ШЕСТОЙ АРЕСТЪ.
Я искалъ «дела». Надо было выдумать такое, которое могло бы меня обезпечить на долгій срокъ. И подвернулся случай...
Мне предложили достать «кладъ».
Владелецъ его передалъ мне это дело въ такомъ виде. Въ начале революціи онъ жилъ въ одномъ изъ особняковъ на «Каменномъ острове». Во время повальныхъ обысковъ, въ саду особ-
няка, онъ зарылъ две несгораемыхъ шкатулки. Въ одной изъ нихъ было 70.000 шведскихъ кронъ, а въ другой документы и 1000 кронъ. После большевицкаго переворота особнякъ перешелъ въ распоряженіе одного изь заводовъ, тамъ поселились коммунисты и шкатулокъ онъ отрыть не успелъ. Самъ онъ эти деньги доставать боялся и предлогалъ мне половину, если я выкопаю шкатулки. «Дело» это мне нравилось и устраивало во всехъ отношеніяхъ. Были и деньги и спорть...
Я ознакомился съ деталями. Садъ метровъ 75 въ длинну и 50 въ ширину. Съ двухъ сторонъ окруженъ каменными стенами соседнихъ большихъ домовъ. Дорожки заросли травой. Въ глубине сада старый, деревянный, двухэтажный особнякъ. Владелецъ мне показалъ между какими деревьями зарыта шкатулка съ 70-ью тысячами и около какого куста и въ какомъ направленіи зарыта 1 тысяча съ документами.
Я началъ «дело». Ткнулся къ управдому и предложилъ сдать садъ въ аренду. Не прошло... Пошелъ другимъ путемъ. Познакомился съ однимь изъ жильцовъ, попрофессіи водопроводчикомъ, на видъ растяпистымъ парнемъ, и обещалъ ему работу. Раза два я крепко поилъ его въ пивной. Сидели мы съ нимъ часа по два по три... Не веселы были эти беседы, но въ нихъ я вставлялъ два-три нужные мне вопроса и получалъ ответъ.
Жилъ онъ въ этомъ доме съ начала его заселенія рабочими и зналъ всехъ жильцовъ. Мне нужно было узнать, не показалъ ли кто нибудь денегъ, т. е. не найденъ ли уже кладъ. Но оказалось, что все рабочіе живуть здесь давно и сравнительно бедно, никто не выезжалъ и значитъ кладъ на месте.
Взявъ отъ него все, что мне было надо, я началъ наружную слежку. Несколько ночей подрядъ я следилъ задомомъ. Узналъ когда тушатся огни, когда ложаться спать, кто въ какихъ комнатахъ живетъ, когда возвращается. Все это я сообщилъ доверителю и еще разъ получилъ отъ него точныя указанія расположенія клада.
Надо было дейстовать... Я запасся маленькой лопатой и въ темной одежде, въ темную дождливую осеннюю погоду вышелъ въ первый разъ на работу.
Странно было по началу лезть въ чужой садъ... Я выбралъ моментъ, когда на улице не было прохожихъ и быстро перемахнулъ черезъ заборъ. Отъ улицы меня отделялъ одинъ шагъ, но
почему то все сразу изменилось... Садъ, казавшійся такимъ знакомымъ снаружи, вдругъ сталъ совершенно чужимъ.
Пошелъ. Подъ ногами шуршатъ листья... Окна дома приблизились. Стало жутко... Слышны шаги — по тротуару идутъ... Приселъ у дерева. Прошли... Пошелъ дальше. Въ окне зажегся светъ. Опять притаился... Светъ погасъ. Выждалъ и двинулся... Дошелъ до места. Отсчиталъ шаги. Началъ копать... Лопата визжитъ... я нажимаю... Туда-сюда... Клада нетъ... Кажется, что прошло сто летъ. Времени не чувствуешь. Пошелъ къ кусту съ документами... Тоже ничего. Заравнялъ землю, накрылъ ее листьями и началъ выбираться... Было обидно и непонятно... Но надо продолжать работу.
