- 310 -

Глава 14

МОСКВА 1927 ГОДА

 

МХАТ, Булгаков с его «Днями Турбиных», Качалов, Москвин, Хмелев, Добронравов, Прудкин, Яншин, Соколова, Тарасова, Еланская, Андровская, Баталов и самый необыкновенный, загадочный Михаил Чехов — только одна плеяда ярких звезд театральной Москвы конца двадцатых — начала тридцатых годов. Этот короткий период, продолжавшийся для меня не более десяти лет, оставил в моей памяти столько театральных впечатлений, что сейчас, на склоне лет, я могу часами в одиночестве думать и, вспоминая, кому-то невидимому рассказывать о великолепии тех ушедших навсегда талантов.

Посещать московские театры я начал сразу, как только получил постоянную работу и у меня появились деньги.

В Большой театр за один рубль можно было купить купон в ложу четвертого яруса. Важно было прийти в театр заблаговременно, чтобы занять лучшее место в ложе у рампы. Спектакли Большого театра давались также в так называемом Экспериментальном театре (теперь — театр Оперетты), где билеты были дешевле. Дорогие билеты в ложи бенуара и бельэтажа, в партер и амфитеатр можно было купить почти на любой спектакль в тот же день, в крайнем случае — накануне.

 

- 311 -

Для меня в то время было вполне достаточно и галерки, на дорогие билеты мне не хватало денег.

В течение двух сезонов 1925 и 1926 гг. я прослушал в Большом и Экспериментальном театрах четыре или пять опер с участием Собинова и Неждановой, «Пиковую даму» с участием приехавшего на гастроли из-за границы знаменитого тенора Дмитрия Смирнова и посмотрел три балета. За это же время я побывал в театре Мейерхольда на спектакле «Великодушный рогоносец» и в Малом театре на спектакле «Волчьи души».

В начале 1927 г. в московском обществе все чаще упоминался новый спектакль Художественного театра «Дни Турбиных». Мой сослуживец Борис Михайлович Манцев, любитель Художественного театра, как-то сказал мне (это было осенью 1926 г.): «Почему вы не ходите во МХАТ? Там поставили недавно замечательную пьесу Булгакова по его роману "Белая гвардия". На этот спектакль трудно купить билет, сплошные аншлаги». Я ответил с явным равнодушием, считая, что если уж тратить деньги, то лучше на оперу. Однако вышло совсем по-другому. Заходит к нам в Малый Успенский дядя Ваня Раевский и рассказывает, что Владимир Михайлович Лопатин (по сцене — Михайлов) устраивает ему контрамарки на спектакли Художественного театра, в частности, он на днях смотрел «Горе от ума» со Станиславским в роли Фамусова. Я сказал:

— А мне один знакомый говорил, что там интересный спектакль про белогвардейцев.

— «Турбины», — воскликнул дядя Ваня, — выше всех похвал!

Зная, какой знаток дядя Ваня по части драматических театров, слушая не раз его рассказы о корифеях Малого театра конца XX века, я подумал, что надо посмотреть «Турбиных». Мама тоже очень заинтересовалась. Она не менее, чем дядя Ваня, была знакома с В.М.Лопатиным и, встретив его у своих близких знакомых, попросила устроить всем

 

- 312 -

нам, четверым детям, контрамарки. Через несколько дней сам Лопатин зашел к нам и принес записку к администратору театра с просьбой дать два пропуска для Раевских — молодежи. Указание «молодежи» подразумевало, что пропуск можно дать на ступеньки бельэтажа, в общем, очень удобные для молодых зрителей, не страдающих радикулитом. Ведь самое главное — бесплатно, а во МХАТе билеты стоили довольно дорого, даже на верхний ярус.

Впечатление от спектакля «Дни Турбиных» было огромное. Очень скоро вся интеллигенция Москвы только и говорила об этом необыкновенном спектакле. Молодые девушки заказывали фотографии юнкера Николки и Лариосика, которого незабываемо играл М.М.Яншин; влюблялись в М.И.Прудкина, игравшего роль Шервинского, мало кого не сводили с ума Н.П.Хмелев в роли Алексея Турбина и Б.Г.Добронравов (а позднее В.О.Топорков) в роли Мышлаевского. Обаятельна была Елена Тальберг, особенно в исполнении В.С.Соколовой.

Многие партийные работники, которым не дозволялось симпатизировать белогвардейцам, не могли отрицать достоинства этого спектакля и великолепную игру всех, без исключения, молодых артистов. Пожилые люди — дядя Ваня, Всеволод Саввич Мамонтов, выросший в мире искусства, и многие, многие другие, в том числе и моя мать, — восторгались «Днями Турбиных». Это был шедевр Художественного театра и, по моей мерке, лучший из всех спектаклей всех театров, которые мне довелось видеть в своей жизни. Сразу оговорюсь: возобновление «Дней Турбиных» в постановке Ворпаховского не вернуло МХАТу прежнюю славу. Когда я смотрел эту постановку, то все время абстрагировался и мысленно переходил к прежним впечатлениям тридцатилетней давности.

Когда мы переехали в Москву, стабильный заработок был только у меня. Мама давала английские уроки в кружке почвоведов в университете, сестра тоже имела неустойчи-

 

- 313 -

вый заработок, а братья учились: Михаил — вольнослушателем в университете, а Андрей на землемерно-таксаторских курсах.

Жизнь стала заметно дорожать, НЭП пошел на убыль, а мое увлечение Художественным театром возросло до предела. Денег на билеты не хватало, и получение контрамарок на ступеньки было очень заманчивым. Но только один источник — В.М.Лопатин не мог нас удовлетворить, тем более что мы были у него не одни клиенты. Многие хотели посещать МХАТ бесплатно.

Кто-то надоумил нас ходить на второе действие бесплатно. Мы с братом Михаилом решили испробовать предложенный нам вариант посещения театра во время антракта после первого действия. Надев свитер и сверх него пиджак, засунув кепку под него, мы свободно попадали в фойе, а перед началом второго действия проходили в бельэтаж на ступеньки и таким образом смотрели спектакль до конца. Но это можно было делать только осенью и весной, зимой в подобной одежде из дома в театр не добраться.

Вскоре, однако, появилась, кроме В.М.Лопатина, моя сводная двоюродная сестра Мария Александровна Глебова, хорошо знакомая с К.С.Станиславским. Она писала записку его секретарю Р.К.Таманцевой, и мы через нее получали такой же пропуск на ступеньки. Иногда, хотя и редко, не более трех раз в сезон, я, подкопив денег, покупал билет в кассе. Так я водил на «Турбиных» мою мать и старшую сестру. Билет в 17-й и 18-й ряд партера стоил три рубля пятьдесят копеек. Это было довольно далеко от сцены, но в общем удовлетворительно. Не мог же я приглашать мама на ступеньки!

