«ВАРФОЛОМЕЕВСКАЯ НОЧЬ»

 

Шестнадцать суток мы безвылазно провели в телячьих вагонах, добираясь от Новосибирска до бухты Находка. Здесь, в Находкинской пересыльной тюрьме, я стал свидетелем и участником кровавой схватки между прибывшими с нашим этапом ворами и командовавшими в зоне суками — тоже уголовниками, но нарушившими воровской закон и сотрудничавшими с администрацией. В те годы беспощадная война между ними разгорелась во всех лагерях Советского Союза.

В этот день, выгрузившись из вагонов, пройдя санпропускник, баню, парикмахерскую, врачебную комиссию, мы только глубокой ночью попали в барак. Там нас принимал староста барака, здоровенный мужик в военной одежде с намотанным на правой руке широким офицерским ремнем. Двухэтажные сплошные нары были забиты до отказа, в проходах между ними тоже шагнуть некуда. «А ну, что вы, гады, остановились? Проходите!» Задних староста начинал хлестать ремнем. Все шарахнулись прямо по людям в глубь прохода. «Ложись!» — орал помощник старосты. Мы падали на лежащих людей, постепенно втискиваясь между ними. Наконец все утихло. Я долго не мог заснуть. Часа в три ночи в барак ввалилась группа молодых ребят. Все были в изрядном подпитии и чем-то сильно возбуждены.

— Ну что? — спросил староста.

— Без изменений. Лежат на земле, автоматчики не дают им даже голову поднять, стреляют поверх голов. Звонило начальство, мы просили подогнать пожарку, нам сказали, что обе машины сломаны. Потом позвонили во Владивосток, чтобы выехал прокурор. Сказали, что он к утру подъедет на дрезине.

— А что они хотят?

— Они требуют, чтобы из бани убрали всю обслугу, тогда они войдут в зону.

— Вот пидорасы, догадались, что мы их ждем. Сейчас главное — не дать им вооружиться. Надо зорко следить за фраерами, чтобы они не передали тем ножи.

— Значит на сегодня варфоломеевская ночь не состоится?

— Выходит так.

— А ты в своем бараке всех прощупал? Никто не проскочил?

— Да их в бане хорошо прощупали, да они по одному в зону не пойдут, — отвечал староста.

— Лады, мы пойдем допивать.

После подъема был разрешен выход из барака, все кинулись в туалет. В семь часов принесли хлеб и бочки с баландой. Каждый получил пайку и шлюмку какой-то черной жижи, чуть тепленькой. Миски были жестяные, изгото-

 

вленные из консервных банок местными мастерами-жестянщиками. После завтрака блокада барака была снята, все вывалили на улицу, надеясь познакомиться с территорией пересылки. Но вокруг барака стоял заслон из вахтеров, которые зорко следили за порядком в зоне. В Новосибирске этих псов называли пожарниками, а здесь их кликали вахтерами. Все они — упитанные, здоровые, хорошо одетые, краснорожие мужики — были вооружены деревянными дубинами. Один из них, морда красная, явно кирпича просит, подошел ко мне:

— Ты, продай валенки. Другие-то уже все продали в бане еще вчера, а ты все ходишь в валенках.

— Ты что придумал? Я же иду на Колыму.

— Там все равно снимут, а здесь они тебе ни к чему, тепло. — Эти валенки нам выдали в Новосибирской пересылке, когда формировали этап. Мне попали добротные валенки, черные, подшитые на совесть. — Ну, так что, договорились?

— А что ты мне дашь?

— Дам булку хлеба, — ответил вахтер. В то время булка хлеба весила два килограмма. «Холера с ними, с валенками, толкну я их».

— Согласен. Только ты дашь мне еще трехлитровый котелок воды.

Сделка состоялась. Он принес булку хлеба, трехлитровый котелок воды и рваные ботинки. В тот день мы с Леней Исаевым ужинали по-царски.

После ужина нас на улицу не выпустили: все бараки были оцеплены вахтерами. Мимо барака провели человек двести воров-рецидивистов, которые сутки провели на улице, отказавшись входить в зону. Они вошли туда только после переговоров с, приехавшим утром прокурором.

— Что вы хотите? — спросил прокурор у воров.