Говорятъ, что ко всему привыкаешь... Тяжело только начало. Привыкъ и я лазить черезъ заборъ и рыться въ чужомъ саду...
Второй и третій разъ проделалъ я эту операцію и все безуспешно.
Но мастера учитъ дело. Выучился и я... И приволокъ «щупъ». Такой, какъ бываетъ на кладбищахъ у гробовщиковъ... Началъ «щупать». Опять ничего...
Взяла досада. Нельзя было ходить каждую ночь. Приходилось выбирать темныя, дождливыя ночи. Время шло — подходила осень... Я упорно лазалъ...
И вотъ, когда все дело уже начало казаться блефомъ, мой щупъ наткнулся на что то твердое. Это было шагахъ въ пяти отъ того места, которое мне было указано. Случалось это часто и, обыкновенно это оказывался камень. Но щупъ звенелъ какимъ то особеннымъ металлическимъ звукомъ.
Сердце застучало... Наконецъ то... Я схватился за лопату. Копнулъ разъ, другой, земля была рыта... Лопата шла легко... Яма стала въ полъ аршина глубиной... Пощупалъ рукой... Гладкая металлическая поверхность... Руками я докопалъ остальное и зубами вытащилъ шкатулку. Большая, тяжелая. Зарылъ яму, засыпалъ листьями, снялъ плащъ, завернулъ въ него ящикъ, съ трудомъ перелезъ черезъ заборъ и пошелъ...
Нести было тяжело. Но я не шелъ, а танцевалъ... Было часа 4 утра... Я пришелъ домой. Взломать? Неть инструментовъ... И я невольно «растянулъ удовольствіе». Удовлетворенный, легь спать...
На утро разочарованіе... Взломалъ и нашелъ... документы.
Выругался. Но разобравъ ихъ, на дне увиделъ бумажку въ 1000 кронъ. Она уже тлела, но я ее всетаки продалъ. Денегъ не было. но появилась уверенность, что дело не блефъ. Прибавилась сила и энергія.
Но поздно... Мое дело — «сезонное». Выпалъ снегъ. И я остался безъ работы... Да видно и не судьба была на этотъ разъ довести его до конца...
На дворе стоялъ крепкій морозъ. Было около часу ночи, когда я, вернувшись домой, началъ раздеваться, чтобы лечь спать. Стукъ въ дверь... Громкій, настойчивый... Затемъ маленькій перерывъ и опять стукъ.
— Обыскъ! — сразу понялъ я.
— Но по какому делу? Контръ-революція или недавнія «щела»? Первое лучше, но если второе, то крышка...
Я открылъ дѳерь. Впереди управдомъ и за нимъ... человекъ 10 съ винтовками. Конвой великъ! Берутъ за «дела»! Предъявили ордеръ на обыскъ и арестъ. Перерыли все, забраяи переписку.
— «Одевайтесь»!
Я оделся и мне дали только двухъ конвоировъ. Остальные отправились въ другомъ направленіи. Сразу стало легче. Но въ чемъ дело, я всетаки не понималь.
Если бы мне за полъ часа до ареста сказали, что я сегодня буду арестованъ, то я бы разсмеялся. Когда для этого были все основанія, то я находился на свободе. А теперь, арестованъ? Раскрыто?. Не можеть быть. Но сердце всетаки екало...
Мы пошли по Невскому, свернули на Литейный. Ясно, что ведутъ на Шпалерную... Непріятны эти первые моменты после ареста. Особенно ценишь въ это время свободу. Явилась усталость, вспомнилась квартира, кровать, захотелось раздеться и лечь спать... А тутъ въ перспективе опять старое. Отвыкъ я оть этого.
Привели на Шпалерную... И картина стала ясней. Въ пріемной уже толкалось несколько сонныхъ физіономій и все время приводили новыхъ.
