10. В Америку через Куйбышев, конец апреля - начало мая 1943 г.

Освободившись, я решил уйти на фронт. В то время я не был ещё настроен критически по отношению к Сталину и советской власти и считал, что обязан внести какую-то лепту в зашиту страны от коричневой чумы. В военкомате Краснопресненского района я показал своё свидетельство о рождении, рассказал о своих злоключениях и просил отправить меня добровольцем на фронт. Военком поинтересовался, почему у меня нет паспорта, хотя мне уже более 17-ти лет, и посоветовал обратиться в своё отделение милиции. - Вот получишь паспорт, -поговорим. В милиции посмотрели на моё свидетельство и потребовали заверенный нотариусом или американским консулом перевод.

В посольстве на Моховой, где располагалось консульство (основной состав посольства на время войны переехал в г. Куйбышев), консул, насколько помню, мистер Дудко, объяснил мне, что по американским законам я - гражданин США, несколько лет меня разыскивает моя мать, которая настаивает на моём возвращении на родину. Посольство, оказывается, сделало несколько запросов Наркоминделу СССР по поводу меня, но получило ответ, что сведениями обо мне не располагают. Он посоветовал мне обратиться в ОВИР, гарантируя получение американского паспорта. Мне порекомендовали выехать в Куйбышев, так как ОВИР находился тоже там. (Кстати, вероятно, с первого моего посещения посольства я и попал на заметку органам НКВД-МТБ. Так, по крайней мере, много позже определил начальник Управления МТБ по г. Москве и Московской области генерал-лейтенант Горгонов).

Мне дали письмо за подписью первого секретаря посольства, примерно следующего содержания: "Настоящим подтверждается, что гражданин США, Морис Гершман, направляется в город Куйбышев в американское посольство для получения визы на выезд в США к своей матери". С этим письмом я сходил в военкомат, но уже без того порыва,

как прежде - возможность встречи с матерью, причём в Америке, постепенно заслоняла моё былое стремление во что бы то ни стало попасть на фронт. Военком, прочтя письмо сказал, что не может отправить меня на фронт, и разумнее всего, посоветовал он, последовать предписанию консула. Я вздохнул с облегчением и занялся оформлением отъезда.

В порядке оказания помощи в консульстве мне выдали сухой паёк солдата армии США и 1000 рублей на билет до Куйбышева. Письмо консула явилось и пропуском, по которому в железнодорожной кассе билет мне продали (в войну, билеты на транспорт нельзя было приобрести без специального пропуска). Ехал я в двухместном купе международного вагона с симпатичным японским дипломатом, прекрасно говорящем как по-английски, так и по-русски. Поезда тогда ходили медленно, подолгу простаивая в пути из-за встречных эшелонов с военной техникой. Поэтому в Куйбышев мы прибыли что-то на седьмые или восьмые сутки.

Сразу же поехал в посольство, по наивности думая, что через пару дней выеду в США. На Кооперативной улице, где оно находилось, меня поселили в небольшой комнате рядом с комнатой какого-то служащего из числа советского обслуживающего персонала. Здесь я стал отъедаться, так как питание было не ограничено.

Консул объяснил мне, что они ждут от моей матери перевод -1000 долларов, который она уже выслала на мой проезд в Америку, после чего меня отправят на американском самолёте через Советскую Джульфу и Иран на родину. Но до этого мне необходимо посетить ОВИР НКВД на предмет получения советской выездной визы, это, дескать, займёт очень немного времени.

Когда мы с консулом приехали в ОВИР, нас встретил у стола в своём кабинете человек в милицейской форме и представился: "Начальник ОВИРа майор Рязанцев". Мы очень мило побеседовали, он совсем не возражал против моего выезда из страны, но сказал, что необходимо выполнить маленькую формальность - выйти из советского гражданства, которое я получил "автоматически" в момент получения моим отцом советского паспорта. Консул возразил ему, что я рождён в США от двух американских граждан, советского гражданства не принимал, и по закону являюсь американским гражданином. Убедить Рязанцева не удалось, и мы уехали восвояси.

