Глава 13

ОТЕЦ ПАВЕЛ ФЛОРЕНСКИЙ

 

ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ (1923-1924 ГОДЫ)

 

Шагая по улицам Сергиева Посада, мне приходилось не раз встречаться с отцом Павлом Флоренским, возвращающимся домой из Лавры. И всякий раз, когда я его встречал, у меня возникало любопытство: о чем так сосредоточенно думает ученый, чье имя так почитаемо в нашем красивом святом городе? Шел он всегда размеренно, не спеша, чуть сгорбившись, нес под мышкой рулон твердой бумаги. Что-то загадочно интересное было в этом человеке. Хотелось знать, чем он заслужил такое большое уважение у всех, кто имел возможность общаться с ним.

Преподаватель русского языка в нашей школе, Сергей Александрович Волков, окончивший Московскую духовную академию, разъясняя что-либо своему ученику, говорил: «Наш профессор по истории философии — отец Павел Флоренский объясняет этот вопрос таким образом...» Все знавшие его люди рассказывали о нем «что-то», и он все более становился для меня сверхчеловеком. Мне хотелось познакомиться с ним, и однажды это случилось...

 

После Октябрьской революции, когда занятия в духовной академии прекратились, отец Павел Флоренский был привлечен в Комиссию по охране памятников старины и искусства Троице-Сергиевой лавры. В 1921 г. он избирается профессором Высших художественных мастерских (ВХУТЕМАС), где читает лекции по разработанному им курсу «Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях». Вскоре П.А.Флоренский стал участником Комиссии ГОЭЛРО и поступил на работу в Главэлектро ВСНХ СССР. Это был главк, руководивший всеми электростанциями страны. При главке существовал Центральный электротехнический совет (ЦЭС Главэлектро), в состав которого наряду с крупнейшими учеными-электротехниками в качестве действительного члена входил П.А. Флоренский.

Лаборатория испытания электротехнических материалов, куда меня устроил на работу Павел Александрович, была его детищем, и он уделял ей свое основное внимание, несмотря на большую нагрузку в Главэлектро.

ТЕМАТИКА РАБОТ НАШЕЙ ЛАБОРАТОРИИ

 

С самого начала организации лаборатории в нее начали поступать на исследование различные материалы для определения их свойств, отвечающих стандарту, проведения химических анализов, определения физических свойств, электропроводимости, диэлектрических характеристик, прочности и т.д. и т.п. Среди них были трансформаторное масло, битум, фарфор, карболит и прочие диэлектрики, провода, электролиты, пластины для аккумуляторов, сухие элементы и т.п. В течение всего 1925 г. популярность лаборатории непрерывно возрастала. Требовалось увеличение штата сотрудников, которых к концу года насчитывалось четырнадцать человек.

 

Случалось, что в лабораторию поступали заказы на исследование качества различных изделий, не имеющих отношения к электротехнике. Помню, как-то прислали лезвия для безопасных бритв отечественного производства. Павел Александрович посчитал нужным принять этот заказ к исполнению. Механику А.Н.Вальскому было поручено изготовить специальное устройство для разрезания лезвием натуральных волос, для чего я был послан в парикмахерскую, где приобрел женскую косу. Другой раз прислали специальную пасту «припой» для пайки железных и медных изделий. Чтобы определить качество «припоя», образец был направлен в мастерские института, где было сделано заключение о его непригодности для пайки. На этом Павел Александрович не остановился, поручил химику определить состав «припоя» и сравнить его с применяемым в мастерских австрийским тинолем. Затем был составлен протокол исследования с соответствующим заключением.

Чтобы руководить такими разнообразными исследованиями, требовалось обладать большим диапазоном знаний во многих областях науки и техники.

Расскажу об одном случае — испытании «каменной березы», — характерном для экспериментов, которые иногда приходили в голову Флоренскому. Еще в бытность нашей лаборатории на Гороховской улице в тематику научных исследований были включены спецработы для военного ведомства, которыми занимались прикрепленные к лаборатории военные инженеры. В то время все командиры Красной армии были обязаны носить оружие. Как-то в середине 1929 г. в лабораторию прислали для испытания на прочность полено «каменной березы». На вид это была обыкновенная береза, но твердостью она отличалась необыкновенной — ни топором, ни ножом не стругалась. Павел Александрович решил испытать прочность березы выстрелами из револьвера системы «наган». К испытаниям был привлечен военный инженер Е.А.Чудаков. Стреляли несколько че-

 

ловек. Наиболее удачный выстрел сделал бывший командир Красной армии Вропанов: его пуля попала в центр бревна, не повредив его, и рикошетом отлетела в сторону.

