- 281 -

В памяти автора, добровольцем вступившего в Народное ополчение в первые дни Великой Отечественной войны, живы впечатления об очень тяжелых и важных событиях того времени. Память сохраняет их до «сегодня», до 1994 года, хотя и в несколько стершемся виде. Но и такими, думается, как документальный и исторический материал, они могут представлять интерес. Размышления о событиях войны с годами менялись, но атмосферу тех лет автору хотелось передать как можно более правдиво. Очень хочется верить, что эти воспоминания заинтересуют читателя.

 

* * *

 

Аспиранты первого года обучения Московского Кредитно-экономического института напряженно готовились к сдаче кандидатского экзамена по философии. 22 июня рано утром, чтобы не мешали заниматься домашние на даче, где жила наша семья, я ушел в соседний лесок, забрав книги и конспекты. В середине дня, когда пора было идти обедать, я увидел бегущую ко мне жену, которая закричала: «Что ты тут сидишь до сих пор! Началась война!»

— Как? Какая война? Что ты такое говоришь?

— По радио сообщили, что немцы внезапно напали на нас. Объявлена всеобщая мобилизация.

Быстро схватил книги и конспекты. Скорым шагом пошли домой.

— Немедленно ехать в институт? Но ведь воскресенье. Нет. Поеду завтра утром. Сегодня буду продолжать готовиться к экзамену.

В понедельник ранним утром я выехал в институт. Он бурлил. Собрались все аспиранты нашего курса: будто по-

 

- 282 -

лучили вызов. Нас пригласили к профессору Д.С. Базанову — старому революционеру, возглавлявшему Тверской ревком в дни Октябрьской революции и многое с энтузиазмом рассказывавшему нам о событиях тех лет. Человек с большой и ярко-рыжей бородой и низким басом, он преподавал нам Диалектический и Исторический материализм. Очень взволнованно он объявил, что экзамен, время которого было назначено через несколько дней, перенесен не будет. Призвал нас его хорошо сдать и быть готовыми в ближайшее время встать на защиту Родины в армии. Выразил уверенность, что мы достойно выполним свой долг.

На общеинститутском митинге, в обстановке крайнего возмущения агрессией, нас призвали дать ей достойный отпор. Некоторые коммунисты уже тогда заявили, что пойдут на фронт добровольцами. Запомнилось выступление одной студентки, которая, рыдая, выразила желание идти на фронт добровольно и... призывала к этому других.

Через несколько дней после напряженной подготовки все аспиранты сдали на «отлично» кандидатский экзамен по философии. После объявления результатов экзамена профессор Базанов поздравил нас с окончанием первого года обучения. Сообщил, что скоро начнется формирование добровольческих дивизий Народного ополчения. Все семь аспирантов-мужчин (кроме них, на курсе были еще три женщины) выразили желание идти добровольцами. Но аспиранту, строевому командиру Каменщикову, пришла уже повестка из военкомата, и он был направлен под Смоленск.

Через несколько дней началось формирование 13-й стрелковой дивизии Народного ополчения Ростокинского района города Москвы. Говорилось, что ополченцам ставится задача обороны Москвы, а также осуществления режима военного положения и строительства оборонительных сооружений на территории Московской области. Каждый человек вносился в списки дивизии индивидуально.

Со слезами на глазах со мною беседовал секретарь парткома института. К нему присоединился член парткома доцент Егоров.

— Товарищ Васильев! В Народное ополчение направляются люди, способные носить оружие. Таким образом, контингент добровольцев более широкий, чем призываемых военкоматами годных к строевой службе. Считаете Вы себя способным носить оружие? Ведь Вы близоруки?

 

- 283 -

— Считаю способным, тем более что Народное ополчение связано с защитой Москвы и в него зачисляется более широкий контингент, чем мобилизуется в армию.

— Что зафиксировано в Вашем документе, выданном военкоматом?

— Освобожден по зрению со снятием с военного учета.

— Охотно вступаете в Ополчение или есть какие-либо колебания? Сомнения?

— Сомнений и колебаний нет.

— Какое примем решение?

— Направим в 13-ю Ростокинскую стрелковую дивизию Народного ополчения. Сегодня выдадим соответствующий документ. Завтра Вам необходимо явиться в школу, где формируется дивизия.

— Я живу за городом. Необходимо собраться. Могу явиться послезавтра?

— Конечно. Хорошенько соберитесь, но никаких лишних вещей брать не надо. Лишь смену белья. Хорошо бы найти или сшить заплечный мешок. В него положить все вещи, чтобы руки были свободны.

Утром назначенного дня я был у запертых ворот школы, где шло формирование дивизии. У открытой калитки стояли часовые. В школу мог войти любой. Из школы выйти — никто без пропуска. У ворот стояли и ходили несколько человек (в том числе доцент кафедры географии) с напряженными, испуганными лицами. Они не торопились войти в калитку, хотя имели на руках направления в дивизию. Я понял, что не каждый войдет в заветную калитку. Как позднее выяснилось, не вошли в нее и доцент кафедры географии, и один наш аспирант.

В комнате формирования военный с кубиками на воротничке гимнастерки сказал: «Сейчас формируется третий батальон первого полка. Направляю Вас в распоряжение комбата. Это недалеко отсюда, в соседней школе».

В школе меня встретил подтянутый, стройный военный, ниже среднего роста, с седыми висками и шпалой на воротничке гимнастерки. Внимательно прочитал направление. Внимательно осмотрел меня:

— Вы носите очки. Дайте их. Сильные очки. Какая диоптрия?

— Минус 14.

— Вы не пригодны к службе в армии. Что написано в Вашем военном билете?

 

- 284 -

— У меня нет военного билета. Есть освобождение от воинской обязанности.

— Мне нужны стрелки. Я не приму Вас в батальон. Возвращайтесь обратно. Скажите тем, кто Вас направил, чтобы не присылали мне людей, не годных к строевой службе.

В школе формирования дивизии командир обратился к своему соседу: «Что мы с ним (кивок в мою сторону) будем делать? «Комбат три» опять не принимает».

— Какое у Вас образование?

— Законченное высшее.

— Направим его на батарею полевой артиллерии. Там нужны образованные люди. Его быстро научат стрелять из пушки.

Получив направление, пошел искать артиллеристов, которые собирались в этой же школе. Командир-артиллерист, улыбчивый, приветливый, узнав, что у меня высшее образование, сказал:

— Нам нужны грамотные люди! Как хорошо, что Вас к нам направили. Будем жить дружно и хорошо служить. Мы собираемся в классной комнате на четвертом этаже. Идите туда.

Поднимаясь по лестнице, я услышал:

— Васильев! Ты куда идешь?

— Ко мне бежал, улыбаясь, один из наших аспирантов.

— Да вот, меня в артиллеристы направили, в полевую артиллерию.

— Стой! Не ходи. Наших в артиллерии никого нет. Иди к нам в связисты. Там несколько человек из института. У нас не укомплектован радиовзвод. Ты в электротехнике что-нибудь понимаешь?

— Электротехнической специальности не имею. В школьные годы радиоприемник изготовил, и он действовал.

