ГЛАВА 10 ПРИХОД В СЕЛЕ КЛИМОВЕ МУРОМСКОГО РАЙОНА

ПЕРЕЕЗД В МУРОМ. ОБЛИК ОТЦА СЕРГИЯ

В начале лета 1935 года семья отца Сергия переехала из села Карачарова в Муром. Отец Сергий нашел по тем суровым временам прекрасное жилище: ему сдала в своем доме большую комнату и кухню вдова-старушка Анна Григорьевна, бывшая купчиха. Анна Григорьевна, молчаливая и строгая, очень почитала отца Сергия и согласилась пустить его семью на квартиру, несмотря на возможные беспокойства от детей. Ее дом, двухэтажный, деревянный, посеревший от времени, выделялся среди небольших домишек, на задах которых, окаймленных зарослями вишен и терновника, тянулись грядки с огурцами и луком; ими в то время славился Муром. Впрочем, и у нашей хозяйки был достаточно большой огород, сад и двор, где у забора возвышались тенистые вязы, а у дома - кусты сирени. Стоял дом на одной из центральных улиц города (наш адрес был: улица Ленина, дом 28, квартира 2). Тротуары, выложенные каменными плитами, булыжная мостовая, по которой редко проезжала автомашина, а все больше лошади с телегами, тихие, поросшие мелкой гусиной травой поперечные улицы, ведущие к высокому берегу красавицы Оки, - вот Муром тех времен, «добрый старый Муром», как говорили у нас в семье.

Большой дом был, как и полагалось, основательно заселен: кроме семьи дочери Анны Григорьевны, там жили семья учителей Лавровых, семья рабочего Мяздрикова и две монахини из разоренного муромского монастыря - мать София и мать Нина. Дети жителей дома, все мальчики, были примерно возраста детей отца Сергия, и скоро большой двор был вытоптан, как ток, от бесконечной беготни ребятишек. Надо отдать должное соседям. Хотя ребячьи крики и шумные игры и нарушали их покой, но они были довольны: их дети играли в своем дворе... Влияния «улицы» боялись уже и тогда.

Рядом с нашей комнаткой за перегородкой жила тихая пенсионерка-учительница Марья Алексеевна Быковская, с ней у нас была общая кухня. Милая Марья Алексеевна! Вот кто поистине с ангельским терпением переносил ребячий гвалт, и «битвы подушками», и плач, и крики. Марья Алексеевна, так же как и хозяйка дома, была почитательницей и

духовной дочерью отца Сергия. Она вскоре скончалась, но пока была жива, старалась хоть немного, но помочь Татьяне Петровне.

Комнату нашу мама, смеясь, называла «логово». Вдоль стен стояли: с одной стороны большая деревянная лавка, на которой спал брат Боря, и кровать, где спал брат Алеша. С другой стороны стояла моя кровать (в самом лучшем месте, у подтопка). У окна стоял стол и возле него сундук, в котором хранилось все имеющееся в доме белье: и постельное и рубашки. Было еще три стула и ящики из-под посылок, где дети держали свое имущество: книги, учебники, игрушки. На стене висели ходики, совсем старые. Чтобы они ходили, подвешивали к гире всякие тяжести: старые коньки, щипцы и т. д. Такая утяжеленная гиря чуть ли не доставала до пола. Родители спали на полу, Бог знает на чем. Конечно, и одеяла, и простыни были ветхими, так что покрывались поверх всем, чем могли. Одежда висела на гвоздях около дверей. Кротко смотрела на эту «берлогу» из красного угла икона Иверской Божией Матери, которая когда-то висела в детской в Николаевке. Даже замка не было на дверях нашей комнаты, только изнутри - тоненький крючок. Раз как-то некий подозрительный человек - как считала мама, квартирный вор - пробрался через сени в общую прихожую и, увидев, что дверь в нашу комнату приоткрыта, вошел к нам. В комнате никого не было, а потом пришла мама. Она рассказывала, что вор был смущен видом комнаты и особенно обоев: живущая в комнате ручная крольчиха Дымка драла их снизу, и длинные рваные полосы доходили до середины стен. Вор сконфуженно озирался и только сказал Татьяне Петровне, что ничего, нужды бояться не надо, все устроится...

Во время жизни в Муроме образ отца вспоминается мне довольно ясно. Я словно вижу его немного пухлое лицо, небольшую и густую кудрявую бороду и усы, шапку густых волнистых темно-каштановых волос. У него были красивые большие серые глаза, помню удивительный свет, просто лучи света из его глаз, когда я смотрела на него. Мама часто жалела, что никто из нас, детей, не унаследовал прекрасных серых лучистых глаз отца. Что еще от внешнего облика отца осталось в памяти? Большие мягкие белые руки изящной формы, высокая плотная фигура в длинном темном подряснике. Обычно отец носил сапоги, в которые заправлял брюки, и темную куртку. Так он был одет дома и в деревне, а в Муроме или в Москве поверх надевал и зимой и летом одно и то же старое, с чужого плеча пальто, а на голову - серую кепку. Особенно памятны мне подрясники отца - длинные, широкие, темные. Потом, когда отца не стало с нами, мы накрывались ими как одеялом; старенькие были они: в дырах, в заплатах.