Если бы я был чуть поумней, то прежде, чем затевать этот выезд, я бы как следует не раз подумал о последствиях этих хлопот. Я не знал, что меня ни за какие коврижки не выпустят отсюда. Жаль, что тогда я ещё не читал "Опытов" Мишеля Монтеня, повествующих в частности о том, как человек, родившись с металлическим винтом вместо обычного пупка, был страшно этим огорчён, хотя винт ему абсолютно не мешал. Он был очень богатым и потратил всё своё сотояние на поиски специальной отвёртки, с помощью которой намеревался избавиться от винта. Наконец, пребывая в

совершенно старческом возрасте, он нашёл такую отвёртку, схватил её, быстро отвинтил свой винт и у него сразу же отвалилась задница, которая держалась на этом винте.

На следующий день, прогуливаясь по центральной улице города, я ненароком встретил своего соседа по комнатам в посольстве. Кстати, в его обязанности входило приносить мне питание - так он мне потом объяснил, но имени его до этой встречи я не знал. Он назвался С. Кем он работал я не знал, но видел, что он занимается уборкой жилых комнат работников посольства, моет их машины, принимает от гостей одежду, и наконец, разносит по комнатам питание, - что-то вроде камердинера на всех. С первых же дней после моего появления, он относился ко мне с доброжелательством, принося еду всегда спрашивал, не принести ли ещё. Я был не в силах отказаться, так как ещё не отвык от полуголодного существования в Москве. Была у него и нехорошая черта, когда я ел, он приговаривал: "Бедный парень, до чего тебя довели..." Мне это было неприятно, и я стал сторониться его. И вот встреча в городе, при которой он впервые назвал своё имя.

Он ненавязчиво стал рассказывать, что живёт в Москве, но когда посольство было решено перевести в Куйбышев, ему приказали ехать тоже, иначе он потерял бы работу вообще. Я спросил, кто приказал, консул? Он рассмеялся, ответив, что подчиняется консулу лишь в пределах здания посольства, а нанят на работу руководством "БЮРОБИН" (бюро по обслуживанию иностранцев), и его могут перевести без согласия в любое другое посольство. Вот и приходится жить с женой вдали от дома. - Увидев тебя в городе я обрадовался, давай прогуляемся, я покажу тебе город.

Не помню в связи с чем возник разговор о моём выезде из СССР. Он посочувствовал мне, говоря, что, конечно же, жить с матерью мне будет получше, чем здесь, но..., и он переменил тему и стал обсуждать работников посольства. Я расхваливал их, говоря о доброте, воспитанности. С. как будто бы соглашался со мной, но затем ввернул, что я ещё слишком молод, всё вижу поверхностно, всё не так просто, как мне кажется, да и на солнце пятна есть. От этого у меня остался неприятный осадок, но я ждал увлекательного путешествия в США, встречи с матерью, и тут же забыл об этом разговоре.

Буквально на следующий день консул сообщил мне, что звонили из ОВИРа - меня приглашает майор Рязанцев по моему делу. Это было недалеко, и я помчался во весь дух к нему на встречу, предвкушая, что услышу от него: "Мы решили не препятствовать вашему возвращению на родину, пожалуйста, вот ваша виза..."

В приёмной сидел секретарь в лейтенантских погонах, а у двери стоял дежурный милиционер. Лейтенант спросил, по какому поводу я пришёл. Я сказал, что меня пригласил начальник. Указав на стул, он

угрюмо бросил: "Ждите, нужно будет, вызовут," и отвернулся. Прождав пару часов, я направился к дверям кабинета, но был остановлен площадным матом лейтенанта, причём оба стража кинулись ко мне и прижали к стене. На шум, в открывшейся двери появился Рязанцев. В чём дело, спросил он, что вам здесь нужно? На моё объяснение, он с презрительной ухмылкой заявил, что никогда никого не приглашает через консула, а при необходимости вызывает повесткой. "А вам, молодой человек, - сказал он, советую немедленно вернуться в Москву и по последнему местожительству получить советский паспорт, а не мотаться по посольствам, если не хотите, в лучшем случае, получить статью 192, а то и похуже, - 58-ю Уголовному кодекса", - и захлопнул за собой дверь.

