35. Майор МТБ Сиухин.
Время медленно, но шло, о сроке я старался не думать, к лагерной жизни я быстро привык и, странное дело, был даже доволен ею: ведь и хуже могло быть!
Как-то меня вызвали в управление лагеря. Я пришёл в приёмную начальника лагеря капитана Комендантова и обратился к секретарю. Но мне приказали сидеть и ждать в приёмной. Оказывается мне "повезло", - мной заинтересовался оперуполномоченный госбезопасности майор Сиухин. Буквально накануне, я рассказал при Панюте анекдот о "всесоюзном старосте" Калинине, и хотя тот давно умер, чем чёрт не шутит, - всё бывает, сижу и трясусь, хотя и знаю, что бояться-то особо не следует, у меня надёжный щит, 25 лет, и прибавить могут только отсиженные три года. Вероятнее всего, меня попытаются опять завербовать на "сотрудничество", возможно, Шикин, с Марфинской шарашки, что-нибудь по своей линии сообщил про меня...
Майор Сиухин, гроза всех и вся, оказался на удивление приятным человеком с добрым и, можно сказать красивым лицом. Но я был всегда начеку: знаем мы этих приятных и красивых! Он пригласил меня сесть и, выйдя из-за стола, присел на подлокотник кресла напротив меня. Сначала последовал полувопрос, полуутверждение: "Как я знаю, вы осуждены за шпионаж в пользу американской разведки?.." Я попытался ему растолковать, что это чистейшей воды недоразумение, но он не стал слушать: "Да или нет?" Чтобы не дразнить гусей пришлось ответить: "Да", всё равно ничего не докажешь, да и поздновато уже, и смысла нет.
- Вот и прекрасно, - оживившись сказал он, - ведь я просто для порядка спрашиваю, я читал постановление ОСО.
Я с нетерпением ждал, когда же он начнёт подсовывать мне на подпись обязательство о сотрудничестве с МТБ, но он стал просить о другого рода помощи. Он говорил о каком-то аппарате... Наконец, до меня стали доходить его слова; оказывается он купил фотоаппарат "ФЭД", но никогда этим не занимался, даже не знает, как фотографировать, так как камера куплена с рук и при ней не оказалось инструкции. Я онемел от изумления, ведь и моей мечтой было научиться фотографировать! Ещё с раннего детства! Но не пришлось, такова уж жизнь у меня. А тут, смотри, диковина, майор МТБ просит научить его пользоваться камерой!? Он молча вытащил из ящика стола аппарат, протянул мне и сказал: "Действуйте". Я не имел ни малейшего представления как им пользоваться, сразу же вспомнил своего последнего следователя на Лубянке, майора Матиека, который просил меня тоже помочь, только в другом, в овладении английским, а я - ни бум-бум, ни в зуб ногой... Это воспоминание вызвало улыбку, - майор Матиек ко мне относился неплохо,
но не поверил мне, что я не знаю английского - просто, мол, не хочу помочь ему.
Сиухин вопросительно смотрел на меня. Когда я стал объяснять своё невежество в этом деле, он, серьёзно глядя на меня в упор, сказал: "Не пытайтесь обмануть меня, только ребёнок может поверить, что американский шпион не умеет пользоваться камерой. Зачем же вы так? Ведь я по-хорошему прошу, а вы не хотите мне помочь. Ну, ладно, понудить вас я не могу, можете идти". Он развёл, как некогда майор Матиек, руками и отпустил меня восвояси. Неужели он действительно верил, что я американский шпион? Вероятно, верил, хотя и выглядело это нереально. Я, по крайней мере, был рад, что встреча с Сиухиным прошла для меня почти безболезненно. Пишу "почти" потому что, как ни странно, но неприятный осадок комплекса неполноценности, что ли, на душе остался: мне было стыдно, что я не умел пользоваться камерой.
Как я уже упоминал, главной задачей, хотя, конечно, и не любой ценой стало для меня выжить. И в первую очередь стараться не высовываться лишний раз, как у меня частенько выходило... Но, вопреки этому, получился соблазн: из газеты, получаемой начальником КВЧ, я вырезал карту военных действий на Корейском полуострове и у себя в землянке положил её под стекло, отмечая передвижение фронта красным карандашом.