Но я былъ удивленъ темъ обществомъ, въ которое я попалъ, Это были по большей частью люди Нэпа, и только изредка попадались знакомые по Петрограду лица. Пріемная набивалась все полней и полней, ее начали разгружать. Часовъ въ 5-ть утра я попалъ въ камеру. Охать и ахать было нечего. Надо поста-
вить на всемъ крестъ, во что бы то ни стало бежать, достать кладъ и довольно, надоело... Надо уходить за границу. Было досадно, что взяли тебя, какъ рябчика. Ну ничего, все равно я уйду...
А теперь немедленно спать... «Чемъ крепче нервы, темъ ближе цель». Я откинулъ койку, легъ, и быстро заснулъ подъ разговоръ, суды и пересуды, оханье и аханье той компаніи, въ которую, по воле Г.П.У., я попалъ на этотъ разъ.
На следующій день изъ газетъ выяснилось, что въ Петрограде арестована вся накипь Нэпа. Были перечислены все категоріи — тутъ были спекулянты валютой, торговцы спиртомъ и какаиномъ, кабатчики, шулера, клубные арапы и прочій, «соціально опасный» элементъ Советской Россіи.
Я былъ страшно обиженъ. Ни къ одной изъ этихъ категорій я себя причислить не могь. Но присмотревшись, я увиделъ, что и вся компанія совсемъ не то, что ей хотять приписать. Среди насъ оказалось несколько офицеровъ Гвардейскихъ полковъ, затемъ несколько почтенныхъ людей, пользовавшихся уваженіемъ и въ прежнее и въ настоящее время. Дальше шли самые оффиціапьные советскіе маклера советской фондовой биржи, владельцы патентованныхъ ресторановъ и люди, бывавшіе въ клубахъ, которые не только утвердило, но и держало само правительство.
Петроградъ малъ и все эти люди, которыхъ Советская власть называла спекулянтами, кабатчиками, шулерами, кокаинистами — были, по большей части, люди знакомые между собой. Изъ балее или менее откровенныхъ разговоровъ, я выяснилъ, что какихъ нибудь действительныхъ поводовъ для ихъ ареста не было. Многіе изъ нихъ были арестованы изъ за какихъ нибудь личныхъ счетовъ съ отдельными чекистами или просто съ провокаторами.
И мне вспомнился случай, который произошелъ со мной незадолго до ареста: Изъ Москвы въ Петроградъ пріехали известные лоуны Бимъ и Бомъ. На концерте, который они устраивали, пела моя знакомая. Мы пошли на него большой компаніей и сидели въ разныхъ местахъ. Четыре места были въ 5-мъ ряду и на нихъ сели две дамы, мой пріятель и я.
Впереди одной изъ дамъ селъ какой то типъ въ новомъ пальто и шляпе. На сцену вышла наша знакомая певица. Одна изъ дамъ, сидевшихъ рядомъ со мной, хотела ее посмотреть, повертелась
на стуле, но не увидевъ ничего изъ за шляпы впереди сидящаго типа, вежливо обратилась къ нему съ просьбой:
«Будьте добры, снимите шляпу».
Онъ не двинулся...
Она, думая, что онъ не разслышалъ, немного громче повторила свою просьбу. — Опять никакого движенія. Тогда другая дама обратилась къ нему и громко, и отчетливо сказала:
«Васъ дама проситъ снять шляпу»...
Сомненій не было, онъ слышалъ, но не хотелъ исполнить просьбы. Я не выдержалъ:
«Видапъ хамовъ, но такого не встречалъ»... Громко, такъ, чтобы онъ ужъ наверное слышалъ, произнесъ я. После этого онъ быстро повернулся ко мне, и я увиделъ физіономію, у которой прямо на лбу написано: «Я съ Гороховой».
«Мы съ вами потомъ поговоримъ». Со злобой сквозь зубы процедилъ онъ. Насталъ антрактъ. Концертъ былъ испорченъ, и дамы настаивали, чтобы уйти... Но было интересно въ какой форме этотъ типъ потребуеть у меня удовлетворенія. Онъ не замедлилъ это показать...