Мое увлечение драматическими театрами крепло, я превратился в неутомимого театрала. Посещал не только МХАТ, бывал часто в Вахтанговском театре, туда мне доставал контрамарки Н.П.Шереметев — муж ведущей актрисы Ц.Л.Мансуровой. У вахтанговцев шло много интересных

 

- 314 -

спектаклей с великолепными актерами: Щукиным, Горюновым, Куза, Мансуровой, Алексеевой и другими. Знаменитыми были «Принцесса Турандот», «Зойкина квартира», «Разлом», «Коварство и любовь» и много других прекрасных спектаклей.

Из многих замечательных, талантливых актеров в первую очередь выделялся Михаил Александрович Чехов. Мне довелось его видеть во Втором МХАТе1 в пьесе Сухово-Кобылина «Дело» и в концертах, называвшихся «Вечера Достоевского». Все это было незабываемо.

Передать свои чувства и переживания от игры Чехова невозможно. Это, наверное, высший предел драматического искусства. Помню «Рассказ Мармеладова» из «Преступления и наказания» Достоевского. Сцена — в черных сукнах, стоят маленький столик и два стула. На одном — Чехов, на втором — Прудкин. Оба в отличных костюмах без грима. Чехов начинает читать рассказ. Глаза уже не видят красивых костюмов, видится старый, в грязной одежде Мармеладов, и не надо никаких декораций. Талант актера все заменяет. Это противоречит постановкам Художественного театра — не спорю. Но если бы вдруг здесь вырос грязный трактир с загримированным под Мармеладова Чеховым, впечатление от «Рассказа» не увеличилось бы. Чехов, держа за лацканы свой красиво сшитый коричневый пиджак и произнося слова о том, как он пропил деньги своей дочери, был живым Мармеладовым в отрепьях, а не в красивом костюме. Так гениальный артист мог перевоплощаться.

 


1 Второй МХАТ — бывшая Первая студия МХАТа, преобразованная в театр, расположенный на Театральной площади (до революции Театр Зон) и руководимый М.А.Чеховым. Существовал до 1929 г., после чего был расформирован. Чехов уехал за границу, остальные актеры разошлись по разным театрам, среди них: Берсенев, Гиацинтова, Бромлей, Сушкевич, Азарин и многие другие талантливые артисты. (С.Р.)

- 315 -

Актер одного из московских театров рассказывал мне о спектакле по пьесе Гоголя «Ревизор», который решила сыграть в Экспериментальном театре группа московских артистов в пику В.Э.Мейерхольду, поставившему эту пьесу по своей новой системе, отличной от всех театров. Роль городничего в задуманном спектакле исполнял популярный актер Малого театра Степан Кузнецов, Хлестакова играл Михаил Чехов. Спектакль прошел при полном аншлаге и с небывалым успехом. Апофеозом был Чехов, сыгравший Хлестакова в совершенно особой манере, но не противоречащей старым традициям.

Огромный зрительный зал Экспериментального театра (в то время это был самый большой зал среди всех театров, включая Большой) гремел от аплодисментов. Публика неистовствовала, в антракте перед последним действием почти никто из зала не выходил. Раздавались крики: «Чехов! Чехов! Браво!» Несчетное число раз Чехов выходил к публике. Подняли занавес, зал утих, Городничий уже обратился к жене: «Что, Анна Андреевна, а? Думала ли ты?» И вдруг публика, как будто только что сообразив, что Хлестаков уехал и до конца спектакля уже не появится, еще с большей силой начала кричать: «Чехов! Чехов, браво! Чехов!» Степан Кузнецов, исполнявший роль Городничего, замолк, потом во весь голос закричал в сторону кулис: «Дайте занавес, пока эти мерзавцы не успокоятся!» Наконец наступила тишина, и весь пятый акт прошел спокойно. Московские «старики» остались довольны, доказав всем, что публика пока верна старым традициям.

Расскажу об одном концерте, который прошел в Экспериментальном театре в конце 1927 г., а может быть, в 1928 г., но не позже. Это было выступление великолепного баритона Дмитрия Даниловича Головина. Он только что вернулся из Германии, где был на гастролях. В одно время с ним гастролировал в Германии знаменитый итальянский баритон Титта Руффо. Рассказывали, что Берлин в эти дни

 

- 316 -

делился на две половины. Публика не знала, кому из двух отдать предпочтение.

Мой двоюродный брат Артемий Раевский (имевший тоже очень красивый баритон) предложил мне и моему брату Михаилу сходить на концерт Головина и, не жалея денег, купить хорошие места. Мы взяли три билета в один из первых рядов партера. Головин вышел в смокинге и был встречен продолжительными аплодисментами. Но театр был неполон. Публика еще как следует не знала Головина. Он открыл концерт арией Мазепы «О, Мария, Мария!». Что это был за звук — трудно себе представить. Казалось, голос покрывал весь огромный зал. Гром аплодисментов и женские крики последовали после окончания арии. Когда, по программе, концерт был окончен, из партера никто не выходил, аплодисменты продолжались. Головин долго не появлялся на сцене, но публика продолжала стоять в партере, теснясь к сцене. Крики продолжались: «Тореадор! Демон! Риголетто!» Вдруг немного утихло, и с галерки басом: «Не плачь, дитя!» Головин вышел и объявил Тореадора. Когда он пропел последние слова: «Тореадор, да ждет тебя любовь», — экзальтированная дама, стоящая у самого оркестра, в состоянии экстаза как-то особенно передернулась.

Я еще вернусь к Головину. Судьба его оказалась несчастливой, очень скоро он наполовину потерял свой голос, остался только незабываемый тембр, похожий, как говорили многие певцы, на раскаты грома.

ЛАБОРАТОРИЯ НА ПОКРОВКЕ

 

Весной 1927 г. штат нашей лаборатории увеличился настолько, что возникла необходимость подыскать для нее другое, более просторное помещение. Нашелся одноэтажный дом на Покровке с прекрасным полуподвальным помещением, вполне приемлемым для нашей лаборатории. Ре-

 

- 317 -

монт и обустройство здания (практически два этажа) требовали большого внимания с нашей стороны. Но в условиях 1927 г. все это осуществлялось быстро и качественно. В июне я ушел в отпуск и проводил его вместе со старшей сестрой и младшим братом на родной тульской земле, в селе Сторожа Ефремовского уезда, где протекает река Красивая Меча, воспетая Тургеневым.

Когда я в июле вернулся из отпуска и пришел на Покровку, меня встретил сторож по имени Матвей Якушин, нанятый на временную работу, пока шел ремонт. Это был очень скромного вида рязанский мужичок, приехавший в Москву подработать.