— Так это прямо находка для нас. Пойдем к командиру роты связи лейтенанту Дризику. Он — белорус, хороший мужик. Политрук роты — доцент нашего института, старший политрук Кац. Они сразу оформят твое зачисление к нам — в роту связи. Будешь среди своих. К тому же прямая связь с командованием полка. Идем со мной!

— Неудобно. Я же направлен в артиллерию.

— Пустяки какие. Ты еще до батареи не дошел. Тебя там и не хватятся. Идем к командиру роты. Представься ему по форме. Он это любит. Обращайся да скажи, что в школе был радиолюбителем, своими руками приемник сделал.

 

- 285 -

В классе, где формировалась рота связи, приятное впечатление производил высокий, стройный лейтенант. Выслушав обращение, лейтенант приказал:

— Зачислить в радиовзвод. А теперь — отдыхать. Вы только что приехали. Делом будете заниматься завтра.

С командиром радиовзвода Чернявским сразу же установились уважительные отношения.

На второй день в коридоре мы встретились с командиром-артиллеристом.

— Куда Вы девались? Мы с ног сбились, разыскивая Вас. Хотели уж объявить пропавшим, рапортом.

— Да я своих ребят встретил из института. Они все в связистах. Зачислили в радиовзвод и меня.

— Нет, так не пойдет. Где связисты находятся? Пойду потребую, чтобы Вас вернули обратно к нам. Идемте вместе.

— Товарищ лейтенант! Зачем Вы нашего артиллериста к себе в связь сманили? Так не пойдет.

— Кого я сманил? Ах, этого, Васильева? Так он радиолюбитель. А у меня радиовзвод не укомплектован. Где их найдешь, радистов? Он мне позарез нужен.

— Он направлен к нам в артиллерию. Верните его нам. Добром не вернете — командиру полка пожалуюсь.

— Уж так и командиру полка? Давайте решим вопрос полюбовно. У меня несколько человек его знакомых из института. Мой замполит его знает. Давайте его желание окончательное спросим. Вы в связь или в артиллерию?

— В радиовзвод.

— Уважим его желание? Будем друзьями.

— Ладно, я его направление к нам порву.

Утром третьего дня службы была объявлена боевая тревога. Нас построили во дворе школы. Открылись ворота, и одетые в гражданское ополченцы отправились в неизвестном для них направлении. Конечно, ни мы, ни родственники не ожидали столь быстрой перемены.

Скоро по рядам колонны стали пробегать реплики, что идем за город на станцию Жаворонки. Шли быстро, с небольшими привалами. Те, кто захватили с собой много вещей, вынуждены были их бросить. Изредка на обочине дороги появлялись выброшенные чемоданы. Когда в конце дня мы пришли на станцию Жаворонки, одному больному сердечнику-ополченцу стало плохо, и он умер. После этого случая некоторых стали освобождать по состоянию здоровья.

 

- 286 -

Затем мы передислоцировались на станцию Нахабино. Там, в лесочке, в шалашах, затем в землянках расположились, стали вести занятия по овладению военным делом. У нас появились радиостанции. Вначале тяжелые и плохо работающие батальонные, на которых было очень трудно устанавливать надежную радиосвязь. Затем — радиостанция среднего бомбардировщика, очень хорошо работавшая и надежная, но без приборной доски и ящика для перемещения. Каждый раз при передислокации с одного места на другое такую радиостанцию приходилось разбирать и вновь монтировать, что было крайне неудобно. Устойчивую радиосвязь в ходе передислокации установить было невозможно.

Переодели нас в военное обмундирование: необычно темного защитного цвета гимнастерку и брюки, прочные тяжелые ботинки, обмотки, которые мы называли «баллонами». Они плохо держались на ногах и съезжали. Тогда мы добродушно подсмеивались друг над другом: «Эй, у тебя баллон спустил. Выходи из строя перематывать».

Выдали длинную кавалерийскую шинель, пилотку со звездочкой. Каждый пришил себе беленький подворотничок и зелененькие полоски для знаков различия на воротничок гимнастерки. Нашу гражданскую одежду собрали в кучу. Сказали, что ее отвезут на завод «Калибр», где формировался первый батальон нашего полка: «Родные пусть придут и возьмут вашу одежду. Напишите им».

Мы получили польские кавалерийские карабины, к которым не подходили патроны от русских винтовок, и можно было пользоваться только трофейными патронами, взятыми в Польше в ограниченном количестве. Штыки-ножи от такого карабина нужно было носить на поясном ремне в кожаном футляре. Когда штык был закреплен на стволе карабина, из карабина нельзя было стрелять. Каждый получил по французской гранате и запалу к ней, который надо было носить в карманчике гимнастерки, по 120 патронов. По стеклянной фляге для воды, неприкосновенному запасу сухарей и других продуктов в заплечной сумке. В дивизии и полках была французская артиллерия, к которой так же, как и к карабинам, не подходили снаряды для отечественных пушек, и нужно было пользоваться снарядами, полученными в Польше.

Первоначально каждому ополченцу или его родным выдавалась полностью заработная плата или другая форма

 

- 287 -

оплаты (например, стипендия), которую он получал перед уходом в армию. Затем стало выдаваться денежное довольствие, которое определялось в соответствии с воинской должностью и званием.

Нас предупредили, что дневники вести запрещается, делать записи — также. Наказание — вплоть до привлечения к суду Военного трибунала. Письма должны быть краткими, без указания места расположения части, в форме треугольников без марок. Они проверялись военной цензурой.

Вскоре неожиданно стало звучать (и это неоднократно повторялось) кощунственное, пародийное, издевательское церковное песнопение. Откуда оно взялось? Зачем? Выяснилось, что 22 июня после обедни в Елоховском патриаршем Богоявленском соборе было объявлено, что будет молебен о даровании победы Красной Армии. Молебен служил соборный Патриарх Московский и Всея Руси Сергий. Редакция журнала «Безбожник» от большого ума решила отреагировать на это событие и в очередном номере поместила карикатуру. Цензор, к которому был направлен журнал, схватился за голову и побежал в Центральный Комитет партии. Последовало решение: номер журнала конфисковать. Редакции же рекомендовать в полном составе вступить в Народное ополчение. Она была направлена в первый полк нашей 13-й стрелковой дивизии. Давнюю привычку заниматься кощунственными церковными песнопениями искоренить, к сожалению, не пытались. Солдаты соседних подразделений вначале недоумевали, услышав это пение, удивлялись, затем привыкли. Озорники же с постоянством, достойным лучшего применения, упорно кощунствовали.

Нас привели к присяге. Опять была объявлена боевая тревога. Узкими, длинными колоннами по четыре человека мы выходили из лесочка к станции Нахабино, на путях которой стоял состав из товарных вагонов. Быстро погрузились и поехали ранним утром в направлении к Волоколамску. Двери вагонов были широко открыты. Мы наслаждались густым запахом цветущих лугов. Редкие прохожие на дорожках останавливались, напряженно и грустно смотрели на мчащийся эшелон. У самого края луга стояло трое ребятишек: две девочки и совсем маленький мальчик. У девочек были в руках маленькие букетики полевых цветов. Они старались забросить их в открытые двери вагонов. Солдаты старались их поймать. Конечно же, девочек никто не учил

 

- 288 -

так приветствовать нас. Но даже маленькие дети понимали, что происходит что-то страшное. Стремились вдохновить нас, ободрить, пожелать нам счастья сохранить жизнь.