— Мы хотим, чтобы убрали всех работников бани. Мы без них помоемся и побреемся.

— Чем объяснить ваше желание?

— Это не наша прихоть, гражданин прокурор. Баню обслуживают суки, а мы воры. Вы, наверное, догадываетесь, что может произойти в бане?

— Хорошо. Я сейчас дам распоряжение администрации, чтобы она сняла всю обслугу бани.

Об этом разговоре мы узнали позднее, а в тот вечер только видели в окно, как мимо барака провели остатки нашего этапа.

С наступлением темноты нервное напряжение в бараке нарастало, все молчали, чего-то ожидая. Старые лагерники знали — когда воры и суки идут стенка на стенку, фраерам надо искать пятый угол, а пятого угла-то нет. Значит: или поддерживай одну из воюющих сторон, или залезай под нары

 

и там отсиживайся. Многие так и делали, спасаясь кто как может. Другие же сначала соблюдали нейтралитет, а затем становились на сторону тех, кто начинал побеждать. Таким образом вела себя вся лагерная отрицаловка. Как только воры помылись, обслуга бани вновь заняла свои места. Они сразу же начали готовиться к ночному штурму воровского барака. В бане заседал штаб этого штурма.

— Ну что, братцы, осилим?

— Конечно, осилим, — дружно подхватила сучья сходка.

— За фраерами следили? Не могли они вооружить воров?

— Вахтеры ничего не заметили, после обеда вообще хождение по зоне запретили.

— А пожарный инструмент убрали со щитов?

— Не успели убрать, его растащили еще в прошлую ночь.

— Как же вы это допустили, гадюки? Я вас спрашиваю! Теперь все топоры, багры, ломы с крючками в руках воров!

— Ничего, справимся, половину вырежем, остальные сдадутся. Вспомните Воркуту, Экибастуз, Карлаг, Котлас! Всех сокрушили. А тут, подумаешь, 200 рыл прибыло.

— Все! Базар кончаем. Начнем в 12 часов. Все бараки окружить, чтобы ни один фраер не смог вырваться. Остальные на штурм воровского барака. Действовать быстро, всех уничтожать беспощадно!

В эти минуты в воровском бараке заседал штаб противной стороны. Первым выступал Толик-колдун:

— Десять минут назад вахтер передал записку, что штурм назначен на 12 часов ночи. Он сам присутствовал на сучьей сходке, ему можно верить. Весь пожарный инструмент в наших руках, удалось пронести в зону ножей штук сорок. Кому инструмента не хватает, тот должен достать его у сук в первые же секунды схватки. Ни один вор не должен сдаваться живым.

Администрация пересылки знала о штурме и дала указание выставить дополнительную охрану на вышках и снабдить ее ручными пулеметами. В половине двенадцатого «Варфоломеевская ночь» началась. Мы тихо сидели в бараке, слушая звуки разгорающегося боя: громкий треск ломаемого дерева, топот множества ног, истошные крики «Ура!». В двери нашего барака кто-то пытался проникнуть, но безуспешно. Опять крики «ура!» Это кричали суки, воры не имели права кричать «ура». Значит, суки наступали. Через стену барака стали слышны стоны, появились раненые. На улице кто-то радостно закричал: «Братцы, подмога! Толик Воропай с нами!» «Теперь воры возьмут верх», — комментировал кто-то в темноте барака. «К восьмому бараку отступаем», - звучала истошная команда к отступлению. «Выходите! — кричали около наших окон. — Помогайте!»

Народ из барака хлынул на улицу. Вооружившись досками, стали бить всех бегущих. Бойня была в разгаре. Толпы

 

людей метались по зоне, не обращая внимания на валяющиеся трупы. Восьмой барак был окружен. Вдруг на всех вышках включили сильные прожектора. Толпа была ослеплена, застрочили ручные пулеметы, над головами тонко запели пули. Над восьмым бараком взметнулось пламя, освещая всю зону. В суматохе раскурочили кухню с хлеборезкой. Повара и хлеборезы разбежались, попрятались.

