- 29 -

6. Возвращение в Москву, первый арест, суд.

 

До Подольска добрались довольно сносно, а там нам удалось сесть на поезд, идущий до Москвы. Вагон был битком набит женщинами с детьми, стариками и какой-то полувоенной командой. Поезд шёл медленно, прямо на ходу в него вскакивали какие-то люди... Минут через 40 мы услышали громкие разрывы и увидели вспышки света в окнах, - вагон тряхнуло так сильно , что люди посыпались с полок - поезд попал под бомбёжку. Через несколько минут, после ужасного грохота и удара, поезд остановился и наш вагон стал медленно сползать по насыпи вниз, уткнулся в землю и опрокинулся на бок. Возникла паника, так как окна оказались теперь под нами и над нами, и каждый стремился к ним как можно скорее, лезли друг на друга. Я с трудом вылез и увидел: три вагона лежали под откосом, один из них горел и из него продолжали выскакивать обезумевшие люди. Паровоз свалился под откос и из него клубами вырывался пар. Спустя минуты, над поляной, где расположились люди, оставшиеся в живых, появился германский штурмовик и стал расстреливать их из пулемётов. Все кинулись прятаться в лес.

Собравшись вместе, мы возобновили свой путь, но шли только лесом, опасаясь попасть под обстрел. Затем, уже в темноте, приблизительно в пяти-семи километрах от Москвы мы остановились на ночлег, закопавшись в первый попавшийся стог соломы в поле. Немного поговорили и затихли. Я проснулся от какого-то шевеления вокруг себя. Ночи были морозные и вместе с нами в соломе ночевали полчища полевых мышей. Спать расхотелось и мы стали смотреть на ночные силуэты Москвы. Мы увидели сказочное по красоте зрелище, причём это было так

 

- 30 -

далеко от нас, что никаких звуков, кроме отдельных хлопков мы не слышали, и поэтому всё казалось фантастической феерией. Чёрное небо было пронизано ярко-серебристыми стрелами прожекторов, которые кое-где пересекались и образовывали букву "X", а в центре пересечения был виден освещённый германский самолёт. Казалось, что не он пытается уйти из лучей прожекторов, а гигантская римская цифра, захватив самолёт, уводит его куда-то... По нему с земли били скорострельные пушки и пулемёты, трассирующие снаряды и пули которых, оставляли в чёрном небе разноцветные светящиеся следы, - создавалось впечатление торжества по поводу чего-то... Я был зачарован и чувствовал себя отделённым от всего остального мира. На какой-то момент даже забыл об ужасе, испытанном при бомбардировках Москвы в июле, о диком, изматывающим душу вое падающей именно на твою голову бомбе - так казалось, о термитных бомбах, сжигающих всё вокруг. Неожиданно я понял, почему это зрелище вызывало у меня восхищение, а не страх -полнейшее отсутствие звука разрывов и стрельбы, всё напоминало немое кино!

Утром, когда мы вошли в Москву, то увидели последствия этого "немого кино": масса зданий было разрушено, кругом горели жилые дома, особенно деревянные, которыми Москва была так богата.

До моей квартиры добрались лишь к вечеру, так как транспорт работал с перебоями. В нашем доме с самого начала войны радиаторы отопления были отключены и жильцы обогревались кто как мог. Мы же воспользовались электрообогревателем, и легли спать, натянув на себя всё, что попалось под руку. Мне приснился страшный сон: Первая мировая война, я в окопах, немцы пустили газ "иприт", облако которого движется в нашу сторону. Противогаза у меня нет и я начинаю задыхаться. Проснулся действительно от удушья, так как вся квартира была в дыму, а кое-где виднелись и язычки пламени. Я вскочил с постели, думая побыстрее растормошить друзей, чтобы они ненароком не сгорели, но, увы, их и след простыл. Задыхаясь, залив огонь водой, я вылез через окно наружу и стал звать их. Неожиданно кто-то схватил меня за руку, подбежали ещё двое и с ними милиционер, который тут же дал мне оплеуху. Потом навалились остальные и стали бить меня, приговаривая: "Ах ты, фашистская сволочь, мы отучим тебя, поджигатель, подавать сигналы немецким самолётам!" Меня притащили в 43-е отделение и учинили допрос, время от времени напоминая, что я - сын "врага народа", и именно поэтому я подавал "сигналы" (в протоколе записали: "путём зажигания пожара"). Оказывается, в милиции про меня знали всё.

Что же произошло? От элетрообогревателя стало тлеть ватное одеяло, которым укрылись Волчков и Миронов, а затем появилось и пламя. Мои преданные друзья, бросив меня спокойно спящим, выскочили на улицу. Их увидел случайный прохожий, который поинтересовался,

 

- 31 -

почему в окне отблески пламени и дым валит, ведь немецкие самолёты поймут это как сигнал! Не долго думая, кто-то из них ответил, что там живёт Морис, а не они. Сверхбдительный прохожий, вероятно, понял это на немецкий лад: "Мориц". В воспаленных мозгах людей сразу же возник образ диверсанта, так как по Москве ходили многочисленные слухи о сброшенных немецких парашютистах. Вот он и заорал, что поймал немецкого шпиона.

Сначала против меня хотели возбудить уголовное дело, но кто-то из милицейских чинов, знавший моего отца, подтвердил, что он находится на фронте в Народном ополчении и меня оставили в покое, но... в камере предварительного заключения. Официального обвинения мне не предъявили, а перевезли в Таганскую тюрьму, где держали около двух месяцев, не зная, что со мной делать. Затем вспомнив, что я сбежал из детского дома, что когда меня задерживали около моего дома я как-то шевелил руками и ногами, то есть брыкался, для меня нашли в уголовном кодексе статью 73, которая предусматривает уголовную ответственность за: "Сопротивление отдельных граждан представителям власти при исполнении ими возложенных на них законом обязанностей". Дело моё передали в суд, который в декабре 1941 года вынес приговор: один год лишения свободы в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Затем Краснопресненская пересылка и колония в г. Казани.

Так закончились, пользуясь боксёрской терминологией, приключения в "лёгком весе" и начался новый этап моей жизни, в котором я увидел и прочувствовал уже изнутри тюремно-лагерную систему, именуемую ГУЛагом.