После двух комнат на Гороховской улице новое помещение лаборатории вызывало восхищение. К небольшой передней, прямо против входной двери, примыкала небольшая комната для кабинета отца Павла Флоренского. Справа — дверь в помещение лаборатории, состоящее из двух больших смежных комнат, затем еще одна, сравнительно небольшая комната и совсем маленькая — для сторожа. С первого этажа лестница вела в полуподвальное помещение такой же планировки, как комнаты первого этажа.

К этому времени штат лаборатории состоял из двадцати человек. Когда все помещение было оборудовано надлежащим образом, и началась нормальная работа, возник первостепенный вопрос о стороже, которому надлежало постоянно жить в помещении лаборатории. По утвержденному графику, сторож мог покидать лабораторию только во время ее работы с 9 до 16 часов. Остальное время суток он обязан был быть на месте, равно в выходные и праздничные дни. В условиях безработицы служба сторожа, казалось, должна была бы быть привлекательной. Работы, в сущности, никакой, сиди себе, читай газеты, пей чай, а днем иди, куда тебе нужно. Матвею Якушину такая работа была по душе. Он приехал в Москву только для заработ-

 

- 318 -

ка и ничем больше не интересовался. Однако для рядового москвича условия работы лабораторного сторожа были трудны. Воскресные и праздничные дни он должен был сидеть в стенах лаборатории, вместо того чтобы пойти в гости или в театр. Поэтому нам казалось, что лучшего сторожа, чем Матвей, которого Вальский переименовал, назвав Фалалеем (против чего он, кстати, не возражал) нам не подобрать. У него дома в деревне осталась жена с ребенком, которая могла к нему время от времени наезжать, а деньги бы копились.

Нам Матвей очень нравился, Павел Александрович тоже ничего против него не имел. Но начальник АХО не одобрил зачисления Матвея в штат лаборатории, считая, что по установленному порядку любое зачисление на работу должно проводиться через биржу труда. Мы с Вольским просили похлопотать о Матвее, но получили отказ. Павел Александрович посчитал ненужным вмешиваться в порядки АХО, и нам пришлось проститься с Матвеем Якушиным. Мы сфотографировали его на память, а вместо него с биржи труда к нам прибыл молодой парень по имени Федор. И тут началась чехарда со сторожами. Менее чем за год их сменилось около десяти человек.

Новый сторож — Федор не успел проработать одного месяца, как в лаборатории произошла кража, оцененная в пятьсот рублей золотом. Исчезли новая пишущая машинка, два арифмометра, еще какие-то предметы. К счастью, воры не обнаружили платиновые тигли. Скорее всего они просто не знали их цены.

Происшедшему событию предшествовала вечеринка, устроенная Федором с участием уличных девиц и сопутствующих им уголовников. Дворник, услыхав шум и пьяные песни, решил проникнуть в лабораторию. Почуяв приближающуюся опасность, гости Федора быстро ретировались, забрав попавшее под руку имущество. Когда же появилась милиция, Федор встретил ее вдребезги пьяным и к тому же со-

 

- 319 -

вершенно голым. Естественно, судьба его была решена, в связи с чем лаборатория осталась без сторожа.

Сотрудникам пришлось временно дежурить по очереди. Начальник АХО М.М.Шамсов предложил вернуть Якушина, но он уехал в деревню и адреса его мы не знали. Появился один старик с биржи труда, посмотрел вокруг, обошел все помещение, выслушал все, что ему сказали о его обязанностях, как будто бы согласился сторожить, только пожаловался, что в помещении очень холодно, но остался. А через три или четыре дня отказался от работы. Положение становилось тревожным. Администрация пыталась найти подходящую кандидатуру, разрешив даже миновать биржу труда. Появлялись люди разного возраста и сословия: от рабочего или крестьянина до подозрительного интеллигента и спившегося ученого. Так продолжалось полгода, когда наконец с биржи прибыл Иван Никитич Сухинин — вполне порядочный трезвый мужчина, продержавшийся в лаборатории до 1930 г., когда мы все перебрались в новое здание теперь уже не ГЭЭИ, а ВЭИ (Всесоюзный электротехнический институт) на Красноказарменную улицу.

В институтскую стенгазету был помещен фельетон, посвященный сторожам нашей лаборатории на Покровке. Вольский составил их список, который носил в кармане и с удовольствием его читал:

Добродетельный Фалалей,

Распутный Федор,

Зяблый старик,

Родионов-Полюхинский,

Таинственный чех,

Старик-профессор — сумрачный,

Труфанов — отравленный,

Рыскинд — конник расточительный,

Иван Никитич — благоразумный.

 

- 320 -

В фельетоне каждый персонаж был красочно, юмористически описан.

Среди сотрудников нашей лаборатории на Покровке было три женщины: Мария Петровна Введенская — жена Б.А.Введенского (впоследствии академика), Анна Николаевна Блаженова, рожденная Бромлей (сестра актрисы Второго МХАТа) и Елена Константиновна Апушкина.

Мария Петровна числилась препаратором, но фактически выполняла роль секретаря Павла Александровича Флоренского. Когда она у нас впервые появилась в старом помещении на Гороховской улице, Павел Александрович принял ее без удовольствия. Потом она своей аккуратностью и деловитостью доказала, что присутствие ее в лаборатории приносит действенную помощь, и Павел Александрович изменил к ней свое отношение в лучшую сторону. Выполняя работу препаратора, она успевала печатать на машинке различные письма, почерк в которых в машинописном бюро института никто не мог распознать, а она разбирала отлично. Ее положительные качества сотрудника лаборатории дополнялись приятной внешностью и красивой фигурой.

Анна Николаевна окончила бывший Коммерческий институт (позже — Институт народного хозяйства имени Плеханова), имела диплом инженера-технолога. Елена Константиновна была выпускницей химического факультета Московского университета. Летом 1927 г. в лабораторию зачислили двух молодых специалистов — членов ВКП(б) (до этого в штате лаборатории не было ни одного коммуниста), только что окончивших вузы: Н.Е.Герман — электротехнический факультет Высшего технического училища и М.И.Мантрова — физико-математический факультет Московского университета.

 

- 321 -

ВЕЧЕРА В ЕРОПКИНСКОМ ПЕРЕУЛКЕ

 

Когда вся наша семья перебралась в Москву, мы стали тесно общаться с родными и близкими знакомыми. Было несколько домов, которые я время от времени посещал: двоюродные сестры Раевские на Новинском бульваре, мой дядя Ваня и его сын Артемий в Большом Афанасьевском переулке, тетушки и троюродные сестры, братья Давыдовы в Гагаринском переулке и на Плющихе, Голицыны в Еропкинском переулке и еще несколько семей. Существенно, что семьи жили в одном районе, объединяющем переулки Арбата и Пречистенки. Только Нерсесовы жили отдаленно — в Телеграфном переулке близ Мясницкой улицы.

