ПЕРЕЕЗД СЕМЬИ В ДЕРЕВНЮ ЛАРЕВО

Взяли отца Сергия, и на руках у Татьяны Петровны осталось четверо маленьких детей. И до этого времени ей приходилось трудно, но все-таки отец Сергий кормил семью. А тут... Конечно, Москва помогала, и прежде всего Ольга Алексеевна и Борис Николаевич Лядинские. Но и Татьяна Петровна постаралась найти себе работу: она стала давать уроки по истории и литературе. Два раза в неделю приходил воинский начальник, довольно милый человек, и Татьяна Петровна занималась с ним по интересующим его вопросам. Платил он продуктами - крупой и жирными большими селедками, они назывались заломом. Вкуснейшие были селедки, я таких и не пробовала больше! К концу лета этот ученик сказал Татьяне Петровне: «Вам нельзя больше оставаться в Лукине, могут и вас арестовать». И семейство стало искать себе другое пристанище. Оно нашлось в деревне Ларево в тридцати километрах от Москвы по Савеловской железной дороге. Там жила глубокая старушка бабушка Марья, которая от священника Марфинской церкви слышала про отца Сергия. У нее было два маленьких трехоконных домика. В старом она осталась жить сама, в новый пустила нашу семью.

Так началась наша жизнь в Лареве. Очаровательной была эта деревушка! От станции Катуар ее отделял глухой хвойный лес, где встречались круглые маленькие озера, заросшие высокими травами и цветами. Когда Татьяна Петровна проходила через этот лес (она устроилась работать счетоводом на фабрике в Катуаре), то вспоминалась ей васнецовская картина - Аленушка у лесного озерка - и было как-то жутковато. У подножья зеленых невысоких холмов, на которых были разбросаны домики деревушки, текла маленькая речка, то быстрая, то омутистая. За рекой трепетал на ветру осинник, сколько было в нем подосиновиков! Как сказка детства, помнится мне, как приходила я в гущу осинника, опускалась на корточки и осматривалась кругом. Повсюду виднелись грибы - то маленькие со шляпками, еще прижатыми к ножкам, то большие и крепкие... Мы, маленькие дети, набирали за какие-нибудь полчаса корзины подосиновиков, а мама с утренним поездом увозила грибы в Москву и около вокзала быстро их продавала. Быстро потому, что грибы были чистенькие, на подбор, а ценила их она дешево. Иным старушкам, бедным, из «бывших», она отдавала свои кучки грибные почти даром, к их радости и изумлению. Немного подальше в лесу под жарким солнцем сонно

зрели малинники, весною лес благоухал ландышами... На лугах около деревни я собирала зверобой и носила бабушке Марье - она пила его вместо чая.

Да, благословенным уголком была эта деревенька, и радостно вспоминать ее, но тяжкой была там жизнь семьи арестованного священника. Скоро Татьяну Петровну уволили из конторы, как лишенку^[1], и она устроилась почтальоном. Помню солнечный мартовский день - мне было тогда шесть лет. Мы с мамой идем по широкой деревенской улице, у меня веселое настроение, и я, подпрыгивая, кружусь около мамы. Навстречу идет девочка моих лет, угрюмая и злая дочь председателя сельсовета. Она ни с того ни с сего толкает меня в снег, да потом еще и ударяет ногой. Я была крепким и сильным ребенком и в таких случаях давала сдачи обидчику. Так и тогда я вскочила и хотела стукнуть девчонку. Но мама каким-то странным взглядом удержала меня, и мы пошли дальше. «Вера, ведь мы лишенцы, - сказала мама, - и если бы ты толкнула эту девчонку, то ее отец мог бы снять меня с работы. Только из милости он держит меня, из-за детей». Тихонько шли мы по сверкающей мартовским солнцем улице, и темный страх бессилия перед несправедливыми и злыми чужими людьми впервые забрался в мою душу. Долго потом он оставался там.

Конечно, та крошечная зарплата, что получала Татьяна Петровна, совсем была недостаточна для семьи. И тут выручала Москва. Всегда кто-нибудь жил в Лареве: дядя Петр Львович Кандиба, мамин двоюродный брат, Мария Христиановна Амирова, вдова одного из двадцати шести бакинских комиссаров, женщина резкая и вспыльчивая, но ревностная христианка. По своему положению вдовы известного большевика она получала особенный паек и щедро делилась с нами. Ну, а Ольга Алексеевна с Борисом Николаевичем были всегда рядом, и страшный призрак голода не смел войти в наш деревенский дом, хотя семье лишенцев и не давали продуктовых карточек. О положении семьи отца Сергия в Лареве говорится в письме Ольги Алексеевны Лядинской к мужу, написанном 13 июня 1932 года:

«Вчера, то есть 12 июня, я была у Тани и нашла положение катастрофическим. Дело в том, что по нашим карточкам ни разу не давали ни мяса, ни рыбы. Рыбу давали один раз соленую, и я ее обменяла на яйца (15 штук), из которых детям дала восемь, так как Мария Христианов-

