65. Иркутский университет.

В 1966 году я набрался смелости поступить на юридическое отделение Иркутского государственного университета, который находился от Тайшета в 800-х километрах. А как же Америка? Я почувствовал, что она намного отдалилась от меня. Мои послания в Верховный Совет оставались безответными. Следовательно, сделал я вывод, меня, тем более с семьёй, из Союза не выпустят. Пока суть да дело, надо обустраиваться здесь, а будущее покажет, что делать дальше. Но, хотя я и работал художником и получал неплохую зарплату, настоящим художником себя не считал. Таких, как я, перефразируя Высоцкого, было "как собак нерезаных..." Эти мысли прибавили мне смелости, но вот беда, никаких документов об образовании, необходимых для поступления в университет, у меня не было, да и откуда им быть, если проучился я лишь до начала пятого класса в детском доме. Я понадеялся на свою начитанность и невольно полученные гуманитарные знания в камерах тюрем, лагерях и

шарашках, где мне посчастливилось быть вместе со многими неординарными интересными людьми, часть которых охотно вдалбливала в меня всё то, что мог усвоить мой мозг. Это, конечно, не касалось естественных наук, которые отскакивали от меня, как горох от стенки. А мне необходимо было иметь "аттестат зрелости", без которого поступить в университет невозможно. Я решил рискнуть и, прозанимавшись дома месяцев пять, проштудировав учебники за среднюю школу по истории, русскому языку и другим гуманитарным предметам, поступил в 1966 году в Тайшетскую вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи в возрасте сорока лет отроду. А через год, в июне 1967 года, я уже сдавал экзамены за 11-й класс. Всё прошло довольно успешно, кроме математики и химии. До этого, на уроках по этим предметам, я никак не мог усвоить самых элементарных понятий и чувствовал себя темным, как пень. Я никак не мог постичь, почему "икс должен стремиться к нулю", и в честь какого Валентина в химии названо что-то "валентностью". Меня воистину спас добрейшей души математик Казаков, проставивший мне положительные отметки.

Химичка же, фамилию которой даже не помню, но крепко запомнил её напутствие, - недослушав ту ахинею, которую я нёс на экзамене, проставив в ведомости "тройку", сказала: "Я прекрасно понимаю, что химия вряд ли пригодится вам в жизни - юристы по сущности своей и так порядочные "химики". Думаю, не мало ей эти "химики" насолили, раз она так недоброжелательно о них высказалась! Но как она была права! Я всегда вспоминал её слова, будучи уже дипломированным юристом, так как достаточно насмотрелся в судах и арбитражах на химиков от юриспруденции. Да и мне, чего греха таить, не раз приходилось участвовать в весьма сомнительных арбитражных делах, защищая своекорыстные интересы своего предприятия, а вернее его руководителя.

Получив "аттестат", я тут же поехал в Иркутск и сдал документы в деканат юридического факультета госуниверситета им. Жданова. В связи с тем, что приёмные экзамены начинались в конце июля, у меня оставалось ещё время для подготовки. Там же, в Иркутске, я засел за учебники. Самую неоценимую помощь мне оказала жена моего хорошего приятеля Василия Масанского, Анна. Она, кандидат филологических наук, так упорно занималась со мной в течение месяца, что я безбоязненно мог идти сдавать экзамены по русскому и литературе устно и письменно, настолько я был уверен в своих силах. Остальные предметы я дозубривал дома. Дело продвигалось довольно успешно, и в конце июля я опять собрался в Иркутск.

Я не рассчитывал на лёгкое преодоление трудностей, связанных с вступительными экзаменами. Но действительность превзошла все мои ожидания - на каждое место было по одиннадцать претендентов! Причём

основной массой была молодёжь, - я оказался самым старым по возрасту абитуриентом, мне пошёл в то время уже 42-й год. "Проходной" бал в итоге я заработал, получив две "пятёрки" и две "четвёрки".

Начались трудные дни, месяцы и годы - возраст давал о себе знать. Несмотря на упорный труд и определённые успехи, случались и досадные провалы. Так, на первом курсе, ещё не полностью войдя в оболочку студента и порою равняясь на молодых, которые почти не готовясь, весело пошли сдавать экзамен по логике, невзирая на то, что принимала его сама Большакова, автор учебника, принятого на вооружение не только нашим университетом. От неё мы вылетали, только что не получив под зад ногой. Отхватив, как и остальные "двойку", я решил не брать с них примера - они через три дня опять ринулись сдавать и опять потерпели фиаско. Я вернулся в Тайшет, взял на работе свой очередной отпуск, и стал день за днём упорно вникать в эту, казавшуюся с первого взгляда легкой, науку. Поразительно, но я стал получать просто удовольствие от занятий, настолько эта "скучнятина" была интересной. Мне помогала жена - она проверяла по моим конспектам устные ответы. В результате, попав опять к профессору Большаковой, я довольно быстро решил все задачи по билету. Но она стала задавать мне дополнительно вопрос за вопросом, на которые я отвечал довольно сносно. Она не унималась. Тогда я взмолился: "Бога ради, ведь тройку-то я заработал?" "Заработал, конечно, даже "четвёрку", но хотелось бы вытянуть вас на "пятёрку". Ставя мне четыре балла, она утешила меня тем, что Владимир Ульянов - подумать только! - в своё время получил по логике тоже "четыре". Мне было чем гордиться!