Вспоминая начало 1925 г., я не могу не удивляться той движущей силе, которая за пять лет превратила нашу маленькую лабораторию, занимавшую две комнаты, в обширный отдел материаловедения одного из ведущих НИИ Советского Союза. Что это, заслуга коллектива? Отчасти да. Но поначалу нас было всего пятеро, а через пять лет в институте работало уже сто с лишним человек. Для организации работы такого коллектива требуется обдумать и правильно выбрать тематику исследований, выращивать молодые кадры. В отделе материаловедения трудились многие выдающиеся ученые, часть которых приобрела знания и опыт в стенах отдела.

Я с гордостью могу заявить, что моя дальнейшая трудовая жизнь, которую я считаю удачной, сложилась под влиянием импульса, полученного в годы моей работы в отделе материаловедения — детища профессора Павла Александровича Флоренского.

ИЗОБРЕТАТЕЛИ И ШАРЛАТАНЫ

 

В середине двадцатых годов в различных отраслях науки и техники возникало множество ценных открытий и изобретений. В нашей лаборатории под руководством Павла Александровича были изготовлены и испытаны битумные массы для заливки кабельных муфт и другие диэлектрики, в частности, плавленый базальт, для чего летом 1926 г. институт ГЭЭИ командировал Павла Александровича и научного сотрудника В.М.Гиацинтова на Кавказ для осмотра месторождений базальта и получения его образцов.

Позднее, в 1930—1931 гг., число изобретений и многих практических предложений значительно возросло — наша

 

лаборатория внесла большой вклад в науку и промышленность.

Нельзя не упомянуть о некоторых курьезных, из ряда вон выходящих случаях, связанных с изобретательством, иногда доставлявших Павлу Александровичу немало неприятностей. Приходят, например, в лабораторию люди с предложениями рассмотреть и апробировать сооруженный ими вечный двигатель (Perpetuum mobile). Мы, даже младший персонал, понимаем, что это бред, чепуха, и советуем им не заниматься тем, что уже давно признано неосуществимым. Но изобретатели не унимаются и требуют встречи с Павлом Александровичем.

Он старается объяснить им беспочвенность их предложений, но те не успокаиваются и грозят обжаловать заключение лаборатории в высших инстанциях. Однажды пришел изобретатель по фамилии Ходов с предложением заменить свинцовые пластины в аккумуляторах деревянными дощечками. Устный отрицательный отзыв о данном «изобретении» нисколько не смутил Ходова. Он потребовал формального доказательства, угрожал немедленно подать жалобу в адрес НТУ ВСНХ. По жалобе Ходова Павлу Александровичу пришлось лично писать заключение, окончательно разоблачившее Ходова как неграмотного шарлатана.

Поток подобного рода «изобретателей» не прекращался, и Павел Александрович очень тяжело переживал эти посещения, так как они мешали ему работать, а уединиться было некуда. В лаборатории, кроме двух комнат и одной темной фотографической, в то время никаких помещений не было.

ПАВЕЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ НА РАБОТЕ И ДОМА

 

Мое частое общение с домом Флоренских продолжалось около двух лет (1925—1926 гг.), пока наша семья жила в Сергиеве. С переездом в Москву после смерти моей бабушки,

 

в начале 1927 г., наше домашнее общение стало эпизодическим, встречался я тогда с Павлом Александровичем только в лаборатории.

До 1931 г. у Павла Александровича не было собственной квартиры в Москве. В рабочие дни он квартировал в семье Ефимовых на Большой Спасской улице, дом 11. Иван Семенович Ефимов, известный скульптор, и его жена, художник Нина Яковлевна Симонович, были близкими друзьями дома Флоренских. Иван Семенович часто заходил в нашу лабораторию, я неоднократно с ним встречался. Сын Ефимовых — Адриан — был моим сверстником, в 1927 г. он держал экзамены в Горную академию и стал студентом (в то время у таких людей это случалось редко). По поручению Павла Александровича я бывал в Москве у его матери, жившей недалеко от нас, в одном из переулков близ Смоленского бульвара. Познакомился я и с двумя сестрами отца Павла, жившими в Москве, а позднее — с его братом Андреем Александровичем, военным инженером.