Мы разгрузились вблизи Волоколамска и сразу же включились в работы по сооружению оборонного рубежа, начатые гражданскими лицами, главным образом — москвичами. Они были в старой, местами оборванной одежде, часто грязной, — усталые и истощенные. Не одну неделю они трудились здесь. Радостно встречали они нас, свою смену. Сразу же несколько аспирантов и студентов были вызваны к полковому инженеру.

— Проектно-строительная документация нашего оборонного рубежа не в порядке. Карт, где размещаются начатые сооружения, нет. Попробуйте сделать карты. Размножьте планы сооружений. Нанесите расположение в них оружия. Сделайте это быстро. Работайте до поздней ночи столько дней, сколько понадобится. Место пребывания — эта землянка. Без моего разрешения не выходить, карт и чертежей не показывать. Когда вернетесь в свои части, о том, что делали, не рассказывать. Сможете сделать карты?

— Сможем. Получатся некрасивые, но довольно точные.

На третий день вбежал какой-то высокий потный чин с тремя шпалами и бегающими серыми глазами.

— Покажите чертежи сооружений. Та-а-ак.

— Мы попытались сделать и карты местности, где расположены оборонительные сооружения. Получились некрасивые, но довольно точные.

— Кто разрешил! — раздался грубый окрик.

— Никто не разрешал. По своей инициативе.

— Уничтожить!

— Карты очень нужны. Нецелесообразно их уничтожать. Их используют несколько человек каждый день, — возразил полковой инженер.

Я сказал: «Уничтожить».

— Васильев! Соберите и уничтожьте карты.

Я выполнил приказ.

Через несколько дней мы получили замечательно изготовленные карты данной местности. Должность и фамилию сердитого начальника, приказавшего уничтожить наши примитивные карты, я не узнал.

— Шли дни, недели. Мы напряженно работали над сооружением огневого рубежа.

 

- 289 -

Одновременно велась строевая подготовка. Учились стрелять боевыми патронами. Я не видел мушку и в очках. Постоянно промахивался. После выяснения плачевных результатов моей стрельбы командир роты пытался меня ободрить, выражая надежду, что «дело поправится», но в его тоне не было уверенности. Понемногу мы научились быстро одеваться, свертывать шинель в скатку, сносно ухаживать за оружием, содержать его в порядке. Приобрели навыки строевой службы.

Однажды произошло следующее. У обочины полевой дороги, по которой мы шли, стояла легковая машина, а рядом с ней командир довольно высокого ранга. Мы подтянулись, легче стал шаг. Последовала команда петь. Командир внимательно смотрел на нас и, когда мы прошли, приказал остановиться.

— Спасибо за службу. Пели плохо, но старались.

Вечером одного из теплых летних дней в роту связи прибежал посыльный и передал мне приказ явиться к командиру полка, майору, награжденному орденом Красного Знамени за финскую кампанию. Когда я доложил о своем приходе, командир полка махнул рукой в направлении инженера полка.

— Поступаете в распоряжение инженера полка.

— Надо срочно снять копии с совершенно секретных документов. Три копии. Документы лежат на моем столе. Садитесь и напряженно работайте. К утру копии должны быть готовы.

На столе лежала карта с начерченным путем движения полка. Путь пересекал границу Московской области и углублялся далеко по территории Смоленской — к Ярцеву. Получалось, что от места нашего расположения до пункта назначения он составляет более 300 километров, и пройти его надо было за пять дней, то есть каждый суточный переход солдата с полной боевой выкладкой равнялся примерно 60 километрам. Невероятно большая нагрузка!

К рассвету следующего дня три копии были готовы. Полковой инженер, внимательно рассмотрев их, остался доволен и приказал доложить о выполненной работе командиру полка. Выслушав мое сообщение, он посмотрел пристально мне в глаза, приложил палец к губам и тихо произнес:

— Никому. Благодарю. А теперь можете идти в роту.

 

- 290 -

После бессонной ночи я медленно шел, вдыхая полной грудью ароматный воздух прохладного летнего утра, любовался ярким розовым рассветом. Доложив о своем возвращении, я лег поспать. Но это не удалось. Прозвучали команды подъема, построения. И мы пошли. О пути и времени движения знали единицы. Днем прятались в лесу от немецких самолетов. Переходы совершали ранним утром, поздним вечером и ночью. Жители населенных пунктов, через которые мы проходили, встречали нас в любое время — ночью и днем. В основном женщины — с серьезными, напряженными, тоскующими лицами, стояли они у самых наших рядов, безнадежно стараясь отыскать в проходящих фигуру знакомого человека. Но таких не оказывалось. Мы были из далекой Москвы.

Впереди маячило свернутое знамя полка. Перед входом в крупные населенные пункты его развертывали, и оно колыхалось ярким всплеском красного пламени.

Меня невзлюбил старшина-сверхсрочник, окончивший лишь начальную школу, малокультурный человек. Он делал обидные замечания, придирался, показывая свою власть. Однажды в ответ на его реплику я сказал, что если бы он знал меня, то не делал бы таких выкриков.

— Я знаю Вас. Вы научный сотрудник, но плохой солдат.

— Вот и выходит, что Вы ничего не знаете.

Однажды грубая реплика в мой адрес прозвучала на марше в присутствии старшего политрука.

— Товарищ старшина! Зачем Вы без толку придираетесь, особенно на марше, когда люди сильно утомлены. Не делайте этого.

А утомление сказалось уже на второй день. Некоторые стерли ноги, за что получили строгие замечания. На третий день солдаты стали падать, не могли встать. Их подвозили на машине до конечного пункта дневного перехода. На четвертый день я почувствовал, что гимнастерка под ремнем, на котором было навешано много предметов, прилипает к животу. Стало больно. На привале я ослабил ремень, сдвинул его и увидел, что через весь живот поперек проходит красный, кровоточащий в нескольких местах рубец, к которому прилипала гимнастерка. На пятый день примерно каждый третий уже не мог идти. Одних подвозили. Другие оставались и полулежали сбоку колонн. Несмотря на сильную боль в ногах и стертом животе, я продолжал идти. Мимо нас проезжали

 

- 291 -

пушки, на которых сидели артиллеристы. Проезжали машины, нагруженные снарядами. Я жалел, что ушел из артиллерии в связь, не предполагая, что этот переход спас мне жизнь (почти все артиллеристы погибли, а пушки были захвачены немцами).

Необходимость столь напряженного марша появилась в связи с высадкой немецкого десанта в тылу нашего фронта около Ярцева, где поблизости не было наших войск. Ко времени подхода нашего полка десант был уничтожен другими, ближе расположенными к нему частями армии. Полк остался вблизи Ярцева. Шла напряженная работа по строительству землянок, блиндажей, сооружению оборонительного рубежа, совершенствованию боевой подготовки. Работа на радиостанциях. Было установлено круглосуточное дежурство, обеспечивающее надежную связь полка с дивизией и батальонами. Радистам не разрешалось во время дежурства снимать наушники, телефонистам — отходить от трубок телефонных аппаратов. Ежедневно сменялось дежурство связистов полка в батальонах. Наступила моя очередь дежурства, и я получил направление в третий батальон. Там мне встретилась знакомая подтянутая, стройная фигура усталого «комбата три». Выслушав мой рапорт о прибытии на дежурство, он спросил:

— Вы что-нибудь ели? (Было время обеда.)