Всё это меня удивило и расстроило, я не мог понять, почему Рязанцев так круто изменил своё отношение ко мне? Но ещё более удивило то, что когда майор закрывал дверь, в глубине кабинета я увидел сидящего за столом с папиросой в зубах С.! Причём далеко не в "камердинерской" позе, - это в кабинете-то некурящего начальника ОВИРа! Всё случилось настолько молниеносно, что я просто не поверил своим глазам. Но когда меня к тому же потащили прямиком в отделение милиции и заставили дать подписку о том, что я обязуюсь покинуть г. Куйбышев в течение 24-х часов, я понял: всё делалось по заранее отработанному сценарию, основную роль в котором играл товарищ Рязанцев!

Из милиции меня отпустили и я сразу же побежал в посольство. Консул пояснил мне, что не вправе вмешиваться в деятельность ОВИРа, какие бы они законы не нарушали, но будет просить посла обратиться по этому поводу в Наркоминдел. Я отважился и рассказал ему о "камердинере". Он удивился, не ошибся ли я? Но я настаивал на своём. Тогда он поблагодарил меня и просил не выходить за пределы посольства до выяснения обстоятельств.

В тот же вечер, встретив меня в коридоре, консул отдал мне телеграмму от матери, которая сообщала, что ждёт с нетерпением встречи со мной. Он охладил мой пыл кратким рассказом о жене первого секретаря посольства Хёршвилда, Савиной Нелле Борисовне, которая выйдя замуж и получив его фамилию, уже в течение двух лет не может выехать в США - ОВИР не даёт визу. Кстати, мадам Савина, как я называл её, работала здесь же в посольстве секретарём-машинисткой и принимала во мне большое участие, была очень добра ко мне.

Предостережение консула сдерживало меня два дня. На третий, я не выдержал и вышел наружу - захотелось прогуляться. Миновав милиционеров и пару "джентельменов" в штатском, я пошёл к центру. На улице Куйбышева я увидел на противоположной стороне С., шагающего в том же направлении, что и я. Странное совпадение! Я уже был настороже. Он, не глядя на меня, перешёл улицу, как бы случайно

повернул в мою сторону и воскликнул: "А, Морис, как это мы встретились с тобой?" Затем без всякого перехода: "Скажу по секрету, никуда ты не уедешь, тот же консул хочет запрятать тебя, так как он присвоил полученные от твоей матери 1000 долларов, а на тебя написал в милицию, что ты украл у него смокинг". Я возмутился этой болтовне, зачем мне смокинг, - в цирке выступать? Кроме того, какой ему смысл обвинять меня в этой чепухе? Мало того, консул порядочный человек и не мог присвоить мои деньги, он сам меня уговаривал, чтобы я при получении, отправил бы их обратно, так как моя мать сама остро нуждается в них, а меня отправят в Штаты бесплатно за счёт какого-то фонда! "Ах, ты не веришь мне, тогда пойдём в милицию, это рядом, тебе покажут его заявление!" Засомневавшись, не подумав о том, откуда у него такие сведения, я пошёл с ним.

В милиции меня встретили так приветливо, что у меня сразу же отпали все подозрения, возникшие в отношении С. Начальник милиции, капитан, увидев меня, - как будто он до этого был хорошо знаком со мной, воскликнул: "Ого, мистер Гершман к нам пожаловал, здравствуйте, присаживайтесь, нет, нет, не на стул, а вот сюда, в кресло, будьте любезны!" Я расцвёл, как индюк - надо же, я уже мистер Гершман, а не какой-нибудь гражданин-товарищ. О "заявлении" я сразу же забыл и подумал, что, вероятно, обстановка изменилась к лучшему, раз меня так встречают, может из страны решили выпустить? Сидя в кресле, я уже не видел ни капитана, ни милиционеров, ни С., - был в грёзах, летел на самолёте, плыл на пароходе в синем море... Меня, как дубиной по голове, вывел из этого состояния пронзительный голос капитана, который орал: "Спустись на землю, сволочь, и перестань улыбаться, кретин!" Я сразу же спустился, а он продолжил: "Лучше честно расскажи, как ты, подлец, обокрал своего американского благодетеля, ведь в твоей комнате нашли парадный пиджак". Я ответил, что никто, кроме С. ничего в моей комнате найти не мог, что смокинг мне абсолютно не нужен, что ходить в нём никто не отважится, и никто его не купит... Мало того, консул толстяк, а я доходяга... Меня прервала оплеуха, влепленная капитаном, и я сразу же просветлел умом. Я понял, что попал в ловушку, подстроенную сотрудниками НКВД, дабы любыми средствами помешать моему выезду из СССР! Меня посчитали незаменимым строителем коммунизма!

