- 61 -

СОСНОВКА-2

 

Под новый, 1966 год, был большой этап с 7-го лагпункта на 11-й. Я вернулся на Явас, туда, где был мой друг Ильяков, а поэт Игорь Авдеев уже освободился. Авдеев (он умер в 1991 году, я могу об этом писать свободно) был певцом террора. Считал, что это единственное эффективное средство в борьбе с диктатурой. Этому средству посвятил много стихов. Помню, как-то с воли мне сделали запрос: даю я в принципе на это "добро" или нет? "Добро" я не дал, рассказал Игорю, и он сильно сетовал на меня за это: "Ребята рвутся в бой, а ты удерживаешь! Оппортунист!" Был у него друг Альгис Игнотавичюс, кажется, они поладили на этой идее. Игорь с каким-то особым чувством отмечал день освобождения Альгиса на волю (тот освобождался с другой зоны). Но шли годы, и об акции Альгиса газеты не сообщали. Потом кто-то написал, что тот часто пробует вина в одном кафе

 

- 62 -

в Каунасе и увлекся философией экзистенциализма... Словом, то, что двигало и вдохновляло в зоне, на воле бездействовало.

По возвращении на 11-й я затерялся, то есть меня потеряло начальство, потерял нарядчик. Я каждое утро добросовестно выходил на вахту, ждал, когда мою карточку возьмет в руки нарядчик и выкликнет мою фамилию. Меня не выкликали, я, разумеется, не возмущался бюрократизмом, не качал свое право на труд, а довольно весело возвращался к себе. Понял, что меня перепутали с каким-то стариком-инвалидом. Да и поселили меня со стариками, между прочим, не на верхней койке, а на нижней (в той секции не было второго яруса). Проход слева, проход справа (от койки), одно удовольствие. Но в секцию я не шел, потому что стукачи сразу донесут, что молодой (мне было 27 лет) не работает и живет в инвалидном бараке. Я брал книгу и отправлялся в библиотеку в читальный зал. А вечером с шумом возвращался в секцию, словно с работы. Так я забрал у родного Советского государства недели две, двенадцать или четырнадцать рабочих дней. Кто-то из стукачей наконец меня выследил и донес. Утром после развода меня стали искать: "Осипов, к начальнику!" Я лег на койку, накрывшись бушлатом, и решил урвать хотя бы этот день. Шестерке (т. е. дневальному из штаба) реку: "Не могу, плохо чувствую!" Через пару часов дневальный пришел снова: "Иди, Иоффе злой!" Иоффе был заместителем начальника лагеря по оперчасти, словом — второй человек среди

 

- 63 -

лагадминистрации. Еврей Рафалович как-то заговорил с ним на идиш, так тот посадил земляка за "провокацию" в ШИЗО: нечего вовлекать в сионистский заговор. Иоффе злой... Я поднялся и пошел в штаб. Да, меня действительно перепутали. "А что же вы сами-то не запросились на работу?" — спросил Иоффе. "Я что, умнее начальства?" Наказывать меня было не за что. Со следующего дня я натягивал обивку на стулья.

Но — недолго. 23 февраля 1966 года меня дернули на этап. Одного. Этап из одного человека — вот это номер! Три солдата доставили меня к поезду, провезли от Яваса до Сосновки и высадили. Но не в ту большую зону, где я совсем недавно провел год, а в другую, малую зону, по другую сторону железной дороги — в ИТУ ЖХ 385-7/1. Словом, Сосновка-2.

Это была религиозная зона. Здесь сидели исключительно за религию: православные, истинно-православные, старообрядцы, иеговисты, баптисты, пятидесятники, субботники — человек четыреста, кажется, в трех бараках. Меня доставили на вахту. Начался шмон (обыск). Такого тщательного шмона я не помнил со времени следствия, т. е. с пребывания в Лефортовской тюрьме. Вывернули все: перебрали тетради, конспекты, отобрали все репродукции из журнала "Огонек" на евангельские темы. Если был изображен Иисус Христос, Пресвятая Богородица, хотя бы письма Рафаэля или Тициана — все это было беспощадно изъято. Журнал "Огонек" оказался крамолой в политзоне богоборческого государства...