— Я завтракал.

— Сухой паек получили?

— Нет.

— Опять одно и то же! Соедините меня с ротой связи.

— Вас слушает замполит Кац. Товарищ комбат, приветствую Вас. Как работает связь?

— Плохо работает.

— В чем недостатки работы связи?

— Разве Вы сами не понимаете? Для того чтобы Вы хорошо меня слышали, я должен почти кричать. А если бой? Стрельба? Мы услышим друг друга? Надо повышать силу звука, ясность дикции, не допускать хрипов.

— Будем стараться улучшить работу связи.

— Вы плохо относитесь к своим представителям в батальонах. Сейчас обеденное время. Пришедший ко мне Ваш представитель Васильев не обедал, не получил сухого пайка. Почему?

— Так накормите его.

 

- 292 -

— Конечно, накормим. Дадим ему и обед, и ужин, и завтрак. Должны же все это делать вы. Вы получаете соответствующее пищевое довольствие и не исполняете своих обязанностей.

Да! «Комбат три», как всегда, был прям. Резко критиковал недостатки. Был далек от показухи, которая была принята тогда на каждом шагу, особенно в тыловых частях армии и «на гражданке». Не терпел лживых молодецких рапортов. За это его не любило вышестоящее начальство, не продвигало. В полку все время происходило перемещение людей. Вливались мобилизованные военкоматами солдаты, годные к строевой службе. Зачисленные первоначально рядовыми, строевые командиры и политработники перемещались на соответствующие их званию должности в других подразделениях.

Велись разговоры о вступлении в партию. Первый разговор об этом со мной начал старший политрук Кац. Я ответил ему, что дело партии — родное мне дело, я охотно подам заявление, но что я был судим Военным трибуналом МВО по статье 58, пункт 12: о «недоносительстве». Осужден на год исправительно-трудовых работ. Отбыл наказание с зачетом предварительного заключения. Подал заявление в Верховный Совет о снятии судимости (вместе с положительной производственной характеристикой), но ответа еще не получил. Следует ли подавать заявление о приеме в партию? Ведь положительный ответ более чем проблематичен.

— Решим этот вопрос так. Вы напишете письмо в партийную организацию или одному-двум партийцам предприятия, где Вы работали заведующим Плановым отделом, с просьбой выслать рекомендацию через райком партии. Я в Ваше письмо вложу коротенькую положительную характеристику как политрук. По получении ответа вернемся к этому делу. Я Вам дам рекомендацию как член партийной организации института. Переговорите с секретарем нашей партийной организации, рядовым роты, по званию — батальонным комиссаром Шейнманом.

Мнение Шейнмана совпало с советом политрука. Письмо в партийную организацию предприятия, где я работал, ушло. Как выяснилось позже, письмо пришло на фабрику. Заверенная рекомендация через Люберецкий райком партии была выслана в Действующую армию, и там она затерялась.

 

- 293 -

Вскоре произошло событие, которое чуть было не перевернуло мою жизнь. На митинге штабных подразделений полка политработник высокого ранга, авантюрист, призвал нас к годовщине Октябрьской революции выгнать немцев за пределы нашей страны.

Я понимал, что война будет долгой и очень трудной, этот призыв невыполним. Поэтому попросил разрешения у политрука роты переговорить с ним конфиденциально.

— Слушаю Вас.

— Как Политуправление разрешает обращаться к нам с такими авантюристическими призывами? Они принесут огромный вред. Надо по-другому, правдиво вести агитационно-пропагандистскую работу в армии.

— Вы кому-нибудь, кроме меня, высказывали это мнение?

— Нет, никому не высказывал.

— Хорошо. Очень хорошо. Теперь внимательно слушайте меня. Если бы Вы аналогичным сказанному мне поделились еще с кем-нибудь, я должен был бы сообщить об этом в политдонесении. Вас бы немедленно отдали под суд Военного трибунала, который в закрытом заседании вынес бы суровый приговор. Теперь запомните. Вы у меня не были. Мне ничего не говорили. Я Вас не видел. Ни о чем с Вами не разговаривал. По существу же дела я понимаю, что Вы правы. Политработу в армии надо коренным образом перестраивать. Но не Вам и не мне поднимать этот вопрос. Лучшее, что нам остается в этой обстановке, — промолчать. Вам же необходимо продумывать каждый свой шаг. Все мы теперь идем по лезвию ножа. Каждый неверный шаг может стать роковым, особенно для Вас, уже побывавшего под судом Военного трибунала. При этом надо иметь в виду, что иногда кажущиеся с первого взгляда неправильными призывы, поступки, особенно в боевой обстановке, приводят к неожиданным положительным результатам. Все.

Через несколько дней у молоденького солдатика шестнадцати лет, идеалиста по складу, очень просившегося в Ополчение и принятого в стрелковую роту в порядке исключения, пропала винтовка. Он очень тяжело переносил непосильную для него нагрузку строевого солдата. На одном из переходов на привале он заснул, положив рядом с собой винтовку. Когда проснулся, ее не оказалось, и найти не удалось. Паренька отдали под суд Военного трибунала и осудили на семь лет заключения, но

 

- 294 -

исполнение приговора отложили на неопределенное время, поскольку осужденный был в Действующей армии. Предоставили командованию части право ходатайствовать — при хорошем несении службы — о снятии судимости. Командир батальона направил его из строевой роты на кухню, которая кормила нас. Там он без ремня служил с большим старанием.

Скоро меня вызвал командир роты.

— Из штаба фронта пришло требование направить во фронтовой 553-й Особый учебный батальон связи одного радиста для переподготовки. Решили направить Вас. Сегодня же отправляйтесь в село Пречистое к новому месту назначения.

Тепло попрощался с радистами, особенно с командиром взвода Чернявским, рекомендовавшим меня на новое место.

Учебный батальон разместили в бывших животноводческих помещениях совхоза. Застелили полы свежими белыми тесинами, построили ряды двухэтажных нар. Контингент обучающихся был очень пестрым, начиная с побывавших в боях фронтовиков, пожилых ополченцев, и кончая молоденькими солдатиками, полными сил, мобилизованными военкоматами. Ребята эти выкидывали разные коленца, были непривычны к строгой воинской дисциплине. У некоторых бывших фронтовиков обнаружились вши. Срочно стали мыться, пропаривать одежду в «вошебойках». Комбат громко орал на построениях о «позоре вшивому батальону».

Преподавали опытные радисты, прошедшие тяжелую школу кратковременных боев. Занятия шли очень напряженно. Личного времени у учащихся не было. Готовили в ротах связистов разных специальностей: радистов, телефонистов, телеграфистов, работников на аппаратах Бодо, которые были на крупных узлах связи. Главное внимание при подготовке отводилось привитию навыков передач и приема радиограмм по азбуке Морзе на слух. Такие тренировки велись ежедневно по несколько часов. Ежедневная физическая и строевая подготовка при более скудном питании по сравнению с фронтовыми частями Действующей армии приводила к потере жирка, укреплению мускулов, стройности солдат.

