- 20 -

СНОВА ДОПРОС

 

На следующий день после этих событий вызвали меня. Я снова очутился в кабинете следователя, но не Керкадзе, а Гургена Айвазова.

Айвазова я знал по совместной работе в Армении с 1929 года. Знал его как способного, исполнительного работника. Я помог ему переехать на работу в Тбилиси, где он родился, вырос, учился. В Тбилиси жили его родные, в НКВД Грузии работал его младший брат Иван Айвазов.

Айвазов был знаком с моей семьей, часто приходил к нам домой, любил возиться с детьми. Когда Айвазов вступил в партию, я дал ему рекомендацию.

Гурген Айвазов долгое время работал в моем подчинении, занимая должность начальника отделения.

Он принял меня любезно, даже с улыбкой:

— Ну, Сурен, как жизнь? Садись. Ох и жара! Я представляю, что делается у вас внизу.

Я молчал.

Он перебирал какие-то бумаги, не обращая на меня внимания. У противоположной стены сидел на диване незнакомый мне практикант, курсант Тбилисской межкраевой школы.

— А ты знаешь, сегодня я встретил Любу на улице, — сказал Айвазов. — Она шла со Спартаком. Она не захотела даже поздороваться со мной, но я ее остановил, спросил, как она живет, как дети, мать. Люба очень неохотно говорила со мной, не понимаю, почему.

Я молчал. К чему все эти разговоры?

— Я сказал Любе, что если ей что-нибудь понадобится, может без стеснения обращаться ко мне, — продолжал Айвазов, — но Люба сказала, что она ни в чем не нуждается, и даже посоветовала мне не компрометировать себя общением с женой врага народа. Понимаешь? Прямо так и сказала.

«Какая ты молодец, Люба», — подумал я и, чтобы прекратить эти терзания, спросил:

— А кто будет вести мое дело? В первый раз меня вызвал Керкадзе.

— Нет, брат, теперь Керкадзе большой человек, он перешел на партийную работу — председателем партийного контроля. А твое дело поручено мне. Мы же

 

- 21 -

с тобой старые знакомые и, думаю, договоримся. Давай приступим к делу. Так вот, я сейчас должен уйти. Вот тебе бумага, ручка и чернила. Сам напиши свои показания. Только имей в виду: твои показания должны быть начаты с ответов на эти три вопроса.

Айвазов протянул мне листок бумаги, на котором были написаны следующие вопросы:

1. Кто завербовал вас в контрреволюционный заговор в НКВД Грузни?

2. Какую вредительскую работу вы проводили как член контрреволюционного заговора?

3. Кого в свою очередь вы сами завербовали в контрреволюционный заговор?

Прочитав этот «вопросник», я заявил, что если мои показания должны начаться с ответов на эти вопросы, то я в одну минуту напишу свои показания. так как никто меня не вербовал, никакой вредительской работы я не вел и никого ни в какую контрреволюционную организацию не вербовал.

— Ты все это брось, Сурен, я тебе помогу ответить на эти вопросы. Во-первых, тебя завербовал в контрреволюционный заговор Тите Лорткипанидзе Во-вторых, ты с вредительской целью проваливал дела и добивался освобождения арестованных вредителей я шпионов. И в-третьих, что касается лиц, завербованных тобой, то мы тебе поможем и в этом. Может быть, ты забыл, кого завербовал, но мы этими данными располагаем. Я даже могу дать тебе список лиц, завербованных тобой.

— Но может быть, ты сперва скажешь, какие именно дела я проваливал и каких вредителей и, шпионов освобождал?

— Охотно скажу, почему же нет? Ты забыл о делах, возникших в экономотделе ГПУ Грузии в 1933—1934 годах о вредительстве а разных отраслях народного хозяйства Грузии? Ведь все арестованные по этим делам вредители, диверсанты и шпионы твоими стараниями получили свободу вместо того, чтобы быть расстрелянными.

— Ага, вот оно что! Здорово состряпали. Да, эти люди моими стараниями были выпущены на свободу и это моя большая заслуга. Ведь ты сам отлично знаешь историю этих дел. Между прочим, и твоя точка зрения по этим делам мне известна. Как ты можешь обвинять меня во вредительстве, когда вопрос касается этих дел?

