М.Б.Рогачев, Е.А.Зеленская

 

«ЗАВОЕВАТЕЛЬ БЕЛЫХ ПЯТЕН»

Михаил Розанов и его книга

 

Для восстановления истории ГУЛАГа очень важны воспоминания заключенных сталинских лагерей - они содержат детали, которых не найти ни в одном официальном документе. До нас дошли достаточно многочисленные свидетельства невольных очевидцев создания и становления «острова архипелага ГУЛАГ» в Коми крае, включавшего Северные лагеря ОГПУ особого назначения (СЕВЛОН), Ухтинскую экспедицию ОГПУ и ее «наследника» - Ухто-Печорский исправительно-трудовой лагерь ОГПУ-НКВД СССР. Особое место среди них занимает книга Михаила Розанова «Завоеватели белых пятен», изданная на русском языке в Германии в 1951 г. Это первые опубликованные воспоминания заключенного Ухтпечлага, причем, что особенно ценно, воспоминания неподцензурные (очевидно, что в СССР их никогда бы не опубликовали).

Книга Михаила Розанова по своей тональности и настрою существенно отличается, к примеру, от воспоминаний «старых ухтинцев», написанных в начале 1930-х гг. для официальной истории Ухтечлага - так и не увидевшей свет книги «Пять лет борьбы за тундру и тайгу»¹. Во вступлении Розанов так сформулировал задачу книги:

«Я отдал концлагерям свыше одиннадцати лет жизни - срок, который выдерживают единицы на миллион. По настоянию друзей и зову совести, я решился еще раз пережить прошлое, беспристрастно описывая не только факты, но и причины их... В моей книге нет ни одного выдуманного факта... Описывая концлагерь, я не выпячивал его мрачных сторон, о которых и так уж достаточно известно из пропагандной литературы, мой труд - не для игры на нервах читателей и не для упрощенной пропаганды. ... Читателю дается лишь социально-экономический очерк концлагерей, чтобы он понял, как устроены эти тресты НКВД и как, несмотря на сатанизм системы, рабы умудряются выживать и порою даже издавать звуки, похожие на смех... Улыбаясь отдельным отрадным или забавным фактам, не впадайте в ошибку и не относите их на счет режима. И в концлагерях встречаются хорошие люди, которые, даже служа большевизму, пытаются как-то облегчить участь заключенных. Режим и люди - не одно и то же. Режим страшнее людей, самых свирепых. Я обвиняю режим»².

Известные нам факты жизни Михаила Розанова позволяют составить его биографию с очень значительными пробелами. Михаил Михайлович Розанов родился в 1902 (по другим источникам - в 1905) году в деревне Саюкино Тамбовской губернии. Во второй половине 1920-х гг. он оказался на Дальнем Востоке, был журналистом владивостокской газеты «Красное знамя». В 1928 г. Розанов нелегально перешел советско-китайскую границу и оказался в Маньчжурии. Сейчас уже трудно установить причины, побудившие совсем еще молодого

 

человека бежать из СССР, но определенно можно сказать, что удачи побег ему не принес. До русского Харбина Розанов так и не добрался. Он нанялся на лесозаготовки, работал в районе приграничной станции Хайлар Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), которая с 1924 г. находилась в совместном советско-китайском управлении.

В то время на советско-китайской границе было очень неспокойно. Отдельные вооруженные стычки переходили в бои с участием крупных советских и китайских армейских частей. В 1929 г. во время советско-китайского военного конфликта («конфликт на КВЖД») подразделения Красной армии неоднократно переходили советско-китайскую границу, нанося удары по китайским подразделениям. В ходе Хайларской наступательной операции Особой Дальневосточной армии (командующий В.К.Блюхер) в конце 1929 г. советские войска углубились на китайскую территорию на 200 километров. На территории, занятой Красной армией, армейские чекисты провели аресты «белогвардейцев», в число которых попал и перебежчик Розанов (всего было арестовано более 400 человек). Его арестовали 4 декабря 1929 г. С этого дня начинается «лагерная эпопея» Михаила Розанова.

Арестованных доставили в Читу, оттуда - в Хабаровск, где и было проведено следствие. 25 марта 1930 г. тройка при ПП ОГПУ по Дальневосточному краю приговорила Михаила Розанова по ст. 58-3,4 (в другом документе - по ст. 84, 58-6) УК РСФСР³ к 10 годам лишения свободы. Далее - этап через всю страну, в ленинградские «Кресты», откуда осужденных «политиков» повезли дальше, на север. 11 мая 1930 г. Михаил Розанов прибыл с этапом в Соловецкие лагеря особого назначения ОГПУ (СЛОН).

В 1930-1931 гг. Розанов находился в материковой части СЛОН - на строительстве тракта Лоухи-Кестеньга, затем - на лесозаготовительной командировке на одном из островов оз. Выг. Розанову повезло - на общих работах он находился совсем недолго, вскоре став десятником, а затем счетоводом. Сам Розанов писал: «В качестве счетовода, нормировщика и экономиста я принадлежал к лагерной аристократии - к тем пяти процентам заключенных, которые не страдают зимой от морозов, а летом от комаров, и у кого не ноет поясница и не трясутся от усталости и слабости колени. Благодаря этому я сохранил жизнь».

В 1931 г. Розанов был переведен на Соловецкие острова. Здесь он работал нормировщиком лесозаготовок, техническим редактором лагерной газеты. Опасаясь последствий усиления лагерного режима, осенью 1932 г. Розанов записался в «добровольные переселенцы» в Ухто-Печорский ИТЛ. Он отмечал: «Материк казался мне, да и многим другим, обетованной землей, где душе куда спокойнее, чем на острове». 27 октября 1932 г. Розанов с этапом уголовников отправился на далекую Печору.