Начало светать. В зону ворвались солдаты с автоматами, а за ними следом появились вахтеры. Штурмующих оттеснили от 8-го барака. Воры брали верх. Когда битва немного утихла, я обнаружил, что у меня левая штанина вся мокрая от крови. Я даже не почувствовал, что кто-то в горячке засадил мне нож в ногу. Вероятно, по ошибке. Мой Леня не пострадал. «Сегодня завтрака не будет, — объявили надзиратели. — Кухня разрушена, продукты растащены. Хлеб должны подвезти часам к двенадцати дня». Вахтеры присмирели, стали такими добренькими. Сколько трупов было вынесено за зону в тот день, никто не знал. Через два-три дня все береговые лагеря Владивостока знали, что в Находке произошла очередная рубка. Цифры погибших назывались разные: от тысячи до пяти тысяч.

Находкинская пересылка перешла в руки воров. Решающий вклад в их победу внес Толик Воропай. Толика я знал еще с 1944 года по Новосибирскому лагерю. Он числился в нашей бригаде сапожников, но, естественно, не работал. Толик часто забегал к нам навестить своего друга Витю Кладько. Они в прошлом были ворами, но за какие-то дела оба не имели права пользоваться воровскими привилегиями. Поэтому жил тихонько, никому не мешая. В конце 45 года Воропай ушел на этап. И вот я столкнулся с ним в Находкинской пересылке. Будучи уже на Колыме, я слышал, что Воропая зарубили в пересыльной тюрьме Ванино.

20 ноября 1946 года холодные и сырые трюмы теплохода «Советская Латвия» были до отказа забиты живым грузом. Корабль взял курс на Магадан. Левая сторона трюма была занята двухъярусными нарами, наспех сколоченными из сырых неструганных досок. Нары были заняты теми, кто первыми попали в трюм. Конечно, основная площадь была занята блатными. На оставшейся площади вповалку расположился остальной люд. Кто где стоял, там и сел на мокрый стальной настил. Под узкой стальной лестницей, ведущей вверх на палубу, стояла огромная деревянная бочка — параша. Вот в эту парашу мы, тысячи людей, должны были испражняться. Снимай штаны и лезь на бочку. А за что держаться-то? Человек не воробей, лапками не уцепишься! Ничего, приспособишься! На то ты и человек.

— А я лично считаю, что эта бочка может и пригодиться.

— На что же это она может пригодиться?

 

— А ты погляди на нее! Такая дура может поднять трех-четырех.

— Да ты что, не бежать ли на ней собрался?

— А что, неплохая идея, но я не это имею в виду. В случае кораблекрушения на ней можно доплыть до берегов Канады и поведать живым, где могилка остальных.

— Типун тебе на язык.

Большого смеха такая шутка не вызвала у каторжан, но настроение улучшилось, послышались другие шутки, а там, в углу, даже послышался смех. Качка усилилась.

— Во, братцы, чувствуете, качеля набирает обороты! Значит, мы вышли в открытое море.

— А до сих пор мы где плавали?

— А ты че, не понимаешь, где плавали? Мы до сих пор плыли по бухте Находка, ты че, думаешь, она маленькая?

— Я ничего не думаю, я просто спросил. Сразу видно, что тебе не впервой плавать.

— Конечно. Я еще до войны бывал на Колыме.

— Ну и как, понравились тебе золотые россыпи?

— Очень понравились, придешь, сам увидишь. В это время один дядька вскочил на ноги и, зажимая рот обеими руками, устремился к бочке.

— Ты че, батя, торопишься? Подожди, рано лезть в бочку, еще не тонем! — бедняга еле успел до бочки добежать, его выворачивало наизнанку. — А я, батя, думал, что ты торопишься занять место в бочке, чтобы к берегам Канады первым прибыть.

— Иди ты к черту со своей Канадой, — окрысился дед.

— Да ты что, батя, шуток не понимаешь?

— Какие шутки могут быть, когда голова кругом идет, тошнит.

— Да ты, дед, не расстраивайся, вот пройдем пролив Лаперузу, там пошибче будет, там океан начнется и болтанка будет до самого Магадана. Чуешь, дед?

— Отстань от старика! Что ты прицепился к нему? Не видишь его состояние?

— А я шо, в парке Сокольников сижу на диване што ли? — осклабился приблатненный.

