Глава 17. Женская командировка

 

Лагерная лошаденка медленно ковыляет по замерзшей Усе. Куда ни взглянь, повсюду искрится снег, ослепляя глаза редкого путника. Как брильянты, играют лучи солнца в кристаллах снежинок. И кажется, будто ни бугров, ни кочек, ни берега нет, - все слилось в одно ровное белое покрывало. Даже прибрежные кусты, и те спрятались под снегом. Чу!.. Где это? Словно кто-то вблизи, у берега, шевелит кучу засохших листьев. Тот же шелест пронесся над головой и, утихая, замер вдали. То белые куропатки, единственные зимние птицы в тундре, напуганные скрипом полозьев, покинули кусты. И снова тихо. После недавней пурги мороз еще не набрал силы. Всего каких-нибудь тридцать градусов. Морозный воздух чист и сладок. Дышится свободно и легко.

Уже скрылась Абезь^*. Мы отъехали от рудника больше чем за двести километров. Нет, это не сон. Вырвался! Воркута позади! Ура!!! Вновь пробуждается смех и радость молодости и здоровья. Больше не маячат перед глазами вышки Воркутской охраны с чернеющими дулами пулеметов. Ни чинной атмосферы

 

Управления лагеря, ни толчеи в бараке около печки. Вокруг раскинулась безбрежная ширь. Спали цепи гнетущей тоски. На сердце также отрадно, как в дни 1932 года, когда мне удалось покинуть Соловецкий остров. Только мой спутник, Яков Соломонович Хейфец, тоже старший экономист лесозаготовительного отдела и тоже вредитель с пятнадцатилетним сроком, по-прежнему сугубо задумчив. У него в Москве без средств осталась дочь. Он проиграл ставку на народного комиссара лесозаготовок РСФСР Ломова. Посадили Ломова, а за ним и всех его долголетних сотрудников-специалистов! Пропали пятнадцатилетние заслуги в лесном хозяйстве страны!

Перед Адзьвой даем лошади короткую передышку, остановившись на маленькой, всего в три барака, командировке. Здесь в 1938 году открылся новый участок соседнего лагерного сельхоза, поставляющего Воркуте свежие овощи. По приказу начальника лагеря Тарханова, сюда собрали с усинских командировок всех жен кавказских «врагов народа». На весь участок лишь трое мужчин: комендант, кладовщик и бухгалтер да несколько женатых конвоиров.

Пока лошаденка подкрепляется сеном, а Хейфец готовит суп из сухого пайка и своих московских концентратов, я из любопытства заглянул в барак. День был воскресный, и лагерницы отдыхали.

В середине полутемного барака дымилась печка из железной бочки. Окна, снаружи и изнутри покрытые толстым слоем льда, скупо пропускали свет. По углам и у двери висел иней. Вдоль стен, по обеим сторонам барака, тянулись двухъярусные нары, на которых в беспорядке лежали разношерстные одеяла, платки, рукавицы и лагерное обмундирование. Ни шкафов, ни полок, ни умывальника. На протянутых ближе к печке веревках сохли где-то выстиранные полотенца, платки, теплые чулки и вязаные панталоны. Грязь и бедность. Видно, прекрасный пол плюнул на изящество и уют. Не до того. Вышиб НКВД эти прихоти из голов.

Женщины сидели на скамейках, поближе к печке, в ватных брюках и валенках и занимались своим делом: штопали лагерную одежонку.

Ни одной русской. Все с Кавказа: грузинки, лезгинки, ингушки, кабардинки, армянки. Молодые и старые. Красивые и так себе. Со всего знойного Кавказа собрал их НКВД на леденящий Полярный круг.

- Привет с Воркуты! - смело бросил я и прямо пошел к печке. - Экий дьявольский холод! Уделите одинокому путнику частичку вашего тепла. Путь еще дальний. Погреться не вредно.

- Не в Россию ли едете? Кончили срок?

- Ну, нет: рановато. Крылья еще не отросли. Полечу туда в 1954 году. Пока в Усть-Усу. А что?

- Хотели бы отправить домой письма.

- Разве нельзя через комендатуру?

- Не принимают. Наш участок закрытый: ни к нам писем, ни от нас^*. Никого не видим, кроме случайных командированных, вроде вас. Родные не знают, где мы и что с нами. Хотя бы адрес им сообщить! Так что же, не откажетесь захватить?

- Боюсь влипнуть. Посадят на месяц в клоповник, а вы ведь утешать не придете... Впрочем, пару писем захвачу. Брошу их в почтовый ящик в Усть-Усе, а уж дойдут ли, не ручаюсь. НКВД часто проверяет письма.

- Может быть, на наше счастье на этот раз не проверит. Пожалуйста, возьмите!

 

Заложив три письма во внутренний карман брюк, я еще раз оглядываю обступивших меня женщин.

