Глава 7. «На все сто ...»

 

По заведенному порядку вещей, Судострой в Кожве и на зиму 1933-34 года оставался без сырья. Вместо заготовок леса люди выводили злосчастные баркасы. Всегда окажется какая-нибудь палка в колесах!

К счастью, на Печоре, километром выше деревни Кожвы, пароход бросил на произвол плот Леспромхоза в 3.500 кубометров. На безрыбье и рак рыба. Лагерь купил плот. 15 октября «прораб» (производитель работ) Костя Жаворонков, с бригадой в 60 рабочих, взялся за выкатку. Работа была срочная. Надвигался ледостав. В первую неделю ноября Печора у Кожвы всегда замерзала. Но, вместо запланированных 200 кубов в день, у Кости выкатывали 60-100. На дворе 22 октября, а в воде еще три тысячи кубов. А ну, как вмерзнет? Готовь тогда на каждое бревно человеко-день: выколоть, очистить, отвести, заштабелевать...

Маслеха, осмотрев выкатку, вернулся на верфь злой-презлой.

- Не идет дело у Жаворонкова. Заморозит лес. Возьмитесь вы, Михаил Михайлович, за это дело. Докажите!..

- Что?! Уже доказал на баркасах. Вон сколько фурункулов повысыпало, — как брусники в лесу!

- Ваше дело только организовать и наблюдать. Поможете, а? Для меня, ну?

- Хорошо, для вас. Но у меня свой метод организации: сталинский на 150%.

- Что вам надо?

- Ларьковые фонды для премирования за перевыработку.

- Сколько?

Прибросив в уме, я ошарашиваю Маслеху: - Черного хлеба 300 кило, белого 50, макарон 50, компота 15, масла 15, сахара 25, махорки 250 пачек.

- Ого, размахнулись?! Это же почти половина месячного ларьковского фонда всей верфи.

- Как хотите, Виталий Григорьевич! Выколка обойдется в десятки раз дороже. Рассчитайте сами....

Через три часа я был уже в Кожве, в арендованном для выкатчиков доме Лесозавода. Распрощавшись с Костей Жаворонковым, я собрал всех рабочих в большой комнате.

 

- Вот что, друзья и подружки! Я не воспитатель, агитировать не буду. Знаю, что судьба этого леса вам так же дорога, как судьба прошлогоднего снега. Смеетесь? Я правду режу, а не арапа заправляю ... Тем не менее, лес должен быть выкатан до ледостава. У нас впереди каких-нибудь десять дней. По триста кубов в день, и лес спасен. На 60 рабочих и 4 лошадей это не так-то уж много. Натужитесь и больше сделаете. А я уж вас выписками не обижу. Не дрогнет рука.

- Говоришь ты красно, да в котле пусто! - врывается недовольная реплика.

- Котел меня не касается. Котел ухтпечлаговский. Морозу скажите. Я вправе распоряжаться только ларьковыми выписками. Зато какими! Во сне не видели! Сам Мороз за них стал бы на выкатку. Охотники до сахара, масла и компота пусть навострят уши. Слушайте внимательно. Закройте рты - пока туда ничего не свалится. Прежде заработайте, а как - запоминайте. Дайте проход Булькину. Подойди, Булькин, ближе. Тебе особенно важно. Твое пузо на всю верфь самое вместительное...

Дешевые остроты подкупают собравшихся. Слышны добродушные смешки и гоготанье. При общем внимании, я читаю эту таблицу:

 

За выкатку на чел. / Хлеба черного / белого / Макарон / Масла / Сахара / Компота / Махорки

4 куба / 0,500 / — / 0,200 / — / — / — / 1/4 пач.

4,5 куба / 0,500 / 0,200 / 0,200 / — / 0,100 / — / 1/4 пач.

5,0 куба / 0,500 / 0,300 / 0,200 / 0,100 / 0,100 / 0,100 / 1 пач.