— Ты, иди сюда! Я тебе покажу Сокольники! Замолк, подействовало. Разговоры затихли, многие с «умилением» поглядывали на бочку. Меня тоже подташнивало, но я крепился.

Наступила ночь. Я привалился к соседу и как-то незаметно заснул. Да так заснул, что проспал подъем. Когда проснулся, полным ходом шла дележка хлеба: пайки были разложены на двух бушлатах, расстеленных на мокром металлическом полу. Показывая на пайку пальцем, один кричал: «Кому?» Второй отвернувшись, по списку зачитывал фамилию. Полная демократия. Почему-то во все времена в

 

тюрьмах и лагерях горбушка считалась более престижной пайкой, чем серединка. Я никогда не считал горбушку лучшей пайкой. Я даже мог обменять ее на серединку своему соседу. Потом к нам в трюм бросили сверху несколько рогожных мешков, наполненных рыбой. Соленая треска, без голов, крупная, но соленая до потери сознания. Как ее есть? Воды-то нет. На третий день сверху спустили резиновый шланг и полилась вода. Наливай, у кого есть посуда. А посуды-то ни у кого не было. Шланг хватали руками и струю воды направляли в рот. Не успел глотнуть пару глотков, как шланг из твоих рук вырывали другие. Прошло минут десять, и водопой кончился. Некоторые успели намочить рукав бушлата или телогрейки. Тем повезло! Они еще долго сосали намоченный рукав. Самыми счастливыми были те, кто успел набрать воду в обувь. Вы знаете, какое это удовольствие — пить воду из собственного сапога или валенка!

В морском путешествии самое неприятное — качка. Желая отвлечься от неприятной тошноты, обращаюсь к говорливому приблатненному:

— Слушай, колымчанин, что-то ты приуныл. Что, тоже укачало?

— Укачало? Нет, меня не укачаешь, просто последние ночи мне почему-то все время снится маленький ручеек с прозрачной, как слеза ребенка, холодненькой водичкой, которую я всю ночь пью, но никак не могу напиться.

— Колыма, кругом необозримый океан, а ты толкуешь о каком-то маленьком ручейке.

— Да я бы сейчас все океаны променял на тот маленький ручеек, который протекал рядом с дедушкиной пасекой. Да что теперь вспоминать про далекое детство! — тяжело вздохнул остроумный каторжанин, который частенько выводил трюм из унылого состояния.

— Слушай, Колыма, ты лучше объясни нам, где мы сейчас находимся?

— Я вам что, лоцман или капитан? Вот пойдите к капитану и спросите у него, — вроде бы со злом отвечал Колыма, а по лицу его видно было, что он был доволен вниманием к его персоне хотя и небольшого, но общества. Далее Колыма решил блеснуть своими географическими познаниями. — Так, — начал он издалека, — мы держим курс к Малайскому архипелагу, там мы причалим к берегам небольшого острова Суматра, где живут племена под названием Кубу. Жизнь тех людей еще не тронула современная цивилизация. Основным орудием производства у них являются собственные зубы. А орудием охоты у них считается лук. Как только человек мужского пола научился изготовлять лук, он считается совершеннолетним мужчиной. Они редко доживают до старости и своей смертью умирают, а становятся жертвами хищников. Живут они в густых зарос-

 

лях джунглей, спальным ложем для них служит голый камень, крыши над головой не имеют... Тут кто-то его перебил, спросив:

— Слушай, Колыма, а тебе не приходилось встречаться с легендарным капитаном Гатерасом?

— Нет, — серьезно ответил лектор. — Надо вам сказать, что столицей того острова является Магадан.

Поболтали, облегчили душу. К ночи состояние людей ухудшалось. Мой Леня лежал пластом на полу и только тихо стонал. Я держался бодрей. Один из блатных по кличке «Толик-Полуцветняк» подарил мне трехлитровый котелок, который я при «водопое» наполнил водой. Этот «полуцветняк» в Новосибирском концлагере был членом нашей сапожной бригады. Он, конечно, лежал на нарах, пользуясь правами вора. Во время штурма сучьего барака в Находке ему засадили нож под ребро, он прямо из больницы пошел на этап. Закончился еще один день пути, наступила ночь.