ПОСЛЕСЛОВИЕ ВТОРОЕ,
написанное сестрой автора
Неизвестная страна
«... Но вступая, обновленный,
в неизвестную страну,
Ничего я не забуду,
ничего не прокляну.»
Н. ГУМИЛЕВ, «Рыцарь с цепью».
18 июля 1989 года мне позвонил некто Алексей Васильевич и пригласил зайти в приемную учреждения на Литейном.
— Я буду в сером костюме и светлой рубашке.
Еще издалека я увидела его у заветного крыльца. Он ждал, вглядываясь в лица прохожих. Какой он представлял меня? Он не спросил моих примет. Может быть, хорошо их знал?
Я шагнула мимо него и вошла в подъезд.
Двери приемной оказались заперты: перерыв. Несколько человек стояли в ожидании на ступеньках. Я сказала:
— Господи, даже в КГБ — очередь!
Люди откликнулись охотно:
— Нынче куда и стоять, как не сюда?
— Через пять минут откроют. Вы будете за мной. Я стала позади худой дамы с изможденным лицом. Пасмурный свет струился на нас сквозь высокое окно.
И тут оказалось, что мой гебист вошел за мной. Он легонько тронул меня за рукав:
—Вы такая-то? Я вам случайно назначил время, когда здесь перерыв. Если вы согласны, мы можем пройтись по улице и поговорить там.
— Пойдемте
Откуда он взялся, что не знает расписания своего департамента?
Мы пошли в сторону Таврического сада. Гебист был высоким молодым мужчиной с гладким лицом, как у всех, обитающих в спецофисах и обедающих в спецстоловых.
Он сказал:
— Идет перестройка, открываются засекреченные архивы. Раскрепощается сознание, говорят и пишут откровенно. Пересматриваются концепции...
Я откликнулась:
— Я заметила.
Он остановился и открыл свой «дипломат».
— Меня уполномочили извиниться перед вами и вернуть вам вашу рукопись.
В правом верхнем углу белой «Папки для бумаг» было написано карандашом: Татьяна Вильгельмовна. Без фамилии. Я открыла папку: «Магнитофон прескверный. Раз, два, три, четыре, пять... Говори что-нибудь...».
Карандашом обозначен номер страницы: 23. Значит, двадцать две страницы заняло мое «дело». За ним шла рукопись — вещественное доказательство.
— А «Протокол» и «Постановление» из таможни? И ваше «Предупреждение»? Где они?
— Все уничтожено.
На кромке зеленоватых листов я увидела дырочки, проделанные дыроколом. Он проследил мой взгляд:
— Простите, здесь дырочки. Рукопись была подшита.
— Ничего, так еще интересней. Я отдам ее в музей «Мемориала». Напишу: она отбыла срок шесть лет.
— Нет ли у вас жалоб на лиц из Комитета, с которыми вы тогда говорили?
— Их было двое. Один сказал, что он Юрий Федорович, другой не назвался. Что с них взять?
— Они не угрожали вам?
— Нет. Только шантажировали. Дело в другом. Я бы предпочла, чтобы Юрий Федорович с коллегой сами вернули мне рукопись.
— Я понимаю. Но поверьте, я их даже не знаю.
— Конечно, конечно. Интересно, как они сейчас? Не ушли с работы из-за расхождения с общей линией? И если переменится ветер, они ли, вы ли или кто-то третий озаботится возобновлением моего «дела»?
— Возобновления не будет. Никогда.
— Жуткой была таможенница Андреева. Такие обслуживают женские лагеря. Вам не кажется, что есть в этой фамилии некое роковое предопределение?
Он засмеялся:
— Таможня к нашему ведомству не относится.
— Вы правы. ОВИР, «Интурист», таможня — какое вам до них дело?
У него были серые вполне человеческие глаза. Приходилось ли ему изымать чужие рукописи? И возвращает ли теперь кому-то рукописи Юрий Федорович?
Начал моросить мелкий дождик.
— Что ж, спасибо вам. Я пойду, а то у меня нет зонтика.
— Я раскрою свой, если у вас есть вопросы.
— Не стоит. Всего доброго.
