ПРИХОД В СЕЛЕ КЛИМОВЕ. ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО С ОТЦОМ

Церковь в Дмитриевской слободе, как это и предчувствовал отец Сергий, была закрыта вскоре по приезде семьи в Муром, и он получил назначение в другой приход, в село Климове, километрах в пятидесяти от Мурома. Там начал он служить с весны 1936 года, и на лето к нему приехало все семейство. Среднее по величине своей, село Климове было в нескольких километрах от железнодорожной станции, недалеко от маленькой речушки с неглубокими омутами, в которых мы, ребятишки, с наслаждением плескались. Белая церковь немудреной архитектуры с зеленым куполом и невысокой колокольней стояла в километре от деревни, отделяясь от нее старым неогороженным кладбищем. Кругом же зеленели поля да широкие лощины, а за ними виднелись небольшие деревеньки, и лишь вдалеке синел, как мы говорили детьми, «настоящий лес».

Отец Сергий и все его многочисленное семейство жили в церковной ограде, в потемневшей от времени и покосившейся сторожке. Там была всего лишь одна комнатка и кухня за дощатой перегородкой, спали на русской печке. Холм, на котором, окруженная полуразвалившейся кирпичной оградой, стояла церковь, буквально утопал в сирени. Когда мы приехали в Климове, сирень еще цвела вовсю. И, может быть, отсюда то ощущение радости и праздничности, что неизменно приходит ко мне, когда я вспоминаю наше лето в Климове, последнее и единственное лето, которое мы провели вместе с отцом. В то лето мне было уже десять лет и я стала чаще ходить в церковь. Прислуживал один, хромой и угрюмый, пожилой причетник, звали его Яков Порфирьевич; был он большой любитель выпить. Пел хор из нескольких деревенских женщин. Женщины-прихожанки и убирали храм. Я помню, как отец после праздничной проповеди благодарил всех, кто так хорошо убрал церковь, и помню, как женщины, стоящие возле меня, были недовольны, что благодарность всем была одинакова, хотя некоторые работали больше других.

У отца Сергия был очень хороший слух и мягкий голос, баритон. Он красиво и проникновенно служил, и проповеди его слушались с большим вниманием: он говорил их просто, чтобы были они понятны крестьянкам, которых только и помню я в нашей церкви. Я часто бывала в храме, но обычно скоро уставала и с нетерпением ждала конца службы или же тихонько выходила из церкви, убегала в сияющий солнцем цветущий мир, где можно было бегать, играть с нашей ручной

крольчихой Дымкой, купаться в речке. Но одно богослужение осталось в моей памяти, и как счастлива я, что это было.

В этот день мама с остальными детьми уехала в Муром, не помню уже с какой целью, и я осталась одна. Была суббота, и к вечеру отец пошел служить всенощную. Якова Порфирьевича не было, он довольно часто отсутствовал. День был жаркий, и после обеда темные тучи стали закрывать горизонт. Поднялся вихрь, дороги опустели, и ни один человек не рискнул пойти в церковь, когда надвигалась такая буря. Отец ушел. Я осталась одна в сторожке и слушала ворчание далекого грома. Скоро от туч потемнело и стало так страшно, что я не выдержала одиночества и пошла в церковь. Там было совсем темно, ни души народу, и только у правого клироса горела тоненькая .свечка; там находился отец. Я подошла и стала у стены, но в темноте отец не заметил меня. Громко читал он молитвы, чудно звучал его голос в пустой церкви. Я помню его бледное лицо, освещенное свечой, его сверкающие глаза... Я знала, что отец служит всегда вдохновенно, что он душу вкладывает в свои молитвы, но никогда не чувствовала я это сердцем, а тут ощутила и трепет и восторг, и что-то необыкновенное охватило меня. Гроза между тем надвигалась. Гром грохотал так, что церковь сотрясалась; молнии внезапно освещали иконы и высокие своды. И чем страшнее была гроза, тем, казалось, громче и сильнее звучал голос отца. Он простирал руки к небу, он возглашал с такой страстью, он так читал молитвы, как будто он был в большом, переполненном людьми храме, а не в маленькой пустой церкви, где единственная свеча светила ему. Долго продолжалась служба, и, наверное, впервые я не замечала времени. Но вот гроза стала слабеть, раскаты грома слышались приглушенно, и церковь осветилась розовым слабым светом вечерней зари. Окончилась служба. Отец снял рясу, потушил свечку и пошел к выходу. В притворе я подошла к нему и взяла за руку. «Разве ты была в церкви?» - спросил он меня, но спросил как-то рассеянно и не дождался ответа. Рука у него дрожала, и был он каким-то далеким от меня. Молча пришли мы в нашу сторожку, шел несильный дождь. Скоро приехала мама с детьми.