5,5 куба / 1,000 / 0,300 / 0,200 / 0,150 / 1,150 / 0,150 / 1 пач.

6,0 куба / 1,000 / 0,300 / 0,300 / 0,150 / 0,200 / 0,150 / 1,5 пач.

7,0 куба / 1,000 / 0,500 / 0,300 / 0,200 / 0,300 / 0,200 / 2,0 пач.

 

- Поняли? Прочту еще раз.

- А когда расплата за перевыработку? После выкатки? С Маслехи?

- Зачем с Маслехи, почему после? Сегодня выкатал шесть кубов, завтра иди в ларек. Ну-ка, Вавилов, покажи твои карманы! Э, брат, с такими карманами нечего соваться в ларек! Приготовь мешок. Да и остальным тоже советую. А вам, красавицы, особое преимущество - двадцатипроцентное снижение нормы. Мужику за 200 граммов масла надо семь кубов выкатать, а вам только пять с половиной. Нажимайте, девушки, накапливайте масла с сахаром.

Да! - стукнул я себя по затылку, - запамятовал еще одно условие. Звено, которое даст высшую выработку, обязано угостить меня макаронами в масле и сахаре. Грешен -люблю макароны.

- За что ж тебя?

- За то, что я самый щедрый прораб Ухтпечлага. Кто иной дал бы вам такие выписки? Дарья, неужто ты со своим Иваном не угостишь меня?! На что тебе столько макарон? К крестинам собираешь? Ну, полно, не красней! Я ведь, про вас все знаю.

Бригада радостно ржет. «Контакт» с рабочей массой найден.

Все меня знают, как облупленного. Третий год кручусь на этом Судострое. С самой Ухты под Чибью! И табельщиком был, и счетоводом, и бухгалтером, и нормировщиком, и кассиром, и сметчиком. Настоящий лагерный работник! Его в дверь, а он в окно.

Теперь я могу говорить себе и кому угодно: это было подло играть на желудках и еще гнуснее - отнять у остальных трехсот рабочих верфи половину их дополнительных ларьковых продуктов ради того, чтоб подстегнуть бригаду вы-

 

катчиков. Но уж так заведено на воле и в лагерях, и по всему СССР - всюду отнимать у большинства для меньшинства.

Наутро я хожу по берегу, подбадривая острыми словечками работающие звенья. Звенья разные: мужские, женские и сборные. В моей бригаде меньше заключенных и больше спецпереселенцев. Это, видите ли, особая «социально-правовая прослойка трудового советского народа». Еще более несчастная, чем заключенные. У лагерника определенный срок и бесплатное обмундирование, пища и кров. Спецпереселенцы - бессрочные и за все должны платить: за продукты и баню, за дрова и квартиру. Весь европейский (а, наверно, и азиатский) Север кишит такими спецпереселенцами, вывезенными с Кавказа, Украины, казачьих областей, из Республики немцев Поволжья.

Одна часть спецпереселенцев состоит на учете НКВД и подчиняется своему коменданту, другая приписана к концлагерям и работает вместе с заключенными, получая самую низкую ставку оплаты. Приписанный спецпереселенец обходится лагерю дешевле арестанта. «Приписанный»!.. Какая ирония! Вернулись добрые старые времена - Ивана IV. Чудеса!

Спецпереселенцы, что попали на Судострой, были люди особого рода. Все из Россошанского уезда Воронежской губернии, полухохлы - полукацапы, последователи «братца Федора», появившегося у них после революции. Что проповедовал «братец», я не знаю, но около трех тысяч последователей он собрал. В период коллективизации НКВД всех их запер в вагоны и отправил Ухтпечлагу. Тут они безропотно, один за другим, отдавали Богу души. Федоровцы были народ смиренный, работящий, религиозный, но суровый климат, темные сырые бараки, душевные муки и работа быстро подтачивали их организм...

