ВЪ СИБИРЬ.

 

Держали насъ не долго. Сперва вызвавъ одного за другимъ, сфотографировали en fase и въ профиль, а затемъ объявили приговоръ. 200 человекъ шли въ Сибирь на поселеніе. Каждому изъ насъ читали постановленіе... Мой приговоръ былъ такой: «Бывшій офицеръ, бывшій дворянинъ, скрывалъ свое прошлоеО зарегистрированъ какъ офицеръ не былъ. Четыре раза судился за контръ-революцію. Въ 1919 году перешелъ къ белымъ, въ 192, году былъ взятъ въ пленъ красными и, какъ соціально опасный элементъ, ссылается въ Сибирь срокомъ на три года».

Обозлилъ меня этотъ приговоръ страшно. Единственная моя действительная вина заключалась въ томъ, что я не регистрировался. Ну и суди. Преступленіе это было не модно и дали бы наказаніе гораздо меньше. На мой взглядъ наша ссылка была зверскимъ наказаніемъ. Людей оторвали отъ семьи, не дали имъ ни одного свиданія, никакой возможности какъ нибудь уладить свои дела и ссылаютъ въ Сибирь. Я объявилъ «голодовку». Но администрація ее сорвала подъ темъ предлогомъ, что высылка назначена на следующій день.

Вопросъ о побеге у меня былъ решенъ. Я только не зналъ, откуда бежать лучше — съ дороги, изъ тюрьмы до вокзала, при посадке на вокзале, или съ места по прибытіи. Насъ вывели на тюремный дворъ, построили, долго считали, окружили конвоемъ и наконецъ вывели за ворота.

Дети, жены, матери, какимъ то образомъ узнавшія о нашей судьбе, и дежурившія у воротъ по целымъ суткамъ, съ плачемъ, воемъ, проклиная Г.П.У. бросились навстречу... Конвоиры начали лупить ихъ прикладами...

Я нарочно всталъ въ последніе ряды. Мы двинулись... Пройдя немного, я началъ хромать и отставать. Но видимо попалъ на какого то опытнаго конвоира. Онъ не спускалъ съ меня

 

глазъ, два раза предупредилъ, чтобы я не отставалъ и наконецъ, на третій, воткнулъ мне штыкъ въ плечо. Рана была не большая, но было ясно, что отсюда бежать нельзя.

Вся толпа, встретившая нась у вороть, провожала до вокзала Здесь нарядъ милиціи оттеръ ее и началась посадка. Бежать или не бежать? Вотъ какъ будто время. Конвоиръ отошелъ отъ вагона, можно быстро кинуться подъ него... Будутъ выстрелы, но надо рисковать...

Я колебался. И не столько потому, что боялся быть убитымъ а потому, что не зналъ наверное, какъ укрыться въ Петрограде. Обстановка опять изменилась... Подошелъ другой конвоиръ. Моментъ былъ упущенъ. Меня увели зъ вагонъ.

Въ прежнее время, если какой нибудь революціонеръ оставлялъ свою революціонную деятельность, то онь могъ быть застра-хованъ оть преследованія правительства. Теперь не то. Теперь нельзя жить вне политики. Нужно или перекинуться къ большевикамь, или постоянно рисковать своей жизнью и свободой. Я отбылъ уже наказаніе за предъявленное мне обвиненіе и, темъ не менее, меня снова хватаютъ и сами толкаютъ на новое преступленіе.

Везли насъ несколько дней... Вятка, Пермь... Наконець мы на нашемъ первомъ этапе въ Екатеринбурге. Отсюда насъ должны были послать въ разныя места. Разтрузили и перевели въ тюрьму. Здесь мы соединились съ Московскими партіями, прибывшими сюда раньше насъ. Находились мы въ Исключительномъ положеніи. Были деньги, въ тюрьме была лавочка, такъ что жилось не очень ужъ плохо. Конечно эта жизнь касалась только пересыльныхъ. Тюрьма же жила своимъ порядкомъ. Нередко, по ночамъ, наши камеры запирались и по корридору проводили на разстрелъ...

Но вотъ мы были распределены и начали отправлять партіи. Я, въ числе ста человекъ₍ попалъ въ Тобольскую губернію. Самъ Тобольскъ былъ въ 250-ти верстахъ отъ железной дороги, а города Обдорскъ и Березовъ въ 1000 и въ 1500-хъ верстахъ.

Перевезли въ Тюмень... Тюрьма тамъ была переполнена. Насъ долго не хотели пускать и наконецъ отвели намъ помещеніе тюремнаго театра. Пришли мы ночью, поместили насъ всехъ вместе, на полу, другь на друге. На утро встали и начались разговоры. Чтобы не попасть куда нибудь очень далеко, всемъ

 

хотелось остаться въ Тюмени. И это можно было устроить. — Въ Тобольскую губернію партіи ссыльныхъ отправляли на пароходе. Навигація была еще не открыта. Держать насъ въ тюрьме было не выгодно, т. к. тюрьма была на хозяйственномъ расчете, т. е. беря подряды на работы изъ города, должна была сама себя содержать. Отправить насъ на подводахъ они не могли, на это у нихъ не было денегь. Ясно, что само начальство не знало, какъ съ нами поступить. Намъ нужно было сидеть и молчать.И насъ всехъ отправили бы въ ссылку въ Тюменскую гебернію. Но компанія была не сплоченная, болтливая и люди боялись рискнуть.

