ОТЦЫ И ДЕТИ

 

Так я впервые столкнулся с лагерной разновидностью советской учащейся молодежи. Впервые — потому что, как оказалось впоследствии, всю эту публику держат на севере ББК. Даже в Медвежью Гору попадают только единицы — наиболее квалифицированные, наиболее необходимые для всякого рода проектных бюро, лабораторий, изыскательных станций и прочего. Когда я месяцем позже стал подбирать команды для «вселагерной спартакиады», для которой статьи приговора не имели никакого значения, я и стал выяснять количество прибывающего в ББК студенчества. Для этого выяснения мне были даны все возможности, ибо от полученной цифры зависела сумма, ассигнованная лагерем для закупки спортивного инвентаря. Все же точной цифры мне выяснить не удалось — Кемское и Сегежское отделения, где сосредоточено большинство заключенных студентов, своих данных не прислали. По остальным семи отделениям я получил цифру, несколько превышающую б тысяч человек. Надо полагать, что общее число студентов доходит до 9—10 тысяч. По этому поводу выяснилась и еще одна — довольно неожиданная — вещь: те 3, 5—4 процента лагерной интеллигенции, которые я еще в Подпорожье получил, так сказать, методом экстраполяции, состоят почти исключительно из советского студенчества... Да, для того чтобы узнать нынешнюю Россию, в лагере побывать нужно обязательно. Именно здесь можно разыскать «недостающие звенья» всяческих проблем «вольной» Советской России — в том числе и проблемы «отцов и детей».

В эмиграции эта проблема решается сравнительно безболезненно. Из литературного архива извлечена столетней давности «усмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом», и дело ограничивается, так сказать, вербальными нотами. Эмигрантские отцы, что и говорить, промотались, но так промотаться, как промотались советские партийные отцы, не удавалось, кажется, в истории мироздания еще никому.

Я хотел бы установить свою наблюдательную точку зрения — то есть ту точку, с которой я наблюдаю этот спор. Между «отцами и детьми» я занимаю некую промежуточную позицию: из «детей» явственно уже вырос, до «отцов» как будто еще не дорос. Мы с

 

Юрой играем в одной и той же футбольной команде: он — хавбеком, я — беком; какие уж тут «отцы и дети»... И как бы ни оценивать политическое значение хлебниковской решимости ухлопать собственного отца, решимость производила все-таки тягостное впечатление и на меня, и на Юру.

Когда Хлебников ушел, Юра с рассеянным видом сгреб с доски недоигранную партию и сказал:

— Знаешь, Ватик, нужно драпать. Я не специалист по резне... А здесь будут резать, ох, здесь будут резать... Помнишь Сеньку Б.?

Я помнил и Сеньку Б., и многое еще другое. А с Сенькой Б. произошел такой эпизод — очень коротенький и очень характерный для проблемы «отцов и детей».

У меня в Москве был хороший знакомый Семен Семенович Б. — коммунист из рабочих, партийный работник завода, из угасающих энтузиастов революции. У меня были с ним кое-какие дела по части «культуры быта» и «красивой жизни» (эти темы разрабатывались уже очень давно, в особенности в годы, когда есть совсем было нечего, — как сейчас моды, фокстрот). У этого Семена Семеновича был сын Сеня — парень 20—22 лет, работавший на том же заводе техником. Он был изобретателем — говорят, талантливым, — и Юра был с ним «в контакте» по поводу постройки лыжного буера. Мы с Юрой как-то зашли в их комнатушку на Н-ой улице. Сын сидит у окна за газетой, отец куда-то собирается и запихивает какие-то бумаги в свой портфель. Спрашиваю:

 

— Вы куда, Семен Семенович?

— В партком.

Сын, не отрывая глаз от газеты:

— Папаша в партком идут... Торговать своим роскошным пролетарским телом.

Отец оторвался от своего портфеля и посмотрел на сына с каким-то горьким негодованием:

— Уж ты... уж помолчал бы ты...

— Помолчать... Пусть те молчат, которые с голоду подохли. И, обращаясь ко мне:

— Б...т наши папаши. За партийную книжку — на любую кровать. Отец стукнул кулаком по портфелю,

— Молчи ты, щенок, гнида!.. А то я тебя...

— А что вы меня, папаша, к стеночке поставите?.. А? Вы за партийную книжку не только свой народ, а и своего сына задушить готовы...

Отец сжал зубы, и все лицо его перекосилось. И сын, и отец стояли друг перед другом и тяжело дышали... Потом отец судорож-

 

ным движением ткнул свой портфель под мышку и бросился к двери...

— Семен Семенович, а шапка? — крикнул ему Юра.

Семен Семенович высунулся из двери и протянул руку за шапкой.

— Вот растил... — сказал он.

— Молчали бы уж, хватит, — крикнул ему сын вдогонку. Как видите, это несколько посерьезнее «усмешки горькой»... Должен, впрочем, сказать, что в данном, конкретном случае сын был не прав. Отец не «торговал своим роскошным пролетарским телом». Он был честной водовозной клячей революции — с ранениями, с тифами, с каторжной работой и с полным сознанием того, что все это было впустую, что годы ушли, что их не воротить так же, как не воротить загубленные для социалистического рая жизни. И что перед его лицом — совсем вплотную — стоит смерть (он был весь изъеден туберкулезом), и что перед этой смертью у него не было никакого, абсолютно никакого утешения. И сын, погибая, не крикнет ему, как Остап Тарасу Бульбе: «Слышишь, батьку», — ибо он считает отца проституткой и палачом...

Да, у большинства партийных отцов есть «смягчающие вину обстоятельства»... Но «дети» судят по результатам...