НЕЛЕГАЛЬНЫЙ.
Усталъ я... Хотелось отдохнуть. Остановиться. Сделать передышку.
Довольно авантюръ, тюремъ, побеговъ, допросовъ, судовъ.
Автоматически, после выпуска изъ тюрьмы, я считался мобилизованнымъ и получилъ предписаніе отправиться на Советско-Польскій фронтъ, куда то за городъ Смоленскъ. Но довольно войны, довольно драки... Довольно белыхъ, красныхъ, поляковъ. Все хороши... Попробовалъ...
Что же делать?
Я зналъ, что если я предоставлю себя теченію, то, какъ бывшій офицеръ, вскоре займу какой нибудь постъ. Надо было выходить изъ положенія.
До фронта я не доехалъ, то есть вернее свернулъ въ сторону и заселъ въ местечке «Полота» близъ Полоцка. Служить надо было, хотя бы первое время, во чтобы то ни стало. И, я нанялся въ Конское Депо. На моей обязанности лежала пріемка лошадей, наблюденіе за ихъ уходомъ и сдача ихъ въ армію.
Надо сказать, что въ то время я всей душой ненавиделъ простой Русскій народъ. Не свои ошибки я виделъ, а его ошибки, и во всемъ случившемся обвинялъ его. Я считалъ его во всехъ отношеніяхъ ниже себя и мне подобныхъ, и не могъ помириться съ его господствомъ надо мной. Я всеми способами хотелъ вылить
на него свою ненависть и чуть чуть не поплатился за это очень жестоко.
У меня въ подчиненіи были уборщики. Въ своемъ отделеніи я ввелъ жесточайшую дисциплину и нещадно третировалъ людей. Служа въ Кон. Депо, я не скрывалъ, но и не афишировалъ своего пребыванія у белыхъ. Вопросъ этоть виселъ въ воздухе.
Комиссаромъ тамъ былъ Вишняковъ. Какъ все комиссары, онъ старался за что нибудь зацепиться, чтобы кому нибудь нагадить. Онъ вошелъ въ соглашеніи съ уборщиками, чтобы создать, противъ меня «дело». Они съ радостью пошли на это, чтобы мне отомстить. Придраться ко мне со стороны службы было нельзя. Я во много разъ больше понималъ въ моемъ деле, чемъ онъ, и поэтому, они обосновались на моемъ прошпомъ.
Въ концЕ 1920 года меня вызываетъ къ себе следователь Витебскаго Военно-Революціоннаго трибунала и предъявляетъ мне обвиненіе въ томъ, что я во время пребыванія у белыхъ служилъ въ контръ-разведке, допрашивалъ пленныхъ, билъ и разстреливалъ ихъ. Я ему ответилъ, что мое дело уже разсмотрено Архангельскимъ Военно-Морскимъ трибуналомъ, и я оправданъ.
«Есть новыя данныя. Ваше дело будетъ пересмотрено».
Меня арестовали и посадили въ Витебскую тюрьму.
Начался мой желанный «отдыхъ»...
Дело принимало серьезный оборогь. Оказалось, что на меня донесъ одинъ изъ уборщиковъ, который, сговорившись съ комиссаромъ, показывалъ, что онъ самъ былъ пленнымъ, знаетъ меня и все, что онъ показывалъ, лично виделъ. Моимъ показаніямь не придавали никакой цены. — Верили «пролетаріату».
Былъ назначенъ день суда. Я былъ уверенъ, что меня «стукнутъ». Но Богъ спасъ. На последнемъ допросе, дня за три до суда, изъ показаній уборщика выяснилось, что все мои «преступныя деянія» были мною совершены весной 1919 года. И это меня выручило. Не совпадапи даты. На самомъ деле въ это время, я былъ на принудительныхъ работахъ — конюхомъ ветеринарнаго лазарета. Зацепка нашлась. Я вздохнулъ легче. Но какъ доказать свое alibi?..
И вотъ тутъ, я вспомнилъ , что въ другомъ отделеніи КонДепо, я какъ то встретилъ симпатичнаго малаго, ветеринарнаго фельдшера, «сочувствующаго» партіи коммунистовъ, «товарища»
Б-ва, который работалъ некоторое время вместе со мной, то есть былъ моимъ начальствомъ въ ветеринарномъ лазарете на ст. Плясецкой. Но какъ его найти и дать знать? На помощь мне пришла «шпана». Я написалъ ему записку, и она была ему передана.