Такая наша жизнь длилась недели две. В начале октября, числа четвертого-пятого, в Пречистом стала слышна канонада. Ее звуки быстро перемещались. Вначале они слабо

 

- 295 -

долетали откуда-то спереди, перемещались влево, наконец, отчетливо стали слышны сбоку и даже сзади. Офицеры батальона стали бегать в разных направлениях. Начались собирание и погрузка аппаратуры связи. В батальоне нарастали напряжение, нервозность. Была объявлена боевая тревога. Поздно вечером батальон был построен и двинулся в тыл, откуда уже ясно была слышна пушечная стрельба. На марше из строя было вызвано несколько опытных радистов, которые побежали обратно. Позади вспыхнуло яркое пламя. Горели подожженные помещения совхоза, где только что располагался наш батальон. Напряженно лесными, полузаросшими дорогами шли всю ночь. Постепенно канонада все больше оказывалась сбоку. Впереди ее уже совсем не было слышно. Батальон выходил из полу окружения. На рассвете очень усталые в строй нашей роты встали двое из опытных радистов, вызванных на марше. Они сбивчиво рассказали, что на автомашине с радиоаппаратурой они были направлены в полуокруженные части для установления радиосвязи. Напоролись на немецкие разъезды, взорвали машину и с трудом догнали батальон. Им предстояло объясняться в особом отделе о причинах невыполнения приказа.

После нескольких тяжелейших переходов (один из них был равен семидесяти километрам в сутки) батальон был остановлен и расформирован. Часть, в которую входил и я, была направлена в 17-ю стрелковую дивизию Народного ополчения. Крайне усталые, грязные, мокрые, морально подавленные, мы остановились дождливым осенним днем на привал в Тарутине у памятника павшим в Отечественной войне 1812 года. На вершине памятника тускло поблескивал позолоченный орел. В то время и до рядовых солдат фронта доходили смутные, неясные сведения о талантливом генерале армии Г.К. Жукове, которому сопутствовал успех. Позднее стало ясно, что это искуснейший, выдающийся полководец.

И в студенческие годы, и в аспирантуре по временам у меня отрывочно иногда складывались стихи. Многие из них были порождены тяжелыми, даже трагическими событиями моей жизни, проникнуты тоской. Критичны. При прочтении недоброжелательными людьми они могли принести мне много вреда. Поэтому я их почти никогда не записывал, даже абсолютно безвредные с официальной точки зрения. Удачные же старался запомнить.

 

- 296 -

Вот что сложилось в моей голове в октябре 1941 года у памятника в Тарутине.

Шинели намокли. О, как далека

Дорога разбитых остатков полка.

Я голову поднял. Смотрю, предо мной

На шпиле сияет орел золотой.

Могучий, спокойный, он смотрит вперед:

Когда-то свершался далекий поход.

И будто он шепчет: «В пучине веков

Я видел немало, как ваши, полков.

Как вы, отступали они. Но потом,

Оправившись, в битву вступали с врагом

За землю родную, за славу и честь.

И воля, и смелость у честного есть».

 

И будто я вижу, что есть, но другой,

Могучий, как этот, орел, но — живой.

Он мыслит глубоко и смотрит вперед.

Я знаю, задуман великий поход.

Да! Трудностей много. Не счесть и потерь.

Но, друг мой, в победу ты искренне верь!

Немного из нас к той победе придет,

Но подвиг бессмертный

Народ воспоет.

Сочиненное стихотворение я читал своим однополчанам. Они его внимательно слушали. Некоторым, видимо, содержание стихотворения, его пафос были по душе. Никто из слушавших — усталых, намокших, подавленных — мне ничего не сказал.

На следующий день меня направили в роту связи сильно поредевшего полка 17-й стрелковой дивизии, расположенной на территории Угодскозаводского района Калужской области. Вечером следующего дня стали поговаривать, что поставлена задача ночью отбить Белоусово, захваченное немцами. Это было мое дежурство на телефонной станции. Долгое время от Белоусова, куда вышла штурмовая группа, не долетало ни звука. Проволочная (телефонная) связь с атакующими была постоянной. Наконец, в телефонной трубке послышалось: «Примите рапорт. К Белоусову подошел. Белоусово окружил. Белоусово взял. Немцев в Белоусове не оказалось. Обнаружен поваленный забор. Остались следы гусениц немецких танков».

Немецкое наступление продолжалось, но замедленными темпами. Обе стороны несли большие потери. Отсту-

 

- 297 -

пая, 17-я дивизия многократно наносила встречные удары. Ее части просачивались в порядки наступающих немецких частей, наносили фланговые удары, иногда заходили в тыл небольших наступающих немецких частей.

На четвертый день боев после нашего прибытия поредевший полк был соединен с другими подразделениями дивизии и получил название «сводного полка». Из разросшейся роты связи несколько человек, в том числе и я, были направлены в ослабленную стрелковую роту. Мы получили металлические каски, теплые шапки, рукавицы с отдельно сделанными указательными пальцами, удобные для стрельбы в морозное время. Польские карабины были заменены отечественным оружием.

Командиром отделения стрелковой роты, в которое меня направили, был Прошкин — очень меткий стрелок, но туповатый, туго соображающий и плохо понимающий команды человек. Большинство солдат взвода состояло из молоденьких пареньков-ополченцев, еще не прошедших первоначальную службу по призыву. Они тяжело переносили тяготы службы в Действующей армии. Отделение было размещено у подножия возвышенности, на которой расположилась маленькая деревушка, в окопах полного профиля. Отдельные ячейки, где солдат помещался стоя и виднелась только его голова, не были связаны между собой ходами сообщения, что было очень неудобно, когда надо было передать горячую пищу, ежедневные «сто грамм», приказы командира. Боец чувствовал себя одиноким и беззащитным. На дне окопа скапливалась вода, ее приходилось вычерпывать котелками для пищи и выплескивать наружу. Солдаты оставались в окопах и ночью, спали полусидя.

Ни днем, ни ночью я не снимал ни очков, ни каски. Проснувшись в первую же ночь, я почувствовал, что ступни ног потеряли чувствительность. Вода в окопе поднялась выше щиколоток. Ботинки и низ обмоток были в воде. Стал черпать и выплескивать воду наружу, зная, что она скоро вернется в окоп. Полы длинной кавалерийской шинели были мокры и желты от налипшей глины.

Командиром сводного полка был весьма пожилой, полный, медлительный военный, редко покидавший командный пункт. Мы его почти не знали. Фактически полком командовал начальник штаба — сухопарый, подтянутый, быстрый в движениях. Казалось, он не спал: то на лошадке, то пешком появляясь в низовых подразделениях полка на самой передовой линии, отдавал четкие приказания. Полк был мобилен.

 

- 298 -

В середине третьего хмурого осеннего дня моего пребывания в полку связной потребовал командира отделения к ротному.