Прямо из кабинета меня отправили в камеру, в самую гущу "цветных" - блатных разного калибра, в надежде, вероятно, что мне там как следует всыпят и разденут. Но вышло наоборот, увидя американскую униформу, блатные стали расспрашивать меня, и всё закончилось тем, что пригласили к общей трапезе, что было как раз ко времени - я успел проголодаться. В общем, я был воспринять как "союзник", правда, о "втором фронте", который почему-то союзники не спешили открывать, я ничего толком не знал.

У следователя я потребовал очной ставки с консулом - пусть он сам скажет, что я увёл у него смокинг и что его нашли у меня в комнате, - якобы нашли. Как ни странно, но следователь согласился и объявил мне, что она состоится на следующий день. Вдруг я вспомнил, что сразу после беседы со мной консул уехал в Москву, - когда же он успел написать "заявление", и как он успеет вернуться из Москвы к очной ставке?

Сидя в кабинете в ожидании консула, я представил, как войдя, он воскликнет: "Боже мой, как им не стыдно - не успел отлучиться, а тебя, вероятно, по ошибке схватили, ну, поехали домой..." Но в открытой двери, вместо консула появился... С! Я был в растерянности, видя, как следователь готовит его к очной ставке, но почему, я никак не мог понять. Это оказалось подтверждением того, что всё разыграно заранее.

Обычные при этой процедуре вопросы: знакомы ли до этого, имена, фамилии, были ли в ссоре и тому подобное... Я надеялся, что С. развеет этот дурман, скажет, что ошибся. Но не тут-то было! Он прямо заявил, что нашёл смокинг у меня в комнате и свидетелем этого был консул, и он назвал дату этого события: день моей беседы с ним и его отъезда в Москву! Я обратил внимание следователя на несуразность показаний, так как консул во время совершения "преступления" был уже в поезде. Но он даже не посмотрел в мою сторону. Я отказался от подписи в протоколе очной ставки и потребовал показать мне заявление консула. Но всё было бесполезной тратой сил.

Чуть ли не в тот же день мне дали, согласно ст. 206 УПК РСФСР, моё дело для ознакомления и подписи. В деле заявления я тоже не обнаружил - всё было шито белыми нитками. Ни на какие угрозы я не реагировал, требуя вызова консула, и меня потащили к начальнику милиции. Там же находился и майор Рязанцев, который авторитетно объявил, что никакого консула приглашать не будут, так как я являюсь по советским законам советским гражданином. Затем обратился ко мне: "Помните, как я советовал вам как можно быстрее уехать в Москву, о чём у вас и брали подписку, а в Москве подать заявление о выходе из советского гражданства и ждать ответа, как все граждане, а вы нарушили эту подписку?" "Помню", - ответил я. "Так вот, сейчас вам дадут подписать ещё одно обязательство о неразглашении того, о чём мы здесь говорим. В случае нарушения любой из подписок, будете привлечены к уголовной ответственности в соответствии с законом". Я спросил, а как же быть со "смокингом"? "Это пройденный этап, - ответил он, - конечно, если вы поведёте себя благоразумно". Я согласился и подписал обе бумаги. Здесь же мне выдали пропуск, билет до Москвы и 150 рублей на пропитание (поезд идёт до Москвы 7-8 дней, а "кирпич" чёрного хлеба стоил 150-160 рублей). Рязанцев при этом с ехидством заметил: "Вы уж нас извините, мистер Гершман, что не сумели обеспечить вас билетом в международный вагон, и придётся вам разок в жизни перебиться

общем". - "Конечно, конечно, один раз можно", - в тон ему ответил я. (Живя в СССР, во время многочисленных побегов из детских домов и колоний, я пользовался лишь одним способом передвижения по стране, - моим "купе" был обычный собачий ящик под вагоном, предназначенный для перевозки собак в летнее время года, так как, не в пример таким как я, зимой они перевозились в тамбуре, а не в ящике).

Нарушив обещание, я побежал прямо в посольство, чтобы побыстрее рассказать обо всём консулу, надеясь на его защиту. Но пути Господни неисповедимы, за квартал от цели меня уже подстерегали три красавца в почти одинаковых костюмах. Они молча втолкнули меня в стоящую у обочины "ЭМКУ".