Счастливым было наше время жизни в Климове! Все мы были здоровы и жили вместе, каждый день собирались все у дощатого стола в нашей сторожке. Отцу приносили много яиц, мама ловко варила их в самоваре, и мы с наслаждением их поедали. Помню такую сцену. Мы сидим у стола, вдруг открывается дверь и деревенские мальчишки приносят нашу любимую крольчиху Дымку, которая перед этим куда-то исчезла к великому детскому горю. Отец дает мальчишкам рубль, и они, очень довольные, убегают. Потом через неделю сцена повторяет-

ся: Дымка исчезает, ее ловят, приносят и получают рубль. И отец со смехом говорит, что мальчишки, по всей вероятности, крадут Дымку и приносят ее, чтобы получить деньги. Несколько раз Дымка исчезала и с торжеством возвращалась, и отец всегда давал мальчишкам рубль.

Иногда в свободные вечера отец вместе с мамой ходили гулять по окрестным полям; особенно любили они дорожку вдоль реки. С ними обычно шла я и сестра Таня. Старший брат Боря стеснялся ходить с отцом, хотя и очень любил его и дома держался обычно возле него;

Алеша был еще очень мал. Один такой вечер представляется мне... Отец и мама идут тихонько, взявшись за руки, а мы с Таней бежим впереди, и я пытаюсь танцевать, услышав гармонику, играющую в деревне... Кричат перепелки... Мы с Таней напеваем какие-то детские песенки... С тех пор это вечернее время теплых косых последних солнечных лучей полно для меня каким-то удивительным покоем непостижимой гармонии жизни. Это время так и осталось олицетворением счастья: ведь счастье - это близость любимых людей, их удовлетворенность жизнью, и они были, эти недолгие часы.

Из нашей жизни в Климове запомнилось еще мне, как отец вместе со мной ходил в одну из окрестных деревень причащать тяжело больную старушку. Шли мы полем, и вдруг налетел дождь, да еще с градом. Отец накрыл меня подрясником, и я шла, держась за его пояс. И дождь и град стучали по подряснику, а мне было спокойно и уютно идти. Дождь скоро кончился, но глинистая дорога совсем разъехалась, а отец спешил, говорил, что нам нельзя медлить, что нас ждет больной несчастный человек, а мы несем ему самую большую радость. К вечеру мы пришли в избу, где за занавеской на высокой деревянной кровати лежала умирающая старушка. Отец остался с ней, а я с женщинами сидела в другой избе у стола на широкой лавке и слушала их разговоры. Говорили о том, что вряд ли много дадут батюшке за требу, но что делать, люди они бедные. Тут пришел отец, какой-то сияющий. Мы остались ночевать, я скоро тут же на лавке уснула, но перед сном слышала, как женщины говорили, что батюшка не взял никакой платы, а ведь далеко было идти в дождь-Духовная дочь отца Сергия в своих воспоминаниях приводит такой рассказ с его слов: «Была осень. Отец Сергий лежал в своей деревенской квартире на печке, вдруг подъехала телега и кто-то застучал к нему в окно. „Кто там?" - „Батюшка, отец помирает, причастить надо, поедемте!» - просил юношеский голос. Отец Сергий взял Святые Дары, оделся и вышел. „Это ты, Ваня? Что с отцом?" - „Плохо. Кричит на крик: бесы на него наступают. Просит, чтобы вы скорей приехали". Лошадь долго везла по непролазной осенней грязи в соседнюю дерев-

ню, где жил умирающий. Когда подъехали к его избе, у которой толпился народ, то даже на улице были слышны его дикие, полные ужаса вопли. Перекрестясь, отец Сергий вошел внутрь. На широкой кровати метался еще не очень старый человек, отмахиваясь и исступленно крича. Увидев отца Сергия, он с мольбой протянул к нему руки: „Спаси, батюшка, наступают, проклятые, хватают меня, стращают! Спаси, сил моих нет". Отец Сергий исповедовал несчастного, причастил и, взяв его за руку, начал молиться. Тот успокоился. „Отошли, - шептал он, только по углам грозятся, но сюда не подходят. Сиди, отец, рядом со мной, не уходи, а то опять они меня хватать будут". Так и провел отец Сергий всю ночь, держа умирающего за руку и усердно молясь. Под утро тот спокойно умер».

А вот ее же рассказ об исповеди.