Очень скоро я стал посещать дом Флоренских. Я подружился со старшим сыном П.А. — Василием, и меня как-то сразу полюбили младшие дети, в особенности четырехлетний Михаил, которого все звали Мик. Я приходил к Флоренским, как правило, каждое воскресенье утром, заставая всю семью за утренним чаем. Мик сидел рядом со своей матерью, Анной Михайловной, и, как только я входил, он, как бы испугавшись, бросив еду, лез под стол. Никакие уговоры не помогали, пока по прошествии нескольких минут он не начинал теребить меня за ноги. Тогда я должен был извлекать его из-под стола и сажать либо на колени, либо рядом, и он продолжал завтракать.

Более всего я любил летние прогулки с Павлом Александровичем, Миком и Олей. Мы со старшим сыном Павла Александровича увлекались фотографией.

Бывая у Флоренских, мне приходилось встречать там многих интересных людей. Довольно частым гостем у них

 

был известный художник-график Владимир Андреевич Фаворский, приходивший иногда со своим маленьким сыном Никитой, который делал выразительные рисунки карандашами, восхищавшие всех. Появлялся геолог Давыд Иванович Иловайский, он заходил иногда и к нам в лабораторию. Из жителей Сергиева дом Флоренских посещал Владимир Алексеевич Комаровский — художник, написавший несколько портретов Павла Александровича.

Переходя к нашей жизни в лаборатории, хочу особо отметить поразительную работоспособность Павла Александровича и его трудолюбие, чего он требовал и от своих подчиненных. Поскольку я, например, на работе был занят не все время, он находил для меня другие занятия. Несмотря на то что на работе П.А. был всегда серьезен и никогда не поддерживал разговоров на посторонние темы, у него иногда проявлялись черты, которые обыкновенному человеку могут казаться чудачествами. Он, например, не признавал логарифмической линейки и меня заставлял вычисления делать арифмометром. Я же, не смея предложить замену арифмометра линейкой, усиленно тренировался дома, делая вычисления только с помощью линейки. Однажды Адриан Ефимов зашел к нам в лабораторию и попросил меня потренировать его в вычислениях на линейке. Когда он ушел, я не удержался и сказал Павлу Александровичу, что все же линейка много удобнее арифмометра, но это не имело никакого успеха, и в работе остался арифмометр. Интересно, как бы отнесся Павел Александрович к ЭВМ? Мне кажется, что ЭВМ он принял бы беспрекословно. Ведь ретроградом он никогда не был и все передовое и хитроумное воспринимал всегда положительно.

Как-то я принес синдетикон — прекрасный клей, нужно было склеить машинописную рукопись. Клей был забракован как негодный, и мне было приказано бумагу клеить только декстриновым клеем. Каюсь, теперь я сам употребляю для тех же нужд только декстриновый клей. П.А. тер-

 

петь не мог табачного дыма, и мы все, курящие, вынуждены были уходить курить в коридор или на улицу. Заядлым курильщиком был Василий Михайлович Гиацинтов, брат Анны Михайловны — жены Павла Александровича. Я как-то по пути в вагоне (когда я любил откровенно беседовать с Павлом Александровичем) сказал ему, что Василий Михайлович считает курение в лаборатории вполне нормальным, так как табачный дым там нейтрализуется запахами, наполняющими химическую лабораторию. На это отец Павел ответил: «Это неверно, но дело даже не в запахе. Василий Михайлович, увлекаясь на охоте дичью, иногда часами не курит, он это часто говорил. Так пусть он также увлечется работой».

