- 338 -

АУДИЕНЦИЯ

Наутро нам действительно дали подводу до Медгоры. Начальник лагпункта подобострастно крутился около нас. Моя давешняя злоба уже поутихла, и я видел, что начальник лагпункта — просто забитый и загнанный человек, конечно, вор, конечно, сволочь, но в общем примерно такая же жертва системы всеобщего рабства, как и я. Мне стало неловко за свою вчерашнюю вспышку, за грубость, за кулак, поднесенный к носу начальника.

 

- 339 -

Сейчас он помогал нам укладывать наше нищее барахло на подводу и еще раз извинился за вчерашний мат. Я ответил тоже извинением за свой кулак. Мы расстались вполне дружески и так же дружески встречались впоследствии. Что ж, каждый в этом кабаке выкручивается как может. Что бы я сам стал делать, если бы у меня не было моих нынешних данных выкручиваться? Была бы возможна и такая альтернатива: или в «актив», или на Лесную Речку. В теории эта альтернатива решается весьма просто... На практике — это сложнее...

На первом лагпункте нас поместили в один из наиболее привилегированных бараков, населенный исключительно управленческими служащими, преимущественно железнодорожниками и водниками. Урок здесь не было вовсе. Барак был сделан «в вагонку», то есть нары были не сплошные, а с проходами, как скамьи в вагонах третьего класса. Мы забрались на второй этаж, положили свои вещи и с тревожным недоумением в душе пошли на аудиенцию к тов. Радецкому.

Радецкий принял нас в точно назначенный час. Пропуск для входа в третий отдел был уже заготовлен. Гольман вышел посмотреть, мы ли идем по этому пропуску или не мы. Удостоверившись в наш их личностях, он провел нас в кабинет Радецкого — огромную комнату, стены которой были увешаны портретами вождей и географическими картами края. Я с вожделением в сердце своем посмотрел на эти карты.

Крупный и грузный человек лет сорока пяти встречает нас дружественно и чуть-чуть насмешливо: хотел-де возобновить наше знакомство, не помните?

Я не помню и проклинаю свою зрительную память. Правда, столько тысяч народу промелькнуло перед глазами за эти годы. У Радецкого полное, чисто выбритое, очень интеллигентное лицо, спокойные и корректные манеры партийного вельможи, разговаривающего с беспартийным спецом: партийные вельможи всегда разговаривают с изысканной корректностью. Но все-таки — не помню!

— А это ваш сын? Тоже спортсмен? Ну, будем знакомы, молодой человек. Что ж это вы вашу карьеру так нехорошо начинаете, прямо с лагеря! Ай-ай-ай, нехорошо, нехорошо...

— Такая уж судьба, — улыбается Юра.

— Ну ничего, ничего, не унывайте, юноша... Все образуется... Знаете, откуда это?

— Знаю.

— Ну, откуда?

— Из Толстого...

 

- 340 -

— Хорошо, хорошо, молодцом... Ну, усаживайтесь. Чего-чего, а уж такой встречи я никак не ожидал. Что это? Какой-то подвох? Или просто комедия? Этакие отцовского стиля разговоры в кабинете, в котором каждый день подписываются смертные приговоры, подписываются, вероятно, десятками. Чувствую отвращение и некоторую растерянность.

— Так не помните, — оборачивается Радецкий ко мне. — Ладно, я вам помогу. Кажется, в двадцать восьмом году вы строили спортивный парк в Ростове и по этому поводу ругались с кем было надо и с кем было не надо, в том числе и со мною.

— Вспомнил! Вы были секретарем Северокавказского крайисполкома.

— Совершенно верно, — удовлетворенно кивает головой Радецкий. — И, следовательно, председателем совета физкультуры[1]. Парк этот, нужно отдать вам справедливость, вы спланировали великолепно, так что ругались вы не совсем зря... Кстати, парк-то этот мы забрали себе: «Динамо» все-таки лучший хозяин, чем союз совторгслужащих...

