной больницы, и они жили вместе. Вероятно, Клара была после смерти Сталина реабилитирована. Кажется, сын ее все-таки окончил юридический институт. В самом начале 1950 годов переписка между мной и Кларой прервалась. Она жила с сыном и ни с кем из бывших друзей по лагерю не переписывалась: годы были страшные. Должно быть, она боялась повредить сыну.

 

- 76 -

Если кто-нибудь из моих читателей склонен к убеждению, что истина и ложь самоочевидны, что, правда, не нуждается в доказательствах, что зло имеет только подлых солдат, пусть он вспомнит о докторе Кларе и ее муже.