Прошу! Не стесняйтесь! Пока что богаче вас. На папиросы хватает, - говорю я, положив на стол пачку «Красной звезды». - Надолго ль - спрашиваю, - приехали?

- Кто на пять лет, а большинство на восемь и на десять.

- Чем же вы-то провинились перед законом?

- Будто не знаете! Нам даже статей уголовного кодекса не дали. У всех одна формулировка: «Члены семьи врага народа».

- Значит, без суда. Ну, а прелести следствия изведали?

- К сожалению...

- Надеюсь, следователи вели себя как рыцари?

Собеседницы замялись. Видимо, ни одна не решалась ответить за всех. Порою молчание говорит лучше слов. Реплика из угла прервала наступившую тишину:

- Не всякий рыцарь ведет себя по-рыцарски ...

- А кем был ваш муж? - обращаюсь я к смуглой стройной грузинке лет 25, с длинной и плотной косой, перекинутой через плечо.

- Вторым секретарем грузинского ЦК.

- Сами тоже где-нибудь служили?

- Конечно. Была кинорежиссером!

Вторая грузинка оказалась режиссером тифлисского государственного театра и женой председателя тифлисского городского совета.

- Где же ваш супруг?

- У меня теперь своих забот хватает! - с какой-то тупой бессердечностью бросила она в ответ.

Кого ни спросишь, у всех мужья были либо партийные, либо советские, либо хозяйственные шишки: заведующий организационным отделом ЦК, директор треста «Чай-Грузия», нарком юстиции, заместитель председателя Верховного Суда Армянской республики и т. п. А жены почти сплошь артистки, балерины, режиссеры, певицы. Целый Голливуд!

Вот они каковы, наши партийные и советские наставники!

Видно, таков уж закон, что нашим вождям после революционных фраз требуется для зарядки артистическое общество, а в нем всегда интриг, лести и коварства, хоть отбавляй. Вот и финал: мужей с постов по шее и «на луну»^*, а жен и содержанок в концлагерь.

Да и наш Тарханов, начальник Воркутлагеря, женат тоже на артистке Большого театра. Хоть и далеко до нее, но любовь, говорят, не признает расстояний. Тарханов летает к ней на казенном самолете и за казенный счет, после еще и командировочные получает.

Но не плохо живется и женам остальной лагерной администрации. Тем только и заняты, что кости перемывают да языки чешут. Все остальное по хозяйству делают за них арестанты: и обед приготовят, и дров нарубят, и белье вымоют. До того разленилось и разжирело это бабье, что порой не прочь тайком развлечься с нашим братом - заключенным. Каких только историй не случалось! На Воркуте, например, в 1936 году после пурги, когда не сыщешь темного

 

пятнышка, у жены уполномоченного 3 отдела родился негритенок. Всамделишный: живой, черный и с преотменно толстыми губами. Вопреки обычаю, мамаша рыдала, а супруг рвал на себе волосы.

- Где твой партийный билет! - ревел взбешенный Попов, начальник 3-го от деления. - Опозорил нашу организацию! До Москвы дойдет! Подлец ты, подлец! С жиру беситесь!..

- Это не я!.. - лепетал уполномоченный.

На закрытом партийном собрании Воркуты несчастного «отца» «проработали» до седьмого пота. Подробности не известны. Партия большевиков умеет хранить свои тайны. Вот бы хоть одним оком заглянуть в переписку по этому «делу»! Утром квартира уполномоченного опустела. Куда выгнали, никто не знал, но история быстро облетела все командировки.

На Воркуте в ту пору отбывали трехлетний срок за какую-то пародию любви два негра - артисты московского джаз-банда. Обоих немедля водворили на Кирпичный, считая ниже партийного достоинства проводить следствие и суд. К чему подливать масла в огонь! Ясно и без суда... Авось, забудется. А чем виновны негры, если жене уполномоченного вздумалось взять у них уроки фокстрота?

Фу, какие противные истории и противные эти бабы!

Совсем не чувствую к ним жалости. Не надо было и писем брать. Пусть мучатся! Я десятый год мыкаюсь по лагерям, а эти... В душе поднимается какая-то мутная ненависть.

Застегнув бушлат, я на ходу с желчью бросаю им:

- Не горюйте, милые! Помните: «Первые пять лет трудно, потом привыкают»^* Не вы первые, не вы последние. Придет и вам смена. Остались еще на Кавказе работницы искусства. Выйдут замуж за новых начальников, подоспеет новая чистка и... вы их встретите здесь. Будьте здоровы! Ловите больше куропаток. Вижу, занимаетесь этим. Вон и сетки, и петли, и крылья - это хорошо. Куропатки богаты витаминами. Скорчит цинга, навек пропадет грация.

Едва ли мои слова утешили красавиц. Желчи не скроешь. Молча освободили они проход к двери. Снова одни - в далекой тундре.

... Я с наслаждением глубоко вдохнул сладкий и чистый морозный воздух.