Трудная дорога к сыну
В ноябре 1955 г. Клава досрочно освободилась. В неволе она провела неполных 10 лет. Мы торжественно провожали ее в Харьков. Мы - это я, Алексей и наш друг Эдгар Штырцкобер. Эдик сделал в вагоне прощальный снимок. Клава смотрит в окно, в ее позе - напряженное стремление вперед, головка в профиль, на лице надежда. Вскоре я получила из Харькова письмо.
Харьков, 05.12.55.
<«...> Вот я под крышей родного дома, рядом все то, о чем грезилось долгие тяжелые годы. Радость и счастье так велики, что порою надо себя ущипнуть, чтобы убедиться, что это не сон. Нет, это не сон, а явь чудесная. Рядом прелестная детская головка, заглядывающая по-детски пытливо в глаза и без конца повторяющая слово «мамочка» и нет более нежной музыки, чем этот золотой лепет.
Первый день Котя немного дичился, все меня рассматривал, а на следующий день начал мне рассказывать и показывать. Когда дело дошло до тех книжек, которые ты ему посылала, он мне говорит, а что же это тетя Леночка с тобою не приехала? А я говорю, а какая тетя Леночка, я не знаю! Он тянет меня к столу, там ваше с Алексеем фото, он показывает пальчиком, пришлось сказать, что
скоро приедешь.
Родные получили твое письмо и страшно опечалены, что Алексей Алексеевич еще не имеет возможности выезда. Вообще они очень тепло и чутко относятся к вам. <...> Здесь еще совсем тепло, снег падает и еще такое солнышко, что к вечеру весь тает. Жду от вас весточки.
Ваши Клава и Котик».
На этой радостной ноте может быть и следует окончить рассказ о Клаве и ее сыночке. Ребенок встретился с мамой - значит happy end! Но будем продолжать. Жизнь не так проста, она не аппроксимируется линейной моделью! В последующих письмах все чаще и чаще звучал тревожно-печальный мотив - своего рода ревность матери к бабушке:
«... У меня с ним (Котей - авт.) целая трагедия: то есть он меня встретил очень хорошо, очень ласково, но все-таки основное в его жизни - бабушка, он никого не хочет знать кроме своей бабушки, он никуда не идет, если не идет, как он говорит, моя бабушка. Это и понятно, со временем это сотрется. Мама и папа очень постарели, со здоровьем у них плохо, в доме после всех разрух ничего не сохранилось. Но все это пустяки. <...>.
Лена! Котька очень трогательно мне рассказывал о тебе, показывал книжки, матрешку, что ты ему посылала. Фотографии твои ему очень нравятся и он говорит «мамочка, правда тетя Лена красивая». Он очень хорошенький и очень похож на дедушку, но отдельные черты Пашкины».
В дальнейших письмах о Пашке не было упоминаний. Он навсегда исчез из жизни Клавы и Котика. Короткие «встречи в письмах» сына и папаши принесли Котику только одни травмы.
Клаве очень хотелось, чтобы у ее сына был папа. Некоторое время теплилась надежда, что у нее сложится жизнь с Антоном, литовцем, с которым она встречалась в последние месяцы жизни на Воркуте, когда работала в культбригаде. Клава рассчитывала, что, если Котик будет жить в новой семье с мамой и папой, он быстрее оторвется от «своей бабушки» и все станет на свои места. Январские письма Клавы (1956 г.) посланы из Каунаса:
«Встретили Новый год мы с Антоном хорошо и оба очень счастливы. Правда, дела наши не весьма удачны. Устроиться на работу можно, но плохо с нашим прошлым, ставки низкие. Поэтому Антон хочет еще на годик съездить в Воркуту, я думаю тоже, что это правильно, хотя ненавижу ее всеми фибрами души, так что по всей вероятности будем опять вместе».
Желание вернуться в Воркуту очень типично для тех, кто после освобождения поехал на Большую землю. Бывшие узники встретили на воле массу трудностей и ограничений. Воркута оказалась лучше, чем родная земля! Это еще один из примеров несбывшихся мечтаний и призрачности лагерной формулы: «счастье - это свобода». Мы с Алексеем до конца 1959 г. жили в Воркуте, но Клава и Антон не вернулись в Заполярье. Однако они не нашли счастья и в Харькове-Каунасе. Вот отрывок из письма Клавы от 11.01.1956 г.:
«... Вновь пишу вам из Каунаса, хотела к Рождеству быть дома, но жизнь всегда приносит свои неожиданности. Дела наши с Антоном очень неважные. Дело в том, что его должны забрать на 6 месяцев на учение как военнообязанного. Я жду окончательного решения этого вопроса и скорее всего поеду в Харьков одна. Настроение не из хороших, что поделаешь! Особенно нигде не бываем, так как сидим на иждивении родных. Каунас красивый город, но последние события выбили нас из колеи счастья».