В Ухтпечлаг Розанов прибыл 5 октября 1932 г. Относительно недолго он пробыл в Усинской водной группе и в декабре 1932 г. убыл на Судострой⁴, где в качестве экономиста провел большую часть лагерного срока. Весной-осенью 1937 г. по Ухтпечлагу прокатилась волна репрессий, под которую попал и Розанов. Он был арестован в мае 1937 г. и обвинен во вредительстве. В феврале 1938 г. выездной сессией Верховного суда Коми АССР при Ухтпечлаге Розанов был осужден на 15 лет лишения свободы. Новый срок ему предстояло отбывать в Воркутинском ИТЛ, в мае 1938 г. выделенном из состава расформированного Ухтпечлага. В конце 1939 г. Розанов ненадолго попадает в Воркуту, откуда в феврале 1940 г. его вместе с лесозаготовительным отделением Воркутлага перевели в с.Усть-Уса. И происходит чудо: настойчивые ходатайства

 

Розанова о пересмотре дела дали результат - весной 1941 г. приговор был отменен, Розанов освобожден. 10 июня 1941 г., соткрытием навигации, он навсегда покинул Усть-Усу.

Розанов приехал к родным в Тамбовскую область. Но дома успел побыть всего несколько дней - началась война и он был призван в армию. Далее - фронт (Розанов писал, что служил в Оборонстрое НКВД), плен. При каких обстоятельствах и где он находился в плену, неизвестно. Но после окончания войны Розанов остался в Германии. Он был как-то связан с лагерем перемещенных лиц (политических беженцев из СССР) Менхегоф, находившимся недалеко от Касселя, где в 1945 г. под эгидой НТС возникло свободное русское издательство «Посев»⁵. В 1947 г. «Посев» перебрался в город Лимбург-на-Лане около Франкфурта-на-Майне. Вероятно, в это время Михаил Розанов начал работать над книгой «Завоеватели белых пятен» (предисловие к книге датировано 1-10 декабря 1947 г.). Она была напечатана в журнале «Посев» в 1949 г., а в 1951 г. издательство «Посев» выпустило ее отдельным изданием⁶. Но к этому времени автора уже не было в Германии - в 1949 г. Розанов переселился в США, где прожил более 40 лет. Уже на склоне лет он подготовил и издал на свои средства небольшим тиражом книгу о Соловецких лагерях, основанную на собственных воспоминаниях и мемуарах других узников СЛОНа⁷. В 1987 г. Михаил Розанов после почти полувекового перерыва посетил Россию. Он скончался в 1989 или 1990 г.⁸

Книга Михаила Розанова «Завоеватели белых пятен» состоит из двух неравных разделов. Первый, названный автором «Предисловие», по существу является кратким обзором истории и причин формирования основных особенностей лагерной системы СССР. «Предисловие», как не содержащее воспоминаний об Ухтпечлаге, не публикуется. Но это не значит, что оно не имеет ценности. Размышления М.Розанова о сути лагерной системы, названные им «Краткий курс истории концлагерей ВКП(б)», очень интересны и поучительны, хотя и небесспорны. Вполне уместно познакомить читателя с некоторыми из них во вступлении к публикации воспоминаний.

Вот как Михаил Розанов определяет сущность советских лагерей, их отличие от царских тюрем и каторги:

«Жуток и бесконечен счет «победы большевиков над Севером». Пот, кровь и трупы. Трупы, кровь и пот. По всему миру разносится пропаганда об индустриализации Севера героическим советским народом. Ложь! Север осваивают только заключенные.

Концлагерь - наглядная школа теории естественного отбора и борьбы за существование. Выживают более ловкие и сильные, вымирают робкие и слабые. Эксплуатация человека большевизмом видна в концлагере как на экране, она бросается в глаза даже близоруким. Кто хочет досконально изучить политику и методы большевизма, тому полезнее всего сесть, хотя бы на год, в концлагерь. Год практического изучения дает больше, чем двадцать лет долбежки в институте Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Туманные ученые определения, вроде - «каждому по труду», в концлагерях уже приняли вполне конкретные формы котлов и черпаков разного размера, - в зависимости от процентов выработки нормы и рода работы. Постояв год в очереди у котла № 8, до гроба не забудешь марксовых формулировок. Концлагерь - это оголен-

 

ный большевизм под микроскопом. Кто знает его, тот знает большевизм, ибо по концлагерю большевизм изучать проще: все стороны сложной жизни не так затушеваны, и практика социализма встает без прикрас.

За границей заключенных в СССР привыкли исчислять десятками миллионов, а концлагери - рассматривать только как средневековую форму рабства, при которой повсюду, вместо надсмотрщиков с бичом, расставлены НКВД-исты с пистолетом и палкой. Какая уродливая упрощенность в мыслях, порожденная незнанием! О, нет! Большевики куда хитрее, подлее и умнее, чем их показывают. Они нашли другие способы, порой внешне далее заманчивее и безобиднее, посредством которых и понуждают рабов подгонять друг друга и до предела напрягать свои мускулы и мозг. И вот об этих-то способах, основанных на глубоких и сложных психологических расчетах, мало кто догадывается, даже из числа испытавших «перековку».

«Советский концлагерь ничего общего не имеет с каторгой и тюрьмами других стран и дореволюционной России.

Во-первых, сама советская система, беспрерывно изменяющая свою тактику в зависимости от обстоятельств, не похожа на другие системы, легче подверженные «болезням застоя».