— Да, правильно, у меня была своя точка зрения по этим делам, но выяснилось, что я был обманут и введен в заблуждение. Я пересмотрел свою точку зрения и теперь считаю, что провал этих дел и освобождение арестованных — прямой результат твоего сознательного вредительства. Вот и все. Я же сказал, что не располагаю временем для разговора с тобои. Вот тебе бумага и все, что нужно, пиши показания, а я пошел. Смотри, начни с ответов на вопросы, что я тебе дал.

Практикант остался сидеть на диване.

Я решил изложить в виде своих показаний историю дел, о которых говорил Айвазов.

Короткая история этих дел такова.

В 1033 году в ГПУ Грузии возникли дела о вредительстве в разных отраслях народного хозяйства Грузии, главным образом в сельском хозяйстве. Было арестовано, если не ошибаюсь. 17 человек. Среди них крупные специалисты, имена которых были известны не только в Советском Союзе, но и за его пределами. Например, животноводы Джандиери и Леонидзе, биолог Элиава, создавший свой «бактериофаг», и другие. Арестовали их без ведома и санкции ГПУ Закавказья, что было серьезным нарушением установленного порядка. Когда мы выразили протест против произвола ГПУ Грузии, авторы этого произвола «оправдывались» тем, что санкция на арест этих специалистов получена персонально от тогдашнего секретаря ЦК КП Грузии Берия.

При экономотделе ГПУ Грузии была образована специальная следственная группа, в которую входили будущие заправилы беззаконий 1937 года — Савицкий, Кримян, Давлианидзе.

До этого Кримян работал в экономотделе ГПУ Закавказья. Поступившими

 

- 22 -

материалами он был изобличен в нечистоплотности, присвоении валюты, в мошенничестве. По моему требованию Кримяна убрали из экономотдела, но почему-то не отдали под суд. Я не знаю, какими соображениями руководствовался начальник экономотдела ГПУ Грузии, когда человека с подмоченной репутацией взял к себе в отдел и включил в следственную группу. Странным и непонятным образом Кримян, очень молодой работник, вскоре занял ведущее положение в следственной группе вместе с Савицким.

Таким образом. ГПУ Закавказья было поставлено перед совершившимся фактом. Нам оставалось взять под контроль эти дела и следить за ходом следствия.

Арестованным было предъявлено обвинение во вредительстве, диверсии и шпионаже и еще в принадлежности к так называемому «Грузинскому национальному центру», который и «руководил всей контрреволюционной работой в Грузии».

Из ГПУ Грузии начали поступать к нам показания арестованных. Большинство из них признавало себя виновным в приписываемых им обвинениях. Эти показания вызвали у нас сомнения. Арестованные с удивительной легкостью принимали на себя чудовищные обвинения. Отдельные показания были похожи своей фантастичностью на сказки Шехерезады из «Тысяча и одной ночи». Следователи принимали эти показания за чистую монету, не вникали в их сущность, не проверяли. Многие показания были составлены будто одним человеком. Выяснилось, что во время следствия арестованные привлекались к проектированию какого-то молочного комбината, собирались в одну большую комнату — «проектное бюро», общались друг с другом, сговаривались и давали согласованные, доходящие до абсурда показания в расчете на то, что когда дело дойдет до судебного разбирательства, они докажут смехотворность своих показаний.

Нам приходилось не раз указывать ГПУ Грузии на азбучные положения уголовно-процессуального кодекса о том, что показания обвиняемого, если они не подтверждены другими материалами, документами и вещественными доказательствами, не могут служить основанием для того, чтобы его судили. Мы требовали от ГПУ Грузии вдумчивого следствия и фактического доказательства всего того, что показывают обвиняемые. Мы требовали прекратить использование в проектных работах подследственных арестованных. Но наши указания не доходили до цели. ГПУ Грузии толковало так, что ГПУ Закавказья своими «придирками» мешает ему работать, «ставит палку в колеса», срывает ведение следствия и так далее. Но мы настаивали на том, что по материалам, которыми располагает ГПУ Грузии, нельзя привлекать людей к уголовной ответственности, нельзя держать их под стражей.