на свою долю взяла. Следовательно, главная еда детей и Тани хлеб, а именно хлеба-то и мало. Я им даю наш хлеб. Опять-таки Мария Христиановна свою карточку взяла, и нашего только хлеба не хватает. Есть у них очень немного крупы и масла постного, но без хлеба всего этого идет много и не сытно. Сухари уже съедены все. Ребята плачут, просят „хлебца". Едят все без разбора, лишь бы есть, но дать им что-либо просто нечего. Цены на базаре повысились, а не снизились. Масло сливочное 12 рублей фунт, а было 10 рублей, масло русское 10 рублей фунт. Ко всему этому больна Таня, видимо, сухой плеврит или еще что похуже. Температура невысокая - 37, 6 или 37, 4, но боли сильные в боку, ужасная слабость, кашель и поты по ночам. Ребята мне заявили, что мама им сказала, что они все скоро умрут. Я старалась всячески подбодрить Таню. Еще хорошо, что у нее сейчас живет Петя. Он к ней будет ездить каждый день и сможет, пока Таня больна, ей возить продукты. Но какие, я и сама не знаю, потому что ни в кооперативе, ни у Марьи Ивановны нет ничего. Говорят, у нас дают маргарин по 7 рублей кило, надо взять. Вообще у меня настроение ужасающее, тем более что последнее время я опять чувствовала себя скверно... Я не могу просто прийти в себя от вчерашнего посещения Тани. Алеша ночью проснулся с плачем: „Дай, мамочка, хлебца!" У нас, слава Богу, уже был хлеб: Петя поздно вечером привез, и Алеша заснул, спрятавши остаток хлеба под подушку. Ляля тоже вечером тихо плакала и просила хлеба. Таня ей довольно резко сказала: „Говорю тебе, ложись спать, тогда есть не хочется". Танечка заснула раньше, а Боря целые дни мрачно молчит. Я детей немного подкормила. Привезла с собой масла и творога. Таня, несмотря на болезнь, правда с Петей, ездила в Дмитров за картошкой. Заплатила 8 рублей за меру. Вот какие цены».

Еще в детстве мама сказала мне: «Ты молишься за здоровье папы и мое и также должна молиться за Алю и дядю Борю. Аля - вторая мать всем вам, моим детям». Аля, Ольга Алексеевна, жизнь свою посвятила помощи нашей семье. У Ольги Алексеевны не было детей. С мужем, Борисом Николаевичем, они скромно жили в коммунальной квартире в Москве у Красной Пресни на Мантулинской улице (бывшей Студенецкой). Была она учительницей, преподавала в младших классах, муж ее, по специальности агроном, работал в Тимирязевском музее. В самые трудные времена тридцатых годов Ольга Алексеевна не только делилась своими трудовыми крохами, не покупая ничего для себя и мужа, но и ездила по друзьям и знакомым, чтобы у них попросить хоть что-нибудь из одежды, обуви, продуктов, немного денег для нашей бедствующей семьи. Поистине она была нам вторая мать, и мы любили и почитали ее до конца ее жизни.

В Лареве старший сын отца Сергия Боря пошел в первый класс. В классе висела большая диаграмма в виде круга, на котором секторами показан был социальный состав учащихся: красный сектор - рабочие, синий - крестьяне, зеленый - служащие и тоненький черный сектор (один ученик) - лишенец, это был Боря. Я смотрю на фотографию первого класса, где Боря, худенький мальчик, робко смотрит из заднего ряда шаловливых деревенских ребят. Старшего, любимого сына отца Сергия, Бориса, сломало это положение парии в обществе. Так и вырос он, как будто на задворках общества, и все лучшее, что было в нем, осталось скрытым от окружающих.

Помню темный зимний вечер в Лареве. Скоро будем ложиться спать, и на печке мама греет холодные простыни с наших постелей. Перед сном обязательно молитва. Мы становимся перед образами в углу избы и говорим вслух: «Богородице Дево, радуйся...», «Отче наш...», молитву к Ангелу хранителю. Эти молитвы знаю я с самого раннего детства. Татьяна Петровна была просто задавлена работой и не могла научить детей ни немецкому, ни французскому, на которых она свободно говорила, но молиться она учила детей с тех пор, как начинали они лепетать первые свои слова.

Когда мы жили в Лареве, приснился Татьяне Петровне удивительный сон, она не однажды рассказывала его мне. Снилось ей, как жарким летним днем идет она через поле из Ларева в село Марфино по пыльной разъезженной дороге. Душно, надвигается гроза. На дороге ни души. И чувствует она страх и усталость и идет с трудом. Вдруг видит на дороге в пыли комочек засохшей грязи. Она берет его и чувствует, что-то в нем есть в середине. Начинает отламывать, отчищать грязь и видит, что в руках у нее крест. Тогда она платком оттирает с силой грязь и пыль с него, и вот уже у нее в руках сверкает золотой прекрасный крест. Татьяне Петровне выпало на долю нести тяжелый крест страшной бедности, вечной тревоги за мужа, за судьбу детей. Но этот крест был чист и прекрасен, его не загрязнили низменные человеческие страсти и желания, на нем запечатлелось одно лишь самоотречение и бескорыстие: поистине он был золотым.