Вскоре после моего поступления на работу Павлу Александровичу предложили взять препаратором некую Марию Петровну Введенскую, жену будущего академика Бориса Алексеевича Введенского. А он вообще был против того, чтобы в лаборатории работала женщина. Когда Мария Петровна явилась для оформления, он ее принял сдержанно, хотя всем нам она очень понравилась не только своей внешностью, стройной фигурой, но и манерой держаться. Чувствовалось, что и П.А. она понравилась, но он все же сказал ей: «Вы знаете, я против того, чтобы у меня в лаборатории работала женщина». На это Мария Петровна скромно ответила: «Павел Александрович, вы меня как женщину здесь не заметите, но я приложу все усилия, чтобы мой женский труд пошел на пользу лаборатории». Павел Александрович смягчился и более не возражал. Очень скоро он убедился, что новая сотрудница по-настоящему трудолюбива. Если у нее был какой-либо, даже короткий, перерыв в работе, она находила себе занятия по приведению в порядок шкафов с реактивами, делала уборку и т.п. Она завела специальный журнал регистрации заказов для лаборатории на различного рода испытания. Когда мы переехали на Покровку, ей дали пишущую машинку, и она стала фактически секретарем Павла Александровича. Мария

 

Петровна дожила до девяноста пяти лет¹, была почти совсем слепой, но с головой светлой. Она хорошо помнила Павла Александровича и, когда я бывал у нее, всякий раз вспоминала его с восхищением.

Вскоре после поступления в лабораторию мне было поручено, кроме вычислений, строить всякого рода графики. Я еще не владел готовальней и начал учиться. Труднее мне доставался шрифт. Как-то раз я вычертил довольно большой сводный лист с графиками и таблицами, отображавшими свойства элементных углей. Павел Александрович, подойдя к моему столу, сказал: «Все хорошо у вас, Сережа, только со шрифтом вам надо совершенствоваться. Цифры и буквы должны быть стройными, как фигура Марии Петровны».

В нашей семье особенно почитали Павла Александровича. Однажды в день моих именин, 5 (18) июля 1926 г., отец Павел зашел к нам, поздравил меня и подарил только что вышедшую монографию «Диэлектрики и их техническое применение». Для всей нашей семьи это было большим событием. На оборотной стороне обложки книги была приклеена фотография Павла Александровича с Миком и надпись: «Дорогому Сереже Раевскому на память. Священник Павел Флоренский». Далее следовали подписи: А.Флоренский, В.Флоренский, Кира Флоренский, Оля, Мик, потом непонятные кружки и черточки, а под ними рукой Павла Александровича написано: «Подпись Тинатин (Марии Флоренской)».

Один наш знакомый рассказывал, что однажды он провожал Павла Александровича домой и, остановившись у табачного магазина, извинился и сказал, что ему надо зайти в этот магазин.

— Идите, я подожду вас, — ответил Павел Александрович.

Дело было зимой.

 

— А может быть, вы зайдете на минуту со мной? Ведь холодно.

— Что вы, я не оскверняюсь, — последовал ответ отца Павла.

Наш знакомый, придя домой, решил больше не курить.

А однажды я принес с собой в лабораторию книгу рассказов М.Горького, к которому Павел Александрович относился резко отрицательно. Каким-то образом эта книга оказалась на лабораторном столе, и Павел Александрович ее обнаружил.

— Сережа! — довольно строго обратился он ко мне. — Это ваша книга?

— Да, Павел Александрович, я ее сейчас уберу.

— Ну, как это можно — такие книги вносить в лабораторию!

Я хотел было взять книгу, но увидел, что П.А. уже пытается, обернув руку в халат, подцепить ее. Потом, стряхнув руку как бы от грязи, он взял лабораторные щипцы, подхватил ими книгу и, аккуратно положив ее на пол, сказал:

— Теперь уберите ее и никогда сюда подобных книг не носите.

— Хорошо, — ответил я, — но почему вы так аккуратно положили мою книгу на пол, а не спихнули ее?

Павел Александрович ответил:

— Человека можно ненавидеть, но всегда нужно быть с ним вежливым. Так и с книгой.

И много разных, на наш взгляд, курьезных случаев бывало у нас в лаборатории при общении с Павлом Александровичем.

ИЗ БЕСЕД В ВАГОНЕ

 

Отправляясь по субботам домой в Сергиев, я затевал с Павлом Александровичем беседы на разные темы, иногда мне мешали знакомые отца Павла, которые подсаживались к нам, и тогда наши беседы прекращались.

 

Как-то раз мы ехали в свободном вагоне, и на полпути до Сергиева я затеял разговор о наших лабораторных сотрудниках.