Во-вторых, состав советской каторги тоже своеобразен и неповторим. Он отражает новый тип испытавших многолетнее моральное уродование людей, измолотых государственной машиной и пропитанных советской философией жизни, с особым представлением о добре и зле.

В-третьих, концлагерь - не тюрьма, где содержат преступников, а копия советского государства. В лагере действует та же политика переработки человека в безропотный и продуктивный скот. В лагере, как и «на воле», -свои тюрьмы, суды, прокуроры, следователи и шпики; своя денежная и натуральная прогрессивная система оплаты, свои газеты, собрания, стахановцы и соревнование.

В-четвертых, у концлагерей та же главная задача, что и у любого предприятия страны: выпускать продукцию больше по количеству, лучше по качеству и дешевле по цене. Нигде, кроме СССР, подобной задачи местам заключения не ставят. Ради этого, как закон, над воротами лагерей красуется изречение Сталина: «Труд есть дело чести, дело славы, доблести и геройства». Хищный оскал режима прикрыт маской большевистского фарисейства.

В концлагере почти все также, как и «на воле», только рельефнее и потому - страшней».

Розанов выделяет экономические и политические причины выгодности лагерной системы для «первого в мире социалистического государства».

«Заключенный дает за год 880 часов дополнительной работы - на 40 процентов больше вольнонаемного. Это был первый и главный довод за принудительный труд и расширение лагерей. ...

Довод второй - дешевизна труда. Вольный на лесных и дорожно-строительныхработах на Севере зарабатывал, по ценам 1938-40 годов, около 10 руб. в день. Стоимость же труда заключенного (одежда, пища, охрана, жилье и премиальное вознаграждение от 15 до 70 коп. в день) фактически не превышала 5 рублей (при плановой стоимости его в эти годы от 2 руб. 50 коп. до 3 руб.)...

Довод третий - НКВД состоит на содержании у концлагерей. Само госу-

 

дарство на его «народно-хозяйственные интересы» из этих миллиардов не получает ни полушки. Их поглощает НКВД. Об этом многие не догадываются, полагая, в простоте души, будто прибыль от рабства возвращается в государственный бюджет и расходуется на постройку новых предприятий. Такая ошибка вполне понятна, ибо почти никто не знаком с хозяйственной деятельностью концлагерей... ГУЛАГ- главный подрядчик по строительству социализма. Нет ни одного наркомата и синдиката, которого бы он не обслуживал своими рабами по особым договорам....

Последний, четвертый, довод общеизвестен: безропотная подвижность армий заключенных. Переселение вольных на новостройки требует времени, средств и усиливает недовольство властью, тогда как заключенным достаточно одного: приказа... Кто служил в советских плановых органах, тот знает, что большевистскому плановому хозяйству, с его пятилетками, лагери нужны как воздух. Ими пользуются, как тараном, пробивая «узкие места» в отдельных отраслях промышленности. Рабство - надежный регулятор большевистского хозяйства. Советский концлагерь успешно выполняет то, что не по плечу советскому тресту, опутанному всякими законами и договорами».

«Прежде чем стать на широкий путь эксплуатации заключенных, в Кремле взвесили все шансы за и против и нашли, что при диктатуре из рабства можно извлекать не только экономические, но и политические выгоды. ...

Четыре причины лежат в основе политической необходимости концлагерей...

Первая - оправдание теории насилия. Наличие миллионов заключенных на первый взгляд свидетельствует о том, что внутри страны продолжается активная классовая и политическая борьба и что, несмотря на все репрессии, у «контрреволюции», как у мифической гидры, взамен отрубленных, отрастают новые головы.

Многие, в душе не одобряя концлагерей, мирятся с их существованием, как с неизбежным временным злом, в котором, якобы, повинен не режим, а враги его. Концлагери, говорят они, следствие самообороны режима от активного противника. Так ли это? Нет! В этом мы убедимся дальше, рассматривая состав заключенных. В концлагерях сидят не политические преступники, как их понимают на Западе и понимали в царской России, а, в массе своей, безобидные для власти и для общества типичные советские люди.

Загоняя безвинных в концлагери, фанатики большевизма перед историей и всем миром пытаются их головами оправдать и подтвердить свою бредовую теорию о том, что социализм, будто бы, победит, но только в длительной и кровавой борьбе, и что, покуда в мире существуют капиталистические государства, один факт их бытия будет рождать врагов нового строя, и потому внутренняя борьба не кончается с переходом власти в руки большевиков...

Вторая причина - страх перед народом. Считая свою диктатуру единственно правильным путем к социализму, Сталин неизбежно пришел к ее логическому завершению - к массовым концлагерям и глухому недовольству народа.

Чем больше людей гнали в лагери, тем глубже уходила душа в пятки у оставшихся «на воле». С каждой «чисткой» и «корчевкой» советский гражданин робел все больше и больше, под конец совсем потеряв от страха голос,

 

кроме, пожалуй, того, который он обязан отдать при выборах за «кандидатов сталинского блока коммунистов и беспартийных». Ликвидация лагерей равносильна отказу от диктатуры и краху большевизма. Исчезнет тот грозный призрак, который принуждает народ дрожать, молчать и слушаться...

Третья причина - дрессировка народа. Одно воспоминание о концлагерях принуждает «гражданина СССР» сначала думать, а потом говорить, а не говорить, что он думает... Постоянный страх приучил народ изрекать политического характера мысли в формах, подсказанных пропагандой. Страх загнал крестьян в колхозы, страх изжил забастовки и свободу слова. Страх научил людей кричать «ура!», торопиться с подпиской на заем, приветствовать закон о тюрьме за прогулы...