Радецкий испытующе и иронически смотрит на меня: рассчитывал ли я в то время, что строю парк для чекистов? Я не рассчитывал. Спортивные парки — ростовский и харьковский — были моим изобретением и, так сказать, апофеозом моей спортивной деятельности. Я старался сильно и рисковал многим. И старался, и рисковал, оказывается, для чекистов. Обидно... Но этой обиды показывать нельзя.

— Ну что ж, — пожимаю я плечами, — вопрос не в хозяине. Вы, я думаю, пускаете в этот парк всех трудящихся.

При слове «трудящихся» Радецкий иронически приподымает брови.

— Ну, это как сказать. Иных пускаем, иных и нет. Во всяком случае, ваша идея оказалась технически правильной... Берите папироску... А вы, молодой человек? Не курите? И водки не пьете? Очень хорошо, великолепно, совсем образцовый спортсмен... А только вы, cum bonus pater familias, все-таки поприсмотрите за вашим наследником, как бы в «Динамо» его не споили, там сидят великие специалисты по этой части.

Я выразил некоторое сомнение.

— Нет, уж вы мне поверьте. В нашу специальность входит все знать. И то, что нужно сейчас, и то, что может пригодиться впо-

 


[1] Секретарь краевого исполкома является по должности в то же время председателем краевого совета физкультуры.

 

- 341 -

следствии... Так, например, вашу биографию мы знаем с совершенной точностью...

— Само собою разумеется... Если я в течение десяти лет и писал, и выступал под своей фамилией...

— Вот и хорошо делали. Вы показали нам, что ведете открытую игру. А с нашей точки зрения — быль молодцу не в укор.

Я поддакивающе киваю головой. Я вел не очень уж открытую игру, о многих деталях моей биографии ГПУ и понятия не имело; за «быль» «молодцов» расстреливали без никаких, но опровергать Радецкого было бы уж совсем излишней роскошью: пусть пребывает в своем ведомственном самоутешении. Легенду о всевидящем оке ГПУ пускает весьма широко и с заранее обдуманным намерением запугать обывателя. Я к этой легенде отношусь весьма скептически, а в том, что Радецкий о моей биографии имеет весьма отдаленное представление, я уверен вполне. Но зачем спорить?..

— Итак, перейдем к деловой части нашего совещания. Вы, конечно, понимаете, что мы приглашаем вас в «Динамо» не из-за ваших прекрасных глаз (я киваю головой). Мы знаем вас как крупного, всесоюзного масштаба, работника по физкультуре и блестящего организатора (я скромно опускаю очи). Работников такого масштаба у нас в ББК нет. Медовар вообще не специалист, Батюшков только инструктор. Следовательно, предоставлять вам возможность чистить дворы или пилить дрова у нас нет никакого расчета. Мы используем вас по вашей прямой специальности... Я не хочу спрашивать, за что вас сюда посадили, — я узнаю это и без вас, и точнее, чем вы сами знаете. Но меня в данный момент это не интересует. Мы ставим перед вами задачу: создать образцовое динамовское отделение... Ну вот, скажем, осенью будут разыгрываться первенства Северо-Западной области, динамовские первенства... Можете ли вы такую команду сколотить, чтобы Ленинградскому отделению перо вставить? А? А ну-ка, покажите класс.

Тайна аудиенции разъясняется сразу. Для любого заводского комитета и для любого отделения «Динамо» спортивная победа — это вопрос самолюбия, моды, азарта — чего хотите. Заводы переманивают к себе форвардов, а «Динамо» скупает чемпионов. Для заводского комитета заводское производство — это неприятная, но неизбежная проза жизни, футбольная же команда — это предмет гордости, объект нежного ухода, поэтическая полоска на сером фоне жизни... Так приблизительно барин начала прошлого века в свою псарню вкладывал гораздо больше эмоций, чем в урожайность своих полей; хорошая борзая стоила гораздо дороже самого работящего мужика, а квалифицированный псарь шел, вероятно, совсем на вес

 

- 342 -

золота. Вот на амплуа этого квалифицированного псаря попадаю и я. «Вставить перо» Ленинграду Радецкому очень хочется. Для такого торжества он, конечно, закроет глаза на любые мои статьи...

— Товарищ Радецкий, я все-таки хочу по-честному предупредить вас — непосильных вещей я вам обещать не могу...