Майор Середа, обнаружив в газете пустое место, поднял тревогу, потребовав от старшего воспитателя, аккордеониста Селедневского, немедленно разыскать похитителя - ведь дело сугубо политическое! Труда для Селедневского это не составило, он всегда обвинял меня в нелюбви к советской власти, хотя и сам сидел по статье 58, но "по недоразумению", как он пояснял. И не успели войска ООН во главе с американским экспедиционным корпусом разгромить северо-корейских агрессоров, как ко мне явился майор Середа в хвосте с Селедневским и сразу же увидел карту с моими отметками. Пристыдив меня за воровство, он задал мне каверзный вопрос: за кого я болею? Я сориентировался и быстро ответил, что, конечно же, за корейцев! Ах так, удовлетворённо сказал он и ушёл. Но тут же, из-за дверей я услышал громкий шёпот Селедневского: "Гражданин начальник, он же дурачит вас..." Дверь раскрылась и майор спросил: "А за каких корейцев, за южных или северных?" Растерявшись я брякнул: "За южных"... Забавно было слышать его реакцию: "Сколько волка ни корми..."
На следующий день я был изгнан из КВЧ и отправлен на общие работы в "чёрную сотню", бригаду разнорабочих на территории шахты.
Утром, на разводе, встретил Соколовича. Оказывается, с месяц назад он сломал ногу, подлечился, и теперь его тоже перевели в "чёрную сотню".
Мы, то есть наша бригада доходяг, расчищала автостраду, собирала и перетаскивала всевозможный мусор, стараясь поменьше трудиться и побольше отдыхать. Когда морозы усилились и термометр показывал ниже 40 градусов, на работу не выводили, и мы отлёживались на нарах в своём бараке.
Как-то с Соколовичем, в один из перерывов на работе, мы обсуждали судьбу несчастных лошадей, таскающих глубоко под землёй вагонетки с углём. Тогда электровозов на шахте было мало. Лошади, в основном, были привезены из Германии. Их однажды спустили в шахту, там они работали, там и жили - всё при свете аккумуляторных ламп. Дневного света они не видели по несколько лет. В итоге они слепли, но их продолжали эксплуатировать до тех пор, пока они были в силах тащить вагонетку. Затем поднимали наверх, по возможности откармливали и отправляли на мясокомбинат - на колбасу для начальства. Мы пришли к выводу, что получив по двадцать пять лет, мы оказались намного счастливее лошадиного племени, всё-таки при дневном свете живём!
Невдалеке от нас какой-то зэк гнал в сторону вахты ободранную клячу неопределённого цвета. Ну и ну, кожа и кости! Вдруг мы услышали крик, сопровождаемый многоэтажным матом: "Морис, мать твою туда сюда, куда попёр, падло!" Я вздрогнул от неожиданности и приготовился ко всем тяжким. Посмотрели по сторонам, ожидая нападения, но вблизи, кроме клячи и конюха никого не было. Они медленно брели в нашу сторону. Животное было настолько истощено, что его даже не стреножили - оно еле передвигало ноги. У зэка вместо одной ноги оказался деревянный протез. Он похлопывал рукавицей по костлявому крупу клячи и приговаривал: "Давай, давай, Морис, шевели быстрей костылями". Только тогда мы поняли, что клячу нарекли именем "Мориц", и она родом не из Америки, а из Германии.
Проработал я в "чёрной сотне" до получения месячного пайка сахара. Выдачу его приурочивали к выдаче хлебного. Он состоял из 150 граммов, и каждый порядочный зэк имел при себе маленький тряпичный мешочек, затягивающийся сверху верёвочкой на манер махорочного кисета. Но получали мы не сахар, а мокрый расползающийся комочек из него - маленький черпачёк густой сахарной жижи. Лагерный остряк Лёва Аронштам при получении сахара совал в окошко раздачи мешочек и рядом ставил консервную банку, говоря при этом: "Мне, пожалуйста, сахар отдельно в мешочек, а воду можно и в баночку". Хлеборез лагеря шахты 9-10 был добродушным парнем, и не бил, как это делали другие, черпаком по голове. Он лениво цедил сквозь зубы: "Пошёл на ..., жидовская морда, - следующий!" У Лёвы были ярко выраженные еврейские черты лица. К тому же оно было настолько ехидным, что хлеборезу, вероятно, стоило огромных усилий воздержаться от применения более крутых мер.
Сахар являлся основной статьёй дохода хлебореза. Накануне дня выдачи он ставил запечатанный мешок рядом с ведром горячей воды. Всю ночь усиленно кочегарилась печь, вода испарялась и перекочёвывала в сахар, увеличивая его вес. Утром комиссия, не перевешивая его, актом удостоверяла целостность мешка и бирки с указанием веса. А сахар на Севере был ценным продуктом.