Я бросил прямое обвинение следственной группе и лично заправилам этой группы Михаилу Горячеву, Константину Савицкому, Никите Кримяну, Сергею Давлианидзе в нарушении норм уголовно-процессуального кодекса, в применении недопустимых методов следствия и потребовал вмешательства прокуратуры Закавказского Военного округа. В ответ на все это ГПУ Грузии решило обратиться в Москву, в ОГПУ СССР и, минуя ГПУ Закавказья, направило следственную группу с делами в Москву для доклада в ОГПУ СССР.

Еще одна деталь.

Пока велось следствие по этим делам, пока заключенные проектировали «молочный комбинат», ОГПУ и его органы на местах были реорганизованы в НКВД. Судейские функции коллегии ОГПУ были упразднены, а органы НКВД были неправомочны рассматривать дела по вредительству, диверсиям и другим антигосударственным преступлениям. Эти дела перешли в ведение Военного трибунала.

Следственная группа, хотя и не показала вида, отлично понимала, что никакой суд не возьмет эти дела для раэбора. Как быть? Тогда следственная группа пошла на подлог. Задним числом было оформлено решение уже упраздненной коллегии ГПУ Грузии, и каждый обвиняемый был приговорен к 10 годам лишения свободы. Руководители ГПУ Грузии надеялись, что ОГПУ (уже НКВД) СССР в Москве утвердит это решение. Итак, следственная группа поспешила в Москву для того, чтобы «протащить» эти дела.

 

- 23 -

Вслед за следственной группой выехал в Москву и я, чтобы доложить точку зрения ГПУ (НКВД) Закавказья по этим делам.

В НКВД СССР ознакомились с делами, выслушали доклады следственной группы и мои соображения, нашли все требования НКВД Закавказья правильными, потребовали от НКВД Грузии выполнить все указания НКВД Закавказья и. если документально будет доказана виновность обвиняемых, направить дела в Военный трибунал.

Таким образом, затея следственной группы провалилась.

После ее возвращения из Москвы НКВД Закавказья пригласил представителя прокуратуры Закавказского Военного-округа для ознакомления с делами.

Прокурор Казаринский в течение месяца подробно изучил все дела, беседовал с заключенными и решил, что в делах отсутствует состав преступления и потребовал немедленного освобождения арестованных и привлечения к ответственности виновников необоснованных арестов.

Надо было немедленно освобождать арестованных. Как быть?

Я не знаю, кто был инициатором, но выход был найден. Задним числом оформленное постановление ГПУ Грузии было пущено в ход. Теперь появился другой документ — постановление ЦИК Грузин об амнистировании этих «приговоренных».

Обвиняемым одновременно предъявлялись два документа: решение ГПУ Грузии об осуждении на 10 лет и постановление ЦИК Грузии об амнистии. После этого арестованные были выпущены на свободу.

Между прочим, прежде чем предъявлять эти докуменгы заключенным, им было предложено обратиться в ЦИК с просьбой о помиловании, но арестованные отказались и заявили: пусть судят, если виновны, но просить помилования они не будут!

Таким образом все арестованные были выпущены на свободу.

В 1937 году, когда Савицкий, Кримян, Давлианидзе оказались в роли первых скрипок в страшном шабаше беззакония и произвола в Тбилиси, они вспомнили об этих делах, снова арестовали всех выпущенных в 1934 году на свободу специалистов и добились их расстрела.

Спустя 18 лет правосудие пересмотрело эти дела, и невинно погибшие люди были реабилитированы посмертно.

Такова история этих дел.

В отсутствие Айвазова я начал изложение этой истории. Я снова подчеркивал, что мои действия в 1934 году были правильными, и снова обвинял следственную группу. Я еще не закончил свое повествование, как вошел Айвазов.

— Ну что, пишешь?

— Пишу.

— А ну, посмотрим.

Он взял исписанные листы и стал читать про себя. Прочитав несколько строк, он вырвал у меня листок с недописанной фразой и сказал:

— Кому нужна эта ерундистика? Я же сказал, как надо писать показания!

— Других показаний у меня не будет, — твердо ответил я.

— Тогда у меня будет другой разговор с тобой, и пеняй на себя.

— Пытки не заставят меня оговорить себя и других.

— Это мы еще посмотрим.

Он позвонил в комендатуру и вызвал выводного.

Через день или два меня снова вызвали. Айвазов, как ни в чем не бывало, был со мной любезен. Улыбался и заводил разговор на посторонние темы. Жаловался, что устает как собака и совершенно не знает личной жизни.