Мы отошли въ сторону и видели, какъ онъ прошелъ куда то и вернулся въ залу съ двумя милиціонерами. Всталъ въ дверяхъ и глазами началъ осматривать залъ...
Такой формы удовлетворенія я конечно, ему не далъ и мы немедленно вышли. На всякій случай, чтобы убедиться нетъ ли за нами слежки, мы сделали несколько петель и пришли домой. Черезъ несколько дней одинъ изъ моихъ пріятелей, который тоже былъ на этомъ концерте, былъ остановленъ на улице какимъ то типомъ, который по приметамъ былъ схожъ съ моимъ «противникомъ», и тотъ, предъявивъ ему свой документъ, спросилъ какъ бы желая только удостовериться:
«На концерте Бимъ-Бомъ вы были съ Безсоновымъ»?
Конечно, упираться было нечего, и онъ ответилъ, что былъ со мной.
На 10-ый день нашего сиденія начались допросы... Допрашивали день и ночь. Часовъ въ 5 -ть утра вызвали меня. Следователь оказался мальчишка, одетый щеголевато въ военную форму. Принялъ меня молча, уставился, и не спускалъ глазъ.Я тоже молчалъ. Такъ сидели мы другъ противъ друга. Вероятно, на лице у меня мелькнула улыбка... Онъ поняпъ, что этотъ пріемъ для
меня не подходить и началъ допросъ. Я совершенно не зналъ въ чемъ меня будуть обвинять и что ему про меня известно, поэтому на этотъ разъ я изменилъ своему правилу держаться правды. Я началъ ему разсказывать, что кончилъ гимназію, затемъ пошелъ въ университетъ, потомъ война, на который былъ вольноопределяющимся, сказалъ ему полкъ, въ которомъ служилъ, въ какихъ сраженіяхъ участвовалъ и т. п. Въ общемъ вралъ складно, но нюхомъ чувствовалъ, что я расшифрованъ. Онъ все это записывалъ, и видимо злился.
Сдать занятую позицію первымъ мне не хотелось, можетъ быть онъ еще не наверное знаетъ, что мои показанія сплошная ложь. Но воть, онъ окончательно обозлился и началъ хамить.
«Чемъ же вы были у начальника дивизіи»?
— «Ординарцемъ».
«Чта такое ординарцемъ? Что это значитъ? Лакеемъ?»
— «Если вы не будете вести себя прилично, я вовсе перестану вамъ давать показанія». Ответилъ я.
«Ну, можетъ быть довольно», спросилъ онъ, берясь за пачку лежащихъ передъ нимъ бумагъ.
— «Можетъ быть и довольно», ответилъ я ему въ тонъ.
Онъ порылся въ деле. Вытащилъ маленькую бумажку и прочелъ ее мне вслухъ.
«Въ такомъ то году вы окончили корпусъ, тогда то Кавалерійское училище. Вышли въ полкъ. Бывали въ обществе, посещали рестораны и т. д. Теперь довольно?»
— «Прибавьте...» «Были у белыхъ».
— «Ну вотъ теперь довольно...»
«Будете ли вы давать празильныя показанія»?
— «Да».
«Ну подпишите», и онъ мне протянулъ листъ съ моими показаніями.
— «Благодарю васъ...» и я отодвинулъ его обратно. «Ну напишите, что вы дали ложныя показанія». Я еще разъ поблагодарилъ его. «А что же я буду съ этимъ делать?»
— «А сделайте вотъ такъ»... И я показалъ ему какъ рвутъ бумагу.
«Ну это у насъ не принято»...
— «А у меня не принято подписывать бумажки противъ себя». Мы еще поторговались, я не подписалъ, и затемъ уже самъ писалъ свои показанія.
О моихъ «депахъ», конечно, не быпо сказано ни звука.