«У отца Сергия была своеобразная манера исповедовать: он становился лицом к образу и спиной ко мне. Стоя за его широкой спиной, я каялась Богу, а отец Сергий являлся как бы звеном, и было это значительно и страшно. Поучений и указаний во время исповеди он не делал, а только слушал и спрашивал, но как! Один грех я никак не могла выговорить и решила утаить. Кончается исповедь, и вдруг отец Сергий спрашивает: „Все?" Я отвечаю: „Да". Тогда с болью в голосе он настойчиво повторяет: „Все ли?" Мне стало жутко, и я назвала свой грех. Отец Сергий приучал меня рассказывать ему о себе все - от мелочей до больших проступков и самых сокровенных мыслей. Постепенно я к этому привыкла, и открытие помыслов стало уже моей потребностью. В то время я была очень увлечена К., и мы хотели соединить наши жизни, несмотря на массу препятствий. Отец Сергий относился к моему выбору настороженно, он не верил в искренность чувств К. Не отговаривая меня окончательно, он ставил предо мной ряд требований, при неисполнении которых отказывался дать свое благословение. Надо сказать, что при своей исключительной доброте и мягкости отец Сергий в принципиальных вопросах и вопросах веры был абсолютно неумолим. Как-то, после мучительного разговора с К., я попросила отца Сергия: „Помолитесь, чтобы мы с К. поженились". „Хорошо", согласился отец Сергий и уехал к себе в деревню. Вернувшись через два месяца, он осторожно сказал: „Мне очень тяжело вас печалить, но за К. вы замуж не выйдете". „Откуда вы знаете?" - вырвалось у меня. „Я трижды молился об этом у престола, и трижды моя молитва, как камень, оставалась внизу и не поднималась кверху". Слова отца Сергия сбылись».

О действии темной силы, о ее влиянии на нравственность человека отец Сергий не раз говорил в своих беседах. Сергей Петрович Раев-

ский как-то спросил, как он относится к двум рассказам Тургенева, «Сон» и «Рассказ отца Алексея». Отец Сергий ответил, что «Сон» ему не нравится, а второй рассказ великолепный. Много знал отец таинственных и страшных историй и нам, детям, любил рассказывать о них. Когда зимой жили мы в Муроме, отец приходил к нам после службы примерно в час-два дня. После обеда, к вечеру он ложился на мою кровать, протягивался на спине во весь рост. Мама хлопотала на кухне, топила подтопок, а мы, дети, располагались вокруг отца. Алеша ложился в ноги, я садилась на кровать с левой стороны, Боря усаживался на стул с правой стороны у изголовья; Таня в это время жила в Москве. Тихим своим проникновенным голосом отец начинал рассказывать таинственные истории рыцарских времен. Он говорил о рыцарях Круглого стола, о страшных магах Востока, о древних замках со рвом и подъемным мостом... А в комнате становилось все темнее, грел спину подтопок, и было так уютно и хорошо... Иногда мама входила в комнату, несла что-нибудь к ужину, к столу, и проходя мимо нас, делала «страшное» лицо. Мы кричали от страха и удовольствия... Но вот отец от тепла и усталости начинал засыпать. И на самом интересном месте, где вдруг обнаруживалось, что у рыцаря нет головы или что провалился пол в комнате, отец замолкал. Мы, затаив дыхание, ждали продолжения, а вместо него слышали тихий храп. Отец спал. И мы его беспощадно теребили, а мама просила: «Ну, Сережа, доскажи им!» Отец просыпался, и снова начиналась волшебная сказка.

Отец Сергий знал, что при помощи древних магических учений человек может призвать невидимые существа и заставить их служить себе. Но в то же время он не раз говорил, что великий грех отходить от установленных Церковью запретов и стремиться познать окружающий человека мир невидимых духов. Только к святым угодникам Божиим, только к ангелам-хранителям нашим можем прибегать мы за помощью, и они по искренней и глубокой молитве помогут нам. Но к тем бесчисленным духам - к темным, злым или к равнодушным, что окружают нас, невидимые и бестелесные или принимающие облик живых и неживых созданий, - мы не должны прибегать ни в беде, ни ради стремления что-то познать. Большой это грех, они могут помочь в малом, но принесут невыносимую тяжесть с собою, которая страшным бременем ляжет на душу человеческую до самой смерти. И даже ради любопытства не нужно входить в общение с этим миром, от которого человек надежно защищен святым крестом и Церковью нашей.

Случайно пришлось мне услышать один из рассказов отца о соприкосновении его с темным миром. Как-то вечером отец возвращался домой. Идти нужно было безлюдной дорогой несколько километров.

Темная ночь, ветер, у дороги кусты да изредка деревья... Вдруг из-за кустов выскочила черная большая собака и подбежала к отцу. Отец нагнулся к ней, думая, что, может быть, она ранена, хотел посмотреть ее. Тут из-за туч показалась луна, и отец ясно увидел собаку: она смотрела на него человеческими глазами и улыбалась. Жутко стало отцу, понял он, кто перед ним, и отшатнулся, осеняя себя крестом. Собака отошла в сторону, но когда отец пошел, то и собака побежала вперед, и все останавливалась, его поджидая, и в лунном свете смотрели на него внимательные и страшные человеческие глаза. Отец шел и молился до самого города, где собака исчезла. «Много страшного пришлось увидеть мне, - говорил отец, - но такого ужаса я никогда не испытывал».