Я былъ выбранъ «старостой» и уполномоченъ вести переговоры съ тюремной администраціей и съ Г.П.У. Вскоре въ камеру пришелъ начальникъ тюрьмы... И не услелъ онъ раскрыть ротъ, какъ передъ нимъ появились три-четыре арестанта и испортили все дело.

«А нельзя ли намъ»... просящимъ тономъ начали они, «отправиться за собственный счетъ въ Тобольскъ»? Ответъ конечно былъ немедленный.

«Пожалуйста. Я сделаю все, чтобы вамъ помочь въ этомъ. Выберите 2-хъ человекъ, я имъ дамь конвой, выпущу въ городъ, они наймутъ лошадей, и я васъ съ конвоемъ отправлю въ Тобольскъ».

Я сразу понялъ, что дело провалилось и тутъ же, уже отъ себя заявилъ, что я не могу ехать, такъ какъ у меня нетъ денегъ. Коменданть поморщился, сказалъ, чтобы составили списокъ желающихъ ехать и вышелъ. Начали совещаться. Поднялся шумъ и гвалтъ. Затемъ стали переписывать и оказалось, что человекъ у 30-ти нетъ денегъ и ехать они не могутъ. Какъ у нихъ, такъ и у меня деньги были. Но ехать имъ не хотелось. Для меня же остаться въ Тюмени было очень важно, — Здесь я на железной дороге, и отсюда легче бежать. Я решилъ идти на все, но отсюда не двигаться.

Списокъ былъ составленъ, отправленъ въ тюремную канцелярію, и скоро въ камеру явились представители Г.П.У. Начали они мягко, съ уговоровъ. Затемъ попробовали пугнуть.

«Во рту золотые зубы, а на проездъ нетьденегъ!?», кричалъ на меня начальникъ тюрьмы... «Сгною на «пайке»! И это подействовало. Наша компанія стала таять и черезъ день изъ 30-ти человекъ насъ осталось только двое.

 

Въ нашу «театральную» камеру вошелъ комендантъ и крикнулъ, чтобы партія приготовилась.

«Ну что жъ», обратился онъ ко мне «вы едете»?

— Нетъ.

«На «винтъ» его!», крикнулъ онъ надзирателю.« Въ одиночку №2, на «парашу» и паекъ, и не выпускать его изъ камеры».

«Винтомъ» здесь называлось особо строгое отделеніе. «Параша» — это было деревянное ведро-уборная, которая по ночамъ, после вечерней поверки ставилась въ камеру и сильно пахла. Меня посадили съ ней на круглые сутки.

Я простился съ некоторыми изъ уезжающихъ, забралъ вещи и пошелъ за надзирателемъ. Многіе смотрели на меня съ сожаленіемъ.

Камера — 2 на «винте», была на верхнемъ этаже. Я приставилъ къ окну столъ, на него поставилъ табуретку, залезъ на нее, и увиделъ тюремный дворъ.

Въ Сибири удивительный климатъ. Погода тамъ делаетъ настроеніе. Целый день солнце и мягкій ровный морозъ. Была весна... Солнце светило... Чуть чуть таяло... Съ крышъ капало... Я открылъ форточку и особеннв захотелось на волю. На дворъ начали въезжать пары и тройки, запряженныя въ большія сани розвальни. Я думаю, что теперь только въ Сибири, где проехать на лошадяхъ разстояніе 250-500 верстъ считается ни за что, сохранился этотъ типъ староямщицкой закладки, на которой прежде ездила вся Россія. Небольшіе, сибирскіе, крепкіе на ноги кони... Сбитыя гривы... Хвостъ стянутъ въ узелъ... Подъ дугой «валдайскій колокольчикъ... На шеяхъ подгарки — бубенчики... «Кошева» большая, широкая съ высокой спинкой, наполненная сеномъ для лежанія... На правой стороне облучка, бокомъ, сидить ямщикъ... Старый армякъ подпоясанъ цветнымъ кушакомъ, за поясомъ кнутъ, на голове старая, съ выцвевшимъ позументомъ, высокая, ямщицкая, влезающая на уши шапка... Вспомнились юнкерскія поездки въ именіе бабушки, когда мы напаивали ямщиковъ и загоняли тройки... Стало грустно... Потянуло на волю...

Партію вывели, разместили, селъ конвой, комендантъ далъ знакъ...

Коренныя тронули, пристяжки подхватили... Некоторые перекрестились... Партія выехала за ворота... Я остался одинъ.