Наиболее часто, почти ежедневно собиралось много молодежи в квартире Голицыных в Еропкинском переулке, от нас не более десяти минут ходьбы. Там в любой вечер помимо молодежи бывало много гостей старшего и среднего поколений. И самое удивительное, что никто из собиравшихся друг другу не мешал. Старый князь Владимир Михайлович мог спокойно раскладывать дамский пасьянс, в то время как в этой же комнате пары танцевали фокстрот под патефон. Чай за одним большим столом пили, не обращая внимания на отсутствие деликатесов.

Семья князей Голицыных была особенная, я не могу ее сопоставить с какой-либо другой семьей. В сравнительно небольшой квартире жила в полном согласии семья из четырех поколений. Всем хватало места, никто никому не мешал и не сетовал на свою судьбу. Голицыны были истинными аристократами в самом лучшем значении этого слова. Они не чуждались присутствия в их доме людей другого круга, если те не нарушали общего порядка, установленного в семье. Всякий случайный человек, попадавший к Голицыным, ощущал атмосферу, царящую в их доме, и легко воспринимал ее. Я помню один-единствен-

 

- 322 -

ный случай, когда случайно попавший в компанию Голицыных молодой человек вышел из рамок приличия. Ему тут же дали понять, что он ведет себя недостойно. Смутившись, он извинился и перестал посещать Еропкинский.

Вдохновителем и организатором веселья молодежи был старший сын Голицыных — Владимир. За большим столом он располагал придуманные им игры «морского боя». Иногда ставились шарады, в них участвовали старшие и младшие дети. К старшим относились Владимир, его жена Елена, рожденная Шереметева, и сестра Соня. Старшая, замужняя сестра, Лина жила отдельно на Спиридоньевке, но часто приходила к своим в Еропкинский. Муж ее — Георгий Михайлович Осоргин — был арестован в 1927 г. и заключен в Соловецкий лагерь. Младшие дети Голицыных — Сережа, Машенька и Катенька — входили в основной состав молодежи, собиравшейся в Еропкинском в конце двадцатых годов.

К Голицыным мы обычно ходили раз в неделю по субботам. Иногда мы с Владимиром в мужской компании предварительно устраивали небольшую выпивку. Я или друг семьи Валерий Перцов (мы оба работали в химических лабораториях) приносили пузырек спирта, который разводили пополам с кипяченой водой и с легкой закуской выпивали. Помню, однажды пришел шурин Владимира — Николай Шереметев с женой, ведущей актрисой Вахтанговского театра Цецилией Львовной Мансуровой. Мы задумали ставить шараду, и я пригласил Мансурову участвовать в ней. Она решительно возразила: «Что вы, дорогие, меня еще заставляете играть в гостях, хватит мне спектаклей в своем театре, я с удовольствием буду зрителем!»

Частыми посетителями Голицыных были упомянутые выше барышни Нерсесовы и еще одна красивая девушка — Леночка Желтухина, позднее вышедшая замуж за известного физика П.Д.Ребиндера.

 

- 323 -

ЛЯЛЯ ИЛЬИНСКАЯ

 

Иногда вся компания молодежи, собиравшаяся в Еропкинском, объединялась в квартире Ильинских на Поварской улице. У супругов Ильинских — Игоря Владимировича и Софьи Григорьевны — была дочь Ольга, или Ляля, близкая подруга Машеньки Голицыной. Ильинские занимали две большие комнаты в общей квартире, где, кроме них, жила семья брата Игоря Владимировича и его племянник Дмитрий Николаевич Курганов — двоюродный брат Ляли. В доме Ильинских, как и у Голицыных, бывали танцы и разные игры, а однажды я присутствовал на спиритическом сеансе, который задумала организовать Ляля. Я уже забыл его подробности, но помню хорошо, что блюдце под нашими руками самопроизвольно двигалось. Я подумал: как этот факт может быть объяснен с точки зрения коммунистов? Это было в 1928 г., когда я усиленно готовился к поступлению в университет, более всего боясь провалиться на экзамене по политграмоте.

Среди молодых девиц нашей компании Ляля Ильинская занимала особое место. Обаятельная, если не сказать, просто красивая, она пользовалась в нашем обществе большим успехом, при этом никому не отвечая взаимностью. Многие считали, что она была влюблена во Владимира Голицына, чего я лично не исключаю. Но поскольку она могла ожидать от Владимира не более, чем доброго отношения к себе, как к подруге его сестры, Ляля часто бывала молчалива и задумчива. Однако это все одни предположения. Она часто бывала даже излишне веселой и с удовольствием принимала приглашения на танцы от окружающих ее кавалеров.

Ляля Ильинская, помимо красивой внешности, была, безусловно, одаренной девушкой. Она писала прекрасные стихи и могла удивлять многих собеседников своими знаниями литературы и искусства. Ляле было не более восемнад-

 

- 324 -

цати лет, когда она мне выражала свое восхищение Достоевским, из произведений которого более всего любила роман «Идиот». Из братьев Карамазовых самым близким ей был Иван Федорович. В поэзии обожала стихи Блока, особенно его поэму «Двенадцать». Одним из ее любимых рассказов Стефана Цвейга было «Письмо незнакомки».

Один год я был в дружеских отношениях с Лялей Ильинской. У нас не было взаимного увлечения в смысле романтическом, но много общего нас связывало с театром, где мы в зиму 1927/28 г. довольно часто бывали. Более всего Ляля любила Второй МХАТ и в нем — М.А.Чехова, это был ее кумир. Мы просмотрели все вечера Достоевского, где были представлены «Рассказ Мармеладова», «Иван-царевич» из романа «Бесы» в исполнении Чехова и Берсенева и несколько основных сцен из «Братьев Карамазовых». Самое большое впечатление на нас обоих произвела тогда сцена «Обе вместе», где Грушеньку играла Тарасова, а Екатерину Ивановну — Коренева.

В истории театральной Москвы конца двадцатых годов совсем забыты Второй МХАТ и замечательные вечера Достоевского, на которых, как казалось мне и Ляле, более чем в отдельных спектаклях, проявлялась одаренность замечательных актеров Первого и Второго МХАТов.

Мне казалось в то время, что Лялю Ильинскую ожидает блестящее будущее, что она встанет в один ряд с такими талантами, как Марина Цветаева или Анна Ахматова. Так, вероятно, думали многие. Однако оказалось, что Ляля, как это нередко бывает, свой поэтический талант зарыла в землю. Я как-то спросил ее: «Зачем вы бравируете перед молодыми и даже пожилыми людьми, выпивая целиком стопку водки?» Ляля ответила: «Я люблю шокировать людей». Что это — оригинально? По-моему, нисколько! Она, по-моему, недостаточно ценила свои таланты или не умела ими пользоваться.

В 1929 г. Ляля поехала на юг, где встретила человека, вскоре ставшего ее мужем. Она мне говорила, называя свое-

 

- 325 -

го жениха Волком: «Я сильно люблю Волка». Я спросил Лялю, какие общие взгляды у них и что собой представляет любимый ею человек. Она ответила, что у них почти все общее и что это великое счастье, выпавшее на ее долю. Ганя (так звали мужа Ляли) жил в Ленинграде, она уехала к нему.

