С НЕБЕС — НА ЗЕМЛЮ

 

Слухи в лагере были почти всегда достоверны, и с них для зэков начинались хлопоты и беды. По «штрафнику» передали — скоро большой этап. Срок назвали почти безошибочно: за день до названного числа засуетились, забегали с формулярами работники 2-й части..

Само собой, в ночь перед отправкой блатные резались друг с другом в карты на шмотки и раздевали «фраеров». Им следовало «показаться» в новой зоне — порядочный вор всегда одет, как на воле. Охранники все эти тонкости знали и не совались, не мешали «прибарахляться».

Мы с «безымянным художником» пекли на олифе лепешки из оставшейся муки.

На утренней проверке меня вслед за остальными вызвали из строя, отправили за вещами в барак, затем выгнали за зону. Тщательно обыскав, усадили на вещах в нескольких метрах от ограды — нас,

 

окруженных конвойными и овчарками, тщательно обыскивали перед дорогой.

Со мной в этап уходили Конопленко, Хорьков, Карим и почти все лагерные «придурки»: нарядчик, бухгалтер, каптерщик, повар, дневальный, парикмахер.

Путь, судя по сухому пайку, предстоял дальний, и конвойные напоминали фронтовиков. У меня мелькнула мысль — уж не на фронт ли? И ... словно обожгло, когда вместо теплушек нас подвели к пассажирским вагонам.

Как сейчас помню: тупичок, несколько дореволюционных, в свежей зеленой краске плацкартных вагонов, и — радостные улыбки зэков. Я тоже улыбался.

Загоняли в вагоны по списку, партиями в сорок-пятьдесят человек.

Я занял нижнюю полку у самого входа и стал устраиваться.

В вагоне перекликались, шутили, смеялись.

— Такие пайки зэкам не выдают!— упоенно шептал мой сосед.

— Смотрите, какая селедка! Я такой и на воле не едал!— поддержал его еще один зэк.

— Ну, наверняка, дадут с женой и детьми перед фронтом свидеться!— кричал с другого конца поезда коренастый «контрик». А бытовичок, стоявший рядом с ним, басил:

— Эх, разобьем немцев и вернемся! А и убьют, так хоть кончишься по делу!..

Вагон гудел: говорили о родных, близких, о нормальной жизни и нормальной смерти, о том, что штрафная рота — до первой крови И в сумерках на деревянных, пахнущих свежей краской полках, в небывалом для нас комфорте, продолжали мы свои задушевные беседы.

В полночь нас подцепили к составу, и поезд с грохотом и лязгом тронулся навстречу нашим надеждам. Я уснул и видел нескончаемый сон — я скакал и скакал по залитой солнцем равнине в латах Дон-Кихота и с копьем наперевес навстречу всему злу на свете ...

Время от времени я переставал скакать — входили конвойные и проверяли, все ли на месте. И я с залитой солнцем равнины попадал в мрак — смотрел, как еле тлеет в фонаре над дверью огарок свечи и ежился от холода.

А проснулся рано утром и снова окунулся в солнце — мы катили прямо к нему. То есть ... мы ехали на восток?

— Послушай,— сказал я своему восторженному соседу.— Ведь мы на восток едем ..

— Конечно!— бодро откликнулся он.— Там тоже есть военные лагеря. Обучат стрельбе, военному делу, и — айда на фронт! За окном мелькали леса, поля и снова леса.

— Стали, бы они нас возить в плацкартных,— уверенно сказал подошедший к нам «контрик».— Отсюда сбежать — раз плюнуть.

И правда, в каждом вагоне по одному охраннику, окна забиты снаружи только тонкими планками и задний тамбур заперт — с той стороны уж никак не накроешь ...

«Контрик» хмыкнул:

— Если бы не на фронт, никто и задерживаться не стал бы, сбежали ..

 

— Куда бежать-то?— спросил я.

— Это нам с вами некуда,— сказал «контрик».— А у блатных по всей стране «малины» ... Так что — на фронт везут. В проходе появился конвойный.

— Куда же мы едем?— спросил я.

— Не боись. Хуже не будет,— обронил он и прошел к Хорькову и Кариму, ехавшим где-то в середине вагона.

Я, приободрившись, стал вместе с «безымянным художником» раздавать наши лепешки зэкам, сначала одобрившим их кулинарные достоинства, а потом и «родословную». В дружном смехе попутчиков особенно выделялся хохот Хорькова и Карима. Для них лепешки из муки, украденной у воров, были особым деликатесом.

Этап начинался удачно, все были в настроении.

Но шел день за днем, конвой с каждой остановкой вел себя все бесцеремонней: охранники, обстукивая полки, пол, потолки и осматривая туалеты и тамбуры, не скупились на пинки и зуботычины.

Я устал от проверок, отупел от криков:

— Встань, шушера! .. Живей, сволочь! Мысли и движения мои стали непривычно вялыми. Оживился я только тогда, когда на одной из станции наши вагоны загнали в тупик.

Конвойный у двери крикнул:

— Вылазь! Вот она — родная ваша Бурят-Монголия! Мы хлынули из вагона толпой, и нас без всякого строя повели по широкому полю мимо небольшого поселка прочь от железной дороги. Вдали маячили залитые солнцем холмы, поросшие густым лесом. .. А потом дорога пошла под уклон, и все мы стали удивленно переглядываться — впереди простирался аэродром.

Нас стали группами подводить к самолетам, и меня снова словно обожгло — все-таки на фронт. За спиной кто-то радостно выдохнул:

— Неспроста это!

Его поддержали:

— Ну да, самолетов на фронте и так не хватает.

— В Монголию, может? .. Или на Дальний Восток, поближе к японской границе?..

Я в этот момент уже думал совсем о другом — мне было страшно, я еще никогда не летал на самолете. И первое, что я сделал, поднявшись по трапу — это сел на пол и обхватил руками голову: что-то будет?! Меня и в трамваях иногда укачивало, а самолет — не трамвай ..

Разбег, взлет — и сердце и внутренности словно провалились куда-то. Началась болтанка, и я стал медленно помирать..

Приземлились мы на зеленом летном поле. Я не вылез, а вывалился на траву.