Надо сказать, что П.А., при всем его добром и хорошем отношении к подчиненным, старался, как мне кажется, не общаться с ними домами, хотя очень многие стремились к этому, в том числе и сам директор института К.А.Круг. Кроме меня, из всего коллектива другом дома Флоренских (не считая брата его жены Василия Михайловича Гиацинтова) был талантливый математик Александр Иванович Попов. Он был и моим большим другом, несмотря на разницу в возрасте (примерно на семь-восемь лет старше меня).

Как-то раз Павел Александрович говорил мне, что большим недостатком теперешней молодежи является незнание древних языков.

— Вот, к примеру, Александр Иванович. Очень порядочный, да я бы сказал, довольно знающий человек, но ведь мне с ним очень неловко. Когда мне приходится отвечать на его приветствие на улице, мне кажется, что это все равно, что я здороваюсь с лошадью, да и с вами то же самое.

— Ну, со мной — я понимаю, Павел Александрович. Но ведь Александр Иванович блестящий математик.

— А это не имеет никакого отношения к тому, что я вам сказал. В Древнем Риме лошади умели интегрировать.

Павел Александрович безошибочно определял сущность человека почти с первого взгляда. Ближайший его сотрудник и заместитель как-то порекомендовал на работу своего однокурсника. Когда тот явился в лабораторию, он нам всем очень понравился. Чувствовалось в нем что-то притягательное, хотя фамилия была неблагозвучная. По дороге в Сергиев в одну из суббот я спросил у отца Павла, как ему понравился рекомендуемый сотрудник и намерен ли он взять его на работу. Павел Александрович отве-

 

тил: «Мне он не понравился». — «А почему? Неблагозвучная фамилия?» — «Фамилия, конечно, имеет значение, но и имя — Борис. Это совсем плохо». Человека этого Павел Александрович все же принял по настоятельной просьбе своего заместителя. Это был С., о подлых проделках которого я скажу позже. Я решился еще спросить:

— Павел Александрович, мне кажется, вы очень плохо относитесь к такой всеми уважаемой особе, как Елена Сергеевна. Чем это можно объяснить?

— Видите ли, Сережа, я вообще не люблю умных женщин.

Ответ был лаконичный, не требующий разъяснений. Я замолк, но дома рассказал об этом вопросе и ответе. У нас считалось, что мысли, высказанные Павлом Александровичем, неоспоримы. Спустя несколько лет я как-то выразил своему брату восхищение по поводу одной молодой женщины, полагая, что оно будет ему приятно. Он мне ответил: «Что ты! Она нестерпимо глупа». И тут же оговорился: «Хотя, впрочем, беру свои слова обратно: я вспомнил Павла Александровича».

КОРОТКИЕ СУЖДЕНИЯ

 

В кругу близких знакомых присутствовала важная, всеми уважаемая и самоуверенная дама, образованная и начитанная. Речь зашла о литературе. Кто-то спросил:

— Павел Александрович, какую литературу вы считаете превыше всех?

— Пожалуй, английскую.

— А в нашей литературе кого вы выделяете?

— В первую очередь Пушкина и Лермонтова, отчасти Тютчева и Жуковского.

Один из присутствующих спросил Павла Александровича, как он относится к Тургеневу.

 

— Тургенев мне кажется жиденьким писателем, — спокойно ответил Павел Александрович.

— А Лев Толстой? — с деланным любопытством воскликнула важная дама. — Что вы можете про него сказать?

— Ничего не могу сказать, — невозмутимо ответил отец Павел, — Толстого я совсем не знаю.

— То есть как?! — воскликнула важная дама. — Я понимаю, что Толстого можно не любить, не соглашаться с его мнением на многие предметы, не признавать его философии, его отношения к религии и так далее, но чтобы интеллигентный, ученый человек вдруг говорил, что он не знает совсем Толстого? Это просто...

— Наверное, вы хотите сказать «дурак»? — также спокойно спросил отец Павел.

— Ах, почему вдруг вы так говорите? Я совсем не то хотела сказать, мне просто непонятно то, что вы говорите, — с раздражением почти прокричала покрасневшая дама и вдруг замолкла.

Разговор за столом перешел на другую тему. Всем стало неловко.

Таков был Павел Александрович, каким я его помню сейчас. Более полувека прошло с тех пор, как мы расстались, но образ его ясно представляется мне.