Не прошло и пяти минут, как в кабинет Айвазова вошли Савицкий, Кримян и Давлианидзе.

— Вот тебе, Газарян, сразу три очные ставки, — сказал Айвазов. Я ожидал, что Айвазов, как принято в таких случаях, возьмет бумагу, поставит вопросы мне и им, зафиксирует наши ответы в протоколе очной ставки. Ничего подобного не было. Вошедшие сразу набросились на меня. Первенство в атом принадлежало Кримяну. Он обвинял меня в измене, в обмане партии и товарищей, в том, что я злоупотреблял оказанным мне доверием, что я состоял в

 

- 24 -

контрреволюционном заговоре я как вредитель сознательно провалил дела и выпустил на свободу врагов советского государства. Каждая фраза Кримяна сопровождалась площадной бранью, матерщиной, размахиванием куланом перед моим носом. Вслед за Кримяном Савицкий начал свои нападки теми же оскорбительными выражениями, ругательствами, размахиванием кулаком. Только Давлианидзе вел себя относительно тихо. Скажет слово в поддержку своих товарищей и снова замолчит. Пошумели, поругали, потрясая кулаками н не дав сказать мне ни слова, ушли.

— Ну, что скажешь? И теперь будешь упорствовать? — сказал Айвазов.

— Ничего себе, хороша очная ставка! Я до сих пор имел другое преставление об очных ставках, — возразил я.

— Ваши либеральные времена уже прошли, ты забудь о них, теперь у нас нет ни времени, ни желания цацкаться с врагами народа, мы теперь действуем иначе.

— Я не враг народа, я честный человек, и все то, что происходит сейчас, я считаю не только вопиющей несправедливостью, но и преступлением перед партией, государством и народом. Но все это временно, правда не может долго находиться под спудом.

— Правда? Прочти, подпиши Правда изложена вот здесь! Ты не захотел написать правду сам, за тебя это сделал я.

С этими словами Айвазов достал из ящика отпечатанные на машинке листы и протянул мне.

Это были мои «показания». Написано, оформлено как следует. Следователь ставил вопросы, обвиняемый отвечал на них. Будто в самом деле вопросы поставлены и ответы с моих слов записаны Чего только не было наплетено в этих «показаниях»! Оказывается, я в течение ряда лет являлся активным участником контрреволюционного заговора в НКВД Закавказья. Заговором руководил нар ком Тите Лорткипанидзе, который в свою очередь был связан с «национальным центром» Грузии, руководимым Буду Мдивани. Мдивани создал боевую группу в НКВД Закавказья и Грузии Эта группа была готова и выступлению с оружием в руках в любой момент По указанию «национального центра» группа выпускала на свободу вредителей, диверсантов, шпионов. Группа ставила перед coбой задачу свержения советского строя в Грузии и отделения ее от Советского Союза. Группа подготовляла террор против Берия и так далее, и тому подобное. Я. как участник заговора, проводил вредительскую работу по указанию Лорткипанидзе. со специальным поручением которого я ездил в Москву к начальнику экономуправления Миронову и повез на его имя письмо от Лорткипанидзе. Разумеется, Миронов и Лорткипанидзе были связаны между собой по контрреволюционной работе. В письме к Миронову Лорткипанидзе сообщил, что Газарян является надежным членом контрреволюционного заговора и ему поручено добиться провала следственных дел. От Миронова я получил конкретные указания о дальнейшей вредительской работе. Свою контрреволюционную работу я тщательно скрывал, занимал руководящие должности, пролез в руководство партийной организации, избирался членом бюро партийного комитета и добился того, что меня избрали ответственным секретарем партийной организации наркомата. Являясь пропагандистом, я в политкружках НКВД и Закрайкома скрыто пропагандировал троцкизм Лорткипанидзе до того, как меня завербовать, приблизил меня к себе, относился ко мне хорошо, предоставил мне хорошую квартиру, потратив на это крупную сумму государственных денег, распорядился произвести роскошный ремонт этой квартиры. Кроме того, Лорткипанидзе часто и щедро давал мне денежные пособия. Контрреволюционная организация устраивала тайные собрания в служебном кабинет Лорткипанидзе под видом оперативных совещаний. Я знал других участников заговора — ответственных работников НКВД, с которыми встречался на этих собраниях. Гайка Агабаляна, его брата Андро Агабаляна, Петре Мхеидзе, Олифанта Гвилава, Валериана Полюдова, Широкова, Польшина, братьев Давыдовых, братьев Думбадзе, Норина и других. Я сам завербовал в контрреволюционный заговор подчиненных мне работников Николая Бартновского, Лазаря Хвойника, Гоги Кобиашвили, Калинина и других. Кроме того, я непосредственно руководил контрреволюционной работой давно завербованного члена за-