Причина четвертая - политический обман. Благодаря концлагерям, Сталин, как многие тому верят, облегчает удел своих трудящихся, освобождая их от самых низкооплачиваемых и тяжелых работ в самых отчаянных жилищно-бытовых и климатических условиях. В действительности, однако, и это не что иное, как политический трюк.

Во-первых, из кого состоят концлагери, как не из тех же самых трудящихся, только помеченных ярлыком преступников? Буржуев там давно нет, а кулаки повымерли.

Во-вторых, что сказали бы миллионы рабочих, если бы их «вольно» погнали или переселили в те края, где сейчас мучатся заключенные. При всей безропотности советского пролетариата, его терпение имеет предел. Политбюро с этим считается...

Все эти тесно связанные и не отделимые друг от друга материальные и политические мотивы превратились для большевизма в заколдованный круг, из которого он - как форма насилия - не может вырваться, не затянув тем самым петлю на своей шее. Закрыть лагери - это не только распустить дешевых и прибыльных рабов, но и освободить слово от цепей страха. Для большевизма это равносильно самоубийству, и он на это не пойдет!»

Розанов подробно рассказывает о «лагерной экономике», выделяя «четыре рычага», с помощью которых НКВД добивается от заключенных максимальной производительности труда, а также «блат и туфту» как способы выживания лагерников:

«НКВД не столь расточителен, чтобы содержать при концлагерях миллионную стражу и сотни высокооплачиваемых специалистов. Тогда они проглотили бы на месте всю, высосанную из каторжников многомиллиардную прибыль ... Найдена и усовершенствована иная система эксплуатации, при которой заключенные, ради личной выгоды и из-за страха, вынуждены стараться больше производить и меньше расходовать. Немногочисленные чины НКВД в концлагерях держат в своих руках лишь общие главные рычаги управления и надзора. На всех же иных постах рабами командуют такие же рабы, подобранные из высокообразованных и опытных заключенных, поставленных за это в несколько лучшие материальные и бытовые условия, или бывшие арестанты.

Концлагери, по существу, превратились в гигантскую лабораторию массовых опытов, основная цель которых - добиться от заключенных максимальной производительности при наименьших затратах. Испробовано все: голод и поощрения, страх и пропаганда. Где их применяют в «правильной

 

пропорции» (а это большая и сложная «наука»!), там заключенные работают лучше вольных...

Самым хлестким кнутом оказался голод. Чем меньше основной рацион заключенных, тем легче, без угроз и пропаганды, заставить работать до седьмого пота. Для этого существует шкала премиального и штрафного довольствия...

Следующей, за голодом, мерой понуждения служат наказания. Наказывают за невыполнение норм, за плохое качество работы, за утерянное, проданное или испорченное обмундирование, за перерасход материалов, за кражи, за оскорбление администрации или «стахановцев» и т. д. Самые тяжкие преступления - отказы от работы, побеги, голодовка, «агитация» и саботаж. При групповых отказах, побегах и голодовках организаторов их расстреливают, а прочим участникам добавляют новый срок или переводят их в особые тюрьмы, с усиленным режимом. Наиболее строго за все эти преступления карают политических....

НКВД не скупился на разные дешевые «поощрения», лишь бы только они понуждали заключенных лучше работать и не вели к сокращению срока. Самым действенным, одно время, был «зачет рабочих дней», введенный ОГПУ в августе 1931 года, по которому ударникам и стахановцам засчитывали за 2 дня работы 3 дня срока. ...Но через четыре года, после убийства Кирова, НКВД посмотрело на это иначе: совсем лишили зачета восемьдесят процентов политических, а всем остальным оставили куцый зачет: четыре дня за три дня работы и пять за четыре. Старые зачеты аннулировали. Книжки ударников и стахановцев потеряли главную ценность. Оставалось терпеливо сидеть «от звонка до звонка»... Взамен зачета ГУЛАГ дал новые, еще более дифференцированные, прогрессивные нормы довольствия. Один стимул производительности - моральный, - заменили другим: материальным.

Начальники северных лагерей имели право «колонизации» лучших специалистов и рабочих, - предоставлять им возможность жить обособленно, выписать к себе семью и получать оплату, близкую к ставкам вольных, с условием остаться на Севере после окончания срока. Рабочие на эту приманку не пошли (за начальником лагеря оставалось право в любой момент «расколонизировать», да и ставки оказались таковы, что, после всяких вычетов, не на что было покупать продукты). Зато специалисты кое-что выгадывали. Получая оклады в 250-300 рублей, они, устроившись с семьей в комнатушке, сводили концы с концами. Но такие специалисты чувствовали себя невольниками в квадрате. Страх лишиться семьи и снова попасть в барак заключенных заставлял их мозг по двадцать часов работать на пользу НКВД, проявляя чудеса изобретательности и технического руководства. Это было в период 1933-1937 годов, когда в лагерях, при недостатке специалистов, требовалось, чтобы один инженер работал за десятерых...

Можно насчитать десятки видов «поощрения лучших»: тут и почетная золотая грамота, и внесение в книгу «знаменитых людей командировки», и «выдвижение» на должность бригадира или десятника, и громадные портреты стахановцев, развешенные в лагере, и выдача постельного белья, и первоочередная замена старых бушлатов новыми, и особые окна в кухне для «знаменитых лагерников»...Даже лучшие места в лучших бараках использовали, как стимул производительности....

 

Пропаганда в лагерях преследует три цели: поднять производительность труда, внести расслоение в среду заключенных и - в ложном свете - представить им истинные цели карательной политики и концлагерей.