На Судострое с 1932 года работало больше сотни федоровцев. Только четверо из них покинули секту: Василиса вышла замуж за бригадира Руденко, кончавшего срок, Нюра - за нарядчика Скрябина, Гальку опутал прохвост - комендант, покинувший ее в положении, а Поля слюбилась со Степой Дударчуком.

Вот каков был состав моей бригады. Вечером я поодиночке вызываю к себе:

- Фекла, три куба - это курам на смея. £ час дня ты уже картошку варишь. Девка здоровая, а лодыря корчишь. Предупреждаю, если завтра не подтянешь ся, на всю зиму простись с Андреем. Молчи уж! Знаю про ваши шашни. Вот отправлю его к Шергину на лесзаг - тогда не плачь. Иди. Утро вечера мудренее.

- Сережкин! Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? Кто третьего дня у директора из сеней семьдесят пельменей украл? Кто вчера у него петуху голову свернул? Больше того, - скажу, где находятся и петух, и пельмени. Мое дело сторона, я не комендант. Но, если твое звено с завтрашнего дня не будет выкатывать на круг по пять кубов - забудь про свою зырянку в Кожве. С курьерским под конвоем полетишь на лесзаг. Взвесь. Иди!

Так, претворяя сталинский лозунг «умелого подхода к живому человеку», я на третий день уже добился средней выработки в 4 кубометра.

Больше не требовалось ни понуканий, ни упрашиваний. Еще темно, а звено уже пьет чай, торопясь на выкатку, чтобы заработать масло и компот... Уже темно, а выкатка все еще продолжается.

Плот таял на глазах. Еще несколько дней, и лес - в штабелях. Последний раз осматриваю, хорошо ли зачален плот. Ишь ты! Кто ж это развязал? Стоит только ветру шевельнуть плот, и он поплывет по Печоре. Тросы лишь накинуты, но не закреплены. Кто-то «вредил». Я промолчал, положившись на свою заботливость. И проглядел! Завтра как раз заканчиваем, а сегодня ночью кто-то обрубил топо-

 

ром головной вынос. Плот, закрепленный только нижним хвостовым выносом, развернулся, выбросив в Печору все одиночные бревна. Сказать уполномоченному 3-й части - посадит человек десять, да еще невинному срок влепит. Выкручусь. Полтораста бревен на десять тысяч - не велика потеря. Рассосется так, что никто и не заметит. Смолчал.

2 ноября, в последний день выкатки, выработка дошла до 5-6 кубометров. Директор Лесозавода, коммунист-зырянин, прогуливаясь по бирже, разводит руками:

- Ума не приложу! Да еще с женщинами!

- Забота о живом человеке, Александр Прокопьевич! Умелый подход... Ночью с Урала засвистел леденящий ветер, принес снег, а утром по Печоре уже шла шуга, шурша о забереги. Лес лежал в штабелях.

Нагруженная накопленными выписками, бригада возвращалась на верфь. По крайней мере, месяц будут сыты. Не забудут про выкатку!

Но и меня не обделил Маслеха. Объявил благодарность и премировал ... пятнадцатью рублями.

Получив отпуск на день, я ушел в Кожву к знакомому зырянину. Вскоре у нас на столе уже красовалась литровка в художественном оформлении: с селедкой, луком, нельмичьей икрой и моченой брусникой. Мы молча осушали стаканы, думая каждый про свое - я про уходящую молодость, а зырянин об увеличенных нормах сдачи пушнины.

Сквозь окно с Печоры доносился шум проплывающей шуги. Гигантские блины «сала», сталкиваясь, обгоняли друг друга. Берега уже были на десятки метров вширь забиты шугой. Только по самому фарватеру, на узкой полосе в каких-нибудь 200 метрах, еще двигалась, на ходу коченея, снежная масса. Мороз крепчал, припаивая «блины» один к другому. Печора погружалась в шестимесячный сон.