Опять судъ... Опять столъ, покрытый красной скатерью.. Передъ нимъ моя скамья подсудимыхъ... моя «передышка» мой «отдыхъ». Опять судьи... и та же процедура.
Какъ всегда, какъ можно скорей, я постарался взять иниціативу въ свои руки. И сразу перевелъ свои показанія на даты... Вижу, мой доносчикъ бледнеетъ... Судъ требуетъ доказательствъ. Я ссылаюсь на Б-ва.
Его допрашиваютъ. Онъ вытаскиваетъ билетъ коммуниста и утверждаетъ, что действительно весной 1919 года, я не могъ быть у белыхъ, такъ какъ я находился на территоріи красныхъ. Ему верятъ. Судъ прерываетъ заседаніе и удаляется на совещаніе.
Я спасенъ. Мой доносчикъ, мне кажется, похуделъ въ несколькоминутъ. Онъвидимобоялся, что его притянутъ къ ответственности за клевету. Но судъ решилъ иначе. Въ страде произвола все бываетъ. Какъ это ни странно, но съ совещанія судъ не вернулся, своего приговора не объявилъ, а поступилъ такъ, какъ ему захотелось. — Вышелъ секретарь, передалъ мне мои документы и сказалъ, что я свободенъ.
Очутившись на свободе, я решилъ, что «довольно отдыхать». и пора приниматься за дело. Въ Советской Россіи «кто не работаетъ , тоть не естъ». А для работы напо было попасть въ Петроградъ.
Дело было нелегкое и оказалось еще труднее, когда я пріехавъ въ Инспекцію Кавалеріи арміи западнаго фронта узналъ тамъ свое положеніе. Я былъ расшифрованъ и сталъ мобилизованнымъ для красной арміи офицеромъ.
Инспекторомь кавалеріи былъ полковникъ русской службы Ш-тъ. Его комиссаромъ латышъ Лея. Оба они делали «красную» карьеру. Въ нее же они захотели втянуть и меня. Вначале въ форме любезнаго предложенія мне предлагали кавалерійскій полкъ. Я такъ же любезно благодарилъ и отказывался. Затемъ любезность сменилась более настойчйвыми предложеніями.
Я твердо упирался. Я зналъ, что здесь нельзя делать ни
одного шагу, ни одного компромсса. Если сделалъ, то пропалъ. Большевики сумеютъ заставить делать то, что они захотятъ. Свою волю ты уже потерялъ. Но трудно было выкрутиться. Тонко нужно было вести свою линію.
Борьба моя съ инспекціей обострялась. Мне нужно было выйграть время. Наружно я ничего" не делалъ, но на самомь деле работалъ изо всехъ силъ. — Я проходилъ черезъ эвакуаціонныя комиссіи и перескочилъ уже на 5-ую.
Надо было по болезни эвакуироватся въ Петроградъ. Но я былъ здоровъ.
Къ счастью въ тюрьмахъ у меня во рту сломался золотой мостъ. На этомъ я и выехалъ. Приносилъ дантисткамъ цветы... Меня свидетельствовали... Выдавали удостоверенія. И такъ я дошелъ до последней комиссіи...
Въ это время въ Инспекціи уже готовился приказъ о моемъ назначеніи.
Какъ говорятъ на скачкахъ — я выйгралъ голову... Имея въ кармане эвакуаціонный билеть, я пришелъ въ Инспекцію.
«Вы на этой неделе выезжаете на фронтъ и принимаете Н-ій каваллерійскій полкъ»... Сухо, въ форме приказанія, приветствовалъ меня инспекторъ каваллеріи.
— «Простите, я сегодня по болезни эвакуируюсь въ Петроградь, не откажите отдать распоряженіе, — заготовить мне документы».
Комиссаръ старался меня задержать, но ничего не могъ сделать. — Постановленіе эвакуаціонной комиссіи отменить нельзя.
Все было въ лорядке. На все свой деньги я купилъ 7 поросятъ и селъ въ поездъ...
«Дай Петроградъ»!