 

- 25 -

овора Акакия Кохреидзе и приехавшего из Воронежа Бабурина. Моя заговорщическая связь с Москвой осуществлялась через Макса Розенблюма. Миронов специально прислал Розенблюма на должность начальника экономотдела для ведения контрреволюционной работы. Как только Розенблюм наладил работу, установил связи с заговорщиками, он уехал в Москву, побыв в Закавказье пять месяцев За это время он под видом служебных командировок побывал в Ереване и Баку и там налаживал контрреволюционную работу. После отъезда Розенблюма в Москву работа по поддержанию связи с Москвой, в частности с Мироновым, была поручена мне. Для осуществления этих связей я систематически ездил в Москву вплоть до своего ареста и докладывал Миронову о проделанной контрреволюционной работе. Каждый член заговора, кроме официально положенного ему оружия, приобретал и хранил у себя по нескольку револьверов и большое количество патронов к ним. Я сам приобрел более десятка револьверов, хранил их у себя дома, помогал завербованным мною членам заговора приобретать оружие... И еще черт знает что...

— Ну что, прочел? — спросил Айвазов, когда я положил на стол «протокол допроса».

Если бы в то время я увидел себя в зеркале, то, наверное, заметил бы, как волосы поднимаются дыбом, лицо покрывается испариной.

Да, вполне достаточно, чтобы расстрелять предателя.

— Прочел.

— А теперь возьми ручку и подпиши.

Овладев собой, я твердо сказал:

— Я никогда не буду автором этой провокационной фальшивки. Пусть подпишет тот, кто ее сочинил, а я не буду, как хотите.

— Подпишешь, как миленький подпишешь! Если не сегодня, то завтра подпишешь, завтра не захочешь, послезавтра обязательно подпишешь. Время терпит. два дня мы можем подождать. Только совершенно зря ты занимаешь такую позицию. Не советую, ей богу не советую. Все равно мы возьмем с тебя все, что нам надо, понял?

— Понял. И ваши намерения мне хорошо известны. Делайте со мной что хотите, но я не подпишу, не оговорю ни себя, ни других.

— Все так говорят вначале. После того, как попробуют шомпола и розги. становятся шелковыми. Не надо, Сурен, не надо доводить дело до этого, послушайся моего совета В данном случае я говорю тебе не как следователь.

— В данном случае меня интересует твоя психология. Неужели ты сам веришь в то, что говоришь? Неужели ты, знавший меня в течение многих лет так близко, не уверен в моей невиновности? Чем ты руководствовался, когда сочинил всю эту страшную чепуху? Каким образом ты уничтожаешь все то, что было вчера? Что случилось? Кому все это нужно?

— Вчера это вчера, а сегодня это сегодня. То, что происходит сегодня, полностью уничтожает все то, что было вчера. Если вчера я знал тебя как честного человека, сегодня я уверен в обратном. У меня достаточно оснований для этого. Я очень сержусь на себя, на свою наивность и близорукость, на то, что давал себя обманывать долгое время, я злюсь и на тебя за то, что ты так ловко замаскировался и обманывал не только меня, но и других своих товарищей.

— А ты забыл, что я тебя рекомендовал в партию?

— Я уже отказался от этой рекомендации и заявил об этом в партийный комитет.

— Конечно! Как можно состоять в партии по рекомендации врага народа? Но ты должен знать, что все то, что происходит сегодня — временное явление. Правда восторжествует, мое честное имя будет восстановлено, а ты будешь нести ответственность за свои сегодняшние поступки.

— Ладно, ладно, замолчи, не пользуйся тем, что я беседую с тобой по-хорошему Прекратим пустые разговоры, подпиши и не будем больше ругаться.