Для повышения выработки, кроме уже перечисленных только что мер «поощрения», на командировках (лагпунктах) выпускаются стенные газеты, развешиваются портреты «знатных лагерников», ежедневно заполняются черные и красные «доски показателей выработки», созываются производственные совещания, отчетные собрания и слеты ударников; по местному радио зачитывается выработка каждой бригады. С целью расслоения, проводятся собрания. «Социально-близких» призывают поднять производительность труда, чтобы показать свою кровную близость к трудящимся, и не поддаваться «агитации врагов народа»: как только заметят ее, сейчас же сообщать «кому следует». Политических уговаривают, чтобы они морально влияли на уголовников, не сторонились их, принимали в свои бригады и приучали к труду....

Заключенным постоянно вдалбливается, что лагерь - школа трудовой перековки в сознательного члена социалистического общества, что единственный путь к свободе - производительный труд и что, наконец, лагерь существует не для наказания, а для изоляции и для исправления.

Каждый заключенный должен гордиться тем, что он, вместе со всей страной, работает на укрепление большевизма. Когда же он не хочет «гордиться», то ему показывают оборотную сторону лагерной медали...

Пропагандной шумихи в некоторых лагерях было больше, чем «на воле», но самый недалекий заключенный понимал, для чего она ведется: лучше работай - больше получишь. «Сознательность» раба - это, конечно, звучит дико...»

«Год общих работ в лагерях обходится в десять лет обычной жизни. Не будь двух добрых фей, концлагеря представляли бы одно сплошное кладбище. Эти феи - туфта и блат. Они-то и помогают заключенным увертываться от мертвой хватки режима.

Блат - это использование знакомств и связей в лагере с тем, чтобы избежать непосильных работ и устроиться на более легких. У кого есть блат, тот редко держит в руках лопату, пилу, топор или тачку. Иногда теплые места покупаются за взятки посылками или деньгами, но, в общем, такие случаи редки, и взяточников тем или иным способом выводят на чистую воду. Блат признается терпимой формой борьбы за существование, а взяточников считают шкурниками. Блат оказывается безвозмездно, часто из одного сострадания.

Туфта - это бесчисленные формы обмана лагеря ради того, чтобы меньше сделать и больше получить с лагеря продуктов и денег. Добрая половина заключенных обязана сохранением своей жизни туфте. Она дает им возможность держаться на ногах и питаться из ударных и стахановских котлов. Нет такого вида работы в лагерях, где бы заключенные не туфтили. Самая распространенная форма туфты - приписка бригадирами в рабочие сведения дополнительной продукции «с воздуха», или особых условий работы, которых в действительности не было. Если бригадир трус или шкурник, то сами рабочие, умудренные опытом и нуждой, найдут случай «зарядить» ему туфту. Ни в чем ином так ярко и широко не проявляется солидарность заключенных, как в этой форме общей борьбы за существование...».

 

Михаил Розанов одним из первых составил периодизацию истории довоенных лагерей. Она интересна прежде всего тем, что основана на лагерном опыте автора. Розанов по понятным причинам не имел доступа к документам НКВД и не мог соотнести свою периодизацию с нормативными документами этого ведомства.

«За четверть века концлагери совершили сложный путь развития, постепенно изменяя свой облик, определяемый составом заключенных, характером и степенью важности производственных задач лагеря и политикой большевизма, превратившись под конец в гигантского спрута со щупальцами, протянутыми по всей стране.

Всю историю концлагерей можно разбить на пять главных периодов.

Первый - с 1922 по 1927 год, когда они полностью отвечали своему названию, будучи местом изоляции действительно опасных и активных политических противников молодого режима.

Второй - с 1928 по 1931 год, период первоначального опыта применения труда заключенных на массовых работах в лесу и на дорожном строительстве. Он отличен от последующих периодов упрощенной системой питания и своим методом поощрения к труду» - «дрыном» (палкой). Опыт этих лет убедил ГПУ в том, что «человеческий материал» под дубинкой изнашивается за один - два года. Уравниловка в питании, при относительно достаточных в тот период общих нормах довольствия, совершенно не заинтересовывала заключенных в выполнении уроков (норм).

Третий период - период скачкообразного роста концлагерей (1932 -1937 гг.) - характерен поисками наиболее эффективных методов и форм эксплуатации: вводились, отменялись и снова вводились и совершенствовались дифференцированные системы питания, премиального вознаграждения, дополнительных выдач продуктов из ларьков; появились «моральные средства поощрения»: книжки ударников, зачет рабочих дней, договоры соревнований, лагери были переименованы в исправительно-трудовые и т.п. В этот период Москва оценивала начальников лагерей не по строгости режима, а по степени выполнения плана...

Четвертый период - с 1938 года и до войны - был периодом, в котором концлагери, следуя всей политике перевода страны на рельсы военщины, отошли от метода пропагандной шумихи первой пятилетки, когда много говорили, но бестолково действовали, задыхаясь в штурмовщине и в прорывах. Из рентабельных предприятий НКВД лагери превращались в рентабельные рабочие тюрьмы, окутанные угрюмой казенщиной. Личность начальника лагеря перестала играть роль в жизни заключенных. Режим оскалил свои зубы. Заключенные остро почувствовали, что их снова, как до 1931 года, открыто считают врагами. Вместо специалистов из заключенных, начальниками командировок и лагпунктов снова стали чекисты.

О пятом периоде - о военных и послевоенных годах - расскажут другие очевидцы, которым его удалось пережить. Он самый жуткий, и прежде всего потому, что большевизм ряд лет (1941 – 1943 гг.) стоял на грани падения...»