В 1929-м или 1930 г. я как-то встретил Лялю Ильинскую. Мне показалось, что она поблекла. Возможно, я ошибался, так как у меня перед глазами тогда была только моя будущая невеста — Лёна Урусова. А Ляля с восторгом рассказывала мне, как во время антракта в Мариинском театре она гуляла в фойе, а с обеих сторон шли по три кавалера, и публика озиралась на них! Я подумал: до чего же изменилась Ляля Ильинская, а ведь это был несомненный талант. Потом я слышал, что она разошлась со своим Ганей, снова вышла замуж, и, кажется, не один раз. Последним мужем ее был писатель Б.С.Емельянов. Сведения о ней я слышал от своей родственницы М.А.Глебовой, которая общалась с Лялей только по телефону. Та почему-то избегала встречи со старыми друзьями. А еще через короткое время мне сказали, что Ляля Ильинская умерла.

Странная судьба бывает у некоторых людей. Чем объяснить зарытые таланты? Мне приходилось встречать такие. У Куприна есть рассказ «Погибшая сила», но там идет речь о судьбе алкоголика. Я же имею в виду здоровых, нормальных людей. Один мой близкий родственник говорил, что, помимо способностей, а особенно таланта, необходимо иметь «голову на плечах». С этим заключением я готов согласиться.

АННОЧКА ТОЛСТАЯ - ХОЛЬМБЕРГ - ПОПОВА

 

Анну Ильиничну Толстую — старшую дочь Ильи Львовича, внучку Л.Н.Толстого, я считаю фактически дальней родственницей, с которой я часто встречался во второй поло-

 

- 326 -

вине двадцатых годов. Анночка, как называли Анну Ильиничну все ее близкие и дальние родные, приходилась моим двоюродным братьям и сестрам Раевским троюродной, а мне четвероюродной сестрой.

Семья Ильи Львовича Толстого постоянно жила в его имении Гринево Чернского уезда Тульской губернии, где родились все их дети. Анночка двадцати лет вышла замуж. В 1909 г. у нее родился сын Сергей, а в 1915-м второй сын Владимир, который умер в 1932 г. Сыновей Анны Ильиничны я никогда не видел. Ее мать — Софья Николаевна Толстая с сестрой Натальей Николаевной Ден (рожденные Философовы) с детьми наезжали в имение их отца Паники, находившееся в пяти-шести верстах от Гаев и Бегичевки. В эти приезды обе семьи всегда посещали Гаи, заезжали и в Бегичевку. Я помню Анну Ильиничну в Бегичевке в 1915—1916 гг. Тогда же приезжали дети Ден: Коля и Наточка, они по возрасту были близки моей старшей сестре.

Часто отдаленное родство не дает основания к сближению и дружбе семей, чего нельзя сказать о семье Толстых. В 1927 г. я со своим двоюродным братом Артемием Раевским зашел к Анне Ильиничне. Она в то время была замужем вторым браком за профессором литературы Павлом Сергеевичем Поповым. Жили они рядом с нами — в Плотниковом переулке. Мне было тогда двадцать лет, Анне Ильиничне — около сорока. Мы не виделись более десяти лет. Когда мы вошли, хозяйка встретила нас такими словами: «Так вот какой стал Сережа Раевский! Ну, здравствуй! Ты, надеюсь, не забыл меня в Гаях и в Бегичевке? Если забыл, то я Анночка — твоя двоюродная, а это Патя — мой муж!» Мы очень хорошо провели этот первый вечер.

Вскоре Анна Ильинична пригласила меня и предложила работу по составлению родословных таблиц для Толстого. Я стал часто бывать у нее, меня ласково встречал ее муж Павел Сергеевич. Однажды Анна Ильинична выступила в до-

 

- 327 -

ме Герцена на концерте с цыганскими романсами. Я исполнял там роль конферансье.

В начале тридцатых годов Анночка с мужем уехали из Москвы и продолжительное время жили в Ясной Поляне. Потом я уехал, и нам пришлось в последний раз увидеться уже после войны, в конце пятидесятых годов.

СЕМЬЯ НЕРСЕСОВЫХ

 

Александр Нерсесович Нерсесов, до революции — профессор права юридического факультета Императорского Московского университета, в конце двадцатых годов занимал должность директора университетской библиотеки. Александр Нерсесович, его жена Евгения Александровна и три дочери представляли сплоченную православную семью, принадлежащую к высшей прослойке российской интеллигенции. В доме Нерсесовых в Телеграфном переулке, близ Мясницких ворот, часто собиралась молодежь, там бывали мои братья и я.

Вечера в этой семье отличались от сборов у Голицыных и Ильинских. Танцы там не были приняты, зато шарады и отдельные сцены из спектаклей ставились отменно. Хозяин дома Александр Нерсесович был музыкален, отлично играл на рояле, импровизировал музыку для постановок, очень интересных.

Другом дома Нерсесовых был известный литературовед и театральный критик Сергей Николаевич Дурылин. Он часто принимал участие в постановках отдельных сцен, выполняя роль режиссера. Помню, мы в шараде представили фрагмент сцены в гимназии из пьесы М.А.Булгакова «Дни Турбиных». Я в этой сцене исполнял роль Алексея Турбина. Из той же пьесы удачно была сыграна сцена у гетмана с немцами. Бывали у Нерсесовых музыкальные вечера и декламация стихов. В доме чувствовалась привержен-

 

- 328 -

ность к классике. Вольные интерпретации произведений, как правило, не поощрялись.

Кроме нас, братьев, дом Нерсесовых постоянно посещали князь Кирилл Урусов (брат моей будущей жены — Лёны Урусовой) и наш школьный товарищ Николай Храмцов. Бывали и Голицыны, и Ляля Ильинская, но сравнительно редко. Девочки Нерсесовы к Голицыным тоже приходили нечасто.

Ближайшие родные Нерсесовых — Воскресенские Александр Дмитриевич и его жена Екатерина Александровна, сестра Евгении Александровны Нерсесовой. Александр Дмитриевич был главным врачом детской больницы в Сокольниках. Воскресенские занимали большую квартиру, но среди их детей по возрасту подходил к моим братьям только один сын — Кирилл. Его сестры были еще детьми и не соответствовали компании, собиравшейся у Нерсесовых. Но в летнее время у Вознесенских бывало довольно много молодежи для игры в крокет, происходившей на обширной территории больницы.