— Пойдем со мной. Хорошенько слушай и запоминай приказания, — кивнул взводный в мою сторону.

Часовой не пустил меня в землянку ротного.

— Только командиров взводов. Кому сказано?

Из землянки ротного командир отделения выскочил обозленным:

— Ни черта не понял, что надо делать!

Переспросить у ротного, чтобы растолковал?

— Иди ты к... За мной!

Взвод был поднят.

— По одному за мной!

Шли цепочкой, молча, скорым шагом меж редких кустов, без дороги.

Вдруг последний в цепочке закричал:

— Прошкин, стой!

— Что там?

— Бежит ротный. Стреляет из автомата. Прошкин, а за ним и весь взвод цепочкой пошли навстречу ротному, который, запыхавшись, подбегая, кричал:

— Куда ты, сукин сын, ведешь отделение? Ты к немцам ведешь! Вот там за поворотом их передовая. Прямо под их огонь ведешь! Тебе что было приказано? Идти в боевом охранении в прямой видимости слева от роты! А ты куда свернул? Застрелю! — и тыкал автоматом в грудь Прошкину.

— Не понял!

— Приказ я отдал ясно. Надо было спросить разъяснения, если не понял! Быстро нагоняйте роту и идите слева от нее на расстоянии прямой видимости как боевое охранение!

Вскоре показались строения окраины Угодского Завода. Когда мы подошли к его центру, то увидели, что двери магазинов и складов были открыты. Мы стали заходить и набирать продукты. Я набрал в котелок хрустких, душистых соленых огурцов. Вошли в отведенное нам на ночлег здание школы. В одном из классов в углу почти до самого потолка валялись в беспорядке книги из школьной библиотеки. На полу в разных местах были разбросаны удостоверения об окончании школы — заполненные, подписанные, с приложенными печатями. Ученики и их родители были так по-

 

- 299 -

давлены быстрым наступлением немцев, что не получили эти важные документы.

В ворохе книг верхней была «Война и мир» Л.Н. Толстого, первый том. Я поднял и наугад раскрыл его: «Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско-цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было идти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным»1.

Я вспомнил недалекое прошлое: как мы прошли к Ярцеву за пять суток около трехсот километров, потеряв отсталыми каждого третьего, и еще позже за сутки прошли около семидесяти километров с полной боевой выкладкой. Читая гениальные строки Толстого, я не мог и приблизительно представить меру усталости солдат Багратиона, их выносливости и мужества. Для того чтобы ощутить степень страданий и мужество солдата, надо побывать в его шкуре, самому пережить то, что пережил он. Томик «Войны и мира» я положил в заплечный мешок и долго носил с собой.

Ранним утром следующего дня мы были опять в походе. Шли лесной дорогой, заросшей местами пожелтевшей некошеной травой и мелким кустарником. Низкое осеннее солнышко ласково пригревало нас. Пожелтевшие осенние листья начинали опадать и что-то неразборчиво шептали, покачиваясь под слабенькими порывами ленивого осеннего ветерка. Иноходью по обочине дороги проехал неутомимый начальник штаба полка. Из коротких солдатских реплик, пробегавших по рядам, стало известно, что идем мы в тыл к немцам освобождать занятую ими деревушку Грачевку. На одном из коротких привалов, сидя под кленом с ярко-желтыми осенними листьями, наблюдая их редкое медленное падение, думал, что многие из нас скоро уйдут в небытие, как эти красивые листья.

 


1 Толстой Л.Н. Собр. соч. в 12 томах. Т. IV, М., «Худож. лит.», 1958. С. 217.

- 300 -

К вечеру дорога привела нас к узкой речушке, на берегу которой притулилась Грачевка. Неслышно мы стали накапливаться между частыми кустами лесной опушки, совсем близко от крайних домиков. Даже мне, близорукому, были ясно видны минометы разместившейся батареи и ничего не подозревавшие немногочисленные немецкие солдаты. Казалось, один-два неожиданных броска — и минометы и деревушка будут наши. Это понимал каждый и с нетерпением ожидал команды.

Вдруг позади нас в лесу раздались пулеметные очереди. Немцы прытко выскакивали из крестьянских избушек, бросались к минометам, нацеливая их на лес и опушку, на которой залегли мы. Они вскидывали автоматы на изготовку, плюхались на землю, образуя реденькую цепочку для обороны. В наших рядах стали раздаваться выкрики: «Измена. Бежим».

Ни командира отделения, ни взводного, ни ротного поблизости не оказалось. Напрасно мы звали командира отделения Прошкина. Никто не отзывался. Когда близко от меня кто-либо вскакивал, бежал, я кричал: «Стой! Ложись! Держись вместе, кучнее!»

Позади нас по окраине деревушки начали стрелять длинными очередями два-три пулемета. Мои призывы к отдельно бегущим не остались тщетными, особенно для молоденьких солдатиков. Они стремительно падали. Медленно, с остановками ползли в мою сторону. У каждого в руках было личное оружие. Из деревни прозвучало несколько минометных выстрелов. Осколками разорвавшихся мин срезались сучья и стволы сосен. Я понял, что надо отходить организованно, хотя бы небольшой группкой. Моя команда: «Отходить! Короткими перебежками! Группой! К дороге, по которой пришли!» — выполнялась.

Близко справа очередями бил пулемет. Приказав продолжать движение к дороге, я побежал к пулемету. Один пожилой пулеметчик упорно бил по верхушкам сосен. Упав рядом с ним, я закричал:

— Куда бьешь? Зачем?

— Кукушка!

— Сам ты кукушка! Какие кукушки? Где они? Отходи вместе с нами к дороге, по которой пришли. Ведь ты один. Тащи свой пулемет и патроны.

Впереди завиднелась небольшая полянка. На ней полусидело-полулежало около десятка солдат, которые под-

 

- 301 -

жидали нас. Валялось несколько пулеметов Дегтярева, несколько дисков патронов и металлических коробок с патронами.

— Товарищ командир! — обратился ко мне солдатик. — Видите, побросали пулеметы и патроны к ним. Надо бы все это взять, но мы не сможем унести.

— Каждому, кроме личного оружия, взять по пулемету Дегтярева. Остальным взять патроны, кто сколько может унести. Медленно пойдем к дороге, по которой пришли сюда, и далее по ней. Ведь нас никто не преследует. Там наверняка найдем своих.

Потные, крайне усталые, мы медленно брели, пока не натолкнулись на группу солдат во главе с командиром с двумя кубарями. Решили остановиться на ночлег. В сумерках появился очень худой и бледный, как бумага, военный, назвавшийся «комбатом один». Он выяснял, откуда у нас пулеметы, и требовал возвращения их. Очень усталые и злые молоденькие солдатики наотрез отказались вернуть собранное. Когда комбат, повысив голос, приступил к одному из солдат, тот, вскинув карабин, крикнул: «Отойди. Застрелю».

Очень расстроенный, комбат ушел. На следующий день он был смещен с должности и разжалован.