И далее из Харькова (17.07.1956 г.):
«Антон по-прежнему пишет и все у него какие-то неполадки жизненные, которые заставляют откладывать нашу совместную жизнь».
В письме от 04.04.1957 г. Клава писала:
«Леночка, многое-многое хочется знать, а еще больше сказать, но милый, родной мой друг, жизнь ужасно жестокая вещь. Пару слов о себе. С Антоном эпопея кончилась далеко не по моей вине. На арену выплыл вопрос национальности со стороны его матери и родственников. Мне было
очень тяжело за Котю и больно, он так к нему привязался. Большей гадости, чем сделал Антон, нельзя и придумать. Все это для меня не прошло даром. Я сейчас работаю в книжном магазине товароведом. Получаю 570 р.- далеко не разгонишься. Котя большой, славный, ласковый. Но к моему ужасу я ухожу в 8 часов утра, прихожу в 7 часов вечера и для него я очень мало значу, и многое в его жизни не так, как мне хотелось, но что сделать. Все казалось издали другим!»
Я пыталась в своих письмах Клаву успокоить и приободрить. Просила ее ни в коем случае не зацикливаться на дилемме «мама-бабушка». Родители отдали все свои силы несчастной узнице-дочери и ее лагерному ребенку, разве можно их в чем-либо упрекнуть и показывать недовольство, что Котя к ним привязан. Но Клава не могла успокоиться. В письме от 19.03.1958 г. опять звучит все тот же мотив: «... Но вообще он больше льнет к бабушке и дедушке, я для него на втором месте. Для меня это большая и ужасная травма. Я поэтому очень одинока».
Мы повстречались с Клавой в 1964 г. у нас в Москве. Она приехала с новым мужем, у которого был 19-летний сын. Костику исполнилось 14 лет. Он отказался переходить в новую семью и остался у бабушки-дедушки. Клава приехала неожиданно, без предупреждения. Когда я открыла дверь, то не могла скрыть удивление. «Что ты делаешь такие страшные глаза? Не ожидала, что я так изменилась? Ничего, мужчинам это тоже нравится!» - она со смехом повела своими бедрами, ставшими непомерно широкими. Я поспешила перевести разговор на другую тему:
- Как здоровье родителей? Каким стал Котенька?
- Уже совсем большой мальчик, четырнадцать лет. Но маленькие дети - малое горе, а большие... Когда был маленьким, мы были с ним близки, теперь он отдалился от меня. Впрочем, бабушку и дедушку он любит.
Я рассказала Клаве о своей Инночке, которой уже исполнилось семь лет. Она пошла в 1-й класс английской школы. Клава очень сожалела, что не могла повидать Инночку: она в те дни гостила у бабушки, Вацлавы Михайловны, в Пушкино. Я же готовилась к защите кандидатской диссертации, была всецело поглощена своими научными идеями и порывалась рассказать Клаве о своей работе в
Научном совете по кибернетике, который возглавлял прославленный академик и адмирал Аксель Иванович Берг. Но Клаву все это мало интересовало. К моему увлечению наукой она отнеслась даже с некоторым осуждением:
- Наукой должны заниматься ущербные женщины, например, уродки. Зачем тебе корпеть на книгами? Мы и так на Севере потеряли свою молодость! Такими молодыми и красивыми мы уже никогда и нигде не будем. Но это произошло не по нашей воле. Так зачем же ты опять нашла себе вторую каторгу? Нужно пользоваться радостями жизни, пока осталась еще хоть какая-то внешность!
Ее слова оставили в моей душе неприятный осадок, но я старалась не показывать это:
- Ах, Клавочка, нужно понять, что мы просто очень разные. Для меня радость жизни - в занятиях наукой. И не будем больше об этом. Давай лучше вспомним театр на Севере! Помнишь, с каким блеском ты играла мужские роли. Удивительное было время! Наш лагерный театр напоминал, в сущности, старинный японский. Там, правда, все роли исполняли мужчины, а у нас - женщины. Но мы тогда не задумывались над такими аналогиями...
Клава уехала, а меня долго мучили раздумья. Боже, что же происходит в нашей жизни! Сколько у Клавы было мучений в разлуке с сыном. Сколько слез пролилось, сколько ласковых слов было сказано в письмах... И что же получилось? Встретились мать и сын, стали жить вместе, а близости никакой, счастья никакого! Да еще эта мучительная проблема - кого Котенька больше любит, маму или бабушку-дедушку!
Может быть это произошло потому, что Клава по своей пылкой натуре была максималисткой. Она весь пыл своей души перенесла на своего сынулю и требовала от него такого же ответного чувства. Ей все время казалось, что он любит ее недостаточно сильно, что бабушка и дедушка ближе и роднее ему, чем она, мама. Со стороны это кажется диким и странным. Но она жила своим внутренним миром, в котором кипели сильные страсти и неукротимые порывы.