В зиму 1927/28 г. я готовился к поступлению в университет. Одновременно со мной на физико-математический факультет собиралась держать экзамен старшая из сестер Нерсесовых — Екатерина, сокращенно Рина. Мой брат Михаил осенью 1927 г. успешно сдал вступительные экзамены на физмат, но по тогдашнему положению не был зачислен в число студентов и ходил в университет как вольный слушатель, посещая все лекции профессоров. Ректором университета в это время был А.Я.Вышинский1. Александр Нерсесович как директор библиотеки имел возможность свободно ходить на прием к ректору. Обсуждая с Вышинским служебные вопросы, он, как бы невзначай, заговорил с ним о зачислении моего брата в университет, как особен-

 


1 Вышинский А.Я. (1883-1954) - в 1935-1939 гг. прокурор СССР, выступавший на самых громких процессах против «врагов народа».

- 329 -

но отличающегося способностями по математике. Вышинский внял убедительной просьбе Нерсесова и обещал зачислить брата на второй курс осенью 1928 г., если он сдаст все экзамены за первый курс. Такую резолюцию ректор поставил на заявлении Александра Нерсесовича, и мой брат, сдав весной все экзамены, оказался осенью 1928 г. полноправным студентом МГУ.

ДЕЛА ПАРТИЙНЫЕ И ТЕАТРАЛЬНЫЕ

 

Казалось, что жизнь в Москве не изменилась. В магазинах любые товары были в изобилии, появились на улицах автобусы фирмы «Лейланд», придававшие городу, как многие говорили, европейский вид. Процветали кафе, пивные, рестораны, в больших магазинах принимались заказы на пошив одежды и обуви еще в больших масштабах, чем в предыдущие годы. Водка, вместо тридцатиградусной «рыковки»1, выпускалась, как в старину, двух сортов: с белой и красной головками крепостью сорок градусов. Но, несмотря на кажущееся благополучие, все ощущали какую-то тревогу, чувствовалось, что подспудно надвигается какая-то неприятность. Обычные люди в двадцатых годах мало интересовались политикой, а в особенности — разногласиями в высших партийных органах. У нас в институте партийных было немного, они-то, вероятно, между собой обсуждали обстановку в своей среде.

Однако XTV партконференция, а затем съезд партии, где выявилась так называемая оппозиция, тогда еще не называвшаяся страшным словом «троцкисты», заставили многих задуматься. Портреты Троцкого еще висели в мастер-

 


1 Водка, выпущенная впервые при советской власти, в 1925 г. называлась в народе «рыковка» по имени председателя Совнаркома А.И.Рыкова. (С.Р.)

- 330 -

ских нашего института, и рабочие преклонялись перед ним. Но постепенно нападки на Троцкого стали усиливаться, и в газетах все чаще стали появляться разоблачительные статьи в его адрес. К концу 1927 г. Троцкий вместо второго, за Лениным, человека в стране превратился в ничто. Начало появляться все чаще имя Сталина, но пока мало кто понимал значение этого человека.

Наше увлечение театрами продолжалось, особенно Художественным, где в 1927 г. был поставлен, в противовес «Турбиным», абсолютно пропагандистский спектакль «Бронепоезд-69» Всеволода Иванова. Постановка была отличная, с особенно эффектной сценой на колокольне, где Николай Баталов великолепно исполнил роль Васьки Окорока. Я тем не менее слышал, что Станиславский считал этот спектакль позором для Художественного театра. Правда, успех постановки продолжался недолго. Во многих театрах тогда шли патриотические пьесы. В Малом театре большим успехом пользовался «Огненный мост» по пьесе Ромашова, в Вахтанговском театре — «Разлом», «Интервенция». Однако все эти спектакли меркли перед «Днями Турбиных».

Надо сказать о двух совершенно не имеющих между собой ничего общего замечательных спектаклях МХАТа, поставленных на Малой сцене. Это драма Кнута Гамсуна «У врат царства» и комедия В.Катаева «Квадратура круга». В пьесе Гамсуна главную роль блестяще исполнял В.И.Качалов, прекрасно играли и другие молодые актеры: Ливанов, Еланская и Синицын. Этот спектакль иногда по воскресным дням давался в Экспериментальном театре и шел с огромным успехом.

Пьеса Катаева, вероятно, была бы не замечена, если бы не опять-таки великолепная игра молодых актеров: Яншина, Грибова, Бендиной, Титовой и Ливанова. Спектакль долгое время шел с аншлагами. Особенно великолепна была в нем актриса Бендина, исполнявшая роль Людмилочки.

 

- 331 -

Мне говорили, что В.И.Немирович-Данченко считал, что ни одной актрисе Художественного театра не довелось достигнуть такого совершенства в исполнении своей роли, как Бендиной. Я как-то уговорил всех Голицыных пойти посмотреть этот спектакль. Мы заняли восемь или десять мест в одном из передних рядов партера. Была, я помню, и Лина Осоргина, которая особенно восхищалась игрою Бендиной.

ТРИ СЕМЬИ ДАВЫДОВЫХ

 

Старшие Давыдовы поколения моего отца приходились ему двоюродными братьями. Из них я знал Василия Васильевича — дядю Васю и Александра Васильевича — дядю Альду. Николая Васильевича и Ильи Васильевича ко времени нашего приезда в Москву в живых не было, но живы были их жены: тетя Ольга и тетя Катя. Из детей Давыдовых мы знали в семье тети Ольги двух сыновей, Сережу и Колю, и дочь Катю. В семье тети Кати: ее пасынка Федю — моего сверстника — и падчерицу Таню, на четыре года моложе брата. Дядя Альда был женат на сестре Анны Сергеевны Голицыной, их дочь Леля была поэтому Голицыным двоюродной сестрой, а нам — троюродной, как и все Давыдовы.

Среди молодежи Давыдовых Сережа и Федя выделялись своей манерой держать себя — они искренне сочувствовали современному строю, были комсомольцами, Сережа даже собирался стать членом партии. Сережа и Федя никогда не появлялись в нашем обществе, и мы с ними общались, только посещая их дома. В обществе Голицыных часто бывал Коля, мы с ним были хорошими друзьями. Я был дружен и с Федей, только он удивлял своей позой: выставлял себя комсомольцем, пролетарием, в рубашке с расстегнутым воротом и засученными рукавами.

 

- 332 -

Особое место среди Давыдовых занимала Катя — сестра Сережи и Коли. Она была очень красива, с восточным типом лица. Однажды, идя по Арбату, она встретила фотографа — хозяина фотоателье, он преградил ей дорогу и стал упрашивать сняться. Долго отговариваясь, она наконец согласилась на съемку, и вскоре в витрине арбатского ателье мы увидели ее фотографии анфас и в профиль.

Не помню точно когда, кажется в начале 1926 г., Катя была арестована и получила «минус шесть». Она выбрала Тулу и там часто встречалась с моей сестрой, тоже Катей. Братья Давыдовы, Сережа и Коля, часто ездили в Тулу навестить сестру и всегда заходили к моей сестре. Возвращаясь в Москву, они привозили нам от нее разные гостинцы. В Туле была отменная копченая колбаса разных сортов, изготовлявшаяся в Ефремове, в московских магазинах она не попадалась.