Пока я грыз гранит науки, мой "друг", второй секретарь горкома Бабенко, начал новую кампанию против меня. Он загодя заявил, что не допустит всеми ему доступными средствами, выдачи мне диплома юриста, хотя я ещё обретался лишь на первом курсе. Тем более, воспрепятствует моему поступлению в местную адвокатуру, куда я так стремился. Своё обещание он решил реализовать как можно быстрее: из Иркутска был приглашён ревизор для проверки финансовой деятельности быткомбината, в том числе и художественной мастерской. Его напутствовал сам Бабенко; облечённый столь высоким доверием, тот рьяно взялся за работу - в первую очередь перекопал все мои отчётные документы. Разумеется, он нашёл какие-то признаки нарушения финансовой дисциплины, но всё это раздул до "злоупотребления служебным положением", забыв, что я вообще служебным лицом не являлся. С подачи Бабенко дело передали в прокуратуру, которая возбудила уголовное дело. Колесо закрутилось. Только факт возбуждения уголовного дела являлся в те времена достаточным основанием для отчисления с юридического факультета, независимо от того, доказана твоя вина или нет. Бабенко знал, что делал. Поэтому я моментально отреагировал: отправил телеграммы-жалобы в

адрес и областной и республиканской прокуратур. Копии я представил декану факультета, так как он уже был проинформирован Бабенко. Это, думаю, и спасло меня от отчисления. И тем не менее, последовал второй заход - меня, согласно липовому акту ревизии, без согласия местного комитета профсоюза, уволили с работы. По моему иску суд восстановил меня, взыскав с зарплаты директора сумму выплаченного мне вознаграждения за вынужденный прогул, и Бабенко был посрамлён! Но я не захотел больше работать на комбинате, понимая, что при первом же подвернувшемся случае меня "съедят".

Ещё когда шёл сыр-бор, ко мне несколько раз обращался начальник управления торговли, в ведении которого была и база, где я до этого работал замдиректора. В то время, будучи заместителем экс-полковника Танакина, не в пример тому он относился ко мне очень хорошо, и откровенно сожалел о моём вынужденном уходе. Сейчас же он занял пост Танакина и предложил мне работу юрисконсульта управления. Новый начальник, Алексей Иосифович Саунин был человеком не совсем обыкновенным в среде "командиров производства". На год моложе меня, не имея специального образования, - я имею ввиду высшее, отслужив в армии, вступил в партию и довольно скоро достиг того, чего хотел - стал руководителем крупного УРСа. В обхождении он был прост, пользовался большим авторитетом у подчинённых, да и знаниями в области экономики, торговли и финансов обладал немалыми. На мой взгляд, он был честным и справедливым человеком, хотя я мог и ошибаться в какой-то степени - на всех не угодишь. Мне он нравился и за то, что был почти независим от партийного начальства, не проявлял ни боязни, ни тем более подхалимажа в отношениях с ним. Так началась моя новая карьера, уже на поприще юриспруденции. Проработал я в УРСе четыре года, то есть до самого отъезда из Тайшета. Причём он никак не хотел меня отпускать. Через 10 лет он умер - печально было узнать об этом.

В 1968 году мой приятель Черемисин переехал с семьёй в Краснодарский край в город Абинск, который был расположен в живописнейшей местности между черноморским городом Новороссийском и краевым центром, гор. Краснодаром. Устроился он там прекрасно, став заведующим хирургическим отделением райбольницы, должен был вот-вот получить и квартиру. Он приглашал меня побывать у него , погостить. И в 1969-м, будучи на третьем курсе, я решил воспользоваться этим приглашением. Вместе с его лучшим другом Валентином Арбатским мы тронулись в путь. Из Абинска Арбатский должен был ехать в санаторий ЦК КПСС в г. Форос на Крымском побережье, куда он имел путёвку, а я "дикарём" в Алушту, тоже в Крыму.

Уже в Абинске меня догнала телеграмма о смерти моей матери в Нью-Йорке. О поездке на похороны в то время не могло быть и речи, - в любом случае я никуда бы не успел. Известие было печальным вдвойне,

так как я сразу же почувствовал, что как бы оборвалась та невидимая нить, которая ещё как-то связывала меня с моей далёкой родиной. Независимо оттого, что я, вынужденно, решил обустроиться в Союзе, где-то в глубине души таилась крохотная надежда, чисто абстрактная, на возвращение туда. И вот, теперь смерть матери...

После поступления в университет мне пришлось продать свою "Волгу", так как на поездки в Иркутск и проживание в гостиницах требовалось довольно много денег. На третьем курсе я уже почувствовал нехватку их и пришлось по выходным дням подрабатывать на рекламе для магазинов и лозунгах к праздникам. Это давало мне какой-то дополнительный доход - зарплата юрисконсульта была настолько мала - 108 рублей в месяц, что подработка на стороне была в два-три раза выше.