САМОСУД РЯБОГО

 

Очнулся я у порога битком набитой камеры. Попытался сесть и не смог. Из-под нар ко мне подползли двое и указали место в углу, напротив двери. Я дотащился дотуда и лег, подложив в изголовье брошенный мне дежурным сверток. Так я пролежал, не поднимаясь, до вечера и всю ночь.

Утром, после завтрака, ко мне подошел маленький и худой зэк.

— Тебя зовет в гости Рябой,— сказал он тихо.

— Кто?— так же тихо переспросил я.

— Миша Волков — гроза тюрем, лагерей и смерть для сук. У него, между прочим, любой вор не прочь походить в шестерках.

Рябой восседал на горе подушек, возвышавшихся на шикарном матраце с периной. За спиной его висели картежные трофеи — сапоги и правилки. «Люди» и «шестерки» рядом с ним занимали согласно воровским рангам свои места.

— Слушай,— сказал Рябой.— Рассказывай, как на духу. С самого начала ...

Только я дошел до того, что преподавал литературу, как он прервал меня:

— Стоп!.. Тисни-ка ты нам «роман», все быстрей срок пойдет.

Я начал пересказывать «Овода» Войнич. Ему понравилось — такого он еще не слышал. Слушателей прибавлялось — всех интересовало, как сложится судьба юного Артура.

После первой главы мне разрешили передохнуть и, по распоряжению Рябого, выдали кусок хлеба с салом — это было очень кстати, за последнее два дня я ничего не ел. Тут же одному из «шестерок» велели уступить мне место на нарах, и мои вещи уже перекочевали наверх.

После обеда я разыграл в лицах вторую главу «Овода». Рябой был в восторге ... К вечеру я закончил роман и пообещал назавтра рассказать «Спартака».

Перед сном я прокрутил в памяти всего Джованьоли и уснул так крепко, что мне совсем ничего не снилось.

А после завтрака, когда я, удобно расположившись, собирался приступить к «Спартаку», в стенку часто и сильно застучали — к «телефону» потребовали Рябого. В соседней камере сидел не менее авторитетный вор — Михаил Чарский, и Волков тотчас подошел к «линии». Слушал он внимательно — при этом смотрел на меня, и его изрытое оспой лицо то бледнело, то покрывалось пунцово-синими пятнами. Он так буравил меня звериными, налитыми кровью глазами, что я под его взглядом невольно медленно сползал с нар ...

Я уже осторожно пятился к двери, когда, оторвавшись от стены, Рябой прохрипел:

— Нам подкинули суку! Кончайте падлу!

Я прижался спиной к двери — сейчас его приказ немедленно должны были исполнить карточные должники. И вот зэк, уступивший мне место на нарах, медленно двинулся ко мне. Его подпирали еще двое. Мгновение, и в руках у проигравшейся «шестерки» сверкнуло лезвие длинного сапожного ножа.

Вокруг — тишина и полное равнодушие.

 

Все замерли, ожидая, когда меня прикончат.

Перед глазами мелькнули лица мамы, сестер, отца. Все — больше я их никогда не увижу.

Ну нет!..

Я, как в Рыбачьем, схватил крышку от параши и, отбив удар ножа, отчаянно забарабанил пятками в дверь.

Рябой крикнул:

— Падлы! Да оторвите же его от двери!

Я отмахивался крышкой, как мог.

— Замочи эту суку! И долгам конец!— неистовствовал Рябой. Тот замахнулся, но в этот момент дверь камеры с грохотом распахнулась, и я вывалился в коридор, едва не сбив с ног надзирателя.

— Брухис, с вещами — на выход!— рявкнул ошалевший коридорный. Я вскочил и молча замотал головой. Надзиратель вздохнул.

— И правильно. Зачем тебе вещи? Пошли!

Следователь, к которому он меня привел и которого я видел впервые, был предельно сдержан и немногословен:

— Садитесь! Вот бумага, и вы должны ее подписать. О неразглашении государственной тайны

Я подписал, не читая. Надзиратель повел меня на проходную.