Я слышал, что двоюродный брат Голицыных — Кирилл Голицын — был влюблен в Катю Давыдову. Во время ее пребывания в Туле он жил в Ясной Поляне. Не получив взаимности от своей пассии, он потом женился на Наталье Васильевне Волковой. Они прожили до старости в полном согласии, имея трех сыновей.

Жена Ильи Васильевича Давыдова — Екатерина Сергеевна, или, как мы ее называли, тетя Катя, жила с пасынком и падчерицей в доме на углу Гагаринского и Староконюшенного переулков, от нас в десяти минутах ходьбы. Я любил бывать у этой молодой красивой женщины, всегда радушно, по-родственному встречавшей всех нас. Очень мила была и ее падчерица Таня — моя троюродная сестра.

В семье дяди Альды я никогда не бывал, и мы знали хорошо только его дочь Лелю. Самого дядю Альду, а также дядю Васю я встречал только в доме тети Кати Давыдовой.

 

- 333 -

ГОЛИЦЫНЫ-МЛАДШИЕ

 

Был еще один дом, который я часто посещал, — дом Голицыных — двоюродных, живших в Хлебном переулке. Это была семья Владимира Владимировича Голицына — брата Михаила Владимировича, называемого родственниками дядя Вовик.

Владимир Владимирович — младший из братьев Голицыных. Его жена, Татьяна Семеновна, происходила из крестьян Ливненского уезда Орловской губернии. Этот, казалось, неожиданный брак крестьянки и аристократа был заключен не только по взаимному желанию будущих супругов, но и по настоянию главы семьи — князя Владимира Михайловича.

Брак оказался счастливым. Татьяна Семеновна очень скоро вошла в семью Голицыных как равная, появился первый сын Александр — ровесник своему двоюродному брату Сереже. Потом родились две дочери: Елена и Ольга, почти ровесницы своим двоюродным сестрам Машеньке и Катеньке.

Когда я познакомился с семьей Владимира Владимировича, его жены уже не было в живых. Жили они в полуподвальной квартире большого дома, хозяином которого был некто Эпштейн, числившийся арендатором дома, что отвечало порядкам НЭПа. Голицыны занимали всю квартиру, за исключением одной небольшой (восемь кв. метров) комнаты, в которой жил двоюродный брат Голицыных — мой близкий друг Алексей Бобринский.

СЕМЬЯ БОБРИНСКИХ

 

Отец Алексея, граф Лев Алексеевич Бобринский, приходился моему отцу троюродным братом. Он был женат на Вере Владимировне Голицыной, в молодости — подруге моей матери.

 

- 334 -

В семье Бобринских, кроме Алексея, было три сестры, все красавицы: старшая Александра, которую звали Алька, за ней Софья и после Алексея — Клена. Был еще младший брат Николай, который умер в младенчестве. Выше упоминалось, что эта семья до революции жила в Богородицке во флигеле дворца Бобринских. После Октябрьской революции, не покидая Богородицка, Бобринские переехали с так называемой графской стороны в городскую, в дом Кобяковых, где им сдали две небольшие комнаты.

Весной 1922 г. в Москве умер Лев Алексеевич, и вскоре вся семья Бобринских переехала в Москву. Выше было сказано о работе двух сестер Бобринских в агентстве АРА и их браках с иностранцами. Старшая дочь Алька в 1925 г. уехала с мужем за границу, а Соня еще оставалась в Москве и жила с мужем, англичанином Реджи Уиттером, в предоставленной им квартире в Гагаринском переулке. В 1927 г. у них родилась дочь, получившая двойное имя Вера-Лора. Вера Владимировна с младшей дочерью Еленой жила отдельно от замужней дочери и сына, имея одну комнату в коммунальной квартире, если не ошибаюсь, на Спиридоньевской улице.

Алексея Бобринского я помню еще в Богородицке в 1920 г. Но, поскольку в это время мы наезжали в Богородицк редко, у нас с ним не возникло тогда никакой дружбы. Ближе нам были Голицыны. Когда же мы переехали в Сергиев Посад и я стал часто бывать у Трубецких, там мне нередко приходилось встречаться с приезжавшим к ним Алексеем. В Сергиеве началась наша дружба, усилившаяся после моего переезда в Москву в 1924—1925 гг. Я стал часто бывать в Хлебном переулке, близко познакомился с семьей дяди Вовика. К нам в Сергиев приезжал Саша Голицын и, конечно, Алексей. Сестры Голицыны, Елена и Олечка, довольно редко бывали в Еропкинском у своих двоюродных и, по-видимому, имели, кроме них, Другую компанию.

 

- 335 -

Как-то раз, если не ошибаюсь, в начале 1926 г., я зашел к Алексею и застал у него приехавшего из Ленинграда некоего Мишу Полесского, друга Кирилла Голицына. В Ленинграде он был исключен из Политехнического института за социальное происхождение. Отец его служил в министерстве Двора Государя на хозяйственной работе, заведовал винными погребами. Казалось бы, должность не слишком высокая, но раз министерство Двора, значит, близко к царю, таким отпрыскам в вузе места нет. Миша был способным человеком и хорошо освоил радиотехнику. В Москве ему предложили работу в ОДР (Общество друзей радио) с окладом около десяти червонцев в месяц. В то время это был большой заработок. Он поселился у Алексея Бобринского и прожил у него не меньше года, после чего уехал обратно в Ленинград. Полесский был увлечен живущей в этой же квартире Еленой Голицыной, но она, как мне помнится, не отвечала ему взаимностью. Я любил приходить к этим двум друзьям и иногда прихватывал с собой бутылку портвейна или мадеры.

Однажды, придя к Алексею, я застал у него молодую девушку, которую он мне представил как свою невесту. Встреча была неожиданной, прежде всего потому, что Алексей, которого я недавно видел, ничего мне не сказал по поводу предполагаемой женитьбы. Он мне говорил о какой-то богородицкой девице, а эта представилась как жительница Тамбова. Я поинтересовался, когда же свадьба. Оказалось, что таковой не намечается, они на днях расписываются и переезжают на квартиру сестры невесты, живущей с мужем на Ордынке. Придя домой, я рассказал о случившемся своей матери. Она прореагировала так: «Пока они не совершат законного брака, пусть к нам не ходят, так и передай Алексею». Под законным браком моя мать подразумевала венчание в церкви, регистрацию в ЗАГСе она браком не считала.

 

- 336 -

Вскоре среди всех родственников начались всевозможные толки и послышались слова неодобрения в адрес новоявленных жениха и невесты. Особенно возмущался граф Николай Алексеевич Бобринский — двоюродный брат Алексея. Встретив меня случайно, он стал расспрашивать: что побудило его двоюродного брата так неожиданно жениться, да еще на совершенно чужой, никому не известной особе? Я, между прочим, тоже высказал ему свое неодобрение, главным образом из-за материального положения Алексея, у которого не было постоянного заработка. Я даже толком не знал, где он работает.

