68. Прощай Россия, и спасибо за всё!..
Наступил последний день расставания со своей "второй родиной" - 2 августа 1990 года. Это был день, когда бравый Саддам Хусейн двинул свою орду на Кувейт. Сидя в бизнес-классе "Боинга 747" я, с замиранием сердца, чуть ли не ежеминутно спрашивал вечно улыбающуюся стюардессу, пересекли мы уже госграницу СССР или нет? Меня всё ещё не оставлял страх, вызванный событием, предварившим мою посадку в самолёт. Как я уже упомянул, в посольстве отказались проставить в моём советском паспорте визу на въезд в США, а в американском, разумеется,
отсутствовала советская виза на выезд - она имелась лишь в советском. В итоге я был вынужден предъявлять сразу два паспорта, что явно сбивало с толку как таможенников, так и пограничников. В таможне, после небольшой заминки, меня пропустили, но вот бдительные советские пограничники никак не хотели пропускать меня за кордон без американской визы в советском паспорте. Они не признавали паспорт адекватным визе. Я было уже отчаялсядак как после прохождения таможни дал знак своим провожающим уезжать по домам. Я остался один в совершенно нелепом положении - вещи сданы, багаж улетит в Нью-Йорк, а я не имел даже возможности вернуться на московскую квартиру, так как все советские деньги в последний момент передал жене. Отчаяние придало мне сил, я стал орать на пограничников, что это произвол, причём орал так, чтобы все обратили на меня внимание. Это возымело действие, меня стали успокаивать, был вызван по телефону какой-то военный чин, он разобрался что к чему, и я чуть ли не бегом влетел в самолёт перед самой отправкой - я был последним пассажиром.
В Нью-Йоркском аэропорту им. Кеннеди меня встречали представитель ХИАС Рэйчел Зеллон и группа телевидения ЭН-БИ-СИ. Наша встреча с кузеном Морисом Дистелом и его женой Лиллиан была снята на плёнку и уже через два часа показана в программе новостей этого канала.
Кузен увёз меня к себе в Нью-Джерси, где я прожил в его красивом и удобном доме прекрасных 12 дней, после чего, с подачи влиятельнейшей организации ХИАС, представляющей интересы иммигрантов и беженцев, хотя я таковым и не являлся, попал на попечительство НАИАНы, где мой ведущий (кейсуоркер) Пол Шаубер, каждый раз не упускал случая напомнить, что мне материальная помощь не положена, так как я не являюсь "беженцем", я - просто американец, которому в силу трагичности его судьбы в СССР сделали исключение. Меня это порядком раздражало, хотя упрекнуть его в чём-нибудь я не мог - он говорил сущую правду. И, конечно же, я сохранил самые искренние чувства благодарности к этой воистину благотворительной организации, которая на первых порах оказала мне и моим детям неоценимую помощь, так как, по крайней мере я очутился бы в безвыходном материальном положении.
Не стану описывать тех пакостных жилищных условий, в которые я попал в первые два месяца своей жизни в Нью-Йорке в районе 12-го Брайтона. Я очутился в грязном подвале частного дома госпожи Унгерн, где уже обитали давно немытые кот и собака с обнадёживающей кличкой "Лаки". Я не упоминаю о полчищах тараканов, без которых, думается, не обходится ни одно жилое здание Бруклина. Мало того, упомянутая "лендлорд", предварительно пытаясь одарить меня банкой овсяных хлопьев, - представляю себе, какое жалкое впечатление я на неё произвёл!
- тут же не погнушалась обобрать меня: несмотря на договорённость, не вернула мне "депозит" - 400 долларов. Но этим меня не убьёшь, я закалён, спасибо товарищу Сталину за ГУЛаг!
Один, без семьи, в страшной тоске и тревоге за судьбу своих близких, которые хоть и имели все необходимые документы для выезда из СССР, но, кто знает, что может случиться там - советские власти непредсказуемы. Единственное, что немного скрашивало мою жизнь в то время, это тёплое отношение ко мне и огромная помощь в вызволении из Союза моей семьи, руководящих работников ХИАС: добрейшей Рейчел Зеллон и замечательной женщины, Славы Остров. Это она способствовала и принимала самое непосредственное участие в организации приезда моих жены и сына, а также оказала большую помощь в получении статуса "беженца" моею дочерью, которая с семьёй прибыла в Нью-Йорк спустя год. В Москве же, в американском посольстве, наша благодетельница Андреа методично, сначала моей жене и сыну, затем и дочери Ирине трогательно помогала пройти все сложности оформления выездных документов. Затрудняюсь даже предположить, что было бы, если бы мне не повстречались такие ЛЮДИ, такие женщины, как Андреа Литтелл и Слава Остров? Дай, Боже, всего им доброго в жизни!