Более десяти лет, проведенных в лагерях, позволили Михаилу Розанову познакомиться со всеми категориями «советских сидельцев». Предисловие к своим воспоминаниям он заканчивает характеристикой «населения советской каторги».

 

«Все население советской каторги НКВД делит на две основные группы: социально-опасных и социально-близких (или иначе: социально-вредных).

К социально-опасным отнесены все осужденные по 58-ой статье уголовного кодекса («за контрреволюционные деяния») ...и по статье 59-ой -за бандитизм.

Социально-близкие - все остальные. Они делятся на осужденных за служебные и бытовые преступления, «за расхищение социалистической собственности» (закон от 7 августа 1932 года) и на уголовников.

Соотношение между этими группами и внутри их никогда не было постоянным и целиком зависело от партийной политики. Для 1937-1941 годов, для лагерей Севера, можно принять такое соотношение: первая группа составляет 60 процентов, а вторая 40, из них: служебных и бытовых по 5 процентов, «расхитителей»-10 процентов и уголовников 20 процентов...

По статистике, шестьдесят процентов заключенных - «политические преступники». Но какие же это политические, если добрая половина их в 1930-1933 годах не могла расписаться и ставила, вместо фамилии, кресты! Какие это политики, если все они, за ничтожным исключением, на вопрос: «За что осужден?», отвечали: «Ни за что», «Сам не знаю» или «По наговору»! Настоящих политических, т. е. тех, кто в концлагере не скрывал своей борьбы с режимом, можно бы перечислить по пальцам, хотя я общался с тысячами заключенных.

Активные противники большевизма не доходят до лагерей. Их поголовно истребили еще перед 1930 годом, а после - случайно уцелевших, - либо ночью на «Черном вороне» по глухой лесной дороге отвозили из подвалов НКВД к заранее вырытым ямам, либо сажали в особые политические изоляторы, отрезанные от всякой связи с внешним миром. Они были нужны, чтобы использовать их при «показательных» политических процессах, как свидетелей против их, еще уцелевших, соучастников. В политические изоляторы отбирали только часть крупной добычи - приближенных Троцкого, Рыкова, Бухарина и бывших активных работников разгромленных партий анархистов, социал-революционеров и меньшевиков (социал-демократов).

Политические не только не принадлежали к какой-нибудь подпольной партии, но даже, в массе своей, не знали, какие существовали партии и к чему они стремились. Советские политические - просто жертвы разнообразных политических махинаций одной правящей партии. В 1930-1934 годах в концлагерях, например, преобладали осужденные по статье 58 пункт 2 - «за участие в вооруженных восстаниях против советского строя». Это были крестьяне с Волги, с Украины, из Сибири, с Дальнего Востока, из казачьих областей, где в тот период, в связи с коллективизацией, раскулачиванием и голодом, происходили бунты и брожения. Мужики вилами и топорами расправлялись с ретивыми коллективизаторами и растаскивали продовольственные склады, пока не подъезжали войска ОГПУ. Спокойствие восстанавливалось. Вооруженные повстанцы и зажиточные крестьяне бесследно исчезали в подвалах ГПУ, а их родственники и все, кто со стороны глазел на бунт, получали десятилетний срок.

С 1935 года лагери ежегодно пополнялись тысячами «шпионов». В начале это были жители западных пограничных областей, преимущественно поляки, балтийцы и белорусы. Вся их вина заключалась в том, что у них «на той стороне» остались родственники, либо они рискнули разок перейти границу,

 

чтобы купить на платье ситца. Для ГПУ-НКВД этого было уже достаточно. После нескольких месяцев выдерживания в подвале, «шпионов», наконец, вызывали в кабинет: «Откуда у тебя пять польских злотых? Признайся, от кого и за какие сведения получил их». - «О чем говорил с теткой на «той стороне»? Ага, о колхозе! Что ж ты рассказал?.. Правду? Так, так, значит, сказал, что в колхозе плохо». - «С твоих заработков не разгуляешься! А выпивал ты часто? На чьи деньги? Какие услуги за них оказывал? Кого переводил через границу? Ну? Не отпирайся - ты знал, как обойти посты, потому что дрова привозил на пограничный пункт». Другому, наоборот, подносили кулак: «Распишу, отец родной не узнает! Лучше сознайся!». Так массами пеклись шпионы, так рождалась и насаждалась шпиономания и очищалась пограничная зона от нежелательных групп населения. Бдительность перекинулась в центр страны. В селах и городах тоже оказались «шпионские гнезда». Появившаяся в Польше в 1936 году карта машинотракторных баз СССР повлекла массовый арест сотрудников Трактороцентра и отдела механизации Наркомзема. Всем приписали «подозрение в шпионаже». Переписка с заграницей (друзья или родные) тоже служила достаточным поводом к аресту.

Конечно, ГПУ и НКВД не были столь наивными, чтобы поверить, будто в СССР находятся тысячи агентов иностранных контрразведок, завербовавших на службу десятки тысяч советских граждан. Шпиономания упорно и повсеместно внедрялась в сознание граждан на собраниях и посредством печати совсем по другим расчетам. Чем больше граждане СССР станут бояться промолвить необдуманное слово или сообщить какой-нибудь факт, тем сильнее они будут чуждаться один другого и тем меньше узнают про то, про что им знать не полагается. Ради этой цели, на фундамент укрепления власти обильно лилась кровь тысяч мнимых шпионов, а десятки тысяч гибли с этим позорным клеймом на каторжных работах.