После выяснились причины неудачи освобождения Грачевки. Кроме лесной дороги, по которой мы подходили с тылу к этой деревушке, была еще одна лесная дорога из другой деревушки. Командир, готовивший операцию, приказал роте солдат оседлать эту дорогу с пулеметами и выслать по ней разведку, чтобы в случае появления немцев своевременно предупредить засаду. Разведка вовремя обнаружила идущий в Грачевку обоз примерно из двадцати подвод с минами и другим имуществом. Были направлены связные к засаде на дороге, которые успешно, скрытно и вовремя предупредили о приближении обоза. Вторая группа связных, направленная к готовящимся атаковать Грачевку, решила спрямить свой путь, запуталась в лесу и не нашла нас. Засада же открыла пулеметный огонь по обозу, перебила охрану, захватила обоз. Эта успешная операция была воспринята нами как нападение с тыла и вызвала панику.

На следующий день отошедшие части батальона были приведены в относительный порядок: восстановлено командование рот, взводов и отделений, собрана большая часть солдат, рассыпавшихся по лесу. Нас никто не преследовал. В

 

- 302 -

нашем отделении сохранилось большинство солдат. Были назначены новый «отделенный», «взводный» командиры. Мы дня два стояли в обороне, заняв линию окопов. На третий день рядом с нами послышалась оживленная стрельба. Немцы опять перешли в наступление. Чувствовалось нарастание напряженности боя. Казалось, что вот-вот... и мы в него включимся. После обеда позади нас послышались странные, раньше мне незнакомые звуки: «Ууу... ууу... ууу.» Затем уже впереди и сбоку: «Бах-бах-бах-бах» — будто часто-часто рвались снаряды.

— Что такое?

— Катюши. К нам переброшены. Новое страшное, очень сильное оружие. Перебрасывается с одного места на другое. Где жарко, тяжелый бой. Даст залп-другой по немцам — и на новое место, — сказал мой сосед, пожилой солдат.

Сводный полк нес тяжелые потери и постоянно отходил. Но нашу роту щадила судьба. Удары наносились где-то рядом. Немцы продвигались совсем близко. Угрожали по временам нашему флангу и тылу. Мы отходили, но в тяжелых рукопашных боях не участвовали. Отступили на территорию Наро-фоминского района. Где-то недалеко находилась Каменка.

В один из холодных, ветреных, дождливых дней после обеда связной передал мне приказ явиться к новому комбату. В тускло освещенной землянке военный среднего возраста с усталым, типично русским лицом на мое сообщение о явке по его приказанию сказал:

— Товарищ Васильев! Мне передали, что Вы из аспирантуры пришли в армию, знаете немецкий язык. У нас много документов на немецком языке. Можете в них разобраться?

— Способен был самостоятельно пользоваться немецкой экономической литературой по сбору материалов для диссертации. Военную терминологию почти не знаю. Перевожу медленно, со словарем. Немецкую устную речь понимаю с трудом при медленном темпе разговора. Так что переводчик из меня получится весьма посредственный.

— Вот Вам полевая сумка с документами, снятыми с убитых и отобранными у пленных: Давайте попробуем вместе разобраться. Не имеющие значения бумаги сожжем в печурке. Имеющие значение пошлем в полк или в дивизию. Вначале отберем письма.

Отобрали. Получилась порядочная пачка.

 

- 303 -

— Знаешь что, Васильев? Давай говорить друг другу«ты». Ведь ты — интеллигент. По уровню знаний ты выше меня. Надо, чтобы мы были как один человек. Вещи надо называть своими именами. В письме немец обругал нас. Надо доподлинно так и сказать, как он обругал. Он — фашист, враг, что от него ожидать? Давай?

— Спасибо, товарищ комбат, за добрые слова и предложение. Обещаю Вам говорить всегда чистую правду как хорошему человеку, доброму начальнику. Постараюсь быть с Вами как один человек. Вы мне говорите «ты», а я Вам буду — «Вы». Так будет лучше для пользы дела. Вы — большой начальник, комбат, я — рядовой солдат. Ни у кого не должно быть ни малейшей мысли о том, что здесь какой-то элемент панибратства допускается. Люди ведь разные. Могут быть и недоброжелатели. Не надо давать им повода.

— Может, ты и прав. Давай поступим по твоему совету. Есть ли смысл переводить все солдатские письма и дневниковые записи? Просмотри их все внимательно. Если в них будут упомянуты немецкие воинские части, их размещение — отложи эти документы. Вместе потом посмотрим. Остальные — сожги.

— Товарищ комбат, здесь два интересных документа. Один — видите, на какой роскошной, бело-коричневатой бумаге. В нем написано: «Именем вооруженных сил обер-лейтенант такой-то награжден Железным крестом третьей степени задело от 12 октября 1941 года на Восточном фронте». Совсем недавно, и как быстро оформлены документы, и вручена награда. Что будем делать с документом?

— Убит обер-лейтенант. Документ — в печурку.

— Может, сохраним интересный документ?

— Где хранить? В кармане? Зачем? Донесут в особый отдел. Заведут дело. Не развяжешься. В печурку. А второй документ?

— Видите? На папиросной бумаге. Значит, в считанном количестве экземпляров. Точно перевести не могу. Но, видимо, инструкция по заряжению и стрельбе из какого-то оружия. Возможно, из нового?

— Может быть, важный документ! Надо срочно направить наверх. Куда? В полк? В дивизию? Может, в полку переводчик хуже тебя сидит? Как думаешь?

— Наверное, лучше прямо в дивизию. Конечно, разведчики полка могут обидеться. Но ведь для быстроты, для пользы дела надо бы послать в дивизию.

 

- 304 -

— Пошлем прямо в дивизию. Я сейчас пройду по ротам, а ты оставайся здесь у меня. Разберись в письмах. Отбери, если встретишь, нужное. Когда вернусь, ерунду вместе сожжем. Заслуживающее внимания пустим в дело. Ночевать, наверное, будешь у меня.

Наступали сумерки. За дверью послышалась возня.

— В землянке комбата есть кто-нибудь? — прозвучал вопрос к часовому.

— Есть неизвестный мне солдат, вызванный комбатом.

— Несите сюда! Срочно врача. Вы кто такой? Что делаете? — обратился ко мне запыхавшийся вбежавший военный.

— Рядовой такой-то роты, отделения, взвода. По поручению комбата разбираюсь в захваченных письмах немцев.

— Вы переводчик?

— Нет. Солдат, немного знающий немецкий язык.

— Что-нибудь срочное и нужное нашли?

— Важное, по приказанию комбата, отправили. Из писем немецких солдат и из их дневников важного пока не обнаружено.

— Идите в штаб батальона. Узнайте, что Вам следует делать. Комбат тяжело ранен.

Я сдал документы начальнику штаба батальона и по его приказанию вернулся в свою роту.

Почти совсем смерклось, когда в роту поступил приказ срочно направить два взвода в помощь артиллеристам. Надо срочно помочь им перевезти снаряды и оборудовать огневые рубежи для перемещаемых орудий. В кромешной тьме несколько человек нашего взвода, и я в их числе, нагрузили трехтонную машину артиллерийскими снарядами и по разъезженной, в колдобинах, грунтовой дороге поехали к новому месту размещения батареи. Машина буксовала. Мы выскакивали, помогали ей выбраться из колдобин. Вдруг дорога раздвоилась.

