ВОСПИТАТЕЛИ ЭКСПЕРИМЕНТИРУЮТ

Лагерное начальство постоянно экспериментирует: была сначала зона одних политических: разогнали, соединили с "тяжеловесами", сидевшими за войну и партизанщину. Теперь, в июле 1964-го, снова разъединили. Нас всех, и с 11-й, и с 7-й, собрали в лагерь ИТУ ЖХ 385/3 (поселок Барашево — конечный пункт железнодорожной ветки Дубравлага). Собрали снова одних антисоветчиков, с 70-й статьей. Воспитатели с 7-й зоны добились вроде бы успеха: ряд лиц, сидевших там, встали на путь исправления и публично, со сцены клуба-столовой, а также в лагерной многотиражке "За отличный труд" осудили свое преступное прошлое. Это были совсем молодые люди, случайно севшие по 70-й статье, и начальник лагеря по ходатайству замполита давал им в порядке премии личное свидание с "заочницей", т. е. с женщиной, с которой зэк знакомится заочно, по переписке.

Конечно, премировали его и дополнительными продуктовыми посылками. А вот на 11-й зоне никто не раскаивался. Начальство решило соединить критиков режима с обеих зон вместе, чтобы "перевоспитавшиеся" морально давили на отрицаловку. Получилось наоборот.

Нас решили ломать через колено: 20 августа 1964 года большую группу тех и других послали работать в запретную зону. А в запретке, повторяю, работать было "западло". Мы пришли под конвоем. Вольный мастер объяснил, что и как надо делать: укрепить колючую проволоку, столбы, разрыхлить пресловутую "бровку" (полосу земли, чаще — песка, между дощатым забором и колючей проволокой). Мы отказались. Явился из штаба "хозяин" (начальник лагеря), заговорил сначала с лаской: "Эта запретная зона вокруг рабочей зоны. Мы не можем начать работу внутри, не приведя в порядок запретку. Это же всё для вас самих надо, чтобы вы могли работать на производстве и получать зарплату". Кстати, нам платили, после вычетов за питание, спецодежду, обувь и прочее, только 50% от заработанного, потому что остальные 50% шли на содержание внутренних войск МВД. Рабство и принудительный труд самоокупаемы. Ласка хозяина не помогла. Мы заявили, что мы всё понимаем, но нам работа в запретке — "западло". — "Вы что, воры в законе?" — "Нет, мы политические. Но работа в запретной зоне для нас тоже аморальна". Тогда начальник разорался и стал тыкать пальцем: "Вы лично

пойдете работать?" Кое-кто пытался оговорить условия: "Я как все", или "Если все пойдут, я пойду". Но шеф требовал немедленного ответа за себя лично, здесь, в эту минуту, перед всеми. И тогда в итоге ВСЕ сказали: "Нет". Начальник выбрал нескольких, на его взгляд, зачинщиков и тут же отправил в изолятор. Я, конечно, был в их числе.

Нам дали сначала по десять суток, потом добавили еще пять. Каждое утро надзиратель открывал камеру штрафного изолятора и спрашивал: "На работу выходите?" — "Да, идем". — "В запретную зону". — "Нет, в запретке работать не будем". Нам уменьшили хлебную пайку и грозили, что будут держать нас в ШИЗО бесконечно долго, пока мы не согласимся работать в запретке. Любопытная деталь: Хрущев, при всех его минусах, еще разрешил брать нам, сидящим на зоне в ШИЗО, на ночь свой собственный бушлат. Мы им накрывались, и было, естественно, теплее. (Никаких постельных принадлежностей в штрафном изоляторе не полагается). Утром мы с бушлатом расставались. Брежнев лишил нас этого бушлата на ночь. Т. е. бушлат висел в "мусорской", там, где сидят надзиратели, и на ночь более не выдавался. Я вот говорю: Хрущев и Брежнев. А ведь придумывали все эти тонкости, чтобы ухудшить положение зэков, в том числе спровоцировать туберкулез, воспаление легких и прочее, интеллигентные люди, ученые, кандидаты и доктора наук из соответствующих НИИ МВД или НИИ КГБ. Теперь эти специалисты,

вероятно, сплошь демократы, приверженцы Черномырдина и Явлинского.

Нас продержали 15 суток и больше по поводу запретки не трогали. Пять месяцев, проведенных нами в Барашево, запомнились мне соборными чтениями. Юра Машков, Владик Ильяков, Володя Садовников, ребята из Красноярска — мы собирались в секции барака вечером после ужина и читали вслух Владимира Соловьева, одну его работу за другой. Более фундаментального чтения у нас, увы, не было, а Вл. Соловьев в зоне оказался. Каждая его работа оживленно обсуждалась. Особенно запало в память обсуждение его статьи о Пушкине. Так или иначе, но проблемы смирения, покаяния стали для нас постоянной темой совместных бдений.