После 1934 года, вместо «повстанцев», лагери пополнялись «агитаторами» - по 10-му пункту 58 статьи. Агитацию «пришивали» по любому поводу: за критику профсоюзного бюрократизма, за непочтительность к вождям, за анекдоты. Даже сон и тот стал уголовно-наказуемым политическим деянием...

С 1937 года сфабрикован был новый тип преступника - «враг народа». Под этой кличкой привезли в концлагери сотни тысяч чиновников государственного, партийного, хозяйственного и профсоюзного аппарата всех рангов и мастей, от членов правления колхоза и сельсовета до наркомов и партийных вельмож включительно. Два года -1937 и 1938 - бушевала в стране «ежовщина», наводя трепет на великих и малых...

Было бы непосильным трудом в краткой брошюре систематизировать и перечислить сотни всевозможных предлогов, по которым «врагов» пачками расстреливали и партиями гнали на каторгу, на срок до 25 лет, т. е. тоже на смерть. «Врагами» оказались:

1. Все бывшие и настоящие сторонники внутрипартийной оппозиции как правого, так и левого уклона, не взирая на их прошлые покаянные письма в ЦК;

2. Все когда-либо, под влиянием сомнений, писавшие письма в свои верховные партийные органы, в которых они честно излагали личные взгляды на отдельные вопросы, все еще веруя во «внутрипартийную демократию»;

3. Партийцы, которые знали о настроениях и высказываниях «врагов на рода», но вовремя не сделали из этого «большевистских выводов»: не «ра-

 

зоблачили» их, не донесли «куда следует», оказавшись, с точки зрения большевизма, пособниками, укрывателями и гнилыми либералами, опасными для режима насилия и непримиримости хотя бы одной этой добропорядочностью;

4. Руководство предприятий, трестов и целых отраслей хозяйства, в которых систематически не выполнялись планы;

5. Остатки социал-революционеров, меньшевиков, бундовцев и анархистов, когда-то (в 1918-1923 гг.) почти ставших на путь сотрудничества с большевиками в форме, воскресшей сейчас под названием «правительств народной демократии».

Часть «врагов народа», испытав лагерный режим, попыталась было добиться для себя, как политических заключенных, улучшенных условий содержания, но их заперли в лагерные тюрьмы, подвергли новому следствию и... расстреляли.

По мнению Политбюро в Советском Союзе больше не может быть политических противников. Наличие их показало бы, что в стране, где каждый голосует за мероприятия и политику партии, на самом деле живут иные политические мысли. Вот почему благородное название «политический противник» было подменено грубым и отвратительным «враг народа». Пропаганда учила так: «поскольку на практике самой превосходной системой для трудящихся оказалась наша, большевистская..., то все, кто идет против нее - идут против народа, за капитализм; значит - «враги народа».

Кровь лилась ровно столько времени и таким потоком, как это нужно было для политики. Цепь была достигнута. Всех пытавшихся отстаивать или проводить в жизнь свои взгляды «ликвидировали». Сталин отныне мог положиться на новые кадры. Забрызганные кровью бывших сослуживцев, они будут служить вождю не только за совесть, но и за страх перед ним. Так «ежовщина» окончательно превратила партию в замкнутую касту раболепствующих приказчиков единого хозяина....

До 1934 года девяносто процентов политических были крестьяне и рабочие. Затем соотношение резко изменилось. Пошел урожай на советскую интеллигенцию, - «плоть от плоти трудящихся», как величал ее вождь. Прежде трудно было найти счетовода, а тут понавезли столько всяких инженеров, экономистов и профессоров, что лишь малая доля их могла устроиться в конторах. Большинство зарабатывало лагерный хлеб топором, пилой и лопатой, быстро превращаясь в «доходяг»...

Советские служебные преступления и преступники тоже своеобразны. К ним, прежде всего, надо отнести армию «расхитителей социалистической собственности» или, как им кратко записывают в приговор, - «осужденных по закону от 7 августа 1932 года». Сотни тысяч колхозников и мелких служащих, из числа охраняющих или учитывающих «священную социалистическую собственность», познакомились с лагерями за эгоистическую любовь к тому, что раньше принадлежало им, а теперь колхозу.

Взял бригадир с колхозного гумна воз соломы для своей коровы -10 лет! Продал тракторист бидон бензина -10 лет! Поймали колхозника на краже колхозных снопов -10 лет! Не внесли в книги телка на колхозной ферме, а подкормили и съели его - по 10 лет! Записали жирность молока в 3 процента, вместо 4, а «экономию» - несколько пакетов масла, - поделили между собой, - по 10 лет! Нашли у возчика колхоза ведро несданного элеватору зерна -10

 

лет! Захватили в поле колхозницу, вырывавшую только что посаженный картофель -10 лет,

В каждой области, только в порядке показательных процессов, ежегодно осуждают на каторгу сотни колхозников, застигнутых на месте жуткого преступления - за стрижкой созревающих колосьев. За это их, а потом и вообще всех осужденных по закону от 7 августа, прозвали - сначала на воле, а потом и в лагере - «парикмахерами». Да где уж там перечислить все случаи! Я взял первые, которые вспомнились. Главное, что они - заметьте! - говорят больше о тоске в желудках, чем о веселой и зажиточной жизни в колхозе...

Следующей многочисленной группой являлись осужденные за халатность по службе. Слопали крысы колбасу в магазине - заведующему 5 лет...; села баржа на мель - капитану 5 пет, водоливу баржи - 3 года; простояли тракторы из-за отсутствия горючего - 4 года; протухла рыба без соли, застрявшей в пути, -10 лет. И так далее, в том же духе. Тут еще больше поводов гнать в лагери, чем по закону от 7 августа. Там одни колхозники отдуваются, а здесь притянуть к ответственности можно любого.