— Я уже сказал: ложь подписывать не буду, ни себя, ни других не оговорю!

— Ну что ж, пеняй на себя. И захочешь подписать, да будет поздно. Я сде-

 

- 26 -

лал все. Теперь постараюсь прочистить тебе мозги другим путем. Подумай еще, пока не поздно.

Разговор был окончен. Айвазов вызвал выводного.

— Подумай как следует, — крикнул он мне вдогонку. — Следующий разговор с тобой мы поведем другим языком.

«Подумай как следует». Но о чем же? Я знаю себя хорошо... «Следующий разговор с тобой мы поведем другим языком». Да. Пыток не избежать. Как низко все это! Как оскорблен этими действиями наш боевой орган пролетарской революции, созданный Лениным, руководимый Дзержинским. До какой низости дошли те работники, которые не нашли в себе достаточно сил, чтобы сопротивляться злу.

«Подумай как следует». Но о чем же?

Лезут в голову эпизоды прошлого...

Вспоминал 1921 год. Молодым кандидатом партии я был мобилизован на работу в Александропольскую Чрезвычайную комиссию. С направлением в руках я вошел в Чека к секретарю. Дверь в кабинет председателя была открыта. В кабинете никого не было. Около письменного стола секретаря сидел худощавый паренек, на вид не старше 19 лет. На нем была старая потертая куртка. Она была для него непомерно велика, он утопал в ней и казался еще более худым.

Я обратился к секретарю, объяснил цель моего прихода и положил направление на стол. Но паренек протянул руку, взял бумагу и начал читать.

— Не лезьте не в свое дело, — строго оказал я. — Почему вы читаете не вам адресованную бумагу?

Я отнял у него бумагу и снова положил перед секретарем.

— Кому же адресована эта бумага? — тихим голосом спросил он спокойно и снова протянул руку к бумаге.

— Что за привычка совать нос куда не следует? — сказал я, снова отнял у него бумагу и обратился к секретарю: — А скоро ли придет председатель Чека Арсен Есаян?

— А разве я не похож на председателя Чека Арсена Есаяна? Или вы думаете, что председатель Чека должен иметь три аршина роста, да еще четыре рога на лбу? Так, что ли?

Он снова взял бумагу, пробелал ее глазами, и пока я размышлял над тем, что бы сказать ему такое дерзкое, наложил резолюцию Я сконфуженно опустил голову: принял председателя Чека за курьера.

— Вы меня извините, я...

— Нечего извиняться. Конечно, я не похож на председателя Чека в этой обтрепанной куртке, но другой у меня нет. Впрочем, что пустяки, давайте поговорим о деле...

Энергичный, способный, умный, большого масштаба государственный работник Арсен Есаян занимал ряд руководящих должностей в Армении и Закавказье. Был уполномоченным наркомата тяжелой промышленности СССР в Закавказье. До застенчивости скромный был человек. Для Есаяна не существовали вопросы личного благоустройства, целиком и полностью он посвятил себя общегосударственному делу. Когда товарищи говорили ему об отдыхе, о том, что надо думать и о себе, он отвечал:

— Оставьте. Разве я имею право думать о себе, когда кругом столысо неотложных задач?.. Вот выйдем на широкую дорогу, тогда другое дело.

Страна вышла на широкую дорогу, а Арсен Есаян... был уничтожен как «враг народа»...

В 1921 году, когда я заполнил первую анкету в Чека, она имела девиз: «Чека — храм революции».

Воспитанные на традициях первого чекиста, революционера-гуманиста Феликса Дзержинского, мы, старые чекисты, делали все, чтобы высоко держать незапятнанное имя боевого органа Октябрьской революции, грозного для всех тех, кто посягал на устои советского государства. Но вот шайка проходимцев и карьеристов, продажных исполнителей черного дела превратила ВЧК—ОГПУ—НКВД в орган беззакония и пыток. Трагедия состояла в том, что все это делалось яко-

 

- 27 -

бы во имя защиты интересов революции от контрреволюционеров, во имя защиты советского государства от его врагов.

Не хочется думать обо всем, что происходит сегодня: что будет, пусть будет. То, что делается сегодня, слишком омерзительно, чтобы о нем думать...

Но куда же деться от этого «сегодня»?