— Почему непосильных?

— Каким образом Медгора с ее пятнадцатью тысячами населения может конкурировать с Ленинградом?

— Ах, вы об этом? Медгора здесь ни при чем. Мы вовсе не собираемся вас использовать в масштабе Медгоры. Вы у нас будете работать в масштабе ББК. Объедете все отделения, подберете людей... Выбор у вас будет — выбор из приблизительно трехсот тысяч людей...

Трехсот тысяч! Я в Подпорожье пытался подсчитать «население» ББК, и у меня выходило гораздо меньше... Неужели же триста тысяч? О Господи... Но подобрать команду, конечно, можно будет... Сколько здесь одних инструкторов сидит!

— Так вот, начните с медгорского отделения. Осмотрите все лагпункты, подберите команды... Если у вас выйдут какие-нибудь деловые недоразумения с Медоваром или Гольманом — обращайтесь прямо ко мне.

— Меня товарищ Гольман предупреждал, чтобы я работал «без прений».

— Здесь хозяин не Гольман, а я. Да, я знаю, у вас с Гольманом были в Москве не очень блестящие отношения, оттого он... Я понимаю, портить дальше эти отношения вам нет смысла... Если возникнут какие-нибудь недоразумения — вы обращайтесь ко мне, так сказать, задним ходом... Мы это обсудим, и Гольман с Медоваром будут иметь мои приказания, и вы здесь будете ни при чем... Да, что касается ваших бытовых нужд — мы их обеспечим, мы заинтересованы в том, чтобы вы работали как следует... Для вашего сына вы придумайте что-нибудь подходящее. Мы его пока тоже зачислим инструктором...

— Я хотел в техникум поступить...

— В техникум? Ну что ж, валяйте в техникум. Правда, с вашими статьями вас туда нельзя бы пускать, но я надеюсь, — Радецкий добродушно и иронически ухмыляется, — надеюсь, вы перекуетесь?

— Я уже, гражданин начальник, почти наполовину перековался, — подхватывает шутку Юра...

— Ну вот, остались, значит, пустяки. Ну-с, будем считать наше совещание законченным, а резолюцию принятой единогласно. Кста

 

- 343 -

ти,—обращается Радецкий ко мне, — вы, кажется, хороший игрок в теннис?

— Нет, весьма посредственный.

— Позвольте, мне Батюшков говорил, что вы вели целую кампанию в пользу, так сказать, реабилитации тенниса. Доказывали, что это вполне пролетарский вид спорта... Ну, словом, мы с вами как-нибудь сразимся. Идет? Ну, пока... Желаю вам успеха...

Мы вышли от Радецкого.

— Нужно будет устроить еще одно заседание, — сказал Юра, — а то я ничегошеньки не понимаю...

Мы завернули в тот двор, на котором так еще недавно мы складывали доски, уселись на нашем собственноручном сооружении, и я прочел Юре маленькую лекцию о спорте и о динамовском спортивном честолюбии. Юра не очень был в курсе моих физкультурных деяний, они оставили во мне слишком горький осадок. Сколько было вложено мозгов, нервов и денег — и, в сущности, почти безрезультатно... От тридцати двух водных станций остались рожки да ножки, ибо там распоряжались все кому не лень, а на спортивное самоуправление, даже в чисто хозяйственных делах, смотрели как на контрреволюцию, спортивные парки попали в руки ГПУ, а в теннис, под который я так старательно подводил «идеологическую базу», играют радецкие и иже с ними... И больше почти никто... Какой там спорт для «массы», когда массе, помимо всего прочего, есть нечего... Зря было ухлопано шесть лет работы и риска, а о таких вещах не очень хочется рассказывать... Но, конечно, с точки зрения побега мое новое амплуа дает такие возможности, о каких я и мечтать не мог...

На другой же день я получил пропуск, предоставлявший мне право свободного передвижения на территории всего медгорского отделения, то есть верст пятьдесят по меридиану и верст десять к западу и в любое время дня и ночи. Это было великое приобретение. Фактически оно давало мне большую свободу передвижения, чем та, какою пользовалось окрестное «вольное население». Планы побега стали становиться конкретными...