Вот что пишет в своих воспоминаниях духовная дочь отца Сергия:

«Из-за отсутствия средств отец Сергий не имел ризы; не было у него и своего священнического облачения. Был только старый, без подкладки подрясник, который в конце концов лопнул на его широкой спине. Я рассказывала об этом одному знакомому отца Сергия, Ивану Александровичу. Он подумал и сказал: „Что касается рясы, то помочь ничем не могу, а вот облачение у знакомого старосты достану". Обещание свое Иван Александрович сдержал - золотое парчовое облачение и светло-зеленый подризник через два дня лежали у него на столе. Мы купили чемодан, сложили туда облачение, и Иван Александрович пригласил к себе приехавшего в Москву отца Сергия. Пришла вместе с ним и я. Помню, как после взаимных приветствий Иван Александрович поставил перед гостем чемодан и сказал: „Это вам, носите на здоровье!"

Отец Сергий открыл крышку, посмотрел на содержимое, быстро вынул епитрахиль, потом лихорадочно начал перебирать вещи; он волновался и, не в силах искать дальше, спросил: „А подризник есть?" „Да", - ответил Иван Александрович. Отец Сергий вскочил на ноги, порывисто, широко перекрестился и дрожащим от радости голосом воскликнул: „Благодарю Тебя, Господи! Значит, меня похоронят как священника".

Потом он рассказывал, как были поражены и обрадованы его прихожане, когда он в своем парчовом облачении служил литургию. „Еще мне подарили редкой венецианской работы стеклянную чашу для Святых Даров, а то у нас в храме оловянные сосуды, - добавил он. - Когда я вышел с ней на амвон, луч солнца упал на нее, и она сияла в моих руках ярким светом"».

Очень трудно было отцу Сергию подобрать сапоги; у него были большие ноги, сорок пятый размер, и очень высокий подъем. Сапоги приходилось шить на заказ, что при скудных средствах было очень непросто. Помню я, как мама с трудом стаскивала с опухших больных ног отца сапоги, а он кричал от боли. И потом, поставив ноги свои в тазик с теплой водой, он немного отдыхал перед тем, как мама начинала менять повязки на его ногах. У него было варикозное расширение вен в сильной степени и трофические незаживающие язвы; эти язвы кровоточили, гноились.

Мама белыми тряпочками от старых простыней (бинтов и в помине не было в те годы) перевязывала ноги отца, и эти тряпочки потом приходилось отмачивать теплой водой и отдирать их от гноящихся ран. Я словно слышу мамин голос: «Сережа, потерпи, ну потерпи еще», и папин крик: «Оставь, мне больно!» С такими больными ногами нельзя

долго стоять. А ведь отец был священником, и долгие часы выстаивал он в церкви и дома, читая правило, и никогда не слышалось от него жалобы или стона в это время. Только когда мама дома ухаживала за ним, в нем просыпалось что-то детское, и он кричал до слез, зная, что возле него любящий и сильный человек, который может так хорошо пожалеть. Один раз ноги отца распухли так, что пришлось разрезать сапоги. Мама и отец очень досадовали на это.

Духовная дочь отца Сергия так вспоминает о его долгих молитвенных подвигах: «Отец Сергий заставлял меня перед причастием читать длинное правило, два акафиста и канон. С непривычки я изнемогала от такого требования. Один раз мне было особенно трудно, так как отец Сергий приехал к нам неожиданно, вечером, и сказал, что будет причащать меня на другой день утром. Вечер прошел в интереснейшей беседе. Когда я собралась уходить, было начало первого часа ночи (отец Сергий ночевал у нас, а так как комната была очень маленькая, я уходила к знакомым). „Завтра в семь утра я вас жду", - сказал он, отпуская меня. „Но когда же я успею прочесть правило?" - с тревогой спросила я. Он мягко улыбнулся и позволил ограничиться двумя молитвами, которые я знала наизусть, и одним акафистом. Я ушла, а на другое утро ровно в семь уже стучалась в свою дверь. Мама впустила меня, и я с удивлением увидела, что отец Сергий дочитывает правила к святому причастию. Когда он окончил, я спросила: „Разве вам тоже полагается читать эти правила перед тем, как причастить человека?" - „Нет, я читал за вас, видя, что вы устали, а без прочтения их я, не имею права допустить к таинству"».

Кроме болезни ног отец Сергий всю жизнь страдал расстройством нервной системы, связанной с заболеванием позвоночника, об этом я писала в предыдущих главах. Отсюда и его нервозность, проявлявшаяся, правда, только с самым близким ему человеком, с его женой. Девочкой, в Карачарове, я была свидетельницей такого случая. Мама и отец были в кухне, и мама говорила, что у нас совсем нет денег, а наступает трудное время. Отец терпеть не мог подобных разговоров, они были ему тяжелы, и он стал кричать, чтобы мама замолчала, а так как мама продолжала говорить, то отец стал топать ногами. Вдруг крышка подпола, на которой стоял отец, подломилась, и отец рухнул в подпол. И вот уже снизу на маму смотрит он удивленными глазами. Мама стала хохотать как безумная, а отец сразу успокоился и тихо выбрался из погреба. Мама обладала удивительным свойством характера: не падала духом в самых тяжелых обстоятельствах и всему придавала какую-то слегка юмористическую окраску.