— По какой дороге ехать? Я лягу. Поплотней загороди меня шинелью. Фонариком освещу карту. Ведь здесь где-то недалеко немцы. Нельзя, чтобы огонек засветил. Ударят из пушек, хоть и наугад, а своих не соберешь.

От накрытого шинелью лейтенанта послышалось:

— Надо ехать левой.

Из-за неловко сдернутой шинели сверкнул огонек. Тут же ударили пушки... Одна, другая. Снаряды разрывались недалеко от нас.

 

- 305 -

— Отъезжай! Быстрее.

Колеса буксовали. Вцепившись в борта машины, мы старались помочь машине выбраться из колдобины. Близкий, сильный разрыв снаряда. Я упал. В то же мгновение машина выскочила из колдобины, и заднее колесо ее переехало полусогнутую мою левую ногу, вдавив коленный сустав в мягкую, размокшую от дождя землю. Соседи подняли меня. Встал на ноги. Почувствовал сильную боль в коленном суставе, но на ногах удержался. Очевидно, кость ноги не была сломана. С трудом довели до медсанбата. Хирург ощупал сильно распухший коленный сустав.

— Чудом уцелела Ваша левая нога. Этому помогло то, что коленный сустав был вдавлен в мягкую, размокшую землю.

Через несколько дней я был доставлен в кузове грузовой автомашины в Подольск. Но там уже не было Передвижного Полевого Госпиталя. На ногу было больно наступать. На коленном суставе появилась сине-багровая опухоль. Особенно по ночам чувствовалась мозжащая боль. В здании, где помещался госпиталь, сказали, что не знают, куда он передислоцировался.

— Куда его девать? — кивок в мою сторону. — Госпиталь-то передислоцировался, а куда — нам еще не сообщили.

Сдадим его в Подольскую комендатуру. Там должны знать, куда передислоцировался госпиталь. Когда с ним установят связь, больного туда переправят.

В комендатуре долго не хотели меня принимать. Наконец, решили принять и поместить в камеру для задержан — патрульными. Когда меня туда доставили, потребовали, чтобы я сдал карабин и патроны.

Я категорически отказался, так как не считал себя в чем-то виновным. Потребовал политрука. Политрук, внимательно просмотрев мои врачебные документы, сказал:

— Пес с ним. Поместим его вместе с карабином и патронами в камеру для задержанных. Накормим ужином. Завтра разберемся.

На следующий день после завтрака мне сообщили о включении в маршевую роту для отправки на фронт. После моей жалобы с делом разбирался батальонный комиссар Чушин. Меня до приезда машины из госпиталя включили в число дежурных солдат по комендатуре.

 

- 306 -

Вечером меня направили к приехавшему из госпиталя врачу с одной шпалой. Вместе с ним на машине мы прибыли а ППГ.

— Может быть, Вы согласитесь остаться у нас в госпитале санитаром? Переговорю с главным врачом.

На одном из врачебных обходов, который проводил начальник госпиталя, военврач с тремя шпалами, он сказал:

— Вы можете передвигаться самостоятельно. Нога будет болеть долго. В стационарном госпитальном лечении не нуждаетесь. Но у Вас сильные головные боли, подергивание головы, большая близорукость. Направим Вас на врачебную комиссию, которая будет здесь же, в госпитале, для решения вопроса о дальнейшем лечении и пребывании в Действующей армии.

На врачебной комиссии меня направили прежде всего к глазному, очень пожилому врачу с тремя шпалами. Он внимательно и долго смотрел меня и затем обратился к председателю комиссии — главному врачу госпиталя:

— Больной — инвалид по зрению: Сильная близорукость, которая не компенсируется очками с диоптрией —14. Астигматизм. Косоглазие обоих глаз. Надо увольнять из армии со снятием с военного учета.

— Вы совершенно уверены в своем диагнозе? — спросил начальник госпиталя, председатель.

— Никаких сомнений.

— Тогда пишите свое заключение.

— Так нельзя, — сказал начальник госпиталя, прочитав внимательно заключение. — Надо подробно изложить жалобы. Например, Вы видите мушку на автомате, когда целитесь? — обратился он ко мне.

— Совсем не вижу.

— И в очках не видите?

— И в очках не вижу.

— Так надо и написать в заключении. Перепишите его. Подробнее сформулируйте диагноз. На основании нашего заключения Подольский райвоенкомат выдаст Вам удостоверение об освобождении от воинской обязанности со снятием с военного учета.

На следующий день госпитальная машина привезла меня в Подольский райвоенкомат вместе с заключением врачебной комиссии и сухим пайком.

 

- 307 -

Молоденький подольский райвоенком, прочитав мои документы, обратился к весьма ушлому писарьку:

— У нас нет его документов. Запросим Ростокинский райвоенкомат города Москвы?

— Зачем? Где мы его поместим? Чем будем кормить? Напишем ему направление в Ростокинский райвоенкомат Москвы. Хоть электрички в Москву не ходят, он на попутном транспорте доберется. Согласны попробовать на попутном транспорте?

— Согласен.

— Так ведь сейчас запрещено выдавать направления в Москву.

— А мы выдадим. Кто станет теперь разбираться?

— Так ведь его могут задержать.

— А это уж его дело. Согласны получить направление в Ростокинский райвоенкомат Москвы?

— Конечно, согласен.

В считанные минуты писарек сочинил направление. Райвоенком подмахнул его.

Я доковылял до шоссе и под мелким осенним, холодным дождичком на пустынном перекрестке шоссе на Москву стал ждать попутного транспорта.

Ждал долго. Промок. Озяб. Начало смеркаться. Вдруг сквозь пелену дождя появились неясные контуры, а затем и четкие очертания мчащейся легковой автомашины ЗИС. Недалеко от меня шофер резко затормозил. Быстро открылась дверца, и высунулась фигура полковника авиации.

— Какая дорога ведет в Москву?

— Правая.

— А Вы что здесь делаете?

— Я из госпиталя. Дожидаюсь попутной машины до Москвы, чтобы явиться в военкомат Ростокинского района.

— Документы!

Внимательно просмотрел документы, затем оглядел меня.

— Садитесь на заднее сиденье рядом с лейтенантом. Дверца захлопнулась. Машина понеслась. Уже в темноте последовали еще две проверки документов.

В затемненной Москве недалеко от Спасских ворот Кремля полковник сказал лейтенанту и мне, что дальше мы должны следовать по назначению самостоятельно. Так закончилось мое пребывание в Народном ополчении Действующей армии.

 

- 308 -

После получения документов в райвоенкомате о демобилизации и снятии с военного учета я явился в Кредитно-экономический институт, откуда ушел в армию. По представлению института в ВКВШ меня назначили начальником Межвузовской колонны по эвакуации студентов в Саратов. Только там я смог серьезно полечиться. О труднейшей же поездке студенческой колонны, со множеством пересадок, я рассказал в своих «Записках», которые набросал в 1942 году в Боровске. «Записки» чудом сохранились, и мне хотелось бы, чтобы с ними познакомились читатели. Надеюсь, что читателя заинтересуют и эти «Воспоминания», написанные мною в 1994 году, в канун 50-летия Великой Победы.