*
Я подъезжаль къ Петрограду въ 1-мъ классе! На двухъ полкахъ, въ двухь корзинахъ были у меня мои 7 поросятъ...
Провезу или нетъ!?. Неужели протащивши всю эту порцію черезъ все заградительные отряды, я отдамь ихъ въ Петрограде?
Вотъ и Царскосельскій вокзалъ... Забравъ свою ношу на плечо, я, делая видъ, что мне очень легко, направился къ вы-
ходу. Уже около самаго заградительнаго патруля я случайно провелъ рукой по пальто. И мой ужасъ...
Текутъподлые! Все пропало... И былъ действительно моменть, когда я потерялъ всякую надежду. Но «его величество случай» сохранилъ мне моихъ поросятъ. — Я тутъ же встретилъ железнодорожнаго служащаго, бывшаго носильщика на Балтійскомъ вокзале. Много разъ, когда я слѵжилъ въ Петергофе, онъ таскалъ мои вещи и полѵчалъ на чай.
«Проведите»...
*
Ужасъ и тоска охватили меня, когда я вышелъ на знакомыя улицы: Ведь это мой родной Петроградъ! Темнота. Мостовая перевернута. Народу нетъ. Мерзость. Куда, о Господи? И я побрелъ къ своимъ знакомымъ. Теплый хорошій пріемъ, и я подъ кровомъ.
Такъ началась моя жизнь въ Петрограде. И ужъ если я разсказывалъ о своемъ воспитаніи, полученномъ въ тюрьмахъ, то разскажу и о его результатахъ. Выучили большевики меня жить... Выработали достойнаго имъ ученика... И воть, насталъ для нихъ часъ расплаты. Не убила меня прежняя жизнь, а наоборотъ вселила въ меня силу и крепость зверя, борющагося за свое суще-ствованіе.
Семь поросятъ, штанишки на ногахъ и больше ничего... Такъ я началъ свои первые шаги. Во первыхъ нужно «легализировать» себя. Надо сказать, что будучи «грамотнымъ», все препроводительныя бумаги писалъ я себе самъ и только давалъ ихъ подписывать. И составлялъ я ихъ на все случаи — безъ точекъ надъ і. «Удостовереніе личности» — тамъ сказано: «Прикомандированный къ Инспекціи кавалеріи такой то»... растяжимо. И это надо было использовать.
Я отправился въ «Изоляціонно-пропускной пунктъ». Предсталъ передъ 4-мя болванами, сидевшими за столомъ, и молча подалъ свои бумаги.
«Вы кто будете — комсоставъ или красноармеецъ?»
Я немножко задержалъ свой ответь, тогда другой опередилъ меня и сердито рявкнулъ:
«У насъ нетъ комсостава — пиши его красноармейцемъ».
Хорошо. «Легализація» начинается... Черезъ месяцъ, на
основаніи этой регистраціи, я взялъ у нихъ удостовереніе, что я «красноармеецъ Безсоновъ, уроженецъ г. Петрограда, такого то года рожденія». А еще черезъ месяцъ, на основаніи ихъ же приказовъ, демобилизовался. Такъ я «пегализировался». По трудовой книжке я сталъ демобилизованнымъ письмоводителемъ, никогда ничего общаго, ни съ юнкерами, ни съ офицерами, ни съ судами, ни съ тюрьмами не имевшимъ.
На улицэхь расклеивались плакаты — приказы: «Подъ страхомь строжайшаго, вплоть до разстрела, наказанія, приказывается всемъ юнкерамь, офицерамъ и т. п. являться въ такія то учрежденія». Я подходилъ, читалъ и, решивъ разь навсегда, что это меня не касается, продолжалъ жить демобнлизованнымъ красноармейцемь. Но все мое богатство, 7 поросятъ, скоро кончилось и всталъ вопросъ о существованіи. Надо есть и пить.
Уезжая на войну, я на Козухинскихъ складахъ оставилъ все свои вещи и квартирную обстановку. Сейчасъ я решилъ навестить ее. Придя въ то помещеніе, где она стояла, я увиделъ только груду фотографическихъ карточекъ и одно трюмо. Карточки я забралъ, подтянулъ свои единственные штанишки и съ легкимъ сердцемъ вышелъ на улицу.