Вот и закончилась моя одиссея, в которой мне трудно определить, что было хорошо, а что - плохо, так как в "хорошем" встречались драматические ситуации, когда мне и жизнь была немила, а в "плохом" бывали моменты, когда я считал себя удачником и был вполне счастлив.
Во что вылилась эта одиссея - 59-летнее пребывание в стране "зрелого социализма"? Я, сын убеждённого американского социалиста, благодаря его наивному прожектёрству, хлебнул почти сполна все прелести страны чудес, подсчитав в итоге, что был судим там семь раз; осуждён всего на 34 года лишения свободы; отбыл лишь 14. Но, если пользоваться способом подсчёта корреспондента "Нью-Йорк тайме" Фрэнсиса Клайнса, который учёл все мои внесудебные аресты, водворения в детские тюремные распределители и колонии, то, как он написал, я был вне свободы 24 года. Мне, можно сказать, и здесь повезло - я не отбыл своего 34-летнего срока.
Жалею ли я, что был невольно ввергнут в эту, мягко говоря, полную неожиданностей и приключений жизнь? Пожалуй, нет. Как я уже написал, могло быть и хуже...
Но вот, наконец-то, я вернулся на родину с радужными мечтами на что-то такое, чего не мог достичь в стране, где прожил без малого 60 лет. Но чего? Я и сам не знаю. Знаю только, что оставил там часть своей души, жизнь, к которой привык за эти годы, людей, говорящих по-русски - языке, на котором я думаю и говорю и который считал уже своим родным.
Что я приобрёл? Относительное благополучие и тяжёлый камень на душу, в отличие от своих близких, которые, я вижу, вполне счастливы.
О себе этого никак не могу сказать. Я чувствую себя в Америке чужим -языковый барьер оказался непреодолимым. Американский менталитет мне недоступен, что совершенно естественно - я вырос в другой среде. И гложет меня тоска, хотя бывают и просветы, - моменты, когда ощущаешь, что рядом с тобою находятся все твои близкие, дети и две очаровательные внучки, которые стали настоящими американками. Мы обрели здесь добрых обаятельных друзей - Лилю Лазарев и её замечательных дочерей, помогших нам на первых порах духовно выстоять. Общение с ними всегда меня радует. Тем не менее, иногда, в другом ключе, думается, что, вероятно, не только я, но и другие, приехавшие сюда из России - да и не только из России - пожилые люди, опутаны горестной ностальгией - этому ощущению потерянности, утраты навсегда всего близкого: живя в чужой -а для меня она не менее чужая - незнакомой стране, в сущности в другом мире, где уже невозможно, за небольшим исключением, по-настоящему вжиться в новую среду, так как та далёкая страна, где мы провели всю сознательную жизнь - навсегда для нас потеряна. На мой взгляд, её, этой страны, в каком-то смысле уже нет, - она исчезла для нас навсегда. А в той стране мы провели свои лучшие годы, любили и были любимы, видели в мечтах своих какое-то сказочное предначертание для себя. Хотя, даже попав на многие годы в жернова сталинских тюрем и каторжных лагерей, мы испытали не только горечь лишённых свободы, всех прав и радостей несправедливо осуждённых, но и мимолётное чувство удовлетворения от общения с друзьями и любопытнейшими людьми. Но всё в прошлом, нет той страны, не существует она для нас, как и былые молодость и любовь. Ничего вечного нет, - отсюда и тоска по безвозвратному прошлому.
Через полтора года пребывания в Америке - не выдержал: на полмесяца слетал в Россию, посмотреть, - авось легче станет. Но, увы, и там уже всё стало для меня более чужим, чем здесь. Спустя три года, уже в марте 95-го, опять посетил Россию, увидел друзей, знакомых... И ещё дальше отодвинулось от меня всё то душевное, что было нажито мною там. И чувство утраты от этого лишь усилилось...
1990 -1995 г.г., Нью-Йорк.