Дальше - тысячи растратчиков. Одно время ... власть на них так взъелась, что за недостаток в 25-30 рублей кассиршу осуждали на пять лет.

За растратчиками идут осужденные за товарообменные операции между государственными организациями. От этих операций лично для себя нарушители порядка планового снабжения никакой выгоды не получали, но... закон есть закон: одному три года, другому пять, третьему семь лет.

При любом другом строе таких «преступлений» либо вовсе нет (в России никогда не вырывали посадочного картофеля у соседей и, тем более, не стригли колосьев), либо хозяин прогнал бы виновного, и тем бы дело и кончилось. А тут - по пять да по десять лет. Таков новый барин-государство. Оно и хозяин и законодатель...

Пожалуй, достаточно двух слов для характеристики большинства заключенных этой категории (уголовных - Ред.): «Торбохваты» и «Дешевка», то есть опустившееся мелкое базарное ворье. Они способны на самые крайние низости: украсть хлебный паек или посылку у соседа, заменить ему крепкие ботинки на рваные, проиграть свое обмундирование или свою порцию пищи на целый месяц вперед, лебезить перед сильными и издеваться над слабыми, а то и донести 3 отделу о подготовке к побегу. Даже старые жулики презирают своих младших братьев за то, что они, порождение советского строя, опоганили прежнюю воровскую этику, восприняв новую: «свой - не свой, на дороге не стой!». Для таких моральных уродов лагерь, как они сами говорят, «дом родной». Тут они проходят воровскую академию искусства и свою «политграмоту».

Однако и среди уголовников есть немало достойных жертв режима. Так, совершенно особой прослойкой являются рабочие, неоднократно наказанные за хищение инструментов и материалов с места работы. Их на это толкали те же причины, по которым колхозники набивают зерном карманы: нужда. Близко к ним стоят административно осужденные на три года «по изоляции». Это - жулики, полностью или частично порвавшие с прошлым и годами, ни в чем не запятнанные, работавшие на производстве. Они попали в лагерь, как объекты «соревнования» областных уголовных розысков и милиции. Трехкратной судимости в прошлом, по законам НКВД, достаточно для ссылки

 

бывшего вора в концлагерь. Таким «методом» столицы и промышленные города очищаются от «нежелательного элемента». Обе эти прослойки, вместе со старыми жуликами, сами сторонятся «торбохватов» и не отягощают жизни политических.

Уголовный мир живет по своим особым законам. Неоднократные попытки лагерного начальства оседлать уголовников пока что успехом не увенчались. Надо, однако, отдать им справедливость: они до фанатизма ненавидят принудительный труд и этим доставляют администрации лагерей куда больше хлопот и неприятностей, чем все остальные группы заключенных вместе. Если реальную производительность политических и служебных принять условно за сто процентов, то уголовники дают не больше 50, хотя по рабочим сведениям они тоже часто получают «стахановский паек».

Иные уголовники лучше разбираются в скрытом смысле той или иной политики, особенно лагерной, чем многие осужденные за контрреволюцию, и умеют, при случае, извлечь из нее для себя пользу. Отказываясь от работы, иногда группами в 50-100 человек, уголовники никогда не принуждают политических присоединяться к ним, понимая, что для последних отказ может повлечь расстрел...

Вот из такого-то людского конгломерата и составлены советские концлагери, причем он беспрестанно меняет свой цвет. Вчера пришел этап «расхитителей социалистической собственности», сегодня - «враги народа», завтра - хулиганы, за ними «шпионы», потом троцкисты, ленинградские уголовники. Что ни год, то новые люди. В концлагерях нет преступников, а есть типично-советские люди, на которых пал жребий отработать на каторге. Те, которые остались «на воле», не хуже и не лучше заключенных (кроме, разумеется, определенных категорий уголовников). Они также роют колхозную картошку, продают бензин, у них тоже стоят тракторы и тухнет рыба; антисоветские анекдоты, хоть шепотом, но передаются от одного к другому; в кругу знакомых нет-нет, да и ругнут советские порядки. На всех не может пасть жребий. Нельзя же весь народ запрятать в лагери, когда существует другая форма рабства - плановое большевистское государственное хозяйство. А запугать концлагерями можно. Вот и пугают, чтобы одни голоса молчали, а другие славословили».

Второй раздел книги Розанова составляют собственно воспоминания о Соловецком ЛОН и Ухто-Печорском ИТЛ. Он состоит из пяти частей, включающих 21 главу. Первая часть «Соловецкие фактории (1930-1932)» (главы 1-4) не публикуется. В публикацию полностью включены: часть вторая «В Ухто-Печорских лагерях (1933-1935)» (главы 5-10), часть третья «Печерский Судострой» (1936-1939)» (главы 11-15), часть четвертая «В далеком Заполярье (1940-1941)» (главы 16-19). Из части пятой «Путевка в жизнь» полностью публикуется глава 20 и частично - глава 21 (исключено окончание главы, где автор рассказывает о своем пути в родную деревню). Таким образом, из книги Розанова опубликовано все, что касается Коми АССР, а не только истории Ухто-Печорского ИТЛ.

Публикация подготовлена по отдельному изданию книги М.Розанова «Завоеватели белых пятен» (Лимбург, 1951). Текст публикуется в авторской редакции без сокращений, с минимальной синтаксической правкой. Авторские примечания обозначены «звездочкой», редакционные - порядковыми номерами. Редакционные примечания касаются только уточнения отдельных конкретных фактов, приводимых автором, либо исправлению допущенных им фактических неточностей и содержат ссылку на источник.