Все родные и близкие пытались, как могли, уговорить Алексея отказаться от женитьбы, но тщетно, он не поддавался ни на какие уговоры, только согласился венчаться. Я на его свадьбе не был и не помню, как и где она проходила. Теперь, поскольку он был уже законным мужем, его стали везде принимать вместе с женой Алей. Когда они пришли к нам в Малый Могильцевский, моя мать поздравила обоих с законным браком. В то время — 1927 г. — в дворянской среде еще были сильны прежние традиции.

Про покойников принято или молчать, или говорить одно хорошее. К сожалению, об Алексее хорошего можно было сказать не так много, но и промолчать нельзя. Если бы он не был моим близким другом, я бы промолчал, но мне нельзя лукавить. Он попался на крючок ОГПУ и вынужден был до поры до времени выполнять мелкие задания. Я узнал это слишком поздно, а когда узнал (мне поведал об этом мой двоюродный брат Артемий), то, не скрою, побоялся ему сказать, что его разоблачили и что лучше всего ему признаться об этом ОГПУ. Я продолжал встречаться с ним и у него дома заставал его сестру Соню с Реджи Уиттером. Они, вероятно, тоже все знали об Алексее и тоже молчали. У Голицыных, конечно, все было известно, и когда там появлялся Алексей, чувствовалась неловкость. Я вскоре перестал с ним встречаться, и он перестал к нам ходить.

 

- 337 -

БРАТ МИХАИЛ

 

Мой брат Михаил, посещая лекции университета как вольный слушатель, стал общаться с нашим дальним родственником Николаем Федоровичем Четверухиным — преподавателем университета по курсу аналитической геометрии. Он познакомил Михаила с двумя профессорами-математиками Глаголевым и Финиковым, которые очень ценили способности моего брата. Общаясь с этими учеными, он расширял свой математический кругозор. Одновременно Михаил близко сошелся с двумя студентами своего курса, Мстиславом Келдышем (впоследствии президентом Академии наук) и Всеволодом Тарасовым. Последний впоследствии стал другом нашего дома. Попутно с занятиями в университете Михаил решил брать уроки пения у дяди Володи Мордвинова. Вначале казалось, что у него никакого голоса нет, но через довольно продолжительное время у него стал вырабатываться красивый баритон.

Чтобы иметь небольшой заработок, Михаил устроился контролером на спортивном стадионе, где летом был теннисный корт, а зимой каток. Работа здесь была несложной и вдобавок давала возможность самому заниматься спортом. Таким образом, у моего брата одно время было три увлечения: наука, пение и спорт. Успехи в главном занятии — математике — доставляли ему большое удовлетворение, хотя пока еще не было полной уверенности, что его осенью зачислят в университет. Уроки пения его также увлекали, но успехи на этой почве были не главной задачей.

ДВА НОВЫХ ВУЗА

 

Летом 1927 г. я как-то зашел к тете Кате Давыдовой и в передней увидел суетившегося Федю. Я спросил, куда он так торопится. Оказывается, открылся какой-то частный

 

- 338 -

вуз, куда можно поступить без особых сложностей, но надо торопиться, так как желающих очень много. Федя, не раздумывая, решил все разузнать и, если можно еще успеть, сдать необходимые вступительные экзамены. Я тоже заинтересовался, но решил посоветоваться с Павлом Александровичем Флоренским. Оказалось, что этот так называемый частный вуз был организован еще около года назад предприимчивым инженером-электриком Я.Ф.Коган-Шабшаем. Он получил от Моссовета здание около Петровских ворот и усиленно предлагал многим ученым, в том числе Павлу Александровичу, работать в своем институте в качестве профессоров.

Я знаю, что П.А.Флоренский и Л.И.Сиротинский отклонили предложение Коган-Шабшая, считая, по-видимому, этот институт недостаточно престижным. Меня тоже не прельщал новоиспеченный институт, и я потерял всякий интерес к нему. Между тем Федя Давыдов был очень доволен, оказавшись студентом (наша мечта). Я его спросил, как проходят занятия в его вузе. Он ответил, что занятия теоретические проходят по вечерам, а днем они все работают чернорабочими на заводе «Динамо». Мне это показалось странным и малоприятным. Федя же уверял, что все замечательно. Они получат прекрасную практику и, окончив институт, станут настоящими инженерами-производственниками. Вероятно, в этом была доля правды. Но я твердо решил подождать год и попытаться в 1928 г. попасть в университет. Позже я пожалел, что не стал поступать к Коган-Шабшаю, куда меня мог рекомендовать Павел Александрович, если бы я захотел последовать примеру Феди.

Вскоре (через год или два) новый институт попал под юрисдикцию Главпрофобра и стал именоваться Электромеханическим институтом имени Я.Ф.Коган-Шабшая. Тот оказался пробивным человеком, возможно, у него были связи «наверху». Во всяком случае, он сделал удачный пиру-

 

- 339 -

эт и не попал в одну компанию со многими предпринимателями времен НЭПа. В первый год приема студентов в институте Коган-Шабшая оказалось немало неудачников, которым не хватало места в прочих вузах из-за отсутствия у них пролетарского происхождения.

Скоро появилось разъяснение Главпрофобра, что дети преподавателей и служащих любого вуза при условии сдачи ими вступительных экзаменов зачисляются в студенты в первую очередь. Это позволило Рине Нерсесовой беспрепятственно быть принятой в университет. Однако мне, моему брату Михаилу, Сереже Голицыну и Кириллу Урусову новое разъяснение Главпрофобра не помогло. Мы могли уповать только на какую-нибудь, практически несбыточную случайность, как, например, институт Коган-Шабшая.

Такая случайность многих не миновала. Неожиданно появились слухи об открытии Высших литературных курсов, куда можно было свободно поступить без пролетарского происхождения. Слухи вскоре оправдались, и поток желающих получить высшее литературное образование устремился во вновь открывшийся вуз. Не раздумывая, подали заявления на курсы Сережа и Машенька Голицыны, а уж Ляле Ильинской сам Бог велел. Меня эти курсы не интересовали, так как я предполагал поступать на физико-математический факультет или, в крайнем случае, в какой-либо технический вуз. Но, зайдя к Голицыным, я не мог не завидовать Сереже, который мне с восторгом сказал:

— Теперь мне никакого другого вуза не надо, я «У врат царства».

Да, не скрою, я им завидовал, ведь они теперь настоящие студенты, а мне ждать еще год, да и неизвестно, что будет через год, стану ли я студентом. Брат мой блистательно сдал вступительные экзамены, но пока еще вольный слушатель, а у меня нет таких способностей, как у Михаила.